Урожай в плену

Придерживая автомат левой рукой, немецкий часовой медленно ходил вдоль монастырской стены. Дойдя до угловой башни, он останавливался, оглядывался по сторонам и тем же качающимся шагом направлялся обратно.

Спрятавшись в штабелях кирпича, следили за ним трое ребят. Между ними и часовым лежала большая поляна, поросшая низкой травой и пересекаемая дорогой.

— Никак не подойти! Обязательно заметит! — прошептал Володя Журавлев.

— Да, — согласился Ваня. — Ни одного кустика, негде спрятаться.

— А если ползком? — предложил Трубач.

— Ты скажешь!.. Он тебя из автомата как резанет…

— Ну, тогда лучше ночью.

— Ночью опасно. Они все время ездят по дороге, возразил Володя. — Вот если бы с реки, через калитку попасть? Там никого нет.

— Так в чем дело?

— А в том, что калитка заперта. Ее надо из сада открыть и тогда можно ходить сколько угодно.

Часовой зашатал обратно, и ребята замолчали. Они уже не первый раз пытались пробраться в свой сад. В монастыре расположилась немецкая воинская часть, полиция, комендатура, и около монастырской стены круглые сутки ходил часовой. Первый раз ребята пробовали пройти в сад, попросив разрешения у часового. Но немец не стал с ними разговаривать и, угрожая автоматом, прогнал их.

Первая неудача не остановила ребят. Володя с Ваней решили проникнуть в сад со стороны реки, но калитка оказалась закрытой изнутри, а перелезть через стену нечего было и думать. Нужна какая-то «воинская хитрость», как выразился Володя.

— Знаете что! — нерешительно начал Ваня, когда часовой повернул к воротам. — Одному надо обойти кругом и ждать около угла. Другому сидеть здесь на карауле и махать кепкой, когда можно бежать, а третьему задержать немца. Понятно?

— Ничего не понятно, — сказал Гриша.

— Погоди, Гриша. Я, кажется, понял. Ваня, расскажи подробней свой план.

— Чего тут не понять? — уже уверенно сказал Ваня. — Например, Трубач обойдет кругом и спрячется за углом у башни. Ты, Володя, будешь сидеть здесь и, когда немец пойдет в ту сторону, махни Трубачу платком, и он сразу побежит к этому углу и потом в сад.

— А ты?

— Не перебивай. Я выйду с той стороны. Когда немец подойдет к воротам, буду у него спрашивать про что-нибудь. А ты успеешь перебежать в сад.

— Т-с-с… — зашипел Гриша.

На дороге показался человек в хромовых сапогах, военных брюках, в пиджаке и с галстуком. На рукаве была повязка.

Ребята сразу узнали Леденцова.

— У-у-х! Гадюка ползет, — прошептал Трубач.

В начале войны Леденцов куда-то исчез, но вскоре после прихода немцев он неожиданно появился в городе живой и здоровый. Леденцов устроился работать в комендатуре. С этих пор он резко изменился. Его походка и все движения стали медленными и важными. Слова он произносил раздельно, цедя их сквозь зубы. Видимо, он кому-то подражал.

Леденцов прошел по дороге в нескольких шагах от ребят, задержался на минуту около часового и скрылся в воротах монастыря.

— Вот я бы про него и спросил, — сказал Ваня.

— А если тебя пропустят туда? — спросил Володя, поняв мысль приятеля.

— Ну так что!.. — сказал Ваня, но сейчас же спохватился. — Нет, лучше пускай сам выйдет к воротам на улице.

Ребята пошептались еще минут пять и принялись действовать. На месте остался Володя. Через полчаса он заметил крадущуюся вдоль стены фигуру Трубача и дал сигнал Ване. Тот ровным, спокойным шагом вышел с противоположной стороны и направился к часовому.

Немец сразу заметил мальчика и, не доходя до угла, повернул назад. Володя от волнения задерживал дыхание. Сердце в груди колотилось, словно собиралось выскочить.

Наступал самый опасный момент. Немец, не оглядываясь, шел к Ване. Володя махнул кепкой. Припадая к земле, Гриша бросился вперед, завернул за угол и скоро оказался в нише, где была дверь.

«Только бы не скрипнула», — подумал Володя, и, словно в ответ, раздался протяжный стон ржавого железа. К счастью, немец не обратил внимания на этот звук. Он подозрительно и сосредоточенно смотрел на Ваню.

Еще несколько секунд, и Трубач скрылся за дверью. Теперь Володя начал наблюдать за Ваней. Он видел, как тот вежливо снял кепку, поздоровался с немцем и заговорил. Володя снова затаил дыхание, приложив к уху ладонь. Ему казалось, что он слышит голос приятеля, но, конечно, это было ошибкой. Немец замахал рукой, и Ваня, поклонившись еще раз, начал пятиться назад.

Как раз в этот момент на дороге показалась легковая машина. Часовой быстро отошел к воротам и замер.

«Вот повезло-то, — подумал Володя. — Приехала бы машина чуть раньше, или задержись Трубач на несколько минут, и всё бы пропало».

Минут через десять послышался осторожный голос Вани:

— Володя! Пошли, что ли?

Прячась среди кирпича, мальчики вышли к забору и переулками, в обход, направились к речке.

— Трубач быстро проскочил.

— Я видел, — сказал Ваня. — Я всё боялся, что калитка закрыта или часовой оглянется.

— А что говорил немец?

— Не знаю. Бормотал чего-то по-своему… Них, них…

Взволнованные, они молча дошли до Косой улицы. Сокращая путь, мальчики перелезли через ветхий забор заброшенного огорода. Вот и речка. За поворотом широкой полосой белела монастырская стена. Здесь опять нужна осторожность. Ребята вошли в кустарник, росший на берегу, и, не спуская глаз с калитки, выходившей к реке, остановились.

— Вроде никого… — сказал Ваня.

— Пойдем потихоньку.

— А вдруг кто-нибудь смотрит с башни?

— Из кустов не надо выходить, пока за откосом не скроемся, — предупредил Володя.

Продираясь через кусты, приятели двинулись вперед. Через полчаса они стояли на лугу, где весной было проведено первое собрание мичуринцев. Черный круг земли, где тогда горел костер, не успел еще зарасти травой.

Послышался легкий свист. Гриша стоял в нише калитки и махал рукой.

— Ну как? — спросил Володя, когда они перебежали поляну. — В саду кто-нибудь есть?

— Никого.

— А в сторожке?

— И в сторожке никого, и в сарае. Я всюду заглянул, — торопливо говорил Гриша. — Часовые у них только за стеной снаружи. А в саду-то что делается! Ой-ой-ой! Идемте скорей. Дверь закрывайте.

Наконец-то они в саду.

Лето подходило к концу. Немцы еще не успели снять урожая, и ветки яблонь гнулись от тяжести плодов. Зеленые, с легким матовым налетом белого пушка, желтые, желтоватые с красным румянцем на солнечной стороне, красные с полосками яблоки висели на ветках.

Забыв об осторожности, ребята пошли по рядам деревьев зачарованные, словно они попали в заколдованный сад.

Не верилось, что их скромный труд так щедро оплатит природа. Много ли они успели сделать за одну весну? Подрезали сушь, взрыхлили землю да подкормили навозом.

Ваня знал много сортов, но здесь их оказалось еще больше, и он с таким же восторгом разглядывал неизвестные ему плоды. Каких только по форме яблок тут не было!.. Круглые, как шарики, плоские, как репки, удлиненные, вытянутые книзу.

— Вот так урожай! — сказал он, останавливаясь около знакомого дерева, с которым долго сам возился весной.

Вокруг деревьев лежало много упавших яблок. Они были самого различного вкуса: пресно-сладкие, с легкой кислотой, кислые. Одни мучнистые, другие сочные. И аромат их был различный.

— Вот бы Машу Ермакову сюда, — сказал Володя. — Ей так хотелось видеть, как яблоки наливаются.

— Ваня, иди сюда. Попробуй-ка! — крикнул в стороне Гриша.

— Тише ты! — остановил его Володя. — Услышит часовой!

— На, возьми. Вот яблочко, так яблочко! — сказал он, приближаясь к приятелям и передавая по желтоватому яблоку с мелкими белыми крапинками.

Ребята взяли яблоки; откусили и переглянулись.

— Как сахар! Верно? — спросил Гриша.

— Это «черное дерево», — сказал Ваня.

Яблоко было удивительно сладкое, без всякой кислоты.

Гриша вытащил из-за пазухи еще одно некрупное яблоко с румянцем сбоку.

— Вот, смотри, Ваня, этих яблок здесь больше всего, а есть невозможно. Зубы поломаешь. И кислые, скулы воротит. Наверно, дикие. Да?

Ваня взял яблоко. По форме это был какой-то «синап».

— Сейчас их не едят, — пояснил он. — Это зимний сорт. Их надо положить в подвал, и они к зиме дозреют. Вот тогда и попробуй. Они могут лежать до нового урожая и не испортятся.

Ребята снова разошлись по саду, прячась в высокой траве.

Скоро раздался тихий призывный свист Володи.

Когда Ваня разыскал товарищей, то увидел на их лицах полное недоумение. Они стояли около большой раскидистой яблони. Молодой «садовод» взглянул на дерево и понял удивление друзей.

На одной ветке висели длинные желтые яблоки, а рядом, на другой, круглые красные. Ниже прилепились маленькие полосатые, на короткой ножке, а за ними виднелись зеленые, похожие на грушу.

— Что за чудеса! Ваня, что это за яблоня? На одном дереве и всё разные яблоки. Мы с Трубой считали, считали и спутались. Штук тридцать разных насчитали.

— Это привитые сорта, — пояснил Ваня. — Раньше садоводы так делали: получат какой-нибудь новый сорт и привьют черенок в крону взрослого дерева, а потом смотрят. Если хороший, то они его размножают.

Обошли весь сад. Ребята сели под тень одного из деревьев.

— Что же теперь будет, товарищи? — сказал Ваня.

— А что? — спросил Гриша.

— Неужели весь урожай немцам достанется? Мы ведь хозяева сада. Нам это и решать.

— А сейчас Валька Леденцов будет наши яблоки жрать, — со злобой сказал Гриша.

— Надо что-то делать, — задумчиво произнес Володя.

Они долго сидели под яблоней, но придумать ничего не могли. Такое количество яблок под носом у немцев на себе не вынесешь.

— Знаете что? — сказал Ваня. — Надо с дедом поговорить. Он у меня толковый.

Так и решили.

 

Сбор урожая

В глазах у старика блеснули озорные искры, когда он выслушал внука.

— Да! Никуда это не годится… — согласился он. — Чтобы немцы наши яблоки ели!

Минуты три Василий Лукич молчал, разглядывая что-то в окне.

— Стало быть, заднюю калитку вы открыли? — спросил он, не отрываясь от окна. — Конечно, за это вас драть полагается, но раз всё благополучно обошлось, то ничего. Похвально.

— Мы думали, дедушка… хорошо бы на лодке по речке яблоки увезти, — робко сказал Ваня.

— Не годится… Увидят. Ложись пока спать. Утро вечера мудренее.

Василий Лукич ушел к бывшему сторожу сада, а Ваня разделся и лег в кровать. Спать не хотелось. Закрыв глаза, он видел перед собой яблоки всех цветов, размеров и форм. «Откуда взялось так много сортов?» — думал он. «Природа — закрытая книга», — вспомнил он слова Мичурина. Скоро ли люди научатся свободно читать ее? Это не так просто. Но как, наверно, интересно, когда человек прочитает новую страницу. Еще одна тайна сделается известной. Открытие электричества, радио — это всё прочитанные страницы из книги природы, о которой говорил Мичурин. Но как всё еще мало знают люди! Вот когда он держал маленькое семечко в руках, то знал, что из него вырастет яблоня. И только. А какие на ней будут плоды, об этом ему никто не скажет. Это пока закрытая для него страница. Но он ее прочтет обязательно.

Мысль задержалась, и перед глазами появилось кудрявое деревцо. За лето его яблонька дала сильный прирост, и новые ветки хорошо одеревенели.

В конце июля, когда в деревьях начинается второе сокодвижение и закладываются плодовые почки, Ваня основательно подкормил яблоньку. Каждый год мальчик ждал, что вдруг весной распустятся цветы и он узнает наконец, какой сюрприз приготовила ему природа.

Муфта несколько раз добродушно тявкнула, и сейчас же раздался стук в дверь. Значит, пришел кто-то знакомый. «Неужели дед вернулся? Почему так скоро?» — подумал Ваня.

— Сынок, к тебе пришли! — услышал он голос матери, и сейчас же в комнату вошли Гриша и Володя.

— Ты уже спишь? — удивленно сказал Гриша.

— А мы, знаешь, не утерпели, — продолжал Володя. — Говорил ты Василию Лукичу про яблоки?

— Конечно.

— Ну, и что же, не ругался?

— Нет. Похвалил даже. Пошел с кем-то советоваться. Сказал к Пармену, а я думаю, что хитрит, — сообщил Ваня. — Ребята, а как же вы обратно пойдете? Поздно будет.

— Как-нибудь проберемся, — небрежно ответил Гриша.

— Опасно. Нарветесь на немцев. Знаете что? Пойдемте на сеновал все вместе спать, — предложил Ваня.

Приятели охотно согласились. Захватив с собой одеяла, подушки, выскочили на двор и через несколько минут, толкаясь в темноте, принялись устраиваться на ночлег.

Приятели улеглись и вполголоса повели беседу.

— Знаешь, Ваня, я сегодня пришел домой и думал, — мечтательно говорил Володя. — Ведь нашего урожая хватило бы на всю школу. Если бы не война, Николай. Павлович праздник урожая устроил бы. Девчонки бы пирогов с повидлой напекли.

— Да-а… — в том же тоне продолжал Гриша. — А потом бы на зиму заготовки сделали. Джемы, повидлы, пастилы, мармелад и соки всякие. Красота! Каждый бы день на завтрак чего-нибудь подавали. Правда?

— Еще бы!.. — согласился Ваня. — Я вот только удивляюсь, почему люди так мало занимаются садоводством? Кушать фрукты любят, а всё ждут, чтобы для них кто-нибудь другой вырастил.

— Дядя! — насмешливо подтвердил Володя.

— Вот бы все ребята Советского Союза занялись разведением садов и каждый бы вырастил пять или семь яблонь. Сколько бы яблок было! — Гриша вскочил на ноги.

— Правильно! Здорово получится. Десятилетний мальчик посадит около дома яблоню, а когда кончит школу, пожалуйте, кушайте яблочки. А когда студентом будет, то каждую осень ему яблоки будут посылать. А когда кончит вуз, яблок не обобраться. Знаете что, ребята? Давайте напишем в газету письмо… Товарищ Сталин нас поддержит. Вот увидите. Пускай в школах введут новый предмет: садоводство. Выпустят учебники. И при каждой школе пускай разводят для практики свой сад.

— А немцы? — глухо сказал Володя.

Гриша осекся.

— Да! Проклятые немцы всё сорвали.

Настроение у друзей испортилось, но не надолго. Любимая тема снова возникла.

— В старых книгах написано, — начал Ваня, — что самые опасные враги фруктовых садов — ребята.

— Это, значит, мы, — сказал Володя.

— Они ломают сучья, сдирают кору, когда лазают по деревьям.

— Это верно! — согласился Гриша. — А разве сейчас не портят? Портят!

— Насчет письма ты хорошо, Гриша, сказал. Надо сделать ребят не врагами, а друзьями сада. А немцы? Не навсегда же они пришли. Прогонят их. Дед говорит: «Подожди, такую им баню дадут, почище чем Наполеону».

— Ваня, а почему сторона яблок, обращенная к солнцу, краснеет? — неожиданно спросил Володя.

— Не знаю. Наверное никто этого еще не знает, — ответил Ваня.

— А почему ты думаешь, что от солнца? — спросил Гриша.

— Я заметил. На некоторых яблоках даже листочки отпечатались.

— Ну да? — недоверчиво сказал Гриша. — Верно он говорит?

— Верно, — подтвердил Ваня. — Ты можешь даже такую штуку сделать. Вырезать буквы и прилепить на яблоко, пока оно не покраснело. Буквы отпечатаются.

— Интересно! Это я обязательно когда-нибудь сделаю.

Наконец установилась тишина, и скоро все засопели носами.

Когда совсем стемнело, вернулся дед. Он долго шагал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Потом прошел к Анне и просидел у нее до полуночи.

* * *

Ребята проснулись рано.

— Ваня, а ведь я матери не сказал, что здесь ночую. Будет мне баня, — беспокойно сказал Гриша.

— Я тоже не сказал. Идем скорей по домам.

Ребята быстро оделись.

Узнав, что дед лёг поздно, ребята решили сходить домой, с тем чтобы вернуться днем.

Проводив приятелей, Ваня принес воды, приготовил для плиты дров и спустился под пол, где они с дедом укладывали урожай яблок своего сада. На полках в несколько рядов лежали фрукты, переложенные соломой. Аромат от них разливался кругом и даже проникал кверху, через щели пола. «Лучше всяких духов», — подумал мальчик и принялся за дело.

Было приятно брать в руки крепкие холодные яблоки и укладывать их рядами.

— Ванюша! Ты там, что ли? — крикнула сверху мать.

— А что?

— Иди-ка, дед зовет.

— Сейчас.

Ваня закончил ряд, прикрыл его соломой и поднялся наверх. Василий Лукич сидел у стола и ел холодную курятину.

После прихода немцев старик понял, что живности пощады не будет. Посоветовавшись с невесткой, он в один день зарезал поросенка и всех кур и посолил мясо. Оставили только корову, боясь, что мясо в жару испортится.

