Если мир похож на театр теней, то издали Черный остров напоминает контур кита, готового нырнуть в море. Голова и хвост уже под водой, а тело парит над волнами своей многотонной массой. Только в случае с островом это сотни тысяч тонн круто вздыбленных напластований песка и камня, покрытых невысокими и плохо проходимыми зарослями темно-зеленого кустарника, отчего даже на солнце склоны кажутся затянутыми почти черным ковром, накинутым некогда на этот ошметок земли руками самого Бога.
Мы идем вдоль берега, на расстоянии метров двадцати от него. Скоро упадут сумерки, а я все еще не знаю, где отыскать необходимую подсказку, карта больше ничего не скажет, она мертва, как и положено быть тому, что ты получил из рук призрака. Остается лишь смотреть на берег, освещаемый печальными лучами предвечернего солнца, и пытаться самому разгадать загадку: если что и есть здесь, то где?
Скорее всего, это должна быть пещера. Или грот. Отверстие в скале, ход, ведущий к самому центру земли. Береговой склон испещрен большими и малыми дырами, если проверять каждую из них, то этим можно заниматься неделями, если не месяцами. Разве что уповать на провидение, но для этого все равно надо получить какой-то знак, толчок в спину, внезапный удар под дых.
Показывается причал для яхт, сейчас он уже пуст, все гулеты и катера ушли обратно в Бодрум. Никто не встречает нас, только местный секьюрити и по совместительству матрос принимает у Ахмета швартовы и долго ворчит, пока Мамур не дает ему несколько смятых лир, что моментально исчезают в кармане донельзя выцветших джинсов.
Мы ступаем на доски причала, после дня в море нас всех немного покачивает. У меня еще есть час, чтобы крикнуть «Эврика!», и если я ничего не придумаю за это время, то можно и самому нырнуть где-нибудь здесь, найдя местечко поглубже, да еще чтобы было побольше камней, о которые так просто размозжить голову.
Арнольд явно устал. Не знаю, догадывается ли он, что ему дурят голову, если честно, мне бы этого не хотелось, кто знает, что может выкинуть разъяренный бык, привыкший у себя на родине решать все проблемы если не одним, то двумя способами, силой и хитростью, и я точно знаю, какой он выберет на этот раз.
Мамур будто догадывается о моих страданиях, он опять находит местного турка и о чем-то говорит с ним, тот улыбается в ответ и исчезает в уже закрытых на ночь дверях кофейни. Нас подзывают взмахом руки, и Мамур с гордостью объявляет, что сейчас вот мы перекусим, ну а потом пойдем на дело. При этих словах он внимательно смотрит на меня, мол, думай быстрее, больше я помочь ничем не смогу.
И я думаю.
Закрываю глаза и стараюсь хоть что-то увидеть.
В воздухе пахнет жареным мясом, нам готовят шиш кебаб. Арнольд ободрился, не могу сказать, что у него подобрели глаза, но еще ведь не вечер, точнее, не поздний вечер, не ночь. А нам нужна именно ночь, ведь лишь под покровом тьмы, когда лунная дорожка спокойно уляжется на воде, можно точно проследить, куда она ведет, и не исключено, что это та самая волшебная нить, на другом конце которой нас будет ждать черная яма, уводящая в глубь земли.
Бред, конечно, впрочем, как и все, что составляет суть моей жизни.
Мы ужинаем прямо на берегу, мясо с шампура, салат, ракы, чему особенно рад Арнольд.
Мы с Дениз не пьем, команда перекусывает на гулете.
Время начинает убыстряться, хотя до полного разгона маятника еще остается запас хода.
Сытый и подвыпивший Арнольд вдруг решает поговорить. Вначале ему приходит в голову взять у Мамура урок турецкого матерного языка. Я выступаю переводчиком. Арнольд произносит слово, мне надо изобразить его на английском, а турецкий вариант он смешно воспроизводит несколько раз кряду. Видимо, все это для того, чтобы блеснуть потом в компании своих российских друзей и партнеров.
Дениз это не нравится, но сделать она ничего не может, клиент, как известно, всегда прав, даже если и вызывает омерзение. Хотя есть старая фраза, что деньги не пахнут, только даже сам Арнольд усомнился бы в ее правоте.
Она встает из-за стола и идет на берег, ближе к воде, которая уже почти не видна в упавших сумерках.
— Тебе она нравится! — внезапно говорит мне, сыто рыгая, Арнольд. — Да она и вправду ничего, только что ты теряешься!
Я не хочу говорить с ним о том, что для меня стало столь важно за эти последние дни, с кем угодно, но только не с этим моим соотечественником.
— А я люблю иностранок, — продолжает он, — вот помню, в Шанхае, на переговорах, мы вначале ели змей, а потом взяли китайских проституток, очень даже ничего, такие маленькие все и милые!
