«Я работал как эсер левого крыла…» «Железный отряд»

«Февральская революция застала меня в Одессе, когда мне было 17 лет, — вспоминал Блюмкин. — Я принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депутатов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет».

Когда весть об отречении царя дошла до Одессы, в городе стали стихийно возникать митинги и демонстрации. Самая большая в истории Одессы демонстрация началась на Соборной площади, а закончилась на Преображенской улице, где находился полицейский участок. Демонстранты требовали освободить политических заключенных. На следующий день их действительно начали выпускать. Причем не только политических. Тогда на свободу вышел и знаменитый Мойше Винницкий, он же Михаил Винницкий, вошедший в историю Одессы под кличкой Мишка-Японец или Япончик. С ним мы еще встретимся.

Весна 1917 года была в России бурной, а в Одессе — бурной вдвойне. Газеты чуть ли не каждый день выдавали сенсации как местного, так и всероссийского масштаба. 12 апреля «Одесские новости» писали:

«Возвращаясь с проводов маршевых рот, группа манифестантов-солдат и матросов подошла к памятнику Екатерине II. Один из матросов взобрался на верхушку статуи и заменил красную материю, которой статуя была покрыта два дня назад, джутовым мешком… На пьедестале памятника другим матросом мелом были сделаны надписи „Позор России“, „Ярые кровососы русского народа“ и пр. Совет Рабочих Депутатов решил обшить памятник Екатерине II досками в связи с частыми случаями различных скоплений вокруг памятника и выходками отдельных демонстрантов. В настоящее время даже решается вопрос о снятии памятника и передаче его на хранение в соответствующее учреждение».

Вскоре та же газета порадовала публику более сенсационным сообщением:

«Вчера по городу распространились слухи об аресте в Одессе Ленина. Из милиции нам сообщили, что еще утром вчерашнего дня распространился слух, что в одном из домов свиданий на улице Петра Великого был арестован подозрительный субъект. Одни говорили, что это арестован Ленин, а другие — что это „подложный“ Ленин».

Мы-то сегодня точно знаем, что тот Ленин из одесского дома свиданий точно был «подложным».

Весной 1917-го Блюмкин пробыл в Одессе недолго. «В этот момент в Соснице Черниговской губернии умер мой дед, оставивший мне, как самому младшему внуку, наследство в триста рублей, — вспоминал Блюмкин. — Я поехал в Сосницу, получил дедовское наследство и с ним поехал в Харьков, где поступил на службу в качестве конторского мальчика в торговый дом Гольдмана и Чапко».

В Харькове, пишет Блюмкин, он начал работать как «эсер левого крыла».

Партия социалистов-революционеров (ПСР) весной 1917 года была крупнейшей политической партией в России. По некоторым оценкам, ее численность составляла более 500 тысяч человек (для сравнения: в партии меньшевиков тогда насчитывалось около 50 тысяч, а в партии большевиков — 24 тысячи человек), а к лету уже подбиралась к миллиону. Популярность эсеров была огромна — их особенно поддерживали в деревнях и русской провинции. В партию иногда вступали даже целыми деревнями, полками и фабриками.

Главная партийная газета «Дело народа» печаталась тиражом до трехсот тысяч экземпляров. Всего же в 1917 году издавалось более сотни различных эсеровских газет и журналов.

Однако эсеры не были единой и монолитной силой. Внутри партии бурлили такие же сложные процессы, как и во всей стране. По сути партия состояла из трех течений — правое, «центр» и левое. Левое крыло ПСР начало оформляться после Февральской революции. Если по вопросу войны с Германией руководство партии придерживалось позиции «оборончества», а также выступало за сотрудничество с Временным правительством, то левые требовали осудить войну как империалистическую и выйти из нее, прекратить поддержку «буржуазного» Временного правительства, немедленно начать передачу земли крестьянам.

Разногласия между правыми и левыми эсерами со временем все более обострялись. В октябре 1917-го оба крыла партии разошлись окончательно. Левые эсеры активно участвовали в вооруженном восстании и поддержали большевиков на II Всероссийском съезде Советов, который провозгласил установление советской власти. Правые же эсеры с этого съезда ушли, Октябрьский переворот категорически осудили, а 27 октября все оставшиеся на съезде были исключены из Партии социалистов-революционеров.

В декабре 1917 года левые образовали собственную партию — Партию левых социалистов-революционеров (ПЛСР). Ее лидерами стали известная русская революционерка Мария Спиридонова, а также Борис Камков, Прош Прошьян, Исаак Штейнберг, Андрей Колегаев и др.

Однако в провинции раскол начался гораздо раньше — еще весной. И, кстати, одними из первых пошли на него харьковские социалисты-революционеры. В апреле — мае 1917 года раскололись эсеровские организации в Астрахани, Нижнем Новгороде, Одессе, Смоленске.

