Ленинград

Ваня шел по широкому проспекту города и на каждом шагу удивлялся. Какая масса каменных домов, и вся земля залита асфальтом. Рельсы. Проволока. Фонари. Вывески. На перекрестках улиц большие часы. Мальчика поражали масштабы. Раньше он много слышал о городе Ленина, но совсем другое дело — увидеть своими глазами то, что разглядывал когда-то на маленьких фотографиях. Блокада наложила тяжелый отпечаток на город, и Ваня понимал, что таких уродливых пристроек у витрин магазинов раньше не было. В одном доме помещается народу больше, чем на всей улице сто родного городка. Больше всего Ваню поразила Нева.

Речушка в его городе казалась маленьким ручейком по сравнению с этой громадной рекой. Правда, ему не понравился мертвый гранит набережных. Если бы на месте камня по берегам росли деревья и кустарники, это было бы приятней. Подстриженные деревья на площади Жертв революции удивили Ваню.

Он привык видеть естественные широкие раскидистые кроны и, глядя на эти шарообразные, хотя и запущенные деревья, думал: «Зачем это?»

Ваня возвращался из больницы, где лежал Гриша, и сделал большой крюк, чтобы посмотреть город. Обидно, что памятники были закрыты досками и засыпаны песком. Повернув голову, он неожиданно увидел дом с колоннами на втором этаже, который много раз попадался на фотографиях. Странно было видеть дом, очертания которого так хорошо знакомы. Словно встретил близкого человека.

Навстречу шел мужчина в форме железнодорожника. Ваня насторожился. Это был уже не первый железнодорожник, шагавший в этом направлении. В голове мелькнула смелая мысль: «А что если попытаться спросить об отце?» Как раз в это время его обогнала девушка в железнодорожной куртке. Ваня догнал ее и зашагал рядом.

— Скажите, пожалуйста, где здесь железнодорожная контора?

— Не знаю, мальчик, какую контору тебе надо. Здесь помещается Правление Октябрьской дороги.

— Видите ли, в чем дело. Мой отец работал машинистом, а во время наступления немцев уехал на паровозе в сторону Ленинграда.

Девушка оглядела Ваню с ног до головы и с улыбкой спросила:

— Ну так что?

— Где я могу справиться о нем?

— Зайди в отдел кадров.

Она свернула в подъезд большого серого здания. Ваня не отставал. Здесь его остановила дежурная.

— Ты куда?

— Мне надо по делу.

— Какое такое дело?

Ваня подробно рассказал, откуда приехал и что ему надо в Правлении дороги. Женщина стала расспрашивать о подробностях жизни в оккупированном городке, о партизанах, и только когда мальчик рассказал всё, что знал, пропустила наверх, указав номер комнаты, куда ему надо обратиться.

Надежда крепла. Если взрослые люди не видели ничего особенного в том, что он пытался разыскать отца, то, значит, это возможно. В конце темного коридора помещалась комната с указанным номером. Четыре женщины сидели над бумагами и писали.

— Тебе чего, мальчик?

Ваня сказал, зачем он пришел.

— У нас таких сведений нет. Нужно запрашивать Москву.

— Хорошо. Вы запросите, а я подожду, — наивно согласился Ваня.

Женщина с удивлением взглянула на него и, поняв, что он не шутит, рассмеялась.

— Ого, какой бойкий!

В этот момент дом вздрогнул, где-то недалеко ударил снаряд за ним другой, третий. Женщины переглянулись, но никакого страха на их лицах Ваня не увидел.

— Обстрел, Марья Васильевна.

— Слышу, не глухая.

— Опять, наверно, по трамвайной остановке.

Ваня уже успел заметить, что ленинградцы так привыкли к налетам авиации и обстрелам, что не обращали на них особого внимания. Больше всех тревожились милиционеры, дворники, на обязанности которых лежало заставлять жителей спускаться в бомбоубежища.

Снаряды рвались поблизости, дом поминутно вздрагивал, а женщины продолжали писать, как ни в чем не бывало.

— Как же мне быть? — спросил мальчик. — Меня партизаны на самолете сюда отправили.

Женщины бросили работы и окружили Ваню.

— Какие партизаны? Откуда ты приехал?

Женщины пригласили его за перегородку, усадили на стул, угостили чаем, не переставая задавать вопросы.

— А как же мне быть? — спросил снова Ваня, когда всё было рассказано.

— Ты насчет отца? Подожди, сейчас мы что-нибудь выясним. Как его фамилия?

— Морозов Степан Васильевич.

Высокая женщина записала на бумажке сведения и вышла из комнаты.

Обстрел кончился.

— А что ты думаешь здесь делать? — спросила пожилая.

— Не знаю. Учиться и работать.

— А где ты живешь?

— В общежитии.

— А кто тебе дает карточку?

Ваня замялся. В штабе его предупредили о военной тайне, и он боялся выболтать что-нибудь лишнее.

— Это военная тайна, — сказал он подумав.

Вернулась высокая.

— Вот какие дела, Ваня. Придется тебе сходить на Финляндский вокзал. Там ты можешь узнать об отце, если он здесь.

Она записала на бумажке, объяснив при этом, куда и к кому обратиться и как ехать до вокзала. Попрощавшись, Ваня вышел в коридор.

— Ну как дела, партизан? — спросила дежурная при выходе.

— Всё в порядке, — весело ответил мальчик.

— Нашел отца?

— Нет еще. Сейчас надо ехать на Финляндский вокзал.

— Ну счастливо!

Она сунула ему в карман пару лепешек.

— Держи, держи, не стесняйся.

На Финляндский вокзал в этот день Ваня не попал. Где-то был поврежден обстрелом путь, и трамвай пошел в обход. В вагоне было свободно. Ваня сел у окна и смотрел на мелькающие мимо него улицы, дома, каналы, мосты. Проехали большую площадь, всю перекопанную под огороды. Посредине ее расположилась зенитная батарея.

На остановке в вагон вошел невысокий старичок в больших очках и сел рядом с Ваней.

— Скажите, пожалуйста, как эта площадь называется? — вежливо обратился к нему Ваня.

— Раньше называлась Марсово Поле, а сейчас площадь Жертв революции, — охотно ответил сосед.

— А вот это памятник Суворову, — продолжал пояснять старичок, не дожидаясь вопроса.

Ваня с интересом слушал старичка. Тот постепенно увлекся и начал рассказывать любопытные подробности о событиях, связанных с местами, где они проезжали.

Проехав три остановки, старичок сказал:

— Сейчас будет площадь Льва Толстого. Ты знаешь, кто был Толстой?

— Понятно, знаю.

— Направо от площади будет Аптекарский остров, как назвали его еще при Петре. Он заложил там аптекарский огород. Сейчас на этом месте расположен Ботанический сад.

При этих словах Ваня встрепенулся.

— Значит, Ботанический сад тут близко. А у меня письмо туда есть…

Он вытащил сильно помятое письмо и направился к выходу.

— Спасибо вам, что сказали.

Трамвай затормозил на остановке, и Ваня вышел из вагона.

Спрашивая прохожих на каждом углу, он быстро дошел до входа в Ботанический сад. У ворот сидела пожилая женщина.

— Ты к кому, мальчик?

— Мне нужен Николай Иванович Курнаков. Я с письмом.

— Он в оранжерее, — сказала дежурная. — Я выпишу тебе пропуск.

Пока она писала, Ваня с бьющимся сердцем смотрел на дорожку, окаймленную узкими длинными клумбами, на которых уже распустились цветы. Слева, вдоль всей дорожки, помещалось низкое строение со стеклянной крышей, а справа рос крупный кустарник.

К воротам подошли двое. Один был в морской шинели и фуражке и говорил басом. Другой на ходу слушал, приложив ладонь к уху. Глаза у него были добрые, а на губах играла застенчивая улыбка. Разговор шел о какой-то выставке. Второй свернул в подъезд дома, а моряк подошел к Ване.

— Ты зачем сюда явился? — пробасил он строго.

— Я с письмом к Николаю Ивановичу, — испуганно сказал Ваня.

— С письмом? А ну, покажи!

Он взял протянутый конверт, повертел в руках и вернул назад.

— Смотри у меня! Чтобы ни-ни… Курить умеешь? — неожиданно спросил он всё тем же страшным басом.

— Нет.

— Ну то-то же, — погрозил он пальцем и ушел.

«Ну и голос!» — подумал Ваня: Он не понял, что значит «ни-ни» и «то-то же» и решил, что моряк шутил.

Получив пропуск и расспросив дорогу, Ваня направился на поиски Курнакова.

Под стеклянной крышей длинного строения он с удивлением увидел рассаду самых обыкновенных огурцов, лука, капусты. «Аптекарский огород», — вспомнил он разъяснение старичка. «Наверно, это новая капуста, лекарственная».

Строение заканчивалось аркой. Мальчик принял ее за ворота и, свернув, вышел на «северный двор». В конце виднелась высокая оранжерея с выбитыми стеклами. Поровнявшись с ней, он заметил через переплеты рам громадные папоротники, большие пальмы с толстыми мохнатыми стволами в зеленых кадках. Они стояли мертвые. Их засохшие листья беспомощно свисали до земли.

Разбитые стекла, поврежденные оранжереи, огромная воронка в саду дополняли картину.

Разве неясно, что тут случилось?

Немцы… немцы убили эти растения, разрушили оранжерею, бросили сюда бомбу. Потрясенный, смотрел он на огромные пальмы с засохшими листами. Кровную обиду за погубленное добро почувствовал здесь Ваня. Ведь это принадлежало ему, как и всем остальным гражданам страны. Он мог приходить сюда, знакомиться с растениями жарких стран, вести наблюдения, читать труды ученых, работающих здесь.

«Ну, ничего, — с каким-то упорством подумал Ваня, — всё оживет, и пальмы опять будут зеленеть. Обязательно будут…»

 

Ученый-садовод

Это было давно. До революции помещица приметила среди работающих у нее в саду способного крестьянского мальчика. Звали его Коля Курнаков. Он с большим старанием и охотой возился с цветами, деревьями, проводя целые дни на работе. Мальчика отправили учиться в Петербург. С тех пор Коля, затем Николай и, наконец, Николай Иванович Курнаков ни на один год не расставался с любимыми растениями. Громадный опыт и талант поставили его в ряды лучших садоводов мира.

Невысокий худощавый человек с острой бородкой держал в руке горшок с колючим пузатым кактусом и говорил стоявшей рядом девушке:

— Верхушку долой. Срез делай смелее. Хуже всего нерешительность. На него привьешь… — дальше следовало латинское название.

Увидя мальчика с письмом, садовод снял очки и острым, колючим взглядом смерил его с головы до ног.

— Ты что? — спросил он не совсем приветливо.

— Мне нужен Николай Иванович Курнаков.

— Я Курнаков. В чем дело?

— Вот письмо.

Николай Иванович взял письмо, снова надел очки, прочитал адрес и начал распечатывать.

— Что это оно смято так?

По мере того как он читал, складка на переносице расходилась, а когда прочитал и посмотрел поверх очков на Ваню, взгляд уже не колол.

— Вот какие у тебя дела! Жив, значит, Николаша. Ты посиди здесь на скамеечке или лучше погуляй, посмотри, пока я занят.

Ваня, обрадованный разрешением, медленно пошел вдоль оранжереи. Здесь всё зеленело. Сверху спускались оживающие орхидеи. Пошли в рост папоротники. Под стеклами правильными рядами укоренялись черенки и листочки самых различных растений.

