Познание и познающий

Подобно рукам на гравюре Эшера (рис. 5), эта книга следовала по круговому маршруту. Мы начали с особенностей нашего повседневного опыта, общих для разделяемой всеми нами социальной жизни. От этого начального пункта мы перешли к клеточному аутопоэзу, организации метаклеточных и их поведенческой сфере, операциональной замкнутости нервной системы, лингвистическим полям и языку. Двигаясь по указанному маршруту мы строили систему объяснений, способную показать, как возникают живые существа. Мы узнали, как социальные явления основанные на лингвистическом сопряжении, порождают язык и как язык из нашегс повседневного опыта познания позволяет нам объяснить свое происхождение. Начало есть конец.

Тем самым мы выполнили задачу, которую поставили перед собой, а именно: теория познания должнг показать, каким образом познание порождает объяснение познания. Такая ситуация весьма отлична от той, с которой обычно приходится сталкиваться, когда сам феномен объяснения и феномен подлежащий объяснению, принадлежат различным областям.

Если читатель самым серьезным образом проследил за всем, что было сказано на предыдущих страницах, то он будет вынужден смотреть на все, что он делает — обоняет, видит, строит, приемлет, отвергает, говорит, — как на мир, рожденный в сосуществовании с другими людьми посредством описанных нами механизмов. Если мы вверти читателя в искушение рассматривать самого себя таким же образом, как и все эти феномены, то наша книга достигла своей первой цели.

Конечно, поступая так, мы поставили себя в ситуацию замкнутого круга. От этого у нас, вероятно немного закружилась голова, как от разглядывания рук на гравюре Эшера. Такое головокружение возникает из-за отсутствия фиксированной точки отсчета, привязав к которой свои описания, мы могли бы придать им определенность и отстаивать их правильность. Действительно, если мы исходим из предположения о существовании объективною мира, независимого от нас как наблюдателей и доступного нашему познанию через нашу нервную систему, то мы оказываемся не в состоянии понять, каким образом наша нервная система, функционируя в своей собственной структурной динамике, тем не менее создает образ независимого от нас объективного мира. Но если мы не исходим из предположения о существовании объективного мира, независимого от нас как наблюдателей, то все выглядит так, как если бы мы полностью принимали, что все относительно и все возможно, отрицая тем самым всякую закономерность. Так мы сталкиваемся с проблемой понимания того, каким образом наш повседневный опыт (практика нашей жизни) связан с окружающим миром, наполненым регулярностями, которые в любой момент времени являются результатом наших биологических и социальных историй.

И снова нам приходится идти по лезвию бритвы, избегая впадать в крайности репрезентационализма (объективизма) и солипсизма (идеализма). Наша цель в этой книге состояла в том, чтобы найти «средний путь» (via media): понять регулярность мира, все время ощущаемую нами, но без какой-либо независимой от нас точки отсчета, которая придала бы достоверность нашим описаниям и ког нитивным утверждениям. Действительно, весь механизм порождения нас самих как авторов описания и наблюдателей говорит нам о том, что наш мир как мир, который мы создаем в сосуществовании с другими, всегда будет представлять собой смесь регулярности и изменчивости сочетание незыблемости и зыбкости, столь типичное для жизненного опыта человека, если вглядеться в него пристальнее.

Тем не менее мы явно не в состоянии разорвать замкнутый круг и шагнуть за рамки нашей когнитивной области. Сделать нечто подобное означало бы изменить сверхъестественным образом природу языка и природу нашего становления. Мы изменили бы природу нашей собственной природы.

Непреложным фактором остается то, что мы непре рывно погружены в эту сеть взаимодействий, результаты которых зависят от истории. Эффективное действие приводит к эффективному действию, именно когнитивный круг характеризует наше становление как выражение нашего свойства быть автономными живыми системами.