— Садись, Иван! — серьезно начал дед. — Говорил я вчера с одним человеком, и вот какое дело мы надумали. Пока не поздно, надо урожай снять и спрятать…

— А куда?

— Я полагаю, что если немцы хватятся, то будут искать где-нибудь подальше. Подумают, что по речке сплавили, или что другое. Уж во всяком случае из сада вынесли. А мы их перехитрим. Спрячем у них под носом.

— В подземный ход?

— Зачем в подземный!.. Просто в подвал, где монахи яблоки хранили. Только колечко у люка надо вывернуть и вход замаскировать получше.

— Правильно, дедушка. Как это мы не додумались!

— Ну, а теперь слушай. Ночью работать в саду опасно и темно. Лучше в сумерках. Трава там высокая, говоришь?

— Выше пояса.

— На худой конец по траве ползком, в калитку выскочим. Собери ребят сегодня к вечеру. Пусть встретятся в кустах на отмели. Предупреди, чтобы платки с собой взяли. Я им рот завяжу, — пошутил дед.

— Зачем? — не понял Ваня.

— А чтоб ни одного слова сказать не могли. Действуй, внучек. Скажи им, чтобы захватили с собой по мешочку.

Со всеми предосторожностями собрались ребята на берегу речки, в кустах, недалеко от монастырской стены. Володя наблюдал за дорогой в город, откуда ждали появления Василия Лукича.

— Если немцы начнут стрелять, чур не бежать, — шопотом начал Ваня. — Это хуже всего.

— А что делать, Ваня? — спросила с тревогой Аля.

— Закапывайся в землю поглубже, тогда никакая пуля не достанет.

— А как?

— Руками. Ногти у тебя есть?

— Ты шутишь?

У Али сделались круглые глаза. Она с испугом смотрела на мальчиков, не зная, верить им или нет.

— Если трусишь, то лучше не ходи.

— Нет! Нет! Я ничего, — нерешительно произнесла она.

— Довольно вам, — вмешался Володя.

Сбоку послышался шорох. Ребята притаились. Шорох приближался, и скоро из кустов вышел Василий Лукич, а следом за ним Пармен и Анна Алексеевна.

— Вот и они, — сказал садовод. — Слышу, бормочут. Ну что, ребята, никого не видно?

— Мама, а ты зачем? — спросил Ваня.

Вместо ответа она ласково погладила его по голове.

— Там никого нет, — сказал Гриша. — Василий Лукич, можно я на разведку пойду?

— Ты, Гриша, больно горяч. На разведку надо человека обстоятельного. Вот если Володя согласен…

— Разумеется, я пойду. Если в саду никого нет, я махну платком из калитки.

— Дельно, — согласился садовод.

Володя нырнул в кусты. Оставшиеся стали молча наблюдать за лугом, через который он должен был перебежать. Прошло пять минут.

— Не торопится, — проворчал обиженный Гриша. — Так он и до вечера в кустах просидит…

Еще несколько напряженных минут. Наконец фигура разведчика появилась на открытом месте перед стеной и скрылась за дверью калитки. Дед облегченно вздохнул.

— Ну, сейчас и мы тронемся. Мешки у всех есть? — тихо спросил он.

Ребята без слов показали скатанные в трубки мешки. Володя долго не появлялся.

— Чего он пропал? — снова заворчал Трубач. — Каждую травку осматривает. Не спряталась ли где-нибудь мышь…

— А по-твоему, раз-два и готово! В такой разведке, когда за других людей ответственность несешь, надо полностью увериться, — назидательно сказал ему дед.

Из кармана он достал маленький свисточек, сделанный из гусиного пера, или иначе «пищик», и спросил:

— Вот что, товарищи. Слышали вы, как рябчик пищит? Послушайте.

Он несколько раз тонко, по-рябчиному, свистнул в пищик.

— Анна будет на охране. Чуть что подозрительное, она свистнет несколько раз, а вы, как подкошенные, в траву валитесь. Понятно?

— А если коротко пискнет, — значит, всё спокойно… Дело серьезное. Часовые за стеной, и чтоб ни одного слова…

В этот момент из калитки появился Володя и смело замахал платком.

— Пошли, друзья. Кустами, кустами идите!

Когда Ваня входил в сад, ему почему-то казалось, что вчерашнее посещение было во сне и он увидит голые деревья, на которых растет немного мелких, зеленых, кислых яблок, и незачем было брать мешки.

Но вот он оказался в саду, и разноцветные яблони, склоняя тяжелые ветви, приветливо встретили его. В своем саду Ваня свободно разговаривал с яблонями и всегда получал ответ. Конечно, точных слов они не произносили. По шуму и трепету листвы он догадывался о тех словах, которые хотели сказать деревья. Мальчик глядел на старых знакомых, и ему чудилось, что он слышит их просьбу: «Возьми плоды. Они спелые. Нам тяжело».

Василий Лукич немного задержался у входа. Окинув взглядом ряды деревьев, он снял фуражку и погладил себя по затылку.

— Н-да! Благодать! — прошептал он, причмокнув языком.

— Много работы, — заметил Пармен.

— Что ж, потрудимся. Давайте за дело!

Обходом возле стены, чтобы не мять траву, прошли в сарай. Здесь всё попрежнему. Видимо, немцы мало интересовались садом и постройками или еще не успели найти им применение.

Отвинтить кольцо от люка оказалось не так просто. Этим занялся Пармен с Володей. Остальные, наметив дорогу, пошли в сад собирать урожай. Анна Алексеевна прошла к первой калитке и, спрятавшись за деревом, подала короткий сигнал. Работа закипела.

— Ешьте, ребята, наедайтесь. Теперь не скоро яблочек попробуете, — шопотом говорил Василий Лукич, когда они возвращались назад с полными мешками яблок и, высыпав их в подвал, присаживались передохнуть.

— Только кругом не сорите. Чтобы после себя никаких следов не оставить.

Скоро вывернули кольцо, забили отверстие землей, и Володя с Парменом присоединились к остальным. Работали сосредоточенно, без перерывов, молча. Все понимали, что от этого зависит успех дела.

— Мешки накладывайте по силам, — учил их Василий Лукич в сарае. — Если за два раза килограмм сто утащишь, то надорвешься и язык высунешь, а если за три раза, то ничего, еще столько же перетаскаешь, а за четыре — так хоть целый день. Поняли?

Яблоки снимали по-разному. Гриша, Аля и Пармен сдирали их с ветки вместе с листьями. Василий Лукич, Ваня, а глядя на них, и Володя снимали осторожно, не повреждая почек и веток. Несмотря на это, работа шла у них скорей. Чувствовались опытные руки.

— А что дальше делать с яблоками? — спросил Гриша. — Полный подвал наберется.

— А там видно будет. Спустись-ка ты лучше вниз да отгреби их от середины.

Мальчик прыгнул на душистую горку и принялся раскатывать яблоки по всему полу. Он лег на живот и, словно плавая, начал сгребать себе под подбородок, а потом с силой расталкивать яблоки руками и ногами. От аромата, от ощущения такой массы яблок его охватила радость.

— Эй, Трубач, берегись! — послышался сверху топот Вани.

— Сыпьте! — ответил. Гриша и не тронулся с места. — Засыпайте меня, — добавил он еще тише.

Яблоки больно застучали по всему телу.

— Ух ты, как дерутся, — крякнул он, откатываясь в сторону.

К ночи выбились из сил. Первой «вышла из строя» Аля. Сокращая дорогу, она волоком, напрямик, к сараю потащила по траве свой неполный мешок.

— Куда ты! — остановил ее Василий Лукич.

— А что?

— Нельзя здесь, Аля. Траву примнешь, тропку сделаешь, сразу догадаются, где яблоки спрятаны… Устала?

— Очень устала, — созналась девочка.

— Сейчас мы кончим.

Мальчики не сдавались, хотя было видно, с каким трудом они таскали мешки.

— Шабаш! — сказал садовод, когда все собрались в сарай. — На сегодня хватит. Лучше завтра пораньше придем.

— Много еще осталось! — сказал Гриша.

— Не так много, как кажется. Ваня, сходи за матерью.

Мешки бросили в подвал, закрыли люк и вышли в сад.

Вернулась с поста Анна.

— Ну вот, а ты трусила, — встретил ее с улыбкой дед.

— Я и сейчас боюсь. Столько страху пережила. Как машина какая мимо идет или шаги за стеной услышу, у меня и ноги подгибаются. За вас боялась, не за себя.

— Теперь идите за мной гуськом. Ногами по траве шебаршите, будто сто человек прошло, — тихо сказал Василий Лукич и направился к выходу.

 

«Валечка»

Валентин Леденцов стоял посреди комнаты в светлой пижаме и, зацепив большими пальцами подтяжки, то вытягивал их, то отпускал. Подтяжки хлопали по выпяченной груди в тот момент, когда он хотел подчеркнуть какое-то слово.

— Эх, мамаша! Вы сильно отстаете. Политика — это азартная игра, — говорил он, растягивая слова.

— Ах, Валечка. Жить надо тихо, незаметно, — робко говорила мать. — Зачем всё это? Отец твой человек скромный и жил спокойно…

— У вас, мамаша, ограничение мозгов. Вы не можете в таких масштабах соображать. «Что наша жизнь?.. Игра! Сегодня ты, а завтра я…» — продолжал Леденцов, не слушая мать. Будьте благонадежны, скоро мы в Европу поедем. Лицом в грязь не ударим. Что вы желаете? Шелковые чулки? Пожалуйста! Шелковое платье? Пожалуйста! Всякие штучки-дрючки? Пожалуйста!

— Ничего мне не надо, Валечка. Я только спокоя хочу, да чтобы тебе было хорошо.

— Всё будет! Ах, да! Чуть не забыл, — хлопнув себя по лбу, спохватился он. — Вот что, мамаша, завтра они будут яблоки в монастырском саду снимать. А-агромный урожай! Вы подготовьте тару, помещение…»

— А дадут? — оживилась мать.

— Кому другому не дадут, а я получу.

— Сколько же ты яблочек получишь?

— На вас двоих хватит.

— Вот бы хорошо побольше. Я бы намочила и посушила… Надо к Лукичу Морозову сходить. Он знает, как сохранить получше.

— К Морозову не ходите, мамаша, — нахмурился Леденцов. — У меня с ним еще старые счеты не сведены. Много он о себе воображает. Ванька со своей бандой всю жизнь мне проходу не давали. «Франт лихой, набит…» Я им покажу, чем я набит! — сквозь зубы процедил Леденцов и покраснел от злобы. — Не ходите к Морозовым, — строго закончил он.

— Ну не пойду. Бог с ними!

— И вообще держите себя по достоинству.

— Молод ты, Валечка.

— В том-то и беда, что молод, — с огорчением согласился Леденцов. — Он повернулся на каблуках и направился в соседнюю комнату.

— Пойду одеваться.

После прихода немцев Леденцов сильно изменился. В этом подлеце немцы нашли единственного во всем городе помощника. Он пошел к ним в переводчики и всячески старался выслужиться.

Выйдя на центральную улицу города, Леденцов увидел Василия Лукича, идущего навстречу. Оба невольно замедлили шаги, но, когда поровнялись, Леденцов загородил, дорогу и, вежливо приложив два пальца к козырьку, пристально посмотрел в лицо старика.

— Мое почтение, господин Морозов. Не узнали?

— Как не узнать? Узнал.

— Почему же не здороваетесь?

— Вы же теперь вроде как начальник. Боялся, что не понравится. Я ведь простой рабочий.

— Если я по-немецки научился говорить, то это всякий может. Никому не запрещено, — не поняв насмешки, сказал Леденцов. — Как поживаете? Мы давно не видались. Много нынче яблок сняли?

— Мало. На яблоки год неурожайный. Вредителей много.

— Это в каком смысле вредителей? — насторожился Леденцов.

— В самом обыкновенном. Червя было много.

— Та-ак… Ну, червя можно ножичком вырезать. Ты вот что, старик, — меняя тон, сказал Леденцов. — Сдай-ка мне половину урожая.

— Сдавать-то мне нечего.

— А если скроешь, хуже будет, — погрозил Леденцов пальцем. — Все до единого яблока немцам отдашь.

— Так ведь у вас в монастырском саду, наверно, яблок много, на всех хватит, — сказал старик, прищурив глаза.

— Монастырский сад тебя меньше всего касается. Ты его не садил.

— Нет у меня яблок.

— Нет? Поменьше слов, побольше дела, — сказал Леденцов и, повернувшись, добавил: — А насчет порванных брюк поговорим как-нибудь в другой раз.

Василий Лукич спокойно проводил взглядом удаляющуюся фигуру.

— Ну и гадёныш! — пробормотал он и пошел своей дорогой.

Выйдя на открытое поле, перед монастырем, Леденцов поежился. Погода стояла сухая и ясная, но холодный ветер пробирал до костей, особенно по утрам. Пора надевать пальто. Скоро начнутся дожди, слякоть, грязь.

Показав часовому пропуск, Леденцов свернул к саду. Закрыв за собой калитку, он повернулся и остолбенел. На деревьях не было ни одного яблочка. «Что это значит? Неужели за вчерашний день немцы успели снять урожай? Вот техника!» — с восхищением решил Леденцов. Он прошел в глубину сада и, окончательно убедившись, что здесь яблоками не пахнет, повернул назад. «Даже падаль на земле подобрали. Чисто работают». Пройдя на монастырский двор, он завернул на склад, рассчитывая увидеть там ящики с фруктами. Никаких признаков. «Неужели увезли?» — Леденцов с тревогой прошел в комендатуру и постучался в дверь.

Комендантом был длинноногий, худощавый немец с большим носом. Когда-то он учился в Петербурге и говорил по-русски.

— Господин комендант, — обратился Леденцов к сидевшему за столом немцу. — Разрешите задать вам вопрос?

— Что именно?

— Вы распорядились вчера снять яблоки?

— Какие яблоки?

— В соседнем… в нашем саду.

— Кто вам сказал?

— Я сам предполагаю.

— Нет. Никаких распоряжений из меня не поступало.

У Леденцова закололо в коленках. Он растерянно смотрел на большой нос коменданта и не мог поверить, что тот шутит. За три месяца не было случая, чтобы он пошутил. У немца совсем не было чувства юмора.

— Ну, что вы еще скажете?

— Я скажу… Я был сейчас в саду. Там нет яблок. Всё снято.

Пришла очередь удивляться немцу. Не сошел ли его переводчик с ума?

— Может быть, я не понял, что вы сказали? Повторите еще один раз.

— В саду нет яблок, — дрожащим от волнения голосом повторил Леденцов.

— Я не люблю, когда из себя строят дураков. Куда могло исчезнуть столько яблок?

— Украли.

— Как украли? Воровать можно часы, деньги, десять, сто яблок, а как воровать много тонн на глазах у охраны?

Еще не совсем доверяя сообщению, комендант в сопровождении адъютанта и Леденцова прошел в сад.

Убедившись, что яблоки исчезли из-под носа, они бросились в разные стороны на поиски следов и сейчас же натолкнулись на тропинку, ведущую к калитке. Около двери валялось несколько раздавленных яблок.

Всё ясно. Яблоки увезли по реке на этих днях.

 

Мечты и надежды

Осень стояла сухая. Днем светило холодное солнце, а ночью сильно морозило. Река у берегов покрылась крепкой коркой льда и днем не оттаивала. Неожиданно выпал снег. Прошло три дня, и он всё лежал, такой же рыхлый и чистый, как в первый день.

— Неужели зима не отступит? — сказал Василий Лукич, глядя на толстый слой снега, осевший на карнизе окна. — Не помню я случая, чтобы первый снег не сошел.

— А для сада это полезно, дед? — спросил Ваня.

Он лежал на кровати и, хотя времени было уже много, не торопился вставать. В школу итти не нужно, а по дому всё сделано с вечера.

— Для сада? — переспросил дед. — Для сада это хорошо.

— А почему хорошо? Ты расскажи толком.

Василий Лукич подошел к кровати внука, опустился на табуретку, где лежала его одежда, достал из кармана табакерку, постучал по ней ногтем и, не понюхав, спрятал обратно. Нюхал он теперь редко. То ли немецкие сигареты, вымененные на рынке и растертые в порошок ему не нравились, то ли из экономии, но часто, вытащив табакерку, он стучал по крышке и на этом заканчивал.

— Я полагаю так… — начал он не спеша. — Фруктовые деревья вымерзают у нас не от холода. В каждую зиму мороз до двадцати пяти градусов спускается, все деревья насквозь промерзают и ничего… живы-здоровы остаются.

Ваня понял, что дед рассказывает важные вещи, и устроился удобней: поднялся выше на подушку и уперся затылком в стенку.

— Много споров происходит среди садоводов, — продолжал старик. — И все по-разному объясняют, почему деревья вымерзают. А до подлинной истины никто не дошел. Я тебе скажу свои наблюдения, а ты их проверь. Жизнь у тебя впереди большая. Проверять надо много лет. Заметил ты, что осень на осень не походит? А главная причина вымерзания — в осени, а не в зиме. Деревья осенью к зиме приготовились, запасы в почках для весны накопили, листья скинули, ну а раз листьев нет, то и испарения нет, и деревья вроде как подсохли. Молодые приросты одеревенели. Наступают морозы. Дерево спит спокойно, весны дожидается, тепла. Оно насквозь промерзает и ничего, не вредно, потому — сухое. А вот представить себе такую картину. Лето сухое, влаги в земле мало, а осенью пошли дожди. Дерево влагу тянет наверх до самой верхушки, и вдруг морозы. А то еще хуже. Поздно осенью вдруг оттепель с дождями. Дерево ошибется. Оно думает, что весна пришла. Соки по всем жилкам тронулись, а тут как раз морозы и ударят. Соки застынут, расширятся и все жилки в дереве порвут. Тут ему и смерть. Понял, Ваня? Заметил я, что на тяжелых глинистых почвах фруктовые деревья от мороза меньше страдают, потому что глина влагу плохо пропускает, а на рыхлых почвах наоборот. Вот почему нынешняя осень, если оттепели не будет, для сада хорошая, — заключил старик.

