1

Какой-то умный человек сказал: не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже. Глубину этой мысли я осознал на собственном опыте.

Сначала меня бросила любимая женщина.

Не ты первый, не ты последний, решил я и приказал себе не очень расстраиваться. В конце концов, с некоторых пор я и сам почувствовал, что из наших отношений что-то уходит — как воздух из проколотой шины. Разрыв, как нарыв, назревал несколько месяцев. Нет, я не стал другим, я по-прежнему любил Светлану, а вот она — она словно дорабатывала надоевший ей контракт. Я не мог понять, в чем дело, и спрашивал: «Тебе хорошо со мной?» — «Хорошо», — говорила она — и отводила глаза. Потом добрые люди сказали мне, что в последнее время неоднократно видели ее с каким-то мужиком.

Наступил день, когда она рассказала все сама: какой-то институтский друг, первая любовь и все такое. Честно говоря, мне было не интересно. Я только удивился: какая, к черту, первая любовь двадцать лет спустя?! Но у женщин, видно, все по-другому.

Мы расстались — сухо, однако вполне мирно.

Но этим неприятности себя не исчерпали.

Как-то я встретил своего одноклассника, Серегу Щербака, ныне известного в городе врача-онколога. Тот сказал, что я плохо выгляжу. Я не возражал. Я не только выглядел плохо, но и чувствовал себя далеко не лучшим образом: последние два месяца меня мучили острые боли в желудке, причину которых я понять не мог. «Вот что, милый, — сказал Серега, выслушав меня. — Надо обследоваться: похоже, у тебя проблемы».

Через несколько дней, когда я сдал все предписанные Щербаком анализы, он пригласил меня в свой кабинет. «Игорь, я не буду ходить вокруг да около, — начал он. — Мы знакомы лет тридцать. Так?» — «Ну, так», — подтвердил я. «У тебя не просто проблемы с желудком, у тебя большие проблемы!» — «Язва?» — «Если бы!» Я посмотрел в безжалостные глаза Щербака и почувствовал, как по моей спине поползли мурашки. «А что?» — «А то! — отрезал он. — И чем раньше мы начнем, тем больше шансов. Учти, в таких случаях время не за, время — против!»

Я обещал подумать.

Мне вспомнилось булгаковское: не в том беда, что человек смертен, а в том, что он смертен внезапно.

Но я знал, что ни под каким предлогом я не лягу на эту химиотерапию. Несколько лет назад у моей соседки по лестничной площадке, Эльвиры Аркадьевны Шнейдер, пятидесятидевятилетней старой девы, обнаружили рак груди. Недолго мучалась старушка: после курса лечения она полностью облысела и потом лежала в гробу в дурацком, съехавшем набок парике.

Я не хотел лежать в парике.

Но и это опять-таки было не все. Говорят, что жизнь — полосатая, как зебра. Похоже, на вторую половину жизни мне досталась зебра-мутант: она была почти сплошь черной с узенькими белыми прожилками.

Через день я обнаружил, что пропали мои деньги, заработанные во время последней командировки от московского «Технопроммонтажа» в Пакистан. Все свои сбережения — две тысячи евро в двухсотках — я хранил в седьмом томе Большой советской энциклопедии выпуска 1953 года, одном из нескольких разрозненных фолиантов, оставшихся мне от родителей. На сей раз вместо купюр я обнаружил записку от сына: «Папа, я временно взял твои деньги. Ты же все равно едешь в Нигерию, заработаешь еще. А мне очень нужно, Юля летит со мной в Штаты. Отдам по возможности. Сева».

Я знал, что мой сын Всеволод действительно собирался по студенческому обмену в Америку, но вот что он решил прихватить за мой счет и свою подругу, девочку из не самой благополучной семьи, было для меня новостью. Прямо скажем, неприятной: я еще мог бы как-то смириться с тем, что Сева позаимствовал деньги для себя, но вот помогать его Юле я никак не планировал. Я опоздал буквально на пару дней, так как хотел поменять очередную двухсотку после выходных, а Всеволод неожиданно приехал в пятницу вечером — теперь я понял, с какой целью.

Тем не менее, я оценил честность своего отпрыска, написавшего «отдам по возможности»: вряд ли ему удалось бы быстро заработать две тысячи евро, что по нынешнему курсу составляло без малого три штуки баксов.

О чем Сева не догадывался — так это о том, что за несколько дней до описываемых событий я позвонил в «Технопроммонтаж» и узнал, что контракт на восстановление металлургического завода в Аджакуте, куда я должен был ехать в конце июня, так и не был подписан. Других заграничных проектов, как мне сказали, в ближайшие полгода не предвиделось. А может это все равно не остановило бы сына — кто его знает?

Я отправился в ближайший магазин, купил водки: человечество, как известно, не придумало более действенного лекарства от любых проблем. Денег на жизнь оставалось всего ничего — чего уж было считать копейки?

— Не пьем, а лечимся, — заверил я самого себя и в два присеста выпил полбутылки.

Легче почему-то не стало.

Слегка покачиваясь, я пошел в местную газету и начертал объявление: «Мне плохо. Кому плохо так, как мне, — звоните: может, нам есть о чем поговорить?». Далее шел мой номер телефона. Прочитав и перечитав мою писульку, девушка наморщила лобик.

— Что вас смущает, милая?

— Ну… в какую это рубрику?

— «Разное», — буркнул я.

Глупо, скажете вы. Да я и сам это понял — когда протрезвел.

Во-первых, нелогично: ну кто может знать, отчего плохо мне и насколько — и сравнить свое состояние с моим? «Плохо» — понятие весьма и весьма относительное: одному плохо по причине смерти близкого человека, другому — из-за того, что любимая футбольная команда не вышла в финал кубка, третьему — потому что у его драгоценной собачки вдруг пропал аппетит.

Во-вторых, подобное объявление может оказаться предметом для упражнения в остроумии всяких телефонных шутников.

В-третьих, его можно было посчитать как «женским», так и «мужским». Не буду лицемерить: я рассчитывал на звонок от женщины. Даже не то чтобы рассчитывал — слабо надеялся. Но что бы я сказал, если бы позвонил какой-нибудь мужик? А если бы позвонила не одна, а несколько женщин? Что я стал бы делать с целым «гаремом»?!

Как оказалось, и для шутников есть что-то святое: ложным звонком никто не потревожил меня ни разу. Мужчины, к счастью, тоже проигнорировали мое обращение. Да и «гарем» не обозначился: вечером, в день выхода газеты, позвонила одна-единственная женщина.

 

2

— Здравствуйте, — раздался мягкий низкий голос. — Я по объявлению. Я не говорю «добрый вечер», потому что не уверена, что он для вас добрый.

— Здравствуйте. Вы правы: я не могу назвать сегодняшний вечер добрым. Как, впрочем, и вчерашний.

Она помолчала.

— Вам действительно плохо?

— Иначе я не стал бы давать это объявление. (Да если честно, и не стал бы — если бы не выпил…) А вы? Почему позвонили вы?

— Именно поэтому. Мне тоже плохо…

— Как вас зовут?

— Инна.

— Меня — Игорь.

— Что же вы хотите, Игорь?

— Пока не знаю, — признался я. Помолчал. — Встретимся?

— Когда? — помедлив самую малость, спросила она.

— Можно и сейчас. Можно — когда хотите. — Где?

— Ну… где-нибудь в центре. Где вам удобно.

— Хорошо. Кафе «Пицца-плюс» подойдет?

Более неудачное место трудно было представить. Ведь встреча в кафе автоматически подразумевала, что даму придется угощать. Сами знаете, женщине подавай сухого вина, шоколад, фрукты, все такое, а позволить этого себе в данный момент я не мог: из сказанного выше вы поняли, по какой причине.

Но отступать было поздно. Тем более, что я сам ляпнул: где вам удобно.

— Пусть будет «Пицца-плюс». Встретимся у входа. Погуляем, — добавил я в отчаянной попытке намекнуть, что ужин не входит в мои планы.

— В семь?

— Как скажете, Инна.

— Тогда до встречи.

Она положила трубку.

Я задумался.

В какую аферу я добровольно втягиваю себя? А вдруг эта Инна — «ночная бабочка»? Нет, я ничего не имел против древнейшего женского ремесла — каждый зарабатывает в нашей трудной жизни, как может, — но мне-то сейчас нужно было совсем другое. Что — другое? Чего я вообще добиваюсь? Найти кого-то, кому я смогу поплакаться в жилетку?

Да, наверное. Но что в этом плохого? Говорят же психологи — не держите в себе. Это только в боевиках про супергероев мужчина силен, как танк «Т-34». На самом деле он бывает слаб и жалок, как двухнедельный щенок, но не желает показывать этого никому. Не желал и я. Но признаться одному человеку, наверное, можно — тому, кто сам в подобном положении. Глядишь — и полегчает…

Тут мне пришло в голову, что я не спросил, как выглядит моя собеседница. И не описал себя. Как теперь она узнает меня? А я — ее?

«По глазам», — почему-то решил я.

 

3

Вечером я отправился в «Пицца-плюс». Пешком. Ходить — полезно, особенно в возрасте, а мне было уже сорок семь. Гиподинамия — еще одна чума нашего века, не менее опасная, чем СПИД.

Три остановки я преодолел за четверть часа и за несколько минут до семи подходил к нужному заведению. Как назло, в небе собирались тучи, грозя разразиться скорым дождем. Сами понимаете, подобная погода располагает, скорее, не к гулянию, а к сидению в кафе или ресторане — за чашкой, рюмкой, бокалом. Похоже, мне предстояло произнести на Инну довольно убогое впечатление: мужчина без денег — не мужчина, а финансовый импотент. «Если бы я хоть догадался сдать бутылки, — запоздало подумал я. — По крайней мере, была бы какая-то мелочишка па «пепси» с нехитрым пирожным. Черт, зачем я вообще давал это дурацкое объявление?!»

На ступеньках у входа оживленно разговаривали и дымили сигаретами несколько юнцов и девиц. Я окинул группу внимательным взглядом, хотя понимал, что Инна вряд ли могла затесаться в их ряды. Метрах в двадцати слева от кафе находился газетный киоск. Мужчина пенсионного возраста покупал что-то из прессы, стоявшая за ним женщина средних лет сосредоточенно копалась в сумочке, очевидно, отыскивая кошелек. Еще были парень с девушкой, пацан с мобильником, какие-то неприметные прохожие — но никого, даже отдаленно напоминающего ту, с которой мне предстояло встретиться.

«Что ж, женщинам положено опаздывать, — подумал я. — Правда, это на любовное свидание. А какое у нас с ней?»

Стеклянная дверь «Пиццы-плюс», украшенная неким абстрактным изображением, далеким как от пиццы, так и от плюса, открылась, и из кафе показалась темноволосая миниатюрная женщина в джинсах и серой спортивной куртке.

Глаза! Я сразу обратил внимание на ее глаза.

