На подступах к Ленинграду шли напряженные, кровопролитные бои. Атаки следовали одна за другой. Танки прорывались на окраины, и каждый раз, по расчетам немецких штабов, Ленинград должен был пасть. Уже назначен был день и час парада «непобедимой» германской армии на исторической площади города у Зимнего дворца… Но защитники Ленинграда решили иначе, и парад пришлось отложить.

В эти дни в Ленинграде об отдыхе думать было некогда.

Майор государственной безопасности, вернувшись с улицы Воскова, наскоро выпил стакан крепкого кофе, чтобы прогнать туман, стоявший перед глазами от переутомления, и вызвал Воронова на допрос.

Бессонные ночи давали себя знать. Как только он садился на стул, мысли начинали расплываться, таять и во всем теле появлялась слабость. Майор встряхивал головой, усилием воли «приводил себя в порядок», закуривал папиросу и снова углублялся в бумаги. Нельзя было дать опомниться диверсантам. Искать… Искать… Разматывать клубок как можно скорее.

Наглое, вызывающее презрение, с которым Воронов держался у себя дома, после того как были найдены его сокровища, теперь сменилось трусливой предупредительностью. На предложение майора сесть он поспешно опустился на кончик стула и замер в ожидании. Вся его фигура выражала смирение, покорность и преданную готовность.

«Эти люди в такие минуты начинают говорить с приставкой «с», — подумал майор.

— Ваша фамилия? — задал он обычный вопрос.

— Чего-с? — переспросил арестованный.

Майор улыбнулся. Догадка его подтвердилась.

Когда были заданы и записаны анкетные вопросы, майор отложил в сторону перо, откинулся на спинку стула и закурил.

Теперь начиналось самое трудное — узнать правду.

— Вы, конечно, догадываетесь о причинах вашего ареста?

— Совершенно верно-с. Я думаю, что мои сбережения… — немедленно ответил Воронов, но майор его перебил:

— Ваши сбережения меня интересуют в той мере, в какой они связаны с вашей деятельностью.

— Какой деятельностью?

— А вы разве не понимаете?

Арестованный подумал и, не опуская глаз, горячо заговорил:

— Нет. Если вы говорите о моей служебной деятельности, — я весь тут… как на ладошке. Кроме благодарностей, за мной ничего… Я был на лучшем счету. Спросите в правлении, спросите кого угодно.

Воронов долго говорил о своих убеждениях, о безупречной работе, о безграничной любви к родине.

— Я верю вам, — спокойно и почти ласково сказал майор, когда арестованный кончил. — Я верю вам, но ведь это, к сожалению, слова. В моем распоряжении имеются факты, которые говорят совершенно другое. Может быть, мы перейдем ближе к делу?

— Не знаю, о каких делах вы говорите.

— А вы подумайте. Я вас не тороплю. Вы человек взрослый и знаете, где находитесь.

— Нет. Вы мне не верите, — горько сказал Воронов после минуты раздумья.

— Почему вы так решили?

— Да так, по всему видно.

— Вы мне столько говорили о своих убеждениях, о своей замечательной работе, о том, как вы любите свою родину… Вы меня очень убедили, и я вполне вам поверил. Здесь, очевидно, какая-то ошибка. Если бы от меня зависело, я бы вас освободил немедленно. Вы не огорчайтесь. Мы быстро исправим эту ошибку. Может быть, это клевета чья-нибудь? Завистников много. Одним словом, считайте, что все это пустяки, недоразумение.

Арестованный взглянул на майора, и в его глазах блеснул огонек.

— Я вижу, вы меня за дурака считаете.

— Как и вы меня.

После этой реплики майору стало ясно, что представление комедии окончено. Начинается второй этап допроса, более сложный.

— Итак… Что вы мне еще скажете, гражданин Воронов?

— Я не знаю, что вам надо от меня.

— Меня интересует ваша деятельность, особенно за последний месяц.

— Какая там деятельность! Я все время в саду, около Госнардома, землю копал. Блиндажи строили.

— А еще?

