Беспокойное утро

Подъем кончился, и паровоз начал быстро набирать скорость. Степан Васильевич, высунувшись в окно, смотрел вперед на темные силуэты деревьев, бежавших навстречу, и думал о сыне. Вот бы вместо Загоскина — неряхи и лодыря поставить помощником сына Ванюшку. Вчера он поспорил с Загоскиным, и от ссоры остался неприятный осадок. «Не сработаться, — думал машинист. — Лучше скорей разойтись по-хорошему».

В этот момент он увидел, что по паровозу скользит тень человека, ползущего на корточках.

— Что за нахождение! — пробормотал Степан Васильевич и оглянулся.

Кочегар сосредоточенно возился у топки, а Загоскина на месте не было.

Человек дополз до трубы, уцепился за скобу и встал на ноги. Теперь при свете искр, летевших из трубы, кочегар сразу узнал в нем своего помощника.

— Куда ты лезешь! — громко крикнул Степан Васильевич.

Загоскин, видимо, услышал крик, повернул голову и оскалил зубы. В руках у него оказалась большая толстая железная плита. Он поднял ее над трубой и опустил. Из топки сразу хлынул густой, едкий дым. Перепуганный кочегар высунулся из паровоза и, не раздумывая, бросился под откос насыпи.

Всё это было так неожиданно, что Степан Васильевич растерялся.

Дым перехватывал дыхание и начал разъедать глаза.

Степан Васильевич старался не дышать. Он вытащил из кармана платок, закрыл им лицо, но это мало помокло. Дым душил. Поезд набирал бешеную скорость. Остановить состав было невозможно.

Перед глазами поплыли разноцветные круги. Машинист понял, что теряет сознание. Падая, он успел ухватиться за рычаг и… проснулся.

Светало. В комнате плавал сизый дым, от которого во рту стояла противная горечь.

«Уж не пожар ли?» — спохватился Степан Васильевич.

Он сел на кровати, надел на босые ноги сапоги, подошел к окну и сразу всё понял.

В небольшом садике, расположенном перед их домом, всё заволокло густым дымом. Нельзя было разглядеть даже вишневого дерева, стоящего в пяти шагах от окна.

— Спи, Степа. Рано еще, — сказала жена.

— Разве тут уснешь! Посмотри, что старик натворил. Дымовую завесу устроил.

— Это Ванюшка его взбаламутил. Боялся, что морозом на яблонях цвет побьет.

— А где Ванюшка?

— В саду. Всю ночь вместе с дедом сидит.

Степан Васильевич достал из кармана пиджака часы и, убедившись, что времени всего четверть шестого, снова лег.

— И в комнату дыму набралось, — сказал он через несколько минут. — А мне из-за него такой чудной сон приснился… Будто Загоскин трубу на паровозе закрыл, как в печке заслонку… Ведь надо же?

— Помирился ты с ним?

— Нечего нам мириться. Выгнать надо бездельника, и дело с концом… А еще думал я, Аня, хорошо бы Ванюшку на его место…

— Не пойдет Ванюшка на железную дорогу.

— Почему не пойдет?

— Не лежит у него душа к машине.

— А куда он пойдет?

— В садоводы.

— Баловство. Это его старик с толку сбивает.

В это время хлопнула дверь и послышалось осторожное шарканье ног. Через минуту в комнату вошел высокий, сухой старик. Короткая белая борода обрамляла его лицо. Он подошел к окну, нагнулся и долго стоял в таком положении, слегка покачиваясь в разные стороны.

— Ты чего, отец? — спросил Степан Васильевич.

— Не спишь?

— С вами разве уснешь? Дыму напустили целую комнату.

— Не надо было рамы выставлять. Поторопился.

— Я же, значит, и виноват?

На это старик ничего не ответил. Он снова присел у окна и начал что-то разглядывать.

— Чего ты высматриваешь? — снова спросил Степан Васильевич.

— Градусы. Глаза совсем сдают, ничего не разберу.

Степан Васильевич подошел к окну. Снаружи был приделан термометр, чтобы в любое время года можно было знать температуру на улице.

— Семь градусов.

— Какие градусы? — спросил старик. — Выше или ниже?

— Выше.

— А ты не ошибся?

— Нет, нет, — уже с кровати ответил Степан Васильевич.

— Я так и думал. На улице не очень холодно. Зря мы костер зажгли, — сказал старик, направляясь к двери.

— Подожди-ка, отец, — остановил его сын. — Мы сейчас с Анной насчет Ванюшки говорили. Зачем ты его своим садом с пути сбиваешь?

— Это не мой сад, это ваш сад.

— Я не про то говорю. Ты по к саду приохотил. Мать говорит, что он садоводом решил стать.

— Ну так что?

— А то! Он теперь подрастает, и как раз бы ему в ремесленное училище поступить…

— Он в институт пойдет. Школу кончит и пойдет.

— В какой институт?

— В какой приглянется.

— В садоводческий, что ли?

— А хоть бы и так.

— Вот я и говорю, что ты ему голову задурил своим садом. Из парня хороший машинист бы вышел, смена отцу…

Старик сел к столу, достал из кармана табакерку и постучал ногтем по крышке.

— По-твоему, лучшего ремесла нет на свете, как машинист, — с усмешкой сказал он и шумно потянул носом.

— Есть, а только не садовод.

— А чем плохо быть садоводом?

— Баловство, — спокойно сказал Степан Васильевич.

Это возмутило старика. Он резко встал и ушел, сердито хлопнув дверью.

* * *

Около костра, на чурке, сидел белоголовый мальчик. На вид ему было лет тринадцать. Большой еловой веткой он глушил язык пламени, чтобы костер не горел, а дымил. Всё лицо и руки его были перемазаны копотью. От дыма глаза слезились, и он постоянно фыркал носом, вытирая его рукавом куртки.

— Сколько градусов, дед? — спросил Ваня, услышав приближающиеся шаги.

— Семь градусов плюс, — сказал старик и закашлялся. — Ну и дыму мы напустили, Ванюшка! Не тронь костер-то, пускай разгорается.

Он сел на ящик рядом с внуком, и оба стали наблюдать, как из-под веток весело выбрались огоньки и с треском побежали наверх.

— А на восходе солнца температура не упадет? — с тревогой спросил Ваня. — Помнишь, как в прошлом году?

— Нет. Теперь ничего. Скоро солнце взойдет. Видишь, как светло стало.

Костер начал гудеть поднимай кверху снопы искр. Стало жарко.

— Зря мы с тобой ночь промаялись, — сказал старик, переставляя ящик подальше от огня. — Меня тишина спутала… Небо ясное, и тихо. Всегда в такую погоду утренники бывают.

Мальчик молчал, думая о своем. Он не жалел, что провел бессонную ночь в дыму. Всё равно в такую ночь, когда яблони в цвету, он бы не мог спать спокойно, опасаясь заморозка.

— Послушай, что я тебе скажу, Ванюша, — начал старик, как-то особенно ласково. Так он разговаривал с деревьями, когда резал ветки для прививки или удалял ненужные. — Умные люди решили для всех трудящихся хорошую жизнь построить. Чтобы жили они в довольстве, уважали друг друга… Чтобы ни в чем недостатка не имели. Ты слышишь меня, внучок?

— Слышу, дед.

— Думается мне, что при такой жизни яблоки вот как нужны будут.

— Не только яблоки!

— Это я к примеру сказал. Яблоки, сливы, груши, ягоды, орехи… Попросту говоря, всякие плоды фруктовые. Некоторые этого не понимают. Думают: фрукты баловство, ребятишкам угощенье…

Старик вздохнул, достал табакерку и зарядил нос большой понюшкой табаку.

— Без фруктов картина не та, — продолжал он. — Ведь если подумать, что такое фрукты?.. Варенье, повидла, джемы, компоты, вина, соки… всего не пересчитать. Питательность у них и витамины всякие. Верно я говорю?

— Верно, дедушка!

Мальчик внимательно слушал, чувствуя, что дед неспроста начал этот разговор.

— Вот отец мечтает из тебя машиниста сделать, — продолжал старик. Поспорили мы с ним сейчас. Я ему говорю, что машинистом всякий может научиться. А вот садоводство… что не всякий.

— А почему не всякий, дед?

— Тут талант нужен. Дерево надо любить, понимать. Оно живое… Что ему нехватает, как его уберечь, как воспитать. А такой талант не каждому дан. А талант — это любовь, Ванюша. Иван Владимирович Мичурин с детских лет сад любил и большой талант имел.

С первыми лучами солнца подул легкий ветерок, увлекая за собой дым. Мальчик взглянул поверх костра.

— Дед, смотри-ка!.. — восторженно прошептал он.

На фоне уходящего дыма, освещенная золотистыми лучами солнца, стояла яблоня, вся усыпанная нежно-розовыми цветами. Клочья дыма еще путались между ветками и размывали очертания, но с каждой секундой яблоня вырисовывалась всё ярче.

— Это славянка, — спокойно сказал старик.

Он не понял настроения внука. Мальчик видел изумительную красоту. Игра света, теней, красок была так поразительна, что только привычный глаз мог отнестись к ней равнодушно.

Ваня долго смотрел не отрываясь, словно хотел на всю жизнь запечатлеть эту картину.

— Никакому художнику так не нарисовать! — вырвалось у него.

Он встал и, как зачарованный, пошел по саду.

Дым рассеялся. Все деревья словно выпрямились, расправили ветки, красуясь своим нарядом. Ване казалось, что они поворачиваются к нему то одним, то другим боком, выставляя напоказ цветы. Он обошел весь маленький сад в том возбужденно радостном настроении, которое испытывал только здесь. Сердце у него сладко замирало и хотелось петь во всё горло.

— Нет, дедушка, сад я не брошу! — крикнул мальчик старику.

Он остановился против низкой яблони с широко раскинутой кроной, на ветках которой пачками сидели крупные цветы. Это была антоновка.

— Верно, «антоша»? Я от вас никуда не уйду, — ласково прошептал он.

И опять ему показалось, что яблоня приветливо закивала всеми ветками, и в этом не было ничего удивительного. Ведь она живая и хорошо его знает.

Когда мальчик повернулся и пошел к деду, перед ним, как из-под земли, выросла рыжая собака с острыми ушами на макушке, лисьей мордой и пушистым хвостом, завернувшимся колечком.

— Муфта! Ты где была? — крикнул Ваня.

— От дыма пряталась, — сказал старик.

Собака подбежала к деду, встала передними лапами на его колени и хотела лизнуть в бороду, но дым костра потянул в их сторону, и Муфта, фыркнув, отошла.

— Что! Не нравится? — засмеялся мальчик. — Ты где пряталась? А? Не стыдно? Хозяева всю ночь в саду сидели, а ты запряталась и спала? Не стыдно?

Собака виновато опустила хвост и внимательно смотрела на Ваню.

— Дедушка, а ведь она понимает, что я ей говорю?

— А то как же! Она всё понимает, только хитрая очень.

Муфта насторожилась и, повернув голову к забору, глухо зарычала.

— Ладно, не бреши, — сказал старик. — Сами слышим.

Над низким забором показалась голова соседа.

— Василий Лукич, почтение! — сказал он, останавливаясь и снимая фуражку.

— Здравствуйте, Петр Захарыч! На работу?

— Да. Приходится дежурить сегодня. А вы всю ночь просидели в саду?

— Да, почитай всю ночь. Внук напугал. Утренник, говорит, мороз… Вышел я и точно… после одеяла-то холодновато показалось. Зажгли костер…

— Ну, это ничего. Лучше пересолить, чем недосолить. Обидно, когда такую благодать морозом побьет.

— Справедливо. У вас, я видел, вишня тоже вся цветом усыпана.

— Есть немного!.. Ну, а как твоя яблоня, Ваня?

— Ничего, тянется. Она нынче меня перерастет…

— Подреза́л?

— Нет. Дед не велел.

— Я на подрезку по-мичурински смотрю, Петр Захарыч. Зачем дерево уродовать понапрасну, если оно само хорошо развивается?

— Это верно, — согласился сосед. — Ну, а какие на нем яблоки будут, Ваня?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Плохой, брат, ты ученый, если свой сорт растишь и не знаешь.

— Это дело сложное, — неуверенно сказал Ваня.

Сосед засмеялся.

— Ну, тогда жди лет пятнадцать.

— Он дождется, молодой, — сказал старик. — Пятнадцать не пятнадцать, а годика через четыре зацветет, как я полагаю.

— Я шучу. Ну, будьте здоровы!

Сосед махнул фуражкой и направился вдоль забора.

Муфта недоверчиво проводила его глазами и, когда стихли шаги, улеглась на траву.

— Пойдем, Ваня, спать. Чего-то у меня глаза режет.

Мальчик послушно встал.

— А ты здесь оставайся, сторожи. Выспалась, наверно, — сказал он, погрозив пальцем собаке.

* * *

В доме стояла тишина. Ваня остался в кухне, а старик прошел в комнату, разделся и лег.

Разговор с сыном сильно встревожил его. Правильно ли он поступает? Сам всю жизнь мечтал работать в саду, а судьба сложилась иначе. Только после окончания гражданской войны ему удалось наконец поселиться в этом небольшом районном городке, получить участок земли и развести сад. Конечно, он бы счастливее прожил свой век, если бы с детских лет начал заниматься любимым делом. Но можно ли судить по себе? А что, если мальчик только случайно приохотился возиться в саду, а на самом деле его призвание совсем другое? Может быть, прав отец?

Василий Лукич перебирал в памяти всё, что касалось внука. Еще года три назад он стал замечать, что Ваня серьезно интересуется садом. Вместо того чтобы бежать с приятелями на речку купаться или рыбу ловить, мальчик оставался в саду и помогал деду сколько позволяли силёнки.

Скоро Ваня начал задавать такие вопросы, что любитель-садовод терялся, не зная, как ответить. Правда, Василий Лукич и не подозревал, что на некоторые из вопросов не ответил бы и крупный ученый. Чем дальше, тем больше увлекался Ваня интереснейшим делом, и старику это нравилось. Он поддерживал увлечение.

Николай Павлович, директор школы, где учился мальчик, случайно узнал, что его ученик занимается плодоводством, заинтересовался этим и познакомился с дедом. Однажды он точно ответил ему на вопрос, который сегодня встревожил старика.

— Я лично считаю, что садоводство — благородное и интересное занятие. И каждый человек должен его любить и знать. Если он даже на крайнем Севере живет, всё равно может сад выращивать, хотя бы у себя в комнате.

Старик уважал учителя, и эти слова, которые он сейчас вспомнил, успокоили его.

Вернулся из кухни Ваня.

— Ты спишь, дедушка? — спросил он шопотом.

Старик не ответил. Ваня разделся и залез под одеяло.

Он долго лежал с открытыми глазами и вспоминал. Пять лет назад, собирая в лесу грибы, Ваня нашел низкорослую яблоню. Она росла на краю оврага и неизвестно, как сюда попала. На яблоне висело несколько красных яблок величиной с грецкий орех. Мальчик сорвал их и принес деду. Яблоки оказались очень сладкими, но терпкими, вяжущими рот. Мякоть внутри была красная, как и кожура. На другой день они вместе пошли в лес и неподалеку от первой нашли еще две яблоньки, без плодов. Дед долго разглядывал эти деревца.

— Давай пересадим их в наш сад, — предложил мальчик.

— А зачем? Земли в саду мало, а проку от них и того меньше. Пускай тут растут. Здесь место глухое, никто их не тронет. А ты вот что сделай, Ванюша. Ты свой сорт разведи от них, — посоветовал дед. — Яблочки сладкие, но маленькие. Морозу не боятся. Красные, опять же. Может, интересный новый сорт от них вывести?..

Ваня едва дождался весны и сделал своими руками всё, как научил дед.

На яблоне мичуринского сорта «шестисотграммовая антоновка», которая росла в саду, он выбрал три самых лучших, еще не раскрывшихся цветка и самодельными щипчиками выщипнул у них пыльники тычинок. На эти цветы Ваня надел марлевые мешочки, чтобы пчелы не занесли другой пыльцы. Все остальные цветочные бутоны на ветке срезал.

За день до этого он сходил в лес, на край оврага, сорвал с яблони-дичка все цветы и собрал с них пыльцу. Когда бутоны на «антоше» распустились, он осторожно снял мешочки и тонкой кисточкой опылил: нанес на пестик культурной яблоньки пыльцу лесного дичка. Два цветка отвалились, но третий через некоторое время дал завязь и к осени превратился в огромное яблоко. Каждый день, приходя из школы, Ваня любовался им. Ведь внутри яблока были спрятаны семечки, из которых должна вырасти яблоня совершенно нового сорта. И это будет его, Ванин сорт.

В ноябре, когда яблоко начало уже портиться, он разрезал его и достал семечки. Пять самых крупных он посадил в ящик, закрыл его металлической сеткой, чтобы не забрались мыши, и вынес в сад.

На следующую весну все семена взошли. Пять сеянцев Ваниного сорта прекрасно росли и развивались, но зимой три из них погрызли мыши, и они засохли. Это было большим горем. Ваня не раз плакал, а дед утешал, что погибли не лучшие. Два оставшихся сеянца были очень не похожи друг на друга. Один из них какой-то корявый, сильно отставал в росте и наконец тоже погиб от неизвестной причины. Зато последний рос и обещал стать настоящей культурной яблоней.

У сеянца были толстые побеги, широкие листья. Мальчик огородил его проволокой. На зиму он завязывал ствол деревца еловыми лапками и приучил Муфту сидеть около дерева, когда уходил в школу.

Ваня с нетерпением ждал подарка, который должен был получить через несколько лет.

Каждое лето он с волнением наблюдал за своим сеянчиком.

— Пойдем-ка, деда… Смотри. Это не плодовая веточка? — спрашивал он старика, притащив его к яблоньке.

— Нет. Ростовая. Видишь, как ее листья тянут. Ты не спеши. Придет время, и зацветет.

— А если ее в крону «антоши» привить?

— Не надо, внучек. Она еще молодая. Зачем торопить?

Приходилось ждать. Иногда закрадывалось сомнение. «А вдруг яблоки будут такие же маленькие, как и у дичка?» Эти опасения обычно появлялись тогда, когда Ваня доставал где-нибудь старую книгу о плодоводстве и вычитывал там, что из посеянных яблонь всегда растут дички. Дед резко возражал.

— Ты глупостям не верь. Иван Владимирович Мичурин делом доказал, что новый сорт можно вывести из семян.

Ваня успокаивался. Опытность деда и ссылка на Мичурина разгоняли все опасения.

«Какие же на ней будут яблоки? — думал Ваня, засыпая. — Когда она зацветет? Неужели через пятнадцать лет, как сказал Петр Захарович? Нет. Он пошутил. Дед сказал, что годика через четыре, а он лучше знает…»

 

Любитель цветов

— Франт лихой, набит трухой!

Молодой человек быстро оглянулся. На улице никого не было.

— Франт лихой, набит трухой! — снова раздался позади детский крик, как только он двинулся дальше.

Валентин Леденцов продолжал путь не оглядываясь. Он знал, что чем больше будет выходить из себя и злиться, тем больше удовольствия получит дразнивший. Самое лучшее — не обращать внимания. Скорей отстанут. Необходимо только узнать, кто дразнил, чтобы при случае рассчитаться.

Молодой человек дошел до перекрестка, свернул и, спрятавшись за углом, осторожно выглянул. Так простоял он минут пять. Никто из мальчишек не появился на улице.

Он пошел дальше и задержался около магазина, в зеркальной витрине которого можно было полюбоваться своим отражением.

Великолепный вид! Новенький с иголочки костюм, светлая кепка, голубая сорочка и темнокрасный галстук. Из верхнего кармана, по всем правилам моды, торчал платочек. Совсем на заграничный манер.

К сожалению, всю картину немного портило лицо: узкие глаза, широкий нос, большой рот и оттопыренные уши.

Налюбовавшись собой, Леденцов пошел к домику с зеленым палисадником. В открытом окне его появилась девушка.

— Валя, вы очень рано, — сказала она. — А между прочим, я готова. Погода хорошая?

— Для вас, как на заказ! — сострил молодой человек и засмеялся.

— Я сейчас.

Леденцов знал, что это «сейчас» может растянуться надолго, и поэтому устроился на скамейке поудобнее. На этот раз он ошибся. Девушка действительно скоро появилась на крыльце, закрыла дверь на замок и вышла на улицу.

— Между прочим, куда мы пойдем? — спросила она, хотя они еще с вечера условились итти гулять к железнодорожному мосту.

— Куда глаза глядят.

Он мельком взглянул на наряд девушки и остался доволен. «Показательная пара, — подумал он. — Не стыдно и по Москве пройтись».

— А зачем вы зонтик с собой захватили? От загара?

— Ну… мало ли! Так полагается.

Они тронулись медленным шагом по знакомым переулкам и скоро поровнялись с невысоким забором.

— Валя, смотрите, какая красота!

За забором был виден фруктовый сад. Штук семь яблонь, слива, две груши и несколько вишен. Все деревья усыпаны цветами.

— Это старика Морозова сад, — сказал молодой человек.

— Вот бы букетик такой на комод поставить, — вполголоса сказала Соня.

— Одну минутку терпения.

Молодой человек подошел к забору. В саду никого не было. В доме тишина. На улице пусто. Не долго думая, он ухватился за край забора, подпрыгнул, подтянулся на локтях и перемахнул в сад. В двух шагах, от забора росли вишни. Прячась за ствол, чтобы не увидели из окна, он нагнул нижний сук, отломил ветку и перебросил ее через забор…

— Валя, берегитесь, собака! — крикнула девушка, наблюдавшая в щелку забора.

Кавалер шарахнулся от вишни, но было уже поздно. Муфта со злобным лаем в несколько прыжков очутилась возле него, вцепилась зубами в брюки чуть выше колена и повисла. Шерсть на ней встала дыбом. Молодой человек уже успел ухватиться за забор и, лягнув собаку, подпрыгнул.

Ему удалось оторваться от собаки, перескочить через забор, но большой клок брюк остался в зубах Муфты.

В первую минуту он от волнения не мор оценить своего положения, но когда увидел за забором кусок материи, который с остервенением рвала собака, он пришел в ярость.

— Ты что? Ты что?.. — бормотал он. — Ты думаешь, я так оставлю?

Он хватался рукой то за кепку, то за брюки, беспомощно оглядываясь по сторонам…

* * *

Ванюшка проснулся от громкого лая Муфты и каких-то криков.

— Дедушка! Чего это Муфта?.. — спросил мальчик.

— А кто ее знает!..

— Слышишь, как она…

Такого захлебывающегося злобного лая мальчик никогда не слышал. Он быстро надел сапоги и выбежал на крыльцо. На крыльце стояла мать и умоляющим голосом успокаивала продавца продуктового магазина.

— Вы думаете, что можно собаками травить отдыхающих! — кричал он на всю улицу. — Вы думаете, что я так оставлю это дело! Если трудящийся человек вышел погулять в воскресенье, так ему можно новый костюм испортить! Я вам покажу!..

На дороге Ваня увидел Соню «между прочим», как ее прозвали ребята. В руках она держала большую ветку вишни и небрежно обмахивалась ею, как веером. Ваня понял всё.

Не помня себя он сбежал с крыльца, вырвал из рук девушки ветку и, когда повернулся, то оказался лицом к лицу с продавцом.

— Как ты смел… — задыхаясь от гнева, крикнул Ваня.

Он стоял, красный до ушей.

Леденцов схватил Ваню за ухо и потянул к себе, но тотчас же получил резкий удар по лицу вишневой веткой.

— Ванюшка! Что ты делаешь! — сказал дед, схватив Ваню за руку.

Он был поражен внезапной вспышкой внука. Обычно скромный, даже застенчивый, мальчик сейчас был неузнаваем.

* * *

Максим Савельевич Вознесенский, младший лейтенант милиции, сидел за столом в отделении и писал докладную записку вышестоящему начальству о том, что за время его дежурства никаких происшествий не случилось.

Как раз в тот момент, когда он собирался поставить подпись, за окном послышался шум голосов. Максим Савельевич прислушался и с досадой отложил законченный документ в сторону. «Пожалуй, придется заново переписывать», — подумал он.

Шум приближался, и скоро в дежурную комнату вошли четверо граждан.

В другое время Максим Савельевич поздоровался бы с ними за руку, но сейчас он был при исполнении служебных обязанностей, лицом официальным и поэтому спросил сухо:

— В чем дело, граждане?

— Максим Савельич, вот обратите внимание, — взволнованно начал было Леденцов, но дежурный его перебил.

— Я вам не Максим Савельич, а товарищ или гражданин дежурный.

— Виноват, товарищ дежурный, вот обратите внимание на вещественное доказательство. Вот здесь. Видите?

Дежурный заметил красную полоску на лице Леденцова. «Кто же его так разукрасил?» — подумал он.

Между тем продавец повернулся к нему боком, и Максим Савельевич увидел порванные брюки.

Лейтенант догадался, что это дело зубов Муфты.

— Вы не кричите, гражданин Леденцов! Расскажите обстоятельно и спокойно, как было дело, — сурово сказал дежурный.

— Пожалуйста! Я немного волнуюсь, — торопливо и громко говорил Леденцов. — Неслыханное дело! Я всё расскажу по порядку… Но мой выходной костюм!..

— Так вы на что жалуетесь? На лицо или на костюм? — спросил дежурный.

— Конечно, на костюм. Лицо — это дело второстепенное, заживет… А где я возьму такой материал на костюм?

Постепенно продавец успокоился и начал рассказ.

— У меня сегодня выходной день. Я решил погулять. Надел свой самый лучший костюм и пошел. Идем мы с ней, ничего не подозревая, и вдруг видим — на дороге лежит ветка. Сонечка и говорит мне: «Валя, обратите внимание, какая красивая ветка лежит». Я, конечно, согнулся, поднял, смахнул с нее пыль и подаю…

— А что это была за ветка?

— А вот та самая, которую этот хулиган в руках держит, — с раздражением ответил Леденцов, указывая на Ваню.

— Понимаю. Говорите дальше.

— Дальше было так. Я подаю веточку, и вдруг собака! Схватила меня за брюки и давай трепать. Я, конечно, кричу… Вдруг выскакивает мальчишка, схватил ветку и давай драться.

— Неправда, всё неправда! — вырвалось у мальчика.

— Молчи, Ваня, — строго сказал старик, удерживая его за плечо.

— А с чего мальчик стал драться? — спросил дежурный.

— Откуда я знаю? — ответил Леденцов. — Может, он думал, что эту ветку я у него в саду сломал или что другое!..

— Так. Картина прозрачная, — сказал дежурный и обратился к старику. — Товарищ Морозов, что вы на это скажете?

— Честно говоря, мы с ним спали и не видели, кто обронил ветку, но только я полагаю, что Валентин ее с дерева обломал.

— А вы видели, Василий Лукич? — спросил продавец.

— Я не видел. Муфта видела. Она собака умная и зря на человека не кинется.

— Это верно. Муфта — собака ученая и на людей без причины не должна кидаться, — согласился лейтенант. — Если она кусок от ваших брюк оторвала, значит, вы от нее бежали. Где, по-вашему, Леденцов ветку взял? — спросил дежурный девушку.

Соня «между прочим» вспыхнула, замялась, но, понимая, что выдумка ее кавалера явно неправдоподобна, сразу созналась.

— У них в саду!

— Так. Теперь всё ясно. Что же мы теперь будем делать, гражданин Леденцов? Писать протокол, как вы в сад залезли и что из этого получилось?

— А что? Значит, мои брюки так и пропали?

— Предполагаю, что да! А за то, что мальчик вас ударил, следует взыскать. Драться нельзя.

— Вот вы и составьте протокол за лицо.

— Протокол я буду составлять вообще обо всем… Как вы в сад залезли, как вишню поломали…

— А за это что может быть?

— Суд разберет, — спокойно сказал дежурный и вытащил бланк.

— Вот что, Валентин, — вмешался в разговор старик. — За тобой и раньше такие грехи водились. Яблок мне было не жаль, но ведь ты как-то целый сук у яблони сломал. Ну, а теперь тебе наука. В другой раз не полезешь. Иди по-хорошему домой и чини штаны… Сколько крику поднял, а сам же виноват.

— Пойдемте, Валя, — сказала Соня, дернув за рукав кавалера.

Леденцов долгим взглядом посмотрел на старика и, круто повернувшись, вышел вслед за девушкой.

— Ладно. За мной не пропадет, — зло пробормотал он на улице. — Когда-нибудь рассчитаемся.

— А ты что дерешься, садовод? — строго спросил дежурный Ваню, когда пара скрылась за дверью.

У мальчика дергалась нижняя губа и в глазах стояли слезы.

— Обидно ему, Максим Савельевич, — заступился старик. — Он сад очень любит. За каждой веточкой ухаживает… А тут испортили целый сук.

— Всё равно драться нельзя. Куда это годится!

— На собаку я удивляюсь, — говорил старик. — Всегда ласковая… Ну, поворчит, если чужой идет, полает, а тут словно на медведя кинулась…

Когда старик с внуком ушли, Максим Савельевич перечитал докладную записку о том, что за его дежурство никаких происшествий не случилось, подумал… и подписал.

 

Лимон

Самовар поджидал на столе. Степан Васильевич в нижней рубахе, в домашних туфлях сидел у окна и читал газету.

Мать принесла на тарелке нарезанный большими кусками пирог.

— Садитесь чай пить. Голодные, наверно. Ты куда, Ванюшка?

— Я сейчас вернусь.

Ваня пошел в сад, взяв в баночке немного вара. Острым ножом он срезал ветку на вишне, чуть ниже сломанного места и стал тщательно замазывать срез варом.

— Ну что в газетах пишут? — спросил старик, наливая чай в блюдце.

— Гитлер жмет… В Африке англичанам туго.

— Неужели и нам воевать придется?

— Всё может быть. Такая заваруха во всем мире… Водоворот!

Мать с тревогой прислушивалась к разговору мужчин.

— Не говорите вы страсти такие! — вздохнула она. — Я на моем веку две войны пережила. Неужели еще и третью… Подумать страшно.

— Я думаю, что нынче ничего не случится. А вот на будущий год зарекаться не берусь, — сказал спокойно дед.

Из сада пришел Ваня.

— Уроки сделал? — спросил его отец.

— Сделал.

— Когда успел? Ночь в саду просидел.

— Я с вечера сделал, как из школы пришел.

— Вот что я хотел тебе сказать, Иван. Пора тебе о своей специальности подумать. Кончишь пятый класс и с осени в ремесленное училище.

— Я же учусь в школе.

— А в ремесленном лучше, — нахмурившись, сказал отец. — Там настоящему делу обучат. Машинистом будешь.

— Я в садоводы пойду, — твердо сказал Ваня.

— В садоводы? И зачем ты эти глупости в голову себе вбил?

— Это совсем не глупости, папа. Возьми для примера Мичурина…

— Эх ты, Мичурин! — засмеялся отец. — Мичурин один на весь свет.

— А ты, Степа, разве можешь определить, кем он к старости будет, — вмешался дед. Когда Мичурин мальчишкой был, никому и в голову не приходило, что город его именем назовут.

— Подожди, отец. Не заступайся. Ты меня в ученье отдавал, не спрашивал. А может, я бы хотел в музыканты поступить?

— Таланта у тебя для музыки не было. Тебе машины нравились.

— Понравились, когда изучил. Садом он может заниматься в свободное время. Никто ему не запрещает. А настоящую специальность необходимо получить. Отец машинист и сын машинист — самое лучшее дело.

— Папа, садовод — это тоже специальность.

— Специальность! — передразнил его отец. — Ты уж сейчас эту специальность вдоль и поперек прошел. Недаром тебя прозвали садоводом. Подумаешь, специальность — деревья сажать да яблоки снимать! Это всякий сумеет. — Он пристально посмотрел в лицо сына.

— Папа, а если я… — начал было возражать мальчик, но его перебил дед.

— Ваня, ты не спорь с отцом. Жизнь покажет…

Степан Васильевич взглянул на отца, отложил газету, встал и крупными шагами стал ходить по комнате. Раза три он останавливался около сына, намереваясь что-то сказать, но каждый раз, покосившись на старика, раздумывал.

Ваня пил чай, сосредоточенно глядя в чашку.

— Ладно. Поговорим в другой раз, — сказал наконец Степан Васильевич. Он молча оделся в новую пару, наскоро почистил сапоги, взял фуражку и вышел.

Некоторое время все сидели молча.

Анну не волновала судьба сына. Будет ли он машинистом или садоводом, ей было всё равно. И то и другое хорошо. Главное, что Ваня растет серьезным, послушным и трудолюбивым мальчиком, а значит, из него выйдет полезный человек.

Неожиданно Ваня сорвался с места и побежал в прихожую. Старик через окно тоже увидел приближающегося гостя и встал.

— Николай Павлович идет. Прибери, Анна, на столе, да самовар надо подогреть. Варенье поставь…

Директор школы принес цветочный горшок, из которого торчала большая, совершенно голая ветка. Словно кто-то выдернул ее из метлы и воткнул в землю.

Поздоровавшись с хозяевами, Николай Павлович поставил горшок на стол и, обращаясь к мальчику, сказал:

— Слушай, садовод! Был я сейчас в одном доме, увидел на подоконнике этот обгрызок и забрал для тебя. Ценное растение хотели выбросить.

— А что это такое?

— Определи сам, — лукаво сказал учитель. — Василий Лукич, а это вам, — продолжал он, передавая старику книгу, завернутую в газету. — Помните, я обещал написать в Ленинград своему старому приятелю о вашей просьбе? Вчера получил ответ.

— Не знаю, как и благодарить вас, Николай Павлович.

— Не беспокойтесь. Осенью приду за яблоками.

— Милости просим.

— Ну что задумался, Ваня? Определил, что это за растение?

— Нет. Если бы на нем листья были…

— Это лимон.

— Неужели лимон? — обрадовался мальчик.

— Боюсь, что погибнет деревцо. Как ты думаешь, сколько ему лет?

— Не знаю.

— Тебе ровесник. Сумеешь вылечить и оживить, — твое счастье.

— Дед, а как его?.. — растерянно спросил Ваня старика.

— Не знаю, Ванюша. Никогда лимонами не занимался.

— Ты не пугайся, — сказал Николай Павлович. — Лимон — растение… как и все растения. Уход за ним мало чем отличается от ухода за любым фруктовым деревом. Действуй смело. Конечно, холода он не переносит. Зимой его надо в комнате держать.

Ваня бережно взял горшок, пошел в свою комнату, но на пороге спохватился.

— Большое спасибо, Николай Павлович.

— Рано благодарить. Когда оживишь, тогда и спасибо скажешь.

— Он за внимание благодарит, — заметил старик. — Присаживайтесь, Николай Павлович, к столу. Чаёвничать будем.

— От чаю не откажусь.

Пока они разговаривали, Анна Алексеевна хлопотала у стола. Из старомодного буфета она достала «парадную» посуду, сухарницу с печеньем и варенье в вазочке. Старик взял книгу и без очков прочел на обложке крупно написанное заглавие: «Плодоводство».

— Вот уж спасибо-то… Давно я мечтал эту книжицу для Ванюшки заполучить. Другой раз он меня такими вопросами донимает, что не знаю, как и ответить. Пускай в книжке копается. Вот перейдет в шестой класс… Как раз и подарок.

— Очень рад, если угодил, — сказал Николай Павлович и пересел поближе к старику. — У меня к вам есть одно дело, Василий Лукич. Вот послушайте. Многие ребята школьники узнали, что Ваня новый сорт выводит, ну, конечно, и им захотелось яблоки выращивать, да не знают, как к этому делу приступить. Я и решил им помочь. Земли у нас кругом много. Была бы охота. Я говорил об этом в Горкоме партии, говорил и в Горсовете. Там даже обрадовались и обещали помочь. Решили мы организовать кружок юных мичуринцев. Но начать работу нужно интересно. А главное, чтобы ребята поскорей результаты увидели. Посеять зернышки и ждать десять лет, — мало у кого терпения хватит.

— А как же иначе, Николай Павлович? Весну мы прозевали. Можно было пересадить большие деревья.

— Выход есть. Нам отдают бывший монастырский сад. Правда, он очень запущен, деревья поломаны, но, может быть, не поздно что-нибудь сделать.

Старик встал.

— Ну как же!.. — взволнованно сказал он. — Очень даже возможно. Это вы хорошо придумали… В этом саду хорошие яблони растут. Конечно, работы много, да ведь без труда ничего не дается.

Директор школы с улыбкой наблюдал, как у старика от волнения загорелся румянец на щеках.

— Ваня будет у нас председателем кружка, а вы бы взяли на себя руководство всем делом.

— Какой я руководитель, Николай Павлович! — с укором сказал старик. — Толком объяснить не сумею. Курсов не проходил.

— Вы практик, Василий Лукич. И ребята вас поймут сразу. У вас письмо от Мичурина есть. На первом собрании вы бы его прочитали, а потом сразу и к делу.

— Что ж… Я с удовольствием. Чем сумею, — согласился Василий Лукич. — Монастырский сад! Богатое дело! Я в прошлом году заходил, смотрел. Белый налив у меня оттуда. Привил на дичок в 1924 году. Вон он… Поглядите, какой, — с гордостью показал старик в окно на крупную раскидистую яблоню.

— Хороша! Цвету-то сколько!

— Да. Придется завязи пощипать.

— А зачем?

— Истощается очень. На будущий год настоящего урожая не даст, ну и яблоки мельчают. А если уменьшить число цветов наполовину, тогда каждый год будет яблонька плодоносить. Питомничек к весне заложим, — вернулся старик к прерванной мысли. — Ведь много деревьев надо. Из всей нашей страны нужно нам сад цветущий сделать.

— Справедливо, Василий Лукич!

Мать наливала чай и, как всегда, молча слушала разговор.

Ей нравился этот учитель, за которым в городе установилась слава человека горячего, беспокойного, но дельного.

— Вот и надо к садам с детства приучать, — сказал старик.

* * *

Ваня поставил горшок на стол и задумался: «Что случилось с деревцем? Почему оно сбросило листья и гибнет?»

Для того, чтобы растение развивалось, ему нужны свет, тепло, влага и питание. Света у него хватало. Комнатного тепла тоже достаточно. Может быть, влаги?..

Он пощупал землю. Земля влажная. Нет. Дело не в этом. Лимон не засох. Его поливали. Значит, дело в питании. Лимону тринадцать лет, но он совсем маленький, остановился в росте. Горшок для него мал. Корневая система, наверное, заполнила весь горшок.

Всё ясно. Только вот подходящего горшка для пересадки нет. Потом он вспомнил, что на кухне есть большой четырехугольный ящик. Это получше горшка.

Ваня побежал в кухню, разыскал ящик, просверлил в дне три дырки для стока лишней воды и, захватив лимон, отправился в сад.

Здесь в углу были две компостные кучи. Одна приготовлена дедом давно, с перепревшим дерном и навозом, другая сложена только в прошлом году. Ваня лопатой взрыхлил часть земли в первой куче, насыпал ее в ящик до половины и занялся пересадкой лимона.

Придерживая ладонью землю, он перевернул горшок и начал хлопать по дну. Лимон крепко сидел в горшке, словно прирос. Пришлось разбить горшок. Тут Ваня сразу убедился, что его догадка правильна. Весь ком земли пронизан корнями. Лимону, конечно, нехватало питания. Корешки вросли даже в стенки горшка.

Мальчик осторожно, чтобы не поломать корней, начал выковыривать старую землю.

— Ничего, лимончик. Потерпи немного, — ласково говорил он. — Ты, бедненький, от тесноты заболел. Сейчас мы тебе дадим простор…

Скоро корни были освобождены.

Некоторое время Ваня с любопытством разглядывал эту рыжеватую гриву корней; от корневой шейки в разные стороны спускались главные корни, похожие на ветки. От них спускалось множество мелких, а на них сидели совсем крошечные корешки-мочки, покрытые волосками.

Разглядывая корешки, Ваня увидел, что они сморщились, а мелкие при перегибе ломались. Это были мертвые корни. Значит, нужно их обрезать. Это вызовет оживление и новый рост всех корней.

Острым ножом мальчик обрезал особенно длинные, тонкие корешки. Затем он насыпал ящик до половины свежей землей из старой компостной кучи, расправил корни веером и, придерживая одной рукой лимон за ствол, другой начал заполнять землей пустоту между корнями.

Скоро лимон стоял самостоятельно. Шейка ствола была вровень с краями ящика. Ваня рассчитал, что после поливки земля осядет и тогда деревце окажется на месте.

В стоявшей неподалеку бочке была вода для поливки, нагретая солнцем. Зачерпнув лейкой воду, мальчик начал осторожно поливать. Когда земля пропиталась насквозь и осела, он еще дополнил сверху земли.

Теперь возникла новая забота. Куда поставить лимон? Не оставить ли его здесь, в саду, на солнце погреться?

И снова мальчик решил правильно. Этого делать нельзя. Яркое солнце сильно греет, а листьев у лимона нет. Да если бы они и были, то всё равно корни после обрезки не успели бы снабжать дерево влагой для испарения. И Ваня решил поставить лимон в комнату.

С трудом он перетащил тяжелый ящик и поставил его на табуретку у окна.

В это время в комнату вошел дед с Николаем Павловичем.

— Ну как дела, Ванюша? Ого! Ты уже его пересадил. Молодец!

Дед осмотрел деревце. Пощупал пальцем землю.

— Так. А старую землю выкинул? — спросил он.

— Выкинул. И корни подрезал. А ветки когда нужно обрезать? Потом? — спросил в свою очередь мальчик.

— Почему потом? Если почки распустятся, тогда вредно резать. Сейчас надо.

— Я так и хотел, — сказал смущенно Ваня. — А как резать?

— А это уж ты сам смотри. Твой лимон, ты и решай.