Ваня еще не знал, для чего листочек бегонии воткнут во влажный песок, а когда выяснил, то это показалось чудом. Листочек выпустит корешки и разовьется в нормальное растение.

В стеклянных банках, в воде жили кружевные водоросли. Тут же свисали стебли знакомого растения — «бабьи сплетни» — и пышно разрослись герани. Замысловатая окраска бархатистых листьев бегоний поразила юного садовода.

Но то, что он видел, было только маленькой частью уцелевших от гибели коллекций. Наиболее полно здесь были представлены кактусы.

Потом Ваня узнал, что эти интересные растения были любимцами Курнакова и после взрыва бомбы он перетащил их в свою квартиру.

Как он умудрился разместить громадную коллекцию этих колючих цепких растений в крошечной, двухкомнатной, квартирке, невозможно понять. Он пережил страшную, голодную и холодную, зиму среди своих любимцев, без воды, без света, при ежедневной бомбежке и обстрелах, доведенный голодом до последней степени истощения. Выжил он, выжили и кактусы. Кто знает, может быть, любовь к растениям, нуждавшимся в его уходе, давала силы старику, и он победил смерть.

И вот сейчас в исправленной, застекленной оранжерее кактусы оправились и выбрасывали изумительно красивые цветы с нежным тонким запахом.

Ване казалось, что эти чудесные цветы Николай Иванович воткнул нарочно в толстое тело растений, чтобы хоть немного скрасить их уродство.

Около двери стоял совершенно непонятный кактус. Какие-то длинные корявые палки в палец толщиной, с длинными колючками. «Как засохшая лиана». В одном месте прилепился удлиненной формы бутон.

— Нравится? — раздался за спиной голос ученого-садовода.

— А как он называется?

— «Царица ночи». Тебе повезло. Через несколько дней она зацветет. Если хочешь, можно посмотреть.

— Хочу.

— Тем лучше. Мало кому приходится видеть этот цветок. Распускается он только ночью, часа на два, на три. Ну, идем ко мне. Сейчас обеденный перерыв. Нужно перекусить.

Они прошли через двор к дому и в последнем подъезде поднялись на второй этаж.

— Настя, вот я гостя привел, — сказал он жене.

Анастасия Федосеевна, пожилая женщина, была полной противоположностью мужу. Все движения, голос, манера говорить были мягкие, ласковые.

— Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста.

— Соловья баснями не кормят. Покорми-ка нас.

— Сейчас, Коля.

Она поставила третий прибор и принялась хлопотать у плиты. Николай Иванович закурил и сел к столу напротив мальчика.

— Значит, ты решил садоводом стать?

— Да.

— Хорошая профессия. Я сорок с лишним лет работаю и ни разу не пожалел. Что же ты делал у себя? На огороде копался или цветочки выращивал?

— Нет. Я плодовый сад с дедом разводил.

Ваня подробно начал говорить о любимом деле. Он увлекся, откровенно рассказал о всех своих мечтах.

Николай Иванович внимательно слушал, не сводя с него острого взгляда, не перебивая и не переспрашивая.

— Так… так, — говорил он иногда.

Перед Ваней уже стояла тарелка с супом.

— Ешь-ка, — сказал садовод. — У тебя, я смотрю, такой размах, что придется специальный институт для тебя организовать… Это ничего. Потом утрясется. Нужно только вперед двигаться, а не азы повторять. Есть у нас такие, извините за выражение, ученые. Вся их деятельность только в том и заключается, что они старое повторяют. Сколько тебе лет? — неожиданно спросил Николай Иванович.

Ваня ответил. Садовод прикинул что-то в голове и одобрительно покачал головой.

— Вы кушайте, пожалуйста, — сказала Анастасия Федосеевна, подвигая тарелку. — Не стесняйтесь!

После скромного обеда Николай Иванович собрался на работу, а Ваня решил поехать к себе.

— Где ты живешь?

— В общежитии.

— Ну, если хочешь, приезжай в любое время. Работу найдем. Общежитие у нас есть, столовая есть.

— Николай Иванович, а когда «царица ночи» будет цвести?

— В четверг ночью, — уверенно ответил садовод.

На другой день Ваня поехал справляться об отце.

В конторе начальника участка он разыскал нужную комнату и обратился к работающей там девушке. Она выслушала, спросила фамилию, имя, отчество и стала просматривать узкую книгу, водя пальцем сверху вниз.

— Морозова у нас нету, — пробормотала она.

— А вы посмотрите хорошенько, — попросил Ваня. — Я вас очень прошу. Это мой отец.

— Да нет же! У нас не числится.

Хотя Ваня и не имел твердой уверенности, что так просто найдет отца, но все-таки было обидно. Он потоптался за перегородкой, не зная, что делать.

— Кем работает твой отец? — спросила девушка.

— Машинистом.

— Так тебе в другом отделе надо справиться. Иди на второй этаж в личный стол.

В душе Вани снова загорелась надежда.

В личном столе службы тяги сидела тоже молодая и веселая девушка в ватнике. Она внимательно выслушала Ваню и, узнав, что он приехал от партизан, начала расспрашивать его. Ваня коротко отвечал, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения.

— Вы сначала скажите, где отца найти, — попросил он жалобно, видя, что вопросам любопытной девушки нет конца.

— Сейчас.

Она порылась в стопке и довольно быстро, заложив палец между карточками, вытащила одну.

— Морозов?

— Да, — с трудом от волнения выговорил мальчик.

— Степан Васильевич?

У Вани захватило дыхание.

— Правильно! Работает у нас машинистом.

— А где он?

— Это уж я не знаю. Сходи в депо, там спросишь.

— Большое вам спасибо, — с чувством сказал Ваня и вышел из комнаты.

«Нашел! Папа здесь! Теперь мы будем вместе», — радостно думал он, шагая по рельсам к депо.

Мальчик представил, как удивится и обрадуется отец. Он знал, что, несмотря на внешнюю суровость, отец его любил.

Ваня остановился около шипящего паровоза и с бьющимся сердцем заглянул в тамбур.

— Товарищ машинист, вы не знаете, где сейчас Морозов Степан Васильевич?

Черный от копоти, с большими усами человек выглянул из паровоза.

— Зачем тебе его?

— Я тоже Морозов. Я сын.

— Не ври… Его сын у немцев остался.

— Ну да. Я был у немцев, а вот сейчас приехал в Ленинград.

— Да чего ты мне пули заливаешь! Как ты мог проехать через фронт? Федька, смотри, у Морозова сын объявился, — крикнул он через плечо помощнику.

В дверях показалась такая же прокопченая фигура молодого парня.

Ваня обиделся и хотел уйти, но сдержал себя, чувствуя, что этот человек знает отца и может точно ответить, где его искать.

— Вы можете мне не верить, но я говорю правду, — серьезно сказал мальчик. — Какой смысл врать?

— Это верно. Особого смысла нет, — согласился машинист. — Да уж очень непонятно, как ты через фронт проскочил.

— На самолете.

— На самолете? — недоверчиво спросил машинист. Федька, слышал? Ребята нынче на самолете, как верхом на палочке, катаются. Только Морозова сейчас нет. Он на рейсе.

— А когда вернется? — разочарованно спросил Ваня.

— В четверг вечером либо в пятницу утром.

— А где он живет?

— Недалеко. Вон за депо черная крыша. Видишь?

— Вижу.

— В этом доме мы с ним и проживаем.

— Спасибо.

Ваня постоял в нерешительности, но, сообразив, что до возвращения отца здесь делать нечего, зашагал в город. «Навестить Гришу, а потом в Ботанический сад», — решил он.

Положение Трубачова резко изменилось. В Ленинграде мальчику сделали переливание крови, поили витаминами, и опасность миновала. Гриша начал быстро поправляться. Раньше он лежал спокойно, безразличный к своей судьбе, а теперь начал проявлять большой интерес ко всему, что рассказывал друг. Во время встреч нетерпеливо ворочался, раздражался по всякому поводу и ругал врачей за то, что они не разрешают ему даже подниматься с кровати.

Ваня сочувствовал другу и успокаивал его:

— Ты сначала вылечись. Это тебе только кажется, что ты здоров. А на самом деле у тебя еще дырка от пули не заросла. Небось больно, когда рукой ворочаешь?

— Ничего. Руку можно на повязку повесить.

— А куда ты торопишься?

— Я боюсь, что нас обратно отправят и не успею Ленинград посмотреть.

— Вот выдумал! В штабе дядька сказал, что нас можно в ремесленное училище устроить или на работу. Папа приедет, он всё сделает.

 

«Царица ночи»

Ленинград — город-фронт — стоял крепко. Невероятным, невиданным усилием воли держались герои-ленинградцы.

Сотни тяжелых снарядов летели в город и рвались на улицах. Вражеская авиация сбрасывала «пятисотки», воздушные торпеды и зажигалки.

Но, несмотря на это, работали заводы, выпуская снаряды фронту. И город готовился дать отпор врагу.

Весна пришла рано. Начались огородные работы, люди оправлялись от голодной и страшной зимы. Появились требования на цветы. Живые цветы, для живых людей: героям, выздоравливающим, юбилярам, раненым.

В Ботанический сад приходили люди всевозможных профессий, приезжали с официальными отношениями, за подписью и печатью, звонили по телефону…

Все требовали цветов, и добрейший человек, исполняющий обязанности директора, не мог никому отказать. Он всем сочувствовал, всем хотел доставить радость и, наложив резолюцию, отправлял просителей к Курнакову.

— Вы извините, но цветов у нас мало. Если у Николая Ивановича что-нибудь найдется, он даст.

Ботанический институт и сад — это научное учреждение, а не коммерческое садоводство. Но городу нужны были цветы и овощи, и Ботанический сад взялся за это дело.

Небольшой коллектив научных сотрудников, оставшихся в Ленинграде, выращивал рассаду, писал брошюры об огородах, организовывал выставку дикорастущих съедобных растений, сеял лекарственные травы, разводил грибницы шампиньонов и цветы.

Курнаков был очень занят. Из подвала выносили зимовавшие там коллекции роз. Высаживались луковицы, клубни. Торопились сеять, пикировать, резать, подвязывать… Людей нехватало. Опытных садовников почти не осталось, а молодые девушки, принятые весной, не справлялись с делом. Всем нужно было показать, научить. Везде требовался глаз опытного садовода.

А тут еще поток с просьбами о букетах.

Во второй половине оранжереи, на цементном столе были разложены пучки срезанных нарциссов, тюльпанов. Цветы везде: в лейках, в ведерках. Много роз, самых различных оттенков: от нежнобелого до темнобордового, почти черного. Они своевременно были выставлены на выгонку и сейчас спасают положение.

Анастасия Федосеевна разбирала цветы и заготовляла букеты. Ваня устроился пикировать крошечные кариопсисы, или, иначе, «угольки в огне». Он пришел сегодня пораньше, чтобы помочь Николаю Ивановичу и, дождавшись ночи, посмотреть на цветение кактуса.

В стеклянную дверь вошли три девушки с запиской.

— Нам нужен Николай Иванович Курнаков.

— Подождите здесь. Он скоро придет. Вы, наверно, за цветами?

— Да. Вот записка от директора.

Николай Иванович пришел хмурый, усталый. Он на ногах с пяти часов утра и к тому же нездоров. Сказывается голодная зима и возраст.

— Вам что?

Он взял протянутую записку, надел очки, прочел и нахмурился еще больше.

— Откуда я наберу столько цветов? — проворчал он. — Кому эти цветы?

— Нашему профессору. Завтра исполняется двадцать пять лет его работы.

— Вы студентки?

— Да. Ваши соседи. Из медицинского института.