— Все. Вы меня посадили, — значит, сами должны знать, за что посадили.

— Опять начинаем в дурачки играть?

— Вам хорошо на том стуле рассуждать.

— А вы хотели со мной местами поменяться? Нет, этот вариант, пожалуй, не выйдет.

— Как знать, — не выдержал арестованный, но сейчас же спохватился и поправился: — «От сумы да от тюрьмы не отказывайся», как пословица говорит.

— Да, да… Вот мы и начинаем понимать друг друга…

В это время зазвонил телефон. Майор снял трубку и услышал голос одного из помощников.

— Товарищ майор, вас вызывает Бураков.

— Где он?

— Где-то за городом.

— Может он позвонить сюда?

— Да.

— Сообщите ему мой номер.

Майор жестом предложил арестованному выйти из комнаты следствия.

— Отдохните здесь и подумайте немного, а то вы не совсем верно расцениваете свои возможности, — с улыбкой сказал он, указав на стул в коридоре.

Вернувшись в комнату, майор развернул газету в ожидании звонка, но читать не мог. Слишком были взвинчены нервы. Через пять минут зазвонил звонок и в трубке послышался знакомый голос Буракова.

— Алло! Это я, Костя говорит.

— Слушаю. Как дела?

— Дела? Слава богу — не дай бог… — весело сказал Бураков, и майор понял, что тот конспирирует разговор. — Я далеко уехал. У самых Коломяг с нашим приятелем простился. На улице чертовски холодно.

— С каким приятелем?

— Да вот инвалид. Он — парень деловой, что хочешь достанет.

— Так. Дальше.

— Мы же на машине уехали. Какой-то грузовик, полуторка, подвернулся. Шофер вашу посылку получил и поехал. А Михаил, не будь глуп, тоже забрался и с ними поехал… чего пешком ходить? Ну, и я решил не отставать, — может, и мне что перепадет. Ты меня слушаешь, Ваня?

— Да, да. Откуда ты говоришь?

— В канцелярии совхоза телефон нашел. В Коломягах. Теперь я думаю остаться ночевать с инвалидом. Поздно уж. Меня Михаил беспокоит. Уехал с шофером и не сказал, куда поехал. Я тебе записочку послал, а звоню так, на всякий случай. В порядке у вас? Бомбил сегодня сильно.

— У нас все в порядке.

— А тебе Михаил не сказал, куда он собирался поехать?

— Пока что сведений нет.

— Я на Петроградскую звонил, — продолжал Бураков. — Новостей нет, только Степан не вернулся до сих пор.

— Это я знаю. Ну что, выслать людей к тебе? Как адрес? Я сам приеду.

— Я записочку тебе отправил, Ванюша. Знакомые ребята захватили. Ну, все. Дежурная ругается, нельзя, говорит, телефон пустяками занимать. Сердитая, спасу нет. Ну, будь здоров.

Майор нажал на рычаг и, разъединившись, набрал номер своего кабинета. Приказав помощнику без задержки прислать к нему донесение Буракова, он спросил, нет ли каких известий от ребят с Петроградской стороны, и в частности от Панфилова.

— Товарищ майор, — сказал помощник. — На Геслеровском упала бомба. Там есть жертвы и засыпано бомбоубежище. Василий Кожух мне сообщил, что Панфилов направился именно туда. Кто его знает… Ведь никто не застрахован…

— Не будем гадать, — сказал майор и повесил трубку.

Перед глазами встала картина его знакомства с ребятами на крыше. Неужели этот сметливый, с живыми, любопытными глазами паренек погиб? Вспомнил майор, с какой гордостью рассказывал мальчик о потушенной им «зажигалке» на соседней крыше, и сердце у него сжалось.

— Не будем гадать, — повторил он шепотом, отгоняя назойливую мысль, и вышел из комнаты.

Воронов сидел в позе полной покорности судьбе и даже не поднял головы на проходящего мимо следователя.

Майор спустился в канцелярию, просмотрел документы личного обыска и взял отобранные у арестованного черные мужские, с золотым ободком, часы.