Ваня достал садовые ножницы и замялся. Присутствие Николая Павловича смущало его. Взрослые это поняли и вышли.

Ваня отошел в сторону, прищурился и начал изучать лимон. Он мысленно представлял, какую форму примет деревце, если ему обрезать ту или другую ветку.

Наконец план был составлен, и юный садовод смело принялся за дело.

Если бы его спросили, почему он режет именно эту ветку, он ответил бы, что из еле заметной почки, над которой он сделал срез, будет быстро расти новая ветка. Для этой работы, кроме знаний, нужно еще и чутье. И дед знал, что такое чутье у мальчика есть.

— Талант у садовода в том и состоит, что он дерево понимает, — сказал старик Николаю Павловичу, оставляя внука наедине с лимоном. — Другой как начнет дерево стричь; так просто страх берет… А зачем режет и сам не знает. И, кроме вреда, от этого ничего не будет… А Ванюшка знает, зачем ветку режет.

— Да, он парень талантливый, — согласился учитель.

 

В саду

Прошло три дня. Старик копал в саду грядку для помидоров. Муфта, лежавшая в тени, вскочила и с радостным лаем побежала к дому.

Ваня вернулся из школы не один. С ним был его закадычный приятель Гриша Трубачев, или попросту Трубач, и Маша Ермакова. Ребята остановились против старика, несколько озадаченные важным поручением.

— Дедушка, мы за тобой, — сказал Ваня.

— Подожди ты!.. — перебил его Трубач. — Василий Лукич, мы — делегация. По поручению общего собрания кружка юных мичуринцев, мы пришли к вам… — сказал он и замялся.

— Николай Павлович нам сказал, что вы согласились быть нашим руководителем, — закончила Маша.

— Верно. Был такой разговор, — лукаво сказал дед. — А только об условиях мы с ним не договорились.

— Какие условия? Насчет денег, что ли? — с удивлением спросил внук.

— Всякие бывают условия… Вот и насчет денег тоже.

Ребята с недоумением переглянулись, не зная, что ответить. Никаких полномочий на этот счет они не имели.

— Я человек небогатый, — продолжал с улыбкой старик. — Получаю от государства пенсию. Хотя вы меня и приняли в свою компанию… но я много платить не могу. Ну, разве что по яблоку, по два на человека… Это я могу.

Ребята поняли, что старик шутит, и рассмеялись.

— Ну ладно, дедушка. Мы ведь серьезно с тобой разговариваем. Собирайся и пойдем. К пяти часам сбор.

— А куда пойдем?

— Сначала в школу, а потом в монастырский сад.

— А ты, делегат, обедать разве не будешь?

— Я уже поел. Иди скорей, одевайся. Надень пиджак да сапоги. А мы тебя здесь подождем. Я Маше сад покажу.

— Ну пускай будет по-твоему.

Старик ушел в дом, а Ваня первым делом повел приятелей к своей яблоне.

— Вот она, — сказал он, останавливаясь перед маленьким, коренастым деревцем.

— Ты расскажи подробней. Какая она будет и вообще… — попросил Гриша, хотя слышал об этом не раз.

— Какая она будет? Это видно уже по ней. Она же непривитая, на своих корнях растет. Вот эти три ветки будут основные, ну а второго яруса не нужно. Она у меня будет невысокая.

— Интересно, какие яблоки будут? — сказала девочка. — А вдруг какие-нибудь особенные? Тогда ты Сталинскую премию получишь.

— Плоды должны быть хорошие, — убежденно сказал Ваня. — Видишь, какие у ней толстые побеги и листья широкие с мелкими зазубринами?

— А кора-то! — добавил Гриша.

— Ни одного шипа. Ну и кора тоже, как у культурной яблони.

Ваня нагнулся и выдернул несколько всходов сорной травы. Вокруг яблони земля была рыхлая, черная, без единого сорняка.

— А когда на ней будут яблоки? — спросила девочка.

— Трудно сказать, — небрежно ответил Ваня. — Я думаю, года через четыре, пять.

— А скорей нельзя?

— В садоводстве всё возможно… Только Мичурин торопиться не советует. Еще, пожалуй, испортишь сорт.

— Ну, а как все-таки можно ускорить?

— Способов много. Вот если, например, яблоня молодая, то можно срезать с нее веточку и привить к ветке взрослой яблони. Понимаешь? Срастить их. Взрослая яблоня заставит эту веточку скорее плоды дать. Можно и по-другому. Кольцеванием. Это делается так. Внизу ствола вырезают кольцом полоску коры. Ведь соки из корней поднимаются вверх по древесине, а спускаются вниз по коре. Ну вот. Если мы вырежем внизу кольцо коры, то соки задержатся в дереве и создадут запасы, из которых вырастут плодовые почки, а потом и плоды.

— А кольцо? — спросила Маша.

— Кольцо зарастет. Заплывет.

— Занятно.

— Но это очень опасная штука, — предупредил Ваня. — Можно порубить яблоню. Лучше всего плодовый пояс.

— А это что такое? — спросила Маша.

— При нем кору не режут, а накладывают на нее металлическую полоску. Цинковую, например, чтобы не ржавела. А потом туго прикручивают ее проволокой к дереву. Получается обруч. Дерево растет, а в этом месте его сжимает. Вот соки и задерживаются в дереве. Надо бы это и с другими растениями попробовать. У помидор, например.

У Маши заблестели глаза.

— А ты пробовал?

— Нет.

— Надо попробовать. А если огурцы?

— Наверно, и огурцы подойдут.

— А чем закручивать? Жестью?

— Зачем жестью? Изоляционной лентой.

— Это я запишу для кружка.

— Здорово он это знает! Правда, Маша? — спросил Трубач.

— Да. А ты давно садом занимаешься? — спросила девочка.

— С пеленок! — засмеялся Ваня.

Полюбовавшись на новый сорт, они пошли по саду. Ваня с увлечением подробно рассказывал о каждом дереве.

— Вот это белый налив. Яблоки летние. Очень вкусные. Но только они долго лежать не могут. А знаешь, почему их назвали налив? Иногда — это бывает очень редко яблоки наливаются. Тогда они делаются гораздо сочнее и совершенно прозрачные. Если посмотреть на свет, внутри видны семечки. А если такое яблоко около уха потрясти, семечки брякают.

— Как в сказке о наливном яблочке, — мечтательно сказала Маша.

— А ты видел, как они наливаются? — спросил Гриша.

— Один раз видел, когда маленький был.

— А почему они наливаются не каждый год?

— Я не знаю. Дед говорит, что это от влаги зависит. Бывает такое лето… дожди идут. Ну, например, грибы. На них ведь тоже не каждый год урожай.

— А можно искусственно поливать, когда надо, — сказала Маша.

— Вот задача для нашего кружка. Ты запиши, Маша, — сказал Трубач.

— Я и так запомню.

В окне дома показался старик. В руках он держал две рубашки разного цвета: синюю и светлозеленую.

— Ваня! Поди-ка сюда! — крикнул он.

Мальчик оставил друзей и в сопровождении собаки подбежал к окну.

— Ты готов, дедушка?

— Как ты думаешь, какую лучше рубаху надеть?

— Надень синюю, — посоветовал Ваня.

— А это, что ли, плоха?

— Вот какой ты! — нетерпеливо сказал Ваня. — Не всё ли равно, какую надеть?

— Значит не всё равно, если спрашиваю. Какую же все-таки надеть?

Первой встрече с юными мичуринцами дед придавал большое значение. Ваня заметил, что на нем были брюки от выходного костюма, который он надевал только в большие праздники.

— Пойду с Анной посоветуюсь, — решил дед.

Ваня вернулся к друзьям. Они стояли около небольшой грядки с земляникой.

— Я не видел у тебя этой грядки, — сказал Гриша.

— А мы только осенью ее вскопали. В прошлом году из Ленинграда папа привез два сорта земляники: «шарплез» и «коралка».

— Какие крупные листья! — заметила девочка. — Я никогда и не видела такой клубники.

— Это не клубника, а земляника, — поправил Ваня.

— А какая разница?

— Большая.

Девочка с удивлением посмотрела на «садовода», не шутит ли он?

— Ты шутишь, Ваня? — неуверенно спросила она.

— Почему шучу? Земляника — это однодомное растение, а клубника двудомное.

— Откуда ты всё знаешь?

— Ну как откуда? От деда, из книг. Это совсем нетрудно, если захочешь.

Ребята обошли сад, поиграли с Муфтой, а старик всё еще не выходил из дома.

— Что он там делает? Неужели всё еще рубахи выбирает? — проворчал Ваня и пошел к дому.

Оказалось, что дед недавно кончил бриться и теперь чистил пиджак.

— Скоро ты, дедушка? Нас ведь ждут.

— Идем, идем… Поспешишь, людей насмешишь. Зови своих делегатов.

По дороге к школе ребята продолжали расспрашивать деда и Ваню о яблонях и садах.

— Василий Лукич, — обратился Гриша. — Мы с Ваней вчера поспорили. Он говорит, что крупное яблоко — это уродство в природе.

— Ну, а ты что говоришь?

— А я говорю, что раз такое родится, значит таким и полагается.

— Ваня правильно говорит. Природа заботится о размножении. Главное в яблоке не мякоть, а семечки. Мякоти столько не надо. Она всё равно сгниет. Вот если мы перестанем за яблоней ухаживать, перестанем сверх нормы кормить ее, то яблоки обязательно станут мельче. Одичают. Это людям нужно от яблок больше мякоти для еды, вот и стараются. Откармливают яблони, как поросят.

— Значит, можно на всяких деревьях увеличить плоды? — сказал немного погодя Гриша. — У черемухи, например, или рябины?

— А как же! Возьми окопай ее, подкорми как следует удобрениями, — заметно увеличатся.

— До какого размера? Черемуха с арбуз может быть?

— Ну и хватил! — засмеялся дед. — У всякого дерева предел есть. В арбуз не в арбуз, а с мелкую вишню увеличится. Ты черемуху любишь?

— Люблю.

— Вот и займись. Вырасти свой сорт черемухи. Сначала найди и лесу или где-нибудь на берегу хорошую, крупную, сладкую черемуху, собери от нее косточки и посей сотни две. Из них отбери лучшую и снова посей. Таким отбором вырастишь новый сорт.

— Это долгая история. А если ее скрестить с другой породой? С вишней или сливой? — продолжал спрашивать Гриша.

— Что ж, попробуй. У тебя рука легкая. Только сначала надо их сроднить.

— Сблизить, — поправил Ваня.

— Ну, это всё равно.

— А как сроднить? — спросил Гриша.

— Возьми черенок сливы и привей его на черемухе, а черенок черемухи привей на сливе. Если какой-нибудь приживется, то и дело наполовину сделано. Значит, ты их сроднил. Потом жди. Года через два-три черенок зацветет. Не зевай. Опыли цветы на черенке цветами сливы, на которой они привиты, и наоборот. Завяжется у тебя плод. Семечки с этого плода посей, и тогда может у тебя получиться такое дерево, что и сам удивишься. Ни слива, ни черемуха.

Ребята слушали с большим интересом. Если для Вани ничего нового в этом объяснении не было и он давно мечтал сделать опыты такого сближения и скрещивания, то для них это было целое открытие.

— А вы пробовали, Василий Лукич? — спросил Гриша.

— Пробовал, да ничего не выходило. Черенки приживались, а опыления не вышло. В то время я считал это забавой, вроде фокуса.

— А Мичурин скрещивал?

— Мичурин — да! У него выходило.

* * *

В школе собралось двадцать семь членов вновь организованного кружка. Кроме них, в учительской сидел Николай Павлович с заведующим городским жилищным отделом — товарищем Солодовниковым. Бывший монастырский сад передавался школе.

Старый монастырь, расположенный на окраине города, на самом берегу реки, походил на крепость. Толстые каменные стены, с круглыми башнями по углам, огораживали его со всех сторон. Сад примыкал вплотную к его зданиям.

Ребята вошли в сад, и сердца их радостно забились. Ровными рядами, в шахматном порядке стояли большие яблони. Но вид их был плачевный. Кроны многих деревьев засохли, и только по отдельным веткам можно было догадаться, что жизнь в них еще не совсем угасла. Вишни превратились в заросли.

— Вот это садик! — вырвалось у Трубача.

— Гибнет сад… Да, дед? — спросил Ваня.

— Бо-ольшое дело! — протяжно сказал старик, не обращая внимания на вопрос внука.

— Ну вот, Василий Лукич, — обратился учитель к старику. — Исполком решил передать нам этот сад. Как вы считаете? Оправдаем ли мы их доверие?

— Надо посмотреть, Николай Павлович.

Они пошли, вдоль деревьев.

Большинство яблонь цвело. Старик иногда останавливался и делал короткие замечания.

— Эту спилить придется. Из поросли новую крону выведем. Эту надо обмолодить… Старушка… в моих годах.

— Это какое дерево? — спросил Ваню один из товарищей, шагая рядом с ним.

— Это слива. Дед, это ведь слива?

— Слива… и хорошая слива. Разрослась.

— А мы ее рассадим, — сказал Ваня. — Вару надо много. Где мы столько вару достанем? — сказал мальчик, прикинув в голове общую площадь стволов, сучков, веток, которые им предстоит срезать.

— А из чего вар делается, знаешь, Ваня? — спросил его Николай Павлович.

— Жир, воск и канифоль…

— Обойдемся без вару. Это ведь не прививка, — возразил дед.

Когда сад обошли, то, по приблизительному подсчету, в нем оказалось свыше пятисот деревьев, не считая ягодных кустов. И, главным образом, яблони.

Какое богатство! При хорошем уходе сад мог давать громадный урожай плодов.

После всех разговоров с учителем и заведующим горжилотделом старик поверил, что вопрос о передаче решен, и почувствовал свою ответственность за сад. Первым делом он взялся за сторожа.

— Ты что же это натворил, Пармен! Тебе деньги за охрану платят; ты, можно сказать, доверенное лицо от государства, а ты что делаешь?

— А что я делаю, Василий Лукич?

— А ничего не делаешь! Спишь. Как ты смел так деревья безобразить. Смотри…

— Так разве это я? — оправдывался сторож. — Придут за яблоками, залезут на яблоню, ну и сломается.

— Как это сломается? Почему лестницы нет?

— Есть, да старая.

— А почему новой нет?

— А где я возьму, если не делают?

— Сам должен сделать.

— А мне-то какое дело.

— Вот так раз! Ты же при саде кормишься. Жалованье получаешь, яблоки ешь…

— Ну мало ли что…

— А вот я теперь докажу, какое твое дело. Можешь себе другую службу подыскивать. Таких лодырей нам не требуется.

Сторож хмуро посмотрел на старика. Лишиться такого спокойного места…

— А ты что за начальник такой пришел командовать? Видали и почище, — сердито сказал он и с тревогой покосился на представителя Исполкома, стоявшего в стороне с учителем.

— Сторож называется! — продолжал Василий Лукич, не обращая внимания на его слова. — Таких сторожей надо под суд отдавать. У другого сторожа со склада если украдут товару на сто рублей, его под суд… а здесь на тысячи добра гибнет. Такой сад вырастить много лет надо.

Подошел Николай Павлович с Солодовниковым.

— О чем спорите, Василий Лукич? — спросил учитель.

— Да вот указываю на его несознательность.

— Покажите нам служебное помещение, — обратился представитель Исполкома к сторожу.

Около толстой стены, примыкавшей к саду, была построена сторожка и большой сарай или склад. Строения были кирпичные, просторные, особенно склад. Лучшего помещения нельзя было и желать. На складе валялась всевозможная рухлядь: две ломаные телеги, колымага, похожая на карету с ободранными стенками, ржавые косы и проволока.

— Ну, это надо всё выбросить, — сказал Солодовников, заглянув в сарай.

В жилом помещении были две светлых комнаты и кухня.

— Ты тут и живешь? — спросил Василий Лукич сторожа.

— Тут.

— А почему у тебя задняя калитка не закрыта? — строго спросил старик.

— Какая калитка?

— Да та, что к реке выходит.

— А чего ее закрывать? К осени яблоки поспеют, — тогда и закрою.

— К осени. А зимой через нее зайцы приходят. Это тебе наплевать?

— Зайцев я из ружья стреляю.

— Для того ты и калитку открываешь. А сколько они обглодали деревьев!..

— Василий Лукич! — крикнул учитель. — Пойдемте к реке. Там поговорим.

Они вышли через калитку на берег реки, и ребята шумно уселись на траве вокруг взрослых.

— Проведем летучее собрание! — сказал Николай Павлович, когда молодежь успокоилась.

— Василий Лукич, мы все очень рассчитываем на нашу помощь. Поручить такой сад неопытным мичуринцам — дело ответственное. Правда, желание у них есть и работать они будут на совесть, но им нужен опытный руководитель. Если вы согласны, то мы решимся взять сад. Ну, а если вы считаете, что дело нам не по плечу, то мы разведем маленький садик на участке около школы… Скажите свое мнение.

Тридцать пар бойких молодых глаз с надеждой уставились на старика. Василий Лукич неожиданно достал из кармана табакерку, щелкнул по крышке ногтем, но спохватился и спрятал ее назад.

— Ну, что ж я… — начал он в сильном смущении. — Конечно, я не отказываюсь. Почитаю за честь… А только силы мои какие? Дела много… Надо сказать, сад хороший… Если поработать как полагается, привести в порядок, обмолодить… он еще много лет прослужит. А только я думаю так. Если ребята не будут лениться, то справимся… это первое. Расходы нужны. Инструмент купить… То да се… Это второе. Удобрения надо много. Где навозу столько взять?..

— В совхозе, — подсказал Солодовников.

— Вот если в совхозе дадут, это хорошо.

— Василий Лукич! Эти работы мы возьмем на себя, — вмешался учитель. — Нам ваши знания и опыт нужны. Вы мне как-то говорили, что сад любви и заботы требует. Ну, а я хочу к этому добавить, что сад еще требует умения.

— Это конечно. Без любви всякое дело замрет.

— Так вы поможете? — спросил Солодовников.

— Что от меня зависит, я, конечно, всё сделаю. Дело хорошее. Надо браться…

Дружные аплодисменты ребят заглушили слова деда. Василий Лукич с недоумением окинул взглядом улыбающиеся физиономии, снял фуражку, неловко поклонился и сел на траву.

Потом выступали кружковцы и вносили различные предложения: где достать инструменты, как организовать занятия. Самое ценное предложение внес Трубач. Он предлагал очистить помещение сарая и сторожки и всем кружком поселиться на лето в саду.

Затем провели выборы. Председателем кружка выбрали Ваню, а «ученым секретарем», как назвал ее Николай Павлович, — Машу Ермакову. В ее обязанность входило ведение журналов наблюдений и записи занятий. В завхозы кружка прошел Трубач.

 

Воскресник

Лимон оживал. Каждый день, вернувшись из школы, Вани подолгу разглядывал деревце. Заметно набухали почки и скоро должны были появиться листья.

— Ну как поживаешь, лимончик? — ласково говорил мальчик. — Хочешь пить? Сейчас я тебя угощу.

Полив лимон, он шел в сад. Там его радостно встречала Муфта. Повозившись минуту с собакой, они вместе направлялись к «новому сорту». Юный садовод внимательно оглядывал свою яблоню. Не появилось ли каких-нибудь вредителей, не отложила ли бабочка яичек на листьях, достаточно ли рыхлая земля вокруг? Он выдергивал исходы сорняков, упорно пытавшихся заселить эту плодородную рыхлую площадь. Затем обходил старые деревья.

Дед целыми днями, а иногда и ночами возился в монастыре и совсем забросил свой сад.

Однажды за утренним чаем Ваня упрекнул его за это. Дед с улыбкой посмотрел на внука, но, покосившись на сына, промолчал.

Вечером, когда мальчик, сделав уроки, собирался ложиться спать, вернулся дед, сильно уставший, но довольный.

— Лошадь достали, Ваня. Теперь дело ловчей пойдет. Завтра воскресенье. Все мои мичуринцы обещали собраться чуть свет… А там скоро и каникулы.

— Как же я пойду, когда и в нашем саду работы сколько?..

— Что ты, что ты!.. Ты же наш председатель. Да мне без тебя и не управиться, внучек.

— А наш сад пускай дичает?

— Твой сад, Ваня, в порядке. Ему теперь только глаз нужен. Придет время, — польем, подкормим. Дела немного.

— А вредители?

— Разве вредители есть?

— Муравьи ползают.

— Ну, с муравьями легко справиться, — сказал старик.

Он понюхал табаку и начал раздеваться.

— Послушай доброе слово, Ванюша, — начал говорить дед, укладываясь на кровать. — Никогда человек сам себе цены знать не может. Только люди по времени оценят. Другой человек и ученый и таланты у него есть и возомнит он про себя, что лучше его на свете никого нет, и на людей сверху смотрит. Я, дескать, лучше всех, вы мне не пара. Умрет такой человек, и после него… один дым. Первое время, может, и вспомнит кто. Был, мол, такой гордец. Талант какой-то имел, но талант свой в землю закопал, вроде клада. Запомни, внучек, только тот человек хорош, от которого людям польза. Ты вот себя мичуринцем называешь. А почему Ивана Владимировича так высоко ценят? А потому, что он большую пользу после себя людям оставил.

Старик замолчал и снова зарядил нос понюшкой табаку.

— Ты вот свой сорт ростишь. Это хорошо. А для кого ты стараешься? Для себя?

— Ну так что? — неопределенно спросил мальчик.

— Если только для себя, так не стоит и трудиться. Завтра же его выдерну. На твой век хватит и тех яблок, что в саду растут. Нет, Ваня. Твой сорт людям нужен. Ты дело Мичурина продолжаешь, науку вперед двигаешь. Понимаешь? Науку! — многозначительно сказал дед. — А наука для себя — это не наука. Грош ей цена.

— Дедушка, а ты разве думаешь, что я только для себя учусь?

— Нет. Я так не думал, а только в душу тебе забралась обида ревнивая… Как же, мол, так. Раньше в городе среди ребят я один садоводом считался, а сейчас, почитай, вся школа в садоводы определилась. Дед родной своего внука забросил…

— Да нет, дедушка… — перебил его внук. — Я так не думал. Просто я люблю наш сад.

— И люби, а мне помогать должен.

— Я и буду помогать.

— Давно бы так. Мне больше положиться не на кого.

Некоторое время они молчали, вслушиваясь в наступившую тишину. Где-то далеко тонко свистнул паровоз.

— Двадцать первый прошел, — промолвил Ваня.

Старик его не слышал. Он думал о чем-то другом.

— У всякого растения свой век есть, — снова начал рассуждать он тихим задушевным голосом. — Однолетнее растение год живет, двухлетнее — два года, а многолетние деревья даже тысячу лет могут жить. Ученые назвали это ве… ве… как его… забыл. Подскажи, Ванюша.

— Вегетационным периодом.

— Ну вот. И зачем так назвали? Не выговоришь. Почему бы не назвать понятней — веком. Ну вот, век растения на три части делится. Первая часть — это когда оно растет и сил набирается. Вторая часть — когда плоды дает, а третья часть — когда вянет постепенно. Так и мы с тобой. У каждого свой век. Ты живешь в первой части. Растешь, учишься, сил набираешься; у тебя всё впереди. А я живу в третьей части. А только ты из практики знаешь, если старую яблоню обмолодить, она снова может плоды приносить и долго еще служить…

Дед помолчал, а потом сказал строго:

— А Пармена мы прогнали. Выселиться ему приказано из сторожки.

— А кто же сторожить будет?

— Пока сами, а потом увидим.

В стенку раздался стук и заглушенный голос матери.

— Спите вы, полуночники! Бубнят, бубнят…

— Ну, ну, — отозвался дед. — Как сон придет, так и заснем.

За окном стоял полумрак. Ваня знал, что темнее не будет и скоро опять начнет светать. В июне ночи были совсем короткие.

Утром следующего дня в монастырский сад собрались мичуринцы. Некоторые из них привели с собой родителей, старших братьев и сестер. Пришли учителя школы и все пионеры. Пришел секретарь городского комитета партии товарищ Ермаков. Многие захватили с собой лопаты и грабли, пилы. Солодовников подъехал на грузовике.

Василий Лукич едва успевал распоряжаться. Все требовали работы. Тех, кто принес лопаты, он поставил на окопку деревьев, показав, как это делается. С пилами и ножами пошли на обрезку сухих веток. Этой операцией руководил Ваня. «Садовод» пальцем показывал место и наклон среза, а потом поручал кому-нибудь острым ножом сглаживать спиленное место.

Мусор, ветки, старые листья таскали к реке, и скоро там запылал костер.

Девочки чистили и мыли сторожку. Всё старье, лежавшее в сарае, грузили на машину.

Маша Ермакова ходила по пятам за стариком с тетрадкой и карандашом и добросовестно записывала все его замечания, относившиеся к садоводству.

В самый разгар работы к старику подбежал запыхавшийся Трубач и, взяв его под руку, потянул в сторону.

— Василий Лукич, идемте скорей, — сказал Гриша. — Что мы нашли-то…

— Чего нашли?

— Да идемте скорей. В сарае всякого мусора на полу было на полметра, — рассказывал он на ходу. — Начали мы сгребать его и вдруг смотрим… кольцо. Я сначала думал, что оно просто так валяется. Хотел поднять, а оно к полу привинчено. Ну, мы стали мести кругом, а там люк…

— Подвал, что ли?

— Не знаю. А вдруг подземный ход? Вот здорово будет. Василий Лукич, мы никому еще не сказали, только вам, — предупредил, на всякий случай, Трубач, увидев идущего по саду секретаря городского комитета партии товарища Ермакова.

Когда Василий Лукич с Гришей пришли в сарай, около открытого люка стояли три рослых мальчика.

— Открыли, Сеня? — спросил Трубач.

— Еле-еле открыли. Туда лестница опускается. Нужно слазить, посмотреть…

Старик наклонился над люком.

— Гриша, сбегай-ка к Ермакову. Попроси его сюда прийти.

Ребятам самим хотелось обследовать находку. Фантазия рисовала заманчивые и даже таинственные приключения, но старик рассуждал правильно, и пришлось подчиниться.

— Вы не думайте, что это подземный ход, — сказал он, понимая настроение мальчиков. — Ничего там нет. Это скорей всего подвал, где монахи яблоки хранили.

Скоро пришел Ермаков с дочерью и Николаем Павловичем. Находка всех заинтересовала. Но, чтобы спуститься вниз, нужен был свет; со спичками не полезешь. Ермаков написал записку в совхоз, один из ребят сходил туда и принес «летучую мышь».

— Ну, кто полезет? — спросил Николай Павлович. — Кто первый нашел?

— Я, — сказал Трубач.

— Хорошо. Лезь первый, если хочешь.

Трубач, недолго думая, взял фонарь и подошел к люку.

— А вдруг монахи туда чертей запирали? — пошутил Ермаков. — Схватят они тебя за ноги.

Красный от волнения, мальчик посмотрел на смеющихся и без колебания начал спускаться по скользким ступенькам.

— Я полезу за ним? — попросился Сеня.

— Идите, идите, — сказал Ермаков. — Ему одному с чертями не справиться. В случае чего, за хвост держите, как Вакула.

Мальчики обрадовались разрешению и один за другим быстро спустились вниз. Глухо доносились голоса.

— Здоровенный подвал…

— Николай Павлович, здесь бочки… много!

— Пустые бочки-то? — крикнул Василий Лукич.

— Не-ет… тяжелые.

Становилось интересно. Неужели монахи оставили в подвале что-нибудь ценное?

— Надо спускаться, Николай Павлович! — сказал Ермаков и полез в подвал.

Огонек «летучей мыши» плавал далеко. Чтобы не ступить в воду, секретарь чиркнул спичку. Но пол был сухой. У стен подвала были сделаны в несколько рядов глубокие полки.

— Здесь они яблоки сохраняли, — сказал Василий Лукич, спустившись последним.

— Хорошо оборудован подвал. Большой! Для вас это ценная находка, Василий Лукич, — сказал Ермаков.

— Здесь можно на зиму деревья прятать.

— Зачем их прятать?

— А вот если достанем южные сорта в кадках для скрещивания…

— Понимаю, понимаю.

— Где же бочки? Эй, ребята! Давайте сюда фонарь!

— Сейчас идем! — откликнулись мальчики. — Здесь ход есть. Дверь железная.

Фонарь заколыхался в воздухе и стал приближаться. Ребята вернулись возбужденные. Загадка не была до конца разгадана. Железная дверь куда-то вела…

При свете фонаря все увидели большие бочки, лежавшие у стены в несколько рядов. Попробовали верхнюю снять, но она словно приросла к месту.

— А знаете что? — сказал секретарь. — Бочки-то ведь с вином. Придется комиссию вызывать.

Пока они осматривали подвал, с грузовиком вернулся Солодовников.

С чугунной дверью возились долго, но все-таки открыли. За ней шел узкий коридор, проходящий под монастырской стеной. В конце его по лестнице поднялись наверх.

Подождите, товарищи! Опять дверь, — сказал Ермаков. — Ну-ка, посветите. Защелка какая-то…

Сильными ударами по рукоятке удалось поднять защелку, и дверь неожиданно легко открылась. Вошли в какое-то помещение, освещенное солнцем, проникавшим через пыльное окно с железными решетками.

— Куда же это мы попали? — спросил Николай Павлович, оглядываясь.

По краям стен были наделаны лари, и в них лежали отруби, овес, мука. На полу большой кучей были свалены плитки жмыхов.

— Наше путешествие кончилось. Это кладовка, — догадался секретарь. — Вы посмотрите, как просто монахи придумали.

На двери были приделаны полки, вроде открытого шкафа. Дверные щели закрывались поперечными досками. Рукоятка спрятана под полкой, и можно было подумать, что она сделана для ее упора.

Несомненно, ход под стеной сделан раньше подвала.

Все вышли из кладовки, закрыв за собой дверь на защелку, а вернувшись в подвал, захлопнули крепко и чугунную дверь.

— Знаете что, товарищи, — сказал Ермаков. — Не в ваших интересах болтать об этом ходе, если вы здесь собираетесь яблоки сохранять… Давайте условимся не болтать. Согласны?

Сверху спускались люди с фонарями. Слух о люке и каком-то странном подземелье быстро разошелся среди работающих в саду. Около сарая мальчиков встретила большая толпа любопытных. Их забросали вопросами.

— Да ничего особенного, — сказал Трубач. — Обыкновенный подвал. Овощехранилище.

— А почему вы так долго?

— Бочки там какие-то нашли, ну, и задержались, — нашелся он.

— Пустые бочки?

— С квасом.

 

Война

Степан Васильевич не успел еще заснуть, как почувствовал, что по шее бежит насекомое. Сегодня ночью это было уже в третий раз. Первое насекомое он смахнул с носа, второе он поймал на руке. Степан Васильевич хлопнул себя по шее.

— Анна! Ты спишь? — полушопотом спросил он.

— Ну, что у тебя? — отозвалась жена.

— Зажги-ка свет. Ползет какая-то тварь. Спать не дает.

— Спички у тебя в кармане.

— Рука занята. Поймал кого-то на шее.

Это встревожило женщину. Она встала, нашла коробок спичек и чиркнула. Степан Васильевич подошел к столу и смахнул насекомое.

— Свети!

По скатерти полз с поломанным крылом жучок — божья коровка.

— Жук. Смотри, вон еще. Откуда они налезли? — Показал на свою подушку: — А вот еще…

Он зажег лампу. Красных жучков, с крапинками на спине, оказалось много.

— Смотри, смотри. Нашествие! — говорил он жене, поднося зажженную лампу к насекомым, ползающим по кровати, по стульям и стенам.

— Это Ванюшкины. Вчера он в поле ходил и говорил, что много этих жучков наловил.

— Новое дело! То дымом донимают, то жуками… Иван! — громко крикнул он. — Иван! Поди сюда.

В соседней комнате послышался шорох, и сонный мальчик появился на пороге.

— Ты меня звал, папа?

— Это что? — указал отец на ползущего жука.

Ваня подошел к столу и, увидев жучка, всполошился.

— Ой! Расползлись.

Он подбежал к окну, на котором стояла коробка. Стекло, закрывавшее её сверху, лежало рядом и на нём были окурок и пепел.

— Кто это стекло открыл? Это твоя папироса… Конечно, ты курил и пепел сюда стряхнул.

— Выходит, я же виноват.

— Зачем ты их открыл?

— Зачем… зачем! А зачем ты их домой принес?

— Для сада… Потому что тля на листьях появилась, — говорил Ваня, собирая разбежавшихся помощником.

— Надо было к себе в комнату прятать. Распустил теперь по всему дому. Кусаться будут.

— Они не кусаются. Не надо их давить! — остановил он отца. — Это самые полезные насекомые. Они тлей уничтожают.

— Да ведь они всё равно разлетятся.

— Нет. Они будут жить в нашем саду.

— Ох, сынок, сынок! Не делом ты занимаешься, — с досадой сказал отец. — Тебе бы сейчас в депо на практику итти, а ты с жучками балуешься.

Он снял с кровати простыню, взял подушку, одеяло и направился к выходу.

— Ты куда, Степа? — спросила жена.

— Пойду на сеновал спать.

Ваня долго еще собирал беглецов. На помощь ему пришел дед, но слабое зрение мешало. Он часто принимал за жука то шляпку гвоздя, то какое-нибудь пятно.

— Ванюшка правильно поступает. За урожай борется, — ворчал он. — А ему всё не так! Сам же осенью яблока захочет.

Наконец жуки были переловлены, посажены до утра в коробку, и в доме снова водворилась тишина.

Степан Васильевич крепко спал на сеновале, когда почувствовал, что кто-то сильно трясет его за рукав. Открыв глаза, он увидел склонившегося над ним сына. Через щели тянулись узкие полосы солнечного света.

— Папа, вставай скорей!

— Что такое случилось?

— Сейчас Молотов будет говорить. Несколько раз предупреждали. Скорей вставай!

Степан Васильевич вскочил.

— Молотов? Это неспроста.

— Вот я тебе одежду принес. Одевайся.

Ждали. Метроном напряженно отщелкивал секунды.

Много было передумано, пока, затаив дыхание, слушали речь Молотова.

«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», — уверенно закончил Вячеслав Михайлович.

Степан Васильевич молча схватил кепку, вышел из дома и крупно зашагал в сторону станции.

Дед подошел к застывшей на стуле Анне и положил руку на плечо.

— Рано или поздно так и случилось бы, — строго сказал он: — нам с фашистами на земле не жить. А победа будет за нами — это точно. Идем-ка, Ваня, на народ.

Дед и внук вышли на улицу. Взволнованные группы людей стояли у репродукторов, на перекрестках, под воротами и обсуждали обращение товарища Молотова.

Ваня видел строгие лица, потемневшие глаза, слезы, сжатые кулаки, и тревога охватила мальчика. Он прилился к деду и даже тихонько взял его за руку.

— Что будет, дедушка?

— Трудно будет. Только твердо надо стоять и друг за друга держаться. Одолеть нас невозможно. Со спины ударили, из-за угла… Ничего, обернемся, Ваня. Правда-то наша…

Ваня смотрел вдоль улицы. Никто в этот час не оставался дома. Люди тянулись к военкомату, к Исполкому, к площади…

* * *

Война!

Где-то уже рвались бомбы и умирали люди. Уже полчища немцев двигались по нашей родной земле. Женщины ходили с красными, распухшими от слез глазами. Отправлялись эшелоны мобилизованных. Трудно было мальчику думать о мирных делах: о лимоне, который выбросил темнозеленые блестящие листочки и пошел в рост, о «новом сорте», о кружке юных мичуринцев.

Отец дома почти не бывал. За месяц, после начала войны, Ваня видел его всего два раза. Приходил он усталый и хмурый. Во второй приезд попросил, истопить баню и лег спать. Вечером, после бани, отошел и за чаем разговорился.

— Трудны наши дела, — горько сказал он.

— Это ничего, Степа. Француз тоже ходко наступал. В Москву пришли, а потом и костей не собрали, — утешал его дед.

— Не то время, отец. У немцев техники много.

— Ну, а нашу силу мы и сами не знаем. Русскую силу по-настоящему никто не испытывал. Соберется она в один кулак… Урал, да Сибирь, да Восток с Югом. Со всех концов соберутся, да снарядятся, неодолимая сила будет.

Когда мать ушла за чем-то на кухню, отец сказал вполголоса:

— Попал я под бомбежку, отец. Не знаю, как жив остался.

— А ты полным ходом проскочил?

— Наоборот. Самым тихим. Только смотрю вперед и руку с рычага не снимаю. На полном ходу, если чуть линию испортит, под откос можно слететь.

— Страшно было?

— Да как тебе сказать… не весело, когда самолет над головой гудел.

— С непривычки, конечно, не по себе, — согласился дед. — Только у машиниста никаких нервов не должно быть. Про себя сейчас забыть надо. А если что случится, то вот что я тебе скажу. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Главное смерти не бойся, тогда она тебя и не тронет. Так я понимаю.

— А какие у них самолеты, папа? На наши похожи? — спросил Ваня.

— Кто их знает! Не разобрал. Такие же, с крыльями.

Ночью перед уходом на работу отец зашел в комнату и сел на кровать сына.

— Ваня, проснись-ка…

— Ты что, папа?

— Сейчас я уезжаю. Послушай, что скажу, сынок. Приготовь себе в узелке смену белья, пальто, галоши… ну, всё необходимое и жди. Понял?

— А зачем?

— Может случиться, что меня на Октябрьскую дорогу перебросят, тогда поедем вместе. Я забегу, так ты будь наготове. Понял?

— Ладно.

Спросонок Ваня плохо соображал и только через несколько дней вспомнил про ночной разговор. Посоветовавшись с матерью и дедом, он собрал узелок и спрятал его под кровать.

Фронт приближался. В городе появились беженцы. Они двигались большими партиями по шоссе, на грузовиках, на телегах и просто пешком. Некоторые останавливались в городе ночевать и рассказывали о пережитом.

Ваня с Гришей ежедневно бегали на станцию провожать проходившие на фронт эшелоны. Жадно впитывали мальчики все виденное и слышанное. Война властно заполняла жизнь людей. Пожары, бомбежки, обстрелы… Всё это было еще далеко, но неумолимо приближалось. Тревога закрадывалась в сердце Вани. Надо было что-то делать. Хотелось сесть в воинский эшелон, выпросить винтовку и вместе с другими ехать на фронт. Но кто его возьмет?

Чтобы заглушить тревогу, мальчик уходил в сад и заставлял себя работать.

Яблони ничего не знали о войне. Они в эти жаркие июньские дни требовали подкормки, и Ваня механически выполнял обязанности садовода.

Как-то во время работы Ваня заметил за забором светлое платье Маши Ермаковой.

— Заходи в сад! — крикнул Ваня.

— Некогда. Я на одну минуту.

Ваня подошел к забору и поздоровался с Машей. В руках она держала толстую папку с делами кружка.

— Ваня, мы с мамой уезжаем. Я не знаю, что делать с журналами. Возьми их себе. Тут всё… — сказала она торопливо и просунула папку в щель между досками.

— А зачем ты уезжаешь? — спросил Ваня, взяв дела.

— Велели эвакуироваться. Нас много едет. Целый состав. Разве ты не знаешь?

— Первый раз слышу. А куда вы едете?

— Может быть, в Ленинград, или дальше. Приходи вечером провожать на станцию. Придешь?

— Приду.

— Ну, тогда и простимся. Наверное, не скоро увидимся. А ты не поедешь?

— Не знаю. Отец велел мне собраться, а самого всё нет и нет.

— Ну, значит, увидимся, — сказала девочка и побежала обратно.

Дед сидел в комнате у окна и ниткой обматывал оправу очков. Ваня молча положил папку с делами на стол, сел на кровать и глубоко вздохнул.

— Что это? — спросил старик, кивнув головой на папку.

— Кружковские дела. Дедушка, говорят, немцы близко. Наши уезжают.

— Куда?

— Куда-нибудь подальше. Ты не поедешь?

Дед искоса взглянул на внука и усмехнулся.

— Я корнями здесь в землю врос — не оторваться. Это ваше дело молодое. Куда ни посадил, там и приросли. Завяжи-ка лучше узелок. Совсем глаза сдают.

Ваня завязал узелок, обрезал концы, и дед надел очки.

— Вот. Совсем другое дело.

Вечером Ваня пошел на станцию провожать своих друзей.

— Ваня, едешь? — спросил его Трубач.

— Нет.

— И я нет. Будем держаться вместе.

На станции взрослые таскали в вагоны багаж. Прощались с родными, плакали. Все были возбуждены, и даже те, кто оставался, куда-то торопились.

Ваня с Трубачом помогали грузиться в эшелон. Знакомых уезжало много.

Потом мальчики отошли в сторону и молча смотрели на отправку. На душе было тяжело. Гриша глубоко вздохнул. Ваня плечом коснулся друга. Они оба переживали одно и то же чувство. Люди оставляют дома, обжитые места, работу, и вот скоро тронется эшелон… А они? Правильно ли делают, что остаются здесь? Может быть, пока не поздно, сбегать домой, взять приготовленный узелок и ехать вместе со всеми? Ваня вспоминает слова деда: «Никуда от родной земли не уйду. Остаться — не значит покориться». И мальчику показалось, что дед прав.

На запасный путь пришел товарный состав. Ваня взглянул туда, где стали вагоны, и почему-то подумал: «Не отец ли приехал?»

— Сад берегите. Приедем, поставим на собрании отчет, — перебила Ванину мысль Маша Ермакова. В это время к ним подошла ее мать.

— Маша, а ведь мы оставили дома на окне пакет. Что делать? Поезд скоро тронется. Не может ли кто-нибудь из твоих друзей сходить за пакетом? Он очень нужен.

— Я схожу, — вызвался Ваня.

— Вот и спасибо. Очень вам благодарна. Вы нас выручите.