Ваня задумался. «А что если ударят сильные морозы? Выдержит ли его «новый сорт?»

— Дед, а почему у нас южные сорта вымерзают?

— Они к длинному лету привыкли, к теплой весне и короткой зиме. У нас они не поспевают всех запасов сделать, и морозы их застают как раз когда в жилках соки движутся.

— Значит, в каждой местности надо выводить свои сорта, — решил мальчик.

— Из семечек, Ваня, из семечек. Иван Владимирович всем садоводам советовал свои сорта выращивать. Свои сеянцы к местному климату приспособятся и привыкнут, — сказал дед, поднимаясь с табуретки. — Ты погляди, что Муфта делает!

Ваня заглянул в окно. Собака купалась в снегу. Отталкиваясь задними ногами, она ползала на спине, перевертывалась, вскакивала, отряхивалась и снова принималась кататься.

Полюбовавшись на собаку, Ваня начал неохотно одеваться. С тех пор, как в город пришли немцы, характер мальчика изменился. Он стал еще молчаливей, серьезней, и дед давно не слышал его смеха. Перед ним всё чаще и чаще вставал вопрос: «А что будет дальше?»

— О чем ты задумался, Ванюшка? — спросил дед, заметив, что тот, надев один ботинок, неподвижно сидит, уставившись в угол.

Ване хотелось поделиться с дедом своими тревогами и волнениями, но он сдержался. Что сказать?

— Ты чего собираешься делать? — спросил старик.

— Пойду на улицу… посмотрю…

— Верно, сходи до Володи и узнай, что слышно в городе. Не нравится мне, что немцы притихли. Что-то они задумали.

— А что, дед?

— Кто их знает!

Василия Лукича беспокоило бездействие немцев. После того как мичуринцы сняли и спрятали урожай своих фруктов, прошел месяц, а немцы вели себя так, как будто ничего не заметили. Никаких обысков, арестов, вызовов. Вначале ждали, что немцам могут в розысках помочь собаки, и жили в постоянной тревоге. Затем решили, что подвал обнаружен и дальнейшие поиски прекратились. Ребята хотели повторить вылазку и выяснить, что стало с яблоками, но дед запретил ходить в сад. Дней через десять мать Леденцова сообщила соседке, а через нее узнали все очень странную вещь. На поиски исчезнувших яблок вниз, по реке отправилась вооруженная группа в семь человек и обратно не вернулась. Что случилось с немцами, никто не знал, но вторую экспедицию не отправили. Среди населения держался слух, что в лесах живут партизаны и они-то и уничтожили немцев.

Вначале Василий Лукич успокоился, но последние дни начал тревожиться. От немцев ждать добра не приходилось.

— А где мама? — спросил Ваня, застегивая последнюю пуговицу на куртке.

— Пошла на рынок. Хлеба нету, Ванюшка. Как мы будем дальше жить? Немцы обещают хлеб давать только тем, кто на них работает.

— Ничего, проживем, дедушка. У нас картошка есть, капуста, яблоки. Молоко есть.

— А чем корову кормить? Сена не заготовили.

На это Ваня ничего не ответил. Где взять сена для коровы, он не знал.

Ваня спустился в подвал, сунул в карманы несколько яблок и вышел из дома. Муфта, услышав хозяина, тонко и жалобно заскулила.

— Сиди дома, — сказал Ваня в ответ. — Нечего тебе делать. Я скоро вернусь.

Легкий морозец пощипывал щеки. Выбеленный снегом город казался нарядным. Выйдя на главную улицу, Ваня встретил запыхавшуюся от быстрой ходьбы мать.

— Ваня, я сено нашла, — торопливо сказала она. — Один тут обещал привезти.

— А мы с дедом только что говорили насчет сена. А как с хлебом, мама?

— Может, и хлеба у него достанем. Я спрашивала, так он сказал: «Что-нибудь придумаем».

— Хорошо бы!

— Ты куда пошел?

— К Володе.

— На рынок не ходи. Болтают, что собираются облаву делать. Ловят, которые без документов, на работу забирают. Дед дома?

— Дома.

Они разошлись в разные стороны.

Ваня шел по утоптанной и почерневшей тропинке около домов и думал: «Какой сложной стала жизнь. Так всё было хорошо и легко раньше, до прихода немцев: учились, занимались любимыми делами, сад выращивали. А сейчас? Где отец? Жив ли он? Вернется ли? Что делать сейчас?»

Часто мечтал Ваня со своими друзьями уйти, к партизанам. Вспоминали прочитанные книги о гражданской войне, кинокартины и всем было ясно, что надо драться с немцами. Фантазия рисовала картины налета на монастырь, где помещались немцы, засады и разгромы немецкой колонны на шоссе.

Но об этом легко мечтать. А чем драться? Нужно, чтобы кто-то помог достать оружие.

Дед, когда его спрашивали, успокаивал:

— Всё в свое время… Найдется и вам работа. Придет срок — скажу, что делать.

Спрятанный от немцев урожай яблок был первым боевым, делом. Ребята поняли, что и они могут кое-что сделать без винтовок и пулеметов. Каждую минуту может подвернуться случай, когда они опять понадобятся. Надо всегда быть наготове.

Размышляя, Ваня незаметно прошел большую часть пути.

В конце улицы, как раз на углу, где ему нужно было сворачивать, он увидел группу людей, стоявших около забора. Еще издали он заметил белевший листок, приклеенный на уровне голов. Ваня ускорил шаги. Опять какое-то объявление.

«Товарищи! Не верьте немецкому вранью. Под Москвой немцы потерпели поражение и отступают. Ленинград не сдавался, и никогда немецкому сапогу не бывать в городе Ленина…»

У Вани захватило дух. Листовка кончалась словами:

«Победа будет за нами! Вперед к победе!»

Внимательно прочитав листовку еще раз, чтобы крепче запомнить, Ваня бегом бросился назад. Кто написал эту листовку? Коммунисты? Кто ее наклеил? Партизаны? Значит, они где-то недалеко?

Дома он застал Гришу Трубача, который уже успел рассказать деду о листовке.

Взволнованный старик ходил из угла в угол, постоянно вынимал табакерку, звонко стучал по ней ногтем и прятал обратно. Ваяя повторил еще раз содержание листовки.

— Та-ак! Победа, будет за нами! Значит, набрехали немцы. Ленинград не сдался, а под Москвой им дали жару… Любопытная история! Пускай попробуют русскую силу.

— Дас штымт… Дас штымт, — смеялись ребята…

— Блиц криг… блиц криг…

Маленькая листовка наполнила всех радостью и уверенностью, что всё будет хорошо.

До обеда проговорили о мичуринском кружке, о том, что с садом ничего не случится, а когда прогонят немцев и снова вернется советская власть, они заложат громадный питомник и разведут сады во всем районе.

 

Месть Леденцова

Первый снег так и остался лежать на земле. На него выпал второй, третий, и зима всерьез вступила в свои права. Погода стояла морозная. По городу упорно ходили слухи о партизанах, живущих в окрестных лесах. Появление в городе листовок, уничтожение карательного отряда и диверсии на станции напугали немцев. Они запретили жителям выходить на улицу после девяти часов вечера. Под страхом смертной казни нельзя было уходить в лес и принимать на ночлег в дом неизвестных «подозрительных людей».

Но жители городка с жадностью ловили слухи о действиях партизан, читали и перечитывали короткие листовки, попадавшие им в руки, и упорно верили в освобождение от варваров.

Ребята собирались иногда вместе. Они приходили к Ване и подолгу шептались в его комнате, а если засиживались до темна, то оставались ночевать.

Изредка по вечерам, возвращаясь с работы, к Морозовым заходил Петр Захарович. Он продолжал служить на железной дороге и всегда приносил хорошие новости, перехваченные на телеграфе или подслушанные у немцев.

Ребята чувствовали, что дед не случайно дружит с этим человеком, работающим у немцев. Они догадывались, что Петр Захарович имеет какое-то отношение к тем, кто печатал и расклеивал листовки. Ребята нюхом чуяли, что в городе есть подпольщики, но на все их вопросы дед сердито отвечал:

— Много будете знать, скоро состаритесь.

Однажды утром пришел с дежурства сильно возбужденный Петр Захарович.

— Поздравьте! У нас пробка, — весело сказал он, поздоровавшись.

Ваня, Гриша и Володя, услышав голос, прибежали из другой комнаты.

— Какая пробка?

— Где пробка?

— Говорите скорей!

— Пробка на дороге, — продолжал Петр Захарович. — Теперь начнется у немцев карусель. С одной стороны станции эшелон под откос свалили, с другой мост подорвали, а с третьей немцы гонят состав за составом и всё в тупик…

— Кто же такое сделал? — удивилась Анна.

— А кто же его знает? — хитро подмигнул Петр Захарович. — А здорово придумали! Наша станция узловая, две дороги сходятся, и вот пожалуйте! Закупорили прочно!

— Вот и ладно! И под Москвой им всыпали. И у нас их не жалуют. Ничего, это еще цветочки, ягодки впереди…

— Под Москвой они делают вид, что сами отступили, Василий Лукич. Отошли ввиду зимы! — сказал Петр Захарович и засмеялся.

— Ну да! — в тон ему отвечал дед. — Дескать, в Москве квартир подходящих на зиму нет. И топлива не запасено. В поле теплее.

По случаю такого известия, Петра Захаровича напоили чаем с лепешками, и ребята после его ухода еще долго обсуждали это событие. Дед молчал, с улыбкой поглядывая на молодежь.

В эту ночь Ваня долго не мог заснуть. Рассказ Петра Захаровича о пробке на станции взволновал мальчика.

«Вот настоящие герои. Они никогда не сдадутся немцам. Подорвали мост, устроили крушение». Хотелось думать, что этих людей Ваня знал до войны. «А вдруг там отец? Петр Захарович сказал, что без специалистов тут не обошлось. Может быть, отец и есть этот специалист. Он, вероятно, сначала скрылся в лесу, потом ушел в партизаны и вот теперь мстит врагам». Гордая радость за своих людей наполнила мальчика. «Только бы их не схватили!»

Рано утром весь город проснулся от страшного гула. Казалось, земля раскололась пополам и из трещины вырвался какой-то чудовищный вихрь. Дома закачались, форточки, двери сорвало с крючков и распахнуло. Во многих зданиях, расположенных ближе к станции, вылетели все стекла.

В момент первого, сотрясения Ваня открыл глаза. Вся комната была озарена ярким светом.

— Дедушка! — крикнул он.

Но дед уже сидел на кровати.

Прибежала перепуганная мать.

— Дед, что это?

— Ничего особенного, — спокойно сказал дед. — Наверно, у немцев боеприпасы подорвались.

Ваня больше не мог заснуть и начал одеваться.

— Не смей ходить, Иван, — запретил дед. — Они сейчас, без разбора всех, кто под руку попадет, будут хватать.

Прибежал вездесущий Гриша и сообщил, что где-то далеко за городом, на железной дороге взорвались вагоны с авиабомбами, а рядом стоял эшелон с фашистами. Много убитых и раненых.

Днем все трудоспособное население погнали на железную дорогу исправлять повреждения. Когда к Морозовым пришел немец, мать была на сеновале и притаилась. Дед согласился итти.

— Пойду посмотрю, что там натворили, — сказал он на прощанье Ване, видя, что немец не понимает русского языка. — Всё равно из меня не работник. Проволыню до вечера. А ты дома сиди.

Немец погрозил пальцем мальчику и вышел за дедом.

Вечером Ваня с матерью сидели за столом, поджидая деда. В дверь сильно постучали. Не подозревая ничего плохого, Ваня пошел открывать. Едва он отодвинул засов, как дверь распахнулась. На пороге стоял Леденцов, а сзади него — невысокий немец с автоматом.

— Ты почему не на работе?

— Меня не взяли, — ответил Ваня.

— Где Морозов?

— Ушел на работу.

Оттолкнув Ваню, Леденцов, а за ним и немец прошли в комнату. Заметив несколько яблок на столе, он взял одно из них.

— Откуда у вас яблоки?

— Из сада, — ответила мать.

— Из какого сада?

— Что же ты не знаешь, из какого сада у нас яблоки?

— Старик мне сказал, что нынче яблок нет.

— Немного было.

Леденцов круто повернулся, пинком ноги распахнул дверь в соседнюю комнату и прошел туда. Немец не отставал.

— Чего ему надо? — тихо спросил Ваня.

— Молчи, сынок.

Леденцов шарил глазами по стенам, столу, кроватям. Отсюда прошел он на кухню и увидел топор, стоявший в углу. Топор был плотничий, широкий, острый.

— Собака на дворе? — спросил он.

— Не-не знаю, — замялся Ваня.

Леденцов взял топор и вышел во двор. Муфты нигде не было. Словно предчувствуя недоброе, она куда-то спряталась. Белый как снег, Ваня шел следом за Леденцовым. Он не догадывался о плане, давно созревшем в голове подлеца. Не обращая внимания на довольно глубокий снег, Леденцов направился в сад.

— Где твоя яблоня?

Ваня только сейчас догадался, зачем Леденцов свернул в сад. Он рванулся к нему, чтобы выхватить топор, но Анна, стоявшая около сына, удержала его.

Немец стоял с автоматом наизготовку и хлопал глазами, не понимая, что происходит. Почему эта женщина крепко взяла за плечи мальчика и с силой увела в дом? Почему Леденцов зло усмехается и оглядывает сад?

— Аус гешлессен, — сказал Леденцов немцу. — Может прибежать собака. Она может кусаться. Стреляйте ее сразу. Понимаете?

Ваня остался в кухне. Мать загораживала выход у дверей.

— Не смей выходить. Они убьют тебя, Ваня. Будет время, за всё с ними рассчитаемся…

— Мама, он срубит мою яблоню. Он срубит… — со слезами отчаяния говорил Ваня.

— Новую вырастишь, сынок. Ты еще молодой. Кончится война, ты не одну вырастишь… А туда нельзя. Ты горячий, драться полезешь, а дед за тебя отвечать будет.

Глухие удары топора, еле доносившиеся в дом, страшной болью отдавались в сердце мальчика.

— Мама! Он рубит… слышишь! Он рубит… Где же Муфта?

Острый топор глубоко врезался в дерево. Легко подрубались вишни. Яблони были толще, и с ними Леденцову пришлось повозиться, и каждый раз, когда со скрипом валилась яблоня, он злобно бормотал:

— Я вам покажу, кто такой Леденцов! Я вам покажу!

Когда очередь дошла до «нового сорта», неожиданно появилась Муфта. Леденцов не успел еще замахнуться, как собака очутилась возле него и с рычанием вцепилась в ляжку.

Немец растерялся от неожиданности. Стрелять в собаку было уже поздно; пуля могла попасть в Леденцова.

— Что ты, остолоп, смотришь! Бей ее! Бей! — кричал Леденцов не своим голосом, еле оторвавшись от собаки.

Он размахивал топором, стараясь ударить собаку по голове, но верткая Муфта отскакивала и всё время оказывалась позади. Немец бегал кругом, приставив к животу приклад автомата.

Услыша рычание, лай и крики, Ваня вскочил.

— Муфта! Мама, слышишь? Она их прогонит…

Он бросился в комнату, чтобы видеть в окно, что происходит в саду, но мать схватила его за руки.

— Не ходи, Ваня! Убьют они Муфту… Надо было ее запереть… Так и с тобой, если пойдешь.

Резко застучала очередь из автомата. Собака взвизгнула, и всё стихло. Ваня закрыл голову руками.

— Мама! Мама! Муфту убили, — закричал он.

Снова послышались глухие удары топора, совсем близко от дома, но Ваня молчал. Внутри у него всё окаменело. Анна Алексеевна, понимая чувства сына, гладила его по голове.

— Не убивайся, сынок, — утешала она. — Новые яблоньки вырастим…

Сколько времени прошло, пока Ваня сидел в таком состоянии, он не знал. Ударов топора уже не было слышно, а мальчик всё сидел, охватив голову руками, безучастный ко всему.

Тихо скрипнула дверь.

— Чего это у вас дверь открыта? — спросил Василий Лукич, входя на кухню. — Ты чего?

Ваня поднял голову и, увидев деда, горько заплакал.

— Леденцов приходил, — ответила за него мать.

— Ну так что?

— Пойди в сад, посмотри…

Медленным шагом прошел старик в свою комнату и, как вкопанный, остановился в двух шагах от окна.

— Гад… вот так гад!.. — сказал он через минуту. — Никакой зверь так не поступит… А ты не плачь, Ванюшка. Слезами горю не поможешь. Беде надо смело в глаза смотреть. Пойдем!

Они вышли из дома. Сада не было… Все крупные деревья лежали в снегу. Леденцов знал, какая месть больнее всего.

Ваня подошел к своему деревцу. Оно свалилось на Муфту — своего верного сторожа, словно прикрывая его широкой кроной. Кругом виднелись темные пятна крови. Ване показалось, что это кровь яблони. Он еще никак не мог поверить, что Муфта убита. Она лежала без движения, вытянув лапы, как всегда спала. Ваня ждал, что она вскочит и побежит навстречу. Он встал на колени около собаки и протянул к ней руку, чтобы погладить… Муфта открыла глаза и без звука лизнула руку мальчика.