В Харькове Блюмкин сразу попал к левым эсерам. До августа он оставался в этом городе. Затем перебрался на Волгу, сначала в Симбирск, потом в небольшой городок Алатырь. Зачем? Скорее всего, потому, что впереди были выборы в Учредительное собрание и различные партийные агитаторы колесили по всей стране, в их числе и Блюмкин.

И снова дадим слово недружественному по отношению к нему Петру Зайцеву (что же делать, если он оставил хоть какие-то свидетельства об этом периоде его жизни). В августе или сентябре 1917 года Зайцев встретил на одесской улице Льва Блюмкина и, разумеется, начал его расспрашивать о Якове. «Лев сказал мне, махнув рукой: „Поехал в Сибирь от народных социалистов агитировать за Учредительное собрание“ — это подлинное его выражение», — рассказывал Зайцев.

В этом месте надо сделать небольшое пояснение. Народные социалисты, энесы или Трудовая народно-социалистическая партия считалась самой правой среди всех российских социалистических групп. Дальше уже шли кадеты и прочие явные контрреволюционеры. Так что агитация за народных социалистов с точки зрения 1918 года, когда Зайцев рассказывал об этом эпизоде, совсем не красила Блюмкина-революционера, которым он себя всегда представлял. Но оговоримся — об этом известно только со слов Зайцева.

Видимо, в качестве агитатора Блюмкин все же пользовался успехом. Недаром его избирали членом Симбирского, а потом и Алатырского Советов крестьянских депутатов. Октябрьская революция застала его в Самаре. «Вскоре я уехал в Одессу, тянуло к родным», — напишет он в автобиографии 12 лет спустя.

* * *

Конец 1917 года, когда Блюмкин возвращался в Одессу, был для России тяжелым. После того как власть в Петрограде и Москве захватили большевики, страна неуклонно погружалась в Гражданскую войну. В городах, губерниях и уездах возникали революционные и контрреволюционные правительства. Национальные окраины объявляли о своей автономии или независимости. Огромная и, казалось бы, недавно единая страна рушилась буквально на глазах.

Двадцать седьмого октября Ленин подписал декрет о выборах во Всероссийское Учредительное собрание. Идея Учредительного собрания как высшего органа власти была настолько популярна в народе, что правительство большевиков никак не могло ее проигнорировать. Весь 1917 год большевики горячо поддерживали эту идею и обвиняли Временное правительство в том, что оно всячески оттягивает выборы. Кстати говоря, и само советское правительство — Совет народных комиссаров (Совнарком) — считалось временным, то есть до созыва Учредительного собрания. Потом об этом как-то забыли.

Выборы в Учредительное собрание состоялись 12 ноября 1917 года, и победу на них одержали эсеры.

Пятого января 1918 года в Петрограде по манифестации в поддержку Учредительного собрания красногвардейцы и солдаты открыли огонь. Погиб 21 человек. В тот же день была расстреляна такая же демонстрация в Москве. Там погибли около 50 человек.

Под эти залпы депутаты собрались в Таврическом дворце. Он заранее был окружен красногвардейцами и латышскими стрелками. Чтобы попасть внутрь, нужно было пройти три кордона. А в самом зале были вооруженные матросы. «Матросы важно и чинно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече», — вспоминал управделами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич. Кстати, этих матросов с крейсера «Аврора» и броненосца «Республика» он отбирал лично. Отобрал 200 человек. Ими командовал анархист Анатолий Железняков — известный потом как «матрос Железняк».

Во дворец приехал и Ленин. Его провели в зал чуть ли не тайно. Большевики и левые эсеры заранее договорились, что если Учредительное собрание не признает советскую власть, то его нужно ликвидировать. А Ленин совершенно справедливо полагал, что оно этой власти не признает никогда.

Так что прозаседали депутаты недолго. В зале творилось что-то невообразимое. Большевики, левые эсеры и сочувствующая им публика устроили настоящую обструкцию. Расслышать ораторов можно было лишь с большим трудом. Ленин то и дело начинал хохотать в правительственной ложе. «Мы собрались в этот день на заседание как в театр», — вспоминал левый эсер Сергей Мстиславский.

Затем большевики и левые эсеры ушли из зала в знак протеста против того, что Собрание не желает одобрять декреты новой власти. Оставшиеся депутаты пытались работать еще несколько часов. Матросы их торопили, грозили потушить свет. Наконец, около пяти утра «матрос Железняк» взошел на трибуну и произнес свою историческую фразу: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал». После этого депутаты разошлись, а когда попытались собраться вечером того же дня, то обнаружили, что Таврический дворец заперт на замок, а у входа в него стоят пулеметы и вооруженные красногвардейцы.