Предчувствие Вани оправдалось. Товарный состав привел Степан Васильевич. Получив разрешение сходить на полчаса в город для устройства своих дел, машинист почти бегом направился к дому.

Анна Алексеевна хотя и привыкла к неожиданным возвращениям мужа, обрадовалась, увидя его целым и невредимым.

— Где Иван? — спросил Степан Васильевич поздоровавшись.

— Не знаю, Степа. Ушел куда-то.

— Ну вот… Ведь говорил я, чтобы ждал. Где его теперь искать?

В комнату вошел дед.

— Отец, где Ваня?

— На станцию ушел, беженцев провожать.

— Ага! Ну я там его и найду, — успокоился Степан Васильевич. — Подожди, Аня, не хлопочи. Я тороплюсь.

Он сел и, внимательно разглядывая свои грязные руки, с трудом подбирая нужные фразы, медленно сказал:

— Ухожу я… Может быть, не скоро увидимся. Вы здесь с отцом остаетесь. Ванюшку я на паровоз возьму, пускай возле меня… Неизвестно, как тут будет.

Искоса взглянул на жену. Она стояла прислонившись к буфету, бледная, но спокойная. Степан Васильевич знал, что это спокойствие внешнее, а душа у нее рвется на части. Эта женщина умела сдерживать себя, и даже в самые трудные минуты ему не приходилось видеть слез в глазах жены. Степан Васильевич вытащил из кармана пачку денег, положил на стол и посмотрел на часы.

— Это получка. Возьми все, а себе я достану… Времени у меня только полчаса. Десять минут уже прошло. Надо прощаться.

Он встал. Анна Алексеевна подошла и положила руки на плечи мужа.

— Ну что ж… Прощай, Степа, — с трудом, но отчетливо выговорила она. — Не ждали, не гадали… — голос ее дрогнул и задрожал. — Верю, что увидимся. Об нас не тревожься — не пропадем.

— Ничего, ничего, Анюта. Ты у меня молодец. Держись крепче. Горе в народе такое — глазом не окинешь.

— Это верно, — вполголоса подтвердил дед.

Анна уже успела взять себя в руки. Она попрощалась как обычно, словно провожая мужа в очередной рейс, и только когда хлопнула дверь и мимо окон промелькнула его тень, Анна покачнулась.

Шатаясь и цепляясь руками за стулья и стены, она с трудом добрела до кровати и повалилась почти без чувств.

Дед, проводив сына, вернулся в комнату и сел у изголовья ее постели.

— Худо, Анна? Может, воды принести?

Она медленно повернула голову и еле слышно прошептала:

— Спасибо, дедушка. Отойдет сейчас. Сердце чего-то захлестнуло и голову ломит.

* * *

Толпа на станции сильно поредела, но Вани нигде не было видно. Знакомые, которых спрашивал Степан Васильевич, отвечали, что мальчик недавно был тут.

Время истекало. Машинист уже потерял всякую надежду, когда заметил Машу Ермакову с двумя подругами.

— Девчата, вы не видели моего Ванюшку?

— Он пошел в город, — ответила Маша. — Скоро должен прийти.

— Скажите ему, девочки, что я приехал… Чтобы он сейчас же шел к паровозу. Вон, видите, на третьем запасном стоит?

— Хорошо.

— Обязательно скажите. Очень я вас прошу, — умоляюще попросил он.

— Конечно, скажем. Не беспокойтесь, Степан Васильевич.

Перепрыгивая через рельсы, побежал машинист к своему паровозу. Его уже ждали. Путевка была готова и истекало время стоянки. Степан Васильевич еще несколько минут затягивал отправление. Паровоз шипел, пускал клубы дыма и пара, но не трогался с места. Главный два раза нетерпеливо давал свистки и, наконец, пошел к паровозу.

— Ты чего тянешь? Ни тпру, ни ну!

— Сейчас поедем, — буркнул в ответ Степан Васильевич.

— Давай трогай. Загонят за сборным.

— Не загонят. Я наверстаю.

Степан Васильевич взглянул на часы. Тянуть больше было нельзя. Последний раз тоскливо посмотрел он на платформу, где в наступивших сумерках копошился народ. Не отделилась ли от них одинокая фигурка мальчика и не бежит ли она к паровозу? Нет. Никого.

С большим пакетом подходил Ваня к станции, когда какой-то паровоз протяжно, тоскливо загудел, словно прощаясь с родным городом. У мальчика ёкнуло сердце: «Это отец!» Он прибавил шагу. У дверей вокзала его поджидала Маша.

— Ваня, твой папа здесь. Велел тебе бежать к паровозу…

Дальнейшее мальчик не слышал. Сунул пакет в руки Ермаковой и бросился на платформу.

Поздно. Сигнальный огонек последнего вагона был уже далеко.

 

Немцы

Всё следующее утро, после отъезда отца, Ваня ходил грустный и расстроенный. С одной стороны, как будто и хорошо, что он остался с матерью и дедом в родном домике. С другой стороны, было жаль отца. Увидит ли он его?

Дед с утра отправился в монастырский сад. Когда Ваня понес ему обед, то обратил внимание на какую-то особенную тишину в городе. Прохожие почти не встречались. Окна, несмотря на жару, были закрыты. Радио молчало, и только в стороне станции чувствовалось оживление. Поезда проходили один за другим, через каждые полчаса.

Дед накладывал на яблони липкие пояса, чтобы на деревья не лазали муравьи и другие насекомые. Ему помогали двое кружковцев из старших классов.

Один из них, Володя Журавлев, долговязый, худой, в больших очках, славился в школе, как самый начитанный и самый застенчивый парень. Ходил он прямо, почти не сгибая колен, и в младших классах его дразнили «Вова не сломайся». В кружок он вступил не сразу, а долго расспрашивал мичуринцев о цели кружка. Но когда наконец решился и пришел на занятия, то стал самым аккуратным учеником Василия Лукича.

Старик к нему чувствовал особую симпатию за трудолюбие.

Володя всегда приходил первым и уходил последним.

Второй была Аля Горелова, полная, неповоротливая, любопытная и очень смешливая девочка. Аля с Вовой жили на одной улице, и поэтому их часто видели вместе. Ваня присоединился к работающим.

— Аля, что ты делаешь? — испуганно спросил Ваня, останавливаясь около работающей девушки.

— А что? Разве не так?

— Ты же яблоню испортила. Она теперь засохнет.

— А что я сделала?

— Ай-яй-яй!

— Ты скажи, Ваня… Я же первый раз… — начала она виновато оправдываться. — Как Василий Лукич сказал… Может быть, я не поняла?

Видя, что девушка всерьез испугалась, Ваня не выдержал и засмеялся.

— Я пошутил. Работай, работай. Я хотел тебя испытать.

— Ну и что? Испытал? — улыбаясь, спросила она.

— Испытал. Делаешь, а сама не знаешь, чего делаешь. Зачем ты мажешь?

— Извините, пожалуйста. Знаю. Чтобы всякие букашки не ползали. Они полезут наверх и прилипнут.

— Ну, правильно… — снисходительно сказал «садовод» и направился к деду.

Когда старик заканчивал обед, в сад прибежал запыхавшийся, весь в пыли Гриша Трубач.

— Василий Лукич, что на шоссе делается! Красная Армия идет… С пушками, на машинах, пешком, лошадей, повозок… не сосчитать.

— Куда идет? — спросил дед.

— Сюда, — показал Гриша рукой на восток.

— Раненых везут и сами идут перевязанные, — торопливо рассказывал Трубач. — На шоссе места нехватает. И беженцы на телегах. А скота сколько гонят!.. И вдруг над ними самолет пролетел, немецкий. И стрелял из пулемета прямо по беженцам…

Ребята бросили работу и с волнением слушали Гришу.

— Начали тут по самолету стрелять и прогнали его. А народ опять пошел и пошел…

Дед опустил голову на грудь. Ваня боялся поверить этой ужасной правде. Шоссе было совсем рядом… Значит…

— Ну, ладно, ребята, — сказал дед поднимаясь. — Будет срок, мы заставим повернуть немцев в обратную сторону. За всё кровью своей заплатят. А нам держаться надо.

Спокойный тон и уверенные слова деда успокаивали ребят. Они верили деду. И все-таки сердце мальчиков больно сжималось. Им хотелось быть там, где гремели пушки, где сражались с врагом.

— Нам и здесь работы хватит, — угадывая их мысли, сказал дед.

Неожиданно вдали загудел мотор. Гул быстро нарастал, и над их головами низко пролетели два самолета.

Баня успел разглядеть желтые кресты на крыльях, похожие на пауков.

— Дед, немцы! — крикнул он.

Самолеты окрылись, и скоро до них донеслись глухие удары взрывов. Кружковцы собрались около учители.

— Надо кончать работу. Никак бомбы кидает, — сказал парик, прислушиваясь к взрывам.

— Василий Лукич, а как завтра?

— Завтра? Завтра посмотрим…

Взрывы были слышны со стороны станции, и ребята быстро зашагали туда. В том же направлении спешили многие жители города.

Выйдя на улицу, ведущую к станции, ребята увидели столб дыма.

— Пожар! — сказал Трубач и побежал.

Скоро под ногами захрустели стекла.

— Ваня, смотри: от сотрясения лопнули, — сказал он на бегу.

В домах, расположенных около станции, вылетели все стекла.

Из четырех сброшенных бомб одна попала в состав с фуражом, остальные разорвались в стороне, на пустыре, и никаких повреждений не причинили.

Сено горело ярким пламенем, и к горящему вагону нельзя было подступиться.

На путях распоряжался Ванин сосед Петр Захарович. Он размахивал руками и что-то кричал.

По соседней колее, за горевшим вагоном, пришел маневренный паровоз. Головные вагоны увели вперед, затем сцепили вместе с задними, и поезд ушел. На путях, против станции, остались сошедшие с рельс и развороченные бомбой два горевших вагона.

— Теперь точка! Станция закрыта! — громко сказал Петр Захарович, подходя к собравшимся.

Ваня вернулся домой, когда уже стемнело. Мать сидела за столом, а дед молча ходил по комнате из угла в угол, по временам вытаскивая табакерку.

— Что на станции, Ваня? — спросил он у внука.

Волнуясь, сбивчиво мальчик рассказал обо всем, что видел.

Старик внимательно слушал Ваню и покрякивал от обиды и горечи.

— Ничего, ничего, — сказал он, когда Ваня замолчал. — Всё в счет пойдет. За всё рассчитаются. А нас с земли не сгонишь.

— Выдержим, — согласилась мать. — Я только за Ваню беспокоюсь.

В эту ночь мало кто спал в городе. Война вплотную подошла к улицам и домам. Ее дыхание и страшную опасность, нависшую над родной страной, почувствовали все.

На следующее утро большинство горожан, словно сговорившись, вышли с лопатами на свои огороды и принялись рыть убежища, а те, кто успел выкопать раньше, начали их оборудовать.

Бумажные полоски на окнах домов, наспех наклеенные в начале войны, переклеили более тщательно.

Каждая улица выставила дополнительных дежурных, на всех перекрестках повесили сигналы химической и воздушной тревоги.

Издалека доносились глухие раскаты орудийных выстрелов.

В городе сбились отряды ополченцев, которые готовились к бою.

С утра до вечера шла тренировочная стрельба из винтовок.

Всё произошло не так, как ожидалось.

Большая территория, куда входил район, неприятелем была отрезана клином. Боёв в городе не было, и глухая канонада, доносившаяся три дня, походила на далекие раскаты грома. Отряды ополченцев ушли в леса к партизанам.

Немцы приехали днем на мотоциклах, машинах и сразу разошлись по домам искать красноармейцев или, как они говорили, «зольдат».

Но солдат в городе не обнаружили и за неимением их напали на кур, гусей и поросят.

К вечеру немцы уехали, оставив в городке только комендантский патруль.

К Морозовым зашел старик Пармен, бывший раньше сторожем при монастырском саде.

— Кого я вижу! Вот уж не ждал, — приветливо встретил его Василий Лукич. — Я думал, ты позабыл, как меня и звать.

— Я на тебя сердца не имею, Лукич. Кто сейчас обиду друг на друга держит? Характер у меня не такой.

— Ну, тогда садись к столу, гостем будешь. Чаю попьем, если не сердишься.

— За правду сердиться нельзя. Я так рассуждаю. Кто за правду зло таит, — последний человек.

— Ну ладно. Не стоит вспоминать. Что теперь делаешь? — спросил Василий Лукич.

— Сторожу склад, а что теперь делать, ума не приложу, — смущенно сказал Пармен. — На складе много добра лежит, а ключи у меня.

— Как же немцы не тронули?

— Не успели. Двери на складе железные, скоро не сломаешь. Пришли трое… туда, сюда. Постучали, покричали по-своему, а в это время у соседки как раз поросенок завизжал. Они туда! А потом уехали. Сейчас главное — в городе верных людей найти, с кем бы посоветоваться можно. Кто-нибудь из коммунистов в городе остался. Вот я решил с тобой поговорить.

— А я разве коммунист?

— Нет… да я так… по старой памяти. Ты человек с головой.

— Коммунистов ты плохо искал, брат. А что у тебя на складе лежит?

— Известно что: товар. Продукты есть.

— Твоя святая обязанность — не давать немцам добро, — сказала Анна.

— Как же я могу не давать? — горячо говорил старик. — Придут немцы, ключей не спросят. Сломают, и всё. Они сегодня кур ловили, не спрашивали, чьи они.

— Тогда уничтожить, как Сталин велел.

— Думал и так, да рука не поднимается. Народное добро, народу бы и раздать.

Василий Лукич встал и, как всегда в минуты волнения, заходил по комнате. Он долго ходил взад и вперед, нахмурив брови.

Положение у Пармена создалось весьма затруднительное, и было над чем задуматься. На складе лежало государственное добро, и если не принять мер, оно неизбежно попадет в руки врагов. Не получив распоряжений, сторож растерялся и не мог решить самостоятельно, что ему делать.

— Ладно, Пармен! — сказал Василий Лукич, останавливаясь против сторожа. — Раз пришел ко мне, должен я тебе дельный совет дать. Пойдем!

Сторож обрадовался и, не расспрашивая, куда и зачем итти, допил свой чай, перевернул стакан и поднялся.

* * *

Наступила ночь. Ваня лежал одетый, прислушиваясь к ночным шорохам, готовый каждую секунду вскочить и открыть деду дверь.

События последних дней были так невероятны, что сколько бы мальчик ни думал, они никак не укладывались в голове.

Вопросы назойливо, как комары, кружились в голове, и он не мог их отогнать.

Зачем немцы пришли сюда? Что им надо? Почему они убивают, жгут, ломают, грабят? Ведь за это полагается судить и строго наказывать.

Звонкий лай Муфты прервал его размышления. Мальчик прислушался и по лаю определил, что собака чует чужого человека. Некоторое время он ждал, но Муфта не успокаивалась и продолжала лаять. Ваня вышел в сад.

— Муфта, чего ты?

Собака оглянулась и, не переставая отрывисто лаять, побежала к бане, стоявшей в конце сада у изгороди. За баней находился пустырь, заросший кустарником, крапивой и репейником. Мальчик пошел за собакой. Ночь была светлая, но как он ни вглядывался по направлению, которое указывала Муфта, никого не видел.

— Ну что ты? Никого там нет.

Собака не унималась. Вдруг сквозь лай Ване послышался человеческий голос.

— Тихо, Муфта! — прикрикнул мальчик на собаку. — Тебе говорят, тихо! Иди сюда!

Он взял ее за ошейник, и она замолчала.

— Ваня, ты один? — тихо спросил очень знакомый мужской голос.

— Один.

— Немцев у нас нет?

— Нет.

Кусты зашевелились. Муфта вырвалась и бросилась навстречу двум фигурам, приближающимся к изгороди.

— Подержи собаку.

Ваня, всё еще не узнавая говорившего, снял с себя ремень и зацепил его за ошейник собаки. Через изгородь перелезли два военных человека. Когда первый подошел к мальчику вплотную, тот наконец его узнал.

— Николай Павлович!

— Тише, Ваня. Никто не должен знать, что мы здесь. Вот это и есть «Ваня садовод», гордость нашей школы, — сказал он спутнику.

Низенький, широкий человек, лица которого в темноте нельзя было разобрать, подошел к мальчику, протянул руку и сиплым от усталости голосом сказал:

— Здравствуй, дружок.

— Василий Лукич дома? — спросил вполголоса учитель.

— Нет. Он ушел вечером куда-то и всё еще не приходил.

— Так. Надо будет его подождать. Устали мы, «садовод», еле на ногах стоим.

— Так пойдемте домой.

— Нет. Домой нам нельзя. Ты нас пока спрячь подальше, где бы вздремнуть можно, а придет дед, пришлешь его к нам.

— Куда же вас спрятать? — озадаченно спросил Ваня. — Знаете что?.. Если на сеновал?..

— Хорошее место. Там один выход?

— Выход-то один, но можно к корове в ясли спуститься или в окно…

— Отлично. Веди нас, дружок, — сказал второй мужчина.

Ваня пошел вперед, придерживая Муфту, которая молчала, но издали принюхивалась к неожиданным посетителям.

— Собака не выдаст?

— Нет. Она умная. Видит, что вы худого ничего не делаете, и молчит. Иди на место!

Он отвязал собаку, и она послушно побежала под окно дома, где рос «новый сорт».

Приблизившись к небольшому сарайчику, в котором стоила корова, Николай Павлович обошел его кругом, намечая путь на тот случай, если придется незаметно уходить.

— Помни, Ваня. Ты нас не видел. Только, деду скажи про нас, — прошептал Николай Павлович, когда они забрались на сеновал. — Если немцы нас найдут — это хуже смерти. Теперь шагай домой как ни в чем не бывало.

— А вы есть не хотите?

— Пока нет, а потом видно будет. Мы спать хотим, дружок. Двое суток не спали.

Ваня спустился вниз. Несколько минут постоял на дворе.

В городе было удивительно тихо. Даже на станции словно всё вымерло. На горизонте еле заметным пучком красного света колыхалось зарево далекого пожара. На сеновале уже похрапывали заснувшие гости. Слышно было, как жевала корова.

Ваня вернулся в комнату и, не в силах усидеть на месте, начал ходить из угла в угол, как это делал отец, когда волновался. Он ходил и думал об этих людях, которые с опасностью для жизни пробрались в город. Ему казалось, что всё равно не заснет всю ночь, но когда он прилег, то уже через пять минут не слышал, как в комнату осторожно вошла мать. Подперев голову ладонью, она долго смотрела в лицо сына. По щекам ее катились крупные слезы.

* * *

Когда Ваня открыл глаза, солнце сильно припекало ноги, а дед сидел у стола и, опустив очки на нос, читал кружковские записи, оставленные Машей Ермаковой.

Мальчик вскочил с кровати.

— Дед… ты давно пришел?

— Давненько.

— Я заснул, кажется… Послушай, что я тебе скажу. У нас на сеновале гости спят. Иди туда.

— Никого там нет, Ваня. Приснилось тебе чего-то…

— Какое приснилось! — рассердился мальчик. — Николай Павлович там. Иди, говорят!

— Только что корове пойло носил, никого там нет. Сходи сам посмотри, — лукаво сказал дед.

Ваня побежал на сеновал. Там никого не было. Что за история? Он обшарил все углы. Гости словно провалились. Неужели ушли, не дождавшись деда?

— Ну что? Кто там есть? — спросил всё так же лукаво дед, когда расстроенный мальчик вернулся назад.

— Никого. Значит, ушли.

— Я говорю, что приснилось тебе.

— Какой там сон, дед! Сколько сейчас времени?

— Одиннадцатый час.

— Ой!

— Вот тебе и ой! Всё проспал.

— Ты их видел?

— Кого?

— Николая Павловича?

— Да проснись ты, Ванюшка. Николай Павлович, как война началась, в армию ушел.

Ваня обиделся и замолчал. Он чувствовал, что дед скрывает от него правду, и решил подождать, пока старик сам не расскажет, но ошибся. Василий Лукич ни разу не вспомнил об этой истории, и Ваня о ней узнал почти через год от самого Николая Павловича.

Молчал дед и о своем ночном походе со складским сторожем Парменом. На вопросы внука отвечал, что засиделся у старика до утра, вспоминая молодые годы.

 

Урожай в плену

Придерживая автомат левой рукой, немецкий часовой медленно ходил вдоль монастырской стены. Дойдя до угловой башни, он останавливался, оглядывался по сторонам и тем же качающимся шагом направлялся обратно.

Спрятавшись в штабелях кирпича, следили за ним трое ребят. Между ними и часовым лежала большая поляна, поросшая низкой травой и пересекаемая дорогой.

— Никак не подойти! Обязательно заметит! — прошептал Володя Журавлев.

— Да, — согласился Ваня. — Ни одного кустика, негде спрятаться.

— А если ползком? — предложил Трубач.

— Ты скажешь!.. Он тебя из автомата как резанет…

— Ну, тогда лучше ночью.

— Ночью опасно. Они все время ездят по дороге, возразил Володя. — Вот если бы с реки, через калитку попасть? Там никого нет.

— Так в чем дело?

— А в том, что калитка заперта. Ее надо из сада открыть и тогда можно ходить сколько угодно.

Часовой зашатал обратно, и ребята замолчали. Они уже не первый раз пытались пробраться в свой сад. В монастыре расположилась немецкая воинская часть, полиция, комендатура, и около монастырской стены круглые сутки ходил часовой. Первый раз ребята пробовали пройти в сад, попросив разрешения у часового. Но немец не стал с ними разговаривать и, угрожая автоматом, прогнал их.

Первая неудача не остановила ребят. Володя с Ваней решили проникнуть в сад со стороны реки, но калитка оказалась закрытой изнутри, а перелезть через стену нечего было и думать. Нужна какая-то «воинская хитрость», как выразился Володя.

— Знаете что! — нерешительно начал Ваня, когда часовой повернул к воротам. — Одному надо обойти кругом и ждать около угла. Другому сидеть здесь на карауле и махать кепкой, когда можно бежать, а третьему задержать немца. Понятно?

— Ничего не понятно, — сказал Гриша.

— Погоди, Гриша. Я, кажется, понял. Ваня, расскажи подробней свой план.

— Чего тут не понять? — уже уверенно сказал Ваня. — Например, Трубач обойдет кругом и спрячется за углом у башни. Ты, Володя, будешь сидеть здесь и, когда немец пойдет в ту сторону, махни Трубачу платком, и он сразу побежит к этому углу и потом в сад.

— А ты?

— Не перебивай. Я выйду с той стороны. Когда немец подойдет к воротам, буду у него спрашивать про что-нибудь. А ты успеешь перебежать в сад.

— Т-с-с… — зашипел Гриша.

На дороге показался человек в хромовых сапогах, военных брюках, в пиджаке и с галстуком. На рукаве была повязка.

Ребята сразу узнали Леденцова.

— У-у-х! Гадюка ползет, — прошептал Трубач.

В начале войны Леденцов куда-то исчез, но вскоре после прихода немцев он неожиданно появился в городе живой и здоровый. Леденцов устроился работать в комендатуре. С этих пор он резко изменился. Его походка и все движения стали медленными и важными. Слова он произносил раздельно, цедя их сквозь зубы. Видимо, он кому-то подражал.

Леденцов прошел по дороге в нескольких шагах от ребят, задержался на минуту около часового и скрылся в воротах монастыря.

— Вот я бы про него и спросил, — сказал Ваня.

— А если тебя пропустят туда? — спросил Володя, поняв мысль приятеля.

— Ну так что!.. — сказал Ваня, но сейчас же спохватился. — Нет, лучше пускай сам выйдет к воротам на улице.

Ребята пошептались еще минут пять и принялись действовать. На месте остался Володя. Через полчаса он заметил крадущуюся вдоль стены фигуру Трубача и дал сигнал Ване. Тот ровным, спокойным шагом вышел с противоположной стороны и направился к часовому.

Немец сразу заметил мальчика и, не доходя до угла, повернул назад. Володя от волнения задерживал дыхание. Сердце в груди колотилось, словно собиралось выскочить.

Наступал самый опасный момент. Немец, не оглядываясь, шел к Ване. Володя махнул кепкой. Припадая к земле, Гриша бросился вперед, завернул за угол и скоро оказался в нише, где была дверь.

«Только бы не скрипнула», — подумал Володя, и, словно в ответ, раздался протяжный стон ржавого железа. К счастью, немец не обратил внимания на этот звук. Он подозрительно и сосредоточенно смотрел на Ваню.

Еще несколько секунд, и Трубач скрылся за дверью. Теперь Володя начал наблюдать за Ваней. Он видел, как тот вежливо снял кепку, поздоровался с немцем и заговорил. Володя снова затаил дыхание, приложив к уху ладонь. Ему казалось, что он слышит голос приятеля, но, конечно, это было ошибкой. Немец замахал рукой, и Ваня, поклонившись еще раз, начал пятиться назад.

Как раз в этот момент на дороге показалась легковая машина. Часовой быстро отошел к воротам и замер.

«Вот повезло-то, — подумал Володя. — Приехала бы машина чуть раньше, или задержись Трубач на несколько минут, и всё бы пропало».

Минут через десять послышался осторожный голос Вани:

— Володя! Пошли, что ли?

Прячась среди кирпича, мальчики вышли к забору и переулками, в обход, направились к речке.

— Трубач быстро проскочил.

— Я видел, — сказал Ваня. — Я всё боялся, что калитка закрыта или часовой оглянется.

— А что говорил немец?

— Не знаю. Бормотал чего-то по-своему… Них, них…

Взволнованные, они молча дошли до Косой улицы. Сокращая путь, мальчики перелезли через ветхий забор заброшенного огорода. Вот и речка. За поворотом широкой полосой белела монастырская стена. Здесь опять нужна осторожность. Ребята вошли в кустарник, росший на берегу, и, не спуская глаз с калитки, выходившей к реке, остановились.

— Вроде никого… — сказал Ваня.

— Пойдем потихоньку.

— А вдруг кто-нибудь смотрит с башни?

— Из кустов не надо выходить, пока за откосом не скроемся, — предупредил Володя.

Продираясь через кусты, приятели двинулись вперед. Через полчаса они стояли на лугу, где весной было проведено первое собрание мичуринцев. Черный круг земли, где тогда горел костер, не успел еще зарасти травой.

Послышался легкий свист. Гриша стоял в нише калитки и махал рукой.

— Ну как? — спросил Володя, когда они перебежали поляну. — В саду кто-нибудь есть?

— Никого.

— А в сторожке?

— И в сторожке никого, и в сарае. Я всюду заглянул, — торопливо говорил Гриша. — Часовые у них только за стеной снаружи. А в саду-то что делается! Ой-ой-ой! Идемте скорей. Дверь закрывайте.

Наконец-то они в саду.

Лето подходило к концу. Немцы еще не успели снять урожая, и ветки яблонь гнулись от тяжести плодов. Зеленые, с легким матовым налетом белого пушка, желтые, желтоватые с красным румянцем на солнечной стороне, красные с полосками яблоки висели на ветках.

Забыв об осторожности, ребята пошли по рядам деревьев зачарованные, словно они попали в заколдованный сад.

Не верилось, что их скромный труд так щедро оплатит природа. Много ли они успели сделать за одну весну? Подрезали сушь, взрыхлили землю да подкормили навозом.

Ваня знал много сортов, но здесь их оказалось еще больше, и он с таким же восторгом разглядывал неизвестные ему плоды. Каких только по форме яблок тут не было!.. Круглые, как шарики, плоские, как репки, удлиненные, вытянутые книзу.

— Вот так урожай! — сказал он, останавливаясь около знакомого дерева, с которым долго сам возился весной.

Вокруг деревьев лежало много упавших яблок. Они были самого различного вкуса: пресно-сладкие, с легкой кислотой, кислые. Одни мучнистые, другие сочные. И аромат их был различный.

— Вот бы Машу Ермакову сюда, — сказал Володя. — Ей так хотелось видеть, как яблоки наливаются.

— Ваня, иди сюда. Попробуй-ка! — крикнул в стороне Гриша.

— Тише ты! — остановил его Володя. — Услышит часовой!

— На, возьми. Вот яблочко, так яблочко! — сказал он, приближаясь к приятелям и передавая по желтоватому яблоку с мелкими белыми крапинками.

Ребята взяли яблоки; откусили и переглянулись.

— Как сахар! Верно? — спросил Гриша.

— Это «черное дерево», — сказал Ваня.

Яблоко было удивительно сладкое, без всякой кислоты.

Гриша вытащил из-за пазухи еще одно некрупное яблоко с румянцем сбоку.

— Вот, смотри, Ваня, этих яблок здесь больше всего, а есть невозможно. Зубы поломаешь. И кислые, скулы воротит. Наверно, дикие. Да?

Ваня взял яблоко. По форме это был какой-то «синап».

— Сейчас их не едят, — пояснил он. — Это зимний сорт. Их надо положить в подвал, и они к зиме дозреют. Вот тогда и попробуй. Они могут лежать до нового урожая и не испортятся.

Ребята снова разошлись по саду, прячась в высокой траве.

Скоро раздался тихий призывный свист Володи.

Когда Ваня разыскал товарищей, то увидел на их лицах полное недоумение. Они стояли около большой раскидистой яблони. Молодой «садовод» взглянул на дерево и понял удивление друзей.

На одной ветке висели длинные желтые яблоки, а рядом, на другой, круглые красные. Ниже прилепились маленькие полосатые, на короткой ножке, а за ними виднелись зеленые, похожие на грушу.

— Что за чудеса! Ваня, что это за яблоня? На одном дереве и всё разные яблоки. Мы с Трубой считали, считали и спутались. Штук тридцать разных насчитали.

— Это привитые сорта, — пояснил Ваня. — Раньше садоводы так делали: получат какой-нибудь новый сорт и привьют черенок в крону взрослого дерева, а потом смотрят. Если хороший, то они его размножают.

Обошли весь сад. Ребята сели под тень одного из деревьев.

— Что же теперь будет, товарищи? — сказал Ваня.

— А что? — спросил Гриша.

— Неужели весь урожай немцам достанется? Мы ведь хозяева сада. Нам это и решать.

— А сейчас Валька Леденцов будет наши яблоки жрать, — со злобой сказал Гриша.

— Надо что-то делать, — задумчиво произнес Володя.

Они долго сидели под яблоней, но придумать ничего не могли. Такое количество яблок под носом у немцев на себе не вынесешь.

— Знаете что? — сказал Ваня. — Надо с дедом поговорить. Он у меня толковый.

Так и решили.

 

Сбор урожая

В глазах у старика блеснули озорные искры, когда он выслушал внука.

— Да! Никуда это не годится… — согласился он. — Чтобы немцы наши яблоки ели!

Минуты три Василий Лукич молчал, разглядывая что-то в окне.

— Стало быть, заднюю калитку вы открыли? — спросил он, не отрываясь от окна. — Конечно, за это вас драть полагается, но раз всё благополучно обошлось, то ничего. Похвально.

— Мы думали, дедушка… хорошо бы на лодке по речке яблоки увезти, — робко сказал Ваня.

— Не годится… Увидят. Ложись пока спать. Утро вечера мудренее.

Василий Лукич ушел к бывшему сторожу сада, а Ваня разделся и лег в кровать. Спать не хотелось. Закрыв глаза, он видел перед собой яблоки всех цветов, размеров и форм. «Откуда взялось так много сортов?» — думал он. «Природа — закрытая книга», — вспомнил он слова Мичурина. Скоро ли люди научатся свободно читать ее? Это не так просто. Но как, наверно, интересно, когда человек прочитает новую страницу. Еще одна тайна сделается известной. Открытие электричества, радио — это всё прочитанные страницы из книги природы, о которой говорил Мичурин. Но как всё еще мало знают люди! Вот когда он держал маленькое семечко в руках, то знал, что из него вырастет яблоня. И только. А какие на ней будут плоды, об этом ему никто не скажет. Это пока закрытая для него страница. Но он ее прочтет обязательно.

Мысль задержалась, и перед глазами появилось кудрявое деревцо. За лето его яблонька дала сильный прирост, и новые ветки хорошо одеревенели.

В конце июля, когда в деревьях начинается второе сокодвижение и закладываются плодовые почки, Ваня основательно подкормил яблоньку. Каждый год мальчик ждал, что вдруг весной распустятся цветы и он узнает наконец, какой сюрприз приготовила ему природа.

Муфта несколько раз добродушно тявкнула, и сейчас же раздался стук в дверь. Значит, пришел кто-то знакомый. «Неужели дед вернулся? Почему так скоро?» — подумал Ваня.

— Сынок, к тебе пришли! — услышал он голос матери, и сейчас же в комнату вошли Гриша и Володя.

— Ты уже спишь? — удивленно сказал Гриша.

— А мы, знаешь, не утерпели, — продолжал Володя. — Говорил ты Василию Лукичу про яблоки?

— Конечно.

— Ну, и что же, не ругался?

— Нет. Похвалил даже. Пошел с кем-то советоваться. Сказал к Пармену, а я думаю, что хитрит, — сообщил Ваня. — Ребята, а как же вы обратно пойдете? Поздно будет.

— Как-нибудь проберемся, — небрежно ответил Гриша.

— Опасно. Нарветесь на немцев. Знаете что? Пойдемте на сеновал все вместе спать, — предложил Ваня.

Приятели охотно согласились. Захватив с собой одеяла, подушки, выскочили на двор и через несколько минут, толкаясь в темноте, принялись устраиваться на ночлег.

Приятели улеглись и вполголоса повели беседу.

— Знаешь, Ваня, я сегодня пришел домой и думал, — мечтательно говорил Володя. — Ведь нашего урожая хватило бы на всю школу. Если бы не война, Николай. Павлович праздник урожая устроил бы. Девчонки бы пирогов с повидлой напекли.

— Да-а… — в том же тоне продолжал Гриша. — А потом бы на зиму заготовки сделали. Джемы, повидлы, пастилы, мармелад и соки всякие. Красота! Каждый бы день на завтрак чего-нибудь подавали. Правда?

— Еще бы!.. — согласился Ваня. — Я вот только удивляюсь, почему люди так мало занимаются садоводством? Кушать фрукты любят, а всё ждут, чтобы для них кто-нибудь другой вырастил.

— Дядя! — насмешливо подтвердил Володя.

— Вот бы все ребята Советского Союза занялись разведением садов и каждый бы вырастил пять или семь яблонь. Сколько бы яблок было! — Гриша вскочил на ноги.

— Правильно! Здорово получится. Десятилетний мальчик посадит около дома яблоню, а когда кончит школу, пожалуйте, кушайте яблочки. А когда студентом будет, то каждую осень ему яблоки будут посылать. А когда кончит вуз, яблок не обобраться. Знаете что, ребята? Давайте напишем в газету письмо… Товарищ Сталин нас поддержит. Вот увидите. Пускай в школах введут новый предмет: садоводство. Выпустят учебники. И при каждой школе пускай разводят для практики свой сад.

— А немцы? — глухо сказал Володя.

Гриша осекся.

— Да! Проклятые немцы всё сорвали.

Настроение у друзей испортилось, но не надолго. Любимая тема снова возникла.

— В старых книгах написано, — начал Ваня, — что самые опасные враги фруктовых садов — ребята.

— Это, значит, мы, — сказал Володя.

— Они ломают сучья, сдирают кору, когда лазают по деревьям.

— Это верно! — согласился Гриша. — А разве сейчас не портят? Портят!

— Насчет письма ты хорошо, Гриша, сказал. Надо сделать ребят не врагами, а друзьями сада. А немцы? Не навсегда же они пришли. Прогонят их. Дед говорит: «Подожди, такую им баню дадут, почище чем Наполеону».

— Ваня, а почему сторона яблок, обращенная к солнцу, краснеет? — неожиданно спросил Володя.

— Не знаю. Наверное никто этого еще не знает, — ответил Ваня.

— А почему ты думаешь, что от солнца? — спросил Гриша.

— Я заметил. На некоторых яблоках даже листочки отпечатались.

— Ну да? — недоверчиво сказал Гриша. — Верно он говорит?

— Верно, — подтвердил Ваня. — Ты можешь даже такую штуку сделать. Вырезать буквы и прилепить на яблоко, пока оно не покраснело. Буквы отпечатаются.

— Интересно! Это я обязательно когда-нибудь сделаю.

Наконец установилась тишина, и скоро все засопели носами.

Когда совсем стемнело, вернулся дед. Он долго шагал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Потом прошел к Анне и просидел у нее до полуночи.

* * *

Ребята проснулись рано.

— Ваня, а ведь я матери не сказал, что здесь ночую. Будет мне баня, — беспокойно сказал Гриша.

— Я тоже не сказал. Идем скорей по домам.

Ребята быстро оделись.

Узнав, что дед лёг поздно, ребята решили сходить домой, с тем чтобы вернуться днем.

Проводив приятелей, Ваня принес воды, приготовил для плиты дров и спустился под пол, где они с дедом укладывали урожай яблок своего сада. На полках в несколько рядов лежали фрукты, переложенные соломой. Аромат от них разливался кругом и даже проникал кверху, через щели пола. «Лучше всяких духов», — подумал мальчик и принялся за дело.

Было приятно брать в руки крепкие холодные яблоки и укладывать их рядами.

— Ванюша! Ты там, что ли? — крикнула сверху мать.

— А что?

— Иди-ка, дед зовет.

— Сейчас.

Ваня закончил ряд, прикрыл его соломой и поднялся наверх. Василий Лукич сидел у стола и ел холодную курятину.

После прихода немцев старик понял, что живности пощады не будет. Посоветовавшись с невесткой, он в один день зарезал поросенка и всех кур и посолил мясо. Оставили только корову, боясь, что мясо в жару испортится.

— Садись, Иван! — серьезно начал дед. — Говорил я вчера с одним человеком, и вот какое дело мы надумали. Пока не поздно, надо урожай снять и спрятать…

— А куда?

— Я полагаю, что если немцы хватятся, то будут искать где-нибудь подальше. Подумают, что по речке сплавили, или что другое. Уж во всяком случае из сада вынесли. А мы их перехитрим. Спрячем у них под носом.

— В подземный ход?

— Зачем в подземный!.. Просто в подвал, где монахи яблоки хранили. Только колечко у люка надо вывернуть и вход замаскировать получше.

— Правильно, дедушка. Как это мы не додумались!

— Ну, а теперь слушай. Ночью работать в саду опасно и темно. Лучше в сумерках. Трава там высокая, говоришь?

— Выше пояса.

— На худой конец по траве ползком, в калитку выскочим. Собери ребят сегодня к вечеру. Пусть встретятся в кустах на отмели. Предупреди, чтобы платки с собой взяли. Я им рот завяжу, — пошутил дед.

— Зачем? — не понял Ваня.

— А чтоб ни одного слова сказать не могли. Действуй, внучек. Скажи им, чтобы захватили с собой по мешочку.

Со всеми предосторожностями собрались ребята на берегу речки, в кустах, недалеко от монастырской стены. Володя наблюдал за дорогой в город, откуда ждали появления Василия Лукича.

— Если немцы начнут стрелять, чур не бежать, — шопотом начал Ваня. — Это хуже всего.

— А что делать, Ваня? — спросила с тревогой Аля.

— Закапывайся в землю поглубже, тогда никакая пуля не достанет.

— А как?

— Руками. Ногти у тебя есть?

— Ты шутишь?

У Али сделались круглые глаза. Она с испугом смотрела на мальчиков, не зная, верить им или нет.

— Если трусишь, то лучше не ходи.

— Нет! Нет! Я ничего, — нерешительно произнесла она.

— Довольно вам, — вмешался Володя.

Сбоку послышался шорох. Ребята притаились. Шорох приближался, и скоро из кустов вышел Василий Лукич, а следом за ним Пармен и Анна Алексеевна.

— Вот и они, — сказал садовод. — Слышу, бормочут. Ну что, ребята, никого не видно?

— Мама, а ты зачем? — спросил Ваня.

Вместо ответа она ласково погладила его по голове.

— Там никого нет, — сказал Гриша. — Василий Лукич, можно я на разведку пойду?

— Ты, Гриша, больно горяч. На разведку надо человека обстоятельного. Вот если Володя согласен…

— Разумеется, я пойду. Если в саду никого нет, я махну платком из калитки.

— Дельно, — согласился садовод.

Володя нырнул в кусты. Оставшиеся стали молча наблюдать за лугом, через который он должен был перебежать. Прошло пять минут.

— Не торопится, — проворчал обиженный Гриша. — Так он и до вечера в кустах просидит…

Еще несколько напряженных минут. Наконец фигура разведчика появилась на открытом месте перед стеной и скрылась за дверью калитки. Дед облегченно вздохнул.

— Ну, сейчас и мы тронемся. Мешки у всех есть? — тихо спросил он.

Ребята без слов показали скатанные в трубки мешки. Володя долго не появлялся.

— Чего он пропал? — снова заворчал Трубач. — Каждую травку осматривает. Не спряталась ли где-нибудь мышь…

— А по-твоему, раз-два и готово! В такой разведке, когда за других людей ответственность несешь, надо полностью увериться, — назидательно сказал ему дед.

Из кармана он достал маленький свисточек, сделанный из гусиного пера, или иначе «пищик», и спросил:

— Вот что, товарищи. Слышали вы, как рябчик пищит? Послушайте.

Он несколько раз тонко, по-рябчиному, свистнул в пищик.

— Анна будет на охране. Чуть что подозрительное, она свистнет несколько раз, а вы, как подкошенные, в траву валитесь. Понятно?

— А если коротко пискнет, — значит, всё спокойно… Дело серьезное. Часовые за стеной, и чтоб ни одного слова…

В этот момент из калитки появился Володя и смело замахал платком.

— Пошли, друзья. Кустами, кустами идите!

