Колеса вагона отстукивали: сов-сем-не-так, сов-сем-не-так, сов-сем-не-так…

Занавески окна были наполовину раздвинуты, и в просвете виднелись бежавшие навстречу столбы, деревья, какие-то редкие постройки. Пересекли реку — сквозь ажурные конструкции моста блеснула на пару секунд спокойная гладь воды с одинокой лодкой на середине.

Почему в моей жизни все выходит не так? Совсем не так? Почему одним — все, другим ничего? Почему одним дается, а у других забирается — даже то немногое, что у них было? Неужели тому, кто сотворил этот мир, было, как говорят в уголовной среде, западло создать в нем всеобщую гармонию, чтобы все были одинаково счастливы? Или одинаково несчастливы — тогда хоть было бы не так обидно?

В купе нас было всего двое. Напротив меня сидел средних лет мужчина, напоминающий стареющего хиппи — длинные неопрятные волосы, седая щетина. Нездоровый цвет лица наводил на мысль об известном пороке. Одет он был соответственно: замызганная куртка с вытертыми локтями, джинсы с парой вовсе не декоративных заплат, разбитые кроссовки. Правда, хиппи уже вымерли, как динозавры, оставалось предположить, что передо мной — бомж. Хотя, конечно, бомжи не разъезжают в купейных вагонах…

— А вообще я хороший, — вдруг проговорил он, и я вздрогнула от неожиданности.

— Почему вы думаете, что, ну… что я думаю, будто… э?.. — начала я, запуталась — и тут же поняла, что выдала себя.

— Да, ладно, — он улыбнулся. — Я что, первый год живу? По одежке, как известно, встречают — и плохо делают. Ну, да вам простительно: вы — женщина.

— И что с того?

— Женщины, извините, как сороки: их привлекает то, что блестит. Я блистаю другим: головой. Не лысиной, до этого еще не дошло, а умом.

Это было сказано не столько хвастливо, сколько грустно. Я внимательнее взглянула на своего попутчика и решила, что определение «замызганная», пожалуй, можно заменить на «затертая», а заплаты на джинсах, учитывая современную моду, выглядят где-то даже э… гармонично. Что до цвета лица — ну, почему человек не может просто болеть?

— Ну вот, уже лучше. Впрочем, речь не обо мне, — продолжал мужчина. — О вас.

— То есть?..

— То есть речь о вас, молодой красивой женщине, попавшей мм… как говорится, в переплет. Хотите выпить?

Право слово, если странный незнакомец взялся удивлять меня — то это ему удалось. Я имею в виду не столько предложение выпить — такое в поездах случается сплошь и рядом, — сколько упоминание о переплете.

— Н-нет, спасибо.

— Ясное дело: с незнакомыми мужчинами вы не пьете. Но я уже сказал: я хороший. Так что со мной можно. Чуть-чуть. Вам не помешает, — с легким нажимом выделил он.

Мой попутчик полез под столик, вытащил оттуда дипломат с затертыми пластмассовыми боками. Щелкнул замками и извлек плоскую бутылку коньяка. Я успела заметить, что еще там лежала пара книг и листы бумаги, покрытые неровным торопливым почерком.

— Если хотите записать меня в алкоголики, будете неправы. Никак нет. Скорее, я философ-практик. Или практик-философ. Давно замечено, что когда другие средства бессильны, проблему можно снять некоторой дозой алкоголя. Временно, конечно, но иногда важна и короткая передышка. Заметьте, некоторой дозой, а не лошадиной: последнее приводит к спиванию — гм… или спитию? — индивида. Так я иду за стаканами?

Я махнула рукой.

— Замечательно, — констатировал незнакомец и, отодвинув дверь купе, исчез в коридоре.

Через несколько минут он вернулся с двумя гранеными стаканами и плиткой шоколада. Усевшись, налил в стаканы коньяк на два пальца, поломал шоколад.

— Меня зовут Глеб.

— Меня — Наташа.

— Со знакомством, Наташа.

Мы чокнулись.

Глеб развернул обертку. Я взяла кусочек шоколада.