Восемнадцатого января советское правительство — Совет народных комиссаров — выпустило декрет, предписывающий устранить из действующих законов все ссылки на Учредительное собрание. Когда Ленину рассказали о том, как закрывали «учредилку» (поприсутствовав на открытии Собрания, потом он ушел из дворца вместе со всей большевистской фракцией), он смеялся «долго, повторял про себя слова рассказчика и все смеялся, смеялся. Весело, заразительно, до слез. Хохотал».

Разгон «учредилки» во многом стал катализатором начала Гражданской войны и распада страны. На Украине еще в апреле 1917 года высшим законодательным органом провозгласила себя так называемая «Центральная рада». После 25 октября 1917 года Рада провозгласила Украинскую народную республику, связанную с Россией федеративными отношениями, но после разгона Учредительного собрания объявила Украину независимым государством.

Все это имеет самое непосредственное отношение к нашему дальнейшему повествованию.

О том, что происходило в Одессе в октябре 1917 года, позже вспоминал известный советский художник и журналист Яков Биленкин-Бельский: «Власти в городе нет. Бродят по улицам стайки бежавшего с фронта офицерства. Где-то заседает никому не нужная демократическая дума. За вокзалом шатаются пьяные гайдамаки. На Пересыпи идут митинги. Бухают одиночные выстрелы. Испуганный обыватель носа не кажет. Движутся одиночные красногвардейцы… Искоса поглядывают друг на друга прохожие, друг друга боятся, никому не верят… В двери Одессы стучится Красный Октябрь».

Двадцать седьмого октября 1917 года репортер «Одесских новостей» отмечал: «В течение вчерашнего дня наблюдалось в связи с событиями в Петрограде большое оживление на всех улицах. Телеграммы брались нарасхват и читались целыми группами, причем происходит оживленный обмен мнениями по поводу того, лучше или хуже станет от перехода власти к большевикам. В итоге большинство выразило желание, чтобы „все это прошло, и кончилась эта невыносимая война“».

Одесса, куда вскоре после Октябрьского переворота в Петрограде, отправился Блюмкин, в декабре 1917 года была провозглашена «Вольным городом». Но Центральная рада объявила Одессу частью независимой Украины. В ответ на это 13 января в городе началось восстание сторонников советской власти. 18 января, после пятидневных уличных боев, была провозглашена Одесская Советская республика. Одесситы откликнулись на это историческое событие анекдотом: «Одесса. Революция. Стук в дверь квартиры. Открывает женщина, на пороге два террориста. „Мы у вас в окне поставим пулемет“. — „Ставьте хоть пушку, но что скажут люди? У меня взрослая дочь, а из окна стреляют совершенно незнакомые мужчины!“».

Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. Одесса вступала в один из самых страшных периодов своей истории. За три года революции и Гражданской войны власть в городе менялась около пятнадцати раз. Большевики, немцы, австрийцы, белогвардейцы, украинские националисты, иностранные интервенты, атаманы — «все побывали тут». Погибли тысячи жителей города, а многие навсегда покинули его. Но это всё было потом.

* * *

Блюмкин вернулся в Одессу в конце 1917-го или начале 1918 года. «В Одессе в самом начале 18-го я вступил добровольно в „железный отряд“ при штабе 3-й армии, сначала Румфронта, затем Украинского фронта», — вспоминал он.

Этот самый «1-й добровольческий революционный железный отряд» формировался из матросов, портовых рабочих, анархистов, левых эсеров. Часто встречаются утверждения, что Блюмкин и был одним из тех, кто его формировал. Однако никаких документальных подтверждений этого нет. Более того, пишут, что вместе с Блюмкиным «Железный отряд» организовывал и Мишка-Япончик, и даже утверждают, будто Блюмкин и Япончик были хорошо знакомы и чуть ли не дружили. Насколько это соответствует действительности?

Не раз уже упоминавшийся Япончик носил гордое звание «короля Молдаванки» — в этом одесском районе вам и сейчас покажут его дом. В феврале 1917 года его освободили из одесской тюрьмы. Тогда на свободу вышли 1600 человек — не только политических заключенных, но и уголовников. Винницкий-Япончик просидел за решеткой почти десять лет за участие в ограблении с убийством. Так что до выхода из тюрьмы дружить с Блюмкиным он просто не мог — когда семнадцатилетнего Винницкого посадили, Янкелю, или Яше едва-едва исполнилось семь лет.

Если они и могли познакомиться, то только в конце 1917-го — начале 1918 года, когда Блюмкин приехал в Одессу с Волги. В это время Япончик входил в пору своего «расцвета». Он даже объявил о создании «независимой Молдаванской республики» — на Молдаванке. Помимо своего основного бизнеса — вооруженных налетов на банки, богатые магазины, кассы различных предприятий — «король Молдаванки» создавал еще отряды самообороны. А поскольку большинство «бойцов» из этих отрядов были евреи, то, как полагают некоторые одесские историки, это сыграло важную роль в том, что еврейских погромов в городе в тот период не было. С «армией» Япончика предпочитали лишний раз не связываться.