Когда Ваня входил в сад, ему почему-то казалось, что вчерашнее посещение было во сне и он увидит голые деревья, на которых растет немного мелких, зеленых, кислых яблок, и незачем было брать мешки.

Но вот он оказался в саду, и разноцветные яблони, склоняя тяжелые ветви, приветливо встретили его. В своем саду Ваня свободно разговаривал с яблонями и всегда получал ответ. Конечно, точных слов они не произносили. По шуму и трепету листвы он догадывался о тех словах, которые хотели сказать деревья. Мальчик глядел на старых знакомых, и ему чудилось, что он слышит их просьбу: «Возьми плоды. Они спелые. Нам тяжело».

Василий Лукич немного задержался у входа. Окинув взглядом ряды деревьев, он снял фуражку и погладил себя по затылку.

— Н-да! Благодать! — прошептал он, причмокнув языком.

— Много работы, — заметил Пармен.

— Что ж, потрудимся. Давайте за дело!

Обходом возле стены, чтобы не мять траву, прошли в сарай. Здесь всё попрежнему. Видимо, немцы мало интересовались садом и постройками или еще не успели найти им применение.

Отвинтить кольцо от люка оказалось не так просто. Этим занялся Пармен с Володей. Остальные, наметив дорогу, пошли в сад собирать урожай. Анна Алексеевна прошла к первой калитке и, спрятавшись за деревом, подала короткий сигнал. Работа закипела.

— Ешьте, ребята, наедайтесь. Теперь не скоро яблочек попробуете, — шопотом говорил Василий Лукич, когда они возвращались назад с полными мешками яблок и, высыпав их в подвал, присаживались передохнуть.

— Только кругом не сорите. Чтобы после себя никаких следов не оставить.

Скоро вывернули кольцо, забили отверстие землей, и Володя с Парменом присоединились к остальным. Работали сосредоточенно, без перерывов, молча. Все понимали, что от этого зависит успех дела.

— Мешки накладывайте по силам, — учил их Василий Лукич в сарае. — Если за два раза килограмм сто утащишь, то надорвешься и язык высунешь, а если за три раза, то ничего, еще столько же перетаскаешь, а за четыре — так хоть целый день. Поняли?

Яблоки снимали по-разному. Гриша, Аля и Пармен сдирали их с ветки вместе с листьями. Василий Лукич, Ваня, а глядя на них, и Володя снимали осторожно, не повреждая почек и веток. Несмотря на это, работа шла у них скорей. Чувствовались опытные руки.

— А что дальше делать с яблоками? — спросил Гриша. — Полный подвал наберется.

— А там видно будет. Спустись-ка ты лучше вниз да отгреби их от середины.

Мальчик прыгнул на душистую горку и принялся раскатывать яблоки по всему полу. Он лег на живот и, словно плавая, начал сгребать себе под подбородок, а потом с силой расталкивать яблоки руками и ногами. От аромата, от ощущения такой массы яблок его охватила радость.

— Эй, Трубач, берегись! — послышался сверху топот Вани.

— Сыпьте! — ответил. Гриша и не тронулся с места. — Засыпайте меня, — добавил он еще тише.

Яблоки больно застучали по всему телу.

— Ух ты, как дерутся, — крякнул он, откатываясь в сторону.

К ночи выбились из сил. Первой «вышла из строя» Аля. Сокращая дорогу, она волоком, напрямик, к сараю потащила по траве свой неполный мешок.

— Куда ты! — остановил ее Василий Лукич.

— А что?

— Нельзя здесь, Аля. Траву примнешь, тропку сделаешь, сразу догадаются, где яблоки спрятаны… Устала?

— Очень устала, — созналась девочка.

— Сейчас мы кончим.

Мальчики не сдавались, хотя было видно, с каким трудом они таскали мешки.

— Шабаш! — сказал садовод, когда все собрались в сарай. — На сегодня хватит. Лучше завтра пораньше придем.

— Много еще осталось! — сказал Гриша.

— Не так много, как кажется. Ваня, сходи за матерью.

Мешки бросили в подвал, закрыли люк и вышли в сад.

Вернулась с поста Анна.

— Ну вот, а ты трусила, — встретил ее с улыбкой дед.

— Я и сейчас боюсь. Столько страху пережила. Как машина какая мимо идет или шаги за стеной услышу, у меня и ноги подгибаются. За вас боялась, не за себя.

— Теперь идите за мной гуськом. Ногами по траве шебаршите, будто сто человек прошло, — тихо сказал Василий Лукич и направился к выходу.

 

«Валечка»

Валентин Леденцов стоял посреди комнаты в светлой пижаме и, зацепив большими пальцами подтяжки, то вытягивал их, то отпускал. Подтяжки хлопали по выпяченной груди в тот момент, когда он хотел подчеркнуть какое-то слово.

— Эх, мамаша! Вы сильно отстаете. Политика — это азартная игра, — говорил он, растягивая слова.

— Ах, Валечка. Жить надо тихо, незаметно, — робко говорила мать. — Зачем всё это? Отец твой человек скромный и жил спокойно…

— У вас, мамаша, ограничение мозгов. Вы не можете в таких масштабах соображать. «Что наша жизнь?.. Игра! Сегодня ты, а завтра я…» — продолжал Леденцов, не слушая мать. Будьте благонадежны, скоро мы в Европу поедем. Лицом в грязь не ударим. Что вы желаете? Шелковые чулки? Пожалуйста! Шелковое платье? Пожалуйста! Всякие штучки-дрючки? Пожалуйста!

— Ничего мне не надо, Валечка. Я только спокоя хочу, да чтобы тебе было хорошо.

— Всё будет! Ах, да! Чуть не забыл, — хлопнув себя по лбу, спохватился он. — Вот что, мамаша, завтра они будут яблоки в монастырском саду снимать. А-агромный урожай! Вы подготовьте тару, помещение…»

— А дадут? — оживилась мать.

— Кому другому не дадут, а я получу.

— Сколько же ты яблочек получишь?

— На вас двоих хватит.

— Вот бы хорошо побольше. Я бы намочила и посушила… Надо к Лукичу Морозову сходить. Он знает, как сохранить получше.

— К Морозову не ходите, мамаша, — нахмурился Леденцов. — У меня с ним еще старые счеты не сведены. Много он о себе воображает. Ванька со своей бандой всю жизнь мне проходу не давали. «Франт лихой, набит…» Я им покажу, чем я набит! — сквозь зубы процедил Леденцов и покраснел от злобы. — Не ходите к Морозовым, — строго закончил он.

— Ну не пойду. Бог с ними!

— И вообще держите себя по достоинству.

— Молод ты, Валечка.

— В том-то и беда, что молод, — с огорчением согласился Леденцов. — Он повернулся на каблуках и направился в соседнюю комнату.

— Пойду одеваться.

После прихода немцев Леденцов сильно изменился. В этом подлеце немцы нашли единственного во всем городе помощника. Он пошел к ним в переводчики и всячески старался выслужиться.

Выйдя на центральную улицу города, Леденцов увидел Василия Лукича, идущего навстречу. Оба невольно замедлили шаги, но, когда поровнялись, Леденцов загородил, дорогу и, вежливо приложив два пальца к козырьку, пристально посмотрел в лицо старика.

— Мое почтение, господин Морозов. Не узнали?

— Как не узнать? Узнал.

— Почему же не здороваетесь?

— Вы же теперь вроде как начальник. Боялся, что не понравится. Я ведь простой рабочий.

— Если я по-немецки научился говорить, то это всякий может. Никому не запрещено, — не поняв насмешки, сказал Леденцов. — Как поживаете? Мы давно не видались. Много нынче яблок сняли?

— Мало. На яблоки год неурожайный. Вредителей много.

— Это в каком смысле вредителей? — насторожился Леденцов.

— В самом обыкновенном. Червя было много.

— Та-ак… Ну, червя можно ножичком вырезать. Ты вот что, старик, — меняя тон, сказал Леденцов. — Сдай-ка мне половину урожая.

— Сдавать-то мне нечего.

— А если скроешь, хуже будет, — погрозил Леденцов пальцем. — Все до единого яблока немцам отдашь.

— Так ведь у вас в монастырском саду, наверно, яблок много, на всех хватит, — сказал старик, прищурив глаза.

— Монастырский сад тебя меньше всего касается. Ты его не садил.

— Нет у меня яблок.

— Нет? Поменьше слов, побольше дела, — сказал Леденцов и, повернувшись, добавил: — А насчет порванных брюк поговорим как-нибудь в другой раз.

Василий Лукич спокойно проводил взглядом удаляющуюся фигуру.

— Ну и гадёныш! — пробормотал он и пошел своей дорогой.

Выйдя на открытое поле, перед монастырем, Леденцов поежился. Погода стояла сухая и ясная, но холодный ветер пробирал до костей, особенно по утрам. Пора надевать пальто. Скоро начнутся дожди, слякоть, грязь.

Показав часовому пропуск, Леденцов свернул к саду. Закрыв за собой калитку, он повернулся и остолбенел. На деревьях не было ни одного яблочка. «Что это значит? Неужели за вчерашний день немцы успели снять урожай? Вот техника!» — с восхищением решил Леденцов. Он прошел в глубину сада и, окончательно убедившись, что здесь яблоками не пахнет, повернул назад. «Даже падаль на земле подобрали. Чисто работают». Пройдя на монастырский двор, он завернул на склад, рассчитывая увидеть там ящики с фруктами. Никаких признаков. «Неужели увезли?» — Леденцов с тревогой прошел в комендатуру и постучался в дверь.

Комендантом был длинноногий, худощавый немец с большим носом. Когда-то он учился в Петербурге и говорил по-русски.

— Господин комендант, — обратился Леденцов к сидевшему за столом немцу. — Разрешите задать вам вопрос?

— Что именно?

— Вы распорядились вчера снять яблоки?

— Какие яблоки?

— В соседнем… в нашем саду.

— Кто вам сказал?

— Я сам предполагаю.

— Нет. Никаких распоряжений из меня не поступало.

У Леденцова закололо в коленках. Он растерянно смотрел на большой нос коменданта и не мог поверить, что тот шутит. За три месяца не было случая, чтобы он пошутил. У немца совсем не было чувства юмора.

— Ну, что вы еще скажете?

— Я скажу… Я был сейчас в саду. Там нет яблок. Всё снято.

Пришла очередь удивляться немцу. Не сошел ли его переводчик с ума?

— Может быть, я не понял, что вы сказали? Повторите еще один раз.

— В саду нет яблок, — дрожащим от волнения голосом повторил Леденцов.

— Я не люблю, когда из себя строят дураков. Куда могло исчезнуть столько яблок?

— Украли.

— Как украли? Воровать можно часы, деньги, десять, сто яблок, а как воровать много тонн на глазах у охраны?

Еще не совсем доверяя сообщению, комендант в сопровождении адъютанта и Леденцова прошел в сад.

Убедившись, что яблоки исчезли из-под носа, они бросились в разные стороны на поиски следов и сейчас же натолкнулись на тропинку, ведущую к калитке. Около двери валялось несколько раздавленных яблок.

Всё ясно. Яблоки увезли по реке на этих днях.

 

Мечты и надежды

Осень стояла сухая. Днем светило холодное солнце, а ночью сильно морозило. Река у берегов покрылась крепкой коркой льда и днем не оттаивала. Неожиданно выпал снег. Прошло три дня, и он всё лежал, такой же рыхлый и чистый, как в первый день.

— Неужели зима не отступит? — сказал Василий Лукич, глядя на толстый слой снега, осевший на карнизе окна. — Не помню я случая, чтобы первый снег не сошел.

— А для сада это полезно, дед? — спросил Ваня.

Он лежал на кровати и, хотя времени было уже много, не торопился вставать. В школу итти не нужно, а по дому всё сделано с вечера.

— Для сада? — переспросил дед. — Для сада это хорошо.

— А почему хорошо? Ты расскажи толком.

Василий Лукич подошел к кровати внука, опустился на табуретку, где лежала его одежда, достал из кармана табакерку, постучал по ней ногтем и, не понюхав, спрятал обратно. Нюхал он теперь редко. То ли немецкие сигареты, вымененные на рынке и растертые в порошок ему не нравились, то ли из экономии, но часто, вытащив табакерку, он стучал по крышке и на этом заканчивал.

— Я полагаю так… — начал он не спеша. — Фруктовые деревья вымерзают у нас не от холода. В каждую зиму мороз до двадцати пяти градусов спускается, все деревья насквозь промерзают и ничего… живы-здоровы остаются.

Ваня понял, что дед рассказывает важные вещи, и устроился удобней: поднялся выше на подушку и уперся затылком в стенку.

— Много споров происходит среди садоводов, — продолжал старик. — И все по-разному объясняют, почему деревья вымерзают. А до подлинной истины никто не дошел. Я тебе скажу свои наблюдения, а ты их проверь. Жизнь у тебя впереди большая. Проверять надо много лет. Заметил ты, что осень на осень не походит? А главная причина вымерзания — в осени, а не в зиме. Деревья осенью к зиме приготовились, запасы в почках для весны накопили, листья скинули, ну а раз листьев нет, то и испарения нет, и деревья вроде как подсохли. Молодые приросты одеревенели. Наступают морозы. Дерево спит спокойно, весны дожидается, тепла. Оно насквозь промерзает и ничего, не вредно, потому — сухое. А вот представить себе такую картину. Лето сухое, влаги в земле мало, а осенью пошли дожди. Дерево влагу тянет наверх до самой верхушки, и вдруг морозы. А то еще хуже. Поздно осенью вдруг оттепель с дождями. Дерево ошибется. Оно думает, что весна пришла. Соки по всем жилкам тронулись, а тут как раз морозы и ударят. Соки застынут, расширятся и все жилки в дереве порвут. Тут ему и смерть. Понял, Ваня? Заметил я, что на тяжелых глинистых почвах фруктовые деревья от мороза меньше страдают, потому что глина влагу плохо пропускает, а на рыхлых почвах наоборот. Вот почему нынешняя осень, если оттепели не будет, для сада хорошая, — заключил старик.

Ваня задумался. «А что если ударят сильные морозы? Выдержит ли его «новый сорт?»

— Дед, а почему у нас южные сорта вымерзают?

— Они к длинному лету привыкли, к теплой весне и короткой зиме. У нас они не поспевают всех запасов сделать, и морозы их застают как раз когда в жилках соки движутся.

— Значит, в каждой местности надо выводить свои сорта, — решил мальчик.

— Из семечек, Ваня, из семечек. Иван Владимирович всем садоводам советовал свои сорта выращивать. Свои сеянцы к местному климату приспособятся и привыкнут, — сказал дед, поднимаясь с табуретки. — Ты погляди, что Муфта делает!

Ваня заглянул в окно. Собака купалась в снегу. Отталкиваясь задними ногами, она ползала на спине, перевертывалась, вскакивала, отряхивалась и снова принималась кататься.

Полюбовавшись на собаку, Ваня начал неохотно одеваться. С тех пор, как в город пришли немцы, характер мальчика изменился. Он стал еще молчаливей, серьезней, и дед давно не слышал его смеха. Перед ним всё чаще и чаще вставал вопрос: «А что будет дальше?»

— О чем ты задумался, Ванюшка? — спросил дед, заметив, что тот, надев один ботинок, неподвижно сидит, уставившись в угол.

Ване хотелось поделиться с дедом своими тревогами и волнениями, но он сдержался. Что сказать?

— Ты чего собираешься делать? — спросил старик.

— Пойду на улицу… посмотрю…

— Верно, сходи до Володи и узнай, что слышно в городе. Не нравится мне, что немцы притихли. Что-то они задумали.

— А что, дед?

— Кто их знает!

Василия Лукича беспокоило бездействие немцев. После того как мичуринцы сняли и спрятали урожай своих фруктов, прошел месяц, а немцы вели себя так, как будто ничего не заметили. Никаких обысков, арестов, вызовов. Вначале ждали, что немцам могут в розысках помочь собаки, и жили в постоянной тревоге. Затем решили, что подвал обнаружен и дальнейшие поиски прекратились. Ребята хотели повторить вылазку и выяснить, что стало с яблоками, но дед запретил ходить в сад. Дней через десять мать Леденцова сообщила соседке, а через нее узнали все очень странную вещь. На поиски исчезнувших яблок вниз, по реке отправилась вооруженная группа в семь человек и обратно не вернулась. Что случилось с немцами, никто не знал, но вторую экспедицию не отправили. Среди населения держался слух, что в лесах живут партизаны и они-то и уничтожили немцев.

Вначале Василий Лукич успокоился, но последние дни начал тревожиться. От немцев ждать добра не приходилось.

— А где мама? — спросил Ваня, застегивая последнюю пуговицу на куртке.

— Пошла на рынок. Хлеба нету, Ванюшка. Как мы будем дальше жить? Немцы обещают хлеб давать только тем, кто на них работает.

— Ничего, проживем, дедушка. У нас картошка есть, капуста, яблоки. Молоко есть.

— А чем корову кормить? Сена не заготовили.

На это Ваня ничего не ответил. Где взять сена для коровы, он не знал.

Ваня спустился в подвал, сунул в карманы несколько яблок и вышел из дома. Муфта, услышав хозяина, тонко и жалобно заскулила.

— Сиди дома, — сказал Ваня в ответ. — Нечего тебе делать. Я скоро вернусь.

Легкий морозец пощипывал щеки. Выбеленный снегом город казался нарядным. Выйдя на главную улицу, Ваня встретил запыхавшуюся от быстрой ходьбы мать.

— Ваня, я сено нашла, — торопливо сказала она. — Один тут обещал привезти.

— А мы с дедом только что говорили насчет сена. А как с хлебом, мама?

— Может, и хлеба у него достанем. Я спрашивала, так он сказал: «Что-нибудь придумаем».

— Хорошо бы!

— Ты куда пошел?

— К Володе.

— На рынок не ходи. Болтают, что собираются облаву делать. Ловят, которые без документов, на работу забирают. Дед дома?

— Дома.

Они разошлись в разные стороны.

Ваня шел по утоптанной и почерневшей тропинке около домов и думал: «Какой сложной стала жизнь. Так всё было хорошо и легко раньше, до прихода немцев: учились, занимались любимыми делами, сад выращивали. А сейчас? Где отец? Жив ли он? Вернется ли? Что делать сейчас?»

Часто мечтал Ваня со своими друзьями уйти, к партизанам. Вспоминали прочитанные книги о гражданской войне, кинокартины и всем было ясно, что надо драться с немцами. Фантазия рисовала картины налета на монастырь, где помещались немцы, засады и разгромы немецкой колонны на шоссе.

Но об этом легко мечтать. А чем драться? Нужно, чтобы кто-то помог достать оружие.

Дед, когда его спрашивали, успокаивал:

— Всё в свое время… Найдется и вам работа. Придет срок — скажу, что делать.

Спрятанный от немцев урожай яблок был первым боевым, делом. Ребята поняли, что и они могут кое-что сделать без винтовок и пулеметов. Каждую минуту может подвернуться случай, когда они опять понадобятся. Надо всегда быть наготове.

Размышляя, Ваня незаметно прошел большую часть пути.

В конце улицы, как раз на углу, где ему нужно было сворачивать, он увидел группу людей, стоявших около забора. Еще издали он заметил белевший листок, приклеенный на уровне голов. Ваня ускорил шаги. Опять какое-то объявление.

«Товарищи! Не верьте немецкому вранью. Под Москвой немцы потерпели поражение и отступают. Ленинград не сдавался, и никогда немецкому сапогу не бывать в городе Ленина…»

У Вани захватило дух. Листовка кончалась словами:

«Победа будет за нами! Вперед к победе!»

Внимательно прочитав листовку еще раз, чтобы крепче запомнить, Ваня бегом бросился назад. Кто написал эту листовку? Коммунисты? Кто ее наклеил? Партизаны? Значит, они где-то недалеко?

Дома он застал Гришу Трубача, который уже успел рассказать деду о листовке.

Взволнованный старик ходил из угла в угол, постоянно вынимал табакерку, звонко стучал по ней ногтем и прятал обратно. Ваяя повторил еще раз содержание листовки.

— Та-ак! Победа, будет за нами! Значит, набрехали немцы. Ленинград не сдался, а под Москвой им дали жару… Любопытная история! Пускай попробуют русскую силу.

— Дас штымт… Дас штымт, — смеялись ребята…

— Блиц криг… блиц криг…

Маленькая листовка наполнила всех радостью и уверенностью, что всё будет хорошо.

До обеда проговорили о мичуринском кружке, о том, что с садом ничего не случится, а когда прогонят немцев и снова вернется советская власть, они заложат громадный питомник и разведут сады во всем районе.

 

Месть Леденцова

Первый снег так и остался лежать на земле. На него выпал второй, третий, и зима всерьез вступила в свои права. Погода стояла морозная. По городу упорно ходили слухи о партизанах, живущих в окрестных лесах. Появление в городе листовок, уничтожение карательного отряда и диверсии на станции напугали немцев. Они запретили жителям выходить на улицу после девяти часов вечера. Под страхом смертной казни нельзя было уходить в лес и принимать на ночлег в дом неизвестных «подозрительных людей».

Но жители городка с жадностью ловили слухи о действиях партизан, читали и перечитывали короткие листовки, попадавшие им в руки, и упорно верили в освобождение от варваров.

Ребята собирались иногда вместе. Они приходили к Ване и подолгу шептались в его комнате, а если засиживались до темна, то оставались ночевать.

Изредка по вечерам, возвращаясь с работы, к Морозовым заходил Петр Захарович. Он продолжал служить на железной дороге и всегда приносил хорошие новости, перехваченные на телеграфе или подслушанные у немцев.

Ребята чувствовали, что дед не случайно дружит с этим человеком, работающим у немцев. Они догадывались, что Петр Захарович имеет какое-то отношение к тем, кто печатал и расклеивал листовки. Ребята нюхом чуяли, что в городе есть подпольщики, но на все их вопросы дед сердито отвечал:

— Много будете знать, скоро состаритесь.

Однажды утром пришел с дежурства сильно возбужденный Петр Захарович.

— Поздравьте! У нас пробка, — весело сказал он, поздоровавшись.

Ваня, Гриша и Володя, услышав голос, прибежали из другой комнаты.

— Какая пробка?

— Где пробка?

— Говорите скорей!

— Пробка на дороге, — продолжал Петр Захарович. — Теперь начнется у немцев карусель. С одной стороны станции эшелон под откос свалили, с другой мост подорвали, а с третьей немцы гонят состав за составом и всё в тупик…

— Кто же такое сделал? — удивилась Анна.

— А кто же его знает? — хитро подмигнул Петр Захарович. — А здорово придумали! Наша станция узловая, две дороги сходятся, и вот пожалуйте! Закупорили прочно!

— Вот и ладно! И под Москвой им всыпали. И у нас их не жалуют. Ничего, это еще цветочки, ягодки впереди…

— Под Москвой они делают вид, что сами отступили, Василий Лукич. Отошли ввиду зимы! — сказал Петр Захарович и засмеялся.

— Ну да! — в тон ему отвечал дед. — Дескать, в Москве квартир подходящих на зиму нет. И топлива не запасено. В поле теплее.

По случаю такого известия, Петра Захаровича напоили чаем с лепешками, и ребята после его ухода еще долго обсуждали это событие. Дед молчал, с улыбкой поглядывая на молодежь.

В эту ночь Ваня долго не мог заснуть. Рассказ Петра Захаровича о пробке на станции взволновал мальчика.

«Вот настоящие герои. Они никогда не сдадутся немцам. Подорвали мост, устроили крушение». Хотелось думать, что этих людей Ваня знал до войны. «А вдруг там отец? Петр Захарович сказал, что без специалистов тут не обошлось. Может быть, отец и есть этот специалист. Он, вероятно, сначала скрылся в лесу, потом ушел в партизаны и вот теперь мстит врагам». Гордая радость за своих людей наполнила мальчика. «Только бы их не схватили!»

Рано утром весь город проснулся от страшного гула. Казалось, земля раскололась пополам и из трещины вырвался какой-то чудовищный вихрь. Дома закачались, форточки, двери сорвало с крючков и распахнуло. Во многих зданиях, расположенных ближе к станции, вылетели все стекла.

В момент первого, сотрясения Ваня открыл глаза. Вся комната была озарена ярким светом.

— Дедушка! — крикнул он.

Но дед уже сидел на кровати.

Прибежала перепуганная мать.

— Дед, что это?

— Ничего особенного, — спокойно сказал дед. — Наверно, у немцев боеприпасы подорвались.

Ваня больше не мог заснуть и начал одеваться.

— Не смей ходить, Иван, — запретил дед. — Они сейчас, без разбора всех, кто под руку попадет, будут хватать.

Прибежал вездесущий Гриша и сообщил, что где-то далеко за городом, на железной дороге взорвались вагоны с авиабомбами, а рядом стоял эшелон с фашистами. Много убитых и раненых.

Днем все трудоспособное население погнали на железную дорогу исправлять повреждения. Когда к Морозовым пришел немец, мать была на сеновале и притаилась. Дед согласился итти.

— Пойду посмотрю, что там натворили, — сказал он на прощанье Ване, видя, что немец не понимает русского языка. — Всё равно из меня не работник. Проволыню до вечера. А ты дома сиди.

Немец погрозил пальцем мальчику и вышел за дедом.

Вечером Ваня с матерью сидели за столом, поджидая деда. В дверь сильно постучали. Не подозревая ничего плохого, Ваня пошел открывать. Едва он отодвинул засов, как дверь распахнулась. На пороге стоял Леденцов, а сзади него — невысокий немец с автоматом.

— Ты почему не на работе?

— Меня не взяли, — ответил Ваня.

— Где Морозов?

— Ушел на работу.

Оттолкнув Ваню, Леденцов, а за ним и немец прошли в комнату. Заметив несколько яблок на столе, он взял одно из них.

— Откуда у вас яблоки?

— Из сада, — ответила мать.

— Из какого сада?

— Что же ты не знаешь, из какого сада у нас яблоки?

— Старик мне сказал, что нынче яблок нет.

— Немного было.

Леденцов круто повернулся, пинком ноги распахнул дверь в соседнюю комнату и прошел туда. Немец не отставал.

— Чего ему надо? — тихо спросил Ваня.

— Молчи, сынок.

Леденцов шарил глазами по стенам, столу, кроватям. Отсюда прошел он на кухню и увидел топор, стоявший в углу. Топор был плотничий, широкий, острый.

— Собака на дворе? — спросил он.

— Не-не знаю, — замялся Ваня.

Леденцов взял топор и вышел во двор. Муфты нигде не было. Словно предчувствуя недоброе, она куда-то спряталась. Белый как снег, Ваня шел следом за Леденцовым. Он не догадывался о плане, давно созревшем в голове подлеца. Не обращая внимания на довольно глубокий снег, Леденцов направился в сад.

— Где твоя яблоня?

Ваня только сейчас догадался, зачем Леденцов свернул в сад. Он рванулся к нему, чтобы выхватить топор, но Анна, стоявшая около сына, удержала его.

Немец стоял с автоматом наизготовку и хлопал глазами, не понимая, что происходит. Почему эта женщина крепко взяла за плечи мальчика и с силой увела в дом? Почему Леденцов зло усмехается и оглядывает сад?

— Аус гешлессен, — сказал Леденцов немцу. — Может прибежать собака. Она может кусаться. Стреляйте ее сразу. Понимаете?

Ваня остался в кухне. Мать загораживала выход у дверей.

— Не смей выходить. Они убьют тебя, Ваня. Будет время, за всё с ними рассчитаемся…

— Мама, он срубит мою яблоню. Он срубит… — со слезами отчаяния говорил Ваня.

— Новую вырастишь, сынок. Ты еще молодой. Кончится война, ты не одну вырастишь… А туда нельзя. Ты горячий, драться полезешь, а дед за тебя отвечать будет.

Глухие удары топора, еле доносившиеся в дом, страшной болью отдавались в сердце мальчика.

— Мама! Он рубит… слышишь! Он рубит… Где же Муфта?

Острый топор глубоко врезался в дерево. Легко подрубались вишни. Яблони были толще, и с ними Леденцову пришлось повозиться, и каждый раз, когда со скрипом валилась яблоня, он злобно бормотал:

— Я вам покажу, кто такой Леденцов! Я вам покажу!

Когда очередь дошла до «нового сорта», неожиданно появилась Муфта. Леденцов не успел еще замахнуться, как собака очутилась возле него и с рычанием вцепилась в ляжку.

Немец растерялся от неожиданности. Стрелять в собаку было уже поздно; пуля могла попасть в Леденцова.

— Что ты, остолоп, смотришь! Бей ее! Бей! — кричал Леденцов не своим голосом, еле оторвавшись от собаки.

Он размахивал топором, стараясь ударить собаку по голове, но верткая Муфта отскакивала и всё время оказывалась позади. Немец бегал кругом, приставив к животу приклад автомата.

Услыша рычание, лай и крики, Ваня вскочил.

— Муфта! Мама, слышишь? Она их прогонит…

Он бросился в комнату, чтобы видеть в окно, что происходит в саду, но мать схватила его за руки.

— Не ходи, Ваня! Убьют они Муфту… Надо было ее запереть… Так и с тобой, если пойдешь.

Резко застучала очередь из автомата. Собака взвизгнула, и всё стихло. Ваня закрыл голову руками.

— Мама! Мама! Муфту убили, — закричал он.

Снова послышались глухие удары топора, совсем близко от дома, но Ваня молчал. Внутри у него всё окаменело. Анна Алексеевна, понимая чувства сына, гладила его по голове.

— Не убивайся, сынок, — утешала она. — Новые яблоньки вырастим…

Сколько времени прошло, пока Ваня сидел в таком состоянии, он не знал. Ударов топора уже не было слышно, а мальчик всё сидел, охватив голову руками, безучастный ко всему.

Тихо скрипнула дверь.

— Чего это у вас дверь открыта? — спросил Василий Лукич, входя на кухню. — Ты чего?

Ваня поднял голову и, увидев деда, горько заплакал.

— Леденцов приходил, — ответила за него мать.

— Ну так что?

— Пойди в сад, посмотри…

Медленным шагом прошел старик в свою комнату и, как вкопанный, остановился в двух шагах от окна.

— Гад… вот так гад!.. — сказал он через минуту. — Никакой зверь так не поступит… А ты не плачь, Ванюшка. Слезами горю не поможешь. Беде надо смело в глаза смотреть. Пойдем!

Они вышли из дома. Сада не было… Все крупные деревья лежали в снегу. Леденцов знал, какая месть больнее всего.

Ваня подошел к своему деревцу. Оно свалилось на Муфту — своего верного сторожа, словно прикрывая его широкой кроной. Кругом виднелись темные пятна крови. Ване показалось, что это кровь яблони. Он еще никак не мог поверить, что Муфта убита. Она лежала без движения, вытянув лапы, как всегда спала. Ваня ждал, что она вскочит и побежит навстречу. Он встал на колени около собаки и протянул к ней руку, чтобы погладить… Муфта открыла глаза и без звука лизнула руку мальчика.

— Дед! — закричал Ваня. — Скорей! Муфта живая!

Но это были последние судороги животного.

 

Жизнь еще не угасла

Прошло три дня. Ваня бродил по дому, не находя себе места и дела. Всё валилось из рук. За что бы он ни принимался, о чем бы ни думал, чудесная яблонька стояла перед глазами, а в ушах всё время раздавались глухие удары топора.

Дед утешал его, говоря, что не всё пропало… От корневой шейки пойдет новая поросль. Яблоня растет на своих корнях, и, значит, качество плодов не изменится. Потеряно два-три года, но яблоня выживет.

Ваня слушал деда и чувствовал, что тот сам не верит своим словам и говорит для того, чтобы только успокоить его.

Ваня сходил в сад, разрыл вокруг яблони снег и убедился, что она погибла окончательно. Леденцов срубил дерево под самый корень. Топор врезался даже в землю и так глубоко, что захватил часть главного корня. У других деревьев остались небольшие пеньки, и все они были срублены выше привитого места. Дед был прав. У этих яблонь весной появятся новые ветви из скрытых в корне глазков и разовьется новая крона.

Вечером на третий день Ваня рано ушел спать. Он лежал с открытыми глазами и смотрел на муху, неподвижно сидевшую на потолке, он ждал, что она поползет, но, видимо, муха умерла и засохла.

— А знаешь, какой случай в жизни Мичурина произошел? — сказал дед, подсаживаясь к нему на кровать. — В молодости это было. Выписал он тогда много всяких дорогих деревьев. Последние деньги потратил. Из-за границы выписал. Прочитал он тогда статью какого-то ученого и собирался, по его способу, те деревья приучить к местному климату. Пожили они у него год-другой, а потом в одну зиму почти все и погибли. Как, по-твоему, он поступил? А?

— Не знаю.

— Другой бы на его месте дело бросил или на первом суку повесился, а он по-другому решил. Ученый свой способ в кабинете придумывал, а Иван Владимирович и теоретически и на практике его проверил. Хотя это дорого обошлось, а все-таки польза была. Он всем тогда доказал, что ученый ошибался.

Дед замолчал.

В эти дни Ваню раздражало всеобщее участие. Приятелей своих, когда они начинали его утешать, он просто обрывал. На слова матери и деда отмалчивался.

— По-твоему, выходит, что сейчас тоже польза есть, — сердито сказал Ваня.

— А ты послушай до конца. Я пример с Мичуриным привел к тому, что нельзя руки опускать. Бороться надо. На свете нет такого положения, чтобы из него с честью не выскочить.

Дед еще долго говорил о том, что отец этого деревца в лесу растет, а мать они выберут другую, хотя бы в монастырском саду, и снова опылят. Одного дерева всё равно мало. Чтобы иметь успех и вывести хорошие сорта, нужно делать много опытов. Скрещивать разные яблони, опылять не единицы, а десятки и сотни цветков.

Ваня плохо слушал. Он любил свою яблоньку, и теперь ему казалось, что второй такой ему не вырастить.

Дед уже спал, когда Ваня вспомнил его предложение скрестить лесную красную яблоню с каким-нибудь другим сортом из монастырского сада. Эта мысль заставила мальчика задуматься.

Какую яблоню взять для нового скрещивания? Он начал перебирать в памяти различные сорта, которые они пробовали в саду. Больше всего ему понравились желтые плоские яблоки, похожие на репку, с легкой кислинкой и сильным ароматом. На какой яблоне они растут? Третье или четвертое дерево от калитки в первом ряду? Нет. Там яблоки другие: зеленые, удлиненные… На каком же дереве он их сорвал? Ваня вспомнил, что этих яблок было очень мало: всего несколько штук… Ага! Не та ли это яблоня, на которой привито много сортов? Теперь он вспомнил и сук, с которого снял эти яблоки. Толстый сук с широкими круглыми листьями, покрытыми пушком.

И вдруг в голове мелькнула мысль. Ваня даже сел на кровати. Как он не додумался раньше? Ведь яблоня жива! Она сейчас спит. Умрет она только весной, когда солнце согреет землю и начнется движение соков. Умрет, если не принять меры.

Черенки различных сортов посылают на далекие расстояния в посылках и они живут по нескольку месяцев. Почему же здесь нельзя их сохранить? Нужно немедленно действовать.

Ваня выглянул в окно. Листья лимона приятно защекотали щеку. От луны и белого снега в саду совсем светло.

Раздумывать больше было не о чем и до утра откладывать не стоит.

Ваня начал быстро одеваться. Сунул ноги в дедовы валенки, на полке ощупью нашел садовые ножницы и вышел из дома.

Яблоня попрежнему лежала, уткнувшись ветками в снег, среди темных пятен крови. Ваня поднял ее, встряхнул, прислонил к стене дома и принялся за работу.

Скоро он держал в руке целый веник срезанных черенков.

Вот они, дорогие, любимые! В каждой почке живет целое дерево… Стоит только привить ее на молодой дичок. Хотя у яблони будут чужие корни и качество плодов немного изменится, но это так незначительно, что не стоит огорчаться. Если понадобится, он может размножить ее в сотнях, тысячах, миллионах новых растений.

Все сорта яблонь размножаются прививкой. Кто-то вывел или случайно нашел сорт «антоновки». Вкус плодов, понравился, и люди стали ее размножать. Сейчас этих деревьев по всему земному шару не сосчитать. В каждом саду есть «антоновка». А где та, первая яблоня на своих корнях? Наверное, давно погибла.

Теперь возник вопрос: как и где сохранить срезанные черенки до весны? Они должны лежать во влажном месте. Нужен сырой мох или песок.

Ваня вспомнил, что в подвале освободился ящик с песком, в котором хранилась морковь. Но в подвале черенки оставлять нельзя; там температура всегда выше нуля. Черенки могут загнить или тронуться в рост раньше времени. Температура нужна немного ниже нуля. В сарае есть отгороженный угол для кур. Туда можно поставить ящик. Температура там ровная, прохладная. Как раз то, что нужно.

Ваня хотел сейчас же перетащить ящик, но, сообразив, что поднимет шум, разбудит деда и мать, решил отложить до завтра. Он около крыльца отгреб руками снег, положил туда черенки и снова закидал снегом. Так они могли бы пролежать всю зиму, но это рискованно. Могут попортить мыши или растает снег, и черенки померзнут.

Вернувшись назад, он разделся и лег в кровать. Дед крепко спал. Огромная радость охватила Ваню. Вот и спас он яблоньку. Прогонят фашистов, и снова будут цвести деревья в саду.

Он стал мечтать, как сделает отводок и переведет яблоню на свои корни. Сначала привьет черенок к чужой ветке. Потом окучит землей ветку выше привитого места, и она выпустит свои корни. Потом чужие корни отрежет, и яблоня окажется опять на своих корнях.

«Куда же все-таки привить черенки его яблони? Лучше всего на материнский сорт. В монастырском саду есть прекрасная антоновка. Надо посоветоваться с дедом. А может быть, ему вообще ничего не говорить? Когда всё будет сделано, принести ему спелое яблоко. Получайте, пожалуйста!»

Эта мысль понравилась мальчику. Засыпая, он засмеялся, представив, как удивится дед.

* * *

На другое утро, дождавшись, когда дед ушел из дома, Ваня перетащил ящик в сарай, смочил песок и закопал в него черенки. Ящик он забросал старым сеном.

Пришел Гриша. Покосившись на Анну Алексеевну, он таинственно подмигнул и, кивнув головой, вышел в соседнюю комнату. Ваня понял знак и последовал за ним.

— Закрой дверь, — сказал Гриша.

Когда это было сделано, он вытащил из-под рубахи сложенный вчетверо лист бумаги.

— Чего я достал-то! — сказал он, разворачивая листок. — Смотри.

Это была советская листовка.

— Где ты взял?

— Нашел. Наверно, кто-нибудь обронил, когда расклеивал, а ветром ее к забору за камень утащило. А знаешь, что я придумал?.. Сначала читай.

Ваня внимательно прочитал родные слова боевого призыва. Кончалась листовка короткой фразой: «Смерть немецким оккупантам!»

Гриша следил за глазами приятеля и, когда увидел, что тот дочитал до конца, ткнул пальцем в пустое место.

— …и предателям, — продиктовал он. — Кумекаешь? Надо приписать «и предателям», а потом повесить на дом Леденцова.

Ваня понял замысел друга и задумался.

— На нас подумает, — сказал он через минуту.

— Откуда? Листовка в типографии напечатана. Если бы мы сами написали… — горячо возразил Гриша.

— А если мы припишем конец?

— Вовка напишет печатными буквами… не отличишь. Таких листовок по всему городу было много расклеено.

Друзья пошептались минут пять, договорились обо всем и отправились к Володе Журавлеву.

Вернувшись домой и не застав внука, дед вышел в сад. Он сразу обратил внимание на перемену в настроении внука и утром подметил веселые огоньки в глазах.

Обрезанная яблоня лежала на старом месте. «Задумал весной черенки привить, — догадался старик. — Ишь ты… обрезал и спрятал. Дело знает. Настоящий садовод. Вышел из положения», — радостно подумал он.

Валентин Леденцов шел домой в скверном настроении. Жизнь так хорошо наладилась, и вдруг эта диверсия на железной дороге. Немцы теперь сходят с ума от страха и требуют в срочном порядке найти какие-то нити, связывающие партизан с городом. Он называл несколько фамилий людей, по его мнению, подозрительных и сочувствующих большевикам, но это не то. Нужны точные факты, чтобы действовать наверняка. Иначе настоящие виновники ускользнут. Арестовать можно половину города, но вторая половина уйдет в лес и присоединится к партизанам. Кроме того, присутствие партизан ничего хорошего не предвещало и самому Леденцову. Надо полагать, что кража яблок, исчезновение отряда, наконец крушение на дороге и взрыв моста — не последние операции.

Леденцов не отличался особой храбростью, и первая его забота была о себе. Что если партизаны проберутся в город и обратят на него особое внимание? От этой мысли по спине забегали мурашки.

Подходя к дому, он издали заметил на дверях какое-то объявление. «Что это значит? Может быть, к нему приходили и, не застав никого дома, прикололи записку?»

Леденцов, только поднявшись на крыльцо, разобрал, что это за записка. Последняя фраза, дважды подчеркнутая красным карандашом, бросилась в глаза в первую очередь.

«Смерть немецким оккупантам и предателям!»

У Леденцова захватило дух и подкосились ноги. «Обратили внимание!» Он уцепился за ручку двери, чтобы не упасть. Дверь оказалась незакрытой. Мать ждала своего Валечку и сняла крючок к его приходу. «Почему дверь открыта? Не подкарауливает ли кто его в прихожей?»

Леденцов сбежал с крыльца и остановился на дороге против дома. В горле щекотало и, если бы он не взял себя в руки, его бы стошнило.

— Мама!

Тишина. Двойные заклеенные рамы не пропустили жалобного крика. К счастью, мать сама увидела его в окно и вышла на крыльцо.

— Что ты на дороге стоишь, Валечка?

