Артемизио, водитель с телевидения, устроился на ночь в мотеле с красной неоновой вывеской. Рассвело, но с маленького балкона в номере ему были видны только стандартные коробки домов. Ночной портье в ответ на вопросительный взгляд указал ему спуск к морю за домами. Артемизио побрел по узкой аллее, усаженной соснами и кедрами. Его четырехлетняя дочурка Ирэна здесь непременно бы ведро орешков набрала. Водитель раздавил камнем один, вытащил ядрышко и сунул в рот, но вместо вкуса детства ощутил только запах гудрона.

К морю он шел скорее, чтобы отметиться. Волны казались ему серыми и вялыми. Усевшись в баре со столиками, доходившими до самого пляжа, он подождал, пока пробило восемь. Дешевый костюм из синей синтетики и серый галстук забликовали на солнце. От нечего делать он поскрипел песком под ботинками.

Артемизио, водитель с телевидения, был привычен к долгому ожиданию. Однако сегодняшнее задание ему особенно не нравилось, и поэтому время тянулось мучительно медленно, даже газету он уже прочел несколько раз. Мысль о том, что целый день ему придется провести с этой парочкой, портила настроение. Макнув в кофе рогалик, он небрежно сунул его в рот.

В восемь двадцать семь Артемизио припарковал синюю «ланча тема» перед отелем «Эксельсиор». Увидев две эти противные рожи на красном ковре лестницы, он едва сдержался, чтобы не проехаться по ним новыми покрышками, но, как обычно, скроил любезную, готовую к услугам физиономию.

Он называл эту парочку ночными пуфиками, потому что они вели на телевидении культурную программу, которая выходила в полночь, и они действительно напоминали пуфики: он — очкарик в шляпе блином, она — фурия в строгой блузке и длинной юбке. Они цедили слова и пыжились со всезнающим видом, всячески подчеркивая свое превосходство. Глазки женщины-пуфика гневно впивались во все, что она находила неправильным. Ее половую принадлежность выдавала только маленькая грудь с глупо выпяченными сосками. Очочки скользкого, двуличного, ядовитого, как гадюка, мужчины-пуфика служили овальной рамкой его высокомерному взгляду.

Может, они и провели ночь вместе, но Артемизио полагал, что возбуждают их только цитаты, которыми они привыкли сыпать безостановочно.

Парочка уселась в синюю машину телеканала, и водитель приготовился терпеть пытку до конца. Тронувшись с места, он направил автомобиль к вилле Каробби. Пуфиков отрядили вести прямое включение на «Празднике в честь дня рождения дофина» четвертого сентября, и сейчас они ехали туда на прикидку. Их выбрали только благодаря содействию состоятельных почитателей, и то, что из ночных глубин они внезапно попали в прайм-тайм, вызвало скандал. Но на телевидении достаточно иметь правильного спонсора, чтобы оказаться на коне.

Вдохновившись волосами своей спутницы, развевавшимися у окошка, пуфик выдал первую цитату:

— Ну, Артемизио, кто это написал? Ну же, это так просто!

Артемизио вцепился в руль так, как будто это была веревочная петля, на которой ему предстояло вздернуть их обоих.

Машина остановилась перед железными воротами угрюмого серого цвета. Из будки, погребенной под каскадом плюща, выбрался охранник, приложил магнитную карточку к стальной колонке. Створки ворот разошлись, и Артемизио из окошка автомобиля окинул взглядом владение. На десятках мониторов отображалось то, что снимали камеры, установленные в парке. На экранах виднелись баобаб, бледный, как накрашенная старая дама, фасад виллы, декорация, яркая, как костюм арлекина.

Кипарисовая аллея черными полосами отражалась на стеклах автомобиля, прочерчивая дорогу в небо. Сорока-воровка, пролетая по небу, успела посмотреть несколько кадров из фильма «Прибытие гостей на виллу Каробби».

Манлио Каробби осыпал их почестями. Телевизор он смотрел редко, но программу пуфиков старался не пропускать, поскольку только в ней говорили о литературе и писателях всего мира. Присутствие именно этих ведущих слегка успокоило его по поводу грядущего прямого эфира. Манлио распирала гордость за свой мир, свою виллу, и, вдохнув запах герани, он заговорил громче, чем обычно:

— Мне радостно, что именно вы будете вести этот вечер. Ваши знания помогут тщательней воссоздать атмосферу этого исторического события.

Ошеломленно озираясь, пуфики прошли по саду, распростертому под сенью баобаба, поглазели на отражение виллы в бассейне, на статуи Пизано, Бернини, на львов в духе Микеланджело у центральной лестницы. При виде удивительного творения Руджери они буквально остолбенели, воссозданная Навонская площадь действительно впечатляла. Декорации окружили их атмосферой сказки. Скульптуры фонтана, будто высеченные из мрамора, казались величественнее подлинных. Нептун потрясал царственным жезлом среди облаков, полуденное солнце создавало иллюзию струй света, льющихся каскадом, одиноко высился храм Гименея, как гневный вызов божествам современности. Взбудораженный пуфик с пафосом возгласил:

— Жизнь умело заметает следы, стирает бренные обломки в пыль, повергает в руины саму волю к существованию. Но вы благодаря своему упорству, благодаря неизмеримому величию разума в этом мастерски воссозданном художественном произведении возвращаете нам в целости и невредимости жизнь прошлого. Вы, современный меценат, доказали нам, что память может превратиться в осуществленную мечту, стать ожившей легендой.

Несказанно польщенный этими словами, сглотнув, Манлио Каробби проговорил:

— Прошлое само по себе есть произведение искусства, в нем нет ничего лишнего. Настоящему никогда не достичь подобного совершенства. Поэтому цепляться за воспоминания необходимо.