Через такую непрекращающуюся рекурсивность любой возникающий мир с необходимостью прячет свое начало. Мы существуем в настоящем; прошлое и будущее — это лишь способы существовать сейчас. Биологически не существует способа, который бы позволил нам представить, что происходило с нами при обретении тех регулярностей, к которым мы постепенно привыкали, — от ценностей и предпочтений до цветов и запахов. Биологический механизм говорит нам о том, что операциональная стабилизация в динамике организма не воплощает способ, которым она порождена. Жизнь как занятие не оставляет никаких следов относительно своих начал. Все, что мы можем делать, — это порождать посредством языка объяснения, которые вскрывали бы механизм, порождающий мир. Существуя мы порождаем когнитивные «слепые пятна», которые могут быть прояснены только путем создания новых слепых пятен в другой области. Мы не видим, чего именно мы не видим, а то, чего мы не видим, не существует. Только когда некоторое взаимодействие смещает нас из привычной позиции, например, когда мы неожиданно попадаем в другое культурное окружение и начинаем размышлять над случившимся, — только тогда мы создаем новые созвездия отношений, объясняя это тем, что не знали о них или считали их чем-то само собой разумеющимся.

Рис 72. М К. Эшер. «Картинная галерея».

Вся совокупность регулярностей, присущих сопряжению социальной группы, является ее биологической и культурной традицией. Традиция — это не только способ видеть и действовать, но и способ скрывать, или утаивать. Традиция включает в себя все варианты поведения, которые в истории социальной системы стали очевидными, регулярными и приемлемыми. Поскольку все эти варианты не требуют размышлений для своего осуществления, они остаются невидимыми до тех пор, пока не становятся неприемлемыми. И именно тогда в игру вступает рефлексия.

Все, что есть общего у людей, — это биологическая традиция. Она началась с возникновения репродукции в аутопоэзных системах и культурной традиции, зародившейся несколько миллионов лет назад с появлением наследственной линии гоминид. Это общее биологическое наследие есть основа того мира, который мы, человеческие существа, создаем совместными усилиями посредством конгруэнтных различений. Несмотря на эти различения, природа одна и та же для всех нас: мы все согласны, что небо голубое, а солнце восходит каждый день. Вместе с тем наше общее биологическое наследие допускает расхождение культурных миров, обусловленное возникновением того, что может стать сильно отличающимися культурными традициями.

Таким образом, человеческое познание как эффективное действие принадлежит биологической области, но всегда проживается в той или иной культурной традиции. Объяснение когнитивных явлений, предложенное нами в этой книге, основано на традиции науки и остается в силе, покуда удовлетворяет научным критериям Особенность этого объяснения внутри самой научной традиции, однако, в том, что оно порождает фундаментальное концептуальное изменение: познание не касается объектов, ибо познание — это эффективное действие, и по мере узнавания того, как мы познаем, мы порождаем самих себя Познание нашего познания — это не линейное объяснение, начинающееся с некоторой абсолютной точки и развивающееся до полного завершения по мере того, как все становится объясненным. Познание того, как мы познаем, скорее напоминает мальчика из «Картинной галереи» Эшера (рис. 72). Картина, которую он разглядывает, постепенно и незаметно трансформируется… в город, в котором находятся и галерея и сам мальчик! Указать исходную точку невозможно, (де она: Снаружи? Внутри? Чего? Города? Разума мальчика? Но признание этой когнитивной циркулярности не создает проблемы для понимания феномена сознания. Напротив, оно становится исходным пунктом, позволяющим нам объяснить феномен познания научно.

Когда Адам и Ева вкусили плод с древа познания добра и зла, — говорится в Библии, — они превратились в других существ, которые так и не вернулись к своей первоначальной невинности. До вкушения запретного плода их знание о мире выражалось в их наготе. Они бродили, нагие, пребывая в невинности единственного знания. Вкусив запретный плод, они познали, что были нагими; познали, что они познали.

В нашей книге мы вернулись к «древу познания». Ми предложили читателю вкусить от плода этого древа, представив ему научное исследование познания как биологического феномена. Проследив за ходом рас-суждений предпринятого нами исследования и усвоив проистекающие из него следствия, мы поняли их неизбежность. Познание познания принуждает. Оно принуждает нас с неослабной бдительностью относиться к искушению определенностью. Оно принуждает нас осознать, что определенность не является доказательством истинности. Оно принуждает нас осознать, что мир, который видит каждый из нас, не есть этот (определенный) мир, а есть лишь некий мир, который мы создаем вместе с другими. Оно принуждает нас понять, что мир станет другим, только если мы станем жить по-другому. Оно принуждает нас потому, что когда мы знаем, что мы знаем, мы не можем отрицать ни перед собой, ни перед другими, что мы знаем.