— Дед! — закричал Ваня. — Скорей! Муфта живая!

Но это были последние судороги животного.

 

Жизнь еще не угасла

Прошло три дня. Ваня бродил по дому, не находя себе места и дела. Всё валилось из рук. За что бы он ни принимался, о чем бы ни думал, чудесная яблонька стояла перед глазами, а в ушах всё время раздавались глухие удары топора.

Дед утешал его, говоря, что не всё пропало… От корневой шейки пойдет новая поросль. Яблоня растет на своих корнях, и, значит, качество плодов не изменится. Потеряно два-три года, но яблоня выживет.

Ваня слушал деда и чувствовал, что тот сам не верит своим словам и говорит для того, чтобы только успокоить его.

Ваня сходил в сад, разрыл вокруг яблони снег и убедился, что она погибла окончательно. Леденцов срубил дерево под самый корень. Топор врезался даже в землю и так глубоко, что захватил часть главного корня. У других деревьев остались небольшие пеньки, и все они были срублены выше привитого места. Дед был прав. У этих яблонь весной появятся новые ветви из скрытых в корне глазков и разовьется новая крона.

Вечером на третий день Ваня рано ушел спать. Он лежал с открытыми глазами и смотрел на муху, неподвижно сидевшую на потолке, он ждал, что она поползет, но, видимо, муха умерла и засохла.

— А знаешь, какой случай в жизни Мичурина произошел? — сказал дед, подсаживаясь к нему на кровать. — В молодости это было. Выписал он тогда много всяких дорогих деревьев. Последние деньги потратил. Из-за границы выписал. Прочитал он тогда статью какого-то ученого и собирался, по его способу, те деревья приучить к местному климату. Пожили они у него год-другой, а потом в одну зиму почти все и погибли. Как, по-твоему, он поступил? А?

— Не знаю.

— Другой бы на его месте дело бросил или на первом суку повесился, а он по-другому решил. Ученый свой способ в кабинете придумывал, а Иван Владимирович и теоретически и на практике его проверил. Хотя это дорого обошлось, а все-таки польза была. Он всем тогда доказал, что ученый ошибался.

Дед замолчал.

В эти дни Ваню раздражало всеобщее участие. Приятелей своих, когда они начинали его утешать, он просто обрывал. На слова матери и деда отмалчивался.

— По-твоему, выходит, что сейчас тоже польза есть, — сердито сказал Ваня.

— А ты послушай до конца. Я пример с Мичуриным привел к тому, что нельзя руки опускать. Бороться надо. На свете нет такого положения, чтобы из него с честью не выскочить.

Дед еще долго говорил о том, что отец этого деревца в лесу растет, а мать они выберут другую, хотя бы в монастырском саду, и снова опылят. Одного дерева всё равно мало. Чтобы иметь успех и вывести хорошие сорта, нужно делать много опытов. Скрещивать разные яблони, опылять не единицы, а десятки и сотни цветков.

Ваня плохо слушал. Он любил свою яблоньку, и теперь ему казалось, что второй такой ему не вырастить.

Дед уже спал, когда Ваня вспомнил его предложение скрестить лесную красную яблоню с каким-нибудь другим сортом из монастырского сада. Эта мысль заставила мальчика задуматься.

Какую яблоню взять для нового скрещивания? Он начал перебирать в памяти различные сорта, которые они пробовали в саду. Больше всего ему понравились желтые плоские яблоки, похожие на репку, с легкой кислинкой и сильным ароматом. На какой яблоне они растут? Третье или четвертое дерево от калитки в первом ряду? Нет. Там яблоки другие: зеленые, удлиненные… На каком же дереве он их сорвал? Ваня вспомнил, что этих яблок было очень мало: всего несколько штук… Ага! Не та ли это яблоня, на которой привито много сортов? Теперь он вспомнил и сук, с которого снял эти яблоки. Толстый сук с широкими круглыми листьями, покрытыми пушком.

И вдруг в голове мелькнула мысль. Ваня даже сел на кровати. Как он не додумался раньше? Ведь яблоня жива! Она сейчас спит. Умрет она только весной, когда солнце согреет землю и начнется движение соков. Умрет, если не принять меры.

Черенки различных сортов посылают на далекие расстояния в посылках и они живут по нескольку месяцев. Почему же здесь нельзя их сохранить? Нужно немедленно действовать.

Ваня выглянул в окно. Листья лимона приятно защекотали щеку. От луны и белого снега в саду совсем светло.

Раздумывать больше было не о чем и до утра откладывать не стоит.

Ваня начал быстро одеваться. Сунул ноги в дедовы валенки, на полке ощупью нашел садовые ножницы и вышел из дома.

Яблоня попрежнему лежала, уткнувшись ветками в снег, среди темных пятен крови. Ваня поднял ее, встряхнул, прислонил к стене дома и принялся за работу.

Скоро он держал в руке целый веник срезанных черенков.

Вот они, дорогие, любимые! В каждой почке живет целое дерево… Стоит только привить ее на молодой дичок. Хотя у яблони будут чужие корни и качество плодов немного изменится, но это так незначительно, что не стоит огорчаться. Если понадобится, он может размножить ее в сотнях, тысячах, миллионах новых растений.

Все сорта яблонь размножаются прививкой. Кто-то вывел или случайно нашел сорт «антоновки». Вкус плодов, понравился, и люди стали ее размножать. Сейчас этих деревьев по всему земному шару не сосчитать. В каждом саду есть «антоновка». А где та, первая яблоня на своих корнях? Наверное, давно погибла.

Теперь возник вопрос: как и где сохранить срезанные черенки до весны? Они должны лежать во влажном месте. Нужен сырой мох или песок.

Ваня вспомнил, что в подвале освободился ящик с песком, в котором хранилась морковь. Но в подвале черенки оставлять нельзя; там температура всегда выше нуля. Черенки могут загнить или тронуться в рост раньше времени. Температура нужна немного ниже нуля. В сарае есть отгороженный угол для кур. Туда можно поставить ящик. Температура там ровная, прохладная. Как раз то, что нужно.

Ваня хотел сейчас же перетащить ящик, но, сообразив, что поднимет шум, разбудит деда и мать, решил отложить до завтра. Он около крыльца отгреб руками снег, положил туда черенки и снова закидал снегом. Так они могли бы пролежать всю зиму, но это рискованно. Могут попортить мыши или растает снег, и черенки померзнут.

Вернувшись назад, он разделся и лег в кровать. Дед крепко спал. Огромная радость охватила Ваню. Вот и спас он яблоньку. Прогонят фашистов, и снова будут цвести деревья в саду.

Он стал мечтать, как сделает отводок и переведет яблоню на свои корни. Сначала привьет черенок к чужой ветке. Потом окучит землей ветку выше привитого места, и она выпустит свои корни. Потом чужие корни отрежет, и яблоня окажется опять на своих корнях.

«Куда же все-таки привить черенки его яблони? Лучше всего на материнский сорт. В монастырском саду есть прекрасная антоновка. Надо посоветоваться с дедом. А может быть, ему вообще ничего не говорить? Когда всё будет сделано, принести ему спелое яблоко. Получайте, пожалуйста!»

Эта мысль понравилась мальчику. Засыпая, он засмеялся, представив, как удивится дед.

* * *

На другое утро, дождавшись, когда дед ушел из дома, Ваня перетащил ящик в сарай, смочил песок и закопал в него черенки. Ящик он забросал старым сеном.

Пришел Гриша. Покосившись на Анну Алексеевну, он таинственно подмигнул и, кивнув головой, вышел в соседнюю комнату. Ваня понял знак и последовал за ним.

— Закрой дверь, — сказал Гриша.

Когда это было сделано, он вытащил из-под рубахи сложенный вчетверо лист бумаги.

— Чего я достал-то! — сказал он, разворачивая листок. — Смотри.

Это была советская листовка.

— Где ты взял?

— Нашел. Наверно, кто-нибудь обронил, когда расклеивал, а ветром ее к забору за камень утащило. А знаешь, что я придумал?.. Сначала читай.

Ваня внимательно прочитал родные слова боевого призыва. Кончалась листовка короткой фразой: «Смерть немецким оккупантам!»

Гриша следил за глазами приятеля и, когда увидел, что тот дочитал до конца, ткнул пальцем в пустое место.

— …и предателям, — продиктовал он. — Кумекаешь? Надо приписать «и предателям», а потом повесить на дом Леденцова.

Ваня понял замысел друга и задумался.

— На нас подумает, — сказал он через минуту.

— Откуда? Листовка в типографии напечатана. Если бы мы сами написали… — горячо возразил Гриша.

— А если мы припишем конец?

— Вовка напишет печатными буквами… не отличишь. Таких листовок по всему городу было много расклеено.

Друзья пошептались минут пять, договорились обо всем и отправились к Володе Журавлеву.

Вернувшись домой и не застав внука, дед вышел в сад. Он сразу обратил внимание на перемену в настроении внука и утром подметил веселые огоньки в глазах.

Обрезанная яблоня лежала на старом месте. «Задумал весной черенки привить, — догадался старик. — Ишь ты… обрезал и спрятал. Дело знает. Настоящий садовод. Вышел из положения», — радостно подумал он.

Валентин Леденцов шел домой в скверном настроении. Жизнь так хорошо наладилась, и вдруг эта диверсия на железной дороге. Немцы теперь сходят с ума от страха и требуют в срочном порядке найти какие-то нити, связывающие партизан с городом. Он называл несколько фамилий людей, по его мнению, подозрительных и сочувствующих большевикам, но это не то. Нужны точные факты, чтобы действовать наверняка. Иначе настоящие виновники ускользнут. Арестовать можно половину города, но вторая половина уйдет в лес и присоединится к партизанам. Кроме того, присутствие партизан ничего хорошего не предвещало и самому Леденцову. Надо полагать, что кража яблок, исчезновение отряда, наконец крушение на дороге и взрыв моста — не последние операции.

Леденцов не отличался особой храбростью, и первая его забота была о себе. Что если партизаны проберутся в город и обратят на него особое внимание? От этой мысли по спине забегали мурашки.

Подходя к дому, он издали заметил на дверях какое-то объявление. «Что это значит? Может быть, к нему приходили и, не застав никого дома, прикололи записку?»

Леденцов, только поднявшись на крыльцо, разобрал, что это за записка. Последняя фраза, дважды подчеркнутая красным карандашом, бросилась в глаза в первую очередь.

«Смерть немецким оккупантам и предателям!»

У Леденцова захватило дух и подкосились ноги. «Обратили внимание!» Он уцепился за ручку двери, чтобы не упасть. Дверь оказалась незакрытой. Мать ждала своего Валечку и сняла крючок к его приходу. «Почему дверь открыта? Не подкарауливает ли кто его в прихожей?»

Леденцов сбежал с крыльца и остановился на дороге против дома. В горле щекотало и, если бы он не взял себя в руки, его бы стошнило.

— Мама!

Тишина. Двойные заклеенные рамы не пропустили жалобного крика. К счастью, мать сама увидела его в окно и вышла на крыльцо.

— Что ты на дороге стоишь, Валечка?

— Дома у нас никого нет? — с трудом выговорил он.

— Нет.

— И никто не приходил?

— Нет.

— Это почему? — показав пальцем на дверь, сказал Леденцов, но сейчас же спохватился. — Идите домой, мамаша. Простудитесь. Я сейчас.

Он поднялся на крыльцо и попробовал снять листовку, но клей замерз и бумага прочно пристала к двери. Пришлось отскабливать ножом.

— Почему вы дверь не закрываете, мамаша? — с раздражением спросил Леденцов, входя в комнату.

— Тебя поджидала, Валечка.

— Удивительно, до чего у вас пустая голова! Как вы сами сообразить не можете, что мы живем в опасное время. Пора бросить мирные замашки. Вы запираетесь на один крюк. Мало! Надо на ключ закрывать, плюс крюк и плюс я еще цепочку приделаю, чтобы смаху дверь не открыли.

— Зачем же, Валечка?

— А затем!.. Поменьше слов, побольше дела. Сказано, значит, надо выполнять. В любую минуту могут бандиты набег совершить. Вы думаете, что если большевики войну проиграли, на том и успокоились? Как бы не так! Они еще долго вредить будут. А тех, кто поумнее, уничтожат. Меня в первую голову. Запомните, мамаша. Если моя жизнь вам дорога, нельзя быть растяпой!

— Да что ты меня пугаешь, Валечка! Кто тебя посмеет тронуть?

— Тронут и вас не спросят. Вы бы лучше помогли сыну. С бабами болтаете целыми днями, могли бы узнать, кто из городских с партизанами связан. Были у вас такие разговоры?

— Нет. Не помню.

— А вы узнайте. Спросите одну, другую. У баб язык длинный, — проговорятся.

От испуга где-то в глубине души остался противный червячок, и Леденцов понял, что с этим червячком ему придется жить до самой смерти. Того, что сделано, не исправишь.

 

Ночные гости

Секунда за секундой бежало время. Незаметно приближалась весна. С каждым днем всё длинней и толще вытягивались сосульки на карнизах. Дорога почернела. На южной стороне улиц высохли доски крылечек.

Немцы пытались наладить жизнь и создать видимость благополучия. Жители сопротивлялись. Зимой открылся клуб, кино, но туда никто не ходил, привозились газеты на русском языке, но они не читались. И только на базаре было оживленно: меняли нажитые раньше вещи на продукты. С большим опозданием начались занятия в школе. Учеников собрали под угрозой ареста родителей.

— Забьют вам голову немецкой трухой, — ворчал сердито дед. — Родной язык забудете. Зер да гут, да гутен морген.

— Не забудут, — возразила Анна Алексеевна. — Русскими родились, русскими и помрут.

— Дуракам нравится, — продолжал сердито старик. — Ах! Заграница… А послать бы его туда года на четыре-пять, узнал бы, какая она заграница. Другое бы запел. Конечно, свое привычно, ну дураки и не ценят. Тоска по родине — самая что ни на есть тяжелая тоска, — заключил дед.

Мать мыла посуду, поглядывая на занимавшихся за столом ребят. Семилинейная лампочка слабо освещала склонившиеся над книгой головы. Старик ходил по комнате, заложив руки за спину.

— Ты бы посидел. Ходит, как маятник. Мешаешь ребятам.

— Они не уроками занимаются. Кто с них спрашивать будет! — сказал тот, но послушался и сел к столу.

Неожиданно раздался осторожный стук в окно. Все вздрогнули.

— Слышали? — спросила мать.

— В крайнее окно постучали, — подтвердил дед. — Кто бы это мог быть в такую пору?

Он встал и направился в прихожую.

— В случае чего… — начал было он, но махнул рукой. — Ладно, бог не выдаст, свинья не съест.

Ребята последовали за ним и остановились в дверях.

— Кто там? — громко спросил дед.

За дверью послышался простуженный хриплый голос:

— Василий Лукич, открой погреться.

— А кто вы такие?

— Довоенные друзья. Садоводы.

В последнем слове узнал он знакомые интонации и открыл дверь. Вошли, двое с мешками, в полушубках и, несмотря на то, что днем на дорогах подтаивало, в валенках.

— Николай Павлович! Какими судьбами? — удивился дед.

Узнав любимого учителя, ребята ринулись в прихожую.

— Ага! Все живы, здоровы. Очень рад. Здравствуй, Ванюша! А это кто? Трубачов!

— Раздевайтесь. Проходите. Сейчас чайку сообразим, — захлопотал старик.

— Подожди, Василий Лукич. Сначала выясним… Бывает у тебя кто-нибудь из незванных?

— Заходили раза два за всю зиму, по особому случаю, а так нет… Кто это с вами? Вроде знакомый человек? В темноте не видно.

— Не признал, — усмехнувшись, спросил второй. — Сейчас на свету разглядишь.

Когда гости разделись и прошли в комнату, ребята ахнули. Николай Павлович, как и его спутник, обросли бородой, усами. Одеты были они так, что от обыкновенного крестьянина ничем не отличить.

— Николай Павлович! — воскликнул Ваня. — На кого вы похожи-то!

— Ну на кого? Говори, Ваня.

— На старого колхозника.

— Правильно. Профессию свою я переменил. Вот приехали на базар торговать.

— Узнал теперь? — спросил деда второй гость. — Нехорошо старых знакомых забывать.

— Никак не признаю, — смущенно сказал старик. — Вроде как знакомы по глазам… ну и голос тоже не впервые слышу…

— Это хорошо, что не узнал. Меня сейчас нельзя узнавать. В милиции приходилось раньше бывать?

От удивления дед хлопнул в ладоши.

— Максим Савельич, жив!

— Максим Савельевич, а ведь Муфты у нас нет. Помните, вы с ней на охоту собирались?

— Как же не помнить? Нынче я часто про нее вспоминаю. Где же она?

— Убили. И знаете, кто убил? Леденцов. Помните Леденцова?

— Как же не помнить? За что же он ее убил?

— Из мести, наверно… Я не знаю.

Ваня коротко рассказал о посещении Леденцова.

— Какой мерзавец! — возмутился Николай Павлович.

После чая ребят выпроводили спать, а старик и мать остались с гостями.

Когда кто-нибудь из друзей оставался ночевать, то спали ребята на одной кровати и подолгу разговаривали на самые задушевные темы. Сегодня говорил Гриша, а Ваня больше молчал и слушал. Откровенничать он вообще не любил, а тем более говорить вслух о своих мечтах и планах.

— Как ты думаешь, где Николай Павлович сейчас живет? — шопотом спросил Гриша.

Ваня молчал.

