Константин Семенович выписал наколотые на газете буквы, расставил знаки препинания, переписал всё на чистый лист бумаги и еще раз внимательно прочитал:

«Гоша, держись на поверхности. Они ничего не знают и знать не будут. Всё в твоих руках. Признавайся ровно на два. Выручим после суда».

Странное сообщение. Ни шифровки, ни условных выражений, и даже слов воровского жаргона не было. В туманной фразе «признавайся ровно на два» заключался простой смысл: признаваться в краже. За кражу статья уголовного кодекса предусматривала наказание до двух лет заключения.

Очевидно, за Волоховым были и другие, более серьезные дела. Об этом же свидетельствовала и первая фраза: «Держись на поверхности».

Отправить таким способом сообщение подследственному мог только человек неопытный, но безусловно грамотный. Ни одной орфографической ошибки.

С уличной операции вернулся Алексей Николаевич Глушков, следователь отдела, стол которого стоял возле второго окна. Распахнув дверь, Глушков обернулся в коридор.

— Вон туда! Видишь, скамеечка… вот, вот. Посиди немного, — сказал он, закрывая дверь.

— Ну всё, Константин Семенович. Вопрос ясен. До этого у них были две попытки ограбления ларьков. В одном случае помешали, а во втором — не могли сломать замка. Мальчишка всё показал на месте и рассказал. Вот протокол…

Говоря это, следователь положил перед Константином Семеновичем протокол уличной операции и, опираясь руками о край стола, спросил:

— Прокурорше звонил?

— Нет. Садовского мы решили отпустить.

— Это правильно! Петухова тоже отпустим. Паренек в общем неплохой. Между прочим, юннат. Голубей любит и всяких животных. Прокурорша всё равно не даст санкции. Да и дело-то гроша ломаного не стоит.

— Дело не в деле, а в мальчишке, Алексей Николаевич.

— Я понимаю! Давай возьмем санкцию у прокурорши и подержим еще одну ночь. А к вечеру завтра обоих и отпустим. Я думаю, что двух суток им за глаза хватит. Сидеть в одиночке — это сильно действует. А сейчас пропесочь как следует!

С этими словами Глушков направился к двери, но Константин Семенович остановил его:

— Подожди минутку, Алексей Николаевич. Вот полюбуйся. Эту газетку мамаша Волохова с конфетами принесла. На свет посмотри. Видишь, наколото. А вот и текст.

Алексей Николаевич прочитал послание и почесал переносицу:

— Любопытно! Неужели у них большая компания?

— Большая не большая, но кто-то есть. Выяснили его кличку. Оказывается — Блин.

— Блин? — переспросил Глушков и снова почесал переносицу. — Что-то знакомое…

— А помнишь, весной дело с ограблением магазина на Васильевском острове?

— Да, да, да… мальчишки, школьники, дверь сломали.

— Организатором группы был Гошка Блин. Мы его тогда искали, но так и не взяли. Заметь, что и Садовский и Петухов из той же школы.

— Но эти ребята никого больше не знают. Я им верю. Блина мы, конечно, арестуем. Кстати, он уже совершеннолетний. Объективных данных для прокурора…

— Объективные данные? Вот они! Видишь, сколько добра, явно ворованного. К тому же и наколотая газетка.

— Тогда я пойду оформлю, а ты поговори с Петуховым. Волохова будешь допрашивать?

— Сегодня? — спросил Константин Семенович и посмотрел на часы. — Посмотрим, что Щербаков выяснит.

— Ну, добре! — Глушков распахнул дверь и крикнул в коридор: — Петухов! Где ты там? Иди сюда! Не бойся, он тебя не съест!

Большеголовый, с ярко-рыжими волосами, с веснушками, щедро рассыпанными по всему лицу, мальчик нерешительно подошел к столу.

— Садись, Петухов! — приказал Горюнов, указав рукой на стул.

Мальчик сел и с явным страхом посмотрел на Константина Семеновича. Встретив суровый взгляд, опустил голову.

— Так я пошел! — громко сказал Глушков. Кивнув головой на сильно перепуганного Петухова, он подмигнул и вышел из комнаты.

Константин Семенович переложил в ящики лежавшие на столе вещи Волохова, перенес на подоконник продукты, прочитал протокол уличной операции, полистал дело. Умышленно затягивая начало разговора, он наблюдал за мальчиком.

Всё это время Петухов неподвижно сидел в позе пришибленного горем и только изредка глубоко вздыхал.

— Как тебя зовут, Петухов?

Не поднимая головы, мальчик беззвучно пошевелил губами.

