Десятого ноября в аптеку на Невском проспекте медленно вошла молодая, невысокого роста женщина. Тонкая шея не соответствовала размерам пышного воротника, а из рукавов, обшитых мехом, высовывались сухие бледные руки. Но на лице женщины сияла улыбка, и живые, с веселым блеском глаза говорили, что первое впечатление обманчиво и что, несмотря на такое похудание, она вполне здорова.
- Здравствуйте! Я направлена к вам на работу, - приветливо сказала она рецептару, полной женщине в белом халате, вытаскивая из кармана сложенную вчетверо бумажку. - Вот направление.
- Вы фармацевт?
- Нет. Я кассирша.
Рецептар недоверчиво осмотрела пришедшую с ног до головы, прочитала бумажку и пожала плечами.
- Подождите. Я передам управляющей. Управляющая аптекой, немолодая энергичная брюнетка с ярко накрашенными губами, сидела в своем кабинете за составлением какого-то отчета.
- Евгения Васильевна, вот… Новая кассирша пришла, - сказала рецептар, передавая бумажку. - Дистрофик. В чем только душа держится..
Пока Евгения Васильевна читала направление, в кабинет вошел Шарковский, работающий в аптеке много лет дефектаром.
- Ну что ж, будем нормально работать. В две смены, - проговорила Евгения Васильевна, пододвигая к себе телефон. - Сейчас я выясню.
- Людей надо брать не с улицы, - заметил Шарковский. - Принять на работу просто, а вот как потом избавляться?
Управляющая давно привыкла и не придавала особого значения стариковскому ворчанью. Набрав номер Аптекоуправления, она попросила к телефону начальника отдела кадров.
- Сергей Семеныч! В чем дело? Вы мне прислали кассиршу?
- Да, да. Прекрасный работник, со стажем, фронтовик.
- Мы же условились о фармацевтах.
- Будут и фармацевты Закроем аптеку имени Урицкого и перебросим к вам работников.
- Вместе с планом?
- А при чем тут план?
- В этом году плана мы не выполним. Кто будет отвечать?
- Евгения Васильевна… Вы же знаете мою точку зрения. Если вы не выполните план, в этом нет ничего плохого. Люди мало болеют, не покупают лекарств…
- Вам это говорить просто… Вы философ. А мне планом все время глаза колют. До конца года полтора месяца. В Ленинграде нет эпидемий, а я виновата, что не выполняется план У меня все на дефекте: парфюмерия, витамины, патентика…
- Дадим. Все дадим! Вчера об этом был разговор на совещании.
- Ну, хорошо. Но пожалуйста, не забывайте, что у меня нет второго дефектара. Роману Борисовичу трудно.
- Всем трудно, Евгения Васильевна.
- Да, но у него все-таки возраст… Рецептар с усмешкой покосилась на Шарковского и нагнулась к управляющей.
- Роман Борисович на возраст не жалуется, Евгения Васильевна, - тихо сказала она. - Он жалуется на время…
Новую кассиршу звали Валей Калмыковой. Несмотря на свой, как говорила рецептар, «дистрофический вид» и молодые годы, она оказалась опытным, исполнительным работником и хорошим, жизнерадостным человеком. Не прошло и недели, как Валя завоевала любовь и уважение всего маленького коллектива аптеки. А уважать ее было за что. С первых дней войны она ушла на фронт с народным ополчением, получила серьезное ранение под Пулковом и всю страшную зиму боролась со смертью в госпитале. Выжила, поправилась и снова вернулась па фронт. Второе ранение было хотя и менее опасно для жизни, но лишило ее возможности нормально ходить. И вот она на «гражданке».
- Мало прожито, а много пережито, - говорила со вздохом пожилая санитарка Аннушка, слушая рассказ о каком-нибудь случае из фронтовых воспоминаний.
Валя любила рассказывать. Она приходила на работу задолго до начала своей смены и сидела в ассистентской или в небольшой теплой комнатке рядом с кухней, где собирались все свободные от работы сотрудники, а иногда оставалась ночевать в аптеке, потому что ей незачем было торопиться домой. Вся семья Вали - мать, отец, два младших брата - эвакуирована вместе с заводом на Урал.
- Милый мой «дистрофик»! Знаете что? Пойдемте-ка сегодня ко мне, - пригласила ее уже на третий день работы рецептар. - Нет, верно! Муж мой очень хотел с вами познакомиться. Он ужасно любит слушать всякие истории про войну. Поужинаем, поболтаем, а утром вместе на работу.
Валя охотно приняла приглашение от этой суровой, неприветливой на вид женщины и не пожалела. Она провела приятный вечер и в лице Ольги Михайловны, как звали рецептара, нашла себе солидную покровительницу.
Затем ее пригласила к себе в гости контролер, потом одна из фасовщиц и наконец сама Евгения Васильевна.
Через неделю Валя имела обширное представление о жизни всех работников аптеки. И только Шарковский относился к Вале безразлично. Казалось, что этот ворчливый, суетливый старик ничем, кроме своего склада, не интересовался.
- А ты знаешь, мне его немного жалко, - сказала Валя как-то фасовщице, с которой успела подружиться. - Он ведь одинокий, бедняжка…
- А ну его! Сухой и черствый, - ответила с раздражением девушка. - Только о себе и думает. Я-то здесь недавно, а вот Аннушка мне говорила, что он дефицитными лекарствами спекулирует. В сорок первом году все менял: бактериофаг, витамины, глюкозу… Знаешь, сколько тогда это стоило! К нему и сейчас еще клиенты за лекарствами по блату приходят.