 

Познание познания принуждает

Вот почему все сказанное в этой книге через знание нашего познания с необходимостью приводит нас к этике, которой нельзя избежать, к этике, точка отсчета которой находится в осознании биологической и социальной структуры человеческих существ; к этике, которая возникает из рефлексии человека и ставит рефлексию человека в самый центр как основополагающий социальный феномен. Если мы знаем, что наш мир с необходимостью есть мир, который мы создаем вместе с другими, то всякий раз, когда мы вступаем в конфликт с другим человеком, с которым хотим продолжать сосуществование, мы не можем утверждать, что именно для нас сохраняет определенность (остается абсолютной истиной), ибо это означало бы отрицание другого человека. Если мы хотим сосуществовать с другим человеком, то должны признать, что его определенность (сколь бы нежелательной она ни была для нас) столь же законна и реальна, как и наша собственная, потому что его реальность, как и наша собственная, выражает сохранение им структурной сопряженности в области существованин, сколь бы нежелательным это для нас не выглядело. Следовательно, единственная возможность для сосуществования состоит в выборе более широкой перспективы, области существования, в которой обе стороны находят себе место, порождая совместными усилиями общий мир. Конфликт всегда является взаимным отрицанием. Он никогда не может быть разрешен в той области, где возник, если его участники занимают «вполне определенную» позицию. Конфликт может быть устранен, только если мы переходим в другую область, где возможно сосуществование. Знание этого знания составляет социальный императив антропоцентристской этики.

Биология показывает нам, что уникальность человека заключается исключительно в социальной структурной сопряженности, которая осуществляется через оязычивание, порождающее (а) регулярности, свойственные социальной динамике человека, например индивидуальность и самосознание, и (б) рекурсивную социальную динамику человека, которая влечет за собой рефлексию, позволяющую нам понять, что как человеческие существа мы обладаем только тем миром, который создаем вместе с другими людьми, нравятся нам они или нет.

Биология также показывает нам, что мы можем расширять нашу когнитивную область. Это осуществляется при приобретении нового опыта через размышление, через встречу с незнакомым человеком или, более непосредственно, через выражение биологической межличностной конгруэнции, которая позволяет нам увидеть другого человека и открыть для него пространство, где он может существовать рядом с нами. Этот акт называется любовью или, если мы предпочитаем более мягкое выражение, принятием другого лица рядом с нами в нашей повседневной жизни. Такова биологическая основа социальных явлений: без любви, без принятия других живых существ помимо нас, не существует социального процесса, и, следовательно, всей совокупности человеческих качеств. Все, что затрудняет принятие других людей, от претензии на единоличное обладание истиной до незыблемой идеологии, подрывает социальный процесс потому, что подрывает породивший его биологический процесс. Не будем обманывать себя: мы не морализируем и не проповедуем любовь. Мы лишь обращаем внимание на то, что, биологически, без любви, без принятия других, не существует феномена социальности. Если мы все же живем вместе таким образом, то мы проживаем в атмосфере безразличия и отрицания под видом любви.

Отказ от любви как биологической основы социальной жизни, равно как и от этических следствий любви, означал бы игнорирование нашей биологической истории, которой более 3,5 миллиарда лет. Мы можем возражать против использования понятия любви в научном мышлении из опасения за объективность нашего рационального подхода. Но из того, что было сказано на страницах нашей книги, должно быть ясно, что подобные страхи необоснованны. Любовь — это биологическая динамика с глубокими корнями. Это эмоция, определяющая в организме динамическую структурную схему, ступень к взаимодействиям, которые могут привести к операциональным когерентностям социальной жизни. Любая эмоция (страх, гнев, печаль и т. д.) есть биологическая динамика, которая обладает глубокими корнями и определяет структурные паттерны, ступени к взаимодействиям, которые могут привести к различным областям операциональных когерентностей (пуститься наутек, вступить в схватку, воздержаться от столкновения и т. д.).