Газеты даже печатали обращения к его людям. Вот одно из них: «К товарищам ворам и налетчикам! В субботу, 23 февраля, в зале Гарнизонного собрания мы, безработные артисты при союзе безработной трудовой интеллигенции, устраиваем спектакль-кабаре. Не имея возможности угрожать вам репрессиями, но желая предоставить гражданам безопасное посещение нашего спектакля, взываем к вашей чести и просим принять меры, дабы эта ночь прошла без эксцессов. Группа безработных артистов».

Япончик действительно пообещал грабить «только буржуазию и офицеров». «Белогвардейцев он не любил», — заметил в воспоминаниях хорошо знавший «короля» Леонид Утесов. В январе 1918 года «самооборона» Япончика участвовала в уличных боях вместе с большевиками, анархистами и левыми эсерами.

Блюмкин, конечно, не мог не знать, кто такой Мишка-Япончик. Знал ли о Блюмкине «король» одесских налетчиков? Мог знать, но сведений об их общении пока не обнаружено. Есть версия, что «бойцы молдаванской самообороны» тоже вступали в «Железный отряд». Это вполне вероятно. Но никаких документальных данных о том, что Япончик также формировал его, нет. Скорее всего, это просто миф.

Будущий «бесстрашный террорист» Блюмкин на этот раз пробыл в городе «у Черного моря» максимум два месяца — пока существовала Одесская Советская республика. Так что если они и могли познакомиться с Япончиком, то только шапочно. Для более тесных отношений у них просто не было времени.

Командующим войсками Одесской Советской республики был назначен Михаил Муравьев — человек яркий и энергичный. Кадровый офицер русской армии, не раз раненный, получивший несколько орденов и дослужившийся до подполковника, Муравьев сразу же встал на сторону советской власти. В феврале 1918 года красные части под его командованием взяли Киев. Это первое и недолгое пребывание красных в Киеве запомнилось террором, который даже вошел в историю под названием «муравьевского».

Муравьев писал в одном из своих воззваний: «Мы идем огнем и мечом устанавливать Советскую власть. Я занял город, бил по дворцам и церквям… бил, никому не давая пощады! 28 января Дума (Киева) просила перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Сотни генералов, а может, и тысячи, были безжалостно убиты… Так мы мстили. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг — быть беспощадными!»

Затем Муравьев оказался в Одессе. Здесь он сразу «прославился» тем же — террором. Фактически он был диктатором Одессы и подчинялся только Ленину. Одесская Советская республика вела войну с румынами, австро-венграми, украинцами и белыми. Для войны требовались деньги. Муравьев потребовал от местной буржуазии «положить в Государственный банк десять миллионов на мое имя»…

Иначе, заявлял он: «Черноморский флот мною сосредоточен, и я вам говорю, что от ваших дворцов ничего не останется, если вы не придете мне на помощь! С камнем на шее я утоплю вас в воде и отдам семьи ваши на растерзание… Дайте немного денег… Я знаю этот город. Деньги есть».

Несмотря на весь трагизм ситуации, одесситы оставались одесситами. Они заключали пари на крупные суммы — о том, сколько продержатся Советы (такое же происходило позже и при других властях). Остался в истории и такой курьез. Депутация содержателей публичных домов со Средней улицы явилась в Одесский Совет рабочих депутатов. Депутация просила за определенные льготы членам Совета «предоставления патрулей к их заведениям для ограждения сих последних от возможных со стороны клиентов эксцессов». Предложение, впрочем, не приняли.

Муравьев с возмущением сообщал Ленину, что одесситы не испытывают восторга от советской власти и его правления. «Отношение к делу очень холодное — специфически одесское», — писал он. А сам Муравьев обещал не сдавать город врагу:

«Русская революция, подобно Христу, появилась с Востока. На нее смотрит весь мир. Мы — Мессия, мы — Христос, от которого ждет спасения мировой пролетариат. Я Одессу ни за что не отдам! Я не оставлю камня на камне в этом прекрасном городе. В пепелище я превращу это великолепное здание театра… Да здравствует всеобщий бунт, всеобщий мятеж!»

О том, был ли Блюмкин знаком с Муравьевым, — тоже доподлинно неизвестно. Но точно известно, что он знал начальника его штаба, так как им стал Петр Зайцев — тот самый одесский знакомый Блюмкина и эсер-максималист, чей рассказ о детских годах будущего террориста мы приводили выше. У Зайцева была громкая партийная кличка — «Цезарь». Он вспоминал, что как-то Блюмкин сказал ему о своем намерении уехать за границу, чтобы изучать там историю, философию и литературу. Но за границу он поедет совсем по другим делам.

Их общим приятелем был поэт-футурист Борис Черкунов — тоже «максималист». Одно время он служил комиссаром в отряде уже знакомого нам анархиста Анатолия Железнякова — «матроса Железняка», разогнавшего в январе 1918 года Учредительное собрание своим знаменитым «Караул устал!». Отряд Железнякова воевал под Одессой против румын. С этими людьми мы еще встретимся по ходу повествования.