— Хочешь скажу? — продолжал Гриша.

— Ну?

— В деревне. А знаешь, почему?

— Ну?

— Он коммунист и в партизанах. Я сразу догадался. Потому они и бороды отпустили. Наверно, он там главным начальником. Вот бы к нему записаться! Давай завтра попросимся? Он примет.

— Не возьмет он нас.

— А почему? Я бы знаешь как… Я бы что хочешь! Хоть листовки расклеивать, хоть мост подрывать… Только скажи! Нет, верно. Пойдем в партизаны, Ваня. Надоело мне в городе. А знаешь, как немцы партизан боятся?

Ваня слушал приятеля и в душе соглашался с ним, но он понимал, что это дело серьезное, опасное и вряд ли Николай Павлович будет с ними даже говорить на эту тему. Попытаться, конечно, следует.

— Ладно. Завтра видно будет. Только я знаю: дед не пустит, — сказал Ваня.

Проснувшись рано утром, ребята услышали за стекой голоса и звяканье посуды, словно гости просидели за чаем всю ночь. В кухне мать шаркала ногами, налила в ведро воду, и Ваня догадался, что она собирается итти доить корову.

— Трубач, спишь?

— Нет.

— Скоро семь.

— Откуда ты знаешь?

— Петух пропел, — пошутил Ваня.

— Ну да? Давай вставать, пока они не ушли.

Они торопливо оделись и вышли в столовую. Действительно, гости сидели на тех же местах и пили чай.

— Вот и молодая гвардия поднялась! — встретил их приветливо Николай Павлович.

Хрипота в голосе пропала, и теперь ребята отличили бы его от тысячи других голосов.

Сели пить чай. От нетерпения Гриша ерзал на стуле и несколько раз подмигивал Ване, но тот не обращал внимания.

— Чего ты перемигиваешься? — спросил дед, заметив его сигналы. — Ну, говори.

— Да так… Мы с Ваней хотели спросить… — замялся Гриша.

— Спрашивай.

— Пускай он сам.

— Ну, что вы хотели спросить? — вмешался Николай Павлович.

— Он говорит, что вы, Николай Павлович, сейчас начальник партизанского отряда, — сказал Ваня.

Гости переглянулись, а дед нахмурился.

— А из чего это ты заключил, Гриша? — спросил учитель.

— Потому что вы бороды носите, потому что партийный и… вообще похоже.

— Любопытно! Ну, допустим, что мы партизаны… Что же из этого следует?

— Возьмите нас к себе, — выпалил Гриша и покраснел.

— Нельзя, друзья — сказал Николай Павлович. — Вы не меньше нас партизаны. Рассказывал мне Василий Лукич, как вы яблоки спрятали. Немцы наверно думают, что тут отряд человек в сто на лодках по реке поднялся и забрал весь урожай. А вам я не советую торопиться. Настоящая война только началась. Веем работы хватит.

— Не брякните где-нибудь, что нас видели, — предупредил Максим Савельевич. — Мы, конечно, не партизаны, но и на лбу у нас это не написано.

— Ну что вы! Мы и сами понимаем. Не маленькие.

На этом разговор о партизанах закончился. Гости, выпив по стакану парного молока, отправились на базар, сказав, что идут менять привезенные продукты. Когда Гриша помогал взваливать мешки на плечи, то почувствовал, что они твердые.

— А знаешь, что у них в мешках? — спросил он Ваню.

— Что?

— Не разобрал, а только никакие там не продукты.

— Не выдумывай.

— Факт! Я же потрогал.

— Ну, пускай не продукты. Не надо совать нос, куда тебя не спрашивают.

— Подумаешь! — неопределенно сказал Гриша. — Я же ничего плохого не сделал.

— Они же сказали, что не партизаны.

— А ты и поверил.

— Пускай не поверил… Значит, они не хотят нам говорить… Ну и нечего лезть.

Гриша согласился с другом и прекратил разговор.

 

Прививка

Весна пришла с крупными событиями. Недалеко от города свалился под откос воинский эшелон. Через день сгорели дотла ремонтные мастерские. В тот же вечер на окраине города завязалась сильная перестрелка. Немцы бросили туда все силы, имеющиеся в городе, а в это время у железнодорожных складов была перебита охрана и все запасы, подвезенные зимой, взлетели на воздух.

Немцы перепугались, ожидая нового нападения. Они вызвали воинскую часть, но партизаны скрылись и больше не показывались.

Город жил напряженно. Начались аресты. Каждый день старый железнодорожник Петр Захарович, заходя с работы, сообщал о тех, кто взят и уведен в монастырь, где помещалось гестапо. Наконец и сам Петр Захарович исчез. Дед совершенно не выходил в город. Ваню он заставил заниматься огородными делами.

— Неизвестно, что будет, — говорил дед. — Если овощей не вырастим, с голоду сдохнем.

Работая на огороде, Ваня беспокоился за черенки «нового сорта». Почки на деревьях еле заметно набухали, — значит, началось сокодвижение. Пора бы прививать черенки. Он давно наточил свой нож, как бритву, приготовил мочалы, баночку с садовым варом и ждал.

«Как теперь попасть в монастырский сад? — размышлял Ваня. — Задняя калитка наверно закрыта, а через переднюю не пройдешь. Сейчас там часовые на обоих углах и у ворот. Остался один способ — через забор. Хорошо бы перебросить веревку с крюком. Крюк зацепится за верх и тогда можно забраться на стену. Спуститься на другую сторону — пустяки».

Длинная веревка нашлась в доме, а в старом хламе он разыскал ржавый лодочный маленький якорек, очень нужный при осуществлении; этого плана.

Василий Лукич не забыл, что с «нового сорта» внук срезал черенки и куда-то спрятал. Однажды он внимательно осмотрел пеньки и решил, что несколько черенков можно привить под кору двух сравнительно молодых яблонь. На другой день он собрался намекнуть об этом Ване, но опоздал. Всё произошло иначе.

Утром пришел Гриша.

— Тепло, понимаешь…

— Трубач! Послушай, что я тебе скажу, — перебил его Ваня. — Можешь ты хранить тайну?

— Ясно, могу.

— Дай честное слово.

Гриша охотно дал честное ленинское слово, и Ваня посвятил друга в свой план. Трубач пришел в восторг.

— Здорово придумал. Значит, твой сорт живой. Вот так молодец. Я бы никогда не додумался. Ты все-таки спец!

— Пойдешь со мной?

— Ясно, пойду. Вовку возьмем?

— Ему нечего делать. Двое справимся.

Ваня сунул нож в карман, взял закопанные в сырой мох черенки, узелок с мочалой и варом. Веревку с якорьком нес Трубач.

Окружным путем вышли они к реке. Она уже очистилась от льда, и по берегам распустились ивы. Шли осторожно, поминутно оглядываясь по сторонам. Они понимали, что задумали рискованное дело. Но опасность не остановила Ваню. Он спасал жизнь своему питомцу, который должен был жить, чтобы к дням мира вырасти в чудесную яблоню нового сорта. Других подходящих яблонь в городе не было.

Мальчики долго стояли в кустах на изгибе реки, рассматривая стены монастырского сада.

Охраны не было видно. Может быть, немцы считали крутой обрывистый берег реки достаточной преградой.

Убедившись, что кругом никого нет, ребята перебежали через поле и остановились у стены.

— Ваня, смотри-ка… — сказал Гриша, показывая на площадку перед стеной.

Недалеко от калитки, где обрыв подходил близко к стене, земля была перекопана правильным квадратом. Желтый песок лежал чуть выше окружающего дерна.

— Недавно копали, — прошептал Ваня. — Ладно, котом посмотрим.

Гриша занялся разматыванием веревки, а Ваня подошел к калитке. К его удивлению, дверь оказалась приоткрыта. «Странно! Неужели они не закрыли калитку с осени?» — подумал мальчик и тихим свистом подозвал приятеля.

— Что-то мне это не нравится, — прошептал Гриша, заглянув в сад. — А вдруг это мышеловка?

— Ловушка, а не мышеловка, — поправил Ваня.

— Всё равно. Ну, а что теперь?

— Нам же легче. Пойдем. Яблоня в этом конце, близко.

Проскользнув в дверь, они стояли в нише, пока окончательно не убедились, что в саду никого нет.

— А ты хорошо умеешь прививать? — спросил Гриша.

— Еще бы! Дедушка научил, — ответил Ваня. — Да ничего мудреного в прививках и нет; главное — нужна практика. Прививки может каждый делать. Только нужно иметь острый, как бритва, нож. Вот смотри. Это окулировочный нож. Видишь, лезвие сверху закруглено, а с другой стороны имеется узкая лопаточка. Этой лопаточкой надо кору отколупнуть после разреза. Окулировка — это прививка глазком. Возьми-ка черенок и посмотри. В том месте, где листок прикреплен к ветке, за первую половину лета образуется глазок, или почка. Из этого глазка, если его привить на кору дикого подвоя, вырастет целое дерево. Окулировать можно два раза в году. Весной и летом — в конце июля. В это время в деревьях начинается второе сокодвижение и кора легко отстает. Самые лучшие глазки не сверху черенка, а в середине. Только срежешь с дерева черенок, нужно быстро удалить все листья, но так, чтобы небольшая часть черенка, на котором лист держится, осталась. Теперь смотри. Вот ветка этой яблони — подвой. На нее мы и будем прививать черенок. А это привой. — Он выбрал принесенный черенок. — С него я срежу глазок. Смотри в оба.

Ваня взял черенок в левую руку, а нож в правую. Отступая ниже почки сантиметра на полтора, сделал поперечный надрез. Затем на таком же расстоянии сделал надрез над почкой и, уже не снимая ножа, повернул его острием к глазку и провел ножом до нижнего надреза. Почка с узким щитом коры отделилась от ветки.

— Вот это и есть глазок, — сказал Ваня. — Держать его надо летом за хвостик, который от листа остался, а сейчас за края. Пальцами ни-ни. Теперь на подвое надрезаем кору поперек и вдоль. Получается буква «Т». После этого надо немного отогнуть кору и вставить глазок.

Гриша внимательно смотрел за движениями рук товарища.

— Теперь разрез надо завязать мочалом. Глазок не завязывать, а только разрез. Это и будет окулировка. Понял? — спросил он. — Я тебе для примера показал, а вот смотри, я сейчас по-другому буду делать, копулировкой. Черенки заготовлять надо с осени или в конце зимы. Хранить до прививки в холодном и влажном месте прикопанными в песке или в земле. Весь секрет здесь заключается в правильном косом срезе на подвое и привое. Затем делается небольшой расщеп, выше сердцевины, и срез черенка прикладывается к срезу ветки так, чтобы язычок расщепа вошел в другой расщеп.

— Это самое главное при копулировке. Если кора с корой сойдутся, то черенок быстро приживется, — пояснил Ваня. — Ну, затем, конечно, надо опять мочалкой завязать и садовым варом замазать, чтобы ни влага, ни воздух не попадали в ранку.

Привить несколько черенков в крону взрослого дерева для умелых рук Вани не представляло большого труда. Разыскав антоновку, он уверенно принялся за дело. Наискось срезав одинаковую по толщине с черенком ветку, он быстро сделал такой же срез на черенке. Затем слегка расщепил ветку и черенок чуть выше сердцевины и ввел образовавшийся язычок на черенке за язычок на ветке. Черенок слился с веткой и мог самостоятельно держаться. Ваня внимательно проследил за тем, чтобы край коры черенка совпал с краем коры ветки, так как именно в этом заключался успех быстрого срастания.

Дальнейшая работа не требовала опыта, и все-таки Ваня не доверил ее приятелю. Он сам завязывал место среза мочалкой и тщательно замазал варом.

Мальчик успел привить три черенка, как вдруг пронзительно взвизгнула железная дверь в противоположном конце сада. Между деревьями замелькали фигуры людей.

Как подкошенные, упали ребята на землю. «Попались! — мелькнуло в голове. — Бежать!»

Ваня хотел вскочить, но его удержал Трубач.

— Лежи. Нас не видно, — прошептал он.

Они прижались к толстому стволу и замерли.

Действительно, немцы не заметили ребят. Они прошли по саду до калитки, через которую проникли мальчики.

Трое солдат с автоматами наизготовку окружали двоих, одетых в рваную штатскую одежду. Сзади шел немецкий офицер.

Когда вся группа была недалеко от ребят, Гриша чуть не ахнул. Он хотел узнать, кого ведут немцы, но лица арестованных были в таких кровоподтеках и синяках, что узнать людей было невозможно.

Арестованные согнулись и еле передвигали ноги, словно несли на плече не лопату, а тяжелый, непосильный груз.

Группа вышла через калитку.

Ваня посмотрел на Гришу широко открытыми глазами и понял, что тот тоже догадался, куда и зачем повели арестованных.

— Кого это? — прошептал он.

— Не узнал. Кажется, не наши.

Они лежали животами на земле, не замечая, что сырость проникала к телу. Коленки были уже мокрые.

Послышался крик офицера.

— Здесь. Копать здесь! — кричал он. — Бистро, бистро!

Перед глазами Вани встал желтый песок перекопанного квадрата земли, и стало понятно, кто и зачем копал его.

Это продолжалось долго.

Арестованные молчали. Немцы бормотали короткие фразы.

Наконец наступила жуткая тишина. Неожиданно раздались два выстрела… стон… еще выстрел. Затем короткая очередь автомата.

Ребята лежали потрясенные. Руки у Вани дрожали, и он крепко сжимал пакет с черенками, забыв, что может их сломать. Гриша положил ладони рук на землю и уткнулся в них лицом.

— Бежим, Иваша, — прошептал он, не выдержав.

— Что ты… куда бежать?

— В сарай спрячемся.

— Нельзя… уже всё… сейчас уйдут.

— Кого они убили?

На это Ваня не мог ответить. Он только знал, что убили русских людей, которые не признавали фашистов и не захотели изменить своей Родине.

Послышалась немецкая речь, и немного погодя в сад вошли немцы.

Ребята затаили дыхание и крепко прижались лицом к стволу яблони. Они следили глазами за уходившими, пока те не ушли из сада через противоположную калитку. От волнения Гриша не заметил, что офицера с ними не было.

— Что сейчас делать, Ваня? — спросил он приподнимаясь.

Ваня дернул его за руку так, что тот упал. В этот момент офицер вошел в сад и заметил движение. С минуту он стоял на месте, наблюдая за деревьями, где лежали ребята. Потом вынул из кармана пистолет, взвел курок и медленно направился к яблоне.

Сомнения не было: немец их заметил.

— Попались, Трубач. Бежим!

Ваня вскочил и, прижимая к груди узелок с черенками, бросился в глубину сада. Сухо треснули несколько выстрелов.

Ваня оглянулся. Гриша не отставал.

— Петляй по-чапаевски! — крикнул он на ходу.

Добежав до стены, оглянулись. Фигура немца мелькала между деревьями. Ребята прибавили ходу и побежали вдоль стены. Немец сообразил, что по кругу мальчики первыми добегут до выхода. Он резко свернул в сторону и побежал наперерез. Увидя это, Ваня остановился.

— Калитку закроет… попались…

— Мне худо… — сказал Гриша, опираясь о ближайшую яблоню.

На спине у мальчика, возле правой лопатки, выступило большое кровавое пятно. «Гриша ранен, — растерялся Ваня. — Что теперь делать? Пока есть возможность, надо бороться… по-чапаевски», — вспомнил он недавнюю фразу приятеля.

Между тем немец приближался к калитке. Еще минута-другая, и он ее закроет.

— Ты можешь бежать?

— Могу.

— Давай в сарай… Держись, Трубач!

Пропустив друга вперед, он побежал сзади.

— Скорей, Трубач, скорей! — торопил он.

Гриша не чувствовал под собой ног. Перед глазами плавали разноцветные круги, всё тело охватывала слабость, но бежать было легко. Туловище само стремилось вперед, и нужно было только переставлять ноги.

В тот момент, когда немец добежал до калитки, ребята были у сарая, а пока он возился с дверью, они проникли внутрь. Офицер закрыл дверь и, еле переводя дух, оглянулся.

Фигур мальчиков нигде не было видно. «Куда они подевались? Спрятались где-нибудь за деревом и ждут, когда он отойдет от калитки». В какую сторону они убежали, немец не видел, потому что бежал не оглядываясь.

Как ему теперь поступить? Выпустить из сада людей живыми было нельзя. Они видели, откуда вели арестованных на расстрел. Они находились здесь во время расстрела.

А вдруг это были партизаны? Значит, они узнали, где прячут арестованных. Нет, таких свидетелей не должно быть. Немец со страхом посматривал кругом.

Чтобы вызвать на помощь, офицер выстрелил в воздух два раза, и, не отходя от калитки, стал ждать, внимательно вглядываясь в глубину сада.

Скоро вернулись солдаты. Они оставили около дверей часового и занялись поисками, пошли цепью «прочесывать» сад.

Люди словно сквозь землю провалились. Оказалось, нужна собака, но обе собаки были отправлены в соседнюю комендатуру.

Обойдя весь сад несколько раз в разных направлениях и обследовав чуть ли не каждое дерево, заглянув в пустые сараи, немцы никого не обнаружили. Офицер рассердился.

Блуждая между деревьев, он опять дошел до сарая. «Они тут! Больше им некуда спрятаться. Нужно внимательней поискать», и, проверив пистолет, офицер осторожно открыл дверь в сторожку.

— А ну, виходийть! — громко приказал он.

Никто не появлялся. Набравшись храбрости, он зашел внутрь. Пусто. Затем немец широко распахнул дверь в сарай и, направив дуло пистолета в темноту, снова приказал:

— Выходийть живей!