В практике своей работы майору много раз приходилось сталкиваться с остроумными изобретениями врагов: шифрами, паролями, значками, и, конечно, эти часы он не оставил бы и раньше без внимания, но сейчас они его заинтересовали еще больше. Из канцелярии он прошел к себе в кабинет, взял вторые часы и снова спустился в комнату следствия.

— Прошу вас, — сказал майор арестованному, сидевшему в коридоре все в той же позе, и открыл дверь. — Ну, как, нового ничего не придумали? — спросил он, когда Воронов сел на стул посреди комнаты.

— А что мне придумывать? Я весь тут.

— Это ваши часы? — спросил майор, доставая из кармана часы, снятые с убитого человека в районе Сиверской.

Воронов мельком взглянул на часы.

— Мои.

— Хорошие часы. Давно они у вас?

— Давно… лет пять.

— Подарок или купили?

Этот вопрос заставил Воронова насторожиться, и он чуть замедлил ответ.

— Купил.

— Где вы их купили?

— Не помню. Кажется, на рынке, с рук, у какой-то женщины. Она говорила, что умер ее муж, понадобились деньги, и вот пришлось продать часы, которыми умерший сильно дорожил.

— Прекрасные часы. Но они почему-то без фирмы.

— Это неважно. Главное — чтобы хорошо ходили.

— Но они как будто стоят.

— Не может быть. Я утром заводил.

— Посмотрите.

Майор протянул часы Воронову. Тот взял и приложил их к уху.

— Действительно стоят, — с удивлением сказал он и повернул несколько раз головку. — Я отлично помню, что заводил сегодня утром.

— Какое их назначение? — неожиданно спросил майор.

— Назначение часов?.. Время показывать.

— А еще?

— Не знаю… Я не понимаю, о чем вы спрашиваете, — с недоумением сказал арестованный.

— Неужели не понимаете? А я вижу, что вы все еще в дурачки играете. Вы посмотрите внимательно на часы. Пять лет часы носите, каждый день заводите, а не запомнили их. — То есть как не запомнил?

— Вы утверждаете, что это ваши часы?

— Конечно, мои.

— Ну, значит, я спутал. Извините. Верно, от переутомления. — С этими словами майор вынул из кармана другие часы и положил их на стол. — Но эти идут. Утром заведены, — сказал он с усмешкой.

Эффект получился даже больший, чем ожидал следователь.

При виде вторых часов у Воронова глаза широко открылись, словно перед ним на стол положили гранату, которая уже шипит и через три секунды взорвется. Он даже отшатнулся на стуле.

— Которые же ваши часы?

— Не знаю, — глухо сказал Воронов. — Часы одной фирмы.

— Немецкой фирмы.

— Может быть, и немецкой.

— Однако они произвели на вас впечатление, как я заметил.

— Конечно, я удивился… Я думал, что таких часов… Я не встречал их в Ленинграде.

— Значит, вы решили запираться?

— Я не запираюсь. Спрашивайте.

— Каково назначение ваших часов?

— Я уже сказал вам. Часы существуют для того, чтобы показывать время.

— А еще?

— Больше я ничего не могу сказать.

Упорство и отчаянное запирательство врага ничуть не раздражали майора. Наоборот, он испытывал даже удовольствие от этой борьбы. Старый чекист, он работал по призванию, с увлечением, и, чувствуя, что в его руках важные нити, разматывал клубок осторожно. Спешка в таких делах, кроме вреда, ничего не приносит. Если опытный враг почувствует ошибку, он сейчас же ею воспользуется и запутает следствие. Вот он сидит, закусив губы, но в душе у него полная растерянность. «Откуда вторые часы? Кто из их банды попался и что успел выболтать? Какие материалы находятся у следствия? Куда исчез племянник? Где жена? Сознаться? Хотя бы немного облегчить свою участь признанием?» Но Воронов не спешил с признанием. Тяжелое положение, в котором находился Ленинград, давало ему какую-то надежду. Он, как было известно майору, ждал прихода немцев, был в этом уверен и, видимо, поэтому решил затягивать следствие, выигрывая время.