Наконец, судя по некоторым данным, именно в Одессе Блюмкин познакомился с Николаем Андреевым — с ним через полгода он пойдет убивать германского посла в Москве.

Итак, Блюмкин вступил в «Железный отряд». Нет никаких сведений о том, что он с самого начала находился в нем на каких-либо командных должностях. Но, видимо, проявил себя Блюмкин неплохо. «Вскоре был избран, тогда еще на юге существовало выборное начало, на командира этого отряда», — вспоминал он.

«Железный отряд» входил в состав Особой революционной Одесской армии (ею командовал левый эсер и бывший царский офицер Петр Лазарев), а позже — в состав 3-й Украинской армии. Армия вела бои против румын, войск Центральной рады, гайдамаков, австро-венгров. Интересно отметить, что конной группой армии командовал легендарный налетчик и красный командир Григорий Котовский, а одним из ее отрядов — матрос Железняков. Он, в частности, руководил в марте 1918 года обороной города Бирзула от австро-венгерских войск. Так что «концентрация» личностей, сыгравших в истории русской революции заметную роль, была в то время в Одессе весьма высокой.

Одесская Советская республика просуществовала до начала марта 1918 года. Ее заняли вошедшие на Украину германские и австро-венгерские войска. Советские руководители спешно эвакуировались на кораблях Черноморского флота в Крым. Перед отступлением Муравьев отдал приказ: «Сравнять с лица земли буржуазные кварталы города артиллерийским огнем, оставив только великолепное здание пролетарского Оперного театра». Правда, приказ, к счастью, так и не выполнили.

Оккупация Одессы, казалось, вернула «старорежимные порядки». Вездесущие «Одесские новости» вскоре после вступления в город австрийцев и немцев сообщали: «Группа пожарных, выполняя распоряжение своего начальства, 14 марта, утром, при громадных толпах народа сняла брезент, прикрывавший с первых дней революции памятник Екатерине II. Этот факт вчера служил темой бесконечных толков и разговоров».

Муравьев возмущенно писал в Москву, что в сдаче Одессы виноваты рабочие, «резко выступавшие против советской власти под лозунгом Учредительного собрания. Защитить Одессу стало невозможно. Город дал всего 500 красногвардейцев, в то время как в городе 120 тысяч мужчин-пролетариев». Вместе с советскими войсками из Одессы эвакуировался и Яков Блюмкин.

 

«С этой армией я проделал поход…» Брестский мир и «славянские миллионы»

Оставим на время нашего героя. Приходится это делать — ведь его жизнь во многом зависела от тех поистине исторических событий, которые происходили за сотни километров от тех мест, где он находился весной 1918 года. Более того, вернемся немного назад, так как события в Одессе стали во многом следствием того, что случилось в предыдущие месяцы.

В декабре 1917 года союз между большевиками и левыми эсерами оформился окончательно — после некоторых колебаний семь представителей ПЛСР вошли в Совнарком, возглавив, в частности, наркоматы земледелия, юстиции, почт и телеграфов. Однако «медовый месяц» в их отношениях оказался коротким.

В том же декабре начались переговоры о перемирии, а потом и о мире между Советской Россией и Германией, Австро-Венгрией и их союзниками. Местом для переговоров был избран Брест-Литовск.

Мир нужен был обеим сторонам. При этом стороны не питали никаких иллюзий относительно друг друга. Большевики и левые эсеры с нетерпением ожидали революции в Германии. По их представлениям, она должна была начаться очень скоро и послужить началом «Мировой Социалистической Революции». В надежде на скорую революцию Ленин дал указание всячески затягивать переговоры.

Несмотря на то что немцы поспособствовали приезду Ленина и его соратников в «пломбированном вагоне» в Россию и, как часто говорят, помогли им деньгами, в Берлине и в Вене прекрасно понимали, что представляет из себя большевизм. «Несомненно, — писал министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Отто Чернин, — что этот русский большевизм представляет европейскую опасность». Он считал, что лучше было бы вообще «не разговаривать с этими людьми», а «идти на Петроград и восстановить там порядок». Но для этого у Германии и Австро-Венгрии уже не было сил. Чтобы продолжать воевать на Западном фронте, им нужен был мир на Восточном. Приходилось вести переговоры с большевиками.

Советская делегация предложила такой вариант: Россия отводит свои войска из занятых ею территорий, принадлежавших до войны Австро-Венгрии, Турции и Персии, а Германия и ее союзники выводят войска из Польши, Литвы и других областей, входивших прежде в состав Российской империи. Но немцы и австрийцы на это не согласились и в свою очередь потребовали признать независимость Польши, Литвы, Курляндии, части Лифляндии и Эстляндии (эти территории были заняты немцами, и выводить оттуда войска они не собирались). Кроме того, они заявили, что будут вести отдельные переговоры с представителями Центральной рады. Условия для советской стороны были явно неприемлемыми. Многие большевики, а также представители других партий, поддержавших советскую власть, выступили с призывами начать «революционную войну» с Германией.