И опять никто не отозвался.

Офицер стоял перед открытыми дверями сарая, не решаясь войти. «А вдруг их было не двое? Вдруг там сидит целый отряд, и стоит ему переступить порог…»

Чувство тошноты подступило к горлу. С большим трудом он подавил страх и вошел в сарай. Глаза; быстро привыкли к темноте. Пусто. Осторожно обошел он весь сарай. Никаких следов.

«Куда же они исчезли? Может быть, перелезли через стену? — подумал офицер, выходя в сад. — Нужно обойти кругом».

Немец быстро зашатал к выходу и сразу нашел разгадку. Здесь, около калитки лежала брошенная веревка и к ней был привязан маленький лодочный якорек.

 

В подвале

Гриша скатился на что-то мягкое, влажное, словно в густое тесто. В нос ударил острый, кислый запах. Так иногда пахнет хороший квас. Упираясь рукой, чтобы переползти, он схватил круглый предмет вроде мячика, который лопнул от первого прикосновения и между пальцами потекла кашица.

«Да это яблоки!» — понял он.

В памяти встало ощущение того, как он разгребал эти яблоки, хотел зарыться в них с головой. Какие они тогда были крепкие, ароматные!..

— Гриша, ты где? — послышался Ванин голос. — Берегись!

Слабый свет, падавший сверху, померк. Это Ваня закрыл за собой люк. Немного погодя он натолкнулся в темноте на приятеля.

— Ну, как ты?

— Ничего. Слабость какая-то.

— А больно?

— Нет… ничего. Вроде как пощипывает на спине и дышать тяжело.

— Значит, ты раненый, — пояснил Ваня. — Лежи спокойно. Это что? Яблоки! Ничего, Гришуха… потерпи маленько. Может, и не найдут нас. Яблоки же не нашли.

— Собак по следу пустят, — равнодушно сказал Гриша.

— Собак еще не скоро… — утешил Ваня. — Эх!.. Был бы у меня наган… Ты лежи, не шевелись, а то кровь сильно пойдет. Надо бы перевязку… У меня тоже все пальцы в крови. Ногти содрал, открывая люк, и нож сломал.

Гриша устроился удобней, положив голову на колени друга. В таком положении просидели они долго. В этой тишине и полной темноте казалось, что опасность миновала.

Неожиданно наверху раздался голос, зашаркали ноги.

— Сюда пришли, — еле слышно прошептал Гриша. — Хорошо, что кольцо у люка снято… может, не заметят.

— Молчи, — остановил его Ваня.

Ребята замерли.

Шаги на потолке слышались в разных направлениях. Вот остановились у них над головой. Сейчас откроется люк. Тогда они погибли.

— Подземный-то ход! — вдруг вспомнил Гриша.

— Тише… пока не надо.

Шаги передвинулись в другой конец, потоптались на одном месте и направились к выходу.

— Ушел? — спросил Гриша, когда снова наступила тишина.

— Уйти-то ушел, а вдруг вернется?

Ваня смутно догадывался, что происходит наверху. Конечно, их ищут и не скоро отступятся. «Гриша прав, — думал он. — Немцы могут привести собак, и те быстро укажут им убежище. Одно ясно, что про подвал немцы не знают, иначе яблоки не сгнили бы здесь. Пока не поздно, надо перебираться в подземный ход и там сидеть, сколько хватит сил. С голода не умрут. Ведь не все же яблоки испортились. Среди них есть поздние сорта, которые могут лежать до нового урожая».

Ваня перевернул несколько плодов и сейчас же натолкнулся на крепкое яблоко. Он вытер его о пальто и откусил. Прекрасное яблоко: мягкое, сочное, сладкое с легкой кислинкой.

— Попробуй-ка, — сказал он, протягивая надкушенное яблоко.

Руки их встретились, и Гриша взял яблоко. Немного погодя послышался хруст и вялое чмоканье.

— Ну как?

— Вкусно…

— Хочешь еще найду?

— Потом, Ваня. Чего-то я не в себе… будто плаваю.

— Спрячемся в подземный ход, пока в сарае никого нет, — предложил Ваня.

— Пойдем… Ты мне помоги. Я совсем раскис.

Перебирая руками по стенке, всё время наступая на раскатившиеся по полу яблоки, с трудом добрались они до железной двери.

Ваня помнил, как весной открывали дверь, и легко это повторил. Ослабевший от потери крови, Гриша еле передвигал ноги. Ване приходилось тащить его.

Всё дальше уходили они от подвала. Казалось, что там, в глубине подземного хода их спасение.

Вот и холодные камни ступенек. Тупик.

— Ваня, я лягу…

— Устраивайся лучше. Придется здесь до ночи сидеть, — сказал мальчик.

— А как мы выйдем? Калитка-то закрыта.

— Там видно будет. Ты не расстраивайся. Эх! Какого-нибудь свету бы! Платок разорвать и перевязку сделать. Болит, Трубач?

— Нет. Онемело. Я, наверно, умру, — безразлично сказал мальчик.

— Тоже выдумал! На войне людям руки, ноги отрывает, да ничего… живы остаются. Выберемся отсюда, и вылечишься.

Время шло медленно. Ваня потерял представление о часах. Порой ему казалось, что они сидят здесь всего несколько минут, а иногда он думал, что на улице уже ночь и пора сделать попытку выбраться. Мальчик сознавал всю сложность положения. Оставаться здесь с раненым товарищем долго было нельзя. Выходить в сад — почти верная смерть. Беспокоило состояние Гриши. Он лежал без движения. Иногда Ваня с тревогой наклонялся к его лицу и чувствовал теплоту дыхания.

— Ваня! — тихо позвал раненый.

— Я тут.

— Ты ничего не слышишь?

— Нет. А что?

— Я голоса слышу.

— Какие тут голоса? — удивился Ваня, но невольно стал вслушиваться в тишину. Прошла минута, другая. От напряжения в ушах звенело, и никакого другого звука Ваня не улавливал. Он уже решил, что приятелю почудилось, как вдруг сам услышал мужской голос, который глухо пробормотал какие-то слова. Ваня и не разобрал их смысла, но они были сказаны где-то совсем близко.

Опять. На этот раз говорил другой голос.

— Гриша, я тоже слышу.

— Это в подвале, — встрепенулся тот. — Идут за нами.

— Нет, нет… В другой стороне. Погоди-ка. Тут же вторая дверь. Помнишь? Вроде шкафа. Потайная. Я сейчас послушаю.

Он забрался на ступеньки, нащупал дверь и плотно прижался к ней ухом. За дверью говорили люди.

— Что ж, досадно, конечно! Дожить бы до того времени, как их с нашей земли вышвырнут!

Не было никакого сомнения! Это голос Петра Захаровича.

— Да. Хотелось бы дожить, да не выходит. Жалко!

Ответил ему тоже очень знакомый голос. Совсем недавно Ваня слышал этот голос, но вспомнить не мог.

Он спустился вниз и нагнулся к раненому.

— Там люди, Гриша. Петр Захарович говорил.

— Не может быть! Он же арестованный.

— Ну да! Сюда и посадили их… Откроем дверь?

— Давай… — оживился Гриша.

— Ты лежи, лежи. Я сам. Только надо осторожно. Там, наверно, часовой караулит. Как бы хуже не сделать.

— Постучи им.

— Правильно.

Ваня поднялся на ступеньки, суставами пальцев ударил несколько раз в дверь, прижался к ней ухом и сейчас же услышал голос:

— Захарыч, вроде как постучали в стенку?

— Кто тут может стучать? Мерещится тебе.

— Я тоже слышал, — сказал третий голос.

— Давай послушаем. Передвигайся сюда. Здесь стучали.

Немного переждав, Ваня вновь ударил три раза и приложил ухо к двери.

— Стучат… Сигнал подают, — сказал голос.

— Не женщины ли там сидят? Отвечать надо.

Раздался ответный стук. Ваня понял, что арестованные не опасаются, и, значит, можно открыть дверь. Нашарив задвижку, он без шума приподнял ее и, слегка приоткрыв дверь, выглянул.

Догадка оказалась правильной. Совхозная кладовая была превращена в тюрьму. В камере сидело пятеро мужчин. Двое из них спали, а трое изумленно смотрели, как шкаф двинулся вперед и в образовавшуюся щель высунулась голова мальчика.

Если бы перед ними из земли вылезло какое-нибудь чудовище, удивились бы меньше. Некоторое время от изумления они ничего не могли сказать.

— Петр Захарович, это я!

— Ванюшка! Как же ты… откуда явился?..

— А… пришел… Тут со мной еще Гриша. Он раненый.

Ваня торопливо рассказал, как он попал сюда.

— Товарищи дорогие, — еле сдерживая себя от радости, говорил Максим Савельевич. — Мы же теперь удрать можем.

— Да, да… Спасибо, Ванюша. Осторожно, товарищи, осторожно, — предупредил Петр Захарович. — Такие случаи не повторяются. Как бы кто в окно не заглянул. Прикрой шкаф, Ванюша. Сбоку щель не видно, а мы сядем, как прежде. Прохор, ложись на старое место, — распоряжался Петр Захарович.

Все заняли свои места. Ваня прикрыл дверь, оставив узкую щель, чтобы можно было разговаривать.

— А там в углу кто лежит? — спросил он Петра Захаровича.

— Наши железнодорожники. Всю ночь их били, допрашивали. Сном забылись, — пояснил тот. — Значит, Васильева с Муравьевым немцы расстреляли… Так мы и думали. Хорошие были товарищи! Вечная им память!.. Ладно. За нами ничего не пропадет. Только бы выбраться отсюда.

— А Максим Савельевич тоже арестован?

— Ну ясно, не в гости пришел.

— А вы похудели, Петр Захарович.

— Похудеешь. Нас ведь не кормят. «Легче, — говорят, — в рай лететь».

— Петр Захарович, а хотите я вам яблок принесу? — предложил Ваня.

— Яблок? Эх, ты, садовод! У тебя всё яблоки в голове. Где же ты их достанешь?

— Нет, верно. Хотите?

— Ну принеси, если не шутишь. Подожди. Как же твой друг? Ты сказал, — он ранен.

— Да, немец стрелял в нас. В плечо попал.

— Рукой-то ворочает? — продолжал спрашивать Петр Захарович.

— Да.

— Ну, значит, кость цела. Пуля попала в мягкое место.

— Крови много вышло.

— Где он?

— Тут недалеко лежит… Внизу на ступеньках. Он слышит нас. Трубач, ты слышишь? — обратился Ваня в темноту.

— Слышу, — донеслось снизу.

— Ты ему скажи, Ванюша, чтобы он рукой не шевелил, а то кровь пойдет. Рана, видно, закупорилась. Мы сейчас помочь ему не можем, а ждать придется до вечера. Пускай потерпит.

Ваня закрыл плотно дверь и спустился вниз.

— Трубач, там пятеро сидят. Немцы хотят их расстрелять, а мы выручим. Как у тебя рана? Болит?

— Нет. Теперь лучше… Там всё слиплось.

Ваня передал всё, что наказал Петр Захарович. Теперь нужно было принести яблок. В карманах много не унесешь. Нашарив свой узелок, Ваня вынул черенки. Мох был влажный. «Что теперь с ними делать? Бросить? Нет, нет, только не бросать!» Ваня бережно перебрал веточки, положил на ступеньки к стене и стряхнул платок.

— Я схожу за яблоками, Трубач.

— Я не хочу есть, Ваня. Не ходи.

— Их голодом немцы морят.

— Ты для них… Ну, сходи.

У двери в подвал Ваня остановился. Теперь настроение у него было другое. Он спокойно выполнял нужное дело.

В подвале стояла мертвая тишина.

Ваня пробрался к куче яблок и принялся за дело. Скоро он нащупал несколько крепких плодов и, наложив в платок десятка три крупных яблок, отправился назад.

— Ну что за ребята у нас! Золото! Вот спасибо, Ванюша, — говорил Петр Захарович, принимая через щель яблоки.

— Принес ведь, — еще не веря своим глазам, сказал Максим Савельевич. — Главное, фрукты! При нашем положении всякая другая пища опасна. Переел немного, и капут, а яблоки ничего… полезно.

— Жуйте как следует, товарищи. Прожевывайте, — предупреждал Петр Захарович, раздавая плоды.

Ваня сидел на верхней ступеньке и с удовольствием слушал, как аппетитно хрустят яблоки.

— Больше нет? — спросил Прохор.

— Быстро ты справился! — удивился Максим Савельевич. — Хорошенького помаленьку.

— Есть, есть. Сколько угодно, — сказал Ваня, высовываясь из двери. — Я сейчас принесу.

— Не надо, Ванюша, — остановил его Петр Захарович. — Вечером поедим и в дорогу возьмем… Потерпи, Прохор. Нельзя сразу так много. Возьми один мой.

Прохор не успел съесть предложенное яблоко. В коридоре раздались шаги, заскрипел засов, и в камеру вошли два немца.

Ваня закрыл шкаф в самый последний момент и кубарем скатился вниз.

— Немцы пришли, — прошептал он.

Долго сидели они, прислушиваясь к голосам. Наконец раздался стук. Ваня открыл дверь. Прохора в камере уже не было.

— Взяли на допрос, — сказал Петр Захарович, заметив вопросительный взгляд мальчика. — Вернется ли назад?

— Может и не вернуться, — со вздохом согласился Максим Савельевич.

Двое, которые раньше спали, теперь сидели на полу, упираясь спинами в стену, и медленно жевали яблоки. Вид у них был ужасный: обтянутое кожей лицо всё в синяках, заостренный нос, лихорадочно горевшие глаза. Одного из них Ваня где-то встречал…

— Ванюша! — обратился Петр Захарович к мальчику. — Насколько я понимаю, домой вам нельзя возвращаться.

— Что же нам теперь делать? — спросил Ваня.

— Пойдете с нами.

— Куда?

— А там видно будет. Места на родной земле хватит. Только бы выбраться.

Вернулся Прохор. Как только в коридоре раздался шум, Ваня быстро прикрыл дверь и на этот раз остался наверху.

— Ты что так скоро? — спросил Максим Савельевич, когда сопровождающий немец ушел.

— Я их надул. Если, говорю, бить не будете, то завтра всё скажу. Поверили и отправили обратно. Эх, братцы, теперь бежать скорей!

От нетерпения время ползло ужасно медленно. Ване казалось, что до ночи они не доживут, что обязательно что-нибудь случится.

Два раза он ходил в подвал, нашел много совершенно крепких и очень ароматных яблок. Сидя в темноте, Ваня разломил яблоко пополам, вынул семечки и на ощупь заметил, что они крупные, круглые и несколько плоские. Из этих семечек должны вырасти культурные яблони.

Ваня нащупал черенки и завязал их снова в платок. «Неужели не будет возможности воскресить их? Правда, три черенка привиты, но этого мало. Надо привить еще»…

И вдруг в голове мелькнула мысль: «Отец-яблоня в лесу. Надо же привить на нее. Пускай она дикая. Потом когда-нибудь можно снова перенести черенки на другое дерево или как-нибудь укоренить их. Сейчас важно сохранить им жизнь».

 

Побег

Как ни томительно тянулось время, но все-таки вечер наступил. Заключенные сидели задумчивые, притихшие, словно сберегали силы. Последние минуты перед побегом никто из них не начинал разговора о посторонних предметах. Наконец Петр Захарович подошел к окну.

— Готовьтесь, товарищи. Как только часовой поровняется с нами, так и полезайте в шкаф. Без толчеи, спокойно…

Часовой приближался. Вот он прошел мимо окна. Теперь ему надо дойти до конца корпуса и возвратиться обратно. Времени было достаточно. Кроме того, на обратном пути он мог и не заглянуть в окно.

Петр Захарович дал ему немного отойти и махнул рукой.

— Ну, счастливо! Пошли!

Ваня приоткрыл шире дверь, и узники спустились вниз.

Последним вышел Петр Захарович.

— Запирай крепче, Ванюша, — сказал он. — Где тут запор?

— Я сам. Он легко закрывается.

Когда задвижка встала на место, сильными толчками проверили прочность.

— Лишь бы не догадались. Где Трубачов? Ну, спасибо вам, ребятки. От верной смерти спасли.

— Мы и сами спаслись, — сказал Гриша.

Он стоял на ногах, придерживаясь здоровой рукой за стену.

— Как ты себя чувствуешь? Прохор, помоги ему. Ты за него отвечаешь, пока до места не доберемся. По дороге не шуметь. Трогаемся, товарищи. Держитесь один за другого. Ваня, веди.

Ваня с удивлением слушал Петра Захаровича. Обычно шутливый, добродушный, он стал неузнаваем. Говорил отрывисто, резко и таким тоном, что никому в голову бы не пришло спорить с ним.

— Вот у нас командир нашелся, — с удовольствием заметил Максим Савельевич, шагавший сзади мальчика.

— Петр Захарович, тут вход в подвал, — вполголоса сказал Ваня, наткнувшись рукой на дверь.

Прислушались. За железной дверью было тихо. Осторожно открыли ее.

— Ну, пока всё в порядке. Где тут яблоки-то, Ванюша?

— У люка. Сюда идите.

— Ого! Да их тут целый склад. Гнилые….

— Надо искать. Шарьте руками, — подсказал Ваня. — С этого края много хороших.

— Набирайте яблок, товарищи. Других продуктов не будет, — приказал Петр Захарович.

— Чего уже лучше, — пробормотал Максим Савельевич.

Ваня радостно прислушивался к возне, но сердце билось беспокойно. «Самое главное впереди. А вдруг сад оцеплен», — тревожно думал он.