Аналогичным образом, не учитывать тождество познания и действия, не видеть, что познание есть действие, и не понимать, что любой человеческий акт осуществляется в оязычивании и, как таковой (как социальный акт), имеет этическое приложение постольку, поскольку влечет за собой человеческие качества, — означает не видеть человека как живую сущность. Поступать так (теперь, когда мы знаем, как мы познаем) означает обманывать себя. Что бы и в какой бы области мы ни делали — конкретное (ходьба) или абстрактное (философское размышление), — зто действие захватывает целиком все наше тело, ибо осуществляется через нашу структурную динамику и через наши структурные взаимодействия. Все, что мы делаем, — это структурный танец в хореографии сосуществования. Именно поэтому все, о чем шла речь в нашей книге, служит источником не только научного исследования, но и понимания нашей «человечности». Мы подвергли исследованию социальную динамику. Полученные нами результаты указывают на основную онтологическую особенность нашего человеческого состояния, которая больше не является всего лишь гипотезой, a именно на то, что мы обладаем только тем миром, который создаем вместе с другими людьми, и что только любовь помогает нам создавать этот мир Если нам удалось подвести читателя к подобной мысли, то наша книга достигла и второй своей цели

Этика

Всякий человеческий акт совершается в языке. Всякий акт в языке вызывает к существованию мир, созданный совместно с другими людьми в акте сосуществования, который и порождает то, что присуще только человеку. Таким образом, каждый человеческий акт имеет этическое значение потому, что представляет собой акт сотворения с «ого мира. Эта связь человека с человеком в конечном счете является фундаментом всей этики как рефлексии о правомерности существования других.

.

Мы утверждаем, что корень всех неприятностей и затруднений, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня, заключается в нашем полном неведении относительно познания. Речь идет не о знании, а о знании знания, которое становится настоятельно необходимым. Речь идет не о знании того, что бомба убивает, а о том, что мы хотим сделать с бомбой, а зто определяет, воспользуемся мы бомбой или не воспользуемся. Обычно мы игнорируем или отрицаем такое знание, чтобы уйти от ответственности за свои повседневные действия, поскольку именно наши действия (все без исключения) помогают создавать и воплощать тот мир, в котором мы стали теми, кем стали вместе с другими, в процессе создания мира. Слепые к прозрачности наших действий, мы смешиваем образ, который мы создаем, с бытием, которое хотим вызвать к жизни. Только знание знания может исправить такое непонимание.

Наше повествование подошло к концу. Эта книга приглашает Вас, читатель, к размышлению. Размышление приведет Вас к познанию Вашего собственного знания, и вполне в Ваших силах сделать такое знание плотью и кровью Вашего действия.

Рассказывают историю о неком острове и его обитателях[18]Shah I The Sufis — N.Y-Anchor Books, 1971, pp 2-15
. Островитянам очень хотелось перебраться на другой остров, где жизнь была более здоровой и благополучной. Проблема заключалась в том, что островитяне не умели плавать и управлять парусом, а если и умели когда-то, то давно утратили необходимые навыки, и поэтому одни островитяне просто отказывались даже думать об альтернативе привычному обитанию на острове, а другие пытались найти решение проблем, так сказать, локально, не помышляя о преодолении водных просторов. Но время от времени некоторым островитянам удавалось изобретать заново искусство плавать и ходить под парусами И время от времени к ним подходил какой-нибудь страждущий новых знаний, и между ними происходил следующий разговор.

— Я хотел бы переплыть на другую землю

— Тогда тебе необходимо научиться плавать. Ты готов приступить к обучению?

— Да, но я хотел бы прихватить с собой тонну капусты.

— Какой еще капусты?

— Это моя еда. Должен же я на том берегу или острове, словом, на той стороне, чем-то питаться.

— А если там есть своя пища?

— Не понимаю, о чем вы. Я не уверен, что там есть что-нибудь съедобное. Мне обязательно надо взять капусту с собой.

— Но ты не сможешь плыть с тонной капусты. Слишком большой груз.

— Тогда я не могу учиться плавать. Вы говорите, что моя капуста — это большой груз. Я же утверждаю, что это моя основная пища.

— Предположим, что это всего лишь аллегория и что вместо того, чтобы толковать о капусте, мы говорим о фиксированных идеях, исходных посылках или определенных суждениях. Что тогда?

— Гм… Я, пожалуй, отнесу свою капусту кому-нибудь, кто понимает, что мне нужно