Темно-синие. Глубокие. Спокойные. Но не удовлетворенно-спокойные. Не равнодушно-спокойные. Печально-спокойные. Глаза человека, смирившегося с ударом или ударами судьбы. Или почти смирившегося, тут же поправил себя я. Потому что если бы она смирилась совсем, то не стала бы звонить мне.

Все эти мысли в долю секунды пронеслись в моем мозгу. В следующий миг за незнакомкой показался мужчина. Из тех, что ездят на дорогих иномарках и носят золотую цепь в палец толщиной. Короче, крутой мэн, хотя и несколько облысевший.

Ошибочка вышла, решил я. Женщина печалится из-за того, что этот нувориш не купил ей колечко с бриллиантиком. Не умеешь читать по глазам — не берись.

Но мэн прошел мимо и, сбежав по ступенькам, поспешил к серебристой «тойоте».

Женщина шагнула ко мне и подняла на меня свои печальные глаза.

— Здравствуйте. Я увидела вас из окна кафе. Решила заранее заказать столик. Вечером здесь бывает много народу.

— Как вы узнали, что я — это я?

— Узнала.

Я смущенно кашлянул.

— Э… понимаете, Инна… я… мм… у меня…

— Понимаю. Вы же сами намекнули об этом по телефону. Как говорится, замнем для ясности. Пошли.

Так, опускаюсь все ниже — как сказал когда-то главный герой шукшинской мелодрамы «Калина красная». В былые времена я угощал женщин, а не они меня.

 

4

Мы сели за угловым столиком. Кафе действительно было заполнено уже на три четверти. Под потолком надрывался с экрана телевизора татуированный с ног до головы, как уголовник, доморощенный рэппер — к счастью, не очень громко.

Подошла официантка.

— Что будем заказывать? — Инна вопросительно посмотрела на меня.

Я небрежно махнул рукой, демонстрируя безразличие, хотя, честно говоря, жрать хотелось весьма ощутимо.

Она отчеркнула в меню какие-то блюда, и девушка отправилась выполнять заказ.

Моей новой знакомой было около сорока. Может, чуть больше: удачная косметика скрывает все, что нужно скрыть, подчеркивая то, на что следует обратить внимание. Короткая стрижка, правильные черты, высокий лоб, маленький нос, пухлые губы. Очень красивая женщина — с уставшим и печальным лицом.

— Ну и как? — чуть насмешливо спросила она, перехватив мой взгляд.

— Нормально.

— Слава богу.

Она достала из сумочки пачку сигарет, чиркнула зажигалкой.

— Давай на «ты». Так удобней.

— Давай, — согласился я.

— Что у тебя?

— Много всего. Не знаю, в каком порядке это все выстроить — по хронологии или по значимости.

— В любом. Рассказывай.

— От меня ушла любимая женщина.

Инна выпустила кольцо дыма, которое поплыло вверх, к потолку. Проводила его глазами.

— Жена?

— Нет. Я в разводе. Другая.

— Почему?

— Если бы я знал… — вздохнул я.

— Любил?

— Любил. Делал для нее все. Давал деньги. Покупал наряды. Целовал ноги. Что, ну что, черт побери, вам еще надо?!

— Каждой — свое, — задумчиво произнесла она. — Одна счастлива, что муж не пьет, другая — что не таскается по бабам, третья — что приносит всю зарплату… Каждой свое. Счастье — категория субъективная.

— Вообще-то я думал, что каждой — любовь, — с горечью заметил я. — А то, чтоб не пил, не таскался и денег давал немало, — было у нее все это, было! Но главное — любил! И по-прежнему люблю!

— С любовью сложнее, Игорь. Как поется в одной песне: мы выбираем — нас выбирают… — она помолчала. — Это и есть твоя главная неприятность?

— Главная — да. Но не единственная. Я остался без денег. Без копейки.

— Она?

— Сын.

— Как так?

Я открыл рот, чтобы объяснить, но в это время подошла официантка с нашим заказом. Она поставила бутылку «Шардоне», мясной салат, тарелки с отбивными и картошкой «фри». Увидев вино, я испытал легкий укол разочарования: водка — она, вообще-то, надежней. Но, конечно, дареному коню…

Инна затушила сигарету.

Я разлил вино.

— За знакомство.

Когда мы поставили бокалы, она внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Он что, подлец, твой сын?

— Вовсе нет. Просто… просто он не знал, что я… то есть наоборот, он знал, что я уезжаю в загранкомандировку, поэтому и взял. Он не знал, что командировку отменят. Взял все деньги и укатил с подругой в Америку.

— Почему же все?

Я пожал плечами:

— Вероятно, полагал, что это у меня не последние.

— Насовсем, что ли, уехал?

— Нет, по студенческому обмену.

— Ясно. Ты вообще кто по профессии?

— Инженер. Самый обыкновенный, как в том анекдоте — мальчик скачал в классе, что у него пана инженер, и все дети засмеялись, а учительница говорит: «Нельзя, дети, смеяться, когда в семье горе». Попал под сокращение. Нигде не мог устроиться, пришлось и ночным сторожем в детсадике поработать, и грузчиком в магазине — короче, в лучших традициях. Случайно нашел московскую организацию, которой были нужны специалисты моего профиля, уехал в Иран на полгода. Наших берут охотно: мало кто согласится за восемьсот баксов вкалывать в пятидесятиградусную жару! Потом съездил в Пакистан. Сейчас вот намечалась командировка в Нигерию — сорвалось.

— Еще что?

— Остальное так, по мелочам… — закончил я.

К «мелочам» я решил отнести и диагноз доктора Щербака. В конце концов, последнюю неделю или полторы боли в желудке сначала ослабели, потом прекратились вовсе, и я трусливо решил, что, может, все как-то рассосется само.

— Теперь ты.

— Теперь я, — согласилась она. — Только давай немного перекусим сначала, я с утра ничего не ела.

Мы выпили еще немного, закусили. Минут пять спустя Инна отодвинула в сторону тарелку, вытерла салфеткой губы.

— С чего начать… гм… Ты слышал что-нибудь о Самотраки?

— Звучит по-гречески. Бузуки, сиртаки, самотраки. Что-то из кулинарии? Типа, «жареные самотраки в оливковом масле»?

— Это остров. Остров в Эгейском море. И на нем пропал мой муж. По некоторым сведениям, погиб. Но я в это не верю. И мне плохо. Потому что я люблю его. Потому что его нет рядом. Потому что я не могу без его сильных рук, без его поцелуев… Я хожу по пустой комнате — и слышу его голос. Ложусь в постель — и чувствую его рядом. Я готова выть от тоски, от одиночества. Иногда и вою — потихоньку, чтобы не слышала мать. Или в подушку…

Я знаю. Я тоже знаю, каково это ходить по пустой квартире. Щелкать пультом телевизора, не задерживаясь ни на одном из каналов больше, чем на минуту-полторы. Пробегать глазами страницы какого-нибудь бестселлера, с трудом вникая в смысл прочитанного, потому что на самом деле ты думаешь совсем о другом. Просыпаться среди ночи и долго лежать без сна, безуспешно пытаясь прогнать воспоминания о той, ровное и теплое дыхание которой ты еще совсем недавно чувствовал на своей щеке.

Я знаю, Инна.

— И как его туда занесло, на эти, как их, Самотраки?

Она достала новую сигарету.

— Долго рассказывать. Придется сделать небольшой экскурс в историю, тогда тебе будет легче все понять. Хорошо?

Я кивнул: экскурс так экскурс. Согласитесь, провести вечер в обществе красивой женщины — не самый плохой вариант.

— Тогда слушай. В 1949 году несколько десятков тысяч понтийских греков, среди которых были двое маленьких мальчиков, братья Георгий и Константин, по приказу Сталина выслали в Среднюю Азию. Георгий — отец моего мужа, Константин, соответственно, дядя…

— Прости, каких греков? — перебил я.

— Понтийских… ну, тех, которые веками жили на Черном море. Объявили их врагами народа, предателями, сотрудничавшими с фашистами. Под дулами авточатов грузили семьями в товарные вагоны, как скот, и отправляли в Казахстан. Детям, конечно, требовалось нормальное питание, особенно Константину: у него была какая-то проблема с легкими. А какое там питание, когда эшелон гнали без остановок! И вот на одном полустанке поезд все-таки остановился. Совсем ненадолго. Отец ребят стал упрашивать одного из конвоиров выпустить его, чтобы обменять что-нибудь на еду. Именно обменять, денег ни у кого не было. Тот ни в какую. И тогда отец предложил солдату древнюю серебряную монету. Сказал, что она стоит огромных денег. Конвоир забрал монету и выпустил его ненадолго. На два вязаных платка отец выменял немного молока, хлеба, каких-то фруктов… Дядя Константин говорил потом, что эта тетрадрахма спасла ему жизнь.

— Что спасло жизнь?

— Тетрадрахма. Древняя греческая монета.

— Откуда она взялась у отца ребят?

— Согласно семейной легенде, предок родителей Георгия и Константина, их пра-пра-пра… не знаю, сколько там прадедушка, работал в экспедиции француза Шарля Шампуазо, который в 70-х годах позапрошлого века проводил на Самотраки археологические раскопки. Этого прапрадедушку звали Георгий Апостолиди. Он, конечно, не был никаким ученым — просто чернорабочим, которому повезло устроиться в экспедицию, где неплохо платили. Он жил в Кавале — есть в Греции такой город на побережье Эгейского моря, — а этот Шампуазо был в то время вице-консулом Кавалы. Кто-то из родственников Георгия работал в доме француза прислугой. Ну и помог устроиться в экспедицию, так сказать, замолвил словечко. Вроде бы Апостолиди хотел уехать с семьей в Америку, много лет собирал деньги, а их все не хватало и не хватало. Вот и не выдержал, поддался соблазну.

— Какому соблазну?

— На Самотраки он нашел клад древних монет. Произошло это так: как-то Георгию велели выкопать яму немного в стороне от лагеря экспедиции, не знаю, для каких-то там хозяйственных нужд или, может, просто отхожее место для рабочих. И он наткнулся на большое количество серебряных монет — как потом оказалось, это были тетрадрахмы царя Македония, второго века до нашей эры. И Георгий, видимо, решив, что если удачно продать монеты, денег для поездки в Америку хватит за глаза, перепрятал их в другое место. Надо сказать, что Шампуазо не очень-то и пострадал: именно во время этой экспедиции он откопал на острове статую крылатой богини победы Ники и прославился на весь мир. Сейчас она находится в Лувре.

— Знаешь, Инна, все, что ты рассказываешь, похоже на завязку какого-то приключенческого романа, — честно признался я. — Джек Лондон просто. «Сердца четырех».

— Трех, — поправила она. — «Сердца четырех» — это фильм. Романа, говоришь? Посмотрю, что ты скажешь, когда услышишь всю историю! Но если честно, нам с Димой тоже так сначала показалось.

— Дима — это муж? — уточнил я, разливая по бокалам вино.

— Муж. Но когда мы стали выяснять, оказалось, что все очень похоже на правду. Более чем похоже.

— Что же можно выяснить более сотни лет спустя? — с недоумением поинтересовался я.