Николай Иванович спрятал записку в папку и, обратившись к жене, сказал:

— Настя, собери букетик. Около института всё срезала?

— Всё.

— А за пальмовой оранжереей?

— Там вчера уж ничего не осталось.

— Ну, тогда из этих…

Анастасия Федосеевна принялась за букет, а Николай Иванович занялся журналом. Ему приходилось вести учет, записи, выписывать пропуска.

— Какой красивый цветок! Как он называется? — спросила студентка, подходя к работающей женщине.

Ваня заметил, как садовод свирепо посмотрел поверх очков на девушку, и не понял, почему он рассердился.

— А этот как называется? — спросила другая, нюхая непахнувший цветок.

Николай Иванович поднял голову и резко сказал:

— Не мешайте работать. Отойдите в сторону. Встаньте сюда к двери и ждите.

Девушки смутились, покраснели и молча отошли к двери.

Когда букет был сделан и они ушли, Ваня робко спросил:

— Николай Иванович, за что вы на них рассердились?

— Ну как же!.. Молодые девушки, студентки, а названий самых простых цветов не знают. Позор!

Ваня понял вспышку старика.

Николаю Ивановичу было обидно за студенток. Ему хотелось, чтобы все любили и знали цветы.

Вчера Ваня наблюдал другое. Пришла просто одетая пожилая женщина, и Николай Иванович охотно показал ей всё, что имелось в оранжереях, а на прощанье дал с собой ценные экземпляры растений. Сначала мальчик думал, что это какая-то знаменитость, но, как потом узнал, это была самая обыкновенная женщина, служившая счетоводом в сберкассе.

«Почему он так относился к ней?» Анастасия Федосеевна объяснила, что эта женщина — большая любительница цветов. Она прекрасно разбирается в тонкостях садоводства и перед войной подарила Ботаническому саду несколько экземпляров редких растений, выращенных ею из семян.

Целый день Ваня работал в оранжерее. Мальчик чувствовал, что, наблюдая за работой садовода, он многому учится. Николай Иванович на слова скуповат и предпочитал показывать, как и что нужно делать, а Ваня уж сам додумывался, почему именно так, а не иначе.

Растения, в особенности рассаду, Николай Иванович не баловал. Они росли у него в предельно суровой обстановке, какую только могли выдержать. Рассада, высаженная в грунт, была крепкой, закаленной, быстро прирастала и пышно развивалась.

Поступать на постоянную работу в сад Ваня не решался. Не сегодня-завтра он должен увидеть отца, и следовало посоветоваться с ним.

Как-то вечером Ваня с Курнаковым возвращались домой.

По дороге повстречалась невысокая женщина. Она поздоровалась с Николаем Ивановичем и, задержав на «одну минуту», что-то долго рассказывала.

— Кто это вас остановил? — спросил Ваня, когда садовод с запозданием пришел домой.

— Это кандидат биологических наук Щеглова. Она сейчас проводит любопытный опыт. Ты слышал что-нибудь о растениях короткого дня?

Ваня насторожился. Он немножко слышал об этом раньше, но точно себе не представлял и очень интересовался.

Курнаков неторопливо объяснил Ване.

— Ты ведь знаешь, что надземная часть растения днем на свету тянет соки из земли. Когда усвоенного материала окажется в избытке, растение цветет и приносит плоды. Это днем, а корни растения развиваются ночью. Но во время длинного дня и «белых ночей» верхняя часть растения пышно развивается и корни едва успевают подавать наверх соки. Запасов для строения цветка нехватает, и поэтому многие растения у нас не цветут. Приходится создавать для них искусственно укороченный день. Это делается просто. Растения закрывают ящиком на четырнадцать-пятнадцать часов в сутки.

Разные растения по-разному относятся к такому укороченному дню. Редиска, например, вырастает до трехсот граммов, но не цветет. Белая акация никогда не цвела под Ленинградом, но стоило ей дать короткий день, и у нее появились душистые цветы.

Мальчик слушал садовода с разинутым ртом: Этот рассказ был для него целым открытием. Захотелось сейчас же приняться за опыты. Построить ящики вроде парников, с плотно закрывающимся верхом, посеять различные семена и установить короткий день: в 8 часов утра открывать, в 6 часов вечера закрывать. Морковь может вырасти до двух килограммов, брюква до пяти, а редька… — страшно подумать, — фантазия разыгралась.

Нет. Он не зря избрал этот путь. Когда-то он мечтал стать моряком, путешественником и открывать необитаемые острова. Но сейчас все острова открыты и занесены на карту. А в садоводстве? Сколько неисследованных вопросов, тем, загадок. Были бы желание, терпение да настойчивость.

— Пробуй и доказывай, — советовал Курнаков Ване. — Никогда не опускай руки при неудаче. Проверяй и начинай всё сначала.

Они с увлечением проговорили до позднего вечера.

У Николая Ивановича не было детей, и старик обрадовался появлению любознательного мальчика. Он увидел в нём свои черты и сочувствовал ему всей душой.

— Как бы нам не опоздать! — спохватился садовод, когда раздался звон часов.

Оделись и вышли во двор. Было сравнительно светло. Приближались белые ночи. В саду распевали соловьи.

Курнаков открыл двери оранжереи и вошел внутрь. Освещая дорогу электрическим фонариком, он прошел в конец и направил луч на бутон.

— Смотри. Уже раскололся по краям. Пришли как раз во-время.

«Царица ночи» собиралась раскрыть цветок. С полчаса они стояли около кактуса и с волнением наблюдали, как верхние темные лепестки бутона силятся оторваться от вершины.

Вдруг раздался легкий хлопок, и раскрылся прекрасный белый цветок. Всё большое помещение оранжереи наполнилось тонким нежным ароматом. Казалось, что цветок светится.

Зачарованный, с широко открытыми глазами, Ваня застыл перед кактусом.

— Стоит ночь не поспать? — спросил довольный садовод.

Николай Иванович заторопился. На полке лежала приготовленная днем пыльца какого-то кактуса.

— Свети, Ванюша.

Он передал мальчику фонарь и тонкой кисточкой опылил цветок.

— Который раз пробую…

«Что происходит с ним на родине в часы цветения? Какие пчелы вылетают ночью на этот аромат? Куда уносят они пыльцу?» — думал Ваня.

— Ну, посмотрел? Теперь идем. Скоро начнет вянуть.

— Николай Иванович, я хочу посмотреть, как он закроется.

— Это долгая история. Надо спать. Завтра работы много. Главное мы видели.

С сожалением вышел Ваня из оранжереи. Стрельба зениток сразу вернула Ваню к действительности.

 

Отец

Степан Васильевич, вернувшись из рейса, отдыхал. В дверь постучали сначала робко, потом смелей.

— Кто там еще? — сердито спросил машинист. — Поспать не дадут. Входите!

Дверь открылась. На пороге стоял улыбающийся мальчик. Степан Васильевич вскочил и сел на кровати.

— Ванюшка!

— Я, папа.

— Сынок! Откуда ты?

— Я на самолете прилетел. Здравствуй, папа.

Он подбежал к отцу, и тот, обняв, привлёк его к себе…

— Да как же ты через фронт прошел?

— Да я на самолете…

— Вырос-то… Давно приехал?

— Давно.

— Фу ты, какая история! Очухаться не могу.

— Как живешь, папа?

— Как я живу?.. Обыкновенно. Вы-то там как? Все живы?

— Живы. Дедушка ничего, только видеть хуже стал, а мама здорова.

— Вот и не знаю, что спросить, — засмеялся отец. — Садись, Ваня. Я ведь тогда за тобой прибегал домой.

— Знаю. Когда я на станцию вернулся, ты уже уехал.

— Чаем тебя угощать, что ли?

— Не хочу, папа. Я поел.

— Где ты кормишься? Где ночуешь?

Ваня коротко рассказал, как он устроился, где живет и что делает. Рассказал о знакомстве с Курнаковым, о предложении поступить на работу в Ботанический сад.

— Сад свой пока оставь. Не до сада теперь, сынок, — сказал отец. — Сейчас только самая война начинается. Людей на железной дороге нехватает, а работы по горло. Будешь работать со мной. Сегодня же сходим в контору. Насчет Гриши тоже поговорим. Долго он еще лечиться будет?

— Скоро выпишут.

— Тем лучше. Вместе и держитесь около меня.

Ваня не возражал. Он понимал, что отец прав. Время военное, и каждый должен искать такое место, откуда он может сильней бить по врагу. Железная дорога — как армия на передовой линии.

— Надо, сначала немцев разбить и чтоб вдребезги. Чтобы не поднимались больше.

— А примут меня? — нерешительно спросил Ваня.

— Почему не примут? Ты не малолетний. Недельку-другую поездишь и в помощники вытащу.

Первый раз Ваня так долго и задушевно говорил с отцом. Степан Васильевич рассказал, как он провел состав через линию окружения и попал в Ленинград. Как приходится ездить и под бомбежкой, и под обстрелами. Вспомнил голодную зиму.

Ваня передал всю историю гибели сада и собаки. Рассказал об освобождении арестованных и бегстве к партизанам на лодке.

Незаметно подошло время обеда, и Степан Васильевич повел Ваню в столовую.

— Ешь, сынок. Ты, наверно, давно не угощался такими конфетами. Теперь мы с тобой заживем. Душа за вас болела. Чего только не передумал.

В каждом жесте, в сдержанной улыбке чувствовалось, как был рад этот суровый человек появлению сына. Сейчас, как никогда, Ваня понял, что отец любит и гордится им.

— Степан! У тебя сын объявился, — сказал высокий человек с усами, подходя к столику.

— Точно! Вот он.

— Он и есть. А я думал шутит. Неужели правда, через фронт на самолете перемахнул?

— Он у меня никогда не врет.

— Молодец! Твой характер, значит. Ты проскочил, и он за тобой. Машинистом будешь? — спросил он мальчика.

— Буду.

— Ну что ж, давай, давай.

Подошли другие сослуживцы. Ване опять пришлось рассказывать о немцах, о партизанах и отвечать на вопросы.

Особенно интересовали всех партизаны.

— А ведь это нам большая помощь, товарищи. Это хорошо, что в тылу у фрицев партизаны действуют…

— Поезда под откос летят. Хорошо-о-о…

— Никогда бы не ожидал от Николая Павловича такой прыти, — сказал отец. — Начальник партизанского отряда!

— А кто он такой?

— Директором школы был. Коммунист. Ребятишек учил.

Вдруг от сильного удара подпрыгнула посуда на столе и зазвенели стекла.

— Опять фрицы развлекаются, — сказал усатый машинист, когда с треском разорвался снаряд.

— И нам скучать не дают.

После второго удара у Вани побежали по спине мурашки. Захотелось куда-то бежать, прятаться, но, посмотрев на лица сидевших кругом рабочих, он стал успокаиваться.

Радио прекратило передачу. Голос диктора сообщил, что район подвергается артиллерийскому обстрелу и населению следует укрыться.

— Это он депо наше нащупывает, — сказал отец.

— Говорят, что лучше всего прятаться там, куда он стреляет, — поднимаясь со стула, заметил черный от копоти и блестящий от масла рабочий с седой бородкой. — Пойду в депо.

Взрывы скоро стали утихать и потом совсем прекратились. Артиллерийский налет кончился, но прерванный разговор не клеился, и постепенно все разошлись.

— Ну пойдем, сынок, к начальнику.

— Уже сегодня?

— А чего ждать!

Прием Вани на работу был оформлен в один день. Уже под вечер Ваня расстался с отцом, пообещав пораньше с утра перебраться к нему в комнатушку.