— Дома у нас никого нет? — с трудом выговорил он.

— Нет.

— И никто не приходил?

— Нет.

— Это почему? — показав пальцем на дверь, сказал Леденцов, но сейчас же спохватился. — Идите домой, мамаша. Простудитесь. Я сейчас.

Он поднялся на крыльцо и попробовал снять листовку, но клей замерз и бумага прочно пристала к двери. Пришлось отскабливать ножом.

— Почему вы дверь не закрываете, мамаша? — с раздражением спросил Леденцов, входя в комнату.

— Тебя поджидала, Валечка.

— Удивительно, до чего у вас пустая голова! Как вы сами сообразить не можете, что мы живем в опасное время. Пора бросить мирные замашки. Вы запираетесь на один крюк. Мало! Надо на ключ закрывать, плюс крюк и плюс я еще цепочку приделаю, чтобы смаху дверь не открыли.

— Зачем же, Валечка?

— А затем!.. Поменьше слов, побольше дела. Сказано, значит, надо выполнять. В любую минуту могут бандиты набег совершить. Вы думаете, что если большевики войну проиграли, на том и успокоились? Как бы не так! Они еще долго вредить будут. А тех, кто поумнее, уничтожат. Меня в первую голову. Запомните, мамаша. Если моя жизнь вам дорога, нельзя быть растяпой!

— Да что ты меня пугаешь, Валечка! Кто тебя посмеет тронуть?

— Тронут и вас не спросят. Вы бы лучше помогли сыну. С бабами болтаете целыми днями, могли бы узнать, кто из городских с партизанами связан. Были у вас такие разговоры?

— Нет. Не помню.

— А вы узнайте. Спросите одну, другую. У баб язык длинный, — проговорятся.

От испуга где-то в глубине души остался противный червячок, и Леденцов понял, что с этим червячком ему придется жить до самой смерти. Того, что сделано, не исправишь.

 

Ночные гости

Секунда за секундой бежало время. Незаметно приближалась весна. С каждым днем всё длинней и толще вытягивались сосульки на карнизах. Дорога почернела. На южной стороне улиц высохли доски крылечек.

Немцы пытались наладить жизнь и создать видимость благополучия. Жители сопротивлялись. Зимой открылся клуб, кино, но туда никто не ходил, привозились газеты на русском языке, но они не читались. И только на базаре было оживленно: меняли нажитые раньше вещи на продукты. С большим опозданием начались занятия в школе. Учеников собрали под угрозой ареста родителей.

— Забьют вам голову немецкой трухой, — ворчал сердито дед. — Родной язык забудете. Зер да гут, да гутен морген.

— Не забудут, — возразила Анна Алексеевна. — Русскими родились, русскими и помрут.

— Дуракам нравится, — продолжал сердито старик. — Ах! Заграница… А послать бы его туда года на четыре-пять, узнал бы, какая она заграница. Другое бы запел. Конечно, свое привычно, ну дураки и не ценят. Тоска по родине — самая что ни на есть тяжелая тоска, — заключил дед.

Мать мыла посуду, поглядывая на занимавшихся за столом ребят. Семилинейная лампочка слабо освещала склонившиеся над книгой головы. Старик ходил по комнате, заложив руки за спину.

— Ты бы посидел. Ходит, как маятник. Мешаешь ребятам.

— Они не уроками занимаются. Кто с них спрашивать будет! — сказал тот, но послушался и сел к столу.

Неожиданно раздался осторожный стук в окно. Все вздрогнули.

— Слышали? — спросила мать.

— В крайнее окно постучали, — подтвердил дед. — Кто бы это мог быть в такую пору?

Он встал и направился в прихожую.

— В случае чего… — начал было он, но махнул рукой. — Ладно, бог не выдаст, свинья не съест.

Ребята последовали за ним и остановились в дверях.

— Кто там? — громко спросил дед.

За дверью послышался простуженный хриплый голос:

— Василий Лукич, открой погреться.

— А кто вы такие?

— Довоенные друзья. Садоводы.

В последнем слове узнал он знакомые интонации и открыл дверь. Вошли, двое с мешками, в полушубках и, несмотря на то, что днем на дорогах подтаивало, в валенках.

— Николай Павлович! Какими судьбами? — удивился дед.

Узнав любимого учителя, ребята ринулись в прихожую.

— Ага! Все живы, здоровы. Очень рад. Здравствуй, Ванюша! А это кто? Трубачов!

— Раздевайтесь. Проходите. Сейчас чайку сообразим, — захлопотал старик.

— Подожди, Василий Лукич. Сначала выясним… Бывает у тебя кто-нибудь из незванных?

— Заходили раза два за всю зиму, по особому случаю, а так нет… Кто это с вами? Вроде знакомый человек? В темноте не видно.

— Не признал, — усмехнувшись, спросил второй. — Сейчас на свету разглядишь.

Когда гости разделись и прошли в комнату, ребята ахнули. Николай Павлович, как и его спутник, обросли бородой, усами. Одеты были они так, что от обыкновенного крестьянина ничем не отличить.

— Николай Павлович! — воскликнул Ваня. — На кого вы похожи-то!

— Ну на кого? Говори, Ваня.

— На старого колхозника.

— Правильно. Профессию свою я переменил. Вот приехали на базар торговать.

— Узнал теперь? — спросил деда второй гость. — Нехорошо старых знакомых забывать.

— Никак не признаю, — смущенно сказал старик. — Вроде как знакомы по глазам… ну и голос тоже не впервые слышу…

— Это хорошо, что не узнал. Меня сейчас нельзя узнавать. В милиции приходилось раньше бывать?

От удивления дед хлопнул в ладоши.

— Максим Савельич, жив!

— Максим Савельевич, а ведь Муфты у нас нет. Помните, вы с ней на охоту собирались?

— Как же не помнить? Нынче я часто про нее вспоминаю. Где же она?

— Убили. И знаете, кто убил? Леденцов. Помните Леденцова?

— Как же не помнить? За что же он ее убил?

— Из мести, наверно… Я не знаю.

Ваня коротко рассказал о посещении Леденцова.

— Какой мерзавец! — возмутился Николай Павлович.

После чая ребят выпроводили спать, а старик и мать остались с гостями.

Когда кто-нибудь из друзей оставался ночевать, то спали ребята на одной кровати и подолгу разговаривали на самые задушевные темы. Сегодня говорил Гриша, а Ваня больше молчал и слушал. Откровенничать он вообще не любил, а тем более говорить вслух о своих мечтах и планах.

— Как ты думаешь, где Николай Павлович сейчас живет? — шопотом спросил Гриша.

Ваня молчал.

— Хочешь скажу? — продолжал Гриша.

— Ну?

— В деревне. А знаешь, почему?

— Ну?

— Он коммунист и в партизанах. Я сразу догадался. Потому они и бороды отпустили. Наверно, он там главным начальником. Вот бы к нему записаться! Давай завтра попросимся? Он примет.

— Не возьмет он нас.

— А почему? Я бы знаешь как… Я бы что хочешь! Хоть листовки расклеивать, хоть мост подрывать… Только скажи! Нет, верно. Пойдем в партизаны, Ваня. Надоело мне в городе. А знаешь, как немцы партизан боятся?

Ваня слушал приятеля и в душе соглашался с ним, но он понимал, что это дело серьезное, опасное и вряд ли Николай Павлович будет с ними даже говорить на эту тему. Попытаться, конечно, следует.

— Ладно. Завтра видно будет. Только я знаю: дед не пустит, — сказал Ваня.

Проснувшись рано утром, ребята услышали за стекой голоса и звяканье посуды, словно гости просидели за чаем всю ночь. В кухне мать шаркала ногами, налила в ведро воду, и Ваня догадался, что она собирается итти доить корову.

— Трубач, спишь?

— Нет.

— Скоро семь.

— Откуда ты знаешь?

— Петух пропел, — пошутил Ваня.

— Ну да? Давай вставать, пока они не ушли.

Они торопливо оделись и вышли в столовую. Действительно, гости сидели на тех же местах и пили чай.

— Вот и молодая гвардия поднялась! — встретил их приветливо Николай Павлович.

Хрипота в голосе пропала, и теперь ребята отличили бы его от тысячи других голосов.

Сели пить чай. От нетерпения Гриша ерзал на стуле и несколько раз подмигивал Ване, но тот не обращал внимания.

— Чего ты перемигиваешься? — спросил дед, заметив его сигналы. — Ну, говори.

— Да так… Мы с Ваней хотели спросить… — замялся Гриша.

— Спрашивай.

— Пускай он сам.

— Ну, что вы хотели спросить? — вмешался Николай Павлович.

— Он говорит, что вы, Николай Павлович, сейчас начальник партизанского отряда, — сказал Ваня.

Гости переглянулись, а дед нахмурился.

— А из чего это ты заключил, Гриша? — спросил учитель.

— Потому что вы бороды носите, потому что партийный и… вообще похоже.

— Любопытно! Ну, допустим, что мы партизаны… Что же из этого следует?

— Возьмите нас к себе, — выпалил Гриша и покраснел.

— Нельзя, друзья — сказал Николай Павлович. — Вы не меньше нас партизаны. Рассказывал мне Василий Лукич, как вы яблоки спрятали. Немцы наверно думают, что тут отряд человек в сто на лодках по реке поднялся и забрал весь урожай. А вам я не советую торопиться. Настоящая война только началась. Веем работы хватит.

— Не брякните где-нибудь, что нас видели, — предупредил Максим Савельевич. — Мы, конечно, не партизаны, но и на лбу у нас это не написано.

— Ну что вы! Мы и сами понимаем. Не маленькие.

На этом разговор о партизанах закончился. Гости, выпив по стакану парного молока, отправились на базар, сказав, что идут менять привезенные продукты. Когда Гриша помогал взваливать мешки на плечи, то почувствовал, что они твердые.

— А знаешь, что у них в мешках? — спросил он Ваню.

— Что?

— Не разобрал, а только никакие там не продукты.

— Не выдумывай.

— Факт! Я же потрогал.

— Ну, пускай не продукты. Не надо совать нос, куда тебя не спрашивают.

— Подумаешь! — неопределенно сказал Гриша. — Я же ничего плохого не сделал.

— Они же сказали, что не партизаны.

— А ты и поверил.

— Пускай не поверил… Значит, они не хотят нам говорить… Ну и нечего лезть.

Гриша согласился с другом и прекратил разговор.

 

Прививка

Весна пришла с крупными событиями. Недалеко от города свалился под откос воинский эшелон. Через день сгорели дотла ремонтные мастерские. В тот же вечер на окраине города завязалась сильная перестрелка. Немцы бросили туда все силы, имеющиеся в городе, а в это время у железнодорожных складов была перебита охрана и все запасы, подвезенные зимой, взлетели на воздух.

Немцы перепугались, ожидая нового нападения. Они вызвали воинскую часть, но партизаны скрылись и больше не показывались.

Город жил напряженно. Начались аресты. Каждый день старый железнодорожник Петр Захарович, заходя с работы, сообщал о тех, кто взят и уведен в монастырь, где помещалось гестапо. Наконец и сам Петр Захарович исчез. Дед совершенно не выходил в город. Ваню он заставил заниматься огородными делами.

— Неизвестно, что будет, — говорил дед. — Если овощей не вырастим, с голоду сдохнем.

Работая на огороде, Ваня беспокоился за черенки «нового сорта». Почки на деревьях еле заметно набухали, — значит, началось сокодвижение. Пора бы прививать черенки. Он давно наточил свой нож, как бритву, приготовил мочалы, баночку с садовым варом и ждал.

«Как теперь попасть в монастырский сад? — размышлял Ваня. — Задняя калитка наверно закрыта, а через переднюю не пройдешь. Сейчас там часовые на обоих углах и у ворот. Остался один способ — через забор. Хорошо бы перебросить веревку с крюком. Крюк зацепится за верх и тогда можно забраться на стену. Спуститься на другую сторону — пустяки».

Длинная веревка нашлась в доме, а в старом хламе он разыскал ржавый лодочный маленький якорек, очень нужный при осуществлении; этого плана.

Василий Лукич не забыл, что с «нового сорта» внук срезал черенки и куда-то спрятал. Однажды он внимательно осмотрел пеньки и решил, что несколько черенков можно привить под кору двух сравнительно молодых яблонь. На другой день он собрался намекнуть об этом Ване, но опоздал. Всё произошло иначе.

Утром пришел Гриша.

— Тепло, понимаешь…

— Трубач! Послушай, что я тебе скажу, — перебил его Ваня. — Можешь ты хранить тайну?

— Ясно, могу.

— Дай честное слово.

Гриша охотно дал честное ленинское слово, и Ваня посвятил друга в свой план. Трубач пришел в восторг.

— Здорово придумал. Значит, твой сорт живой. Вот так молодец. Я бы никогда не додумался. Ты все-таки спец!

— Пойдешь со мной?

— Ясно, пойду. Вовку возьмем?

— Ему нечего делать. Двое справимся.

Ваня сунул нож в карман, взял закопанные в сырой мох черенки, узелок с мочалой и варом. Веревку с якорьком нес Трубач.

Окружным путем вышли они к реке. Она уже очистилась от льда, и по берегам распустились ивы. Шли осторожно, поминутно оглядываясь по сторонам. Они понимали, что задумали рискованное дело. Но опасность не остановила Ваню. Он спасал жизнь своему питомцу, который должен был жить, чтобы к дням мира вырасти в чудесную яблоню нового сорта. Других подходящих яблонь в городе не было.

Мальчики долго стояли в кустах на изгибе реки, рассматривая стены монастырского сада.

Охраны не было видно. Может быть, немцы считали крутой обрывистый берег реки достаточной преградой.

Убедившись, что кругом никого нет, ребята перебежали через поле и остановились у стены.

— Ваня, смотри-ка… — сказал Гриша, показывая на площадку перед стеной.

Недалеко от калитки, где обрыв подходил близко к стене, земля была перекопана правильным квадратом. Желтый песок лежал чуть выше окружающего дерна.

— Недавно копали, — прошептал Ваня. — Ладно, котом посмотрим.

Гриша занялся разматыванием веревки, а Ваня подошел к калитке. К его удивлению, дверь оказалась приоткрыта. «Странно! Неужели они не закрыли калитку с осени?» — подумал мальчик и тихим свистом подозвал приятеля.

— Что-то мне это не нравится, — прошептал Гриша, заглянув в сад. — А вдруг это мышеловка?

— Ловушка, а не мышеловка, — поправил Ваня.

— Всё равно. Ну, а что теперь?

— Нам же легче. Пойдем. Яблоня в этом конце, близко.

Проскользнув в дверь, они стояли в нише, пока окончательно не убедились, что в саду никого нет.

— А ты хорошо умеешь прививать? — спросил Гриша.

— Еще бы! Дедушка научил, — ответил Ваня. — Да ничего мудреного в прививках и нет; главное — нужна практика. Прививки может каждый делать. Только нужно иметь острый, как бритва, нож. Вот смотри. Это окулировочный нож. Видишь, лезвие сверху закруглено, а с другой стороны имеется узкая лопаточка. Этой лопаточкой надо кору отколупнуть после разреза. Окулировка — это прививка глазком. Возьми-ка черенок и посмотри. В том месте, где листок прикреплен к ветке, за первую половину лета образуется глазок, или почка. Из этого глазка, если его привить на кору дикого подвоя, вырастет целое дерево. Окулировать можно два раза в году. Весной и летом — в конце июля. В это время в деревьях начинается второе сокодвижение и кора легко отстает. Самые лучшие глазки не сверху черенка, а в середине. Только срежешь с дерева черенок, нужно быстро удалить все листья, но так, чтобы небольшая часть черенка, на котором лист держится, осталась. Теперь смотри. Вот ветка этой яблони — подвой. На нее мы и будем прививать черенок. А это привой. — Он выбрал принесенный черенок. — С него я срежу глазок. Смотри в оба.

Ваня взял черенок в левую руку, а нож в правую. Отступая ниже почки сантиметра на полтора, сделал поперечный надрез. Затем на таком же расстоянии сделал надрез над почкой и, уже не снимая ножа, повернул его острием к глазку и провел ножом до нижнего надреза. Почка с узким щитом коры отделилась от ветки.

— Вот это и есть глазок, — сказал Ваня. — Держать его надо летом за хвостик, который от листа остался, а сейчас за края. Пальцами ни-ни. Теперь на подвое надрезаем кору поперек и вдоль. Получается буква «Т». После этого надо немного отогнуть кору и вставить глазок.

Гриша внимательно смотрел за движениями рук товарища.

— Теперь разрез надо завязать мочалом. Глазок не завязывать, а только разрез. Это и будет окулировка. Понял? — спросил он. — Я тебе для примера показал, а вот смотри, я сейчас по-другому буду делать, копулировкой. Черенки заготовлять надо с осени или в конце зимы. Хранить до прививки в холодном и влажном месте прикопанными в песке или в земле. Весь секрет здесь заключается в правильном косом срезе на подвое и привое. Затем делается небольшой расщеп, выше сердцевины, и срез черенка прикладывается к срезу ветки так, чтобы язычок расщепа вошел в другой расщеп.

— Это самое главное при копулировке. Если кора с корой сойдутся, то черенок быстро приживется, — пояснил Ваня. — Ну, затем, конечно, надо опять мочалкой завязать и садовым варом замазать, чтобы ни влага, ни воздух не попадали в ранку.

Привить несколько черенков в крону взрослого дерева для умелых рук Вани не представляло большого труда. Разыскав антоновку, он уверенно принялся за дело. Наискось срезав одинаковую по толщине с черенком ветку, он быстро сделал такой же срез на черенке. Затем слегка расщепил ветку и черенок чуть выше сердцевины и ввел образовавшийся язычок на черенке за язычок на ветке. Черенок слился с веткой и мог самостоятельно держаться. Ваня внимательно проследил за тем, чтобы край коры черенка совпал с краем коры ветки, так как именно в этом заключался успех быстрого срастания.

Дальнейшая работа не требовала опыта, и все-таки Ваня не доверил ее приятелю. Он сам завязывал место среза мочалкой и тщательно замазал варом.

Мальчик успел привить три черенка, как вдруг пронзительно взвизгнула железная дверь в противоположном конце сада. Между деревьями замелькали фигуры людей.

Как подкошенные, упали ребята на землю. «Попались! — мелькнуло в голове. — Бежать!»

Ваня хотел вскочить, но его удержал Трубач.

— Лежи. Нас не видно, — прошептал он.

Они прижались к толстому стволу и замерли.

Действительно, немцы не заметили ребят. Они прошли по саду до калитки, через которую проникли мальчики.

Трое солдат с автоматами наизготовку окружали двоих, одетых в рваную штатскую одежду. Сзади шел немецкий офицер.

Когда вся группа была недалеко от ребят, Гриша чуть не ахнул. Он хотел узнать, кого ведут немцы, но лица арестованных были в таких кровоподтеках и синяках, что узнать людей было невозможно.

Арестованные согнулись и еле передвигали ноги, словно несли на плече не лопату, а тяжелый, непосильный груз.

Группа вышла через калитку.

Ваня посмотрел на Гришу широко открытыми глазами и понял, что тот тоже догадался, куда и зачем повели арестованных.

— Кого это? — прошептал он.

— Не узнал. Кажется, не наши.

Они лежали животами на земле, не замечая, что сырость проникала к телу. Коленки были уже мокрые.

Послышался крик офицера.

— Здесь. Копать здесь! — кричал он. — Бистро, бистро!

Перед глазами Вани встал желтый песок перекопанного квадрата земли, и стало понятно, кто и зачем копал его.

Это продолжалось долго.

Арестованные молчали. Немцы бормотали короткие фразы.

Наконец наступила жуткая тишина. Неожиданно раздались два выстрела… стон… еще выстрел. Затем короткая очередь автомата.

Ребята лежали потрясенные. Руки у Вани дрожали, и он крепко сжимал пакет с черенками, забыв, что может их сломать. Гриша положил ладони рук на землю и уткнулся в них лицом.

— Бежим, Иваша, — прошептал он, не выдержав.

— Что ты… куда бежать?

— В сарай спрячемся.

— Нельзя… уже всё… сейчас уйдут.

— Кого они убили?

На это Ваня не мог ответить. Он только знал, что убили русских людей, которые не признавали фашистов и не захотели изменить своей Родине.

Послышалась немецкая речь, и немного погодя в сад вошли немцы.

Ребята затаили дыхание и крепко прижались лицом к стволу яблони. Они следили глазами за уходившими, пока те не ушли из сада через противоположную калитку. От волнения Гриша не заметил, что офицера с ними не было.

— Что сейчас делать, Ваня? — спросил он приподнимаясь.

Ваня дернул его за руку так, что тот упал. В этот момент офицер вошел в сад и заметил движение. С минуту он стоял на месте, наблюдая за деревьями, где лежали ребята. Потом вынул из кармана пистолет, взвел курок и медленно направился к яблоне.

Сомнения не было: немец их заметил.

— Попались, Трубач. Бежим!

Ваня вскочил и, прижимая к груди узелок с черенками, бросился в глубину сада. Сухо треснули несколько выстрелов.

Ваня оглянулся. Гриша не отставал.

— Петляй по-чапаевски! — крикнул он на ходу.

Добежав до стены, оглянулись. Фигура немца мелькала между деревьями. Ребята прибавили ходу и побежали вдоль стены. Немец сообразил, что по кругу мальчики первыми добегут до выхода. Он резко свернул в сторону и побежал наперерез. Увидя это, Ваня остановился.

— Калитку закроет… попались…

— Мне худо… — сказал Гриша, опираясь о ближайшую яблоню.

На спине у мальчика, возле правой лопатки, выступило большое кровавое пятно. «Гриша ранен, — растерялся Ваня. — Что теперь делать? Пока есть возможность, надо бороться… по-чапаевски», — вспомнил он недавнюю фразу приятеля.

Между тем немец приближался к калитке. Еще минута-другая, и он ее закроет.

— Ты можешь бежать?

— Могу.

— Давай в сарай… Держись, Трубач!

Пропустив друга вперед, он побежал сзади.

— Скорей, Трубач, скорей! — торопил он.

Гриша не чувствовал под собой ног. Перед глазами плавали разноцветные круги, всё тело охватывала слабость, но бежать было легко. Туловище само стремилось вперед, и нужно было только переставлять ноги.

В тот момент, когда немец добежал до калитки, ребята были у сарая, а пока он возился с дверью, они проникли внутрь. Офицер закрыл дверь и, еле переводя дух, оглянулся.

Фигур мальчиков нигде не было видно. «Куда они подевались? Спрятались где-нибудь за деревом и ждут, когда он отойдет от калитки». В какую сторону они убежали, немец не видел, потому что бежал не оглядываясь.

Как ему теперь поступить? Выпустить из сада людей живыми было нельзя. Они видели, откуда вели арестованных на расстрел. Они находились здесь во время расстрела.

А вдруг это были партизаны? Значит, они узнали, где прячут арестованных. Нет, таких свидетелей не должно быть. Немец со страхом посматривал кругом.

Чтобы вызвать на помощь, офицер выстрелил в воздух два раза, и, не отходя от калитки, стал ждать, внимательно вглядываясь в глубину сада.

Скоро вернулись солдаты. Они оставили около дверей часового и занялись поисками, пошли цепью «прочесывать» сад.

Люди словно сквозь землю провалились. Оказалось, нужна собака, но обе собаки были отправлены в соседнюю комендатуру.

Обойдя весь сад несколько раз в разных направлениях и обследовав чуть ли не каждое дерево, заглянув в пустые сараи, немцы никого не обнаружили. Офицер рассердился.

Блуждая между деревьев, он опять дошел до сарая. «Они тут! Больше им некуда спрятаться. Нужно внимательней поискать», и, проверив пистолет, офицер осторожно открыл дверь в сторожку.

— А ну, виходийть! — громко приказал он.

Никто не появлялся. Набравшись храбрости, он зашел внутрь. Пусто. Затем немец широко распахнул дверь в сарай и, направив дуло пистолета в темноту, снова приказал:

— Выходийть живей!

И опять никто не отозвался.

Офицер стоял перед открытыми дверями сарая, не решаясь войти. «А вдруг их было не двое? Вдруг там сидит целый отряд, и стоит ему переступить порог…»

Чувство тошноты подступило к горлу. С большим трудом он подавил страх и вошел в сарай. Глаза; быстро привыкли к темноте. Пусто. Осторожно обошел он весь сарай. Никаких следов.

«Куда же они исчезли? Может быть, перелезли через стену? — подумал офицер, выходя в сад. — Нужно обойти кругом».

Немец быстро зашатал к выходу и сразу нашел разгадку. Здесь, около калитки лежала брошенная веревка и к ней был привязан маленький лодочный якорек.

 

В подвале

Гриша скатился на что-то мягкое, влажное, словно в густое тесто. В нос ударил острый, кислый запах. Так иногда пахнет хороший квас. Упираясь рукой, чтобы переползти, он схватил круглый предмет вроде мячика, который лопнул от первого прикосновения и между пальцами потекла кашица.

«Да это яблоки!» — понял он.

В памяти встало ощущение того, как он разгребал эти яблоки, хотел зарыться в них с головой. Какие они тогда были крепкие, ароматные!..

— Гриша, ты где? — послышался Ванин голос. — Берегись!

Слабый свет, падавший сверху, померк. Это Ваня закрыл за собой люк. Немного погодя он натолкнулся в темноте на приятеля.

— Ну, как ты?

— Ничего. Слабость какая-то.

— А больно?

— Нет… ничего. Вроде как пощипывает на спине и дышать тяжело.

— Значит, ты раненый, — пояснил Ваня. — Лежи спокойно. Это что? Яблоки! Ничего, Гришуха… потерпи маленько. Может, и не найдут нас. Яблоки же не нашли.

— Собак по следу пустят, — равнодушно сказал Гриша.

— Собак еще не скоро… — утешил Ваня. — Эх!.. Был бы у меня наган… Ты лежи, не шевелись, а то кровь сильно пойдет. Надо бы перевязку… У меня тоже все пальцы в крови. Ногти содрал, открывая люк, и нож сломал.

Гриша устроился удобней, положив голову на колени друга. В таком положении просидели они долго. В этой тишине и полной темноте казалось, что опасность миновала.

Неожиданно наверху раздался голос, зашаркали ноги.

— Сюда пришли, — еле слышно прошептал Гриша. — Хорошо, что кольцо у люка снято… может, не заметят.

— Молчи, — остановил его Ваня.

Ребята замерли.

Шаги на потолке слышались в разных направлениях. Вот остановились у них над головой. Сейчас откроется люк. Тогда они погибли.

— Подземный-то ход! — вдруг вспомнил Гриша.

— Тише… пока не надо.

Шаги передвинулись в другой конец, потоптались на одном месте и направились к выходу.

— Ушел? — спросил Гриша, когда снова наступила тишина.

— Уйти-то ушел, а вдруг вернется?

Ваня смутно догадывался, что происходит наверху. Конечно, их ищут и не скоро отступятся. «Гриша прав, — думал он. — Немцы могут привести собак, и те быстро укажут им убежище. Одно ясно, что про подвал немцы не знают, иначе яблоки не сгнили бы здесь. Пока не поздно, надо перебираться в подземный ход и там сидеть, сколько хватит сил. С голода не умрут. Ведь не все же яблоки испортились. Среди них есть поздние сорта, которые могут лежать до нового урожая».

Ваня перевернул несколько плодов и сейчас же натолкнулся на крепкое яблоко. Он вытер его о пальто и откусил. Прекрасное яблоко: мягкое, сочное, сладкое с легкой кислинкой.

— Попробуй-ка, — сказал он, протягивая надкушенное яблоко.

Руки их встретились, и Гриша взял яблоко. Немного погодя послышался хруст и вялое чмоканье.

— Ну как?

— Вкусно…

— Хочешь еще найду?

— Потом, Ваня. Чего-то я не в себе… будто плаваю.

— Спрячемся в подземный ход, пока в сарае никого нет, — предложил Ваня.

— Пойдем… Ты мне помоги. Я совсем раскис.

Перебирая руками по стенке, всё время наступая на раскатившиеся по полу яблоки, с трудом добрались они до железной двери.

Ваня помнил, как весной открывали дверь, и легко это повторил. Ослабевший от потери крови, Гриша еле передвигал ноги. Ване приходилось тащить его.

Всё дальше уходили они от подвала. Казалось, что там, в глубине подземного хода их спасение.

Вот и холодные камни ступенек. Тупик.

— Ваня, я лягу…

— Устраивайся лучше. Придется здесь до ночи сидеть, — сказал мальчик.

— А как мы выйдем? Калитка-то закрыта.

— Там видно будет. Ты не расстраивайся. Эх! Какого-нибудь свету бы! Платок разорвать и перевязку сделать. Болит, Трубач?

— Нет. Онемело. Я, наверно, умру, — безразлично сказал мальчик.

— Тоже выдумал! На войне людям руки, ноги отрывает, да ничего… живы остаются. Выберемся отсюда, и вылечишься.

Время шло медленно. Ваня потерял представление о часах. Порой ему казалось, что они сидят здесь всего несколько минут, а иногда он думал, что на улице уже ночь и пора сделать попытку выбраться. Мальчик сознавал всю сложность положения. Оставаться здесь с раненым товарищем долго было нельзя. Выходить в сад — почти верная смерть. Беспокоило состояние Гриши. Он лежал без движения. Иногда Ваня с тревогой наклонялся к его лицу и чувствовал теплоту дыхания.

— Ваня! — тихо позвал раненый.

— Я тут.

— Ты ничего не слышишь?

— Нет. А что?

— Я голоса слышу.

— Какие тут голоса? — удивился Ваня, но невольно стал вслушиваться в тишину. Прошла минута, другая. От напряжения в ушах звенело, и никакого другого звука Ваня не улавливал. Он уже решил, что приятелю почудилось, как вдруг сам услышал мужской голос, который глухо пробормотал какие-то слова. Ваня и не разобрал их смысла, но они были сказаны где-то совсем близко.

Опять. На этот раз говорил другой голос.

— Гриша, я тоже слышу.

— Это в подвале, — встрепенулся тот. — Идут за нами.

— Нет, нет… В другой стороне. Погоди-ка. Тут же вторая дверь. Помнишь? Вроде шкафа. Потайная. Я сейчас послушаю.

Он забрался на ступеньки, нащупал дверь и плотно прижался к ней ухом. За дверью говорили люди.

— Что ж, досадно, конечно! Дожить бы до того времени, как их с нашей земли вышвырнут!

Не было никакого сомнения! Это голос Петра Захаровича.

— Да. Хотелось бы дожить, да не выходит. Жалко!

Ответил ему тоже очень знакомый голос. Совсем недавно Ваня слышал этот голос, но вспомнить не мог.

Он спустился вниз и нагнулся к раненому.

— Там люди, Гриша. Петр Захарович говорил.

— Не может быть! Он же арестованный.

— Ну да! Сюда и посадили их… Откроем дверь?

— Давай… — оживился Гриша.

— Ты лежи, лежи. Я сам. Только надо осторожно. Там, наверно, часовой караулит. Как бы хуже не сделать.

— Постучи им.

— Правильно.

Ваня поднялся на ступеньки, суставами пальцев ударил несколько раз в дверь, прижался к ней ухом и сейчас же услышал голос:

— Захарыч, вроде как постучали в стенку?

— Кто тут может стучать? Мерещится тебе.

— Я тоже слышал, — сказал третий голос.

— Давай послушаем. Передвигайся сюда. Здесь стучали.

Немного переждав, Ваня вновь ударил три раза и приложил ухо к двери.

— Стучат… Сигнал подают, — сказал голос.

— Не женщины ли там сидят? Отвечать надо.

Раздался ответный стук. Ваня понял, что арестованные не опасаются, и, значит, можно открыть дверь. Нашарив задвижку, он без шума приподнял ее и, слегка приоткрыв дверь, выглянул.

Догадка оказалась правильной. Совхозная кладовая была превращена в тюрьму. В камере сидело пятеро мужчин. Двое из них спали, а трое изумленно смотрели, как шкаф двинулся вперед и в образовавшуюся щель высунулась голова мальчика.

Если бы перед ними из земли вылезло какое-нибудь чудовище, удивились бы меньше. Некоторое время от изумления они ничего не могли сказать.

— Петр Захарович, это я!

— Ванюшка! Как же ты… откуда явился?..

— А… пришел… Тут со мной еще Гриша. Он раненый.

Ваня торопливо рассказал, как он попал сюда.

— Товарищи дорогие, — еле сдерживая себя от радости, говорил Максим Савельевич. — Мы же теперь удрать можем.

— Да, да… Спасибо, Ванюша. Осторожно, товарищи, осторожно, — предупредил Петр Захарович. — Такие случаи не повторяются. Как бы кто в окно не заглянул. Прикрой шкаф, Ванюша. Сбоку щель не видно, а мы сядем, как прежде. Прохор, ложись на старое место, — распоряжался Петр Захарович.

Все заняли свои места. Ваня прикрыл дверь, оставив узкую щель, чтобы можно было разговаривать.

— А там в углу кто лежит? — спросил он Петра Захаровича.

— Наши железнодорожники. Всю ночь их били, допрашивали. Сном забылись, — пояснил тот. — Значит, Васильева с Муравьевым немцы расстреляли… Так мы и думали. Хорошие были товарищи! Вечная им память!.. Ладно. За нами ничего не пропадет. Только бы выбраться отсюда.

— А Максим Савельевич тоже арестован?

— Ну ясно, не в гости пришел.

— А вы похудели, Петр Захарович.

— Похудеешь. Нас ведь не кормят. «Легче, — говорят, — в рай лететь».

— Петр Захарович, а хотите я вам яблок принесу? — предложил Ваня.

— Яблок? Эх, ты, садовод! У тебя всё яблоки в голове. Где же ты их достанешь?

— Нет, верно. Хотите?

— Ну принеси, если не шутишь. Подожди. Как же твой друг? Ты сказал, — он ранен.

— Да, немец стрелял в нас. В плечо попал.

— Рукой-то ворочает? — продолжал спрашивать Петр Захарович.

— Да.

— Ну, значит, кость цела. Пуля попала в мягкое место.

— Крови много вышло.

— Где он?

— Тут недалеко лежит… Внизу на ступеньках. Он слышит нас. Трубач, ты слышишь? — обратился Ваня в темноту.

— Слышу, — донеслось снизу.

— Ты ему скажи, Ванюша, чтобы он рукой не шевелил, а то кровь пойдет. Рана, видно, закупорилась. Мы сейчас помочь ему не можем, а ждать придется до вечера. Пускай потерпит.

Ваня закрыл плотно дверь и спустился вниз.

— Трубач, там пятеро сидят. Немцы хотят их расстрелять, а мы выручим. Как у тебя рана? Болит?

— Нет. Теперь лучше… Там всё слиплось.

Ваня передал всё, что наказал Петр Захарович. Теперь нужно было принести яблок. В карманах много не унесешь. Нашарив свой узелок, Ваня вынул черенки. Мох был влажный. «Что теперь с ними делать? Бросить? Нет, нет, только не бросать!» Ваня бережно перебрал веточки, положил на ступеньки к стене и стряхнул платок.

— Я схожу за яблоками, Трубач.

— Я не хочу есть, Ваня. Не ходи.

— Их голодом немцы морят.

— Ты для них… Ну, сходи.

У двери в подвал Ваня остановился. Теперь настроение у него было другое. Он спокойно выполнял нужное дело.

В подвале стояла мертвая тишина.

Ваня пробрался к куче яблок и принялся за дело. Скоро он нащупал несколько крепких плодов и, наложив в платок десятка три крупных яблок, отправился назад.

— Ну что за ребята у нас! Золото! Вот спасибо, Ванюша, — говорил Петр Захарович, принимая через щель яблоки.

— Принес ведь, — еще не веря своим глазам, сказал Максим Савельевич. — Главное, фрукты! При нашем положении всякая другая пища опасна. Переел немного, и капут, а яблоки ничего… полезно.

— Жуйте как следует, товарищи. Прожевывайте, — предупреждал Петр Захарович, раздавая плоды.

Ваня сидел на верхней ступеньке и с удовольствием слушал, как аппетитно хрустят яблоки.

— Больше нет? — спросил Прохор.

— Быстро ты справился! — удивился Максим Савельевич. — Хорошенького помаленьку.

— Есть, есть. Сколько угодно, — сказал Ваня, высовываясь из двери. — Я сейчас принесу.

— Не надо, Ванюша, — остановил его Петр Захарович. — Вечером поедим и в дорогу возьмем… Потерпи, Прохор. Нельзя сразу так много. Возьми один мой.

Прохор не успел съесть предложенное яблоко. В коридоре раздались шаги, заскрипел засов, и в камеру вошли два немца.

Ваня закрыл шкаф в самый последний момент и кубарем скатился вниз.

— Немцы пришли, — прошептал он.

Долго сидели они, прислушиваясь к голосам. Наконец раздался стук. Ваня открыл дверь. Прохора в камере уже не было.

— Взяли на допрос, — сказал Петр Захарович, заметив вопросительный взгляд мальчика. — Вернется ли назад?

— Может и не вернуться, — со вздохом согласился Максим Савельевич.

Двое, которые раньше спали, теперь сидели на полу, упираясь спинами в стену, и медленно жевали яблоки. Вид у них был ужасный: обтянутое кожей лицо всё в синяках, заостренный нос, лихорадочно горевшие глаза. Одного из них Ваня где-то встречал…

— Ванюша! — обратился Петр Захарович к мальчику. — Насколько я понимаю, домой вам нельзя возвращаться.

— Что же нам теперь делать? — спросил Ваня.

— Пойдете с нами.

— Куда?

— А там видно будет. Места на родной земле хватит. Только бы выбраться.

Вернулся Прохор. Как только в коридоре раздался шум, Ваня быстро прикрыл дверь и на этот раз остался наверху.

— Ты что так скоро? — спросил Максим Савельевич, когда сопровождающий немец ушел.

— Я их надул. Если, говорю, бить не будете, то завтра всё скажу. Поверили и отправили обратно. Эх, братцы, теперь бежать скорей!

От нетерпения время ползло ужасно медленно. Ване казалось, что до ночи они не доживут, что обязательно что-нибудь случится.

Два раза он ходил в подвал, нашел много совершенно крепких и очень ароматных яблок. Сидя в темноте, Ваня разломил яблоко пополам, вынул семечки и на ощупь заметил, что они крупные, круглые и несколько плоские. Из этих семечек должны вырасти культурные яблони.

Ваня нащупал черенки и завязал их снова в платок. «Неужели не будет возможности воскресить их? Правда, три черенка привиты, но этого мало. Надо привить еще»…

И вдруг в голове мелькнула мысль: «Отец-яблоня в лесу. Надо же привить на нее. Пускай она дикая. Потом когда-нибудь можно снова перенести черенки на другое дерево или как-нибудь укоренить их. Сейчас важно сохранить им жизнь».

 

Побег

Как ни томительно тянулось время, но все-таки вечер наступил. Заключенные сидели задумчивые, притихшие, словно сберегали силы. Последние минуты перед побегом никто из них не начинал разговора о посторонних предметах. Наконец Петр Захарович подошел к окну.

— Готовьтесь, товарищи. Как только часовой поровняется с нами, так и полезайте в шкаф. Без толчеи, спокойно…

Часовой приближался. Вот он прошел мимо окна. Теперь ему надо дойти до конца корпуса и возвратиться обратно. Времени было достаточно. Кроме того, на обратном пути он мог и не заглянуть в окно.

Петр Захарович дал ему немного отойти и махнул рукой.

— Ну, счастливо! Пошли!

Ваня приоткрыл шире дверь, и узники спустились вниз.

Последним вышел Петр Захарович.

— Запирай крепче, Ванюша, — сказал он. — Где тут запор?

— Я сам. Он легко закрывается.

Когда задвижка встала на место, сильными толчками проверили прочность.

— Лишь бы не догадались. Где Трубачов? Ну, спасибо вам, ребятки. От верной смерти спасли.

— Мы и сами спаслись, — сказал Гриша.

Он стоял на ногах, придерживаясь здоровой рукой за стену.

— Как ты себя чувствуешь? Прохор, помоги ему. Ты за него отвечаешь, пока до места не доберемся. По дороге не шуметь. Трогаемся, товарищи. Держитесь один за другого. Ваня, веди.

Ваня с удивлением слушал Петра Захаровича. Обычно шутливый, добродушный, он стал неузнаваем. Говорил отрывисто, резко и таким тоном, что никому в голову бы не пришло спорить с ним.

— Вот у нас командир нашелся, — с удовольствием заметил Максим Савельевич, шагавший сзади мальчика.

— Петр Захарович, тут вход в подвал, — вполголоса сказал Ваня, наткнувшись рукой на дверь.

Прислушались. За железной дверью было тихо. Осторожно открыли ее.

— Ну, пока всё в порядке. Где тут яблоки-то, Ванюша?

— У люка. Сюда идите.

— Ого! Да их тут целый склад. Гнилые….

— Надо искать. Шарьте руками, — подсказал Ваня. — С этого края много хороших.

— Набирайте яблок, товарищи. Других продуктов не будет, — приказал Петр Захарович.

— Чего уже лучше, — пробормотал Максим Савельевич.

Ваня радостно прислушивался к возне, но сердце билось беспокойно. «Самое главное впереди. А вдруг сад оцеплен», — тревожно думал он.

— Оставайтесь здесь. Мы на разведку пойдем, — сказал Петр Захарович. — Если с нами что случится, ты за старшего, Максим.

— Есть за старшего, — ответил по-военному бывший лейтенант милиции.

— Ваня, идем.

Поднявшись по ступенькам и плотно приложив ухо к люку, они прислушались. Тишина. Чуть приподняли люк и снова прислушались. Убедившись, что в сарае спокойно, открыли люк. Свежий воздух, пахнувший весной, слегка кружил голову. Долго стояли у двери сарая.