— Значит, можно. Слушай дальше. Полгода назад дядя Константин умер. Его первая жена скончалась еще лет за десять до этого, а дети выросли и уехали работать за границу: дочь в Англию, сын, вроде, в Канаду. Так что ехать на похороны в Подмосковье, где он жил, пришлось нам с Димой: его отец, ну, мой свекор, лежал в больнице после тяжелой операции, а с матерью Димы отец развелся, когда тот был еще подростком. Вторая жена дяди Константина была стерва еще та, прости за грубость. Мы это сразу увидели, как приехали. С нами говорила сквозь зубы, словно мы или отец Димы собирались претендовать на что-то. Конечно, она наложила лапу на псе имущество, но бумаги Константина, его старые фотографии, не представлявшие для нее никакой ценности, отдала нам. В них мы случайно обнаружили несколько писем из Греции, датированных серединой 60-х… В смысле тысяча девятьсот шестидесятых, а не тысяча восемьсот шестидесятых.

— Ну и что же вы там вычитали?

— Они были на греческом языке, но в двух было несколько неуклюжих фраз на русском. По этим фразам мы только поняли, что кто-то приглашал братьев в гости в Грецию. Мы не придали бы этим письмам особого значения, если бы не нашли в одном конверте фотокопию вырезки из какой-то русской газеты, еще дореволюционной, потому что все там писалось через «ять». Ясное дело, ксероксов в шестидесятые еще не было, но фотография была достаточно четкой, чтобы разобрать, что там написано. Вот содержание той заметки и дало нам пищу для размышлений.

— Что было в заметке?

— Там говорилось, что купец Илья Сысоев…

Громкий взрыв смеха за соседним столиком, где сидела компания подростков, заглушил ее последние слова. Инна поморщилась, переждала, пока юнцы стихнут, и продолжила:

— Купец Илья Сысоев преподнес в подарок Императорскому историческому музею в Москве несколько древних тетрадрахм, приобретенных им у некоего грека. Мы сразу вспомнили рассказ братьев о том эшелоне, в котором их везли в Казахстан, и о тетрадрахме, спасшей жизнь Константину. Мы сразу поняли, что это не могло быть совпадением и что заметка попала в письма не случайно. Кто-то искал с братьями контакт — а вот с какой целью, мы понятия не имели. И еще: фамилия грека, продавшего монеты, была Захаропулос. А фамилия моего мужа, ну, и свекра, тоже Захаропулос! Правда, после женитьбы я осталась на своей девичьей, добавила она.

Инна Захаропулос. Н-да. Правильно сделала.

Она взяла бокал, отпила немного вина. Вновь потянулась за сигаретой.

— Не много ли куришь?

— Много, — рассеянно согласилась она. — Итак, этот Захаропулос был каким-то родственником и Диминого отца с братом, и автора писем. Дима, который до этого не придавал особого значения семейному преданию о какой-то монете — ну, монета и монета, пусть даже старинная, что здесь такого? — решил теперь поподробнее расспросить отца, когда тот выйдет из больницы.

— Погоди, Инна, еще один вопрос. Почему письма были адресованы именно дяде Константину, а не отцу твоего мужа?

— Да нет, они были адресованы обоим.

— А откуда автор писем узнал этот адрес?

— Не знаю. Может, по линии Красного Креста или еще как, суть не в этом. Но это был старый адрес братьев, и он, вернее она — потому что, как оказалось, писала некая Микаэлла Стефану из Александруполиса, — адресовала их в Казахстан. Родители Георгия и Константина скончались еще в начале 50-х, не дожив нескольких лет до реабилитации репрессированных. После реабилитации отец Димы вернулся в Грузию, потом переехал сюда, а Константин удачно женился и остался там, в Казахстане. Жил в Алма-Ате. Вот и получилось, что письма пришли ему, хотя были адресованы обоим братьям. После смерти жены он продал свою трехкомнатную квартиру, купил небольшой домик в Подмосковье. Женился вторично, на какой-то вдовушке, и жил там до самой смерти.

Инна стряхнула в пепельницу пепел сигареты, отпила немного вина.

— Ну, не утомила еще?

«Напротив, — подумал я. — Все это очень интересно. Если только эта Инна не сценарист и не решила опробовать на случайном знакомом сюжет приключенческого сериала! Впрочем, откуда в нашей провинции мог завестись сценарист?»

— Не утомила.

— Тогда слушай дальше. Когда отец Димы немного поправился после операции, Дима показал письма ему, греческий тот худо-бедно немного помнил, хотя при Сталине занятия понтийцев своим родным языком не поощрялись. Он вспомнил, что Константин говорил ему когда-то об этих письмах, но отец Димы отнесся к этому довольно равнодушно. Так вот, эта Микаэлла приглашала братьев к себе. Или сама предлагала приехать. Причем очень навязчиво, намекая, что всем троим есть о чем поговорить. Немного странно, конечно: они никогда о ней и не слышали — и тут на тебе: здравствуйте, я ваша тетя! Точнее, не тетя, а, по ее словам, праправнучка Георгия Апостолиди — того самого грека, который работал в экспедиции на Самотраки. В любом случае, из этой ее затеи ничего не вышло. Она так и не приехала в Союз, да и они не съездили в Грецию. Я думаю, Константин вообще не ответил ей.

— Почему?

— Ну, связи с заграницей, особенно с капстранами, в СССР не поощрялись, так что от греха подальше… А может быть, сыграло роль как раз то, что они этой женщины совсем не знали. Другое дело, если бы отношения продолжались много лет, тогда еще можно понять. Так или иначе, переписка угасла. Но Дима попросил отца перевести все имевшиеся письма: тому после операции все равно надо было соблюдать постельный режим. Даже купил ему греческо-русский словарь. И настойчивость, с которой эта Микаэлла, в общем-то совершенно незнакомый человек, просила о встрече, нас удивила. Знаешь, Игорь, пожалуй, для первого раза хватит, — неожиданно подытожила она.

— Как знаешь.

В наступившей паузе она повернулась, отыскивая глазами официантку, а я ковырнул вилкой кусок отбивной, который оставил приличия ради, и задумался.

Наверное, мы должны были поплакаться друг другу в жилетку — что мы и сделали. Она потеряла любимого человека, я — тоже. Но что дальше? Чем я мог помочь ей, а она — мне? Потерянной любви можно противопоставить новую любовь, но Инна — она же по-прежнему любит своего Захаропулоса. И пригласила меня совсем не за этим. А зачем? К чему этот ее рассказ о каких-то монетах и письмах?

Официантка подошла, положила бумажку со счетом и удалилась. Инна достала из сумочки несколько купюр, положила на скатерть и придавила пепельницей.

Мы вышли из «Пиццы-плюс». Стемнело. Дождь так и не начался, но немного похолодало. «Набросить на нее, что ли, свою джинсовую куртку?» — подумал я, но не решился: это было бы слишком похоже на юных влюбленных — а мы не были ни тем, ни другим.

— Тебе куда? — спросил я.

— На Комарова.

Некоторое время мы шли молча. Вопрос: «Что дальше?» — не сейчас, а вообще — продолжал оставаться без ответа.

— Ты знаешь, Игорь, — начала она. — Ничто в этой жизни не происходит просто так. Я не верю в Бога, но я верю в судьбу. Хотя это может быть одно и то же. И если я обратила внимание на твое объявление и позвонила — это не случайность. Так было задумано. Не мной и не тобой. Там. Ведь тебе больше никто не звонил?

— Нет.

— Я шла era эту встречу, не имея ясного плана в голове. Теперь у меня появилось чувство, что ты можешь помочь мне. И я почему-то думаю, что когда-нибудь смогу отплатить тебе тем же. Не деньгами — чем-то другим.

— И в чем же он состоит, этот твой план?

— Ты поможешь мне искать моего мужа.

Оба-на! Я даже остановился. Тоже мне, частный детектив Перри Мейсон! Впрочем, Мейсон, кажется, был адвокатом.

— Где? В Греции, что ли?!

Сзади послышался стук каблуков и смех. Нас догоняла влюбленная парочка. Инна подождала, пока парень и девушка обгонят нас, потом, понизив голос, продолжала:

— Почему бы и нет? Я планировала просить об этом одного своего знакомого, честно говоря, не очень мне симпатичного. Но он поставил жесткие временные рамки — две недели. Что можно сделать за две недели? И вот я нашла тебя, человека, который сейчас не работает, а значит, не ограничен во времени. Повторяю, что бы ты там ни думал, наша встреча — не случайность.

— А милиция? Туда ты обращалась?

— «Ищут пожарные, ищет милиция…» — процитировала она. — Не смеши: он же не в соседнем лесопарке пропал!

— Почему ты не поедешь сама? — суховато спросил я.

Честно говоря, мне не понравилось это ее категоричное: «Ты поможешь мне искать моего мужа». Вот уж действительно без меня меня женили!

— Потому что не могу: у меня парализована мать, и врачи говорят, что… в общем, она в таком состоянии, что в любую минуту может случиться… самое худшее. А я у нее одна. Мне пришлось выбирать между двумя самыми близкими мне людьми: мужем и мамой. И я выбрала обоих: я останусь с мамой до последнего, но попытаюсь найти Дмитрия, чего бы мне это ни стоило!

— Почему не нанять для матери сиделку?

— Я думала об этом. Она и слышать не хочет! «Как заболела, так и стала никому не нужной!» До слез дело доходило, до истерики. Я поняла, что это может убить ее даже раньше, чем болезнь.

«Но если судить по возрасту моей новой знакомой, у нее должны быть совсем взрослые дети», — мелькнула мысль.

— А твои дети?

— У меня нет детей, — коротко ответила она.

— Но язык? Я по-гречески, как говорится, ни бум-бум.

— Английский-то ты знаешь?

— Ну, не так чтобы очень…

— Неважно. С пакистанцами же ты как-то объяснялся? К тому же в Греции много понтийцев из бывшего Союза: в 90-е годы многие уезжали. Дима тоже подумывал уехать, пока… пока не встретил меня, — каким-то особым, нежным и одновременно грустным, тоном добавила Инна, и я почувствовал, что так может говорить только очень любящий человек.

Несколько минут я переваривал ее слова. Ну ладно, допустим — только допустим! — что я согласен. Каким образом, дорогая Инна, искать твоего мужа? Обивать пороги греческого филиала Интерпола? Но занимаются ли они поисками пропавших граждан или ищут только преступников? Сделать еще один запрос в их МИД? Или сразу рвануть на эти, как их… Самотраки и опрашивать островитян, не встречали ли они случайно человека такого-то возраста и такой-то внешности? А может вообще никуда не ездить, а просто дать объявление в телепередачу «Ищу тебя»: глядишь, кто-то, владеющий информацией, и откликнется?

— Я и сама еще точно не знаю, — вдруг произнесла она. — Но думаю, надо ехать в Александруполис и там, уже на месте решать, что предпринять. Полагаю, стоит попытаться пройти тем маршрутом, которым должен был пройти Дима, — какие-то следы он не мог не оставить! Завтра я расскажу тебе все поподробнее.