- Неужели? Это же опасно. Если попадется… Сейчас очень строго судят.
- А как он попадется? Не-ет! Он такой хитрый, опытный…
Фасовщица знала о спекуляции Шарковского со слов Аннушки, и поэтому расспрашивать ее о подробностях не стоило. Лучше поговорить с санитаркой. Старуха работала в аптеке давно, и все это происходило на ее глазах. Было ясно, что спекуляция лекарствами - только повод, предлог… Хотя не исключена и спекуляция.
Валя работала в контрразведке больше года и не первый раз встречалась с таким явлением. Там, где уголовщина - воровство, хищения, мародерство, - там может быть и предательство. Падение человека происходит не сразу. Начинается часто с пьянства, с мелкого воровства, а кончается изменой Родине. С идейными врагами Валя еще не встречалась и даже не представляла, какие идеи могут вдохновлять людей на такую рискованную судьбу.
Однако Иван Васильевич не случайно предупреждал ее о том, что Шарковский, по-видимому, враг идейный.
Пришло время сменить старую кассиршу. Забравшись в свою будочку-кассу, поставленную возле окна, Валя накинула на плечи пальто, отодвинула счеты и оглянулась. На улице еще было светло. Стекло чистое. Аннушка, по ее просьбе, каждое утро протирала это единственное окно, чтобы в минуты безделья можно было читать или наблюдать за тем, что делается на проспекте. Не завтра - послезавтра должен приехать Мальцев, и нужно быть все время начеку. Но дело не только в Мальцеве.
Два дня тому назад, утром, зашла женщина и попросила вызвать Шарковского. Покупателей в аптеке не было, и поэтому «ручница» не пошла за ним, а просто крикнула во весь голос:
- Шура! Крикните там Романа Борисовича. К нему пришли.
Валя достала большой носовой платок, вытерла им лоб и повесила на спинку своего стула.
Шарковский встретил женщину как старую знакомую, отвел в конец аптеки и о чем-то долго с ней шептался. Затем он принес бутылочку и вручил посетительнице.
Когда женщина, простившись с Шарковским, направилась к выходу, Валя спрятала платок в карман и посмотрела в окно. Сигнал был принят. На противоположной стороне, возле остановившейся на набережной машины, она увидела Трифонова.
Сегодня все произошло несколько иначе. В аптеке были покупатели, когда вошел мужчина в очках. Он подошел к рецептару и, облокотившись о прилавок, стал ждать. Неизвестно почему, но этот человек показался Вале подозрительным, и она заволновалась. Одет он был обыкновенно, как одевались многие ленинградцы, в старенькое пальто, па ногах грубые сапоги, на голове шапка, но не ушанка, а финка. Через плечо повешен и сдвинут за спину противогаз. На груди приколот «светлячок».
Ольга Михайловна закончила писать и, как всегда, хлопнула по столу пресс-папье.
- Три двадцать семь, - сказала она ожидавшей женщине. - Ну что вы стоите? Я сказала, платите в кассу три двадцать семь. Лекарство будет готово через два часа.
Женщина направилась к кассе, а Ольга Михайловна притянула руку за очередным рецептом. Мужчина приложил руку к шапке и чуть наклонился вперед. Валя не слышала его слов, но была уверена, что он попросил вызвать Шарковского, и не ошиблась. Ольга Михайловна медленно сползла со своего стула и заковыляла в ассистентскую.
Занятая покупательницей, Валя пропустила момент, когда Шарковский вышел к прилавку. Она увидела его уже здоровающимся с мужчиной. Торопливо вытащив платок, Валя повесила его на спинку стула. Это был сигнал о том, что в аптеку пришел человек и вызвал Шарковского. Платок нужно было снять в тот момент, когда человек выйдет на улицу.
Но тут случилось непредвиденное. Шарковский неожиданно пригласил посетителя за прилавок и увел его к себе.
Как же теперь быть? Аптека имела черный ход, и если Шарковский выпустит его в ту дверь, то через проходной двор мужчина может выйти на набережную или на другую улицу. На какой-то момент Валя растерялась. Они не предусмотрели такой вариант.
Женщина передала чек и, спросив о чем-то Ольгу Михайловну, направилась к выходу. В аптеке осталась девочка, дремавшая на стуле в ожидании лекарства.
Медленно текли минуты. Надо было дать какой-то сигнал Трифонову, но Валя ничего не могла придумать. Послать кого-нибудь с запиской, позвонить по телефону, сбегать под каким-нибудь предлогом самой?.. Нет. Все это исключалось. В ее распоряжении было только окно, и она знала, что сейчас, особенно сейчас, когда появился сигнал - белое пятно, - с окна не спускают глаз.
«Нужно их озадачить, - решила Валя. - Пускай подумают, пускай поймут, что случилось нечто непредвиденное. Видели же они, как в аптеку вошел очкастый… Значит, должны догадаться».
Взглянув на спящую девочку и на занятую своей работой рецептара, Валя осторожно сняла платок. Выждав секунд десять, повесила его на место. Затем опять сняла и снова повесила. И так проделала пять раз. Вешая последний раз платок на стул, она улыбнулась, мысленно представив, как забеспокоился Трифонов и как он ломает голову, чтоб разгадать значение этих странных сигналов.