Еле слышно донесся свисток паровоза. Ночь была ясная, звездная. Скоро должен появиться месяц. Надо было торопиться.

Поминутно оглядываясь, они тихо направились вдоль стены к калитке.

Кругом них были яблони. Они то выстраивались в ровную линию, то разворачивали свой строй. Ване казалось, что эти коренастые, с широкой кроной деревья — их союзники. Они стояли без листьев, чтобы им было лучше видно, и в то же время загораживали от врагов.

Вот и калитка. Она закрыта и подперта колом.

Петр Захарович осторожно открыл ее…

Дверь не скрипнула. Свежий холмик белел недалеко от обрыва. Внизу глухо урчала река.

— Теперь назад.

Обратный путь к сараю проделали быстро, по прямой, перебегая от дерева к дереву. Открыв люк, Петр Захарович встал на колени.

— Давайте наверх, товарищи, — прошептал он, подавая руку.

Гришу вынесли на руках, хотя он и протестовал.

— Ты не спорь, — шепнул Прохор. — Итти далеко. Держись за меня.

Благополучно вышли из сада, перебежали поляну, и только когда спустились в кустарник, в монастыре прогремел выстрел.

— Так! Хватились! — громко сказал Петр Захарович и торжествующе захохотал. — А мы свободны, товарищи. Пока они соберутся в погоню, мы будем далеко, а там и лес родной.

Река огибала город. По берегу дошли до окраины. Максим Савельевич пошептался с Петром Захаровичем и, отделившись от группы, огородами направился в крайний домик. Остальные укрылись в кустах. Через полчаса раздался тонкий свист.

— Ребята, вы оставайтесь здесь, мы скоро вернемся, — сказал Петр Захарович. — Остальные за мной.

Ваня остался с приятелем на берегу.

— Куда они ушли? — спросил Гриша.

— Не знаю. Наверно, чего-нибудь придумали.

— Ваня, а как же мы теперь? Дома никто не знает. Мама, небось, беспокоится.

— Петр Захарович всё устроит. Он обещал. Рана-то болит?

— Начинает пощипывать. Ваня, а что у тебя в узелке?

— Черенки.

— Ты всё с ними таскаешься. Брось!

Ваня сердито посмотрел на приятеля, но ничего не ответил.

Морозило. Ваня был в легком пальтишке и чувствовал, что скоро придётся плясать. Наконец в стороне показались люди. Они волоком тащили к реке большую лодку. Прохор перекладывал кругляши, и лодка двигалась легко. Когда она была спущена на воду, пришел Прохор.

— Пошли, ребята, в лодку. Вниз по матушке по речке поплывем.

— Слушай, Прохор, а как же дома у нас?

— Всё в порядке. Петр Захарович приказал передать, чтобы вас не искали. Ушли с партизанами, и конец.

— А чья это лодка? — спросил Ваня.

— Теперь наша.

На берегу с веслами стоял хозяин лодки. Ваня сразу узнал его. Это был рабочий из ремонтных мастерских. Каждое лето он поднимался на лодке вверх по течению и возвращался обратно с сеном.

Петр Захарович говорил с рабочим, а остальные усаживались в лодку. Ребят посадили ближе к корме и дали по большому ломтю хлеба.

Всё происходило очень слаженно, без слов, в полной тишине.

Петр Захарович попрощался с рабочим и, оттолкнувшись, сел в лодку.

— Счастливо, товарищи! — донеслось пожелание с берега.

Последний раз Ваня смотрел на город.

Как круто повернулась его жизнь! Где они пристанут? Что его ждет впереди?

Рассохшаяся за зиму лодка начала протекать. Приходилось всё время отливать воду.

Несмотря на холод, Ваня дремал. Сказывались усталость и напряжение дня. Ритмичный скрип уключин и всплески весел убаюкивали.

В темноте ему казалось, что силуэты деревьев и кустарников плывут им навстречу.

Не в силах бороться со сном, он прислонил голову к борту и вдруг точно провалился в темноту.

В лодке оказалась солдатская шинель, и Прохор заботливо укрыл ею ребят.

Ваня проснулся будто от толчка.

Светало. Лодка плыла по открытому месту. С одной стороны черные пашни, с другой — светлозеленые луга.

Ваня никак не мог сообразить, где он находится и что с ним случилось.

— Проснулся? С добрым утром, Иван Степаныч, — громко сказал Петр Захарович. — Здорово же ты спал.

Ваня выпрямился и смущенно улыбнулся.

Оглядевшись, вспомнил происшествие вчерашнего дня.

Итак, они далеко от города. Сердце мальчика больно сжалось. «Как-то там дед с матерью? Не случилось ли чего с ними?» Сбоку застонал Гриша.

— Ты что, Трубач?

— Не буди. Скоро приедем и станем его лечить, — сказал Максим Савельевич.

Они с Петром Захаровичем сидели за веслами, а Прохор за рулем. Остальные спали.

Поля кончились. Река сделала крутой поворот и словно спряталась в густом лесу. По берегам сплошной стеной поднялись высокие деревья. Стало холодней. Кое-где лежал еще снег.

— Шарапинские леса, — заметил Максим Савельевич. — Поглядывай, Прохор, как бы на топляк не наскочить.

Верхушки деревьев осветило солнце, а внизу стало темней. Со стоном проснулся Гриша.

— Ты что, Трубач? Болит?

— Не знаю. Онемело всё и стянуло.

— Рукой не шевели, — сказал Петр Захарович и, обращаясь к Максиму Савельевичу, спросил: — Скоро приедем?

— Скоро. Километра три осталось, а по прямой ближе.

Река сильно петляла, круто поворачивала то в одну, то в другую сторону и, по расчетам Вани, они за ночь уплыли километров за двадцать, не больше. Про Шарапинские леса он знал из рассказов взрослых. Сюда ездили из города зимой охотники за зайцами, а летом, за грибами.

Лес так же неожиданно кончился, как и начался. Открылась панорама большого села Шарапино, в котором размещался колхоз «Путь Ильича», входивший уже в партизанский край.

Появление лодки на реке вызвало смятение. Женщины, работавшие на, поле, приложив ладонь ко лбу, смотрели на плывущих. Несколько ребят, Ваниного возраста, побежали к домам. «Предупредить», — подумал Ваня.

Он ждал, что сейчас выйдут партизаны, вооруженные гранатами, пулеметами, но никто не появлялся.

Когда лодка причалила к песчаной отмели, подошли две молодые девушки и молча уставились на прибывших.

— Ну что, Шура… не ждали? — с усмешкой спросил Максим Савельевич.

Девушка от удивления хлопнула себя по бедрам.

— Савельич! — воскликнула она. — Да что с вами сделалось! Не признала ведь.

— Удивительного ничего нет. Я с того света вернулся.

— И верно, с того света. Мы уже вас похоронили.

— Сбегай, красавица, до начальника. Скажи: пополнение прибыло. Здесь он?

— Здесь, а только притаились, как вас завидели.

Как потом узнал Ваня, разведка давно сообщила в Шарапино о плывущей лодке, и партизаны приняли меры для встречи.

Девушка убежала в село, а беглецы вылезли на берег.

Скоро на дороге появилась группа мужчин. Они свернули и прямо по полям направились к лодке.

— Вот и начальник!

Чем ближе приближалась группа, тем сильней билось Ванино сердце. Начальник! Который же из них начальник? Впереди шел Николай Павлович, такой же бородатый и просто одетый, каким он был у них последний раз.

Ну, конечно, он начальник! Предположение Гриши было правильно.

Максим Савельевич пошел навстречу, по-военному взял под козырек и начал докладывать.

Так неожиданно сбылось желание ребят.

Они попали к партизанам.

 

Последний путь черенков

Черенки погибали. Ваня хранил их в подвале под избой и часто смачивал мох, которым были обложены срезы, но время уходило, а ни одной яблони в селе он не нашел.

Перед окнами изб росли только береза и рябина. Даже ягодных кустарников: смородины, крыжовника не было в огородах. Почему? Неужели колхозники не любят фруктов или ягод?

— Потому что не умеют разводить, — сказал коротко Прохор. — Вот если бы кто пример показал!

Ваня согласился. Действительно, наглядный пример убедителен. Он вспомнил о кружке мичуринцев. Можно много читать о Мичурине, слушать доклады и лекции и остаться равнодушным к практике садоводства. Но стоит кому-нибудь завести яблоню, как у всех появляется такое же желание.

Раненый Гриша лежал в доме, где жил Николай Павлович, и очень этим гордился. Учитель сам лечил его: перевязывал рану, давал какие-то лекарства, но всё это плохо помогало. Рана не затягивалась и слабость не проходила. Видимо, Гриша потерял очень много крови. Требовалась серьезная медицинская помощь.

— Ты что, садовод, грустишь? — спросил Николай Павлович, когда Ваня пришел навестить приятеля. — За Гришу беспокоишься? По дому скучаешь?

— А поправится Гриша? — с тревогой спросил Ваня.

— Поправится. Обязательно вылечим. А тебе тут дело найдем.

Ваня помолчал, но потом решился поделиться еще одной тревогой.

— Что такое? Ну-ка расскажи подробнее.

Ваня рассказал всю историю с черенками. Николай Павлович с большим интересом и удивлением выслушал мальчика.

— Вот оно что!.. Молодчина, Иван. Такому делу надо помочь. Не унывай, что-нибудь придумаем.

В тот же вечер он прислал за Ваней.

В комнате горела маленькая керосиновая лампочка. Николай Павлович что-то писал за столом, а напротив сидел старик Завьялов, который служил раньше в городе на мельнице.

— Садись, Ваня. Я сейчас кончу, — сказал начальник, кивнув головой на скамейку.

Ваня подошел к деревянной кровати, на которой лежал Гриша.

— Садись, Ваня, — тихо сказал тот. — Ты в город поедешь.

— Что ты!

— Верно, верно. Завьялов должен привезти для меня доктора, а ты увезешь черенки.

Пока Николай Павлович писал, Ваня еле сидел на месте. Он не очень доверял словам приятеля, думая, что тот что-нибудь перепутал.

— Вот это письмо ты передашь ему в руки, — сказал Николай Павлович старику, подсушивая чернила над стеклом лампы. — А это тебе попутчик. Его с подводой ты оставишь в Заречье у Митрохиных. Он пойдет по своим делам. Сколько тебе времени надо, Ваня?

«Садовод» задумался. От Заречья до обрыва в лесу, где растет дичок, расстояние не маленькое. «Часа два прошагаешь, — соображал Ваня. — Да обратно два… На прививку час».

— Часов пять, — уверенно сказал он.

— Будем считать семь. К утру вы доберетесь до Заречья?

— К восходу как раз попадем, — согласился Завьялов.

— Значит, в ночь можно назад выезжать. Если доктора дома нет, подожди. В больницу к нему не ходи. Нарвешься еще на немцев. Они сейчас настороже.

— Не сомневайтесь, Николай Павлович. Сделаю всё аккуратно. Комар носа не подточит. Только поедет ли доктор?

— Поедет, — твердо сказал начальник и встал. — Можно собираться, и трогайтесь. Не послать ли с вами еще кого-нибудь?

— Не надо. Лошади тяжело. Дороги в лесу не просохли.

Попрощавшись с учителем и раненым другом, Ваня сбегал домой за черенками, и, когда вернулся назад, лошадь, запряженная в телегу, уже поджидала у дома Завьяловых. Старик внимательно проверил упряжку, подложил сена и сунул под него свой мешочек.

— Ну, садись, что ли!

Ваня забрался на телегу, и они тронулись.

Лошадь бежала бойко. Телегу встряхивало так, что один раз Ваня чуть не откусил язык.

— Ты чей? — спросил старик.

— Я Морозов.

— Василия Морозова внук, что ли?

— Да.

— Вот оно что. Мы с ним ровесники. Давно не видались.

— Вы его знаете? — обрадовался Ваня.

— Ну, как не знать!..

— Я вас очень прошу… Если вы увидите дедушку… расскажите про меня. А маму мою вы знаете? Анну Алексеевну.

— Знаю, как же…

— И ей расскажите…

— А чего рассказать?

— Ну, что я живой и здоровый.

— Так тебе лучше самому сходить.

— Мне нельзя, — с тоской сказал мальчик. — Немцы поймать могут. Вот если бы ночью потихоньку через пустырь пробраться…

На вид Завьялов казался угрюмым, молчаливым человеком, а на самом деле оказался отзывчивым, добродушным и очень разговорчивым. Всю ночь старик без устали говорил о немцах, с которыми воевал в первую мировую войну, о колхозе и, наконец, о пчелах, которым посвятил остаток жизни.

Ваня дремал и мало понимал из того, что рассказывал старик, и только когда он заговорил о пчелах, мальчик заинтересовался. Он не представлял себе фруктовые сады без пчел. Всегда в его воображении где-то между, рядами яблонь стояли чистенькие разноцветные домики-ульи.

Пчелы нужны садоводу как опылители. Они переносят пыльцу с цветка на цветок. Кроме того, они дают много меда.

Ваня внимательно слушал, пока сон не свалил его.

Заметив, что мальчик крепко спит, старик уже не мог остановиться. Он продолжал говорить, обращаясь к лошади.

Как и предполагали, к восходу солнца приехали в Заречье.

Митрохин до прихода немцев работал на мельнице, дружил с Завьяловым и встретил его с радостью.

Несмотря на ранний час, быстро вскипятили самовар и ради редких гостей Митрохин выставил на стол всё лучшее, что нашлось в доме.

Завьялов крякал от удовольствия, не спеша принимаясь за еду. Ваня торопился. Наскоро выпив чай, он сунул в карман пару лепешек, взял узелок с черенками и вышел со двора.

Заречье раскинулось на пригорке, и, отсюда хорошо был виден город.

Тоскливо посмотрел Ваня на крыши родного города, разыскал глазами свой дом, вздохнул и отправился в путь.

В лес немцы запрещали ходить под страхом смертной казни. Ваня знал, что если его увидят немцы, то расстреляют без всякого предупреждения. Такие случаи уже бывали. Наивные горожане платились жизнью за то, что ходили в лес за шишками или валежником.

Ваня обогнул речку и подошел к опушке. Неожиданно за спиной раздался крик.

— Эй! Стой!

Вместо того чтобы остановиться, мальчик сорвался с места и бросился в лес, словно его хлестнули кнутом. Бежал он без оглядки, петляя из стороны в сторону. Ветки больно царапали лицо, но он ничего не замечал.

Попав к партизанам, он считал, что перешел невидимую линию фронта и никаким запретам, немецким указам не должен подчиняться. Наоборот, он должен бороться и при всякой возможности вредить врагу.

Противное чувство ждать выстрела в спину. Он уже познакомился со свистом пуль тогда, в саду.

Нет. Ничего. Никто не стрелял. Ваня остановился. Погони не слышно. Кругом на разные лады мирно распевали зяблики и синички. Лесная тишина успокоила мальчика, и он уверенно зашагал к цели. Ему нужно было сделать большой крюк, обогнуть половину города, чтобы выйти на дорогу к оврагу. Мальчика не переставало тревожить положение в доме. «Не случилось ли чего с матерью и дедом? Может быть, зайти к Володе Журавлеву, который живет на самой окраине, у оврага?» И все-таки он отбросил эту мысль. «Нельзя, Николай Павлович строго приказал не показываться в городе».

Солнце стояло уже высоко, когда Ваня вышел к оврагу. Яблонька была цела и словно поджидала его. За прошлое лето она дала сильный прирост и заметно раскинула крону. Благодаря оврагу лес не закрывал от нее солнце, и яблоня чувствовала себя прекрасно.

Несмотря на усталость, Ваня сразу принялся за дело. От черенков срезал концы до второй почки, боясь, что они отмерли. Прививал опять копулировкой в расщеп. Он считал этот способ лучшим из всех. Однажды дед привил таким способом большую ветку с плодовыми почками. Она легко прижилась и в первый же год дала нормальный прирост.

Минут через сорок все черенки были привиты и лишние ветки на дереве обрезаны. Юный садовод облегченно вздохнул.

— Живи счастливо! — прошептал он, обращаясь к дереву. — Ты теперь спряталась от немцев в лесу. Настоящая партизанка.

«Вот замечательное название для нового сорта. Если плоды окажутся хорошими, он назовет свой сорт «партизанкой».

Надо было бы заняться яблоней серьезно: взрыхлить землю, перевернуть дерн, основательно подкормить навозом. Но без лопаты ничего не сделаешь. Ваня руками нагреб прошлогодних листьев и уложил их вокруг яблони.

— Ну, прощай, «партизанка», — сказал он, полюбовавшись на деревцо. — Но я вернусь. Обязательно вернусь.

На обратном пути Ваня несколько раз отдыхал. Сказывалась бессонная ночь. В Заречье пришел к вечеру, еле передвигая ноги. Его уже поджидали.

— Долго ты гулял. Мы было на поиски собрались.

— Устал очень, — сознался мальчик.

— Ясно, устал. Такую дорогу пробежал. Садись, поешь.

— Не хочется.

— А ты приневоль себя.

— Пускай он лучше полежит, — вмешался Митрохин.

Ваня лег на диван и моментально заснул.

Часа через три его разбудили. В комнате было уже темно. Из предосторожности, лампу не зажигали. Плохо соображая, что происходит, Ваня машинально поел и вышел во двор. Завьялов возился с упряжкой, а около телеги стоял человек.

— Надо ехать. Пока луна не взошла, — сказал старик. — Садись, доктор, устраивайся. А ты чего стоишь? Не проснулся еще?

Свежий воздух прогнал остатки сна, и Ваня подошел к хозяину поблагодарить и попрощаться.

— Вы знаете Морозовых? — спросил он Митрохина.

— Ну, как же не знаю!

— Я вас очень прошу… Если вы увидите деда или маму, скажите, что я жив и здоров и все черенки привил. Но домой мне заходить нельзя: Николай Павлович не велел.

— Я к ним обязательно зайду, — охотно согласился Митрохин.

— Большое вам спасибо.

— Ладно. Чего тут! Залезай в телегу да спи. Не холодно тебе?

— Нет.

Доктора, ехавшего с ним, Ваня знал по школьным осмотрам. Леонид Григорьевич волновался. Он беспрерывно крутил цыгарки, и как только одна догорала, от нее прикуривал вторую и снова начинал дымить.

 

Дела везде много

Положение Гриши оказалось серьезней, чем думали. От большой потери крови он не мог оправиться, и рана не заживала.

Леонид Григорьевич после осмотра вышел на двор, где, сидя на завалинке, грелись на солнышке Николай Павлович, Прохор и Ваня.

— Я ничего не могу, сделать. Нужно переливание крови, — сказал он, беспомощно разводя руками.

— Как же быть? Погибать мальчишке?

Ваня не мог поверить, что Гриша умрет, но все-таки тревога за приятеля не давала покоя. Кроме того, он впервые оторвался от семьи, и неизвестно, когда сможет вернуться домой. Всё это действовало на мальчика угнетающе, и он ходил растерянный, мрачный.

Прохор всячески старался развлечь своего спасителя. Рассказывал замысловатые истории, приглашал на охоту, но ничего не помогало. Ваня либо отказывался, либо молчал.

«Тоскует… надо мальчишке дело дать, — решил Николай Павлович. — Ладно, я соображу чего-нибудь».

Что происходило в партизанском отряде, Ваня точно не знал. По догадкам Гриши и тем отрывочным разговорам, которые ему приходилось невольно слышать, они заключили, что отряд сейчас ведет разведку, организует диверсии, печатает листовки, совершает нападения на гарнизоны, налаживает связи. К Николаю Павловичу отовсюду приходили какие-то люди с донесениями, привозили оружие, боеприпасы.

— Я не знаю, когда он спит, — рассказывал Гриша. — Всё время, понимаешь, пишет или чего-нибудь делает. И, знаешь, народу у нас… больше полка наверно.

— А где они?

— Везде. В лесу живут, в деревнях… Ну, скажи, где Петр Захарович?

— Не знаю. Уехал куда-то.

— А Максим Савельевич?

— Тоже нет. Он в другой деревне.

— Ну вот. А я знаю. Они далеко уехали, народ собирать.

В избу вошел Николай Павлович с учительницей местной школы.

— Вот и садовод наш, — сказал Николай Павлович. — А я за тобой хотел посылать. Вот какое дело, Ваня. Надо будет помочь здешним ребятам. Время для пересадки деревьев еще не ушло?

— Нет.

— Займись. Возьми, на себя руководство.

— А что делать, Николай Павлович?

— Сад разведете у школы. Не мне тебя учить. Действуй. Это настоящий садовод, — обратился он к учительнице. — Свои сорта яблонь выводит.

Ваня посмотрел на девушку, и оба покраснели от смущения. Она была совсем молодая. Перед войной кончила институт и, получив сюда направление, занималась первый год.

— Пойдемте…

— Фамилия его Морозов, — подсказал Николай Павлович.

— Пойдемте со мной, товарищ Морозов.

Ваня вышел следом за учительницей на улицу. Молча они направились в конец деревни, где стоял большой новый дом школы.

— Вы где-нибудь учились садоводству? — спросила девушка.

— Нет. Я с дедом занимался и книги читал.

— А я в огороде люблю копаться. Очень завидую тем, кто занимается садоводством.

— А это никому не запрещено.

— Что? — не поняла девушка.

— Садоводством заниматься. Была бы охота.

Подходя к школе, они разговаривали уже свободно, и Ваня чувствовал, что молодая учительница обращается с ним, как со взрослым.

В школе собралось десятка полтора деревенских мальчиков и девочек. Многих он уже раньше видел.

— Ребята, вот этот мальчик хорошо знает садоводство. Он дал согласие помочь нам устроить сад, — обратилась учительница к собравшимся. — С чего мы начнем?

Вопрос не застал юного садовода врасплох. Идя сюда, он решил никаких занятий не проводить, а прямо приступать к делу и попутно давать пояснения. Ему казалось, что ребята, выросшие в деревне, знают не меньше, если не больше его.

— Лопаты нужны, — сказал Ваня.

— Лопаты у нас найдутся.

Учительница ушла в школу. Ребята обступили Ваню и с любопытством смотрели на него. Между собой они давно говорили о новом жильце колхоза. Приезд на лодке, побег из тюрьмы, поездка с пчеловодом в город были им известны. Они знали, что родителей у Вани здесь нет, и называли его в своих разговорах «партизанский сын». Еще больше интересовал их Гриша, лежавший в самаринской избе. Они видели, как его туда пронесли, и слышали, что он ранен, но где, кем и при каких обстоятельствах — это была тайна.

Некоторое время стояли молча, не решаясь заговорить.

— Вы что хотите разводить? Фруктовый сад? — начал Ваня. — Яблоки, груши, сливы, вишни?

На лицах появились улыбки. Переглянувшись, они продолжали молчать.

— Ну, чего вы, немые, что ли? Как твоя фамилия?

— Сазонов Иван, — охотно ответил светлоголовый голубоглазый паренек.

— Тезка, значит. Я тоже Иван.

— Ты из города приехал? — спросил Сазонов.

— Из города.

— На лодке?

— На лодке.

— Я знаю, где вашу лодку спрятали. В новой риге. А вы с тем вместе приехали?

— Вместе, — ответил Ваня, поняв, что вопрос касается Гриши.

— Его пулей ранило? — продолжал спрашивать Сазонов.

— Пулей.

— Вы на фронте были?

— Нет.

— Они партизанили, — уверенно сказал длинноногий парень, стоявший рядом с Сазоновым.

— Нет, мы не партизанили.

— А как же?

— Долго рассказывать, — уклонился Ваня. — Вы лучше скажите, что хотите сажать? Яблоки?

— У нас яблоки не родятся.

— Почему?

— Не знаю.

— А вы пробовали?

— Нет.

— Так чего же говоришь — не родятся?

— А так люди говорят. Яблоки зимы боятся, морозов. Если посадить, то сразу и померзнут.

— Чего ты мне басни рассказываешь! — сердито перебил его Ваня. — У меня дома маленький сад, но и то мы каждый год почти тонну яблок снимаем.

— Врешь! — удивленно сказал Сазонов. — Сколько же у тебя яблоней?

— Семь деревьев.

— Семь? — еще больше удивился Сазонов и прыснул смехом.

Остальные весело присоединились. Девочки, отвернувшись, сдержанно фыркали в кулаки. Этот смех рассердил Ваню.

— Чего смеешься? — резко сказал он.

— А чего ты врешь? — с угрозой в голосе спросил длинноногий. — Задаешься?

— Погоди, Вася, — остановил его Трофим, низенький коренастый мальчик. — Он верно говорит. Яблони у нас даже в лесу растут. Я сам знаю.

— Растут. А какие на них яблоки родятся? Кислятина, в рот не возьмешь, и твердые — не раскусишь.

— Потому что дикие, — сказал Ваня. — Никто за ними не ухаживает, навозом не удобряет.

— А разве яблоки тоже навозом удобряют?

— Ну ясно.

Вернулась учительница с тремя лопатами.

— Вот всё, что у нас нашлось.

— Пускай они из дому принесут, — сказал Ваня.

— Совершенно верно. Ребята, быстро сбегайте домой и принесите по лопате.

— А грабли не надо? — спросила одна из девочек.

— Нет.

— Надежда Алексеевна, он говорит, что у него семь яблонь растут. А с них тонну яблок собирают, — сказал Сазонов.

— Ну, и что же? Он хорошо дело знает. Яблони у него культурные. Так и должно быть.

— Неужели тонна?

— Они еще молодые. А когда подрастут, то и больше можно снимать, — горячо сказал Ваня, забыв, что яблони срублены.

— Вы его слушайте, ребята: Николай Павлович рассказывал, что он дело знает. Председателем мичуринского кружка был.

Когда ребята вернулись с лопатами, план работы был намечен.

Большая часть мальчиков и все девочки оставались с учительницей для разбивки участка и копания ям. Остальные должны были отправиться в лес за саженцами, о которых говорил Трофим.

Первую яму, шириной с метр, выкопал сам Ваня. Дерн и верхний слой земли он сложил направо, около ямы, а нижний, подпочвенный, налево.

— Землю нужно всегда так разделять, — объяснил он. — Вот эта земля плодородная. Тут перегною много, дерн, а эта пустая земля. Сейчас плодородную землю надо вниз сложить. В нее корни дерева лягут и сразу же себе питание найдут. А эту землю сверху наложить. Дерево надо сажать чуть выше, потому что земля осядет и сравняется… Ну это потом, когда будем сажать. Надежда Алексеевна, вы копайте, а мы пойдем в лес.

— Сколько же ям копать, товарищ Морозов?

— А сколько вам надо?

— Ну хорошо. Это мы сами решим. А для кустарников как нужно копать?

— Так же. Только вы лучше с ниткой ямы размечайте. Красивей, когда деревья ровно посажены, — посоветовал Ваня.

С группой самых боевых и знающих окрестный лес мальчиков Ваня отправился на поиски материала. Он решил, что если они не найдут диких яблонь, то накопают молодых рябин. Потом к ним можно будет привить груши.

— Слушай, где ты видел дикие яблони? — спросил он Трофима.

— Это далеко. За брусничником.

— У-у… километров пять, не мене, — подтвердил Сазонов.

— А много их там? — спросил Ваня.

— Да штуки три, что ли…

— А большие они?

— Большие.

— На руках не унести?

— Куда там на руках! Громадные.

— А все-таки мы сходим туда, — твердо сказал Ваня. — Там, наверно, и маленькие есть.

— Откуда им быть?

— Яблоки-то падают на землю? Падают. А в них семена.

— Это верно, — согласился Трофим.

— Сначала мальчики разыскали участок, где росло много молоденьких рябин. Пятерым ребятам Ваня поручил выкапывать деревца и носить в школу.

— Главное, чтобы корни не засохли. Смотрите, какие они тоненькие, как паутинки. Попадут на солнце, и готово. Много ли им надо? Как принесете — сразу землей забросайте. Понятно? — пояснил он на прощанье.

Иван Сазонов, длинноногий Вася, коренастый Трофим и такой же широкоплечий его брат Шурка пошли с Ваней за брусничник. Дорогу ребята знали хорошо, шли уверенно напрямик, без тропинок, местами обходя болота.

— Здесь грузди растут, — сказал Трофим на ходу.

— Они хитрые. Схоронятся под мохом, не скоро найдешь. А копнешь — целую корзину наломаешь.

— Я люблю белые собирать, — сказал Ваня.

— Боровики!.. В этом крае мало их, а туда на уграх… видимо-невидимо. Там сосны много и белый мох.

Постепенно разговорились. Ване нравились его спутники. Откровенно, без всякой хитрости они рассказывали о своей жизни, добродушно смеялись друг над другом. Чувствовалась между ними крепкая спайка.

«Дружные ребята», — подумал Ваня.

Когда в разговоре коснулись партизан, Ваня удивился осведомленности ребят. Они знали больше его. Васька выболтал один секрет, настороживший Ваню.

— Скоро самолет прилетит. Он радио партизанам привезет, а обратно раненого: заберет.

Ваня сделал вид, что эта новость ему известна.

— А откуда он прилетит, знаешь? — спросил он.

— Из Ленинграда. Откуда больше?

Сердце у мальчика забилось. Неужели Гришу отправят в Ленинград на самолете? Жаль расставаться с другом. Уедет Гриша, и Ваня останется совершенно один.

— Это еще, неизвестно, прилетит — не прилетит, — сказал он.

— Как неизвестно? Вчера ночью должен был прилететь. Костры на дальних лугах заготовили, — уверенно подтвердил Мишка. — Стойте! Здесь озеро, надо правей брать. Сейчас и придем.

Три громадных диких яблони росли рядом. По всему было видно, что попали они сюда не случайно. Кругом рос молодой лес. Раньше тут были пашни: кто-то здесь жил, трудился, а потом забросил место.

— А знаете что, ребята? Здесь жил какой-нибудь отшельник.

— Ну да, откуда ты знаешь?

— Смотрите, как старый лес растет. Квадратом. Тут он землю пахал.

— А дом-то где?

— Сгнил, наверно, или сгорел.

— Верно. А может, он клад где-нибудь зарыл. Они богатые были, отшельники. Надо поискать, — сказал Васька.

— Бросьте выдумывать. Клад! — передразнил Ваня. — Вот я клад уже нашел. Смотрите, сколько яблонь насеялось.

Дружно принялись за дело и за короткое время накопали тридцать пять молоденьких яблонек. От недостатка питания и обилия сорняков все яблони вытянулись, стволики у них были тонкие и вряд ли они выжили бы здесь.

Ребят охватил азарт. Они уже мечтали о громадном гаде при школе.

— Только яблок не дождаться, — с огорчением заметил Сазонов.

— Почему?

— Оборвут зелеными.

— Пускай попробуют. Мы дежурить станем по очереди и никого не пустим, — сказал Трофим.

— Сами караульные и оборвут, — возразил Сазонов.

— А горох в колхозе не обрывают.

— То горох, а то яблоки.

— Замолчи, — рассердился Трофим. — Ваня, а что если большие выкопать да свезти на лошадях? — предложил он, останавливаясь около старых яблонь.

— Нет. Вы лучше сделайте так, — посоветовал Ваня. — Осенью, когда яблоки созреют, соберите их, дайте им сгнить, а семечки выберите и посейте. Потом я вам подробно расскажу и покажу, как надо прививку делать.

Выкопанные деревья разделили поровну, перевязали, корни их завернули в сырой мох и, взвалив, на плечи, тронулись в обратный путь. Ваню освободили от ноши, и он взялся нести лопаты.

— Трофим, а у тебя отец сильный? — спросил Ваня.

— Отец не шибко. Дед здоровый был. Подковы ломал, как хворостинку. Дядя Митя у нас самый здоровый.

— А где он?

— Кто?

— Дядя Митя.

— В Красную Армию пошел.

Усталые, но довольные пришли ребята в село. Около школы уже стояли ровные ряды рябинок, а свежевырытые ямки в таком же порядке спускались к реке. Посадку отложили до утра, а принесенные яблоньки сложили в сарае, спрыснув мох водой. Ваня попрощался с новыми приятелями и отправился домой.

Прохора не было. На столе стояла кринка молока и лежал большой ломоть хлеба. Уже засыпая, Ваня спохватился, что не зашел навестить Гришу, но решил сделать это завтра.

Проснулся Ваня от резких толчков. Прохор сильно тряс его за плечо.

— Ваня, вставай скорей!

— Что такое?

— Поднимайся, дружок. Сейчас полетишь.

— Куда полечу? — с недоумением спросил Ваня.

— Давай, давай… Некогда, торопил его Прохор. — Боевая тревога! Некогда ждать. Какие у тебя вещи есть, всё забирай.

— Ничего у меня нет.

— Тем лучше.

Ваня начал понимать, что произошло какое-то важное событие, и заторопился.

— Самолет прилетел, — рассказывал Прохор уже на ходу. — Неделю ждали. Радиста нам прислали и станцию. Сейчас с Москвой будем говорить, как по телефону.

— Ну, а я-то зачем? — допытывался Ваня.

— Николай Павлович всё скажет. Иди, не отставай.

Ваня бежал вприпрыжку, спотыкаясь о кочки, камни. Шли прямо по полю, не разбирая дороги. За перелеском, на лугу горели костры и между ними черным силуэтом четко вырисовывался самолет.

Когда они подошли к самолету, Гриша, закутанный в тулуп, уже сидел в кабине.

— Долго вы копались! — встретил их Николай Павлович. — Ваня, я решил тебя с Гришей отправить. Делать тебе здесь нечего, а Грише нужен сопровождающий. Одним словом, лети, дружок. Вот тебе два письма. Это письмо официальное. Ты отдашь в штабе…

Николай Павлович подробно объяснил, что нужно делать, к кому обращаться.

— А это письмо к другу моего отца. Раньше он работал в Ботаническом саду. Разыщи его и передай письмо. Очень может быть, что ты у него устроишься работать. Не потеряй. Желаю тебе счастья. Война кончится, соберемся вместе…

Кто-то потряс Ванину руку, кто-то похлопал его по плечу, и крепкие руки подсадили в самолет. Из темноты подбросили Ване полушубок.

— Надевай. Холодно будет, — крикнул Прохор.

Затем мальчика привязали ремнями к сидению.

— Ваня, летим! — услышал он сбоку голос Гриши.

Хотелось ответить, но треск мотора заглушал слова.

Самолет покачнулся, начал слегка подпрыгивать и, подпрыгнув последний раз, вдруг пошел плавно. Костер мигал внизу. Над Ваней сияли крупные звезды.

 

Ленинград

Ваня шел по широкому проспекту города и на каждом шагу удивлялся. Какая масса каменных домов, и вся земля залита асфальтом. Рельсы. Проволока. Фонари. Вывески. На перекрестках улиц большие часы. Мальчика поражали масштабы. Раньше он много слышал о городе Ленина, но совсем другое дело — увидеть своими глазами то, что разглядывал когда-то на маленьких фотографиях. Блокада наложила тяжелый отпечаток на город, и Ваня понимал, что таких уродливых пристроек у витрин магазинов раньше не было. В одном доме помещается народу больше, чем на всей улице сто родного городка. Больше всего Ваню поразила Нева.

Речушка в его городе казалась маленьким ручейком по сравнению с этой громадной рекой. Правда, ему не понравился мертвый гранит набережных. Если бы на месте камня по берегам росли деревья и кустарники, это было бы приятней. Подстриженные деревья на площади Жертв революции удивили Ваню.

Он привык видеть естественные широкие раскидистые кроны и, глядя на эти шарообразные, хотя и запущенные деревья, думал: «Зачем это?»

Ваня возвращался из больницы, где лежал Гриша, и сделал большой крюк, чтобы посмотреть город. Обидно, что памятники были закрыты досками и засыпаны песком. Повернув голову, он неожиданно увидел дом с колоннами на втором этаже, который много раз попадался на фотографиях. Странно было видеть дом, очертания которого так хорошо знакомы. Словно встретил близкого человека.

Навстречу шел мужчина в форме железнодорожника. Ваня насторожился. Это был уже не первый железнодорожник, шагавший в этом направлении. В голове мелькнула смелая мысль: «А что если попытаться спросить об отце?» Как раз в это время его обогнала девушка в железнодорожной куртке. Ваня догнал ее и зашагал рядом.

— Скажите, пожалуйста, где здесь железнодорожная контора?

— Не знаю, мальчик, какую контору тебе надо. Здесь помещается Правление Октябрьской дороги.

— Видите ли, в чем дело. Мой отец работал машинистом, а во время наступления немцев уехал на паровозе в сторону Ленинграда.

Девушка оглядела Ваню с ног до головы и с улыбкой спросила:

— Ну так что?

— Где я могу справиться о нем?

— Зайди в отдел кадров.

Она свернула в подъезд большого серого здания. Ваня не отставал. Здесь его остановила дежурная.

— Ты куда?

— Мне надо по делу.

— Какое такое дело?

Ваня подробно рассказал, откуда приехал и что ему надо в Правлении дороги. Женщина стала расспрашивать о подробностях жизни в оккупированном городке, о партизанах, и только когда мальчик рассказал всё, что знал, пропустила наверх, указав номер комнаты, куда ему надо обратиться.

Надежда крепла. Если взрослые люди не видели ничего особенного в том, что он пытался разыскать отца, то, значит, это возможно. В конце темного коридора помещалась комната с указанным номером. Четыре женщины сидели над бумагами и писали.

— Тебе чего, мальчик?

Ваня сказал, зачем он пришел.

— У нас таких сведений нет. Нужно запрашивать Москву.

— Хорошо. Вы запросите, а я подожду, — наивно согласился Ваня.

Женщина с удивлением взглянула на него и, поняв, что он не шутит, рассмеялась.

— Ого, какой бойкий!

В этот момент дом вздрогнул, где-то недалеко ударил снаряд за ним другой, третий. Женщины переглянулись, но никакого страха на их лицах Ваня не увидел.

— Обстрел, Марья Васильевна.

— Слышу, не глухая.

— Опять, наверно, по трамвайной остановке.

Ваня уже успел заметить, что ленинградцы так привыкли к налетам авиации и обстрелам, что не обращали на них особого внимания. Больше всех тревожились милиционеры, дворники, на обязанности которых лежало заставлять жителей спускаться в бомбоубежища.

Снаряды рвались поблизости, дом поминутно вздрагивал, а женщины продолжали писать, как ни в чем не бывало.

— Как же мне быть? — спросил мальчик. — Меня партизаны на самолете сюда отправили.

Женщины бросили работы и окружили Ваню.

— Какие партизаны? Откуда ты приехал?

Женщины пригласили его за перегородку, усадили на стул, угостили чаем, не переставая задавать вопросы.

— А как же мне быть? — спросил снова Ваня, когда всё было рассказано.

— Ты насчет отца? Подожди, сейчас мы что-нибудь выясним. Как его фамилия?

— Морозов Степан Васильевич.

Высокая женщина записала на бумажке сведения и вышла из комнаты.

Обстрел кончился.

— А что ты думаешь здесь делать? — спросила пожилая.

— Не знаю. Учиться и работать.

— А где ты живешь?

— В общежитии.

— А кто тебе дает карточку?

Ваня замялся. В штабе его предупредили о военной тайне, и он боялся выболтать что-нибудь лишнее.

— Это военная тайна, — сказал он подумав.

Вернулась высокая.

— Вот какие дела, Ваня. Придется тебе сходить на Финляндский вокзал. Там ты можешь узнать об отце, если он здесь.

Она записала на бумажке, объяснив при этом, куда и к кому обратиться и как ехать до вокзала. Попрощавшись, Ваня вышел в коридор.

— Ну как дела, партизан? — спросила дежурная при выходе.

— Всё в порядке, — весело ответил мальчик.

— Нашел отца?

— Нет еще. Сейчас надо ехать на Финляндский вокзал.

— Ну счастливо!

Она сунула ему в карман пару лепешек.

— Держи, держи, не стесняйся.

На Финляндский вокзал в этот день Ваня не попал. Где-то был поврежден обстрелом путь, и трамвай пошел в обход. В вагоне было свободно. Ваня сел у окна и смотрел на мелькающие мимо него улицы, дома, каналы, мосты. Проехали большую площадь, всю перекопанную под огороды. Посредине ее расположилась зенитная батарея.

На остановке в вагон вошел невысокий старичок в больших очках и сел рядом с Ваней.

— Скажите, пожалуйста, как эта площадь называется? — вежливо обратился к нему Ваня.

— Раньше называлась Марсово Поле, а сейчас площадь Жертв революции, — охотно ответил сосед.

— А вот это памятник Суворову, — продолжал пояснять старичок, не дожидаясь вопроса.

Ваня с интересом слушал старичка. Тот постепенно увлекся и начал рассказывать любопытные подробности о событиях, связанных с местами, где они проезжали.

Проехав три остановки, старичок сказал:

— Сейчас будет площадь Льва Толстого. Ты знаешь, кто был Толстой?

— Понятно, знаю.

— Направо от площади будет Аптекарский остров, как назвали его еще при Петре. Он заложил там аптекарский огород. Сейчас на этом месте расположен Ботанический сад.

При этих словах Ваня встрепенулся.

— Значит, Ботанический сад тут близко. А у меня письмо туда есть…

Он вытащил сильно помятое письмо и направился к выходу.

— Спасибо вам, что сказали.

Трамвай затормозил на остановке, и Ваня вышел из вагона.

Спрашивая прохожих на каждом углу, он быстро дошел до входа в Ботанический сад. У ворот сидела пожилая женщина.

— Ты к кому, мальчик?

— Мне нужен Николай Иванович Курнаков. Я с письмом.

— Он в оранжерее, — сказала дежурная. — Я выпишу тебе пропуск.

Пока она писала, Ваня с бьющимся сердцем смотрел на дорожку, окаймленную узкими длинными клумбами, на которых уже распустились цветы. Слева, вдоль всей дорожки, помещалось низкое строение со стеклянной крышей, а справа рос крупный кустарник.