В сумраке плохо освещенной улицы возникли очертания первой девятиэтажки на Комарова. Мы остановились. Мимо проехала иномарка, на секунду обдав нас бледно-желтым светом фар. Из кабины глухо бухали аккорды «тяжелого» рока.

— Все, дальше не провожай. Здесь мы и живем… с мамой.

Как с ней попрощаться? Пожать руку? Поблагодарить за приятный вечер? Поцеловать?

Инна вдруг мягкими теплыми губами коснулась моей щеки и прошептала:

— Все будет хорошо, Игорь. И у тебя, и у меня. Я завтра позвоню.

И она направилась к подъезду.

 

5

— Странная история, — думал я, возвращаясь домой под начавшим накрапывать дождиком. — И самое удивительное: насчет неслучайностей эта Инна, похоже, права! Мог я не писать свое дурацкое объявление? Мог. Но ведь написал! Могла она не открыть эту газету, которую, по ее словам, вообще не имеет обыкновения читать? Могла. Но открыла. Мог мне по этому объявлению позвонить кто-то другой? Мог. Но позвонила она. Черт его знает, может, действительно где-то все решается за нас? И эта череда случайных неслучайностей просто подталкивала меня принять ее предложение: как известно, против судьбы не попрешь!

К тому же надо быть круглым дураком, чтобы отказаться поехать в Грецию на халяву! Если подумать, она же нанимает меня, даст мне работу — которой мне после, как нынче выражаются, облома с Нигерией очень не хватает. А так Инна оплатит мои расходы и, конечно, добавит энную сумму сверху. Как я буду искать ее горячо любимого Диму — пусть решает сама. Что скажет, то и сделаю. Куда скажет — туда и поеду».

Я вспомнил большие печальные глаза Инны, в которых глубоко-глубоко, почти на самом дне, еще теплилась надежда, и подумал: «К тому же если женщина видит в тебе свой последний шанс, отказываться будет не по-мужски».

Дождь усилился. Я поднял воротник куртки.

Единственным, что могло стать препятствием в осуществлении этого странного плана, было мое физическое состояние. Да, в последние дни мой желудок не напоминал о себе, но где гарантия, что этого не случится в самый неподходящий момент — так сказать, вдали от родины?! Рак — чего уж там, будем называть вещи своими именами! — не проходит сам по себе, и где-то внутри идет процесс.

Тут я подумал, что если наша с Инной встреча действительно была запланирована там, то, вероятно, в дальнейшем предвидится благоприятное развитие событий, иначе судьба подсунула бы ей кого-то физически более надежного. Хотя с другой стороны, почему обязательно благоприятное? Может, все наоборот, и судьба как раз уготовила Инне встречу с больным человеком, который берется выполнить ее поручение и — благополучно проваливает миссию? Почему не может иметь место и такой сценарий?

Запутавшись в своих рассуждениях, я решил больше не думать об этом, а просто дождаться звонка Инны.

Если она, конечно, не передумает.

 

6

Спал я крепко и без сновидений.

Проснулся около восьми утра. Включив старенький ноутбук, я прямо в постели раз десять разложил свой любимый пасьянс «Сорок разбойников». Разумеется, не сошлось ни разу. Я встал, вяло «перелистал» каналы телевизора, потом пошел в ванную и некоторое время изучал перед зеркалом свою физиономию. Желтоватая сухая кожа, темные круги под глазами, две глубокие морщины, пересекавшие щеки, как параллельные овраги. Лоб отвоевал у волос уже сантиметра два и, конечно, не собирался останавливаться на достигнутом. Не двадцать пять, конечно, но еще и не пятьдесят. По крайней мере, я надеялся, что выгляжу не старше своих лет. «Да, нездоровый мужчина, — сказал я себе. — Но все же сорока семи лет, а не, скажем, пятидесяти пяти».

Бриться было лень, и я оставил на скулах седоватую поросль. Обольщать после Светы я никого не собирался, ну а Инна — с Инной у нас, как оказалось, кроме чисто деловых отношений, не может быть ничего такого.

Потом я почему-то вспомнил ее поцелуй и потрогал на щеке то место, которого коснулись ее теплые губы.

Почистив зубы и умывшись, я вышел на кухню. Холодильник, напоминавший ледяную пустыню, послушно морозил остатки былой роскоши — кусок вареной колбасы, несколько картофелин и банку дешевых консервов: с некоторых пор мне стало абсолютно безразлично, чем набивать желудок.

Я разогрел на сковородке картошку, поделил пополам колбасу. Без аппетита съел, запил чаем. Пожалуй, сегодня надо все-таки сдать бутылки, иначе очень скоро в наших краях впервые со времен гражданской войны будет зафиксирован случай голодной смерти. Приемщица была моей хорошей знакомой, с сыном которой я в свое время занимался математикой, так что проблемы «возьмут — не возьмут» для меня не существовало. Иначе придется ждать до понедельника: завтра — суббота.

О разговоре с Инной я старался не вспоминать. Позвонит — хорошо, не позвонит — спасибо за интересный рассказ об острове сокровищ, как его там?.. Самокраки? Самодраки? Нет, кажется, Самотраки.

Бутылок было штук тридцать. Я перенес их с балкона в кухню и принялся сортировать, одновременно вытирая с них влажной тряпкой многомесячную пыль.

В это время раздался звонок.

Я поспешил в комнату. Нажимая кнопку радиотелефона, подумал: «Она».

— Папа, привет, — послышался далекий голос Всеволода.

— Привет.

— Я из «Шереметьева». У нас самолет через два часа. Ты только не обижайся, папа, но я… — очевидно, он думал, что пропажу денег я еще не обнаружил.

— Знаю. Ты взял деньги.

— Да, папа. Конечно это свинство с моей стороны, но… они ведь у тебя были не последние, а?

— Нет, не последние, — заверил я.

Его голос повеселел.

— Я так и думал. А иначе Юля никак не смогла бы полететь со мной. Понимаешь, билет, виза, услуги агентства…

— Понимаю.

Он помолчал, не зная, что еще сказать, потом спросил:

— Ты сам-то когда летишь?

— Скоро.

Но только не в Нигерию.

— Я обязательно все отдам, папа. Честное слово!

— Ну конечно отдашь. Не переживай.

— Спасибо, папа! Тут Юля передает тебе привет.

Юлиного привета, сами понимаете, мне как раз и не хватало.

— Спасибо.

— Ну, пока, папа.

Он повесил трубку.

Я бросил радиотелефон на диван и уже собрался было вернуться на кухню, как раздался новый звонок.

На этот раз это действительно была она.

— Привет, Игорь.

— Привет, Инна.

— Чем занимаешься?

— Э… уборкой. Пылесосю вот ковер, — соврал я. — Или пылесошу. Не знаю, как правильно.

— Чищу ковер пылесосом. Что ты скажешь насчет нашего вчерашнего разговора?

— А что я должен сказать?

— Ну, ты принимаешь мое предложение?

«Зачем спрашивать? — не без ехидства подумал я. — По ее словам, за нас с ней все уже решено где-то там». Но вслух я сказал:

— Принимаю. Только…

— Что только?

— Ты не боишься, что на твои денежки я просто хорошо проведу время в Греции, а тебе скажу потом, что поиски не увенчались успехом?

— Не боюсь. Ты не такой.

— Откуда ты знаешь?

— От верблюда. Хватит нести чушь, Игорь. Приезжай ко мне. Бросай свой ковер и приезжай. Комарова, 8, квартира 32. Это восьмой этаж.

— Что, прямо сейчас?

— Прямо.

— А удобно? Там ведь твоя мама…

Инна с досадой произнесла:

— А что мама? Мы же не любовью с тобой собираемся заниматься, в конце концов! Давай приезжай. Адрес запомнил?

— Запомнил.

— Жду через полчаса.

«С бутылками придется повременить», — понял я.

Как пишут в романах, события развивались стремительно.

 

7

Атмосфера болезни и безысходности пропитала эту комнату, как табачный запах пропитывает жилище заядлого курильщика. На диване полулежала на двух больших подушках, подложенных под спину и голову, бледная пожилая женщина с распущенными седыми волосами. На ней был аккуратный халат, потерявший от стирок первоначальный цвет, ноги прикрывал пушистый коричневый плед. Рядом с диваном стоял столик, на котором лежали несколько газет и журналов, футляр для очков, пульт телевизора. В маленькой хрустальной корзинке я заметил какие-то лекарства, два одноразовых шприца. Женщина была совершенно не похожа на Инну. Что ж, дочь могла пойти внешностью в отца. Или вообще оказаться приемным ребенком.

— Познакомься, Игорь. Это моя мама, Елизавета Григорьевна. Это Игорь. Он согласился помочь мне в поисках Димы.

Елизавета Григорьевна посмотрела на меня внимательно и печально и чуть кивнула.

— Здравствуйте, Игорь.

— Здравствуйте.

— Вы давно знакомы? — спросила женщина.

Я открыл рот, но Инна опередила меня:

— Мы когда-то работали вместе, мама. Ты пока смотри «Дог-шоу», через пять минут начинается. А мне с Игорем надо поговорить.

Женщина хотела спросить еще что-то, но Инна потянула меня из комнаты и прикрыла за собой дверь.

— Пойдем на кухню.

Она взяла с холодильника пачку сигарет.

— Мама не терпит, когда я курю. Просто из себя выходит.

Инна открыла форточку, чиркнула зажигалкой.

На кухонном столе лежала небольшая стопка пожелтевшей бумаги. Письма.

— Дима взял с собой копии. Это оригиналы, а вот переводы Диминого отца. Чтобы не терять времени, я покажу тебе самое главное. Именно после этого мы поверили, что те древние монеты до сих пор дожидаются своего часа.

Инна выбрала из стопки двойной листок бумаги, протянула мне. Написанные размашистым почерком строчки содержали много очень похожих на русские букв — но несмотря на это ни одного понятного слова я не обнаружил.

— Ниже, в конце листа, — подсказала Инна.

Внизу листа я с некоторым трудом прочитал несколько неуклюжих фраз с грамматическими ошибками на русском: «Конечно, лутше если бы вы приехать летом, можно купаца, загорать на море. Летом хорошо здесь. А если не получица, то можно и в другой время. Давайте, ришайте скорее».

— Странно, верно?

— Ну, ничего особо странного я здесь не вижу, — я пожал плечами. — Может, она, эта Микаэлла, просто хотела похвастаться своими знаниями русского языка?

— Может, — загадочно усмехнулась Инна и посмотрела на меня с некоторым превосходством. Наверное, так человек, уже прочитавший какой-то детектив и знающий, кто оказался преступником из полдюжины подозреваемых, смотрел бы на того, кто этот детектив только начал. — Ты почти прав Игорь. Вот что она пишет, уже по-гречески, в другом письме, пришедшем, судя по штемпелю, через две недели после этого.

Инна взяла другой листок, содержавший, как я понял, перевод, и прочитала:

— «В предыдущем письме я постаралась написать немного по-русски. У вас такие трудные буквы, особенно заглавные! Обратите внимание, как я старалась, когда их выписывала!»