В советском лагере по вопросу о заключении мира шла упорная борьба. Ленин требовал от своих товарищей по ЦК немедленно подписать мирный договор, утверждая, что в противном случае русская революция погибнет. Он убеждал других руководителей большевиков: «Для революционной войны нужна армия, а у нас армии нет… Несомненно, мир, который мы вынуждены заключать сейчас, — мир похабный, но если начнется война, то наше правительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством».

Положение «вождя мирового пролетариата» было очень тяжелым. Против мира на германских условиях выступала группа «левых коммунистов» — Бухарин, Бубнов, Крестинский, Дзержинский, Урицкий, Иоффе, Подвойский, Крыленко и др. Они были готовы к «революционной войне» с Германией. Аргументы вождя не убеждали их.

Особняком стоял народный комиссар иностранных дел Лев Троцкий, предложивший прекратить войну, мира не подписывать, а армию распустить. Он надеялся, что немцы не смогут наступать, а пока будет сохраняться эта неопределенная ситуация, в Германии вспыхнет революция.

«Левых коммунистов» и Троцкого в руководстве партии поддерживало большинство, и казалось, что именно их линия одержит победу.

При этом немцев и их союзников категорически не устраивало затягивание переговорного процесса. Стоявшие без дела армии стремительно разлагались. Положение в этих странах тоже было сложным — начинались забастовки и демонстрации с требованиями «хлеба и мира».

Пока большевики затягивали переговоры, немцы и австрийцы нанесли «асимметричный» и тяжелый удар — они заключили мир с украинской Центральной радой. В обмен на признание своей независимости и военную помощь против советских войск Украина обязалась поставить Германии и Австро-Венгрии до 31 июля 1918 года миллион тонн зерна, 400 миллионов яиц, до 50 тысяч тонн мяса рогатого скота, сало, сахар, пеньку, марганцевую руду и пр.

Советская тактика затягивания и проволочек, а вместе с тем — открытых призывов к германским рабочим начать революцию, переполнила чашу терпения немцев. К тому же они якобы перехватили воззвание руководителя советской делегации Троцкого с призывами к германским солдатам «убить кайзера и генералов и побрататься с советскими войсками». Германия объявила ультиматум — немедленно принять ее условия мира.

Советская делегация демонстративно покинула Брест. Перед отъездом Троцкий объявил: Россия из войны выходит, мира не подписывает, а в армии объявляет демобилизацию. Действительно — приказы о прекращении военных действий были направлены из Петрограда на все фронты.

Линию Троцкого поддержали многие крупные Советы, партийные организации большевиков и левых эсеров. Они считали, что немцы не смогут начать наступление, а вместе с этим русским революционерам не придется «марать руки» и заключать с ними унизительный мир. Но они, как и сам Троцкий, сильно ошибались.

Немцы начали наступление. Были заняты Двинск, Псков, Ревель, Борисов, 21 февраля немецкие войска вошли в Киев, а 1 марта — в Гомель, Чернигов и Могилев. За пять дней немецкие и австрийские войска продвинулись вглубь российской территории на 200–300 километров. Петроград был объявлен на осадном положении, а затем столицу вообще решили перенести в Москву.

Двадцать второго февраля Совнарком выпустил декрет «Социалистическое Отечество в опасности!» и объявил массовый набор в Красную армию. В тот же день Троцкий, взяв на себя ответственность за провал переговоров, подал в отставку с поста наркома. Его сменил Георгий Чичерин.

Отряды Красной армии не могли сдержать немцев. Иногда отступление превращалось в настоящее бегство. 23 февраля из-под Нарвы сбежал отряд моряков, которым командовал нарком по морским делам Павел Дыбенко. Этот случай наделал много шума — матросы Дыбенко побежали уже при первых выстрелах с немецкой стороны. Остановились они только через 120 километров в Гатчине. Там захватили эшелон и покатили по стране. Отряд нашли только несколько недель спустя — в Самаре. Дыбенко хотели расстрелять, но потом скандал все же замяли.

* * *

То, что происходило 23 и 24 февраля 1918 года, достойно отдельного описания. По уровню драматизма и накалу страстей эти два дня, пожалуй, не уступали октябрьским дням 1917 года. Да и по последствиям для истории страны тоже.