— Оставайтесь здесь. Мы на разведку пойдем, — сказал Петр Захарович. — Если с нами что случится, ты за старшего, Максим.

— Есть за старшего, — ответил по-военному бывший лейтенант милиции.

— Ваня, идем.

Поднявшись по ступенькам и плотно приложив ухо к люку, они прислушались. Тишина. Чуть приподняли люк и снова прислушались. Убедившись, что в сарае спокойно, открыли люк. Свежий воздух, пахнувший весной, слегка кружил голову. Долго стояли у двери сарая.

Еле слышно донесся свисток паровоза. Ночь была ясная, звездная. Скоро должен появиться месяц. Надо было торопиться.

Поминутно оглядываясь, они тихо направились вдоль стены к калитке.

Кругом них были яблони. Они то выстраивались в ровную линию, то разворачивали свой строй. Ване казалось, что эти коренастые, с широкой кроной деревья — их союзники. Они стояли без листьев, чтобы им было лучше видно, и в то же время загораживали от врагов.

Вот и калитка. Она закрыта и подперта колом.

Петр Захарович осторожно открыл ее…

Дверь не скрипнула. Свежий холмик белел недалеко от обрыва. Внизу глухо урчала река.

— Теперь назад.

Обратный путь к сараю проделали быстро, по прямой, перебегая от дерева к дереву. Открыв люк, Петр Захарович встал на колени.

— Давайте наверх, товарищи, — прошептал он, подавая руку.

Гришу вынесли на руках, хотя он и протестовал.

— Ты не спорь, — шепнул Прохор. — Итти далеко. Держись за меня.

Благополучно вышли из сада, перебежали поляну, и только когда спустились в кустарник, в монастыре прогремел выстрел.

— Так! Хватились! — громко сказал Петр Захарович и торжествующе захохотал. — А мы свободны, товарищи. Пока они соберутся в погоню, мы будем далеко, а там и лес родной.

Река огибала город. По берегу дошли до окраины. Максим Савельевич пошептался с Петром Захаровичем и, отделившись от группы, огородами направился в крайний домик. Остальные укрылись в кустах. Через полчаса раздался тонкий свист.

— Ребята, вы оставайтесь здесь, мы скоро вернемся, — сказал Петр Захарович. — Остальные за мной.

Ваня остался с приятелем на берегу.

— Куда они ушли? — спросил Гриша.

— Не знаю. Наверно, чего-нибудь придумали.

— Ваня, а как же мы теперь? Дома никто не знает. Мама, небось, беспокоится.

— Петр Захарович всё устроит. Он обещал. Рана-то болит?

— Начинает пощипывать. Ваня, а что у тебя в узелке?

— Черенки.

— Ты всё с ними таскаешься. Брось!

Ваня сердито посмотрел на приятеля, но ничего не ответил.

Морозило. Ваня был в легком пальтишке и чувствовал, что скоро придётся плясать. Наконец в стороне показались люди. Они волоком тащили к реке большую лодку. Прохор перекладывал кругляши, и лодка двигалась легко. Когда она была спущена на воду, пришел Прохор.

— Пошли, ребята, в лодку. Вниз по матушке по речке поплывем.

— Слушай, Прохор, а как же дома у нас?

— Всё в порядке. Петр Захарович приказал передать, чтобы вас не искали. Ушли с партизанами, и конец.

— А чья это лодка? — спросил Ваня.

— Теперь наша.

На берегу с веслами стоял хозяин лодки. Ваня сразу узнал его. Это был рабочий из ремонтных мастерских. Каждое лето он поднимался на лодке вверх по течению и возвращался обратно с сеном.

Петр Захарович говорил с рабочим, а остальные усаживались в лодку. Ребят посадили ближе к корме и дали по большому ломтю хлеба.

Всё происходило очень слаженно, без слов, в полной тишине.

Петр Захарович попрощался с рабочим и, оттолкнувшись, сел в лодку.

— Счастливо, товарищи! — донеслось пожелание с берега.

Последний раз Ваня смотрел на город.

Как круто повернулась его жизнь! Где они пристанут? Что его ждет впереди?

Рассохшаяся за зиму лодка начала протекать. Приходилось всё время отливать воду.

Несмотря на холод, Ваня дремал. Сказывались усталость и напряжение дня. Ритмичный скрип уключин и всплески весел убаюкивали.

В темноте ему казалось, что силуэты деревьев и кустарников плывут им навстречу.

Не в силах бороться со сном, он прислонил голову к борту и вдруг точно провалился в темноту.

В лодке оказалась солдатская шинель, и Прохор заботливо укрыл ею ребят.

Ваня проснулся будто от толчка.

Светало. Лодка плыла по открытому месту. С одной стороны черные пашни, с другой — светлозеленые луга.

Ваня никак не мог сообразить, где он находится и что с ним случилось.

— Проснулся? С добрым утром, Иван Степаныч, — громко сказал Петр Захарович. — Здорово же ты спал.

Ваня выпрямился и смущенно улыбнулся.

Оглядевшись, вспомнил происшествие вчерашнего дня.

Итак, они далеко от города. Сердце мальчика больно сжалось. «Как-то там дед с матерью? Не случилось ли чего с ними?» Сбоку застонал Гриша.

— Ты что, Трубач?

— Не буди. Скоро приедем и станем его лечить, — сказал Максим Савельевич.

Они с Петром Захаровичем сидели за веслами, а Прохор за рулем. Остальные спали.

Поля кончились. Река сделала крутой поворот и словно спряталась в густом лесу. По берегам сплошной стеной поднялись высокие деревья. Стало холодней. Кое-где лежал еще снег.

— Шарапинские леса, — заметил Максим Савельевич. — Поглядывай, Прохор, как бы на топляк не наскочить.

Верхушки деревьев осветило солнце, а внизу стало темней. Со стоном проснулся Гриша.

— Ты что, Трубач? Болит?

— Не знаю. Онемело всё и стянуло.

— Рукой не шевели, — сказал Петр Захарович и, обращаясь к Максиму Савельевичу, спросил: — Скоро приедем?

— Скоро. Километра три осталось, а по прямой ближе.

Река сильно петляла, круто поворачивала то в одну, то в другую сторону и, по расчетам Вани, они за ночь уплыли километров за двадцать, не больше. Про Шарапинские леса он знал из рассказов взрослых. Сюда ездили из города зимой охотники за зайцами, а летом, за грибами.

Лес так же неожиданно кончился, как и начался. Открылась панорама большого села Шарапино, в котором размещался колхоз «Путь Ильича», входивший уже в партизанский край.

Появление лодки на реке вызвало смятение. Женщины, работавшие на, поле, приложив ладонь ко лбу, смотрели на плывущих. Несколько ребят, Ваниного возраста, побежали к домам. «Предупредить», — подумал Ваня.

Он ждал, что сейчас выйдут партизаны, вооруженные гранатами, пулеметами, но никто не появлялся.

Когда лодка причалила к песчаной отмели, подошли две молодые девушки и молча уставились на прибывших.

— Ну что, Шура… не ждали? — с усмешкой спросил Максим Савельевич.

Девушка от удивления хлопнула себя по бедрам.

— Савельич! — воскликнула она. — Да что с вами сделалось! Не признала ведь.

— Удивительного ничего нет. Я с того света вернулся.

— И верно, с того света. Мы уже вас похоронили.

— Сбегай, красавица, до начальника. Скажи: пополнение прибыло. Здесь он?

— Здесь, а только притаились, как вас завидели.

Как потом узнал Ваня, разведка давно сообщила в Шарапино о плывущей лодке, и партизаны приняли меры для встречи.

Девушка убежала в село, а беглецы вылезли на берег.

Скоро на дороге появилась группа мужчин. Они свернули и прямо по полям направились к лодке.

— Вот и начальник!

Чем ближе приближалась группа, тем сильней билось Ванино сердце. Начальник! Который же из них начальник? Впереди шел Николай Павлович, такой же бородатый и просто одетый, каким он был у них последний раз.

Ну, конечно, он начальник! Предположение Гриши было правильно.

Максим Савельевич пошел навстречу, по-военному взял под козырек и начал докладывать.

Так неожиданно сбылось желание ребят.

Они попали к партизанам.

 

Последний путь черенков

Черенки погибали. Ваня хранил их в подвале под избой и часто смачивал мох, которым были обложены срезы, но время уходило, а ни одной яблони в селе он не нашел.

Перед окнами изб росли только береза и рябина. Даже ягодных кустарников: смородины, крыжовника не было в огородах. Почему? Неужели колхозники не любят фруктов или ягод?

— Потому что не умеют разводить, — сказал коротко Прохор. — Вот если бы кто пример показал!

Ваня согласился. Действительно, наглядный пример убедителен. Он вспомнил о кружке мичуринцев. Можно много читать о Мичурине, слушать доклады и лекции и остаться равнодушным к практике садоводства. Но стоит кому-нибудь завести яблоню, как у всех появляется такое же желание.

Раненый Гриша лежал в доме, где жил Николай Павлович, и очень этим гордился. Учитель сам лечил его: перевязывал рану, давал какие-то лекарства, но всё это плохо помогало. Рана не затягивалась и слабость не проходила. Видимо, Гриша потерял очень много крови. Требовалась серьезная медицинская помощь.

— Ты что, садовод, грустишь? — спросил Николай Павлович, когда Ваня пришел навестить приятеля. — За Гришу беспокоишься? По дому скучаешь?

— А поправится Гриша? — с тревогой спросил Ваня.

— Поправится. Обязательно вылечим. А тебе тут дело найдем.

Ваня помолчал, но потом решился поделиться еще одной тревогой.

— Что такое? Ну-ка расскажи подробнее.

Ваня рассказал всю историю с черенками. Николай Павлович с большим интересом и удивлением выслушал мальчика.

— Вот оно что!.. Молодчина, Иван. Такому делу надо помочь. Не унывай, что-нибудь придумаем.

В тот же вечер он прислал за Ваней.

В комнате горела маленькая керосиновая лампочка. Николай Павлович что-то писал за столом, а напротив сидел старик Завьялов, который служил раньше в городе на мельнице.

— Садись, Ваня. Я сейчас кончу, — сказал начальник, кивнув головой на скамейку.

Ваня подошел к деревянной кровати, на которой лежал Гриша.

— Садись, Ваня, — тихо сказал тот. — Ты в город поедешь.

— Что ты!

— Верно, верно. Завьялов должен привезти для меня доктора, а ты увезешь черенки.

Пока Николай Павлович писал, Ваня еле сидел на месте. Он не очень доверял словам приятеля, думая, что тот что-нибудь перепутал.

— Вот это письмо ты передашь ему в руки, — сказал Николай Павлович старику, подсушивая чернила над стеклом лампы. — А это тебе попутчик. Его с подводой ты оставишь в Заречье у Митрохиных. Он пойдет по своим делам. Сколько тебе времени надо, Ваня?

«Садовод» задумался. От Заречья до обрыва в лесу, где растет дичок, расстояние не маленькое. «Часа два прошагаешь, — соображал Ваня. — Да обратно два… На прививку час».

— Часов пять, — уверенно сказал он.

— Будем считать семь. К утру вы доберетесь до Заречья?

— К восходу как раз попадем, — согласился Завьялов.

— Значит, в ночь можно назад выезжать. Если доктора дома нет, подожди. В больницу к нему не ходи. Нарвешься еще на немцев. Они сейчас настороже.

— Не сомневайтесь, Николай Павлович. Сделаю всё аккуратно. Комар носа не подточит. Только поедет ли доктор?

— Поедет, — твердо сказал начальник и встал. — Можно собираться, и трогайтесь. Не послать ли с вами еще кого-нибудь?

— Не надо. Лошади тяжело. Дороги в лесу не просохли.

Попрощавшись с учителем и раненым другом, Ваня сбегал домой за черенками, и, когда вернулся назад, лошадь, запряженная в телегу, уже поджидала у дома Завьяловых. Старик внимательно проверил упряжку, подложил сена и сунул под него свой мешочек.

— Ну, садись, что ли!

Ваня забрался на телегу, и они тронулись.

Лошадь бежала бойко. Телегу встряхивало так, что один раз Ваня чуть не откусил язык.

— Ты чей? — спросил старик.

— Я Морозов.

— Василия Морозова внук, что ли?

— Да.

— Вот оно что. Мы с ним ровесники. Давно не видались.

— Вы его знаете? — обрадовался Ваня.

— Ну, как не знать!..

— Я вас очень прошу… Если вы увидите дедушку… расскажите про меня. А маму мою вы знаете? Анну Алексеевну.

— Знаю, как же…

— И ей расскажите…

— А чего рассказать?

— Ну, что я живой и здоровый.

— Так тебе лучше самому сходить.

— Мне нельзя, — с тоской сказал мальчик. — Немцы поймать могут. Вот если бы ночью потихоньку через пустырь пробраться…

На вид Завьялов казался угрюмым, молчаливым человеком, а на самом деле оказался отзывчивым, добродушным и очень разговорчивым. Всю ночь старик без устали говорил о немцах, с которыми воевал в первую мировую войну, о колхозе и, наконец, о пчелах, которым посвятил остаток жизни.

Ваня дремал и мало понимал из того, что рассказывал старик, и только когда он заговорил о пчелах, мальчик заинтересовался. Он не представлял себе фруктовые сады без пчел. Всегда в его воображении где-то между, рядами яблонь стояли чистенькие разноцветные домики-ульи.

Пчелы нужны садоводу как опылители. Они переносят пыльцу с цветка на цветок. Кроме того, они дают много меда.

Ваня внимательно слушал, пока сон не свалил его.

Заметив, что мальчик крепко спит, старик уже не мог остановиться. Он продолжал говорить, обращаясь к лошади.

Как и предполагали, к восходу солнца приехали в Заречье.

Митрохин до прихода немцев работал на мельнице, дружил с Завьяловым и встретил его с радостью.

Несмотря на ранний час, быстро вскипятили самовар и ради редких гостей Митрохин выставил на стол всё лучшее, что нашлось в доме.

Завьялов крякал от удовольствия, не спеша принимаясь за еду. Ваня торопился. Наскоро выпив чай, он сунул в карман пару лепешек, взял узелок с черенками и вышел со двора.

Заречье раскинулось на пригорке, и, отсюда хорошо был виден город.

Тоскливо посмотрел Ваня на крыши родного города, разыскал глазами свой дом, вздохнул и отправился в путь.

В лес немцы запрещали ходить под страхом смертной казни. Ваня знал, что если его увидят немцы, то расстреляют без всякого предупреждения. Такие случаи уже бывали. Наивные горожане платились жизнью за то, что ходили в лес за шишками или валежником.

Ваня обогнул речку и подошел к опушке. Неожиданно за спиной раздался крик.

— Эй! Стой!

Вместо того чтобы остановиться, мальчик сорвался с места и бросился в лес, словно его хлестнули кнутом. Бежал он без оглядки, петляя из стороны в сторону. Ветки больно царапали лицо, но он ничего не замечал.

Попав к партизанам, он считал, что перешел невидимую линию фронта и никаким запретам, немецким указам не должен подчиняться. Наоборот, он должен бороться и при всякой возможности вредить врагу.

Противное чувство ждать выстрела в спину. Он уже познакомился со свистом пуль тогда, в саду.

Нет. Ничего. Никто не стрелял. Ваня остановился. Погони не слышно. Кругом на разные лады мирно распевали зяблики и синички. Лесная тишина успокоила мальчика, и он уверенно зашагал к цели. Ему нужно было сделать большой крюк, обогнуть половину города, чтобы выйти на дорогу к оврагу. Мальчика не переставало тревожить положение в доме. «Не случилось ли чего с матерью и дедом? Может быть, зайти к Володе Журавлеву, который живет на самой окраине, у оврага?» И все-таки он отбросил эту мысль. «Нельзя, Николай Павлович строго приказал не показываться в городе».

Солнце стояло уже высоко, когда Ваня вышел к оврагу. Яблонька была цела и словно поджидала его. За прошлое лето она дала сильный прирост и заметно раскинула крону. Благодаря оврагу лес не закрывал от нее солнце, и яблоня чувствовала себя прекрасно.

Несмотря на усталость, Ваня сразу принялся за дело. От черенков срезал концы до второй почки, боясь, что они отмерли. Прививал опять копулировкой в расщеп. Он считал этот способ лучшим из всех. Однажды дед привил таким способом большую ветку с плодовыми почками. Она легко прижилась и в первый же год дала нормальный прирост.

Минут через сорок все черенки были привиты и лишние ветки на дереве обрезаны. Юный садовод облегченно вздохнул.

— Живи счастливо! — прошептал он, обращаясь к дереву. — Ты теперь спряталась от немцев в лесу. Настоящая партизанка.

«Вот замечательное название для нового сорта. Если плоды окажутся хорошими, он назовет свой сорт «партизанкой».

Надо было бы заняться яблоней серьезно: взрыхлить землю, перевернуть дерн, основательно подкормить навозом. Но без лопаты ничего не сделаешь. Ваня руками нагреб прошлогодних листьев и уложил их вокруг яблони.

— Ну, прощай, «партизанка», — сказал он, полюбовавшись на деревцо. — Но я вернусь. Обязательно вернусь.

На обратном пути Ваня несколько раз отдыхал. Сказывалась бессонная ночь. В Заречье пришел к вечеру, еле передвигая ноги. Его уже поджидали.

— Долго ты гулял. Мы было на поиски собрались.

— Устал очень, — сознался мальчик.

— Ясно, устал. Такую дорогу пробежал. Садись, поешь.

— Не хочется.

— А ты приневоль себя.

— Пускай он лучше полежит, — вмешался Митрохин.