— Так оно и есть. Русский язык — не из самых легких, — проговорил я, так и не поняв, что же здесь привлекло внимание Инны и ее супруга.

— Инна! — послышался приглушенный закрытой дверью голос матери. — Я никак не могу найти эту передачу!

— Иду, мама! Я сейчас, Игорь, — бросила она мне и, положив в пепельницу недокуренную сигарету, вышла из кухни.

Я задумался. Какая-то, так сказать, легкая странность в рассуждениях этой гречанки, пожалуй, присутствовала: почему в русском заглавные буквы труднее? Что заглавные, что прописные — какая разница? Ты их либо выучил, либо нет. Но черт их знает, этих иностранцев, может, для них заглавные действительно труднее?

Инна вернулась через минуту.

Я сокрушенно вздохнул.

— Эркюль Пуаро из меня не получится, Инна. Я решительно не пойму, в чем здесь дело…

Она затянулась в последний раз, затушила сигарету в пепельнице.

— Не расстраивайся, я тоже не поняла. Это Дима догадался. Она просила обратить внимание на заглавные буквы, вот он и обратил. Возьми заглавную букву каждого предложения.

— «Конечно» — К, «Летом» — Л, «А если» — А, «Давайте» — Д.

— Итог?..

— К, Л, А, Д. Клад! — Я ошеломленно посмотрел на нее.

— Ну, слава богу, дошло!

— Конечно, если только…

— Никаких «если» и никаких «только»! — отрезала она. — Эта Микаэлла очень боялась — и не без основания, — что корреспонденцию из заграницы читает КГБ, поэтому в одном из писем она зашифровала слово, а в следующем просила обратить внимание на заглавные буквы тех написанных на русском фраз. Если и то и другое она бы сделала в одном письме, где гарантия, что кагэбисты не догадались бы сами? Греция, конечно, далеко, но женщина, возможно, опасалась навлечь на уже и так пострадавшую семью Захаропулосов новые беды. К сожалению, дядя Константин не понял, что к чему.

Я задумался. Клад… Боже мой, слово-то какое — совсем не из нашей действительности! Но если он и правда существовал, зачем этой Микаэлле нужны были партнеры? Целое ведь больше, чем то же целое, но разделенное на несколько частей?

— А зачем тогда ей нужен был Константин с братом? Из родственных чувств хотела поделиться сокровищами с ними?

Инна усмехнулась.

— Вот и мы подумали о том же. И очень скоро пришли к выводу, что родственные чувства здесь ни при чем.

— А что при чем?

— А то, без чего этот клад не мог быть найден. В семье советских Захаропулосов должно было храниться что-то такое, без чего отыскать сокровища было невозможно. И мы с Димой очень скоро узнали, что это.

Она достала из стопки еще одно письмо.

— Здесь опять несколько фраз написано по-русски. Читай третий абзац, — она подала листок мне.

— «И может вы приедите в этом году? Как хочеца вас увидеть. Очень хочеца! Но я понимаю, это не так лекко. А если сможете приехать, напишите», — прочитал я и вопросительно посмотрел на Инну.

— Первая буква каждого предложения, — напомнила она.

— «И может» — И, «Как» — К, «Очень» — О, «Но» — Н, «А если» — А. Получилось И, К, О, Н, А. Икона?

— Икона, — подтвердила Инна.

— Инна! — вновь послышалось из-за двери. — У меня упал пульт!

 

8

Она вышла, а я еще раз взглянул на пожелтевший листок. Надо отдать должное сообразительности этого Дмитрия: лично я бы ни за что не догадался составить слово из первых букв предложений и не распознал бы в упоминании о «трудных» заглавных буквах какой-то намек. Я почувствовал, как вялое любопытство, пробудившееся во мне вчера после рассказа Инны, перерастает в нечто качественно новое: в искреннее желание узнать, что будет дальше, а главное — чем это все закончится? Так человек, лениво листающий первые страницы детектива, начинает по-настоящему увлекаться, ну, скажем, к третьей главе и уже не может отложить книгу в сторону.

Итак, что мы имеем? Семейную легенду о сокровищах, которая так бы и осталась легендой, если бы не получила подтверждения в виде дореволюционной газетной заметки о некоем греке, у которого русский купец приобрел эти, как их?.. тетрадрахмы для музея. Тот был Захаропулос, эти тоже — раз. Еще одна монета «всплывает» в эшелоне с репрессированными понтийскими греками в 1949 году — два. Кто-то в Греции начинает искать контакт с советскими Захаропулосами, и этот кто-то, а точнее, Микаэлла Стефану уверена, что есть и другие монеты, причем их много, иначе она не стала бы зашифровывать слово «клад». Где он, она не знала и, как оказалось, не могла узнать без своих родственников в России — точнее, без их иконы. Это три.

Ход моих мыслей прервала вернувшаяся Инна. Со вздохом сказала:

— Беда с мамой. Спросила, кто этот мужчина — в смысле ты, — с которым я секретничаю на кухне. Как будто я не представила ей тебя полчаса назад! Совсем у нее с памятью стало плохо. Знаешь, иногда она даже спрашивает, почему давно не видно Димы — мол, не поссорились ли мы. А ведь я ей говорила, что он пропал в Греции. Выпьешь кофе?

— Давай, — кивнул я.

Она поставила на плиту чайник, достала с полки банку «Нескафе», насыпала в чашки. Присела за стол.

— Так что с иконой? — спросил я.

— А ничего. Мы спросили Диминого отца. В семье действительно было две иконы, но они пропали в 1949 году. Очевидно, одна из них и имела какой-то ключ. Когда мы попросили описать их подробнее, он сказал, что икона Георгия Победоносца была подбита сзади прямоугольным куском кожи. Мы решили, что на нем, наверное, и была сделана какая-то надпись или, может быть, нарисована часть карты. Второй такой же кусок, вероятно, находился в семье Стефану. Чтобы получить ключ к местонахождению клада, требовалось сложить их оба.

— Значит, надежды этой Микаэллы не оправдались, — констатировал я. — Второго куска у вас не было.

— Не у нас, а в семье советских Захаропулосов, — поправила Инна. — У нас не было уже ничего.

— И все же твой Дима решил ехать в Грецию?

Чайник закипел, и Инна разлила кипяток. — Тебе с молоком?

— Да, — подтвердил я. — Сахару одну ложку.

— Ну, вот, — Инна поставила чашки и снова уселась за стол. — Да, Дима решил ехать в Грецию. В принципе. Потому что сначала надо было убедиться, что Микаэлла или ее родственники все еще проживают по тому адресу, что был на конвертах. Ведь за столько лет могло случиться все что угодно: она могла умереть, переехать в другое место — да мало ли что? И мы для начала написали письмо. На английском. Послали, естественно, по обычной почте, электронного адреса у нас не было. Приложили ксерокопию одного из писем Микаэллы. Видишь, какая ирония судьбы: тридцать с лишним лет назад Микаэлла писала братьям, а они не отвечали. Теперь написали мы — и нисколько не удивились бы, если бы ответа не пришло. Но он пришел — недели через полторы по Диминому электронному адресу, который мы указали в письме. Оказывается, в Александруполисе проживала внучка Микаэллы София! Она даже приложила к письму файл со своей фотографией. Сама Микаэлла Стефану во время военного переворота 1967 года попала в тюрьму — наверное, поэтому и прекратились письма в Казахстан.

«Да, что-то такое было, — вспомнил я. — Вроде, какие-то «черные полковники» захватили власть в Греции. Но правили, кажется, недолго».

Инна продолжала:

— Микаэлла вышла из тюрьмы смертельно больной и вскоре умерла. Осталась дочь, через несколько лет у той родилась девочка. Судя по письму, эта София неплохо знала английский. И Дима решил ехать: просто познакомиться с ней — ну, а дальше видно будет. Авантюра, конечно, чистой воды авантюра, но кто сказал, что авантюры всегда обречены на неудачу? Может, это был наш шанс! Знаешь, — неожиданно добавила она с горечью, — как надоело бегать к счетчику и расстраиваться из-за того, что в этом месяце нагорело на десять киловатт больше? Экономить на разговорах по мобильнику, выискивать какой-то супервыгодный тариф? Как вдруг захотелось не видеть виноватого взгляда Димы, который вынужден был постоянно искать какую-то «халтуру», потому что его, программиста высшего класса, уже нигде не брали на работу. А он, между прочим, физтех окончил с отличием!

— Физтех это?..

— МФТИ, Московский физико-технический! Самый престижный вуз Советского Союза! И факультет был самый что ни на есть — радиотехники и кибернетики! И распределение — не куда-нибудь, а в Академию наук! Мы с ним, кстати, там и познакомились: я преподавала английский для научных сотрудников, выезжавших на стажировку в капстраны. Потом — перестройка, потом распад Союза, потом… сам знаешь, что потом, — она помолчала. — Пришлось и нам уехать из столицы — своего-то жилья там у нас никогда не было…

— Но почему его никуда не берут… э, не брали? Я знаю, хорошие программисты…

Она досадливо взглянула на меня.

— Да все потому же! Возраст, Игорь, возраст. Сорок — это почти старик для компьютерного бизнеса, а если уже за сорок, с тобой вообще разговаривать не станут. Сейчас много молодых, напористых, «новое поколение выбирает»! И его выбирают. А такие, как Дмитрий, уже за бортом. Когда это случилось с матерью, я тоже была вынуждена уволиться с работы. Получилось, что какое-то время мы вообще вчетвером жили на две пенсии: его отца и моей матери. Ну, плюс его нерегулярные «халтуры»…

— А наш ужин в «Пицца-плюс»? «Шардоне» и все такое?

Инна усмехнулась.

— Накладные расходы. — Потом уже серьезно продолжала. — Если тебя интересует, откуда у меня деньги… Заняла. Я говорила тебе, что планировала нанять для поисков одного человека. Но, как пишут в романах, судьба распорядилась иначе: мне встретился ты. Это сказать просто — заняла, а сделать… Сам понимаешь, сначала надо было найти того, у кого деньги водятся. Потом убедить его одолжить мне сумму — немалую. Честному слову нынче никто не верит, вот и пришлось отдать в качестве залога всякие побрякушки матери — старинное кольцо с камушком, еще ее бабушки, серьги, цепочку. Конечно, без ее ведома.

Инна сделала маленький глоток кофе.

— Что же касается поездки Димы… какие-то деньги, как говорится, на черный день, у нас были, немного заняли у его приятеля — как раз хватило на авиабилет, туристическую визу ну и проживание — не в пятизвездочном отеле, конечно. От него пришло всего два письма, тоже по «электронке». Первое было коротким, буквально в пять-шесть строк. Добрался нормально, снял в пригороде комнатушку, встретился с Софией. Та жила одна: мать за пару лет до этого познакомилась в Александруполисе с каким-то немецким туристом да и укатила в Германию устраивать свою личную жизнь.

Я все не решался спросить о том, при каких обстоятельствах исчез Дмитрий. Не сделал это вчера, колебался сегодня, но теперь разговор сам приблизился к этой теме. Оставалось подождать совсем немного.