Коренастый и широкоплечий Арнольд с маленькой и милой китаянкой, картинка, достойная увековечения. Я пытаюсь вспомнить имя хоть одного китайского художника, который мог бы изобразить подобное, но не могу.
— Про этот остров есть легенда? — вдруг спрашивает Арнольд.
Мне лень вновь тормошить Мамура, и я решаю выпутываться сам.
— Есть, как без нее!
— Опять про какую-нибудь девицу, бросившуюся с утеса?
На самом деле я немного знаю об этом острове, еще пока проживал в «Конкордии», наш отельный гид пыталась запродать мне сюда экскурсию и кое-что порассказала.
О горячих источниках, которые якобы лечат.
Об очередной пещере с озером, в котором купалась Клеопатра, она, если верить местным экскурсоводам, купалась здесь везде. На самом деле трудно представить, чтобы одна женщина могла освятить своим телом чуть ли не каждое озерцо, сделав его впоследствии приманкой для страждущих туристических толп.
Да Бог с ней, с Клеопатрой, для Арнольда у меня найдется кое-что получше.
Если пойти от пирса вправо, по узенькой тропинке, то в конце ее будет несколько строений. Это приют для одиноких сердец, хотя как он называется на самом деле, того я не знаю. Лет двадцать назад один очень богатый стамбульский турок, крупный предприниматель, внезапно потерял то, что называют радостью жизни. Ему стало не просто скучно, он постоянно пребывал в депрессии, хотя видимых причин не было, дела шли удачно, в семье тоже все было хорошо, но что-то жгло и жгло его изнутри, пока одним холодном стамбульским вечером, когда Галатский мост был скрыт за пеленой так редко здесь идущего снега, он…
— А как его звали? — спросил Арнольд.
Имя находится сразу, будто лежит у меня в ладони.
— Гурхан, — отвечаю я, — что-то типа «Сильный хан»…
— А, — говорит Арнольд, — ну, продолжай…
Вечерняя звезда уже скрылась за горизонтом, уступив место целой россыпи созвездий. Выплыла и луна, скоро пора в путь.
— Так вот, он вдруг понял, что всю свою жизнь занимался лишь одним, зарабатыванием денег, а ведь кто знает, сколько дней еще отвел ему Аллах и не стоит ли потратить их на другое? На следующий же день он сел на самолет и улетел в Бодрум, построил на этом острове небольшой отель и начал в нем жить сам и пускать туда тех, кто так же, как он, нуждался в успокоении сердца. Вечерами он ходил на берег, садился у воды и ждал, вдруг Аллах заговорит с ним и он поймет что-то такое, ради чего стоило бы жить дальше. Вдали от Стамбула, этого города городов, столицы мира, которую он так любил.
— Ну и что? — спрашивает Арнольд.
— А ничего, — говорю я, — просто у каждого из нас наступает в жизни момент, когда пора задуматься, зачем ты живешь на этой земле.
Я могу говорить так еще долго, но стоит ли рассказывать Арнольду о добре и зле и тому подобных вещах, которые навряд ли интересуют его.
— А почему в Бодрум и почему именно на этот остров? — внезапно спрашивает Арнольд.
— Здесь место силы, — не задумываясь, отвечаю я, — тут те сгустки энергии, которые несут в себе память тысячелетий, живя здесь, ты приобщаешься к вечности, это Элизиум, в котором стоит закончить свой путь!
— Бред какой-то, — потягиваясь, говорит Арнольд и встает из-за стола.
Мне надо сходить за Дениз, а потом мы отправимся дальше, я уже знаю куда, лишь одна из пещер запомнилась мне, и если лунная дорожка указывает на нее, то это явно будет не мой выбор.
Дениз сидит на берегу, прямо на песке, смешанном с галькой. Ни разу я не видел ее такой задумчивой и напряженной. Если бы мог, то обнял бы ее сейчас и прижал к себе, но это из разряда грез, фантазий, иногда я всерьез думаю, что с призраками мне общаться проще, чем с живыми, тех я не боюсь, те привычны, и от них знаешь, чего ожидать, а от живых…
Терпеть не могу многоточия, но порою лишь они способны придать завершенность выстраиваемой картине мира.
И тут на берегу появляется мой пес. Этого следовало ожидать. Еще при его жизни он всегда возникал именно в те минуты, когда мне требовалась поддержка, тыкался носом в ладонь, позволял погладить себя по лобастой голове и холке. Часто, когда мы уходили на вечерние прогулки в ближайший к дому лесок, от которого сейчас не осталось ничего, кроме памяти, он, надолго исчезнув среди темных силуэтов деревьев, вдруг будто чувствовал мой мысленный зов и оказывался рядом.