К воротам подошли двое. Один был в морской шинели и фуражке и говорил басом. Другой на ходу слушал, приложив ладонь к уху. Глаза у него были добрые, а на губах играла застенчивая улыбка. Разговор шел о какой-то выставке. Второй свернул в подъезд дома, а моряк подошел к Ване.

— Ты зачем сюда явился? — пробасил он строго.

— Я с письмом к Николаю Ивановичу, — испуганно сказал Ваня.

— С письмом? А ну, покажи!

Он взял протянутый конверт, повертел в руках и вернул назад.

— Смотри у меня! Чтобы ни-ни… Курить умеешь? — неожиданно спросил он всё тем же страшным басом.

— Нет.

— Ну то-то же, — погрозил он пальцем и ушел.

«Ну и голос!» — подумал Ваня: Он не понял, что значит «ни-ни» и «то-то же» и решил, что моряк шутил.

Получив пропуск и расспросив дорогу, Ваня направился на поиски Курнакова.

Под стеклянной крышей длинного строения он с удивлением увидел рассаду самых обыкновенных огурцов, лука, капусты. «Аптекарский огород», — вспомнил он разъяснение старичка. «Наверно, это новая капуста, лекарственная».

Строение заканчивалось аркой. Мальчик принял ее за ворота и, свернув, вышел на «северный двор». В конце виднелась высокая оранжерея с выбитыми стеклами. Поровнявшись с ней, он заметил через переплеты рам громадные папоротники, большие пальмы с толстыми мохнатыми стволами в зеленых кадках. Они стояли мертвые. Их засохшие листья беспомощно свисали до земли.

Разбитые стекла, поврежденные оранжереи, огромная воронка в саду дополняли картину.

Разве неясно, что тут случилось?

Немцы… немцы убили эти растения, разрушили оранжерею, бросили сюда бомбу. Потрясенный, смотрел он на огромные пальмы с засохшими листами. Кровную обиду за погубленное добро почувствовал здесь Ваня. Ведь это принадлежало ему, как и всем остальным гражданам страны. Он мог приходить сюда, знакомиться с растениями жарких стран, вести наблюдения, читать труды ученых, работающих здесь.

«Ну, ничего, — с каким-то упорством подумал Ваня, — всё оживет, и пальмы опять будут зеленеть. Обязательно будут…»

 

Ученый-садовод

Это было давно. До революции помещица приметила среди работающих у нее в саду способного крестьянского мальчика. Звали его Коля Курнаков. Он с большим старанием и охотой возился с цветами, деревьями, проводя целые дни на работе. Мальчика отправили учиться в Петербург. С тех пор Коля, затем Николай и, наконец, Николай Иванович Курнаков ни на один год не расставался с любимыми растениями. Громадный опыт и талант поставили его в ряды лучших садоводов мира.

Невысокий худощавый человек с острой бородкой держал в руке горшок с колючим пузатым кактусом и говорил стоявшей рядом девушке:

— Верхушку долой. Срез делай смелее. Хуже всего нерешительность. На него привьешь… — дальше следовало латинское название.

Увидя мальчика с письмом, садовод снял очки и острым, колючим взглядом смерил его с головы до ног.

— Ты что? — спросил он не совсем приветливо.

— Мне нужен Николай Иванович Курнаков.

— Я Курнаков. В чем дело?

— Вот письмо.

Николай Иванович взял письмо, снова надел очки, прочитал адрес и начал распечатывать.

— Что это оно смято так?

По мере того как он читал, складка на переносице расходилась, а когда прочитал и посмотрел поверх очков на Ваню, взгляд уже не колол.

— Вот какие у тебя дела! Жив, значит, Николаша. Ты посиди здесь на скамеечке или лучше погуляй, посмотри, пока я занят.

Ваня, обрадованный разрешением, медленно пошел вдоль оранжереи. Здесь всё зеленело. Сверху спускались оживающие орхидеи. Пошли в рост папоротники. Под стеклами правильными рядами укоренялись черенки и листочки самых различных растений.

Ваня еще не знал, для чего листочек бегонии воткнут во влажный песок, а когда выяснил, то это показалось чудом. Листочек выпустит корешки и разовьется в нормальное растение.

В стеклянных банках, в воде жили кружевные водоросли. Тут же свисали стебли знакомого растения — «бабьи сплетни» — и пышно разрослись герани. Замысловатая окраска бархатистых листьев бегоний поразила юного садовода.

Но то, что он видел, было только маленькой частью уцелевших от гибели коллекций. Наиболее полно здесь были представлены кактусы.

Потом Ваня узнал, что эти интересные растения были любимцами Курнакова и после взрыва бомбы он перетащил их в свою квартиру.

Как он умудрился разместить громадную коллекцию этих колючих цепких растений в крошечной, двухкомнатной, квартирке, невозможно понять. Он пережил страшную, голодную и холодную, зиму среди своих любимцев, без воды, без света, при ежедневной бомбежке и обстрелах, доведенный голодом до последней степени истощения. Выжил он, выжили и кактусы. Кто знает, может быть, любовь к растениям, нуждавшимся в его уходе, давала силы старику, и он победил смерть.

И вот сейчас в исправленной, застекленной оранжерее кактусы оправились и выбрасывали изумительно красивые цветы с нежным тонким запахом.

Ване казалось, что эти чудесные цветы Николай Иванович воткнул нарочно в толстое тело растений, чтобы хоть немного скрасить их уродство.

Около двери стоял совершенно непонятный кактус. Какие-то длинные корявые палки в палец толщиной, с длинными колючками. «Как засохшая лиана». В одном месте прилепился удлиненной формы бутон.

— Нравится? — раздался за спиной голос ученого-садовода.

— А как он называется?

— «Царица ночи». Тебе повезло. Через несколько дней она зацветет. Если хочешь, можно посмотреть.

— Хочу.

— Тем лучше. Мало кому приходится видеть этот цветок. Распускается он только ночью, часа на два, на три. Ну, идем ко мне. Сейчас обеденный перерыв. Нужно перекусить.

Они прошли через двор к дому и в последнем подъезде поднялись на второй этаж.

— Настя, вот я гостя привел, — сказал он жене.

Анастасия Федосеевна, пожилая женщина, была полной противоположностью мужу. Все движения, голос, манера говорить были мягкие, ласковые.

— Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста.

— Соловья баснями не кормят. Покорми-ка нас.

— Сейчас, Коля.

Она поставила третий прибор и принялась хлопотать у плиты. Николай Иванович закурил и сел к столу напротив мальчика.

— Значит, ты решил садоводом стать?

— Да.

— Хорошая профессия. Я сорок с лишним лет работаю и ни разу не пожалел. Что же ты делал у себя? На огороде копался или цветочки выращивал?

— Нет. Я плодовый сад с дедом разводил.

Ваня подробно начал говорить о любимом деле. Он увлекся, откровенно рассказал о всех своих мечтах.

Николай Иванович внимательно слушал, не сводя с него острого взгляда, не перебивая и не переспрашивая.

— Так… так, — говорил он иногда.

Перед Ваней уже стояла тарелка с супом.

— Ешь-ка, — сказал садовод. — У тебя, я смотрю, такой размах, что придется специальный институт для тебя организовать… Это ничего. Потом утрясется. Нужно только вперед двигаться, а не азы повторять. Есть у нас такие, извините за выражение, ученые. Вся их деятельность только в том и заключается, что они старое повторяют. Сколько тебе лет? — неожиданно спросил Николай Иванович.

Ваня ответил. Садовод прикинул что-то в голове и одобрительно покачал головой.

— Вы кушайте, пожалуйста, — сказала Анастасия Федосеевна, подвигая тарелку. — Не стесняйтесь!

После скромного обеда Николай Иванович собрался на работу, а Ваня решил поехать к себе.

— Где ты живешь?

— В общежитии.

— Ну, если хочешь, приезжай в любое время. Работу найдем. Общежитие у нас есть, столовая есть.

— Николай Иванович, а когда «царица ночи» будет цвести?

— В четверг ночью, — уверенно ответил садовод.

На другой день Ваня поехал справляться об отце.

В конторе начальника участка он разыскал нужную комнату и обратился к работающей там девушке. Она выслушала, спросила фамилию, имя, отчество и стала просматривать узкую книгу, водя пальцем сверху вниз.

— Морозова у нас нету, — пробормотала она.

— А вы посмотрите хорошенько, — попросил Ваня. — Я вас очень прошу. Это мой отец.

— Да нет же! У нас не числится.

Хотя Ваня и не имел твердой уверенности, что так просто найдет отца, но все-таки было обидно. Он потоптался за перегородкой, не зная, что делать.

— Кем работает твой отец? — спросила девушка.

— Машинистом.

— Так тебе в другом отделе надо справиться. Иди на второй этаж в личный стол.

В душе Вани снова загорелась надежда.

В личном столе службы тяги сидела тоже молодая и веселая девушка в ватнике. Она внимательно выслушала Ваню и, узнав, что он приехал от партизан, начала расспрашивать его. Ваня коротко отвечал, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения.

— Вы сначала скажите, где отца найти, — попросил он жалобно, видя, что вопросам любопытной девушки нет конца.

— Сейчас.

Она порылась в стопке и довольно быстро, заложив палец между карточками, вытащила одну.

— Морозов?

— Да, — с трудом от волнения выговорил мальчик.

— Степан Васильевич?

У Вани захватило дыхание.

— Правильно! Работает у нас машинистом.

— А где он?

— Это уж я не знаю. Сходи в депо, там спросишь.

— Большое вам спасибо, — с чувством сказал Ваня и вышел из комнаты.

«Нашел! Папа здесь! Теперь мы будем вместе», — радостно думал он, шагая по рельсам к депо.

Мальчик представил, как удивится и обрадуется отец. Он знал, что, несмотря на внешнюю суровость, отец его любил.

Ваня остановился около шипящего паровоза и с бьющимся сердцем заглянул в тамбур.

— Товарищ машинист, вы не знаете, где сейчас Морозов Степан Васильевич?

Черный от копоти, с большими усами человек выглянул из паровоза.

— Зачем тебе его?

— Я тоже Морозов. Я сын.

— Не ври… Его сын у немцев остался.

— Ну да. Я был у немцев, а вот сейчас приехал в Ленинград.

— Да чего ты мне пули заливаешь! Как ты мог проехать через фронт? Федька, смотри, у Морозова сын объявился, — крикнул он через плечо помощнику.

В дверях показалась такая же прокопченая фигура молодого парня.

Ваня обиделся и хотел уйти, но сдержал себя, чувствуя, что этот человек знает отца и может точно ответить, где его искать.

— Вы можете мне не верить, но я говорю правду, — серьезно сказал мальчик. — Какой смысл врать?

— Это верно. Особого смысла нет, — согласился машинист. — Да уж очень непонятно, как ты через фронт проскочил.

— На самолете.

— На самолете? — недоверчиво спросил машинист. Федька, слышал? Ребята нынче на самолете, как верхом на палочке, катаются. Только Морозова сейчас нет. Он на рейсе.

— А когда вернется? — разочарованно спросил Ваня.

— В четверг вечером либо в пятницу утром.

— А где он живет?

— Недалеко. Вон за депо черная крыша. Видишь?

— Вижу.

— В этом доме мы с ним и проживаем.

— Спасибо.

Ваня постоял в нерешительности, но, сообразив, что до возвращения отца здесь делать нечего, зашагал в город. «Навестить Гришу, а потом в Ботанический сад», — решил он.

Положение Трубачова резко изменилось. В Ленинграде мальчику сделали переливание крови, поили витаминами, и опасность миновала. Гриша начал быстро поправляться. Раньше он лежал спокойно, безразличный к своей судьбе, а теперь начал проявлять большой интерес ко всему, что рассказывал друг. Во время встреч нетерпеливо ворочался, раздражался по всякому поводу и ругал врачей за то, что они не разрешают ему даже подниматься с кровати.

Ваня сочувствовал другу и успокаивал его:

— Ты сначала вылечись. Это тебе только кажется, что ты здоров. А на самом деле у тебя еще дырка от пули не заросла. Небось больно, когда рукой ворочаешь?

— Ничего. Руку можно на повязку повесить.

— А куда ты торопишься?

— Я боюсь, что нас обратно отправят и не успею Ленинград посмотреть.

— Вот выдумал! В штабе дядька сказал, что нас можно в ремесленное училище устроить или на работу. Папа приедет, он всё сделает.

 

«Царица ночи»

Ленинград — город-фронт — стоял крепко. Невероятным, невиданным усилием воли держались герои-ленинградцы.

Сотни тяжелых снарядов летели в город и рвались на улицах. Вражеская авиация сбрасывала «пятисотки», воздушные торпеды и зажигалки.

Но, несмотря на это, работали заводы, выпуская снаряды фронту. И город готовился дать отпор врагу.

Весна пришла рано. Начались огородные работы, люди оправлялись от голодной и страшной зимы. Появились требования на цветы. Живые цветы, для живых людей: героям, выздоравливающим, юбилярам, раненым.

В Ботанический сад приходили люди всевозможных профессий, приезжали с официальными отношениями, за подписью и печатью, звонили по телефону…

Все требовали цветов, и добрейший человек, исполняющий обязанности директора, не мог никому отказать. Он всем сочувствовал, всем хотел доставить радость и, наложив резолюцию, отправлял просителей к Курнакову.

— Вы извините, но цветов у нас мало. Если у Николая Ивановича что-нибудь найдется, он даст.

Ботанический институт и сад — это научное учреждение, а не коммерческое садоводство. Но городу нужны были цветы и овощи, и Ботанический сад взялся за это дело.

Небольшой коллектив научных сотрудников, оставшихся в Ленинграде, выращивал рассаду, писал брошюры об огородах, организовывал выставку дикорастущих съедобных растений, сеял лекарственные травы, разводил грибницы шампиньонов и цветы.

Курнаков был очень занят. Из подвала выносили зимовавшие там коллекции роз. Высаживались луковицы, клубни. Торопились сеять, пикировать, резать, подвязывать… Людей нехватало. Опытных садовников почти не осталось, а молодые девушки, принятые весной, не справлялись с делом. Всем нужно было показать, научить. Везде требовался глаз опытного садовода.

А тут еще поток с просьбами о букетах.

Во второй половине оранжереи, на цементном столе были разложены пучки срезанных нарциссов, тюльпанов. Цветы везде: в лейках, в ведерках. Много роз, самых различных оттенков: от нежнобелого до темнобордового, почти черного. Они своевременно были выставлены на выгонку и сейчас спасают положение.

Анастасия Федосеевна разбирала цветы и заготовляла букеты. Ваня устроился пикировать крошечные кариопсисы, или, иначе, «угольки в огне». Он пришел сегодня пораньше, чтобы помочь Николаю Ивановичу и, дождавшись ночи, посмотреть на цветение кактуса.

В стеклянную дверь вошли три девушки с запиской.

— Нам нужен Николай Иванович Курнаков.

— Подождите здесь. Он скоро придет. Вы, наверно, за цветами?

— Да. Вот записка от директора.

Николай Иванович пришел хмурый, усталый. Он на ногах с пяти часов утра и к тому же нездоров. Сказывается голодная зима и возраст.

— Вам что?

Он взял протянутую записку, надел очки, прочел и нахмурился еще больше.

— Откуда я наберу столько цветов? — проворчал он. — Кому эти цветы?

— Нашему профессору. Завтра исполняется двадцать пять лет его работы.

— Вы студентки?

— Да. Ваши соседи. Из медицинского института.

Николай Иванович спрятал записку в папку и, обратившись к жене, сказал:

— Настя, собери букетик. Около института всё срезала?

— Всё.

— А за пальмовой оранжереей?

— Там вчера уж ничего не осталось.

— Ну, тогда из этих…

Анастасия Федосеевна принялась за букет, а Николай Иванович занялся журналом. Ему приходилось вести учет, записи, выписывать пропуска.

— Какой красивый цветок! Как он называется? — спросила студентка, подходя к работающей женщине.

Ваня заметил, как садовод свирепо посмотрел поверх очков на девушку, и не понял, почему он рассердился.

— А этот как называется? — спросила другая, нюхая непахнувший цветок.

Николай Иванович поднял голову и резко сказал:

— Не мешайте работать. Отойдите в сторону. Встаньте сюда к двери и ждите.

Девушки смутились, покраснели и молча отошли к двери.

Когда букет был сделан и они ушли, Ваня робко спросил:

— Николай Иванович, за что вы на них рассердились?

— Ну как же!.. Молодые девушки, студентки, а названий самых простых цветов не знают. Позор!

Ваня понял вспышку старика.

Николаю Ивановичу было обидно за студенток. Ему хотелось, чтобы все любили и знали цветы.

Вчера Ваня наблюдал другое. Пришла просто одетая пожилая женщина, и Николай Иванович охотно показал ей всё, что имелось в оранжереях, а на прощанье дал с собой ценные экземпляры растений. Сначала мальчик думал, что это какая-то знаменитость, но, как потом узнал, это была самая обыкновенная женщина, служившая счетоводом в сберкассе.

«Почему он так относился к ней?» Анастасия Федосеевна объяснила, что эта женщина — большая любительница цветов. Она прекрасно разбирается в тонкостях садоводства и перед войной подарила Ботаническому саду несколько экземпляров редких растений, выращенных ею из семян.

Целый день Ваня работал в оранжерее. Мальчик чувствовал, что, наблюдая за работой садовода, он многому учится. Николай Иванович на слова скуповат и предпочитал показывать, как и что нужно делать, а Ваня уж сам додумывался, почему именно так, а не иначе.

Растения, в особенности рассаду, Николай Иванович не баловал. Они росли у него в предельно суровой обстановке, какую только могли выдержать. Рассада, высаженная в грунт, была крепкой, закаленной, быстро прирастала и пышно развивалась.

Поступать на постоянную работу в сад Ваня не решался. Не сегодня-завтра он должен увидеть отца, и следовало посоветоваться с ним.

Как-то вечером Ваня с Курнаковым возвращались домой.

По дороге повстречалась невысокая женщина. Она поздоровалась с Николаем Ивановичем и, задержав на «одну минуту», что-то долго рассказывала.

— Кто это вас остановил? — спросил Ваня, когда садовод с запозданием пришел домой.

— Это кандидат биологических наук Щеглова. Она сейчас проводит любопытный опыт. Ты слышал что-нибудь о растениях короткого дня?

Ваня насторожился. Он немножко слышал об этом раньше, но точно себе не представлял и очень интересовался.

Курнаков неторопливо объяснил Ване.

— Ты ведь знаешь, что надземная часть растения днем на свету тянет соки из земли. Когда усвоенного материала окажется в избытке, растение цветет и приносит плоды. Это днем, а корни растения развиваются ночью. Но во время длинного дня и «белых ночей» верхняя часть растения пышно развивается и корни едва успевают подавать наверх соки. Запасов для строения цветка нехватает, и поэтому многие растения у нас не цветут. Приходится создавать для них искусственно укороченный день. Это делается просто. Растения закрывают ящиком на четырнадцать-пятнадцать часов в сутки.

Разные растения по-разному относятся к такому укороченному дню. Редиска, например, вырастает до трехсот граммов, но не цветет. Белая акация никогда не цвела под Ленинградом, но стоило ей дать короткий день, и у нее появились душистые цветы.

Мальчик слушал садовода с разинутым ртом: Этот рассказ был для него целым открытием. Захотелось сейчас же приняться за опыты. Построить ящики вроде парников, с плотно закрывающимся верхом, посеять различные семена и установить короткий день: в 8 часов утра открывать, в 6 часов вечера закрывать. Морковь может вырасти до двух килограммов, брюква до пяти, а редька… — страшно подумать, — фантазия разыгралась.

Нет. Он не зря избрал этот путь. Когда-то он мечтал стать моряком, путешественником и открывать необитаемые острова. Но сейчас все острова открыты и занесены на карту. А в садоводстве? Сколько неисследованных вопросов, тем, загадок. Были бы желание, терпение да настойчивость.

— Пробуй и доказывай, — советовал Курнаков Ване. — Никогда не опускай руки при неудаче. Проверяй и начинай всё сначала.

Они с увлечением проговорили до позднего вечера.

У Николая Ивановича не было детей, и старик обрадовался появлению любознательного мальчика. Он увидел в нём свои черты и сочувствовал ему всей душой.

— Как бы нам не опоздать! — спохватился садовод, когда раздался звон часов.

Оделись и вышли во двор. Было сравнительно светло. Приближались белые ночи. В саду распевали соловьи.

Курнаков открыл двери оранжереи и вошел внутрь. Освещая дорогу электрическим фонариком, он прошел в конец и направил луч на бутон.

— Смотри. Уже раскололся по краям. Пришли как раз во-время.

«Царица ночи» собиралась раскрыть цветок. С полчаса они стояли около кактуса и с волнением наблюдали, как верхние темные лепестки бутона силятся оторваться от вершины.

Вдруг раздался легкий хлопок, и раскрылся прекрасный белый цветок. Всё большое помещение оранжереи наполнилось тонким нежным ароматом. Казалось, что цветок светится.

Зачарованный, с широко открытыми глазами, Ваня застыл перед кактусом.

— Стоит ночь не поспать? — спросил довольный садовод.

Николай Иванович заторопился. На полке лежала приготовленная днем пыльца какого-то кактуса.

— Свети, Ванюша.

Он передал мальчику фонарь и тонкой кисточкой опылил цветок.

— Который раз пробую…

«Что происходит с ним на родине в часы цветения? Какие пчелы вылетают ночью на этот аромат? Куда уносят они пыльцу?» — думал Ваня.

— Ну, посмотрел? Теперь идем. Скоро начнет вянуть.

— Николай Иванович, я хочу посмотреть, как он закроется.

— Это долгая история. Надо спать. Завтра работы много. Главное мы видели.

С сожалением вышел Ваня из оранжереи. Стрельба зениток сразу вернула Ваню к действительности.

 

Отец

Степан Васильевич, вернувшись из рейса, отдыхал. В дверь постучали сначала робко, потом смелей.

— Кто там еще? — сердито спросил машинист. — Поспать не дадут. Входите!

Дверь открылась. На пороге стоял улыбающийся мальчик. Степан Васильевич вскочил и сел на кровати.

— Ванюшка!

— Я, папа.

— Сынок! Откуда ты?

— Я на самолете прилетел. Здравствуй, папа.

Он подбежал к отцу, и тот, обняв, привлёк его к себе…

— Да как же ты через фронт прошел?

— Да я на самолете…

— Вырос-то… Давно приехал?

— Давно.

— Фу ты, какая история! Очухаться не могу.

— Как живешь, папа?

— Как я живу?.. Обыкновенно. Вы-то там как? Все живы?

— Живы. Дедушка ничего, только видеть хуже стал, а мама здорова.

— Вот и не знаю, что спросить, — засмеялся отец. — Садись, Ваня. Я ведь тогда за тобой прибегал домой.

— Знаю. Когда я на станцию вернулся, ты уже уехал.

— Чаем тебя угощать, что ли?

— Не хочу, папа. Я поел.

— Где ты кормишься? Где ночуешь?

Ваня коротко рассказал, как он устроился, где живет и что делает. Рассказал о знакомстве с Курнаковым, о предложении поступить на работу в Ботанический сад.

— Сад свой пока оставь. Не до сада теперь, сынок, — сказал отец. — Сейчас только самая война начинается. Людей на железной дороге нехватает, а работы по горло. Будешь работать со мной. Сегодня же сходим в контору. Насчет Гриши тоже поговорим. Долго он еще лечиться будет?

— Скоро выпишут.

— Тем лучше. Вместе и держитесь около меня.

Ваня не возражал. Он понимал, что отец прав. Время военное, и каждый должен искать такое место, откуда он может сильней бить по врагу. Железная дорога — как армия на передовой линии.

— Надо, сначала немцев разбить и чтоб вдребезги. Чтобы не поднимались больше.

— А примут меня? — нерешительно спросил Ваня.

— Почему не примут? Ты не малолетний. Недельку-другую поездишь и в помощники вытащу.

Первый раз Ваня так долго и задушевно говорил с отцом. Степан Васильевич рассказал, как он провел состав через линию окружения и попал в Ленинград. Как приходится ездить и под бомбежкой, и под обстрелами. Вспомнил голодную зиму.

Ваня передал всю историю гибели сада и собаки. Рассказал об освобождении арестованных и бегстве к партизанам на лодке.

Незаметно подошло время обеда, и Степан Васильевич повел Ваню в столовую.

— Ешь, сынок. Ты, наверно, давно не угощался такими конфетами. Теперь мы с тобой заживем. Душа за вас болела. Чего только не передумал.

В каждом жесте, в сдержанной улыбке чувствовалось, как был рад этот суровый человек появлению сына. Сейчас, как никогда, Ваня понял, что отец любит и гордится им.

— Степан! У тебя сын объявился, — сказал высокий человек с усами, подходя к столику.

— Точно! Вот он.

— Он и есть. А я думал шутит. Неужели правда, через фронт на самолете перемахнул?

— Он у меня никогда не врет.

— Молодец! Твой характер, значит. Ты проскочил, и он за тобой. Машинистом будешь? — спросил он мальчика.

— Буду.

— Ну что ж, давай, давай.

Подошли другие сослуживцы. Ване опять пришлось рассказывать о немцах, о партизанах и отвечать на вопросы.

Особенно интересовали всех партизаны.

— А ведь это нам большая помощь, товарищи. Это хорошо, что в тылу у фрицев партизаны действуют…

— Поезда под откос летят. Хорошо-о-о…

— Никогда бы не ожидал от Николая Павловича такой прыти, — сказал отец. — Начальник партизанского отряда!

— А кто он такой?

— Директором школы был. Коммунист. Ребятишек учил.

Вдруг от сильного удара подпрыгнула посуда на столе и зазвенели стекла.

— Опять фрицы развлекаются, — сказал усатый машинист, когда с треском разорвался снаряд.

— И нам скучать не дают.

После второго удара у Вани побежали по спине мурашки. Захотелось куда-то бежать, прятаться, но, посмотрев на лица сидевших кругом рабочих, он стал успокаиваться.

Радио прекратило передачу. Голос диктора сообщил, что район подвергается артиллерийскому обстрелу и населению следует укрыться.

— Это он депо наше нащупывает, — сказал отец.

— Говорят, что лучше всего прятаться там, куда он стреляет, — поднимаясь со стула, заметил черный от копоти и блестящий от масла рабочий с седой бородкой. — Пойду в депо.

Взрывы скоро стали утихать и потом совсем прекратились. Артиллерийский налет кончился, но прерванный разговор не клеился, и постепенно все разошлись.

— Ну пойдем, сынок, к начальнику.

— Уже сегодня?

— А чего ждать!

Прием Вани на работу был оформлен в один день. Уже под вечер Ваня расстался с отцом, пообещав пораньше с утра перебраться к нему в комнатушку.

С вокзала он проехал в Ботанический сад и рассказал Николаю Ивановичу о встрече с отцом и новом повороте в его жизни.

— Желаю успеха! — сказал садовод. — Для сравнения поработай и на паровозе. Проверишь, куда больше душа тянет. А меня не забывай. Парень ты хороший, а главное — у тебя чутье есть.

— Какое чутье? — спросил Ваня.

— Чутье садовода. Это ведь чувство особое. Растение понимать надо. С одного взгляда определить, что ему нужно. Почему, например, листья желтеют? Может, сухо? Может, нехватает азота или болезнь какая?

— Это практика.

— Практика практикой, а без чутья всё равно ничего не выйдет.

Поблагодарив Курнаковых за гостеприимство, Ваня отправился в штаб за документами, а потом в общежитие.

Лет десять тому назад Анна Алексеевна пришла к мужу на вокзал с маленьким сыном. Ваня с испугом таращил глаза на «щипящий дом с трубой», цепляясь за юбку матери. Вдруг рядом стоявший паровоз пронзительно засвистел и так испугал малыша, что он чуть не заболел. С тех пор у Вани осталась неприязнь к паровозу. Он не любил и побаивался этой громадной и сложной машины.

За это лето, под руководством отца, Ваня подробно изучил паровоз, и тот оказался послушным и совсем не таким сложным, каким выглядел со стороны.

А все-таки душа мальчика не лежала к паровозу.

С Гришей получилось иначе. Выписавшись из госпиталя, он перебрался к Морозовым. На другой день пошел на паровоз, и с этого дня решилось его будущее. Он влюбился в машину и ни о чем другом не хотел думать.

Степан Васильевич, видя такое рвение, охотно занимался с мальчиком и со временем начал ему давать сложные поручения при разборке и чистке отдельных частей паровоза.

Горько было сознавать отцу, что из сына не выходит хорошего машиниста. Он всячески пытался пробудить в нем любовь к машине, но ничего не помогало. Ваня внимательно слушал, послушно выполнял задания, безропотно не сходил с паровоза по неделям, как и отец, но думал о другом.

Перед глазами мальчика стояли любимые яблони.

Правда знакомство с техникой ему очень пригодилось. Он придумал и сделал в мастерской очень простую и удобную машинку для прививок и усовершенствовал распылитель.

В конце концов Степан Васильевич махнул рукой и всё внимание перенес на Гришу. Из Трубачова вырастал такой помощник, о каком можно было только мечтать.

В короткие перерывы в труде, которые были у Вани, он приходил в Ботанический сад и каждый раз узнавал что-нибудь новое.

 

Домой

Время шло быстро.

В январе 1943 года войска Ленинградского фронта прорвали блокаду.

Цепляясь за каждый бугорок, сжигая за собой деревни, города, взрывая мосты, разрушая дороги, отступали немцы. Каждый вечер с волнением слушал Ваня Сталинские приказы. Русская земля очищалась от захватчиков. Фронт приближался к родному городку. Уже где-то на подступах к нему шли ожесточенные бои.

Наконец залпы салюта в Москве известили, что и родной город Вани в числе освобожденных.

На другой же день он отправил письмо матери и деду.

За годы войны Ваня сильно вырос. Теперь это был не мальчик, а стройный юноша, и посторонние, обращаясь к нему, говорили: молодой человек.

Трубачов изменился и вытянулся еще больше. Над верхней губой появился темный пушок и голос погрубел. Пушок он немедленно сбрил, чтобы скорей вырастали настоящие усы, а басить старался на низких нотах, до хрипоты сжимая горло.

— Чего ты бубнишь? Говорил бы своим голосом, — сказал Ваня.

— Я своим и говорю. У меня теперь голос переменился.

— От курения.

— При чем тут курение? По возрасту.

Паровоз стоял в депо на продувке. Отец ушел в контору, поручив ребятам разборку и смазку.

— Ты слышал, что нас на южную дорогу перебросят? — спросил Ваня.

— Знаю.

— Как же быть?

— А что?

— Я хочу домой поехать.

— Успеем. Война кончится, тогда и поедем.

— Гриша, там бои были, — продолжал Ваня, не слушая приятеля. — Я письмо отправил, ответа всё нет…

— Тебе, наверно, свой сорт посмотреть хочется. Сознайся.

— Да, хочется.

— Значит, ты садоводом будешь, — сказал Гриша и безнадежно махнул рукой. — Не понимаю я тебя.

— Что об этом спорить. У тебя свой путь, а у меня свой.

— Спорить нечего, верно, — согласился Гриша. — А домой тебя Степан Васильевич не пустит.

— Пустит. Он за маму и деда тоже беспокоится. Если бы знать, что они живы… — с грустью закончил Ваня.

Гриша пристально посмотрел на друга, вздохнул и тихо пробасил:

— Ладно. Я постараюсь уговорить Степана Васильевича. Заодно узнаешь, как моя мать. Денег ей отвезешь.

Они заговорили о том, как лучше уговорить отца и какой предлог придумать для начальника, чтобы Ваню не задерживали.

Но всё произошло иначе. Вернувшись из конторы, Степан Васильевич подошел к сыну и взъерошил ему волосы.

— Ну, Иван, тебе бы надо к матери поехать, — сказал он. — Мне, конечно, сейчас нельзя, а тебе разрешили.

— А мы только что с Гришей говорили, папа…

— Парень ты большой, не потеряешься. Где на паровозе, где пешком; доберешься.

— Доберусь, папа.

— А ты, Григорий, со мной на паровозе остаешься, помощником.

— Мы с вами на паровозе и домой вернемся, Степан Васильевич! — сказал Гриша.

— Тоже верно.

Сборы были недолгие. Получив отпускное удостоверение, паек на две недели вперед и уложив свои вещи в чемоданчик, Ваня зашел в депо попрощаться с отцом. Тот неловко обнял сына и уколол небритой щекой лоб.

Гриша пошел провожать приятеля до вокзала.

— Ребят увидишь… Вовка сейчас вырос, наверно, с телеграфный столб. Приветы не забудь передать. Николаю Павловичу, если встретишь, скажи от меня «спасибо».

Оба чувствовали, что расстаются надолго и неизвестно, что будет у них впереди.

— Ваня, ты сразу зайди к матери. Если надо, — помоги. Просто не верится, что скоро ты дома будешь. Яблочков заготовь к нашему приезду.

— Гриша, а вдруг моя «партизанка» нынче зацветет? — сказал мечтательно Ваня.

— Какая партизанка?

— Разве я тебе не говорил?

— Дождешься от тебя.

— Я хочу новый сорт назвать «партизанкой».

— Хорошее название. Ты мне напиши, если зацветет. Вместе лазали прививать. Если бы тогда мы не полезли в монастырский сад, не работал бы я на паровозе и вообще… всё бы иначе случилось.

— Да, всё было бы иначе… — с грустью сказал Ваня.

— Знаешь, Ваня, а нас скоро на юг перебросят. Что тебе привезти?

— Набери косточек алычи и пришли с кем-нибудь.

— А что это такое?

— Алыча? Это вроде сливы. Она в диком виде растет. Спросишь там. Запомни только название.

— А зачем она тебе?

— Это хороший подвой для слив.

— Значит, ты собираешься сад разводить?

— А ты думал я в игрушки играю? Теперь я окончательно решил. Ну, ладно. Давай попрощаемся.

Они крепко пожали друг другу руки и разошлись.

* * *

Черные трубы вместо домов. Сбитые верхушки деревьев. Проволочные заграждения. Траншеи, окопы. Перекопанная снарядами земля. Перевернутые машины, повозки около дорог. Сгоревшие танки, скелеты самолетов.

«Неужели так везде? — думал Ваня, глядя из окна вагона. — Или это только около железной дороги?»

И чем ближе он подъезжал к родному городу, тем свежей кругом были раны, нанесенные фашистами. На всё это больно было смотреть, и росла ненависть к захватчикам.

Ваня доехал до станции, на которой кончалось пассажирское движение. До родного города было еще далеко. Ваня пошел выяснять, как пробираться дальше.

Ему повезло. На запасном пути стоял товарный состав. Машинист оказался приветливым, разговорчивым человеком. Узнав, что Ваня из Ленинграда пробирается домой, да еще по профессии помощник машиниста, он сам предложил ему забраться на паровоз.

И снова перед глазами потянулись страшные картины разрушений.

На большой узловой станции Ваня сошел с паровоза. Отсюда поезд сворачивал в сторону. Нужно было искать другой состав.

От железнодорожников он узнал, что впереди восстанавливается взорванный мост и прямого сообщения с его городом нет.

Что делать? До дома оставалось еще семьдесят километров. Расспросив дорогу, он вышел на шоссе и зашагал пешком. Надежда на то, что его натопит какая-нибудь машина и подвезет, сразу пропала. Шоссе было сильно искалечено, а в низких местах покрыто густым слоем грязи. Вряд ли тут могли ходить машины.

«В час пройду четыре километра», — думал Ваня. — За сутки, с отдыхом — тридцать. Значит, дня через три — дома».

Маленький чемоданчик скоро дал себя знать. В нем лежали книги, и тяжесть их с непривычки быстро оттянула руки. Пришлось выломать палку, просунуть в ручку и перекинуть чемодан через плечо. Стало удобней.

Часа через четыре Ваня решил остановиться на отдых и перекусить. Наметив сухой бугорок, он хотел уже свернуть с дороги, как сзади послышался рокот мотора.

«Неужели машина?»

Скоро показался грузовик. Он несся на большой скорости, раскидывая по сторонам потоки грязи и подпрыгивая на ухабах. Видно, за рулем сидел водитель — отчаянная голова.

Ваня поднял руку, но шофер даже не взглянул на него. Юноша едва успел перескочить через канаву. Задержись он на пару секунд, и грязь окатила бы его с ног до головы.

С грустью проводил он взглядом удаляющийся пустой грузовик и направился к поваленному дереву.

Кругом была весна. Пробивалась веселая травка. Из-под сучьев вылезла крупная жужелица, тщательно обследовала Ванин ботинок и направилась на поиски пищи.

Неподалеку росли несколько кустов ивы, сплошь покрытые пушистыми шишечками. «На иву можно прививать черенки фруктовых деревьев, но плоды их будут без семечек, — вспомнил он не то слышанную, не то прочитанную где-то фразу. — Надо попробовать. Может быть, это шутка, но проверить надо. А на рябине груша хорошо живет».

В Ботаническом институте один сотрудник посоветовал ему прививать яблони на ольху и утверждал, что это хороший подвой. Ваня отнесся к совету недоверчиво, но запомнил. «Надо всё попробовать. Нельзя отвергать не проверив. А вдруг окажется, что яблоня на ольхе или груша на иве привьются и будут давать плоды? Какие возможности тогда открываются! Леса — сады».

Отдохнув и закусив, Ваня отправился дальше. Скоро он заметил впереди застрявшую на дороге машину и прибавил шагу.

Грузовик сидел прочно. Задние колеса по самую ось утонули в грязи и при малейшей попытке двинуться с места быстро крутились, выбрасывая струю грязи и залезая всё глубже в яму.

Шофер, выбившись из сил, сел на подножку. Его руки, лицо, колени, грудь, даже спина были покрыты кусками грязи.

— Здравствуйте! — приветливо сказал Ваня, подходя к шоферу.

— Вот видишь… сел, — ответил тот. — Главное, цепи не взял, дурень.

— А вы куда едете?

Шофер назвал город.

— Я тоже туда иду, — радостно сказал Ваня.

— Пешком?

— Ну ясно.

— Да, по такой дороге пешком скорей доберешься.

— А чего вы сидите?

— Горючее кончилось.

— В машине?

— Да нет… Из меня весь пар вышел. Видишь, пеной покрылся. У тебя нет ли чего-нибудь пожевать?

— Есть.

Ваня вытащил из мешка кусок хлеба, полил на него, растопившееся в баночке масло и дал водителю.

Не обращая внимания на перемазанные в грязи руки, шофер с жадностью начал есть.

— Вот спасибо. С вечера, понимаешь, не жевал. А курева нет?

— Я не курю.

— Жаль.

Закусив, он снова принялся за дело. Сзади колес отгребал грязь, а Ваня забрасывал яму камнями, палками и всем, что находил твердого поблизости. Через полчаса шофер сел в кабинку, завел мотор и дал задний ход. Колеса сделали несколько оборотов на месте, и вдруг, за что-то зацепившись, медленно вылезли наверх. Яма, заплывая грязью, оказалась под кузовом.

— Легкая у тебя рука, — сказал шофер. — Теперь надо какое-нибудь бревнышко.

Они разошлись в разные стороны. Ваня сделал большой крюк, но ничего подходящего не нашел. Всё, что было, он перетаскал раньше.

— Эге-ге-е!

Ваня услышал крик, и побежал к водителю. Тот стоял над грудой толстых жердей, заготовленных недавно.

— Это подойдет. Забирай.

Они притащили несколько жердей и положили под задние колеса.

— Эх! Покурить бы теперь.

Он выворотил карман и вытряхнул на ладонь скопившийся мусор.

— Нет, лучше мох, — сказал он после раздумья и выбросил крошки. — Залезай, дружок.

Ваня положил свой багаж в кузов и забрался в кабинку.

Благополучно переехав по жердям яму, шофер прибавил ходу и понесся вперед. Машину подбрасывало, кидало из стороны в сторону, водитель с трудом удерживал руль, но хода не сбавлял.

Ваня понял, что иначе ехать нельзя. При нормальной скорости в первой же выбоине колеса забуксуют, а при таком ходе машина по инерции сама выскакивала из ям.

Если с ними ничего не случится и они опять не завязнут, вечером он будет дома. От этой мысли радостно и тревожно сжалось сердце.

 

Встреча

Груды кирпичей. Камни фундаментов. Черные трубы. Редко где уцелели один-два дома.

Со страхом и недоумением смотрел Ваня по сторонам и не верил своим глазам. С трудом и только по памяти узнавал он родные места, где вырос, учился.

Давно ли здесь стояла школа, а сейчас развалины. Тут был магазин. Там райсовет…

Все уничтожила злая воля врага.

— Подожди, — сказал юноша, тронув водителя за плечо. — Я приехал.

Машина остановилась как раз на перекрестке. Отсюда был виден их дом, но Ваня боялся взглянуть в переулок.

— Легкая у тебя рука, дружок, — сказал шофер. — Наверно, в жизни здорово везет. Верно?

— Не знаю…

— А вот помяни мое слово… Я сразу заметил. Как ты в машину сел, так словно после ремонта пошла…

Ваня посмотрел в переулок и уже не слышал, о чем дальше, говорил спутник.

«Дома нет. Что там произошло? Разбомбили? Сожгли? Что стало с матерью, дедом? Убиты? Угнаны в Германию?»

Плохо соображая, он попрощался с водителем. Тот, по выражению лица, понял, что с попутчиком случилось неладное, и долго смотрел, как юноша нетвердой походкой поплелся в переулок.

Вот здесь стоял дом. Сейчас остался только фундамент. Даже труба, и та свалилась. Изгородки нет. Вместо сарая ровное место. В конце сада уцелела баня.