— Дима знал, где искать ключ, поэтому без труда обнаружил на одной из икон у Софии второй кусок кожи. Ну, конечно, рассказал ей все. Она и сама слышала семейную легенду от матери, а та — от своей матери, Микаэллы. Так вот: на куске кожи острым металлическим предметом были выжжены контуры половины острова Самотраки, его восточной части, и эту половину пересекала прямая линия.

Я задумался. Что-то я здесь недопонимал. В любом случае место клада должно быть помечено либо на одной половине, либо на другой?

Инна, внимательно наблюдавшая за мной, проговорила:

— Я и сама сначала не поняла. Все дело в линии, пересекавшей остров.

Не уловив прояснения в моем недоуменном выражении лица, она сказала:

— Сейчас. Принесу карандаш и все тебе нарисую.

Полминуты спустя она появилась с чистым листком бумаги и карандашом.

— Смотри. Это — кусок кожи, на котором Георгий Апостолиди нарисовал карту острова, — она начертила овал. — Где-то он спрятал свои монеты. Предположим, что в этой точке, — Инна поставила жирную точку. — На одной половине куска кожи проводим через точку прямую — но только до линии будущего разреза. На другой половине проводим под углом к ней другую прямую тоже через эту точку.

Она сложила пополам лист, прогладила ногтем сгиб, потом аккуратно разорвала.

— Вот. На одной половине одна линия, на другой — другая. Точку их пересечения, то есть нужное место, можно найти, только если сложить оба куска кожи. Вот мы их складываем, — она сложила половинки бумаги, — и продолжаем первую линию до пересечения со второй. Объяснять долго, а на самом деле — довольно простая, если не сказать примитивная, задумка. Но с глубоким смыслом: в одном из писем Микаэлла упоминала, что дочь Апостолиди, вышедшая замуж за купца Захаропулоса (видимо, это он или его сын и продал несколько монет для музея), иммигрировала с семьей в Россию во время греческо-турецкой войны 1878 года, а сын остался в Греции. Одна подбитая кожей икона была в семье дочери, другая — сына. С помощью разрезанной карты отец хотел объединить их. Не вышло.

— Теперь понятно, — кивнул я. Спохватившись и заметив, что мой кофе уже остыл, сделал пару глотков. — Но как можно найти это место сейчас, не имея второй половины карты?

— Никак, — подтвердила Инна. — Но можно дорисовать вторую половину острова — раз, продолжить линию — два. И три — искать именно на этой линии.

— Какова величина этого Самотраки?

— Кстати, есть еще и другой вариант произношения — Самофраки, — заметила она. — А размеры для подобных целей, прямо скажем, приличные: двадцать километров с севера на юг и двенадцать — с запада на восток.

— Значит, получается, твой Дима поехал искать иголку в стоге сена?

— Золотую. А иголка из золота все-таки стоит того, чтобы ее поискали. Да и не такая это маленькая иголка, как я понимаю. Одна древняя тетрадрахма стоит у коллекционеров несколько сот долларов, и, повторяю, Микаэлла вряд ли стала бы зашифровывать слово «клад» из-за пары-тройки монет. Дима написал мне, что на той части карты, которая была у Софии, линия выходит из деревни Палеополи, это, кстати, как раз то место, где вел раскопки француз Шампуазо, и идет через вершину горы Фенгари. Подожди, сейчас принесу тебе распечатку из Интернета.

Через минуту она вернулась и положила передо мной стандартный лист бумаги с овальным контуром острова Самотраки и надписями на английском языке.

— Палеополи находится на северо-восточном побережье. Вот здесь. Фенгари почти в центре. Проводим линию — и упираемся в устье реки Гиали. Вот где-то па этой линии Апостолиди и закопал свои тетрадрахмы.

— Да, ты основательно изумила материал, — заметил я.

Она не отреагировала на мой комплимент.

— И сколько километров эта твоя прямая? Пять? Семь? Десять? Так можно и год искать…

— Верно. Но учти, что карта была разрезана пополам, так что объем поисков сокращается примерно вдвое. Точка пересечения находилась на второй половине, утерянной. Далее: можно, конечно, предположить, что Апостолиди спрятал монеты где угодно, но в горах или скалах не очень-то и покопаешься обычной лопатой, как ты считаешь? Логичнее думать, что он зарыл их в землю, так надежней. Наиболее удобное место, на мой взгляд, исток Гиали — хотя это и не обязательно там.

— А почему же эта мысль — ну, дорисовать карту и продолжить линию — не приходила в голову потомкам Апостолиди? Самой Микаэлле?

Инна пожала плечами.

— Может, и приходила, но все понимали, что искать на протяженности даже двух-трех километров — дело безнадежное. Тогда ведь не было такой техники. Дима, прикинув, каким может быть расстояние, написал мне: нужен металлоискатель. С каждым новым поколением легенда уходила все дальше и дальше в прошлое, и интерес к мифическим сокровищам ослабевал. Микаэлла была последней, кто предпринял попытку. Кто и сколько раз пытался делать это до нее — бог его знает.

— Погоди, Инна. Теперь самое главное: любое законодательство, я думаю, и греческое тоже, оговаривает такие случаи в свою пользу. Клад должен быть сдан государству, не так ли?

— Ну, не знаю… — протянула она. — Мы, конечно, думали об этом. Решили, что там видно будет. В любом случае какая-то награда за цепную находку положена в любой стране, только вот насчет иностранца мы не были уверены… Но знаешь, мы с ним, с Димой, как-то незадолго до его отъезда читали в Интернете, что одному греческому рыбаку, который случайно вытащил сетью из моря обломок древней статуи, выплатили то ли триста, то ли четыреста тысяч евро. Это еще больше укрепило нас в желании попробовать!

Во втором письме он сообщил, что попытается раздобыть при помощи Софии металлоискатель — не бог весть какой прибор, сейчас многие строительные организации имеют их для обнаружения подземных коммуникаций — и на днях поедет на Самотраки. Посмотрит на месте, что и как. И… исчез. Мы договаривались, что он будет писать хотя бы раз в неделю. Но после второго письма не пришло ничего.

Я хотел спросить, не с Софией ли он планировал отправиться на Самотраки, — но почему-то не стал.

— Я подождала неделю, потом дважды написала по адресу Софии. Ответа не получила. Прошла еще неделя, и еще одна. Тогда я поняла: что-то случилось. Если человек пропал, обращаются в милицию. А если человек пропал за границей — куда? Может быть, в МИД? Я подумала, что они все равно будут связываться с посольством — и чтобы не терять времени, решила звонить туда напрямую. Узнала их телефон в Болгарии.

— Почему в Болгарии?

— Потому что белорусского посольства в Греции нет, а посольство в Болгарии выполняет по совместительству свои функции и в Греции. Так вот, они связались с греческим МИДом. Там пообещали, что наведут справки у полиции номархии Эврос.

— Что такое номархия?

— Ну, вроде нашей области, административная единица, — нетерпеливо пояснила Инна. — Александруполис находится в номархии Эврос. Вообще-то Эврос — это большая река на востоке Греции. По ней проходит граница с Турцией.

— Ясно.

— Да… опять ожидание. Как оно мне давалось, одному Богу известно. Без снотворного я уже не засыпала, да и сейчас… Ну вот, перезвонила через неделю. Оказалось, тот сотрудник из посольства, что разговаривал со мной, ушел в отпуск, а насчет того, звонили ли ему из греческого МИДа или нет, никто не был в курсе. Пришлось все объяснять другому человеку. Тот вроде как успокоил меня: мол, если бы что случилось, греческие власти немедленно сообщили бы. Сказал перезвонить еще через неделю. У меня немного отлегло от сердца. Но ненадолго.

Она замолчала, очевидно, собираясь приступить к самой трудной части своего рассказа. Я не торопил.

— Позвонила в посольство через неделю. Сотрудник, тот самый, второй, сказал, что полиция Эвроса не получала за последнее время никаких заявлений о пропаже, гибели или несчастном случае с кем-либо из иностранцев. Туристский сезон, мол, уже окончился, иностранцев на побережье мало, и если что — это сразу стало бы известно. Я настояла, чтобы он записал мой телефон. Как оказалось, не зря: неделю или полторы спустя они позвонили и сообщили, что заявление от какого-то грека все-таки было — на Самотраки при невыясненных обстоятельствах пропал некий иностранец по имени Димитрос. Вроде бы утонул, когда плавал на лодке. У меня все внутри оборвалось, но я еще как-то успокаивала себя: во-первых, Димитрос все-таки не Дмитрий, а во-вторых, с какой стати он стал бы кататься на лодке? А потом — потом они прислали вот это… — Инна выбрала из стопки писем не очень четкий ксерокс какой-то заметки и протянула мне.

— Потом — это когда?

— Через несколько дней, когда я перезвонила, чтобы узнать, нет ли каких новостей. Тот мужчина сказал, что есть, и по его тону я поняла, что он готовится сообщить что-то неприятное. Он прочитал мне эту заметку, но я настояла, чтобы он передал ее еще и по факсу — специально сходила в офис к одному знакомому. Вот, наверное, почему она так расплылась.

Я стал читать:

«Несчастный случай.

Как стало известно редакции, на прошлой неделе у берегов Самотраки произошел несчастный случай с иностранцем, находившимся в Греции с частным визитом. Погибший предположительно является гражданином Белоруссии Дмитрием Захаропулосом. Лодка, на которой он отправился на морскую прогулку, перевернулась, и он сам, вероятно, утонул. Рыбаки деревни Лаккома несколько дней спустя нашли на берегу прибитую волнами перевернутую лодку, на которой Захаропулос вышел в море. Тело обнаружено не было.

Соб. инф.»

Сообщение оставляло Инне крошечную, в четверть процента, надежду: и «тело обнаружено не было», и Дмитрий Захаропулос являлся в нем гражданином Белоруссии лишь «предположительно». Но я понимал, что это именно четверть процента — если не меньше.

— Откуда это?

— Вероятно, из греческой газеты.

— Гм… на русском языке?

— Ничего удивительного: поскольку в стране много бывших русских, ну, понтийцев, там печатаются и газеты на русском языке. Самая известная из них — «Афинский курьер». Я нашла по Интернету их телефон, позвонила, но там заверили, что такой информации не давали. Я спросила у них, какие еще есть издания на русском. Сказали, газета «Омония», дали телефон. Но и там заверили, что ничего подобного не печатали.

Ксерокс захватил и часть другого газетного материала, находившегося рядом, но обрывки слов, оставшихся от него, — «проб…», «реши…», «по-пр…», «…ющих» — не давали ни малейшего ключа.

Я повертел свою чашку с недопитым кофе и спросил:

— Тогда что это была за газета? Ты не пыталась узнать в посольстве?

Инна горько усмехнулась.