— Не слышу! Погромче!

Петухов шмыгнул носом, откашлялся и тихо произнес:

— Максим.

— Максим! Хорошее имя. Кинокартину «Юность Максима» смотрел?

Вместо ответа мальчик кивнул головой.

— Опозорил ты свое имя, Максим! Как по отцу? Отчество твое как?

Петухов поднял голову и большими глазами, в которых можно было прочесть страх, и отчаяние, и горе, и даже любопытство, посмотрел на следователя.

— Что это ты вдруг оробел? Когда воровать пошел, не боялся, а здесь испугался. Я спрашиваю, как зовут отца?

— Не знаю. У меня нету…

— Отца нет. Так и запишем. А мать?

— Мать есть.

— Где она работает?

— Она портниха. В ателье мод работает.

— Портниха!? — с удивлением спросил Константин Семенович.

Глядя на одежду мальчика, трудно было предположить, что мать его умеет шить.

— Она у тебя родная?

— Родная.

— Ну, а как она зарабатывает? На жизнь хватает?

— Ей-то хватает, — всё с большей охотой отвечал Петухов, усаживаясь поудобней.

— А на тебя хватает?

— А мне что… Мне много не надо. Я за модой не гоняюсь. И хлеба маленько ем…

— Значит, и тебе хватает?

— Ясно, хватает.

— А зачем же ты тогда пошел воровать?

И снова Петухов принял прежнее положение, опустил голову на грудь.

С минуту Константин Семенович молчал, разглядывая на макушке огненные завихрения давно не чесанных волос. Он вспомнил, что этот преступник, как и Николай Садовский, учится в «его» школе, а значит, им предстоит еще встречаться.

— Ну что же ты замолчал? Если совесть у тебя не совсем пропала, если душа чистая, отвечай правду. Зачем ты пошел воровать?

Такая постановка вопроса задела мальчика за живое. Он с трудом проглотил накопившуюся слюну и внятно ответил:

— А я хотел голубей купить…

— Так. Голубей решил купить! А где ты их держать собирался?

— А на чердаке. У нас в доме хороший чердак, Я туда с Колькой ящиков натаскал…

— Садовский тоже голубей любит?

— Нет. Он больше на технику нажимает. Ящики он мне помогал… Мы и всегда так: когда надо, я помогаю…

— Как же так получается, Максим? Голубей разводить дело хорошее, это всем известно.

— Ну не всем… Есть такие вредные… будто им голуби помешают!

— Есть и такие, но я говорю вообще… Ты как считаешь: голубей держать — дело хорошее?

— Ясно, хорошее!

— Вот! Я тоже считаю, что это хорошо. Ну, а воровать? Как же можно хорошее дело с позорным смешивать? Я уверен, что голуби, если бы ты их на ворованные деньги купил, моментально бы передохли.

— Ну да… А чего им дохнуть? — больше с удивлением, чем с недоверием, спросил Петухов.

— А разве ты никогда не слыхал, что чистое дело надо чистыми руками делать. Не понимаешь? Ну, возьмем такой пример… Руки у тебя нефтью перемазаны, а товарищ попросит хлеб разломать…

— Так я же запачкаю…

— Вот именно! Хлеб запачкаешь нефтью, испортишь, и есть его будет нельзя. Так и всякое дело. Понял?

— Понял.

Нет. Максим ничего не понял, и это было видно по глазам. По-прежнему они с любопытством и некоторым опасением смотрели на следователя, и ничего нового в них не появилось.

— Вот если бы ты заработал деньги, да на них купил голубей, вот это было бы чистое дело. Я бы тебя за это уважал.

— А где заработать? — со вздохом спросил Петухов. — Вы думаете, мы не пробовали? Нигде не принимают. Говорят, что малолеткам работать воспрещено.

— Почему запрещено? Смотря где работать, — неопределенно возразил Константин Семенович.

— Да везде воспрещено. Мы хотели у одной тетеньки дрова распилить в нашем дворе, так другая стала ругаться. Говорит, незаконно малолетних эксплуатировать. А та тетенька и говорит: «Ну вас, свяжешься с вами, только неприятности наживешь»… А потом мы просились в овощной магазин чего-нибудь помогать, а директор говорит: «Вы больше украдете, чем напомогаете» А потом Колькина сестренка хотела нас на барахолку послать чулки продавать, а потом раздумала: «Попадетесь, говорит, а потом за вас отвечай».

— Та-ак! Потому-то вы и решили в ларек залезть! Чего проще! — проговорил Константин Семенович, откидываясь на спинку стула.