Ленин еще раньше направил в Берлин телеграмму о готовности немедленно подписать мир. 23 февраля в Петрограде был получен новый ультиматум Германии. Условия для заключения мира выдвигались еще более тяжелые. Россия должна была заключить мир с Украиной, вывести войска с Украины и из Финляндии, немедленно демобилизовать армию, включая и вновь образованные части, отвести свой флот в Черном и Балтийском морях и в Северном Ледовитом океане в российские порты и разоружить его. России предстояло выплатить шесть миллиардов марок репараций и еще убытки, понесенные Германией в ходе русской революции, — 500 миллионов золотых рублей. Кроме того, советское правительство должно было прекратить революционную пропаганду в Германии, на территории ее союзников и новых государств, образованных на российских территориях.

Для того чтобы переломить ситуацию, на заседании ЦК 23 февраля Ленин использовал последнее средство. Он пригрозил подать в отставку. Троцкий из солидарности с ним заявил, что в условиях грозящего раскола революционная война невозможна и он не возьмет на себя ответственность подать голос за нее. В итоге Ленин победил с минимальным перевесом. Семь человек проголосовали за мир, четыре — против и четыре воздержались. Против мира выступили Бухарин, Ломов, Бубнов и Урицкий. Но это было еще только начало.

Вопрос о подписании мира 24 февраля 1918 года обсуждался во ВЦИКе. Левые эсеры заявили, что будут голосовать против мира. Камков призвал к организации партизанской войны против германских войск, даже если такая война и закончится утратой Петрограда и территорий России. Против решили голосовать и некоторые «левые коммунисты».

Голосование было поименным. Каждый должен был выйти на трибуну и сказать «да» или «нет». Бухарин под овации зала сказал «нет». Луначарский долго собирался с силами, потом все-таки сказал «да», но закрыл лицо руками и, похоже, расплакался. «Да» миру сказала и Мария Спиридонова, а 22 левых эсера воздержались. Некоторые из большевиков и левых эсеров (например, Дзержинский) вообще не явились в зал.

Итог голосования был таким: 126 голосов «за», 85 «против» при 26 воздержавшихся. Заседание закончилось не менее драматически. Левый эсер и нарком юстиции Исаак Штейнберг — убежденный противник мира — от гнева кричал и колотил кулаками по ограждению ложи, в которой сидел. В зале раздавались крики: «изменники», «иуды», «шпионы немецкие», большевики в ответ грозили кричащим кулаками. Утром по радио в Берлин была передана телеграмма о принятии немецких условий.

Ленину удалось получить поддержку на 6–8 марта на VII внеочередном съезде партии, а потом — 14–16 марта — на IV Чрезвычайном съезде Советов. За ратификацию Брестского мира проголосовали 724 делегата, против 276 и 118 воздержались. После съезда прекратило существование единственное в советской истории коалиционное правительство — 15 марта левые эсеры в знак протеста против ратификации мира с немцами вышли из состава Совнаркома.

Никто из лидеров большевиков сначала не хотел оставлять свою подпись под «похабным» миром. После долгих переговоров советскую делегацию все же согласился возглавить Сокольников. В нее также вошли Чичерин, Петровский, Карахан. 3 марта 1918 года делегация подписала мирный договор. Церемония проходила в Белом дворце Брестской крепости. Россия формально потеряла территорию площадью 780 тысяч квадратных километров с населением 56 миллионов человек.

* * *

О том, что происходило в те зимние и весенние дни в Петрограде и Бресте, Яков Блюмкин, конечно, не мог знать во всех подробностях. Но на его дальнейшую жизнь эти события повлияли самым непосредственным образом.

Откроем шестую главу повести «Школа», написанную почти одногодком Блюмкина и тоже непосредственным участником событий весны 1918 года Аркадием Гайдаром:

«Мир между Россией и Германией был давно уже подписан, но, несмотря на это, немцы наводнили своими войсками Украину, вперлись и в Донбасс, помогая белым формировать отряды. Огнем и дымом дышали буйные весенние ветры.

Наш отряд, подобно десяткам других партизанских отрядов, действовал в тылу почти самостоятельно, на свой страх и риск».

Действительно, так оно и было. Впрочем, немцы и австрийцы считали, что действуют законно — ведь Россия признала независимость Украины, а в города они входили по договоренности с украинским правительством — Центральной радой. Именно так 12–13 марта ими была занята Одесса, из которой спешно эвакуировались советские войска и вместе с ними Блюмкин.

После эвакуации 3-я советская армия под командованием Петра Лазарева оказалась в Феодосии. Там в жизни Блюмкина произошли важные изменения — его назначили сначала военным комиссаром армии, потом — помощником начальника штаба и начальником информационного (разведывательного) отдела, а потом он стал исполняющим обязанности начальника штаба армии. В советское время каждый школьник знал, что писатель Аркадий Гайдар командовал полком уже в 16 лет. Военная карьера Блюмкина развивалась не менее стремительно — исполняющим обязанности начштаба армии он стал в неполные 18 лет.

3-я армия с боями отступала из Крыма на север. «С этой армией я проделал поход Феодосия — Лозовая — Барвенково — Славянск», — вспоминал он в конце своей недолгой жизни.