С вокзала он проехал в Ботанический сад и рассказал Николаю Ивановичу о встрече с отцом и новом повороте в его жизни.

— Желаю успеха! — сказал садовод. — Для сравнения поработай и на паровозе. Проверишь, куда больше душа тянет. А меня не забывай. Парень ты хороший, а главное — у тебя чутье есть.

— Какое чутье? — спросил Ваня.

— Чутье садовода. Это ведь чувство особое. Растение понимать надо. С одного взгляда определить, что ему нужно. Почему, например, листья желтеют? Может, сухо? Может, нехватает азота или болезнь какая?

— Это практика.

— Практика практикой, а без чутья всё равно ничего не выйдет.

Поблагодарив Курнаковых за гостеприимство, Ваня отправился в штаб за документами, а потом в общежитие.

Лет десять тому назад Анна Алексеевна пришла к мужу на вокзал с маленьким сыном. Ваня с испугом таращил глаза на «щипящий дом с трубой», цепляясь за юбку матери. Вдруг рядом стоявший паровоз пронзительно засвистел и так испугал малыша, что он чуть не заболел. С тех пор у Вани осталась неприязнь к паровозу. Он не любил и побаивался этой громадной и сложной машины.

За это лето, под руководством отца, Ваня подробно изучил паровоз, и тот оказался послушным и совсем не таким сложным, каким выглядел со стороны.

А все-таки душа мальчика не лежала к паровозу.

С Гришей получилось иначе. Выписавшись из госпиталя, он перебрался к Морозовым. На другой день пошел на паровоз, и с этого дня решилось его будущее. Он влюбился в машину и ни о чем другом не хотел думать.

Степан Васильевич, видя такое рвение, охотно занимался с мальчиком и со временем начал ему давать сложные поручения при разборке и чистке отдельных частей паровоза.

Горько было сознавать отцу, что из сына не выходит хорошего машиниста. Он всячески пытался пробудить в нем любовь к машине, но ничего не помогало. Ваня внимательно слушал, послушно выполнял задания, безропотно не сходил с паровоза по неделям, как и отец, но думал о другом.

Перед глазами мальчика стояли любимые яблони.

Правда знакомство с техникой ему очень пригодилось. Он придумал и сделал в мастерской очень простую и удобную машинку для прививок и усовершенствовал распылитель.

В конце концов Степан Васильевич махнул рукой и всё внимание перенес на Гришу. Из Трубачова вырастал такой помощник, о каком можно было только мечтать.

В короткие перерывы в труде, которые были у Вани, он приходил в Ботанический сад и каждый раз узнавал что-нибудь новое.

 

Домой

Время шло быстро.

В январе 1943 года войска Ленинградского фронта прорвали блокаду.

Цепляясь за каждый бугорок, сжигая за собой деревни, города, взрывая мосты, разрушая дороги, отступали немцы. Каждый вечер с волнением слушал Ваня Сталинские приказы. Русская земля очищалась от захватчиков. Фронт приближался к родному городку. Уже где-то на подступах к нему шли ожесточенные бои.

Наконец залпы салюта в Москве известили, что и родной город Вани в числе освобожденных.

На другой же день он отправил письмо матери и деду.

За годы войны Ваня сильно вырос. Теперь это был не мальчик, а стройный юноша, и посторонние, обращаясь к нему, говорили: молодой человек.

Трубачов изменился и вытянулся еще больше. Над верхней губой появился темный пушок и голос погрубел. Пушок он немедленно сбрил, чтобы скорей вырастали настоящие усы, а басить старался на низких нотах, до хрипоты сжимая горло.

— Чего ты бубнишь? Говорил бы своим голосом, — сказал Ваня.

— Я своим и говорю. У меня теперь голос переменился.

— От курения.

— При чем тут курение? По возрасту.

Паровоз стоял в депо на продувке. Отец ушел в контору, поручив ребятам разборку и смазку.

— Ты слышал, что нас на южную дорогу перебросят? — спросил Ваня.

— Знаю.

— Как же быть?

— А что?

— Я хочу домой поехать.

— Успеем. Война кончится, тогда и поедем.

— Гриша, там бои были, — продолжал Ваня, не слушая приятеля. — Я письмо отправил, ответа всё нет…

— Тебе, наверно, свой сорт посмотреть хочется. Сознайся.

— Да, хочется.

— Значит, ты садоводом будешь, — сказал Гриша и безнадежно махнул рукой. — Не понимаю я тебя.

— Что об этом спорить. У тебя свой путь, а у меня свой.

— Спорить нечего, верно, — согласился Гриша. — А домой тебя Степан Васильевич не пустит.

— Пустит. Он за маму и деда тоже беспокоится. Если бы знать, что они живы… — с грустью закончил Ваня.

Гриша пристально посмотрел на друга, вздохнул и тихо пробасил:

— Ладно. Я постараюсь уговорить Степана Васильевича. Заодно узнаешь, как моя мать. Денег ей отвезешь.

Они заговорили о том, как лучше уговорить отца и какой предлог придумать для начальника, чтобы Ваню не задерживали.

Но всё произошло иначе. Вернувшись из конторы, Степан Васильевич подошел к сыну и взъерошил ему волосы.

— Ну, Иван, тебе бы надо к матери поехать, — сказал он. — Мне, конечно, сейчас нельзя, а тебе разрешили.

— А мы только что с Гришей говорили, папа…

— Парень ты большой, не потеряешься. Где на паровозе, где пешком; доберешься.

— Доберусь, папа.

— А ты, Григорий, со мной на паровозе остаешься, помощником.

— Мы с вами на паровозе и домой вернемся, Степан Васильевич! — сказал Гриша.

— Тоже верно.

Сборы были недолгие. Получив отпускное удостоверение, паек на две недели вперед и уложив свои вещи в чемоданчик, Ваня зашел в депо попрощаться с отцом. Тот неловко обнял сына и уколол небритой щекой лоб.

Гриша пошел провожать приятеля до вокзала.

— Ребят увидишь… Вовка сейчас вырос, наверно, с телеграфный столб. Приветы не забудь передать. Николаю Павловичу, если встретишь, скажи от меня «спасибо».

Оба чувствовали, что расстаются надолго и неизвестно, что будет у них впереди.

— Ваня, ты сразу зайди к матери. Если надо, — помоги. Просто не верится, что скоро ты дома будешь. Яблочков заготовь к нашему приезду.

— Гриша, а вдруг моя «партизанка» нынче зацветет? — сказал мечтательно Ваня.

— Какая партизанка?

— Разве я тебе не говорил?

— Дождешься от тебя.

— Я хочу новый сорт назвать «партизанкой».

— Хорошее название. Ты мне напиши, если зацветет. Вместе лазали прививать. Если бы тогда мы не полезли в монастырский сад, не работал бы я на паровозе и вообще… всё бы иначе случилось.

— Да, всё было бы иначе… — с грустью сказал Ваня.

— Знаешь, Ваня, а нас скоро на юг перебросят. Что тебе привезти?

— Набери косточек алычи и пришли с кем-нибудь.

— А что это такое?

— Алыча? Это вроде сливы. Она в диком виде растет. Спросишь там. Запомни только название.

— А зачем она тебе?

— Это хороший подвой для слив.

— Значит, ты собираешься сад разводить?

— А ты думал я в игрушки играю? Теперь я окончательно решил. Ну, ладно. Давай попрощаемся.

Они крепко пожали друг другу руки и разошлись.

* * *

Черные трубы вместо домов. Сбитые верхушки деревьев. Проволочные заграждения. Траншеи, окопы. Перекопанная снарядами земля. Перевернутые машины, повозки около дорог. Сгоревшие танки, скелеты самолетов.

«Неужели так везде? — думал Ваня, глядя из окна вагона. — Или это только около железной дороги?»

И чем ближе он подъезжал к родному городу, тем свежей кругом были раны, нанесенные фашистами. На всё это больно было смотреть, и росла ненависть к захватчикам.

Ваня доехал до станции, на которой кончалось пассажирское движение. До родного города было еще далеко. Ваня пошел выяснять, как пробираться дальше.

Ему повезло. На запасном пути стоял товарный состав. Машинист оказался приветливым, разговорчивым человеком. Узнав, что Ваня из Ленинграда пробирается домой, да еще по профессии помощник машиниста, он сам предложил ему забраться на паровоз.

И снова перед глазами потянулись страшные картины разрушений.

На большой узловой станции Ваня сошел с паровоза. Отсюда поезд сворачивал в сторону. Нужно было искать другой состав.

От железнодорожников он узнал, что впереди восстанавливается взорванный мост и прямого сообщения с его городом нет.

Что делать? До дома оставалось еще семьдесят километров. Расспросив дорогу, он вышел на шоссе и зашагал пешком. Надежда на то, что его натопит какая-нибудь машина и подвезет, сразу пропала. Шоссе было сильно искалечено, а в низких местах покрыто густым слоем грязи. Вряд ли тут могли ходить машины.

«В час пройду четыре километра», — думал Ваня. — За сутки, с отдыхом — тридцать. Значит, дня через три — дома».

Маленький чемоданчик скоро дал себя знать. В нем лежали книги, и тяжесть их с непривычки быстро оттянула руки. Пришлось выломать палку, просунуть в ручку и перекинуть чемодан через плечо. Стало удобней.

Часа через четыре Ваня решил остановиться на отдых и перекусить. Наметив сухой бугорок, он хотел уже свернуть с дороги, как сзади послышался рокот мотора.

«Неужели машина?»

Скоро показался грузовик. Он несся на большой скорости, раскидывая по сторонам потоки грязи и подпрыгивая на ухабах. Видно, за рулем сидел водитель — отчаянная голова.

Ваня поднял руку, но шофер даже не взглянул на него. Юноша едва успел перескочить через канаву. Задержись он на пару секунд, и грязь окатила бы его с ног до головы.

С грустью проводил он взглядом удаляющийся пустой грузовик и направился к поваленному дереву.

Кругом была весна. Пробивалась веселая травка. Из-под сучьев вылезла крупная жужелица, тщательно обследовала Ванин ботинок и направилась на поиски пищи.

Неподалеку росли несколько кустов ивы, сплошь покрытые пушистыми шишечками. «На иву можно прививать черенки фруктовых деревьев, но плоды их будут без семечек, — вспомнил он не то слышанную, не то прочитанную где-то фразу. — Надо попробовать. Может быть, это шутка, но проверить надо. А на рябине груша хорошо живет».

В Ботаническом институте один сотрудник посоветовал ему прививать яблони на ольху и утверждал, что это хороший подвой. Ваня отнесся к совету недоверчиво, но запомнил. «Надо всё попробовать. Нельзя отвергать не проверив. А вдруг окажется, что яблоня на ольхе или груша на иве привьются и будут давать плоды? Какие возможности тогда открываются! Леса — сады».

Отдохнув и закусив, Ваня отправился дальше. Скоро он заметил впереди застрявшую на дороге машину и прибавил шагу.

Грузовик сидел прочно. Задние колеса по самую ось утонули в грязи и при малейшей попытке двинуться с места быстро крутились, выбрасывая струю грязи и залезая всё глубже в яму.

Шофер, выбившись из сил, сел на подножку. Его руки, лицо, колени, грудь, даже спина были покрыты кусками грязи.

— Здравствуйте! — приветливо сказал Ваня, подходя к шоферу.

— Вот видишь… сел, — ответил тот. — Главное, цепи не взял, дурень.

— А вы куда едете?

Шофер назвал город.

— Я тоже туда иду, — радостно сказал Ваня.