Сейчас я его не звал, но этого и не понадобилось. Он стоял рядом, часто дыша после быстрого бега, красивый, мускулистый, готовый разделить со мной как радость, так и любое горе.
Ткнулся мордой в ладонь и облизал ее большим, влажным языком.
— Зябко! — сказала Дениз.
Пес смотрел на нее и улыбался. Никогда и никого я не любил так, как его, в этом можно признаться сейчас, когда он давно живет в параллельном мире. Конечно, если бы в свое время Лера родила мне дочь, то эта любовь бы перевесила, но что толку постоянно с сожалением думать о прошлом, Лера — тень, мой пес — призрак, а Дениз недостижимая мечта, и с этим придется смириться.
— Эй, вы где? — Мамур сбегает на берег, пес растворяется в наступившей ночи, а мы идем обратно, пора грузиться на яхту и отдавать швартовы.
Вначале я думал, что проще будет идти на лодке, но ветер дул со стороны Бодрума, и на веслах нам пришлось бы добираться не один час. Лодка понадобится, когда придет время высаживаться на берег. Селим уже приготовил ее по нашей просьбе, нагрузив припасенным скарбом — мощными фонарями, парой лопат, прочной и длинной веревкой.
Лунная дорожка поймала нас почти сразу же, как мы отошли от берега, ее серебристый свет манил, втягивал в себя, будто в воды магической и страшной реки.
Тихо, лишь шум дизеля да плеск волн, вот и все, что слышно.
Берег был неразличим, я не представлял, как найду нужное место. Арнольд сидел на корме и курил, Мамур о чем-то разговаривал с Дениз. Поток серебра на воде был сплошным и увлекал в открытое море.
Как вдруг я увидел тоненький ручеек, ведущий к берегу, ответвление от основного русла, струйка расплавленного лунного металла, уходящая в сторону.
— Селим, — крикнул я, — стоп!
Шум двигателя стих, слышен лишь говор волн. Затем раздался характерный звук опускаемого якоря, скрежет цепи, гудение лебедки, всплеск воды.
Первым в лодку спрыгнул Мамур, затем Арнольд, притихший, будто наконец-то понявший, во что вляпался. Наша очередь с Дениз была последней, опускаться по веревочной лестнице неудобно, особенно когда лодка не стоит на месте, ее то подымает, то опускает волнами.
Мамур сел на весла и погреб в сторону берега, следуя всем извивам серебристого ручейка.
Появился берег, он был темным, можно даже сказать, черным. Море тоже было аспидным, вызывающим скорее чувство страха, чем привычных ласки и нежности.
Я не выдержал и зажег фонарь. Нам оставалось всего метров пять, но прямо к берегу подплыть было нельзя, начались камни, пришлось остановиться и выпрыгнуть в воду, хорошо, что только до колена.
Сначала мы перенесли на берег скарб, потом на руках вытащили лодку. Серебристый ручеек не исчез, он двигался хитрой змейкой по берегу, упираясь в самом конце в черное отверстие.
— Я не хочу туда! — сказала Дениз.
— Костер бы развести! — то ли нам, то ли самому себе проговорил Арнольд.
Мы с Мамуром, подсвечивая себе фонарями, набрали разбросанного под скалами плавника. Он был сухим, и костер разгорелся быстро. Языки пламени вырывали из темноты кусочки берега, часть моря и ту черную, мрачную дыру, куда нам придется лезть совсем скоро, может, что и прямо сейчас.
Хотя никому этого не хочется. Одно дело размышлять об утерянных сокровищах госпитальеров, а другое — полезть во чрево земли, где еще неизвестно, что найдешь.
— Один страхует, двое лезут! — говорю я. Сначала по-английски, затем по-русски.
Арнольд начинает разматывать веревку, делает на конце петлю и ныряет в нее.
— Нет, — останавливаю его, — я первым!
Мы меняемся местами. Мамур держит страховочный конец, Дениз сидит у костра, такая же задумчивая и красивая, как на берегу у пирса, где я встретился с призраком своего пса.
В дыре влажно и душно, свет фонаря вырывает из темноты то кусок каменной стены, то покрытый налетом помета летучих мышей пол. Потолок, стены, пол, странно применять эти слова к пещере, хотя чем дальше мы продвигаемся вглубь, тем все больше ощущаем себя в трубе, кишке, сужающемся с каждой минутой лазе, пока наконец не застреваем в узком месте этого дьявольского прохода, куда нас невесть что занесло, и тут до меня вдруг доносится стон.
Арнольд тоже слышит его и начинает кричать. Не думаю, что ему мерещатся скелеты, стоящие на страже сокровищ госпитальеров. Скорее всего, что, как и я, он понимает: в пещере кто-то есть!