Напуганный торжественным диалогом шершень слетел со своей траектории и расплющился о кору баобаба. Потрясенный комар отказался от аппетитной ляжки поварихи, семейство пауков в ужасе спряталось под черепицу.

Пуфик-женщина тоже прошлепала на авансцену, чтобы во весь голос похвалить расчудесные декорации. Изливаясь комплиментами здешним восхитительным пейзажам, своим толстым бесформенным каблуком она раздавила несчастного красного муравья, у которого были совсем другие планы. Затем, вытянув шею, она озвучила свою оригинальную мысль относительно того, как прекрасно она собственной персоной вписывается в атмосферу XVIII века:

— Благодаря «праздничной установке» мы, новые Вергилий и Беатриче, проведем телезрителей за руку по чудесному миру истории, озарим светом царство невежества. Передача станет событием года.

В достаточном отдалении от визгливых пуфиков Артемизио от нечего делать сдувал клочки тополиного пуха с капота машины, припаркованной под баобабом. В час дня, как по заказу, над накрытыми в саду столами небеса разверзлись ливнем. Официанты в заляпанных грязью ботинках и прилипающих к спинам рубашках в спешке перетащили столы в дом. В полутьме, расцвеченной мимолетными вспышками, шуршанием и треском, порхали белые льняные скатерти, сверкали серебряные гравированные столовые приборы, позвякивали тонкие хрустальные бокалы, постукивали тарелки от Джинори: семья Каробби в полном составе, плюс Руджери и Замир праздновали прибытие пуфиков. Подали гренки, холодный фасолевый суп с черной капустой, жаркое из дичи; никто из присутствующих не воздержался и от красного вина местного производства. Судьбе было угодно усадить Замира, таинственно притягательного в своих белых коротеньких штанишках, рядом с дамой-пуфиком. Дамочка хватила лишнего и стала бомбардировать юношу улыбочками, томными взглядами, воздушными поцелуями и хихиканьем. В конце концов она скинула туфли под столом. Заливший глаза мужчина-пуфик навалился на стол.

Беатриче тетка-пуфик сразу не понравилась. Какая-то каракатица будет тут мудрствовать и ухлестывать за Замиром? Прикинувшись наивной дурочкой, Беатриче ненавязчиво поинтересовалась:

— А вы когда-нибудь вели программу в прайм-тайм?

Дамочка-пуфик едва удостоила ее взглядом и рассеянно бросила:

— Нет, но у меня за плечами более семидесяти прямых эфиров.

— Не переживаете? — продолжила допрос Беатриче с медоточивой улыбкой на устах.

— Опыта у нас вполне достаточно. Ведущие высокого класса сделают свою работу на уровне в любое время суток.

Раздосадованная вопросами Беатриче, дамочка-пуфик пошла искать утешения, но никто не обращал на нее внимания. Пуфик в обнимку с бутылкой «Сассикайя» урожая 1986 года что-то невнятно бормотал, то ли перечисляя малоизвестные музыкальные шедевры, то ли предлагая варианты саунд-треков к предстоящему празднику.

Беатриче отодвинула стул и оперлась голыми коленками о край стола. Своим видом она красноречиво давала понять, что думает о тетке-пуфике: как может топтать эту землю карлица без задницы, с грудью нулевого размера и такими громадными сосками? Дамочка тоже про себя недоумевала, как девушка из хорошей семьи может ходить в леопардовом мини, накрашенная, как восточная одалиска, и наряженная, как уличная проститутка?

Женщины долго испепеляли друг дружку взглядами, но победила все-таки Беатриче.

Чтобы развеяться после изнурительных гляделок, дамочка снова повернулась к Замиру, погладила его по плечу и, нацелив на него свои соски, как дула орудий, защебетала:

— У вас такие шелковистые волосы! Откройте мне свой секрет!

Замир вспомнил название какого-то шампуня, бальзама на травах. На губах Беатриче расцвела улыбка, смысл которой угадывался безошибочно: как смеет такое страшилище приставать к Замиру?

«Да эта шлюшка надо мной издевается!» — дошло наконец до дамочки-пуфика, и, сказавшись больной, она решила закончить застолье. Как капризная девчонка, она настояла на том, чтобы уехать немедленно, и пуфик, хотя и туго соображал, порядком накачавшись, согласился и тотчас раскланялся.

Все столпились возле Артемизио и синего автомобиля. Манлио уговаривал гостей остаться, но пуфики были непреклонны. Легкий порыв ветра окрасил виллу и кипарисовую аллею в красный цвет, в небе снова показалась сорока-воровка. Пуфики уселись в машину и отбыли. На губах Беатриче светилась улыбка, так разозлившая противную тетку. Весь следующий день она хранила эту улыбку, как драгоценный дар.

Наслаждаясь вечерней свежестью и одиночеством, Умберта углубилась в темноту сада и добралась до баобаба. Она прислонилась к грубой коре баобаба, затем сползла на землю. Жестокое, скользкое желание физической любви, до сих пор таившееся где-то внутри, теперь переполняло ее. Все дело было в баобабе, или в жарком лете, или в Замире. Запретное имя горело на губах; вспомнились его волосы, дерзко ловившие блики света на лету, его загадочность… Но нет, так дальше нельзя, нужно остыть и мыслить логично. Однако сил на это уже не было.

«Я люблю тебя, Замир».

Умберта была готова на все, лишь бы уничтожить фразу, всплывшую в мозгу. Поздно; переливаясь огнями, она повисла на ветке баобаба.

Оглушенная дневным гамом, вилла Каробби дремала.

Умберта казалась Белоснежкой, заснувшей в лесу.