— Пешком?

— Ну ясно.

— Да, по такой дороге пешком скорей доберешься.

— А чего вы сидите?

— Горючее кончилось.

— В машине?

— Да нет… Из меня весь пар вышел. Видишь, пеной покрылся. У тебя нет ли чего-нибудь пожевать?

— Есть.

Ваня вытащил из мешка кусок хлеба, полил на него, растопившееся в баночке масло и дал водителю.

Не обращая внимания на перемазанные в грязи руки, шофер с жадностью начал есть.

— Вот спасибо. С вечера, понимаешь, не жевал. А курева нет?

— Я не курю.

— Жаль.

Закусив, он снова принялся за дело. Сзади колес отгребал грязь, а Ваня забрасывал яму камнями, палками и всем, что находил твердого поблизости. Через полчаса шофер сел в кабинку, завел мотор и дал задний ход. Колеса сделали несколько оборотов на месте, и вдруг, за что-то зацепившись, медленно вылезли наверх. Яма, заплывая грязью, оказалась под кузовом.

— Легкая у тебя рука, — сказал шофер. — Теперь надо какое-нибудь бревнышко.

Они разошлись в разные стороны. Ваня сделал большой крюк, но ничего подходящего не нашел. Всё, что было, он перетаскал раньше.

— Эге-ге-е!

Ваня услышал крик, и побежал к водителю. Тот стоял над грудой толстых жердей, заготовленных недавно.

— Это подойдет. Забирай.

Они притащили несколько жердей и положили под задние колеса.

— Эх! Покурить бы теперь.

Он выворотил карман и вытряхнул на ладонь скопившийся мусор.

— Нет, лучше мох, — сказал он после раздумья и выбросил крошки. — Залезай, дружок.

Ваня положил свой багаж в кузов и забрался в кабинку.

Благополучно переехав по жердям яму, шофер прибавил ходу и понесся вперед. Машину подбрасывало, кидало из стороны в сторону, водитель с трудом удерживал руль, но хода не сбавлял.

Ваня понял, что иначе ехать нельзя. При нормальной скорости в первой же выбоине колеса забуксуют, а при таком ходе машина по инерции сама выскакивала из ям.

Если с ними ничего не случится и они опять не завязнут, вечером он будет дома. От этой мысли радостно и тревожно сжалось сердце.

 

Встреча

Груды кирпичей. Камни фундаментов. Черные трубы. Редко где уцелели один-два дома.

Со страхом и недоумением смотрел Ваня по сторонам и не верил своим глазам. С трудом и только по памяти узнавал он родные места, где вырос, учился.

Давно ли здесь стояла школа, а сейчас развалины. Тут был магазин. Там райсовет…

Все уничтожила злая воля врага.

— Подожди, — сказал юноша, тронув водителя за плечо. — Я приехал.

Машина остановилась как раз на перекрестке. Отсюда был виден их дом, но Ваня боялся взглянуть в переулок.

— Легкая у тебя рука, дружок, — сказал шофер. — Наверно, в жизни здорово везет. Верно?

— Не знаю…

— А вот помяни мое слово… Я сразу заметил. Как ты в машину сел, так словно после ремонта пошла…

Ваня посмотрел в переулок и уже не слышал, о чем дальше, говорил спутник.

«Дома нет. Что там произошло? Разбомбили? Сожгли? Что стало с матерью, дедом? Убиты? Угнаны в Германию?»

Плохо соображая, он попрощался с водителем. Тот, по выражению лица, понял, что с попутчиком случилось неладное, и долго смотрел, как юноша нетвердой походкой поплелся в переулок.

Вот здесь стоял дом. Сейчас остался только фундамент. Даже труба, и та свалилась. Изгородки нет. Вместо сарая ровное место. В конце сада уцелела баня.

«А что если…» — Ваня быстро прошел через сад, не обращая внимания на низкие сильные кроны яблонь, отросшие за последние два года, и остановился перед дверью бани.

Справа от двери лежали свежие щепки и приготовлены дрова. Слева стояли два бочонка с водой, в которых мокли прутья.

Осторожно открыв дверь, он разглядел в предбаннике столик с посудой. На стене висели полотенце и какая-то одежда.

Оставив чемодан и мешок, он сделал два шага и открыл следующую дверь. В полумраке бани он увидел постланную на полке постель. В углу сидел дед и плел корзину.

— Анна, принеси-ка мне прутьев, — сказал он, подняв голову. — Где ты столько времени пропадала?

У Вани больно кольнуло в сердце и к горлу подкатил комок.

Дед его не видел.

— Дедушка, это я… — глухо сказал он.

Старик откинулся в угол, словно его ударили по лбу, но, сейчас же овладев собой, медленно поднялся.

— Кто там пришел?

Ваня подошел к деду и взял его за руку.

— Здравствуй, дед, — сказал он, глотая слезы. — Это я… Ванюшка… Не узнал?

— Ваня… Вот и приехал! Дождался я тебя, голубчик. Узнал, внучек, узнал… Да видишь, вот… Совсем плохо вижу.

Он привлек к себе внука и погладил по голове.

— Как немцев прогнали, так всё поджидал.

— Ну и хорошо. Дождался.

— Теперь дождался… Какой ты стал большой… Мать не узнает.

— А где она?

— На работе. Скоро вернется. Садись, Ванюша, рядышком.

— Что ты делаешь?

— Да вот со скуки корзинки плету. Володя мне прутьев заготовил, вот и плету.

— Ты совсем не видишь, дедушка?

— Плохо, Ванюша. Как дом сгорел, с той поры и ослабли глаза. Да ничего. Ты теперь моим глазам подмога. Дождался тебя, ну и хорошо. Садись да выкладывай, что за это время видел да узнал.

Они сели на скамейку, куда Ваня раньше прятался от пара в бане.

— Про Степана ничего не слышал?

— Я нашел его, дедушка.

— Да что ты!..

Ваня коротко рассказал, где он разыскал отца и как работал с ним последние годы.

— Машинистом не стал? — лукаво спросил старик.

— Нет, дедушка, это я работал, чтобы армии помогать, а в свободное время учился садоводству. Много книг прочитал…

Лицо старика просветлело. Он внимательно слушал рассказ внука про Курнакова, Ботанический сад.

— Я знал… Я знал, что ты не свернешь. Погоди-ка… Посиди тут.

Дед встал и вышел на улицу. Минут через пятнадцать он вернулся с тремя крупными яблоками.

— Нарочно для тебя хранил. Отведай-ка.

Ваня взял яблоки. С виду они походили на перевернутую грушу светложелтого цвета. Понюхал. Легкий аромат лимона.

— Ешь, Ваня, — сказал с улыбкой старик.

— Жалко. Они, наверно, хорошие. Надо бы семечки посеять.

— Посеем. Насчет семечек ты не хлопочи. У Володи их фунта полтора припасено. Он тебя тоже ждет.

— Вовка жив! — обрадовался Ваня.

— Живой и невредимый. Аля Горелова к ним перебралась после пожара. Вместе и садовничают. Да ты ешь…

Ваня откусил яблоко. Сразу стало понятно нетерпение садовода. Такого вкусного яблока он никогда не едал. Сочное, сладкое, с легким кваском и каким-то особым, ни с чем несравнимым привкусом.

— Вот это да-а… — вырвалось восклицание у юноши. — Где ты его взял, дед?

— Это Володина работа.

Ваня с горечью подумал: «Неужели Володя вывел новый сорт и перегнал его?»

— Хорошо яблочко-то? — продолжал дед. — Нашли мы его в монастырском саду. Срезали пару черенков, да на наши веточки и привили. Теперь дело за тобой. Размножай сколько надо. Видел, какой сад у нас?

— Нет.

— Из поросли вывели. Крепкие, низенькие, широкие. Осенью, хотя и немного, но яблоки были. Для первого раза ничего.

— Дедушка, а как монастырский сад?

— Никак, Ваня. Пустое место. Ни одного дерева не осталось. Там сильный бой был. Немцев в монастыре окружили и дали им жару «катюши».

— А Леденцова поймали, дед?

— Нет. Он в скорости, как ты к партизанам попал, куда-то уехал. Ни слуху, ни духу. Николай Павлович им шибко интересовался.

— А что с Николаем Павловичем?

— Ничего… всё в порядке. Сейчас он председатель райсовета. Дельный человек. Город собирается по-новому восстанавливать… Чтобы при каждом доме сад был. Про тебя спрашивал.

Тяжелое чувство, охватившее Ваню, когда он ехал по городу и встретился с дедом, постепенно проходило. На смену вырастало другое, бодрое: «Люди есть. Все хотят работать. Нужно скорей залечивать раны и восстанавливать город. Впереди у него много интересного дела. Его ждали и, вероятно, считают, что он не даром прожил два с лишним года в Ленинграде».

— А что с Гришей? Поправился? — спросил дед.

— Давно поправился. Он с папой остался. Садовода из него не выйдет, дедушка. Он скоро машинистом будет и ничего другого не признает.

— Такая, значит, линия в жизни, — сказал дед.

Разговаривая в темноте, они не слышали, как пришла мать. Бесшумно открылась дверь, и Ваня услышал дорогой голос.

— Ваня… ты?

— Я, мама.

Она быстро подошла к сыну и остановилась. Приход ее был так неожидан, что сначала Ваня растерялся.

Очень сдержанна была Анна Алексеевна, но тут не выдержала. Со стоном она обхватила его шею руками.

— Живой!

Прижимаясь щекой к груди сына, она долго вздрагивала от глухих рыданий.

Обняв мать, Ваня гладил ее рукой по спине, плакал и тихо бормотал:

— Мама… мамочка… мама…

Успокоившись, она села против него на табуретку, и Ваня почувствовал ее шершавую руку на своей щеке.

— Приехал сынок. Цел и невредим? Говори прямо.

— Цел, мамочка. Ни одной царапинки. — И Ваня опять рассказывал о себе, о встрече с отцом, об этих годах, прожитых в разлуке.

Мать слушала, и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Когда Ваня кончил говорить, она была не в силах сдержать радости.

— И муж жив, и сын вернулся, — сказала она и опять расплакалась.

— Сколько же я тебя не видела! Мы с дедом верили, что ты вернешься, что отец жив, что всё будет хорошо…

Она гладила сына по щеке и говорила тихим, ласковым голосом:

— Вот теперь опять заживем. А это всё время словно в могиле пролежали.

— Ты бы, Анна, насчет чайку сообразила, — сказал дед. — Парень с дороги, голодный.

— И то верно, — спохватилась мать.

— Я тебе помогу, мама.

— Нечего там помогать! — ревниво удержал дед. — Наговоритесь еще.

Мать ушла в предбанник, оставив дверь открытой. Зажгла коптилку и принялась растапливать плиту. Красные отблески пламени мелькали на радостном лице Анны, но Ваня чуть не ахнул, увидев, как постарела мать. Ваня встал и подошел к открытой двери.

— Ванюшка! — с радостным удивлением воскликнула Анна. — Голубчик ты мой…

— Ну, что там случилось? — нетерпеливо спросил дед.

— Вырос-то как!

— А ты думала он меньше стал?

Смеясь и утирая слезы, Анна хлопотала у плиты.

Чайник закипел. Ваня развязал мешок и выложил продукты.

— Чего это у тебя? — спросил дед.

— Гостинцев вам привез. Чаю, сахару.

— Какого чаю?

Дед был опять полон сил, энергии, интереса ко всему, даже к мелочам.

— Грузинский чай высшего сорта, дедушка, — сказал Ваня. — Две пачечки привез, сто граммов.