— Достала я их своими звонками, Игорь. Люди занятые, государственные — а тут какая-то баба со своими пустяками. Когда опять позвонила, мне сказали, что факс пришел из Александруполиса, а больше они ничего не знают. В общем, разговаривал тот сотрудник уже довольно раздраженно: мол, примите, конечно, соболезнования, но чем мы можем вам теперь помочь? Раз тело… — голос Инны дрогнул, — боже мой, какое ужасное слово!.. раз тело не найдено, то и об отправке его на родину речи не идет, ну, а если вы, женщина, желаете узнать какие-то детали, то и приезжайте сами в Грецию, а у посольства несколько иные функции. Наверное, они правы по-своему: посольство — не сыскное бюро. К тому же они в Софии. Я может быть и поехала бы, но матери стало хуже, я уже думала… — она не договорила.

— Сколько прошло времени с тех пор? — мягко спросил я.

— Почти три месяца.

«Время работает против нее, — подумал я. — Или, теперь, против нас? С каждой неделей шансов найти Дмитрия — нет, хотя бы выяснить какие-либо подробности, — все меньше. О том, чтобы найти в море утопленника, можно вообще забыть. Разве что… его выбросит волнами на берег, вспухшего и обезображенного до неузнаваемости. Хотя какой там выбросит, раз прошло уже столько времени!»

— Но знаешь, — она взглянула на меня заблестевшими глазами. — Я чувствую, что он жив.

«Чувствую, что он жив, — или не хочу верить в то, что он мертв?» — хотел спросить я, но промолчал.

— Я даже к экстрасенсу ходила.

— К гадалке, что ли? — хмыкнул я.

— К экстрасенсу, — упрямо повторила Инна. — К женщине, которую мне порекомендовал один знакомый. Сначала принесла ей цветное фото Дмитрия. Но она сказала, что лучше черно-белое. Я сделала, как она просила. И она заявила, что он жив. Прямо так и сказала: «От снимка исходит энергия живого человека».

«Ну-ну. Знаем мы всех этих кашпировских, чумаков и юриев лонго вместе взятых», — подумал я, но вместо этого спросил:

— Но как тогда появилась заметка? Или это шутка какого-нибудь типа с извращенным чувством юмора?

Инна не ответила.

— Хорошо, и что же могло с ним случиться, как ты полагаешь?

— Не знаю, Игорь, не знаю, — медленно проговорила она. — Выбросило волнами на берег, потерял память, лежит сейчас в какой-нибудь больнице. Что, так не бывает, что ли?

Нет, не бывает. Это только в Мертвом море вода, вроде бы, сама выталкивает пловца на поверхность. А Эгейское вряд ли так легко отпустит свою жертву.

Но в любом случае все это — со страшными натяжками. Если Дима отправился на остров с этой Софией, почему она не сообщила куда надо об исчезновении своего спутника (если он плавал на лодке один и его «выбросило волнами» в безлюдном месте) или не удостоверила его личность, если это случилось в ее присутствии и он действительно потерял память? А если он был на Самотраки без Софии, почему та не известила Инну о пропаже гостя, не ответила на ее письма?

Но я не стал делиться своим сомнениями с Инной: если человек цепляется за соломинку последней надежды — зачем мешать ему в этом?

— Теперь я поняла: он нужен мне любой — с деньгами или без, — ее голос дрогнул. — Только бы найти его!

 

9

Нет, очевидно, Инне — или нам обоим — все же помогали высшие силы, иначе как объяснить, что уже менее чем через месяц после того разговора я имел греческую бизнес-визу?

Хотя я с самого начала хотел обойтись обычной туристской, переубедить Инну я не смог. «Ладно, а если за месяц ты не управишься? — говорила она. — Что тогда? Возвращаться и делать новую визу? Нет, Игорь, надо придумать что-то посолиднее». Она, конечно, была права: сколько времени займет мое расследование, мы не знали.

И вышеупомянутые силы устроили так, что какая-то школьная подруга моей новой знакомой, много лет назад вышедшая замуж за москвича и навсегда обосновавшаяся в Белокаменной, вдруг объявилась в нашем городке: после смерти отца ей надо было срочно решать проблему наследования двухкомнатной «хрущевки».

С ней-то и столкнулась на улице Инна, сразу и не признавшая в шикарно одетой даме своей бывшей одноклассницы, Светланы Данилькевич, ныне носившей фамилию Марголина. Зато та узнала ее. Разговорились. Женщина вместе с мужем работала в крупной российской компании «Интергаз», занимавшейся строительством газа- и нефтепроводов в ближнем и дальнем зарубежье: она — в бухгалтерии, супруг в должности начальника отдела зарубежных проектов. «Вот с этого места поподробней, Светка!» — полушутя-полусерьзно воскликнула Инна, услышав о супруге. Оказалось, что компания в данный момент имела проекты в Алжире, Судане, Индии и Греции. «Позвоню Генке, узнаю, — пообещала она, выслушав просьбу Инны о греческой визе. — «Интергаз» как раз подписал недавно контракт на строительство этой, как ее, компрессорной станции на границе с Албанией и засылает сейчас в Грецию своих спецов». На следующий день она перезвонила Инне: «Рабочую визу на три месяца можно устроить. Обычно такую сделать довольно сложно, но здесь — проект особой, так сказать, значимости. От вас — две справки: об отсутствии судимости и инфекционных заболеваний. Ну и, конечно, две цветные фотографии. Ты уж извини, оплатить визу придется вам: все-таки твой знакомый не работник «Интергаза». Сумму сообщу позже».

Неделя с лишним ушла на подготовку искомых документов. Что ни говори, а приятно все-таки еще раз убедиться в том, что ты чист перед законом и санэпидстанцией! Бумажки, заверенные гербовой печатью, и фотографии мне пришлось лично отвезти в Москву. Многоэтажное здание «Интергаза» на Новопресненской улице я нашел без труда. Чтобы не возиться с оформлением пропуска, муж подруги Инны, толстый лысоватый еврей лет пятидесяти, спустился ко мне прямо в вестибюль. Он забрал у меня документы, паспорт и обещал сделать все по возможности быстро.

— Спасибо, Геннадий Исакович, — поблагодарил я. Оглянувшись на охранника, стоявшего возле турникета, я повернулся к нему спиной и извлек из сумки полиэтиленовый пакет. В пакете лежала высокая подарочная коробка, на которой был изображен лохматый царь Беловежской пущи, зубр. Поверх зубра полукругом шла надпись «Особая Беловежская».

Марголин не стал отказываться, взял пакет, сунул мне свою визитку, проговорив: «Звоните через неделю», и мы распрощались.

Вряд ли стоит упоминать о том, что с момента начала нашего «проекта» по поиску Дмитрия Захаропулоса деньги мне давала Инна. Честно признаюсь, брать их мне было неловко: я видел, что она и так-то далеко не «шикует» — одни расходы на импортные лекарства для матери чего стоили! — а теперь и вовсе сидела в долгах. Но мое финансовое положение было и того хуже. Время от времени я успокаивал себя мыслью, что эти деньги, передаваемые мне Инной, — зарплата или, если хотите, аванс. А вот о том, как ей придется возвращать долги «знакомому бизнесмену», я старался не думать.

Я подождал неделю, тактично набросил еще два дня и позвонил Марголину. «Виза готова, можете забрать паспорт в любое время, — сообщил он. — Кроме выходных, конечно».

Я поблагодарил и тут же перезвонил Инне.

Похоже, она не ожидала, что все получится так быстро. Мне показалось, она даже немного растерялась.

— Значит… значит ты можешь вылететь в любое время? — полувопросительно-полуутвердительно произнесла она.

— Значит, — подтвердил я.

И с этого момента все закрутилось еще быстрее.

 

10

За два дня до отъезда я встретил Светлану.

— Привет, Игорь. Что-то ты… — начала она, видимо пораженная моим нездоровым видом, но вовремя спохватилась. — А я все собиралась позвонить тебе.

«Да ну? Как говорится, весьма польщен».

Я вопросительно взглянул на нее.

— Там… у тебя осталась моя куртка, замшевая, помнишь? Еще кое-что по мелочи. Хочу забежать на днях, забрать. Ты когда бываешь дома?

— У тебя же есть ключ.

— Да, но… неудобно как-то.

«Раньше было удобно», — подумал я.

— Так когда можно?

— В любое время, Света. Тем более, что я уезжаю. Так что все будет очень удобно.

— И когда? — поинтересовалась она с облегчением.

— Через два дня.

— В эту, как ее… в Аджакуту?

— Э-э… почти.

Мы постояли еще минуту или две, не зная, что сказать друг другу — пока мне не пришла в голову счастливая мысль с озабоченным видом взглянуть на часы.

— Мне еще надо это… в общем, пора.

— Ну… счастливо тебе съездить, — проговорила Света.

Я впервые увидел Светлану после нашего разрыва. В нашем провинциальном городишке, где большинство жителей ходят одними и теми же улицами, такая встреча рано или поздно должна была произойти.

Странное дело, ничто не шевельнулось у меня внутри, когда я вновь увидел ее — женщину, с которой меня еще совсем недавно связывало так много. Нам не нашлось поговорить о чем-либо, кроме замшевой куртки, а я не испытал ровным счетом ничего — ни досады, ни обиды…

Тут я поймал себя на мысли, что вот уже несколько недель меня не тревожат мои беспокойные ночные воспоминания о ней.

Похоже, моя любовь зарубцевалась, как старый шрам.

«Вот и еще одна неслучайность, — подумал я. — Кто-то там, наверху, устроил эту встречу, чтобы дать мне окончательно понять: того, что я чувствовал когда-то к этой женщине, больше нет».

 

11

Прощаться мне, кроме Инны, было не с кем — наоборот, все попрощались со мной: Сева, укативший в Америку, Света, ковавшая себе новое семейное счастье с бывшим сокурсником, даже, наверное, в каком-то смысле Щербак, записавший меня в онкопациенты.

Инна провожала меня на Центральном вокзале. Накрапывал дождь.

— Уезжать в дождь — хорошая примета, — заметила она.

Я не стал возражать, хотя накануне вечером меня, впервые за три недели, опять внезапно посетила тупая боль в желудке — еще и теперь она пульсировала слабым эхом внизу живота. И меня охватил страх — не столько за себя, сколько за то, что я могу не оправдать ее надежд. И еще мне было неприятно оттого, что с самого начала скрыв от Инны свое состояние, я в какой-то мере обманул ее.

Но отступать было поздно.

— «На первый путь первой платформы прибывает скорый поезд номер 22 «Прага — Москва». Нумерация вагонов…»

— Ну вот и все, — произнесла Инна. — У тебя какой вагон?

— Десятый.

— Все, Игорь, давай, — она легко, как тогда, поцеловала меня в щеку. — Долгие проводы — лишние слезы. Успеха тебе. Нам.

Мимо на скорости пронесся десятый вагон. Я, неловко бросив «пока», будто уезжал всего на пару дней, побежал догонять его, держа в одной руке дорожную сумку, в другой билет и лист с ксерокопией паспорта: сам паспорт с визой дожидался меня где-то в кабинете Геннадия Исаковича Марголина.