Ваня лег на диван и моментально заснул.

Часа через три его разбудили. В комнате было уже темно. Из предосторожности, лампу не зажигали. Плохо соображая, что происходит, Ваня машинально поел и вышел во двор. Завьялов возился с упряжкой, а около телеги стоял человек.

— Надо ехать. Пока луна не взошла, — сказал старик. — Садись, доктор, устраивайся. А ты чего стоишь? Не проснулся еще?

Свежий воздух прогнал остатки сна, и Ваня подошел к хозяину поблагодарить и попрощаться.

— Вы знаете Морозовых? — спросил он Митрохина.

— Ну, как же не знаю!

— Я вас очень прошу… Если вы увидите деда или маму, скажите, что я жив и здоров и все черенки привил. Но домой мне заходить нельзя: Николай Павлович не велел.

— Я к ним обязательно зайду, — охотно согласился Митрохин.

— Большое вам спасибо.

— Ладно. Чего тут! Залезай в телегу да спи. Не холодно тебе?

— Нет.

Доктора, ехавшего с ним, Ваня знал по школьным осмотрам. Леонид Григорьевич волновался. Он беспрерывно крутил цыгарки, и как только одна догорала, от нее прикуривал вторую и снова начинал дымить.

 

Дела везде много

Положение Гриши оказалось серьезней, чем думали. От большой потери крови он не мог оправиться, и рана не заживала.

Леонид Григорьевич после осмотра вышел на двор, где, сидя на завалинке, грелись на солнышке Николай Павлович, Прохор и Ваня.

— Я ничего не могу, сделать. Нужно переливание крови, — сказал он, беспомощно разводя руками.

— Как же быть? Погибать мальчишке?

Ваня не мог поверить, что Гриша умрет, но все-таки тревога за приятеля не давала покоя. Кроме того, он впервые оторвался от семьи, и неизвестно, когда сможет вернуться домой. Всё это действовало на мальчика угнетающе, и он ходил растерянный, мрачный.

Прохор всячески старался развлечь своего спасителя. Рассказывал замысловатые истории, приглашал на охоту, но ничего не помогало. Ваня либо отказывался, либо молчал.

«Тоскует… надо мальчишке дело дать, — решил Николай Павлович. — Ладно, я соображу чего-нибудь».

Что происходило в партизанском отряде, Ваня точно не знал. По догадкам Гриши и тем отрывочным разговорам, которые ему приходилось невольно слышать, они заключили, что отряд сейчас ведет разведку, организует диверсии, печатает листовки, совершает нападения на гарнизоны, налаживает связи. К Николаю Павловичу отовсюду приходили какие-то люди с донесениями, привозили оружие, боеприпасы.

— Я не знаю, когда он спит, — рассказывал Гриша. — Всё время, понимаешь, пишет или чего-нибудь делает. И, знаешь, народу у нас… больше полка наверно.

— А где они?

— Везде. В лесу живут, в деревнях… Ну, скажи, где Петр Захарович?

— Не знаю. Уехал куда-то.

— А Максим Савельевич?

— Тоже нет. Он в другой деревне.

— Ну вот. А я знаю. Они далеко уехали, народ собирать.

В избу вошел Николай Павлович с учительницей местной школы.

— Вот и садовод наш, — сказал Николай Павлович. — А я за тобой хотел посылать. Вот какое дело, Ваня. Надо будет помочь здешним ребятам. Время для пересадки деревьев еще не ушло?

— Нет.

— Займись. Возьми, на себя руководство.

— А что делать, Николай Павлович?

— Сад разведете у школы. Не мне тебя учить. Действуй. Это настоящий садовод, — обратился он к учительнице. — Свои сорта яблонь выводит.

Ваня посмотрел на девушку, и оба покраснели от смущения. Она была совсем молодая. Перед войной кончила институт и, получив сюда направление, занималась первый год.

— Пойдемте…

— Фамилия его Морозов, — подсказал Николай Павлович.

— Пойдемте со мной, товарищ Морозов.

Ваня вышел следом за учительницей на улицу. Молча они направились в конец деревни, где стоял большой новый дом школы.

— Вы где-нибудь учились садоводству? — спросила девушка.

— Нет. Я с дедом занимался и книги читал.

— А я в огороде люблю копаться. Очень завидую тем, кто занимается садоводством.

— А это никому не запрещено.

— Что? — не поняла девушка.

— Садоводством заниматься. Была бы охота.

Подходя к школе, они разговаривали уже свободно, и Ваня чувствовал, что молодая учительница обращается с ним, как со взрослым.

В школе собралось десятка полтора деревенских мальчиков и девочек. Многих он уже раньше видел.

— Ребята, вот этот мальчик хорошо знает садоводство. Он дал согласие помочь нам устроить сад, — обратилась учительница к собравшимся. — С чего мы начнем?

Вопрос не застал юного садовода врасплох. Идя сюда, он решил никаких занятий не проводить, а прямо приступать к делу и попутно давать пояснения. Ему казалось, что ребята, выросшие в деревне, знают не меньше, если не больше его.

— Лопаты нужны, — сказал Ваня.

— Лопаты у нас найдутся.

Учительница ушла в школу. Ребята обступили Ваню и с любопытством смотрели на него. Между собой они давно говорили о новом жильце колхоза. Приезд на лодке, побег из тюрьмы, поездка с пчеловодом в город были им известны. Они знали, что родителей у Вани здесь нет, и называли его в своих разговорах «партизанский сын». Еще больше интересовал их Гриша, лежавший в самаринской избе. Они видели, как его туда пронесли, и слышали, что он ранен, но где, кем и при каких обстоятельствах — это была тайна.

Некоторое время стояли молча, не решаясь заговорить.

— Вы что хотите разводить? Фруктовый сад? — начал Ваня. — Яблоки, груши, сливы, вишни?

На лицах появились улыбки. Переглянувшись, они продолжали молчать.

— Ну, чего вы, немые, что ли? Как твоя фамилия?

— Сазонов Иван, — охотно ответил светлоголовый голубоглазый паренек.

— Тезка, значит. Я тоже Иван.

— Ты из города приехал? — спросил Сазонов.

— Из города.

— На лодке?

— На лодке.

— Я знаю, где вашу лодку спрятали. В новой риге. А вы с тем вместе приехали?

— Вместе, — ответил Ваня, поняв, что вопрос касается Гриши.

— Его пулей ранило? — продолжал спрашивать Сазонов.

— Пулей.

— Вы на фронте были?

— Нет.

— Они партизанили, — уверенно сказал длинноногий парень, стоявший рядом с Сазоновым.

— Нет, мы не партизанили.

— А как же?

— Долго рассказывать, — уклонился Ваня. — Вы лучше скажите, что хотите сажать? Яблоки?

— У нас яблоки не родятся.

— Почему?

— Не знаю.

— А вы пробовали?

— Нет.

— Так чего же говоришь — не родятся?

— А так люди говорят. Яблоки зимы боятся, морозов. Если посадить, то сразу и померзнут.

— Чего ты мне басни рассказываешь! — сердито перебил его Ваня. — У меня дома маленький сад, но и то мы каждый год почти тонну яблок снимаем.

— Врешь! — удивленно сказал Сазонов. — Сколько же у тебя яблоней?

— Семь деревьев.

— Семь? — еще больше удивился Сазонов и прыснул смехом.

Остальные весело присоединились. Девочки, отвернувшись, сдержанно фыркали в кулаки. Этот смех рассердил Ваню.

— Чего смеешься? — резко сказал он.

— А чего ты врешь? — с угрозой в голосе спросил длинноногий. — Задаешься?

— Погоди, Вася, — остановил его Трофим, низенький коренастый мальчик. — Он верно говорит. Яблони у нас даже в лесу растут. Я сам знаю.

— Растут. А какие на них яблоки родятся? Кислятина, в рот не возьмешь, и твердые — не раскусишь.

— Потому что дикие, — сказал Ваня. — Никто за ними не ухаживает, навозом не удобряет.

— А разве яблоки тоже навозом удобряют?

— Ну ясно.

Вернулась учительница с тремя лопатами.

— Вот всё, что у нас нашлось.

— Пускай они из дому принесут, — сказал Ваня.

— Совершенно верно. Ребята, быстро сбегайте домой и принесите по лопате.

— А грабли не надо? — спросила одна из девочек.

— Нет.

— Надежда Алексеевна, он говорит, что у него семь яблонь растут. А с них тонну яблок собирают, — сказал Сазонов.

— Ну, и что же? Он хорошо дело знает. Яблони у него культурные. Так и должно быть.

— Неужели тонна?

— Они еще молодые. А когда подрастут, то и больше можно снимать, — горячо сказал Ваня, забыв, что яблони срублены.

— Вы его слушайте, ребята: Николай Павлович рассказывал, что он дело знает. Председателем мичуринского кружка был.

Когда ребята вернулись с лопатами, план работы был намечен.

Большая часть мальчиков и все девочки оставались с учительницей для разбивки участка и копания ям. Остальные должны были отправиться в лес за саженцами, о которых говорил Трофим.

Первую яму, шириной с метр, выкопал сам Ваня. Дерн и верхний слой земли он сложил направо, около ямы, а нижний, подпочвенный, налево.

— Землю нужно всегда так разделять, — объяснил он. — Вот эта земля плодородная. Тут перегною много, дерн, а эта пустая земля. Сейчас плодородную землю надо вниз сложить. В нее корни дерева лягут и сразу же себе питание найдут. А эту землю сверху наложить. Дерево надо сажать чуть выше, потому что земля осядет и сравняется… Ну это потом, когда будем сажать. Надежда Алексеевна, вы копайте, а мы пойдем в лес.

— Сколько же ям копать, товарищ Морозов?

— А сколько вам надо?

— Ну хорошо. Это мы сами решим. А для кустарников как нужно копать?

— Так же. Только вы лучше с ниткой ямы размечайте. Красивей, когда деревья ровно посажены, — посоветовал Ваня.

С группой самых боевых и знающих окрестный лес мальчиков Ваня отправился на поиски материала. Он решил, что если они не найдут диких яблонь, то накопают молодых рябин. Потом к ним можно будет привить груши.

— Слушай, где ты видел дикие яблони? — спросил он Трофима.

— Это далеко. За брусничником.

— У-у… километров пять, не мене, — подтвердил Сазонов.

— А много их там? — спросил Ваня.

— Да штуки три, что ли…

— А большие они?

— Большие.

— На руках не унести?

— Куда там на руках! Громадные.

— А все-таки мы сходим туда, — твердо сказал Ваня. — Там, наверно, и маленькие есть.

— Откуда им быть?

— Яблоки-то падают на землю? Падают. А в них семена.

— Это верно, — согласился Трофим.

— Сначала мальчики разыскали участок, где росло много молоденьких рябин. Пятерым ребятам Ваня поручил выкапывать деревца и носить в школу.

— Главное, чтобы корни не засохли. Смотрите, какие они тоненькие, как паутинки. Попадут на солнце, и готово. Много ли им надо? Как принесете — сразу землей забросайте. Понятно? — пояснил он на прощанье.

Иван Сазонов, длинноногий Вася, коренастый Трофим и такой же широкоплечий его брат Шурка пошли с Ваней за брусничник. Дорогу ребята знали хорошо, шли уверенно напрямик, без тропинок, местами обходя болота.

— Здесь грузди растут, — сказал Трофим на ходу.

— Они хитрые. Схоронятся под мохом, не скоро найдешь. А копнешь — целую корзину наломаешь.

— Я люблю белые собирать, — сказал Ваня.

— Боровики!.. В этом крае мало их, а туда на уграх… видимо-невидимо. Там сосны много и белый мох.

Постепенно разговорились. Ване нравились его спутники. Откровенно, без всякой хитрости они рассказывали о своей жизни, добродушно смеялись друг над другом. Чувствовалась между ними крепкая спайка.

«Дружные ребята», — подумал Ваня.

Когда в разговоре коснулись партизан, Ваня удивился осведомленности ребят. Они знали больше его. Васька выболтал один секрет, настороживший Ваню.

— Скоро самолет прилетит. Он радио партизанам привезет, а обратно раненого: заберет.

Ваня сделал вид, что эта новость ему известна.

— А откуда он прилетит, знаешь? — спросил он.

— Из Ленинграда. Откуда больше?

Сердце у мальчика забилось. Неужели Гришу отправят в Ленинград на самолете? Жаль расставаться с другом. Уедет Гриша, и Ваня останется совершенно один.

— Это еще, неизвестно, прилетит — не прилетит, — сказал он.

— Как неизвестно? Вчера ночью должен был прилететь. Костры на дальних лугах заготовили, — уверенно подтвердил Мишка. — Стойте! Здесь озеро, надо правей брать. Сейчас и придем.

Три громадных диких яблони росли рядом. По всему было видно, что попали они сюда не случайно. Кругом рос молодой лес. Раньше тут были пашни: кто-то здесь жил, трудился, а потом забросил место.

— А знаете что, ребята? Здесь жил какой-нибудь отшельник.

— Ну да, откуда ты знаешь?

— Смотрите, как старый лес растет. Квадратом. Тут он землю пахал.

— А дом-то где?

— Сгнил, наверно, или сгорел.

— Верно. А может, он клад где-нибудь зарыл. Они богатые были, отшельники. Надо поискать, — сказал Васька.

— Бросьте выдумывать. Клад! — передразнил Ваня. — Вот я клад уже нашел. Смотрите, сколько яблонь насеялось.

Дружно принялись за дело и за короткое время накопали тридцать пять молоденьких яблонек. От недостатка питания и обилия сорняков все яблони вытянулись, стволики у них были тонкие и вряд ли они выжили бы здесь.

Ребят охватил азарт. Они уже мечтали о громадном гаде при школе.

— Только яблок не дождаться, — с огорчением заметил Сазонов.

— Почему?

— Оборвут зелеными.

— Пускай попробуют. Мы дежурить станем по очереди и никого не пустим, — сказал Трофим.

— Сами караульные и оборвут, — возразил Сазонов.

— А горох в колхозе не обрывают.

— То горох, а то яблоки.

— Замолчи, — рассердился Трофим. — Ваня, а что если большие выкопать да свезти на лошадях? — предложил он, останавливаясь около старых яблонь.

— Нет. Вы лучше сделайте так, — посоветовал Ваня. — Осенью, когда яблоки созреют, соберите их, дайте им сгнить, а семечки выберите и посейте. Потом я вам подробно расскажу и покажу, как надо прививку делать.

Выкопанные деревья разделили поровну, перевязали, корни их завернули в сырой мох и, взвалив, на плечи, тронулись в обратный путь. Ваню освободили от ноши, и он взялся нести лопаты.

— Трофим, а у тебя отец сильный? — спросил Ваня.

— Отец не шибко. Дед здоровый был. Подковы ломал, как хворостинку. Дядя Митя у нас самый здоровый.

— А где он?

— Кто?

— Дядя Митя.

— В Красную Армию пошел.

Усталые, но довольные пришли ребята в село. Около школы уже стояли ровные ряды рябинок, а свежевырытые ямки в таком же порядке спускались к реке. Посадку отложили до утра, а принесенные яблоньки сложили в сарае, спрыснув мох водой. Ваня попрощался с новыми приятелями и отправился домой.

Прохора не было. На столе стояла кринка молока и лежал большой ломоть хлеба. Уже засыпая, Ваня спохватился, что не зашел навестить Гришу, но решил сделать это завтра.

Проснулся Ваня от резких толчков. Прохор сильно тряс его за плечо.

— Ваня, вставай скорей!

— Что такое?

— Поднимайся, дружок. Сейчас полетишь.

— Куда полечу? — с недоумением спросил Ваня.

— Давай, давай… Некогда, торопил его Прохор. — Боевая тревога! Некогда ждать. Какие у тебя вещи есть, всё забирай.

— Ничего у меня нет.

— Тем лучше.

Ваня начал понимать, что произошло какое-то важное событие, и заторопился.

— Самолет прилетел, — рассказывал Прохор уже на ходу. — Неделю ждали. Радиста нам прислали и станцию. Сейчас с Москвой будем говорить, как по телефону.

— Ну, а я-то зачем? — допытывался Ваня.

— Николай Павлович всё скажет. Иди, не отставай.

Ваня бежал вприпрыжку, спотыкаясь о кочки, камни. Шли прямо по полю, не разбирая дороги. За перелеском, на лугу горели костры и между ними черным силуэтом четко вырисовывался самолет.

Когда они подошли к самолету, Гриша, закутанный в тулуп, уже сидел в кабине.

— Долго вы копались! — встретил их Николай Павлович. — Ваня, я решил тебя с Гришей отправить. Делать тебе здесь нечего, а Грише нужен сопровождающий. Одним словом, лети, дружок. Вот тебе два письма. Это письмо официальное. Ты отдашь в штабе…

Николай Павлович подробно объяснил, что нужно делать, к кому обращаться.

— А это письмо к другу моего отца. Раньше он работал в Ботаническом саду. Разыщи его и передай письмо. Очень может быть, что ты у него устроишься работать. Не потеряй. Желаю тебе счастья. Война кончится, соберемся вместе…

Кто-то потряс Ванину руку, кто-то похлопал его по плечу, и крепкие руки подсадили в самолет. Из темноты подбросили Ване полушубок.

— Надевай. Холодно будет, — крикнул Прохор.

Затем мальчика привязали ремнями к сидению.

— Ваня, летим! — услышал он сбоку голос Гриши.

Хотелось ответить, но треск мотора заглушал слова.

Самолет покачнулся, начал слегка подпрыгивать и, подпрыгнув последний раз, вдруг пошел плавно. Костер мигал внизу. Над Ваней сияли крупные звезды.