— Грузинский чай? Это хорошо. Давно не пил настоящего чайку.

— Колотого сахару немного осталось. Масло в баночке. Здесь крупа в кульке, — продолжал пояснять Ваня, перекладывая продукты на лавку. — В чемодане книг много.

— Почитаешь?

— Конечно, почитаем. Книги всё по садоводству.

Ваня расстегнул ворот рубахи, вытащил пузатый мешочек и вынул из него две пачки денег. Одна была толстая, другая потоньше.

— Мама, а что, Гришина мать жива?

— Трубачова? Убита, Ваня. И дом сгорел, и сама убита. Много людей погибло. Молодых в Германию угнали.

Подумав, Ваня спрятал тонкую пачку обратно в мешок.

— Денег привез, дедушка. Тут папин заработок и мой.

— И твой? Слышишь, дед? Внук зарабатывать начал, — с гордостью сказала Анна.

— Слышу, не глухой. Он и раньше зарабатывал.

Ваня подошел к деду, сел рядом и тихо, но твердо сказал:

— Всё решено, дедушка. Торопился я сюда за тем, чтобы весну не прозевать. Разведем такой сад, какой тебе и во сне не снился.

— Ну, значит, и говорить больше не о чем, — сказал довольный старик. — Так тому и быть.

 

Жизнь начинается

Много погибло дорогих людей, потеряно имущество, сгорели дома… Казалось, что нет утешения народному горю. Но пришла родная армия, и радость освобождения высушила слезы.

Город начинал новую жизнь. Большинство людей жили в землянках, но уже возили лес, стучали топоры, расчищались развалины, и никто не жаловался на тесноту и сырость.

Рано утром, под руку с дедом, Ваня осмотрел сад. Все яблони раскинули широкую крону. Ветки густо росли во все стороны. Некоторые следовало подрезать. Дед не заметил, как они загустели, а Володя не всё еще понимал.

— Это вот «славянка», — сказал дед. — Здесь привита та… которую вчера ел.

— Я вижу, дедушка, — сказал Ваня, издали заметив привитые ветки.

Дед нашел ветку с прививкой и провел по ней пальцами.

— Ничего. Хорошо прижилась. Нынче пойдет в рост по-настоящему. Конечно, ты бы лучше привил.

— А зачем на «славянку» привили?

— Боялся, что дички пойдут. На «боровинке» «малиновку» привили… Да, кажется, на все яблони черенков насадили. Всё, что в монастыре получше нашлось, всё сюда притащили. Теперь у тебя большой выбор всяких сортов. Летние есть и зимние.

— Питомник заложим, дед.

— Делай, Ванюша, а Володю в компанию возьми. Он парень старательный, помощником будет.

— Ну, раз ты хвалишь, то, наверно, хороший.

— Дом надо ставить, Ваня, — сказал дед, словно прочитал его мысли.

— Дом подождет, дедушка. В первую очередь надо сад, ну и огород, конечно. Весну не упустить. Сегодня я схожу по делам, а завтра за лопату. Продукты для армии нужны и нам надо. А дом от нас не уйдет.

— Пускай по-твоему. Ты теперь старший, — согласился дед, усаживаясь на перевернутый ящик.

Он закрыл глаза и с удовольствием подставил солнцу высохшее, покрытое мелкими морщинами лицо.

Ваня отправился в райсовет повидать Николая Павловича. Там он встретил знакомых, но никто не узнал его.

Николай Павлович сбрил бороду и походил на прежнего учителя. Ване показалось, что он только стал ниже ростом и шире в плечах.

— Вам что, молодой человек? — спросил он, не узнав Ваню.

— Я к вам с просьбой, товарищ председатель, — начал Ваня, сдерживая улыбку и стараясь не глядеть в глаза учителя. — Мне нужен участок земли под сад. Хочу заниматься научной работой. Новые сорта фруктовых деревьев выводить…

Николай Павлович пристальнее посмотрел на знакомые черты юноши, когда тот заговорил о саде. И сразу узнал его, но продолжал делать вид, что не узнает Морозова.

— Хорошее дело. А сколько же тебе нужно земли?

— Я думаю, с гектар…

— Ого! Не знаю, полагается ли по закону столько земли?

— А почему не полагается? У Мичурина было больше.

— Ну, а если полагается, то пиши заявление. Какой же ты институт кончил? — лукаво спросил юношу Николай Павлович.

Ваня смутился.

— А если я не окончил института, значит, не могу заниматься опытной работой?

— Ну, для того, чтобы заниматься исследованием, надо иметь знания, — наставительно сказал председатель.

— Могут же быть самоучки, как Мичурин, — упрямо сказал Ваня.

— Напиши в заявлении, что ты опытник-садовод, вернулся в родной город и хочешь работать по выведению новых сортов фруктовых деревьев. Напиши, что обещаешь восстановить кружок юных мичуринцев в школе и продолжать с ними занятия….

— Вы меня узнали, Николай Павлович? — смущенно сказал Ваня.

— Ну, ясно, узнал. Здравствуй!

Они крепко пожали друг другу руки.

Посетители нервничали. В комнате председателя больше часа сидел юноша. Нетерпеливее всех была учительница, из колхоза «Путь Ильича». Она поминутно смотрела на часы и возмущалась.

— Куда это годится? Я тороплюсь, а он сидит и не считается с другими. Меня лошадь ждет.

— Ну, лошадь, наверно, не торопится.

— Я не сказала, что лошадь торопится. Я тороплюсь.

— Все мы торопимся.

Не выдержав, она заглянула в комнату.

— Николай Павлович, вы долго будете заняты?

— Проходите, Надежда Алексеевна, — приветливо пригласил председатель. — Садитесь.

Учительница покосилась на юношу и села на предложенный стул.

— Как ваш сад поживает? — спросил председатель.

Неожиданный вопрос смутил молодую женщину. Она ждала вопросов о школе, о колхозе, о подготовке к посевной кампании, и вдруг сад.

— Какой сад?

— Школьный сад, который весной сорок второго года садили.

— Ах этот! Ничего, растет.

Вернулся шеф. Придется ему, пожалуй, отчет давать.

— Я ничего не понимаю, Николай Павлович. Какой шеф? Какой отчет?

— Помните мальчика Ваню Морозова? Он помогал нам пересаживать деревья.

— Ну, конечно, помню.

— Вот он.

— Неужели! Вы тот мальчик? — удивилась учительница. — Очень приятно. Я помню, как вы тогда на самолете улетели, и молодежь вас помнит. А сад ваш растет…

Она рассказала, как школьники любят свой сад и ухаживают за ним. Каждую весну они производят новые посадки деревьев, кустов. Многие завели садики у своих домов. Беда в том, что никто толком не знает, что нужно делать дальше. Нет руководителя, который бы показал, как обрезать, прививать, кормить.

— Вот тебе и официальная должность при райсовете, — сказал Николай Павлович. — Районный садовник-инструктор. Вот и раскачивай народ. Широкое поле деятельности.

— А питомник?

— Одно другому не мешает. Закладывай питомники во всех колхозах. Мы поможем. Особое постановление вынесем.

— Надо подумать, Николай Павлович.

— Ну, думай и решай. Заявление завтра принеси. Землю для опытов мы тебе дадим.

Окрыленный, вышел Ваня из райсовета. «Надо разводить сады, — думал он. — Пускай весь город будет в яблонях, вишнях. После войны жизнь расцветет еще лучше, красивей, зажиточней.

Сколько у него дела теперь! Ведь его жизнь только начинается. Он один может вырастить пять-шесть поколений плодовых деревьев. А это много. Это сотни новых сортов и миллионы саженцев. А ведь разводить сады будет не он один. Трудно представить площадь земли, которую можно будет засадить плодовыми деревьями, выращенными многими руками. Но это не главное. Питомник и размножение он хотел бы поручить другим, а самому хочется заняться опытами.

Южные сорта вымерзают на севере. Опыт Мичурина, когда у него погибла в одну зиму громадная коллекция деревьев, отпугнул садоводов. Но сам же Мичурин и нашел путь продвижения хороших южных сортов на север. Для этого надо скрещивать южные сорта с морозоустойчивыми. Есть и другие пути, о которых узнали недавно.

Вот короткий день. Что если посеять семена южных сортов и воспитать сеянцы на коротком дне? Осенью дать им короткий день, чтобы сократить сокодвижение и приучать дерево заканчивать рост раньше. К зиме соки оттекут вниз и летний прирост одервенеет, успеет подготовиться к морозам».

Эта мысль давно не давала покоя юноше, и он решил непременно проделать этот опыт.

Размечтавшись, Ваня не заметил, как дошел до окраины города, где жил Володя Журавлев. На месте дома оказалась ровная, уже расчищенная площадка. Сбоку земельного участка, из небольшого холма торчала круглая железная труба.

Володя с двумя женщинами копался в огороде. В одной из них Ваня узнал его мать, а другая? «Да ведь это Аля Горелова», — вспомнил Ваня.

— Вовка! Телеграфный столб! Ты еще вырос! — крикнул Ваня.

Бросив лопату, Володя подбежал к приятелю, обнял его и поднял на воздух.

— Ванюшка! Друг, приехал!

Он опустил его на землю и хлопнул по плечу. Ваня сейчас же дал сдачу. Так они стояли некоторое время, смеясь и звонко хлопая друг друга по плечу.

— Вернулся, садоводишко!

— «Вовка не сломайся»!

— Партизан!

— Пожарная каланча!

Подошли мать с Алей и тоже начали радостно смеяться.

Журавлевы жили в землянке, переделанной из бомбоубежища. Она была достаточно просторна и даже уютна. Пол выстлан досками, стены завешаны газетами.

— Печку сам сложил… пол, крышу. Вообще строителем стал, — похвастался Володя. — Мама, вы тут чайку вскипятите, а мы пойдем на огород.

Он вытащил Ваню из землянки и, обняв, повел к грядкам.

— Я тебя действительно ждал. Как-то не очень клеится без тебя. Уверенности у меня мало. А работать хочется… Я ведь тоже решил садоводством всерьез заняться. Одобряешь?

— Конечно, одобряю. Будешь районным садоводом-инструктором. На твоих ходулях только километры и отмеривать, из колхоза в колхоз путешествовать и учить сады разводить.

Они остановились против большой грядки. С первого взгляда Ваня оценил труд приятеля. Высокой щетиной росли на грядке сеянцы яблонь, вишни и сливы. Было их тут около тысячи штук и все в возрасте второго года. В июле можно прививать.

— Смотри, сколько!..

— Молодец, Вовка!

— Это и для тебя подготовил. Мы с Лукичом так и решили, что прививать ты сам будешь.

— Вот спасибо… Тут много материала.

— Что собрал, все посеял.

— Молодчина. Не ожидал.

— У меня в песке много семян лежит.

— Пора сеять.

— Тебя ждал. Думал, если не приедешь, — сам посею.

— Да-а, брат. Не знал я, что столько работы сделано. Боялся, что год потеряю, а сейчас выходит — два выиграно, — сказал Ваня с довольной улыбкой. — Сколько их тут?

— Тысяча двести с гаком.

— Хорошо. На будущий год можно мичуринский сад в городе заложить на месте монастырского. Ну, хвастай еще чем-нибудь.

— Больше нечем. Прививать немного научился.

— Это я видел.

— Вот и всё. Говорю, что тебя ждал. Возьми меня в помощники. Силы много, работы не боюсь…

Они засмеялись, довольные друг другом. Обоим стало ясно, что впереди у них совместная дружная, увлекательная работа.