Мальчик был прав. И разве в Ленинграде он один? Петухов хотел купить голубей. Но есть и другие, и немало подростков, желающих просто помочь своим одиноким матерям. А где они могут заработать? Подходящая работа есть на каждом шагу, но в понятие «счастливое детство» труд не включен. Больше того. Оберегая здоровье детей от излишнего утомления, у нас на детский труд стали смотреть вообще как на какое-то преступление. Правда, последние два года на страницах газет и журналов делаются осторожные попытки поднять вопрос о самообслуживании, общественно полезном труде, о трудовом воспитании.

— Ну, а стыдно вам не было? — после некоторого молчания спросил Константин Семенович.

Мальчик с удивлением посмотрел на следователя:

— А чего стыдно? Мы же не девчонки!

— Та-ак! А теперь скажи мне, кто из вас первый додумался залезть в ларек?

— Я! — сразу сознался Петухов.

— Ты? А Садовский говорит, что он. Кто из вас врет?

Мальчик смутился, опустил голову и неуверенно пробормотал:

— Он врет.

— А я думаю, что оба вы врете. Да, да! Врете! Только я не выяснил еще, зачем это вы врете, зачем выгораживаете Гошку Блина?

Петухов от удивления вытаращил глаза. Было ясно, что эту кличку он слышит первый раз.

— А ты и не знал, что у Волохова есть кличка?

— Не знал. Гошка Блин? Верно, что Блин.

Губы мальчика расползлись до ушей, а в глазах загорелся веселый огонек. Эти резкие переходы от страха к любопытству, от любопытства к смеху, от смеха к отчаянию, говорили о большой непосредственности. Петухова нельзя было назвать уродом, но сочетание рыжих волос, большого рта, пуговки вместо носа, светлых глаз и множества веснушек делали его очень некрасивым. И всё-таки он был симпатичен, и чем дальше, тем больше нравился Константину Семеновичу.

— А у тебя есть кличка?

— Меня Петухом зовут… по фамилии.

— Мать свою ты любишь?

— Когда как… Я ее жалею.

— Почему жалеешь?

— А почему я родился? Ей бы надо аборт сделать, а она побоялась. Вот я и родился ей на горе, — охотно пояснил мальчик.

— Понят-но! — раздельно произнес Константин Семенович и вдруг неожиданно строго сказал: — А теперь говори всё начистоту. Всё, что знаешь о Волохове.

Перемена в тоне, как в зеркале, отразилась на лице Петухова:

— А я ничего не знаю.

— Как не знаешь? Это он предложил обворовать ларек?

— Он.

— Ну вот и говори.

— Он давно говорил, что можно денег добыть, гулянку устроить, выпивон…

— Как давно это было?

— Летом… в самом начале, когда нас на каникулы распустили.

— А ты Чумаченко Николая знал? Баталова, Савельева, Миловидова? — спросил Константин Семенович, без труда вспомнив фамилии воров, дело о которых он вел весной.

— Знал. Они в нашей школе учились.

— А где они теперь, знаешь?

— В колонии.

— А ты знал, что они были связаны с Гошкой Блином?

— Нет. Я тогда еще ни разу его не видел.

— А когда ты с ним познакомился?

— Летом.

— Как это случилось? Кто тебя с ним познакомил?

— Я у Кольки был, а у него сестренка есть, про которую я говорил… Ну, вот которая нас на барахолку хотела послать. А потом этот Волохов к ней пришел. Вот. Увидел меня и говорит… А не ты ли, случаем, Петух? Ты-то мне и нужен. Я, говорит, про тебя давно слышал… Вот.

— От кого он слышал?

— Не знаю. От Люськи, наверно.

— Дальше?

— А потом… После того раза я долго его не встречал. Куда-то он уезжал, что ли… А потом опять встретил. Он звал нас вместе с Колькой на лодке кататься. Про голубей ему Люська сказала. А он говорит: дураки вы, и больше ничего! Денег везде полно лежит. Надо их только взять. Ну вот… Мы и согласились. Два раза ходили, только ничего не вышло, а на третий раз…

— А на третий раз вышло?

— Да.

— Удачно вышло! Сразу в милицию попали, — с усмешкой сказал Константин Семенович и сейчас же прибавил: — На твое счастье…

Вернулся Глушков. Положив на стол постановление об аресте Волохова, он молча прошел к окну и сел за спиной Петухова на подоконник.

Оба следователя иногда сознательно нарушали некоторые правила. Так, например, несовершеннолетних полагалось допрашивать в присутствии прокурора по надзору, но если «преступник» попадал в угрозыск впервые и по натуре был мало испорчен, следователи этого не делали.