«А что если…» — Ваня быстро прошел через сад, не обращая внимания на низкие сильные кроны яблонь, отросшие за последние два года, и остановился перед дверью бани.

Справа от двери лежали свежие щепки и приготовлены дрова. Слева стояли два бочонка с водой, в которых мокли прутья.

Осторожно открыв дверь, он разглядел в предбаннике столик с посудой. На стене висели полотенце и какая-то одежда.

Оставив чемодан и мешок, он сделал два шага и открыл следующую дверь. В полумраке бани он увидел постланную на полке постель. В углу сидел дед и плел корзину.

— Анна, принеси-ка мне прутьев, — сказал он, подняв голову. — Где ты столько времени пропадала?

У Вани больно кольнуло в сердце и к горлу подкатил комок.

Дед его не видел.

— Дедушка, это я… — глухо сказал он.

Старик откинулся в угол, словно его ударили по лбу, но, сейчас же овладев собой, медленно поднялся.

— Кто там пришел?

Ваня подошел к деду и взял его за руку.

— Здравствуй, дед, — сказал он, глотая слезы. — Это я… Ванюшка… Не узнал?

— Ваня… Вот и приехал! Дождался я тебя, голубчик. Узнал, внучек, узнал… Да видишь, вот… Совсем плохо вижу.

Он привлек к себе внука и погладил по голове.

— Как немцев прогнали, так всё поджидал.

— Ну и хорошо. Дождался.

— Теперь дождался… Какой ты стал большой… Мать не узнает.

— А где она?

— На работе. Скоро вернется. Садись, Ванюша, рядышком.

— Что ты делаешь?

— Да вот со скуки корзинки плету. Володя мне прутьев заготовил, вот и плету.

— Ты совсем не видишь, дедушка?

— Плохо, Ванюша. Как дом сгорел, с той поры и ослабли глаза. Да ничего. Ты теперь моим глазам подмога. Дождался тебя, ну и хорошо. Садись да выкладывай, что за это время видел да узнал.

Они сели на скамейку, куда Ваня раньше прятался от пара в бане.

— Про Степана ничего не слышал?

— Я нашел его, дедушка.

— Да что ты!..

Ваня коротко рассказал, где он разыскал отца и как работал с ним последние годы.

— Машинистом не стал? — лукаво спросил старик.

— Нет, дедушка, это я работал, чтобы армии помогать, а в свободное время учился садоводству. Много книг прочитал…

Лицо старика просветлело. Он внимательно слушал рассказ внука про Курнакова, Ботанический сад.

— Я знал… Я знал, что ты не свернешь. Погоди-ка… Посиди тут.

Дед встал и вышел на улицу. Минут через пятнадцать он вернулся с тремя крупными яблоками.

— Нарочно для тебя хранил. Отведай-ка.

Ваня взял яблоки. С виду они походили на перевернутую грушу светложелтого цвета. Понюхал. Легкий аромат лимона.

— Ешь, Ваня, — сказал с улыбкой старик.

— Жалко. Они, наверно, хорошие. Надо бы семечки посеять.

— Посеем. Насчет семечек ты не хлопочи. У Володи их фунта полтора припасено. Он тебя тоже ждет.

— Вовка жив! — обрадовался Ваня.

— Живой и невредимый. Аля Горелова к ним перебралась после пожара. Вместе и садовничают. Да ты ешь…

Ваня откусил яблоко. Сразу стало понятно нетерпение садовода. Такого вкусного яблока он никогда не едал. Сочное, сладкое, с легким кваском и каким-то особым, ни с чем несравнимым привкусом.

— Вот это да-а… — вырвалось восклицание у юноши. — Где ты его взял, дед?

— Это Володина работа.

Ваня с горечью подумал: «Неужели Володя вывел новый сорт и перегнал его?»

— Хорошо яблочко-то? — продолжал дед. — Нашли мы его в монастырском саду. Срезали пару черенков, да на наши веточки и привили. Теперь дело за тобой. Размножай сколько надо. Видел, какой сад у нас?

— Нет.

— Из поросли вывели. Крепкие, низенькие, широкие. Осенью, хотя и немного, но яблоки были. Для первого раза ничего.

— Дедушка, а как монастырский сад?

— Никак, Ваня. Пустое место. Ни одного дерева не осталось. Там сильный бой был. Немцев в монастыре окружили и дали им жару «катюши».

— А Леденцова поймали, дед?

— Нет. Он в скорости, как ты к партизанам попал, куда-то уехал. Ни слуху, ни духу. Николай Павлович им шибко интересовался.

— А что с Николаем Павловичем?

— Ничего… всё в порядке. Сейчас он председатель райсовета. Дельный человек. Город собирается по-новому восстанавливать… Чтобы при каждом доме сад был. Про тебя спрашивал.

Тяжелое чувство, охватившее Ваню, когда он ехал по городу и встретился с дедом, постепенно проходило. На смену вырастало другое, бодрое: «Люди есть. Все хотят работать. Нужно скорей залечивать раны и восстанавливать город. Впереди у него много интересного дела. Его ждали и, вероятно, считают, что он не даром прожил два с лишним года в Ленинграде».

— А что с Гришей? Поправился? — спросил дед.

— Давно поправился. Он с папой остался. Садовода из него не выйдет, дедушка. Он скоро машинистом будет и ничего другого не признает.

— Такая, значит, линия в жизни, — сказал дед.

Разговаривая в темноте, они не слышали, как пришла мать. Бесшумно открылась дверь, и Ваня услышал дорогой голос.

— Ваня… ты?

— Я, мама.

Она быстро подошла к сыну и остановилась. Приход ее был так неожидан, что сначала Ваня растерялся.

Очень сдержанна была Анна Алексеевна, но тут не выдержала. Со стоном она обхватила его шею руками.

— Живой!

Прижимаясь щекой к груди сына, она долго вздрагивала от глухих рыданий.

Обняв мать, Ваня гладил ее рукой по спине, плакал и тихо бормотал:

— Мама… мамочка… мама…

Успокоившись, она села против него на табуретку, и Ваня почувствовал ее шершавую руку на своей щеке.

— Приехал сынок. Цел и невредим? Говори прямо.

— Цел, мамочка. Ни одной царапинки. — И Ваня опять рассказывал о себе, о встрече с отцом, об этих годах, прожитых в разлуке.

Мать слушала, и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Когда Ваня кончил говорить, она была не в силах сдержать радости.

— И муж жив, и сын вернулся, — сказала она и опять расплакалась.

— Сколько же я тебя не видела! Мы с дедом верили, что ты вернешься, что отец жив, что всё будет хорошо…

Она гладила сына по щеке и говорила тихим, ласковым голосом:

— Вот теперь опять заживем. А это всё время словно в могиле пролежали.

— Ты бы, Анна, насчет чайку сообразила, — сказал дед. — Парень с дороги, голодный.

— И то верно, — спохватилась мать.

— Я тебе помогу, мама.

— Нечего там помогать! — ревниво удержал дед. — Наговоритесь еще.

Мать ушла в предбанник, оставив дверь открытой. Зажгла коптилку и принялась растапливать плиту. Красные отблески пламени мелькали на радостном лице Анны, но Ваня чуть не ахнул, увидев, как постарела мать. Ваня встал и подошел к открытой двери.

— Ванюшка! — с радостным удивлением воскликнула Анна. — Голубчик ты мой…

— Ну, что там случилось? — нетерпеливо спросил дед.

— Вырос-то как!

— А ты думала он меньше стал?

Смеясь и утирая слезы, Анна хлопотала у плиты.

Чайник закипел. Ваня развязал мешок и выложил продукты.

— Чего это у тебя? — спросил дед.

— Гостинцев вам привез. Чаю, сахару.

— Какого чаю?

Дед был опять полон сил, энергии, интереса ко всему, даже к мелочам.

— Грузинский чай высшего сорта, дедушка, — сказал Ваня. — Две пачечки привез, сто граммов.

— Грузинский чай? Это хорошо. Давно не пил настоящего чайку.

— Колотого сахару немного осталось. Масло в баночке. Здесь крупа в кульке, — продолжал пояснять Ваня, перекладывая продукты на лавку. — В чемодане книг много.

— Почитаешь?

— Конечно, почитаем. Книги всё по садоводству.

Ваня расстегнул ворот рубахи, вытащил пузатый мешочек и вынул из него две пачки денег. Одна была толстая, другая потоньше.

— Мама, а что, Гришина мать жива?

— Трубачова? Убита, Ваня. И дом сгорел, и сама убита. Много людей погибло. Молодых в Германию угнали.

Подумав, Ваня спрятал тонкую пачку обратно в мешок.

— Денег привез, дедушка. Тут папин заработок и мой.

— И твой? Слышишь, дед? Внук зарабатывать начал, — с гордостью сказала Анна.

— Слышу, не глухой. Он и раньше зарабатывал.

Ваня подошел к деду, сел рядом и тихо, но твердо сказал:

— Всё решено, дедушка. Торопился я сюда за тем, чтобы весну не прозевать. Разведем такой сад, какой тебе и во сне не снился.

— Ну, значит, и говорить больше не о чем, — сказал довольный старик. — Так тому и быть.

 

Жизнь начинается

Много погибло дорогих людей, потеряно имущество, сгорели дома… Казалось, что нет утешения народному горю. Но пришла родная армия, и радость освобождения высушила слезы.

Город начинал новую жизнь. Большинство людей жили в землянках, но уже возили лес, стучали топоры, расчищались развалины, и никто не жаловался на тесноту и сырость.

Рано утром, под руку с дедом, Ваня осмотрел сад. Все яблони раскинули широкую крону. Ветки густо росли во все стороны. Некоторые следовало подрезать. Дед не заметил, как они загустели, а Володя не всё еще понимал.

— Это вот «славянка», — сказал дед. — Здесь привита та… которую вчера ел.

— Я вижу, дедушка, — сказал Ваня, издали заметив привитые ветки.

Дед нашел ветку с прививкой и провел по ней пальцами.

— Ничего. Хорошо прижилась. Нынче пойдет в рост по-настоящему. Конечно, ты бы лучше привил.

— А зачем на «славянку» привили?

— Боялся, что дички пойдут. На «боровинке» «малиновку» привили… Да, кажется, на все яблони черенков насадили. Всё, что в монастыре получше нашлось, всё сюда притащили. Теперь у тебя большой выбор всяких сортов. Летние есть и зимние.

— Питомник заложим, дед.

— Делай, Ванюша, а Володю в компанию возьми. Он парень старательный, помощником будет.

— Ну, раз ты хвалишь, то, наверно, хороший.

— Дом надо ставить, Ваня, — сказал дед, словно прочитал его мысли.

— Дом подождет, дедушка. В первую очередь надо сад, ну и огород, конечно. Весну не упустить. Сегодня я схожу по делам, а завтра за лопату. Продукты для армии нужны и нам надо. А дом от нас не уйдет.

— Пускай по-твоему. Ты теперь старший, — согласился дед, усаживаясь на перевернутый ящик.

Он закрыл глаза и с удовольствием подставил солнцу высохшее, покрытое мелкими морщинами лицо.

Ваня отправился в райсовет повидать Николая Павловича. Там он встретил знакомых, но никто не узнал его.

Николай Павлович сбрил бороду и походил на прежнего учителя. Ване показалось, что он только стал ниже ростом и шире в плечах.

— Вам что, молодой человек? — спросил он, не узнав Ваню.

— Я к вам с просьбой, товарищ председатель, — начал Ваня, сдерживая улыбку и стараясь не глядеть в глаза учителя. — Мне нужен участок земли под сад. Хочу заниматься научной работой. Новые сорта фруктовых деревьев выводить…

Николай Павлович пристальнее посмотрел на знакомые черты юноши, когда тот заговорил о саде. И сразу узнал его, но продолжал делать вид, что не узнает Морозова.

— Хорошее дело. А сколько же тебе нужно земли?

— Я думаю, с гектар…

— Ого! Не знаю, полагается ли по закону столько земли?

— А почему не полагается? У Мичурина было больше.

— Ну, а если полагается, то пиши заявление. Какой же ты институт кончил? — лукаво спросил юношу Николай Павлович.

Ваня смутился.

— А если я не окончил института, значит, не могу заниматься опытной работой?

— Ну, для того, чтобы заниматься исследованием, надо иметь знания, — наставительно сказал председатель.

— Могут же быть самоучки, как Мичурин, — упрямо сказал Ваня.

— Напиши в заявлении, что ты опытник-садовод, вернулся в родной город и хочешь работать по выведению новых сортов фруктовых деревьев. Напиши, что обещаешь восстановить кружок юных мичуринцев в школе и продолжать с ними занятия….

— Вы меня узнали, Николай Павлович? — смущенно сказал Ваня.

— Ну, ясно, узнал. Здравствуй!

Они крепко пожали друг другу руки.

Посетители нервничали. В комнате председателя больше часа сидел юноша. Нетерпеливее всех была учительница, из колхоза «Путь Ильича». Она поминутно смотрела на часы и возмущалась.

— Куда это годится? Я тороплюсь, а он сидит и не считается с другими. Меня лошадь ждет.

— Ну, лошадь, наверно, не торопится.

— Я не сказала, что лошадь торопится. Я тороплюсь.

— Все мы торопимся.

Не выдержав, она заглянула в комнату.

— Николай Павлович, вы долго будете заняты?

— Проходите, Надежда Алексеевна, — приветливо пригласил председатель. — Садитесь.

Учительница покосилась на юношу и села на предложенный стул.

— Как ваш сад поживает? — спросил председатель.

Неожиданный вопрос смутил молодую женщину. Она ждала вопросов о школе, о колхозе, о подготовке к посевной кампании, и вдруг сад.

— Какой сад?

— Школьный сад, который весной сорок второго года садили.

— Ах этот! Ничего, растет.

Вернулся шеф. Придется ему, пожалуй, отчет давать.

— Я ничего не понимаю, Николай Павлович. Какой шеф? Какой отчет?

— Помните мальчика Ваню Морозова? Он помогал нам пересаживать деревья.

— Ну, конечно, помню.

— Вот он.

— Неужели! Вы тот мальчик? — удивилась учительница. — Очень приятно. Я помню, как вы тогда на самолете улетели, и молодежь вас помнит. А сад ваш растет…

Она рассказала, как школьники любят свой сад и ухаживают за ним. Каждую весну они производят новые посадки деревьев, кустов. Многие завели садики у своих домов. Беда в том, что никто толком не знает, что нужно делать дальше. Нет руководителя, который бы показал, как обрезать, прививать, кормить.

— Вот тебе и официальная должность при райсовете, — сказал Николай Павлович. — Районный садовник-инструктор. Вот и раскачивай народ. Широкое поле деятельности.

— А питомник?

— Одно другому не мешает. Закладывай питомники во всех колхозах. Мы поможем. Особое постановление вынесем.

— Надо подумать, Николай Павлович.

— Ну, думай и решай. Заявление завтра принеси. Землю для опытов мы тебе дадим.

Окрыленный, вышел Ваня из райсовета. «Надо разводить сады, — думал он. — Пускай весь город будет в яблонях, вишнях. После войны жизнь расцветет еще лучше, красивей, зажиточней.

Сколько у него дела теперь! Ведь его жизнь только начинается. Он один может вырастить пять-шесть поколений плодовых деревьев. А это много. Это сотни новых сортов и миллионы саженцев. А ведь разводить сады будет не он один. Трудно представить площадь земли, которую можно будет засадить плодовыми деревьями, выращенными многими руками. Но это не главное. Питомник и размножение он хотел бы поручить другим, а самому хочется заняться опытами.

Южные сорта вымерзают на севере. Опыт Мичурина, когда у него погибла в одну зиму громадная коллекция деревьев, отпугнул садоводов. Но сам же Мичурин и нашел путь продвижения хороших южных сортов на север. Для этого надо скрещивать южные сорта с морозоустойчивыми. Есть и другие пути, о которых узнали недавно.

Вот короткий день. Что если посеять семена южных сортов и воспитать сеянцы на коротком дне? Осенью дать им короткий день, чтобы сократить сокодвижение и приучать дерево заканчивать рост раньше. К зиме соки оттекут вниз и летний прирост одервенеет, успеет подготовиться к морозам».

Эта мысль давно не давала покоя юноше, и он решил непременно проделать этот опыт.

Размечтавшись, Ваня не заметил, как дошел до окраины города, где жил Володя Журавлев. На месте дома оказалась ровная, уже расчищенная площадка. Сбоку земельного участка, из небольшого холма торчала круглая железная труба.

Володя с двумя женщинами копался в огороде. В одной из них Ваня узнал его мать, а другая? «Да ведь это Аля Горелова», — вспомнил Ваня.

— Вовка! Телеграфный столб! Ты еще вырос! — крикнул Ваня.

Бросив лопату, Володя подбежал к приятелю, обнял его и поднял на воздух.

— Ванюшка! Друг, приехал!

Он опустил его на землю и хлопнул по плечу. Ваня сейчас же дал сдачу. Так они стояли некоторое время, смеясь и звонко хлопая друг друга по плечу.

— Вернулся, садоводишко!

— «Вовка не сломайся»!

— Партизан!

— Пожарная каланча!

Подошли мать с Алей и тоже начали радостно смеяться.

Журавлевы жили в землянке, переделанной из бомбоубежища. Она была достаточно просторна и даже уютна. Пол выстлан досками, стены завешаны газетами.

— Печку сам сложил… пол, крышу. Вообще строителем стал, — похвастался Володя. — Мама, вы тут чайку вскипятите, а мы пойдем на огород.

Он вытащил Ваню из землянки и, обняв, повел к грядкам.

— Я тебя действительно ждал. Как-то не очень клеится без тебя. Уверенности у меня мало. А работать хочется… Я ведь тоже решил садоводством всерьез заняться. Одобряешь?

— Конечно, одобряю. Будешь районным садоводом-инструктором. На твоих ходулях только километры и отмеривать, из колхоза в колхоз путешествовать и учить сады разводить.

Они остановились против большой грядки. С первого взгляда Ваня оценил труд приятеля. Высокой щетиной росли на грядке сеянцы яблонь, вишни и сливы. Было их тут около тысячи штук и все в возрасте второго года. В июле можно прививать.

— Смотри, сколько!..

— Молодец, Вовка!

— Это и для тебя подготовил. Мы с Лукичом так и решили, что прививать ты сам будешь.

— Вот спасибо… Тут много материала.

— Что собрал, все посеял.

— Молодчина. Не ожидал.

— У меня в песке много семян лежит.

— Пора сеять.

— Тебя ждал. Думал, если не приедешь, — сам посею.

— Да-а, брат. Не знал я, что столько работы сделано. Боялся, что год потеряю, а сейчас выходит — два выиграно, — сказал Ваня с довольной улыбкой. — Сколько их тут?

— Тысяча двести с гаком.

— Хорошо. На будущий год можно мичуринский сад в городе заложить на месте монастырского. Ну, хвастай еще чем-нибудь.

— Больше нечем. Прививать немного научился.

— Это я видел.

— Вот и всё. Говорю, что тебя ждал. Возьми меня в помощники. Силы много, работы не боюсь…

Они засмеялись, довольные друг другом. Обоим стало ясно, что впереди у них совместная дружная, увлекательная работа.

Где-то далеко загудел паровоз.

— Слышал? — подняв палец кверху, сказал Володя. — Давно не свистел. Интересно, откуда он взялся. Неужели мост построили?

— А ты знаешь, Трубач машинистом стал.

— Неужели?

— С отцом работает и больше знать ничего не хочет.

— Ну и хорошо.

— Пойдем ко мне. Я книг привез… Заодно и семена захватим.

— Дельно. Я как раз собирался к Лукичу.

Отказавшись от чая, они взяли ящик с сырым песком, где были семена, и отправились к Морозовым.

 

«Партизанка»

Истосковался Ваня по земле. С восхода до заката он копался в ней. Была возможность вспахать, но он отклонил это предложение.

Грядки для яблонь он сам перекопал на два штыка и положил старого, перепревшего навоза. Мать по линейке пробороздила рядки и разложила семена по штуке, строго придерживаясь шахматного порядка.

Покончив с яблонями, Ваня принялся за огород.

Каждый вечер приходил Володя помогать и учиться. Дед не сидел без дела и всё время находил себе какую-нибудь работу. Точил садовые ножи, лопаты, плел корзины.

Трудно было с семенами. Картошки оказалось всего мешок.

— Надо покупать картошку, — вздохнула мать.

— Не надо. Этой картошки хватит, — сказал Ваня, высыпая клубни на пол.

— Сколько ее осталось? — спросил дед.

— Мешок, да и тот неполный.

— Мало. Надо в деревню ехать.

— Дедушка, этой картошки хватит гектар засадить, — уверенно сказал Ваня.

— Смеешься.

— Нет, не смеюсь. Конечно, возни много. Зря вы верхушки не срезали.

— Объясни, Ваня, — спросил Володя.

Завтра с утра в ящике засыплем ее землей. Она выгонит ростки. Эти ростки обломаем и посадим их. Затем клубни разрежем на две, на три части. Готовь, мама, только золы. Так мы половину земли засадим. В июне срежем черенки: и опять посадим. Черенки очень быстро прирастут и пустят корни. Поняли?

— Что-то ты мудришь, — недоверчиво сказал дед. — Ну, делай, как знаешь. Ты хозяин. Не зря у Курнакова-то учился.

— Жаль, что она у нас смешанная, — продолжал Ваня. — Сейчас разводят много хороших сортов. Я вот привез три клубня одного сорта. Размножим, — сказал он и достал из чемодана три картофелины розоватого цвета с шершавой кожей.

— А чем он хорош, Ваня? — спросила мать, разглядывая клубни.

— Во первых, вкусная и урожайная. Прекрасно сохраняется и устойчивая против болезней.

— У нас тоже есть хорошая картошка. Белая. Осталась она, Анна? — спросил дед.

— Немного есть.

— Если картошка хорошая, надо ее отдельно отобрать. Испытаем и сравним. А на будущую весну семена посеем и свои сорта выведем. Это дело не сложное.

— Разве картошку можно семенами посеять? — удивилась мать.

— Можно, мама. Картошка цветет, и плоды у нее бывают. Видала зелененькие яблочки вроде помидор? Это и есть плоды.

— Так почему же их не сеют?

— Возни много. Надо рассаду с марта выращивать, пересаживать. В первый год клубни вырастут маленькие, и только на следующий год можно сделать отбор.

— Слышишь, Анна? В Ленинграде времени даром не терял, — сказал дед. — Как лекции читает.

Ваня достал из чемодана мешочек с бумажными конвертиками и выложил их на стол.

— Это огородные семена. Чистосортные. Мне Курнаков за работу дал, — с гордостью сказал Ваня. — Капусты… смотрите сколько. Номер первый. Колхозница. Московская поздняя. Брюссельская. Савойская. Кольраби. Вальватьевская. Белорусская. Слава Грибовская. Слава Энгойзейна. Красная. Каширка… Горохи. Репы. Моркови. Свеклы. Редьки. Огурцы. Тыквы. И всё разные. Самые лучшие сорта, каких здесь и не видали никогда.

— Что же ты с ними делать будешь, Ванюша? — спросила мать.

— Некоторые нынче посеем, а остальные на будущий год. Их мало, мама. По три, пять штучек. Вот скороспелые помидоры. Завтра их надо посеять в ящик.

— Опоздали, Ваня, — сказал дед.

— Нет. Это скороспелые. В августе созреют. Будем красные с куста снимать.

— Чудеса в решете.

— Их недавно вывели на Грибовской станции. Там вообще чудеса делают. Если бы я огородную специальность выбрал, обязательно туда поехал бы учиться.

— Тебе надо в Мичуринск поехать, — сказал дед.

— Кончится война, — поеду. Володя, мне одному не справиться. Давай разделим. Ты возьми на себя горохи, бобы и крестоцветные: репы, редьки, редиски. А ты, мама, возьми морковки, салаты, свеклы, петрушку. А я буду садить тыквы, огурцы, кабачки и помидоры. Каждый будет заботиться о своих культурах: поливать, полоть, рыхлить…

— Это правильно, — с удовольствием согласился Володя.

С огородом покончили быстро и удачно. Посевы попали как раз под дождь. Несколько дней Ваня был занят в саду. Обрезка яблонь, перекопка, закладка, хлопоты об опытном земельном участке — всё это отнимало много времени, и юноша со дня на день откладывал посещение «партизанки». Хотелось, к тому же, дождаться времени цветения. С другой стороны, удерживала тревога за яблоню. «Если она погибла, то пусть я узнаю поздней», — думал он.

В питомнике дружно вылезали из земли сеянцы. Яблони в саду раскрыли почки и готовились к цветению. Сильные ростки картошки прижились и пошли в рост, а разрезанные клубни пробивали корку земли новыми ростками.

Однажды утром Ваня увидел на яблонях несколько распустившихся цветов. Много бутонов собиралось раскрыться в этот же день.

«Пойду, — решил он. — Больше ждать нельзя». Позавтракав, он взял лопату и, сделав вид, что идет к Володе, направился в лес. Почему-то сейчас ему не хотелось рассказывать о «партизанке». Придет время, и он откроет всем свою тайну и даже покажет яблоко.

С этой яблоней у Вани были связаны мечты детства, лучшие надежды. В памяти юноши промелькнуло многое из того, что было пережито. Большое яблоко «антоши», опыленное лесным красным дичком. Круглые, полные семена. Гибель всех ее сестер. Муфта. Мичуринский кружок. Монастырский сад. «Где-то сейчас Маша Ермакова и другие ребята?» Подвал и подземный ход. Леденцов. Немцы и гибель всего, что было так дорого. Черенки. Расстрел. Партизаны. Школьный сад. Ночной полет. Ленинград. Ботанический сад…

Дорогу пересекала широкая просека, идущая к оврагу. Раньше ее не было. У Вани тревожно забилось сердце. «Неужели яблоня погибла и новый сорт потерян навсегда?» В монастырском саду он не нашел даже места, где росла «антоновка», на которую было привито три черенка. Вся земля была изрыта снарядами, а вывороченные и сломанные деревья жители увезли на дрова. Лес был переполнен птичьим гомоном. Ваня вышел на середину просеки.

«Кажется, я зря испугался», — подумал он и ускорил шаги. Так и есть. Заросшая тропинка сворачивала в лес. Овраг близко. Издали Ваня увидел яблоню в белорозовом наряде цветов: Казалось, что она сама приближалась к нему. Не сдерживая охватившего волнения, он побежал навстречу.

— Ну, вот и я вернулся, — сказал он, тяжело дыша. — Ты жива и здорова?

Все прививки превратились в большие ветки, сплошь усыпанные цветами.

Ликующая радость забурлила в душе Вани.

— Цветет! — крикнул он во все горло. — Моя «партизанка» цветет!

Он был один-на-один с любимым деревцом и, не стесняясь, начал отплясывать вокруг него какой-то бурный танец. Потом он подошел вплотную к яблоне и цветущими ветками начал гладить себя по щекам.

— А я всё время о тебе думал. Сколько раз во сне видел! Как ты выросла!.. «Партизанка»! Тебе, наверно, скучно здесь! Вот потерпи до июля, и я перенесу твои глазки в сад. Какие-то у тебя яблоки, будут? Хорошие, вкусные, большие, да?

Яблоня молчала. Когда-то в детстве он умел разговаривать с деревьями. Неужели теперь забыл их язык?

Часа четыре провозился Ваня со своей яблоней. Окопал. Набрал старых листьев и обложил кругом. К вечеру вернулся домой сильно уставший, но счастливый.

 

Новый сорт

Время летело незаметно. Питомник, опытный участок, огород требовали внимания и, ухода. Работать приходилось с утра до позднего вечера. Ваня даже похудел.

Каждое воскресенье он уходил в лес навестить «партизанку». На ней завязалось много круглых плодов, но он оставил только девятнадцать штук, а все остальные оборвал, чтобы они не отнимали много соков и дали оставшимся хорошо развиться.

Яблоки заметно росли и меняли форму, делаясь продолговатыми. Но кожица их оставалась зеленой, и это несколько смущало садовода.

Приближалось время прививок. На Володиных грядках Ваня заметил пятнадцать сеянцев с сильным ростом, с крупными бархатистыми листьями. Эти растения обещали быть хорошими, культурными яблонями, и на них он решил перенести свою «партизанку». Он знал, что молодой сорт-помесь очень восприимчив и легко поддается чужому влиянию. Если его привить на плохой дичок, то плоды молодого сорта могут ухудшиться, а если на культурный сеянец или в крону хорошего сорта на своих корнях, то они могут заметно улучшиться. Так же можно увеличить морозостойкость или изменить вкус яблок.

Глазки «партизанки» Ваня врезал под кору пятнадцати отобранных сеянцев у самой корневой шейки.

— А что это за сорт ты привил? — поинтересовался Володя.

Ваня не подготовился к ответу, смутился, но сейчас же нашелся:

— Это?.. Как тебе сказать?.. Это опыт. Нашел в лесу дичок и хочу попробовать, как он будет себя вести на культурной яблоне. Переродится или нет?

— Любопытный опыт.

— Всегда прививают культурную яблоню на дичок, а я хочу наоборот. Эти сеянцы явно хорошие и должны сильно влиять на подвой.

Ничего не подозревая, Володя внимательно слушал выдумку друга и, как всегда, соглашался.

Вечером, вернувшись домой, Ваня застал посыльного в военной форме и встревоженную мать.

— Ванюша, тебе повестку принесли, — глухо сказала она, показывая глазами на пришедшего.

— Вы Морозов Иван Степанович? — спросил тот.

— Я.

— Распишитесь и получите.

Ваня расписался в книге и получил сложенную вдвое и заклеенную повестку. Когда посыльный ушел, он быстро разорвал ее и прочитал.

— Ну что? — спросила мать.

— Не понимаю. Следователь Андреев вызывает меня завтра утром в качестве свидетеля.

На следующее утро ровно в девять часов Ваню пропустили в кабинет следователя Андреева. Это оказался приветливый немолодой человек в больших роговых очках.

— Садитесь, пожалуйста. Я вызвал вас по одному делу, к которому вы имеете некоторое отношение, — вежливо начал он. — Но сначала разрешите записать имя, отчество, фамилию, год рождения…

Записав нужные для протокола сведения, следователь уставился на Ваню и спросил:

— Вы знаете Леденцова Валентина?

— Знаю.

— Вот о нем-то я и попрошу вас рассказать как можно подробнее.

Перед глазами юноши отчетливо встали мрачные дни оккупации. Надо было рассказывать о самом тяжелом.

Ваня передал всё, что было известно ему о предателе.

Следователь пристально посмотрел на юношу.

— Кажется, был еще случай? — спросил он.

Ваня замялся. Стоит ли рассказывать историю с порубкой сада и убийством собаки?

— Был еще случай, но не знаю, стоит ли говорить о нем…

— Говорите, говорите. Всё, что знаете.

Выслушав взволнованный рассказ, следователь почесал переносицу.

— Это очень важно. Он, видите ли, утверждает, что работал у немцев переводчиком по принуждению, и запирается.

— Разве он?.. — начал Ваня.

— Он жив и здоров… и находится у нас.

Суд над Леденцовым состоялся через две недели. Когда читали приговор, в зале стояла такая тишина, что казалось, люди перестали дышать.

…«К смертной казни через повешение».

Это было справедливое возмездие за измену Родине.

* * *

Через несколько дней Ваня пошел в лес навестить свою «партизанку».

Приближаясь к дереву, он издали заметил резкую перемену. Яблоки были красные и сильно увеличились.

— Вот какая ты хитрая! Потихоньку покраснела и молчит, — ласково сказал он.

На душе стало тепло и уютно.

Он долго любовался крупными красными плодами, затем снял одно яблоко, надрезал поперек, разломил и от радости притопнул.

— Молодец! Ай да «партизаночка»!

Мякоть внутри была малиново-розового цвета. Семечки не созрели, а значит, и цвет мякоти должен еще сгуститься. От отца она унаследовала цвет, а значит, и морозоустойчивость, от матери — величину. О вкусе и аромате судить было еще рано, тем более, что вкус может измениться в следующие годы. Но уже сейчас, сквозь сильную кислоту, чувствовалась сладость. Сочная крепкая мякоть обещала хорошую лёжкость и позднюю поспеваемость.

«Что еще нужно сделать, чтобы улучшить сорт? — думал Ваня. — В первые годы плодоношения нужно особенно внимательно относиться к питомцу. В первые годы садовод может изменить величину, вкус, урожайность, повысить морозоустойчивость и даже повлиять на сроки созревания».

Что делать с «партизанкой»? Дичок-отец, на котором она росла, конечно, может повлиять в плохую сторону, но Ваня уже перенес глазки на пятнадцать хороших сеянцев.

Он вспомнил крепкое коренастое деревцо, каким оно росло под окном на своих корнях, и вздохнул. Вот бы опять перевести ее на свои корни! А почему нет? Попытка не пытка. Укоренить черенок трудно, но можно попробовать сделать отводок.

Он внимательно осмотрел яблоню. Нижняя ветка, свободная от плодов, на южной стороне раскинулась близко от земли и выбросила сильный прирост. Руками Ваня разгреб под ней влажную землю. Дальнейшая работа была несложной. Он срезал на коре ветки кольцо и нагнул ветку так, что часть ее, с обрезанной корой, оказалась в ямке, а верх торчал над землей. Низ пришпилил к земле рогулькой, а верх привязал к кольцу. Теперь осталось забросать ямку рыхлой, питательной землей и полить.

* * *

Советская Армия наступала. На юге она уже перешла старую границу и била немцев, освобождая славянские страны. На севере очищала Литву, Эстонию и Латвию. На западе гнала фашистов по немецкой земле.

— Теперь немцам капут! Фертих! Дофертились. Теперь наших не остановить… Хребет сломали фашистам, — радостно говорил дед. Он вспоминал тяжелые годы оккупации. — Нас за людей не считали. Хотел бы я посмотреть на нашего коменданта. Где он сейчас кур ворует? Это ничего, что мы в бане живем. Пускай! Я согласен еще три года так жить, но чтобы им дали как следует. Так дали, чтоб… на веки вечные охоту к войне отбить.

За окном затарахтела телега. Скоро послышались шаги и стук в дверь. Вошел низенький широкоплечий парень с хлыстом в руке.

— Морозов тут живет? — спросил он.

— Я Морозов, — ответил дед.

— Нет. Мне бы помоложе, который садовод.

— Ваня, к тебе.

Ваня лежал на полке с газетой, отдыхал после работы. Сегодня он выкопал и перетаскал в яму больше тонны картофеля.

— Что случилось? — сказал он, спускаясь вниз.

— Письмо привез. Не признаешь меня? — спросил парень, вынимая из фуражки письмо.

— Нет.

— А я узнал. Мишку Карасева из колхоза «Путь Ильича» не помнишь? Ну, который за яблонями с тобой ходил.

— Ну, ну… помню. А где он?

— Вот он, я… — усмехнулся парень.

— Здравствуй, Миша. Ты здорово изменился.

— Конечно, подрос.

— Как живешь?

— Ничего, живем. Нынче в армию пойду. Немцев доколачивать. Дядя Митя вернулся. Идите, говорит, ребята, на смену, а то мне без ноги никак не угнаться за ними. Вы, говорит, помоложе… он чудной, дядя Митя… — рассказывал охотно Миша. — А я за тобой, Иван. Не знаю, как по батюшке.

— Степаныч, — подсказал дед.

— Так и запишем. Читай письмо.

Письмо было от учительницы. Она приглашала Ваню в колхоз на праздник и заодно просила помочь ребятам в саду.

— По случаю победы, ну и, конечно, кто в армию уходит, провожают и урожай подходящий сняли…

— Поехать я смогу на денек-другой, не больше. Сейчас у меня тоже уборка, — согласился Ваня подумав. — Но не один, с помощником.

— Давай хоть со всем семейством. Дедушка, ты поедешь?

— Нет, куда мне! Спасибо.

Дед обратился к Мише:

— А что твой дядя Митя на войне, что ли, ногу потерял?

— Какое на войне? В больнице ему отрезали ногу. Выше колена.

— Почему отрезали-то?

— Осколком, стало быть, угодило от мины.

— Значит, на войне.

— Конечно. Осколок на войне, а ногу в больнице.

— А ты садовод? — продолжал спрашивать дед.

— Какой там садовод! Просто так, по крестьянству. Конечно, возле дома посадил дюжину яблонь. Одну большую.

Ваня насторожился. В памяти встала громадная яблоня, найденная ребятами в лесу за брусничником.

— Миша, не ту ли яблоню ты пересадил?

— Ту самую.

— Да как же ты ее притащил?

— Я не один. Мы всей семьей привезли. Конечно, сучья поломались, а ничего… Сейчас прижилась.

— Удивительно. Там и дорог-то нет. Знаешь, дед, какая это яблоня? Лет семьдесят…

— Ну так что? Поболеет, если корни целы, — выживет.

* * *

Трое суток Ваня и Володя жили в возрождающемся колхозе, а вернувшись, пошли в райсовет.

— Ну, рассказывай новости. Давно не видались, — сказал председатель.

— Новостей пока нет, Николай Павлович. Скоро будут. Мы по делу пришли.

— Выкладывай.

— Вы еще не передумали сады разводить?

— Нет.

— Так вот мы согласны инструкторами пойти. Гостили мы эти дни в колхозе. Посмотрели, помогли, но этого мало. Надо почаще бывать. Люди хотят и сады и пчел разводить, а не умеют. Помощь нужна постоянная.

Ваня замолчал и выжидательно уставился на председателя.

— Говори, говори, я слушаю, — сказал тот.

— Фруктовый сад в заботе нуждается. Чтобы около него особые люди были. А таких людей воспитывать надо. Хорошо бы в школах учили садоводному делу…

— Правильно ты говоришь, Ваня. Правильно потому, что сам знаешь и любишь сад.

— Скоро вопрос о садоводах крепко поставят. Очень я рад, что ты согласился у нас работать, — закончил он, протягивая руку.

* * *

Наступил октябрь. «Партизанка» созрела. С радостным волнением Ваня снял яркокрасные крупные ароматные плоды, уложил их в корзинку и закрыл сверху сеном. Потом занялся отводком. Осторожно вынул из ямки землю и чуть не вскрикнул от радости: на месте срезанной коры образовался наплыв и вылезли корешки. Вытащив рогульку и отвязав верх от кола, он лопатой выкопал отводок, чтобы не повредить ни одного корешка.

«Вышло. «Партизанка» снова стала на свои корни» — думал садовод, обрезая укоренившийся черенок от ветки.

Вернувшись домой, он спрятал яблоки и сразу принялся за дело. На том месте, где росло срубленное предателем деревцо, Ваня перекопал землю и посадил отводок. «Дочь заменила мать. Назову его «дочь партизанки».

Вечером шестого ноября, собравшись на торжественное заседание в райсовет, Ваня подошел к матери и деду, сидящим за столом.

— Послушайте меня, — сказал он, вынимая из кармана два яблока. — Ты, дедушка, научил меня любить сад. Спасибо тебе большое! Ты научил меня и кончать начатое дело. Ведь та яблоня, которую Леденцов срубил, не погибла.

— Знаю, Ваня! — тихо сказал дед.

— Ты знаешь, да не всё. Вот у меня яблоко. Цветом оно красное с темными крапинками, а всё остальное ты сам разберешь. На, дед, тебе первое яблоко, маме второе.

Ваня вложил в дрожащую руку старика самое крупное яблоко. Растерявшаяся мать держала перед собой яблоко, не зная, что с ним делать. Ее не столько растрогал подарок, сколько взволнованный тон, каким говорил Ваня. Она почувствовала, что для сына это большое событие.

Василий Лукич после ухода внука сидел, разглядывая подарок. Потом почему-то полез в карман за табакеркой и, вспомнив, что давно бросил нюхать, поднес к носу яблоко.

— Вроде как душистое, Анна? — спросил он, не доверяя своему обонянию.

— Очень душистое. Издали пахнет.

— Теперь на вкус попробую.

Некоторое время он еще не решался надкусить яблоко, вертя его в руках. Затем откусил, и счастливая улыбка озарила его лицо.

— Другой всю жизнь старается, а такого фрукта ему не добиться, — сказал он, жуя сочное, сладкое, с легкой кислотой «антоновки» яблоко. — Недаром Ваня столько трудился.

Перед началом заседания Ваня подошел к Николаю Павловичу и передал ему большое красное яблоко. Взглянув на подарок, тот сразу всё понял и, крепко пожав руку, спросил:

— Твой сорт?

— Да. «Партизанка».

— Хорошо. Поздравляю! Пробовать буду дома…

Заседание открыл Николай Павлович. Поздравив присутствующих с великой годовщиной и близкой победой, в конце речи он неожиданно вынул из кармана яркокрасное яблоко.

— Товарищи! Сегодня я получил подарок. Вот он.

В публике прошел веселый гул.

— Должен вам сказать, — продолжал он взволнованно, — что это не простое яблоко. Это яблоко: нового сорта, и выведено оно человеком тоже нового сорта. Маленький мальчик, увлеченный прекрасным делом разведения садов, решил выводить чудесные плоды, чтобы они украшали нашу жизнь. Он посадил семечко и с любовью ухаживал за сеянцем. Война и подлый враг погубили его яблоню, но мальчик не сдался, не опустил руки. С риском для жизни он, перенес черенки на другое дерево. Ему удалось сохранить яблоньку — «партизанку» и первые плоды. Теперь можно будет от нее выводить сотни и тысячи плодовых деревьев. Через все трудности пронес он свою мечту. Разве это не прекрасно? Разве не стоит сегодня сказать об этом? Я не буду называть его фамилии. Он не один. Миллионы советских людей пронесли свою мечту о счастливом творческом труде через все испытания. Одно скажу: это люди «нового сорта». Их вырастила и воспитала наша славная партия и главный садовник товарищ Сталин!