После заключения Брестского мира Красная армия не имела права действовать на территории Украины. И в Москве делали вид, что эти договоренности выполняют. Красные отряды на Украине считались украинскими, хотя это, разумеется, была фикция чистой воды. Достаточно сказать, что позже, осенью 1918 года, командующим Украинской советской армией стал Владимир Антонов-Овсеенко, который арестовывал Временное правительство в Зимнем дворце в историческую ночь с 25 на 26 октября 1917 года.

В апреле 1918 года армия Лазарева, в которой Блюмкин исполнял обязанности начальника штаба, вела бои с немцами в Донбассе. Силы были неравны, хотя красные даже попытались контратаковать. Успеха это не принесло, немцы нанесли ответный удар. 20 апреля они заняли город Славянск. А вот о том, что произошло незадолго до захвата города немцами, рассказывают по-разному.

В этом самом донбасском Славянске, тогда мало кому известном, в апреле 1918 года произошла довольно темная история. Существует несколько версий этого дела.

Самая распространенная, которую сегодня можно встретить практически в любой публикации о Блюмкине, гласит, что командование 3-й армии во главе с Лазаревым и Блюмкиным «экспроприировало» из отделения Государственного банка в Славянске четыре миллиона рублей. Огромные средства по тем временам. Решающая роль в этом деле приписывается как раз Блюмкину. Дальше Блюмкин вроде бы предложил десять тысяч Лазареву в виде взятки, столько же хотел оставить себе, а остальное передать в кассу партии левых эсеров.

Однако о проделках Блюмкина узнали, и он, под угрозой ареста, вернул три с половиной миллиона рублей. Остальные 500 тысяч якобы исчезли неизвестно куда. Сторонники этой версии считают, что Блюмкин увез их с собой в Москву.

Петр Зайцев, в свою очередь, утверждал, что Блюмкин получил от похитителей денег взятку в размере десять тысяч рублей и якобы они, похитители, предлагали через Блюмкина такую же взятку Лазареву, от которой тот категорически отказался. Тут, впрочем, следует заметить, что Зайцев рассказывал об этом Особой следственной комиссии 10 июля 1918 года, то есть уже после того, как Блюмкин стал убийцей германского посла Мирбаха и «провокатором и негодяем», по определению советских властей. Да и вообще, как увидим ниже, Зайцев рассказал тогда о нем много неприятных вещей. Но насколько они соответствовали действительности — это еще большой вопрос. Хотя до сих пор «славянское дело» бросает тень на нашего главного героя, но не исключено, что напрасно.

Экспроприация денег и ценностей из отделения Госбанка в Славянске действительно имела место. Но кто был ее инициатором, куда потом делись деньги и какую роль во всех этих событиях сыграл Блюмкин — так и осталось неясным. «Славянская история» оказалась слишком запутанной.

Московский Революционный трибунал 22 мая 1918 года возбудил дело «О бывшем командующем 3-й армии на Украине Лазареве». Согласно материалам дела Лазарев обвинялся в следующем: некие грабители похитили из банка четыре миллиона рублей, однако командарм не только не принял мер для их поиска и ареста преступников, но и вступил на следующий день с ними в переговоры. Он якобы предложил им, выражаясь современным языком, «откат» в размере 100 тысяч рублей при условии возврата остальных похищенных денег.

Комиссар кавалерии 3-й армии большевик Семен Урицкий (впоследствии начальник Разведывательного управления Рабоче-Крестьянской Красной армии — РККА) сообщал, что после этого Лазарев вдруг покинул армию и больше в нее не вернулся. С собой он, по данным Урицкого, прихватил 80 тысяч рублей. Эти деньги он обещал передать Владимиру Антонову-Овсеенко, который тогда командовал советскими войсками Юга России. Но Антонов-Овсеенко заявил, что никаких денег Лазарев ему не передавал.

Вскоре после исчезновения Лазарева 3-я армия была разгромлена немцами. Ее остатки отступали, пока не соединились с 5-й советской армией Украины. Тогда группа командиров и членов армейского солдатского комитета провела собрание, на котором было решено «в связи с уходом командующего, ограблением Государственного банка в Славянске, разрухой в штабе, авантюризмом и нечестностью некоторых его членов» создать инициативную группу для того, чтобы «ликвидировать и переформировать 3-ю Революционную армию». Среди участников собрания значатся, в частности, Урицкий и исполняющий обязанности начальника штаба Блюмкин. Причем именно Блюмкину поручалось «задержать тов. Лазарева для того, чтобы получить от него отчеты о деятельности и трате народных денег».

Следовательно, Блюмкин не имеет прямого отношения к похищению денег в Славянске? Согласно этим документам получается, что так. Правда, во всей «славянской истории» так и осталось слишком много загадок.

Блюмкин Лазарева так и не задержал. Но вскоре они увиделись в Москве.