Под словом «прокурор» воображение рисовало сурового, грозного, неумолимого человека, стоящего на страже закона. Мальчишки, впервые попавшие в угрозыск и несколько уже освоившиеся здесь, начинали снова заикаться, всхлипывать и дрожать, когда им говорили, что сейчас придет прокурор и решит, что с ними делать. Со страхом ожидали они прокурора… Но вместо грозного человека приходила симпатичная женщина и первым делом принималась успокаивать напуганных в угрозыске детей. Участливо расспрашивала об их преступлении, жалела, утешала. Затем читалась нотация о том, что нехорошо залезать в чужой карман, что так поступают только несознательные дети. В конце концов, получив обещание: «больше не буду», она отказывала в санкции на арест.

Константин Семенович, как и другие работники милиции, прекрасно понимал, что такая забота и мягкотелое отношение прокурорши к правонарушителям не только не пресекают, а скорее поощряют детскую преступность.

Чувствуя полную безнаказанность, дети еще больше распускаются. Они видят, что прокурор неожиданно оказался доброй тетенькой, понимают, что в милиции их не смеют тронуть, знают, что в колониях отлично кормят, одевают, учат. Ребята в колонии «свои в доску», и живется там весело.

Нет! Детские пороки, воровство, хулиганство необходимо пресекать в самом начале, в зародыше. Очень важно, чтобы несовершеннолетним преступникам, впервые попавшим в милицию, не захотелось бы попасть туда вторично.

— Ну вот, Алексей Николаевич! Поговорили мы с Петуховым по душам. Теперь я не знаю, что мне и делать? — с искренним огорчением сказал Константин Семенович. — Парень в общем, действительно, неплохой. Душа у него еще не прогнила. А прокурор… Ты же сам знаешь, какой он… Он не посмотрит, что Максим первый раз пошел на такое позорное дело. Факт кражи налицо… и кончено!

— Да… — со вздохом согласился Глушков. — Прокурор строг. Он, конечно, не будет ни с чем считаться… Под суд, и весь разговор!

— Вот именно… Отправят его в колонию, и совсем пропадет Максим!

Петухов завертел головой от одного следователя к другому, и в широко открытых его глазах появился ужас.

— Дяденька… не надо… отпустите меня домой… — со слезами заговорил он. — Я никогда больше… Я вам верно говорю… Честное пионерское!.. Отпустите домой…

— Замолчи! — резко остановил его Константин Семенович и, немного помолчав, строго продолжал: — Ты думаешь, мы можем нарушать из-за тебя закон? Ошибаешься. Алексею Николаевичу нравится, что ты любишь голубей и вообще животных. Я тоже юннатов люблю… Но вопрос о тебе должен решать прокурор. Он будет обвинять. Именем закона!

Все эти слова падали на рыжую голову, как тяжелые удары. Мальчик совсем съежился.

— А знаешь, Константин Семенович, я думаю, что насчет голубей нужно всё-таки сказать прокурору, — в раздумье проговорил Глушков. — Затем нужно сказать о том, что он чистосердечно раскаялся и сознался.

— Их же на месте поймали. Как тут не сознаться!!

— Ну, всё-таки… На допросе не путал, не врал. Мальчишка правдивый… Затем, если мы с тобой поручимся…

— А ты можешь за него поручиться?

— Не знаю… Вообще-то, кажется, ему стоит поверить.

— Максим, если мы за тебя поручимся — не подведешь? — спросил Константин Семенович.

— Нет… Не подведу. Вот, что хотите… — торопливо забормотал мальчик.

— Честно?

— Вот честное-пречестное слово! Я даже землю буду есть…

— Ну ладно. Попробуем поручиться.

— Попробуйте, пожалуйста! Вот увидите — не подведу. Я и учиться буду только на пятерки…

— Довольно болтать! Алексей Николаевич, забери его.

— Идем, что ли, Максим, — со вздохом сказал Глушков, направляясь к выходу.

— Куда?

— То есть как куда? В камеру, за решетку. Будешь сидеть, пока решается твоя судьба.

Ни слова не говоря, Петухов с поникшей головой поплелся за следователем.

В дверях они чуть не столкнулись со Щербаковым. Глаза сотрудника блестели, а на губах играла многозначительная улыбка.

— Ну, Константин Семенович, вы угадали! — сказал он, шумно садясь возле стола. — Действительно, поджидал. И по всему было заметно, что молодой человек сильно нервничал.