Где-то далеко загудел паровоз.

— Слышал? — подняв палец кверху, сказал Володя. — Давно не свистел. Интересно, откуда он взялся. Неужели мост построили?

— А ты знаешь, Трубач машинистом стал.

— Неужели?

— С отцом работает и больше знать ничего не хочет.

— Ну и хорошо.

— Пойдем ко мне. Я книг привез… Заодно и семена захватим.

— Дельно. Я как раз собирался к Лукичу.

Отказавшись от чая, они взяли ящик с сырым песком, где были семена, и отправились к Морозовым.

 

«Партизанка»

Истосковался Ваня по земле. С восхода до заката он копался в ней. Была возможность вспахать, но он отклонил это предложение.

Грядки для яблонь он сам перекопал на два штыка и положил старого, перепревшего навоза. Мать по линейке пробороздила рядки и разложила семена по штуке, строго придерживаясь шахматного порядка.

Покончив с яблонями, Ваня принялся за огород.

Каждый вечер приходил Володя помогать и учиться. Дед не сидел без дела и всё время находил себе какую-нибудь работу. Точил садовые ножи, лопаты, плел корзины.

Трудно было с семенами. Картошки оказалось всего мешок.

— Надо покупать картошку, — вздохнула мать.

— Не надо. Этой картошки хватит, — сказал Ваня, высыпая клубни на пол.

— Сколько ее осталось? — спросил дед.

— Мешок, да и тот неполный.

— Мало. Надо в деревню ехать.

— Дедушка, этой картошки хватит гектар засадить, — уверенно сказал Ваня.

— Смеешься.

— Нет, не смеюсь. Конечно, возни много. Зря вы верхушки не срезали.

— Объясни, Ваня, — спросил Володя.

Завтра с утра в ящике засыплем ее землей. Она выгонит ростки. Эти ростки обломаем и посадим их. Затем клубни разрежем на две, на три части. Готовь, мама, только золы. Так мы половину земли засадим. В июне срежем черенки: и опять посадим. Черенки очень быстро прирастут и пустят корни. Поняли?

— Что-то ты мудришь, — недоверчиво сказал дед. — Ну, делай, как знаешь. Ты хозяин. Не зря у Курнакова-то учился.

— Жаль, что она у нас смешанная, — продолжал Ваня. — Сейчас разводят много хороших сортов. Я вот привез три клубня одного сорта. Размножим, — сказал он и достал из чемодана три картофелины розоватого цвета с шершавой кожей.

— А чем он хорош, Ваня? — спросила мать, разглядывая клубни.

— Во первых, вкусная и урожайная. Прекрасно сохраняется и устойчивая против болезней.

— У нас тоже есть хорошая картошка. Белая. Осталась она, Анна? — спросил дед.

— Немного есть.

— Если картошка хорошая, надо ее отдельно отобрать. Испытаем и сравним. А на будущую весну семена посеем и свои сорта выведем. Это дело не сложное.

— Разве картошку можно семенами посеять? — удивилась мать.

— Можно, мама. Картошка цветет, и плоды у нее бывают. Видала зелененькие яблочки вроде помидор? Это и есть плоды.

— Так почему же их не сеют?

— Возни много. Надо рассаду с марта выращивать, пересаживать. В первый год клубни вырастут маленькие, и только на следующий год можно сделать отбор.

— Слышишь, Анна? В Ленинграде времени даром не терял, — сказал дед. — Как лекции читает.

Ваня достал из чемодана мешочек с бумажными конвертиками и выложил их на стол.

— Это огородные семена. Чистосортные. Мне Курнаков за работу дал, — с гордостью сказал Ваня. — Капусты… смотрите сколько. Номер первый. Колхозница. Московская поздняя. Брюссельская. Савойская. Кольраби. Вальватьевская. Белорусская. Слава Грибовская. Слава Энгойзейна. Красная. Каширка… Горохи. Репы. Моркови. Свеклы. Редьки. Огурцы. Тыквы. И всё разные. Самые лучшие сорта, каких здесь и не видали никогда.

— Что же ты с ними делать будешь, Ванюша? — спросила мать.

— Некоторые нынче посеем, а остальные на будущий год. Их мало, мама. По три, пять штучек. Вот скороспелые помидоры. Завтра их надо посеять в ящик.

— Опоздали, Ваня, — сказал дед.

— Нет. Это скороспелые. В августе созреют. Будем красные с куста снимать.

— Чудеса в решете.

— Их недавно вывели на Грибовской станции. Там вообще чудеса делают. Если бы я огородную специальность выбрал, обязательно туда поехал бы учиться.

— Тебе надо в Мичуринск поехать, — сказал дед.

— Кончится война, — поеду. Володя, мне одному не справиться. Давай разделим. Ты возьми на себя горохи, бобы и крестоцветные: репы, редьки, редиски. А ты, мама, возьми морковки, салаты, свеклы, петрушку. А я буду садить тыквы, огурцы, кабачки и помидоры. Каждый будет заботиться о своих культурах: поливать, полоть, рыхлить…

— Это правильно, — с удовольствием согласился Володя.

С огородом покончили быстро и удачно. Посевы попали как раз под дождь. Несколько дней Ваня был занят в саду. Обрезка яблонь, перекопка, закладка, хлопоты об опытном земельном участке — всё это отнимало много времени, и юноша со дня на день откладывал посещение «партизанки». Хотелось, к тому же, дождаться времени цветения. С другой стороны, удерживала тревога за яблоню. «Если она погибла, то пусть я узнаю поздней», — думал он.

В питомнике дружно вылезали из земли сеянцы. Яблони в саду раскрыли почки и готовились к цветению. Сильные ростки картошки прижились и пошли в рост, а разрезанные клубни пробивали корку земли новыми ростками.

Однажды утром Ваня увидел на яблонях несколько распустившихся цветов. Много бутонов собиралось раскрыться в этот же день.

«Пойду, — решил он. — Больше ждать нельзя». Позавтракав, он взял лопату и, сделав вид, что идет к Володе, направился в лес. Почему-то сейчас ему не хотелось рассказывать о «партизанке». Придет время, и он откроет всем свою тайну и даже покажет яблоко.

С этой яблоней у Вани были связаны мечты детства, лучшие надежды. В памяти юноши промелькнуло многое из того, что было пережито. Большое яблоко «антоши», опыленное лесным красным дичком. Круглые, полные семена. Гибель всех ее сестер. Муфта. Мичуринский кружок. Монастырский сад. «Где-то сейчас Маша Ермакова и другие ребята?» Подвал и подземный ход. Леденцов. Немцы и гибель всего, что было так дорого. Черенки. Расстрел. Партизаны. Школьный сад. Ночной полет. Ленинград. Ботанический сад…

Дорогу пересекала широкая просека, идущая к оврагу. Раньше ее не было. У Вани тревожно забилось сердце. «Неужели яблоня погибла и новый сорт потерян навсегда?» В монастырском саду он не нашел даже места, где росла «антоновка», на которую было привито три черенка. Вся земля была изрыта снарядами, а вывороченные и сломанные деревья жители увезли на дрова. Лес был переполнен птичьим гомоном. Ваня вышел на середину просеки.

«Кажется, я зря испугался», — подумал он и ускорил шаги. Так и есть. Заросшая тропинка сворачивала в лес. Овраг близко. Издали Ваня увидел яблоню в белорозовом наряде цветов: Казалось, что она сама приближалась к нему. Не сдерживая охватившего волнения, он побежал навстречу.

— Ну, вот и я вернулся, — сказал он, тяжело дыша. — Ты жива и здорова?

Все прививки превратились в большие ветки, сплошь усыпанные цветами.

Ликующая радость забурлила в душе Вани.

— Цветет! — крикнул он во все горло. — Моя «партизанка» цветет!

Он был один-на-один с любимым деревцом и, не стесняясь, начал отплясывать вокруг него какой-то бурный танец. Потом он подошел вплотную к яблоне и цветущими ветками начал гладить себя по щекам.

— А я всё время о тебе думал. Сколько раз во сне видел! Как ты выросла!.. «Партизанка»! Тебе, наверно, скучно здесь! Вот потерпи до июля, и я перенесу твои глазки в сад. Какие-то у тебя яблоки, будут? Хорошие, вкусные, большие, да?

Яблоня молчала. Когда-то в детстве он умел разговаривать с деревьями. Неужели теперь забыл их язык?

Часа четыре провозился Ваня со своей яблоней. Окопал. Набрал старых листьев и обложил кругом. К вечеру вернулся домой сильно уставший, но счастливый.

 

Новый сорт

Время летело незаметно. Питомник, опытный участок, огород требовали внимания и, ухода. Работать приходилось с утра до позднего вечера. Ваня даже похудел.

Каждое воскресенье он уходил в лес навестить «партизанку». На ней завязалось много круглых плодов, но он оставил только девятнадцать штук, а все остальные оборвал, чтобы они не отнимали много соков и дали оставшимся хорошо развиться.

Яблоки заметно росли и меняли форму, делаясь продолговатыми. Но кожица их оставалась зеленой, и это несколько смущало садовода.

Приближалось время прививок. На Володиных грядках Ваня заметил пятнадцать сеянцев с сильным ростом, с крупными бархатистыми листьями. Эти растения обещали быть хорошими, культурными яблонями, и на них он решил перенести свою «партизанку». Он знал, что молодой сорт-помесь очень восприимчив и легко поддается чужому влиянию. Если его привить на плохой дичок, то плоды молодого сорта могут ухудшиться, а если на культурный сеянец или в крону хорошего сорта на своих корнях, то они могут заметно улучшиться. Так же можно увеличить морозостойкость или изменить вкус яблок.

Глазки «партизанки» Ваня врезал под кору пятнадцати отобранных сеянцев у самой корневой шейки.

— А что это за сорт ты привил? — поинтересовался Володя.

Ваня не подготовился к ответу, смутился, но сейчас же нашелся:

— Это?.. Как тебе сказать?.. Это опыт. Нашел в лесу дичок и хочу попробовать, как он будет себя вести на культурной яблоне. Переродится или нет?

— Любопытный опыт.

— Всегда прививают культурную яблоню на дичок, а я хочу наоборот. Эти сеянцы явно хорошие и должны сильно влиять на подвой.

Ничего не подозревая, Володя внимательно слушал выдумку друга и, как всегда, соглашался.

Вечером, вернувшись домой, Ваня застал посыльного в военной форме и встревоженную мать.

— Ванюша, тебе повестку принесли, — глухо сказала она, показывая глазами на пришедшего.

— Вы Морозов Иван Степанович? — спросил тот.

— Я.

— Распишитесь и получите.

Ваня расписался в книге и получил сложенную вдвое и заклеенную повестку. Когда посыльный ушел, он быстро разорвал ее и прочитал.

— Ну что? — спросила мать.

— Не понимаю. Следователь Андреев вызывает меня завтра утром в качестве свидетеля.

На следующее утро ровно в девять часов Ваню пропустили в кабинет следователя Андреева. Это оказался приветливый немолодой человек в больших роговых очках.

— Садитесь, пожалуйста. Я вызвал вас по одному делу, к которому вы имеете некоторое отношение, — вежливо начал он. — Но сначала разрешите записать имя, отчество, фамилию, год рождения…

Записав нужные для протокола сведения, следователь уставился на Ваню и спросил:

— Вы знаете Леденцова Валентина?

— Знаю.

— Вот о нем-то я и попрошу вас рассказать как можно подробнее.

Перед глазами юноши отчетливо встали мрачные дни оккупации. Надо было рассказывать о самом тяжелом.