Предвкушая какое-то удовольствие, Щербаков потер руки, а затем хлопнул себя по коленям:

— Так вот! Вы говорили, что зовут его Олег?

— Да.

— Никак нет. Зовут его не Олег, а Игорь. А сейчас вы, наверно, еще больше удивитесь! Знаете, как фамилия этого субчика?

— Ну?

— Уваров. Игорь Уваров!

— Неужели? Сын Виталия Павловича Уварова?

— Да, да! Представьте себе, что именно сын того самого Уварова. Красивый такой юноша, чистенький, откормленный, но, судя по некоторым данным, высокомерный… Чувствует за своей спиной папашу.

— Н-да! Действительно неожиданность, — задумчиво произнес Константин Семенович. — Чем дальше в лес…

— Тем больше ягод! — со смехом договорил Щербаков, закидывая ногу на ногу. — У вас это часто бывает. Поодиночке вы не таскаете. Уж если закинете невод, непременно рыбку зацепите. Да еще какую… Осетровой породы!

— Неожиданность, неожиданность… — снова повторил Константин Семенович и, повернувшись к уполномоченному, попросил: — А теперь расскажите, пожалуйста, всё по порядку, как вам удалось установить его фамилию?

— А ничего особенного, Константин Семенович!

— Он вас не заподозрил?

— Ну что вы! Да он меня и не видел. Встретил он эту Волохову на дороге, недалеко от дома. Поджидал напротив. Там небольшой садик. Я его издали заметил. Смотрю, молодой человек дорогу переходит… Э-э, думаю, не иначе, как на ловца и зверь бежит… Так и получилось. Подошел к Волоховой, поздоровался и проводил до подъезда. О чем они там разговаривали, один аллах ведает. Потом отправился домой. Куда он отправился, я выяснил позднее, а сначала всё время искал повода, как бы к нему прицепиться. Всё ждал случая, может, улицу наискосок перейдет или что другое… К счастью, под воротами дома, куда он свернул, дворник стоял. Вижу: дворник поздоровался, итак, знаете ли, почтительно. Вот этот самый дворник и доложил мне подробности… — Щербаков вырвал из маленького блокнота листок и положил на стол. — Вот, пожалуйста, адрес.

— Спасибо! По дороге он никого не встретил?

— Нет. Домой шел быстро. Торопился. А вы, я вижу, не очень обрадованы?

— А чему тут радоваться? — со вздохом проговорил Константин Семенович. — Отец — крупный, талантливый работник. Умница, организатор, а за спиной у него…

— Кто же виноват?

— Кто виноват? — медленно переспросил следователь. — Не знаю. Пока что ничего не знаю… Не будем делать поспешных выводов.

— Понимаю. Вы полагаете, что отец занят с утра до вечера, часто в разъездах, на совещаниях… И, конечно, где уж там — воспитывать сына. Некогда! Объективные причины! — горячо заговорил Щербаков. — Удивительное дело! Чем больше отцы зарабатывают, тем хуже у них дети.

— Дети портятся не потому, что родители много зарабатывают, а потому, что их неправильно воспитывают. Эта самая Волохова, которую вы провожали, на свое богатство пожаловаться не может… А сын у нее избалован…

— Вот я и говорю — кто виноват?

— Я не защищаю Уварова. Просто мне досадно за этого человека, и если говорить откровенно, то и жаль его.

Вернулся Глушков. В руках у него был поясной ремень и старенький перочинный нож Петухова.

— Напугали мы здорово парнишку! На всю жизнь запомнит! — сказал он, кладя на стол отобранные вещи. — Если бы эту сцену видела наша прокурорша, попало бы нам с тобой здорово! Ну, а что с Волоховым? Привести, Константин Семенович?

— Сегодня у меня особый день… но допрашивать придется. Ничего не поделаешь. Тем более что нашли автора, — сказал Константин Семенович.

— Алексей Николаевич, знаете, кто у них в группе? — спросил Щербаков. — Игорь Уваров. Слышали, конечно, такую фамилию? Папаша — человек известный…

— Вот как! Ты думаешь, сынок тоже ларек грабил?

— А что?

— Нет. Тут что-то другое… ты хоть и «опер», а нюх у тебя неважный. Тут не ларьком пахнет. Читал, что он ему наколол?

— Нет.

— Можно его ознакомить, Константин Семенович? — спросил Глушков.

— Конечно.

— Читай. Видишь… «Держись на поверхности»… Значит, есть и глубина… Это дело будет посложней. Гошка Блин сразу не расколется. Стреляный воробей.