Ваня передал всё, что было известно ему о предателе.

Следователь пристально посмотрел на юношу.

— Кажется, был еще случай? — спросил он.

Ваня замялся. Стоит ли рассказывать историю с порубкой сада и убийством собаки?

— Был еще случай, но не знаю, стоит ли говорить о нем…

— Говорите, говорите. Всё, что знаете.

Выслушав взволнованный рассказ, следователь почесал переносицу.

— Это очень важно. Он, видите ли, утверждает, что работал у немцев переводчиком по принуждению, и запирается.

— Разве он?.. — начал Ваня.

— Он жив и здоров… и находится у нас.

Суд над Леденцовым состоялся через две недели. Когда читали приговор, в зале стояла такая тишина, что казалось, люди перестали дышать.

…«К смертной казни через повешение».

Это было справедливое возмездие за измену Родине.

* * *

Через несколько дней Ваня пошел в лес навестить свою «партизанку».

Приближаясь к дереву, он издали заметил резкую перемену. Яблоки были красные и сильно увеличились.

— Вот какая ты хитрая! Потихоньку покраснела и молчит, — ласково сказал он.

На душе стало тепло и уютно.

Он долго любовался крупными красными плодами, затем снял одно яблоко, надрезал поперек, разломил и от радости притопнул.

— Молодец! Ай да «партизаночка»!

Мякоть внутри была малиново-розового цвета. Семечки не созрели, а значит, и цвет мякоти должен еще сгуститься. От отца она унаследовала цвет, а значит, и морозоустойчивость, от матери — величину. О вкусе и аромате судить было еще рано, тем более, что вкус может измениться в следующие годы. Но уже сейчас, сквозь сильную кислоту, чувствовалась сладость. Сочная крепкая мякоть обещала хорошую лёжкость и позднюю поспеваемость.

«Что еще нужно сделать, чтобы улучшить сорт? — думал Ваня. — В первые годы плодоношения нужно особенно внимательно относиться к питомцу. В первые годы садовод может изменить величину, вкус, урожайность, повысить морозоустойчивость и даже повлиять на сроки созревания».

Что делать с «партизанкой»? Дичок-отец, на котором она росла, конечно, может повлиять в плохую сторону, но Ваня уже перенес глазки на пятнадцать хороших сеянцев.

Он вспомнил крепкое коренастое деревцо, каким оно росло под окном на своих корнях, и вздохнул. Вот бы опять перевести ее на свои корни! А почему нет? Попытка не пытка. Укоренить черенок трудно, но можно попробовать сделать отводок.

Он внимательно осмотрел яблоню. Нижняя ветка, свободная от плодов, на южной стороне раскинулась близко от земли и выбросила сильный прирост. Руками Ваня разгреб под ней влажную землю. Дальнейшая работа была несложной. Он срезал на коре ветки кольцо и нагнул ветку так, что часть ее, с обрезанной корой, оказалась в ямке, а верх торчал над землей. Низ пришпилил к земле рогулькой, а верх привязал к кольцу. Теперь осталось забросать ямку рыхлой, питательной землей и полить.

* * *

Советская Армия наступала. На юге она уже перешла старую границу и била немцев, освобождая славянские страны. На севере очищала Литву, Эстонию и Латвию. На западе гнала фашистов по немецкой земле.

— Теперь немцам капут! Фертих! Дофертились. Теперь наших не остановить… Хребет сломали фашистам, — радостно говорил дед. Он вспоминал тяжелые годы оккупации. — Нас за людей не считали. Хотел бы я посмотреть на нашего коменданта. Где он сейчас кур ворует? Это ничего, что мы в бане живем. Пускай! Я согласен еще три года так жить, но чтобы им дали как следует. Так дали, чтоб… на веки вечные охоту к войне отбить.

За окном затарахтела телега. Скоро послышались шаги и стук в дверь. Вошел низенький широкоплечий парень с хлыстом в руке.

— Морозов тут живет? — спросил он.

— Я Морозов, — ответил дед.

— Нет. Мне бы помоложе, который садовод.

— Ваня, к тебе.

Ваня лежал на полке с газетой, отдыхал после работы. Сегодня он выкопал и перетаскал в яму больше тонны картофеля.

— Что случилось? — сказал он, спускаясь вниз.

— Письмо привез. Не признаешь меня? — спросил парень, вынимая из фуражки письмо.

— Нет.

— А я узнал. Мишку Карасева из колхоза «Путь Ильича» не помнишь? Ну, который за яблонями с тобой ходил.

— Ну, ну… помню. А где он?

— Вот он, я… — усмехнулся парень.

— Здравствуй, Миша. Ты здорово изменился.

— Конечно, подрос.

— Как живешь?

— Ничего, живем. Нынче в армию пойду. Немцев доколачивать. Дядя Митя вернулся. Идите, говорит, ребята, на смену, а то мне без ноги никак не угнаться за ними. Вы, говорит, помоложе… он чудной, дядя Митя… — рассказывал охотно Миша. — А я за тобой, Иван. Не знаю, как по батюшке.

— Степаныч, — подсказал дед.

— Так и запишем. Читай письмо.

Письмо было от учительницы. Она приглашала Ваню в колхоз на праздник и заодно просила помочь ребятам в саду.

— По случаю победы, ну и, конечно, кто в армию уходит, провожают и урожай подходящий сняли…

— Поехать я смогу на денек-другой, не больше. Сейчас у меня тоже уборка, — согласился Ваня подумав. — Но не один, с помощником.

— Давай хоть со всем семейством. Дедушка, ты поедешь?

— Нет, куда мне! Спасибо.

Дед обратился к Мише:

— А что твой дядя Митя на войне, что ли, ногу потерял?

— Какое на войне? В больнице ему отрезали ногу. Выше колена.

— Почему отрезали-то?

— Осколком, стало быть, угодило от мины.

— Значит, на войне.

— Конечно. Осколок на войне, а ногу в больнице.

— А ты садовод? — продолжал спрашивать дед.

— Какой там садовод! Просто так, по крестьянству. Конечно, возле дома посадил дюжину яблонь. Одну большую.

Ваня насторожился. В памяти встала громадная яблоня, найденная ребятами в лесу за брусничником.

— Миша, не ту ли яблоню ты пересадил?

— Ту самую.

— Да как же ты ее притащил?

— Я не один. Мы всей семьей привезли. Конечно, сучья поломались, а ничего… Сейчас прижилась.

— Удивительно. Там и дорог-то нет. Знаешь, дед, какая это яблоня? Лет семьдесят…

— Ну так что? Поболеет, если корни целы, — выживет.

* * *

Трое суток Ваня и Володя жили в возрождающемся колхозе, а вернувшись, пошли в райсовет.

— Ну, рассказывай новости. Давно не видались, — сказал председатель.

— Новостей пока нет, Николай Павлович. Скоро будут. Мы по делу пришли.

— Выкладывай.

— Вы еще не передумали сады разводить?

— Нет.

— Так вот мы согласны инструкторами пойти. Гостили мы эти дни в колхозе. Посмотрели, помогли, но этого мало. Надо почаще бывать. Люди хотят и сады и пчел разводить, а не умеют. Помощь нужна постоянная.

Ваня замолчал и выжидательно уставился на председателя.

— Говори, говори, я слушаю, — сказал тот.

— Фруктовый сад в заботе нуждается. Чтобы около него особые люди были. А таких людей воспитывать надо. Хорошо бы в школах учили садоводному делу…

— Правильно ты говоришь, Ваня. Правильно потому, что сам знаешь и любишь сад.

— Скоро вопрос о садоводах крепко поставят. Очень я рад, что ты согласился у нас работать, — закончил он, протягивая руку.

* * *

Наступил октябрь. «Партизанка» созрела. С радостным волнением Ваня снял яркокрасные крупные ароматные плоды, уложил их в корзинку и закрыл сверху сеном. Потом занялся отводком. Осторожно вынул из ямки землю и чуть не вскрикнул от радости: на месте срезанной коры образовался наплыв и вылезли корешки. Вытащив рогульку и отвязав верх от кола, он лопатой выкопал отводок, чтобы не повредить ни одного корешка.

«Вышло. «Партизанка» снова стала на свои корни» — думал садовод, обрезая укоренившийся черенок от ветки.

Вернувшись домой, он спрятал яблоки и сразу принялся за дело. На том месте, где росло срубленное предателем деревцо, Ваня перекопал землю и посадил отводок. «Дочь заменила мать. Назову его «дочь партизанки».

Вечером шестого ноября, собравшись на торжественное заседание в райсовет, Ваня подошел к матери и деду, сидящим за столом.

— Послушайте меня, — сказал он, вынимая из кармана два яблока. — Ты, дедушка, научил меня любить сад. Спасибо тебе большое! Ты научил меня и кончать начатое дело. Ведь та яблоня, которую Леденцов срубил, не погибла.

— Знаю, Ваня! — тихо сказал дед.

— Ты знаешь, да не всё. Вот у меня яблоко. Цветом оно красное с темными крапинками, а всё остальное ты сам разберешь. На, дед, тебе первое яблоко, маме второе.

Ваня вложил в дрожащую руку старика самое крупное яблоко. Растерявшаяся мать держала перед собой яблоко, не зная, что с ним делать. Ее не столько растрогал подарок, сколько взволнованный тон, каким говорил Ваня. Она почувствовала, что для сына это большое событие.

Василий Лукич после ухода внука сидел, разглядывая подарок. Потом почему-то полез в карман за табакеркой и, вспомнив, что давно бросил нюхать, поднес к носу яблоко.

— Вроде как душистое, Анна? — спросил он, не доверяя своему обонянию.

— Очень душистое. Издали пахнет.

— Теперь на вкус попробую.

Некоторое время он еще не решался надкусить яблоко, вертя его в руках. Затем откусил, и счастливая улыбка озарила его лицо.

— Другой всю жизнь старается, а такого фрукта ему не добиться, — сказал он, жуя сочное, сладкое, с легкой кислотой «антоновки» яблоко. — Недаром Ваня столько трудился.

Перед началом заседания Ваня подошел к Николаю Павловичу и передал ему большое красное яблоко. Взглянув на подарок, тот сразу всё понял и, крепко пожав руку, спросил:

— Твой сорт?

— Да. «Партизанка».

— Хорошо. Поздравляю! Пробовать буду дома…

Заседание открыл Николай Павлович. Поздравив присутствующих с великой годовщиной и близкой победой, в конце речи он неожиданно вынул из кармана яркокрасное яблоко.

— Товарищи! Сегодня я получил подарок. Вот он.

В публике прошел веселый гул.

— Должен вам сказать, — продолжал он взволнованно, — что это не простое яблоко. Это яблоко: нового сорта, и выведено оно человеком тоже нового сорта. Маленький мальчик, увлеченный прекрасным делом разведения садов, решил выводить чудесные плоды, чтобы они украшали нашу жизнь. Он посадил семечко и с любовью ухаживал за сеянцем. Война и подлый враг погубили его яблоню, но мальчик не сдался, не опустил руки. С риском для жизни он, перенес черенки на другое дерево. Ему удалось сохранить яблоньку — «партизанку» и первые плоды. Теперь можно будет от нее выводить сотни и тысячи плодовых деревьев. Через все трудности пронес он свою мечту. Разве это не прекрасно? Разве не стоит сегодня сказать об этом? Я не буду называть его фамилии. Он не один. Миллионы советских людей пронесли свою мечту о счастливом творческом труде через все испытания. Одно скажу: это люди «нового сорта». Их вырастила и воспитала наша славная партия и главный садовник товарищ Сталин!