Вагон оказался полупустым. Я бросил сумку на нижнюю полку купе и подошел к окну. Приникнув щекой к холодному стеклу и скосив глаза, попытался разглядеть фигурку Инны.

Но увидел лишь идущего по перрону милиционера в блестящем от дождя плаще.

 

12

Некоторое время я вполглаза наблюдал, как черноволосые стюардессы компании «Олимпик эрвейз» безмолвно демонстрируют правила обращения со спасательными жилетами и кислородными масками. «Если мы грохнемся с такой высоты, не поможет ни то, ни другое», — подумал я.

Самолет сразу ушел за облака, и большую часть пути мне оставалось созерцать лишь серебристое крыло, заметное покачивание которого как раз и наводило на всякие нехорошие мысли.

Чтобы уйти от них, я надел наушники, пощелкал переключателем каналов в подлокотнике и остановился на кратком курсе греческого языка. Бархатный женский голос многократно повторял «калимера», «калиспера», «калинихта», «паракало», «пуйне туалеттес» и тут же переводил фразы на английский. В конце концов, из всего набора мне запомнилась лишь «пуйне туалеттес» и «паракало». Я снял наушники и задумался о своем.

С чего мне начать поиски Дмитрия Захаропулоса, загадочно пропавшего — или погибшего — в районе острова Самотраки? К сожалению, Инна не знала, по какому адресу снимал комнату ее супруг. Визит к хозяину, сдавшему ему жилье, тоже мог бы облегчить поиски. Значит, сначала придется навестить Софию Стефану, проживавшую — адрес я запомнил наизусть — на леофорос Демократиас, 133. Эта встреча должна была многое прояснить. Но — только в том случае, если София дома. То, что она не ответила на письма, факт многозначительный и малоприятный. Если ее нет, можно попробовать поговорить с ее соседями. Однако те могут быть и не в курсе.

Вторая зацепка: вырезка из неизвестной греческой газеты на русском языке, копию которой я вез с собой. Где она выходит и как называется? Кто автор, скрывшийся под расплывчатым определением «Соб. инф.»?

Заметка, в свою очередь, выводила меня на «рыбаков деревни Лаккома», обнаруживших перевернутую лодку. Уж они точно что-то видели и что-то знают. Значит, мне придется посетить Самотраки. Смогу ли я объясниться с «туземцами»?

Тьфу, черт, только тут я сообразил, что со всей этой беготней по Москве в последний день забыл купить русско-греческий разговорник, который мне, несомненно, помог бы в общении с местным населением! Тоже мне, частный сыщик Фил Марлоу! Оставалось надеяться, что мне поможет фото супруга Инны.

Я вез с собой также и фотографию Софии Стефану. Снимок гречанки, распечатанный Инной на простой бумаге, был не очень качественным — в принтере кончался цветной картридж. Тем не менее, даже по этому фото было видно, что внучка очень молода и красива: правильный овал лица, по-детски припухлые щеки, короткая мальчишеская стрижка. Чувственные губы, сложившиеся в чуть ироничную усмешку, — по всей вероятности, юная особа знала себе цену.

— …уайт уайн ор ред уайн, мистер? — тронула меня за плечо симпатичная стюардесса.

Я вернулся к действительности.

— Сорри, уот дид ю сей?

Девушка старательно повторила:

— Вуд ю лайк уайт уайн ор ред уайн, мистер?

— Уайт, — проговорил я и добавил: — Паракало.

Стюардесса улыбнулась. Я откинул столик, и она поставила передо мной пластмассовый стаканчик и маленькую бутылочку вина.

«Шардоне». Как в «Пицца-плюс».

«Итак, официальный спонсор поисков Дмитрия Захаропулоса — фирма «Шардоне»!» — мелькнула в голове дурацкая мысль.

 

13

Несомненно, Афины — отличный город. И, конечно, в нем есть что посмотреть, недаром в страну ежегодно приезжают миллионы туристов. Тот же Акрополь, например, который мне до сих пор приходилось видеть лишь на фотографиях. Увы, по прибытии в греческую столицу я мог ознакомиться лишь с достопримечательностями афинского аэропорта с труднопроизносимым названием «Элефтериос Венизелос»: от рейса на Александруполис меня отделяло всего два часа.

«Ну и ладно, — подумал я. — Как говорится в одном пошлом анекдоте, а я и не хотел».

Устав от трехчасовой неподвижности в самолете, я с удовольствием побродил по огромному, заполненному многоязыкой толпой пассажиров пространству. Время от времени слышалась русская речь, чаще с грузинским или армянским акцентом. Не расскажи мне Инна о том, что в начале 90-х в страну хлынули сотни тысяч российских понтийцев из Армении, Грузии, Казахстана, я, наверное, удивился бы. А так я видел в этом дополнительное преимущество: в случае затруднения всегда можно было обратиться за помощью к бывшему соотечественнику.

Затруднение не заставило себя ждать.

Когда, по моим подсчетам, до вылета на Александруполис оставалось чуть более часа, я решил отыскать нужную мне стойку регистрации. Терпеливо пробегая глазами надписи на табло, я, однако, не обнаружил искомого слова.

Я решил подождать еще немного и побродил по магазинчику с компакт-дисками, отметив, что цены на музыкальную продукцию по нашим меркам здесь просто заоблачные. И вообще, кто будет платить двадцать евро за альбом, который можно скачать из Интернета бесплатно?! По крайней мере, мой Сева за годы учебы в университете составил себе неплохую коллекцию из таких «скаченных» дисков.

Я вновь обратил свой взор на табло.

Слово «Александруполис» так и не возникло.

Гм… послабления на регистрацию на внутренние рейсы, конечно, могли быть, но не в такой же степени! Или они вообще садятся в самолет без проверки?

— …звонила, что вылетает завтра. Так надо встретить, ладно? — послышалось за моей спиной. — Я сам не смогу…

— Да, конечно, о чем речь!

Я обернулся.

Разговаривали двое: высокий худой мужчина «кавказской» внешности и симпатичная женщина средних лет, вероятно, той же национальности.

— Простите, — начал я, — вы не подскажете, где регистрация на Александруполис?

Мужчина пробежал взглядом несколько табло и уверенно ткнул пальцем в одно из них.

— Вот. В конце зала.

— А почему?..

— Слово длинное, не влезает! — засмеялся он. — Вот они и сокращают.

Только теперь я обратил внимание на разделенную косой чертой надпись «Алекс/поли», которую принял поначалу за название другого города.

— Это еще ладно, можно догадаться, — продолжал мужчина. — А вот попробуйте узнать в сокращении «Тесники» слово «Тессалоники»!

Я поблагодарил и отправился в конец зала. Не удержался и купил по пути за тридцать центов открытку с видом Акрополя.

Будет хоть память.

 

14

Под крылом далеко внизу плескалось темно-синее, блестящее на солнце Эгейское море, по которому плыли маленькие, словно игрушечные, кораблики.

С каждой минутой самолет — на этот раз внутренней компании «Эйджиэн эрлайнз» — приближал меня к конечному пункту моего назначения, и чем ближе я был к Александруполису, тем больше меня одолевали сомнения в успехе затеваемого предприятия.

Это у Чейза или Реймонда Чендлера главный герой внутренне собирается, сжимается, как стальная пружина, и приступает к расследованию — которое, послушный фантазии автора, и заканчивает, хоть и с кучей опасных приключений, но неизменным успехом к сто восьмидесятой или двухсотой странице книжки карманного формата. Пружина простого инженеришки из провинциального белорусского городка, если таковая у него вообще имелась, похоже, вообще проржавела и периодически напоминала о себе тупой болью внизу живота. По-русски это называется: кишка тонка.

«Пройти маршрутом Димы», как выразилась Инна, было бы реально лишь в том случае, если бы я знал этот самый маршрут! А так многое зависело от того, встречу я Софию или нет. Но, похоже, гречанка пропала вместе с Дмитрием, значит, след может оборваться в самом начале. На соседей тоже не стоило особо рассчитывать. Нынешнее поколение наших, отечественных, соседей, как известно, живет по принципу «моя хата с краю» и не высунет на площадку нос, даже если услышит крик: «Помогите, убивают!». Насчет греческих я не знал, но если с ними окажется то же самое, оборвется и вторая ниточка.

Правда, есть автор газетного сообщения. Но сначала надо найти саму газету. А как? Ходить по ларькам и совать под нос продавцам копию заметки? А если она вообще издается не в Александруполисе? Здесь тоже тумана предостаточно.

А может, сразу рвануть на Самотраки и тыкать жителям деревни Лаккома фото Дмитрия Захаропулоса? Но если они — подтвердят факт его смерти? Вот уж действительно выйдет: за что боролись, на то и напоролись. Меньше всего мне хотелось привезти Инне известие о гибели ее мужа стоимостью полторы тысячи «зеленых» — именно столько она выделила мне на эту поездку. (Впрочем, расследование может закончиться и раньше, чем я истрачу все деньги.)

Или прежде всего пойти в полицию? Как сказал Инне сотрудник посольства, заметку им переслали из Александруполиса. Но с какой стати они будут помогать частному лицу, некоему Васе Пупкину, если даже на официальный запрос белорусских дипломатов они прислали ксерокс из таинственной газеты без каких-либо разъяснений: мол, разбирайтесь сами!

А языковой барьер?

Мысли мои, выражаясь высоким слогом, были в смятении. «Ладно, — попытался успокоить я себя. — Как говаривал некий полководец, главное — ввязаться в бои, а там видно будет».

Самолет лег на крыло и пошел на снижение. Море провалилось куда-то вниз, а весь иллюминатор заняло очень голубое, с редкими облачками небо.

До Александруполиса оказалось рукой подать.

 

15

Желтое такси мчало меня в направлении города. За окном чередой бежали назад какие-то постройки, складские помещения, горы строительного песка, ржавые, отслужившие свой век вагоны. Через несколько минут мы миновали бетонный мост над почти пересохшей речушкой и въехали в Александруполис.

Слева появилась платформа железнодорожной станции — несколько бетонных столбов, над которыми нависал массивный козырек: город был так мал, что даже не имел вокзала. К станции примыкал порт: я успел заметить белые корпуса нескольких яхт, стального цвета катер, наверное, военный, и судно с синей полосой на трубе.

Мне повезло хоть в одном: таксист, которого я взял в аэропорту, говорил по-английски — хоть и не совсем правильно, но достаточно понятно.

— Где будет дешевле остановиться в Александруполисе? — спросил я. — Посоветуйте мне какой-нибудь дешевый отель.

— Дешевле снять квартиру, — заметил шофер.

— Сколько это будет стоить? — поинтересовался я.

— В городе — триста и больше, в пригороде — примерно двести за однокомнатную.

Я выбрал пригород: деньги как-никак были, так сказать, «казенные».

Через десять минут, которых нам хватило, чтобы проехать через весь город, водитель свернул с основной дороги, миновал церковь под красным черепичным куполом и высадил меня на какой-то боковой улочке, по обе стороны которой тянулись аккуратные двух- и трехэтажные домики. Напоследок он вырвал листок из прикрепленного присоской к приборной панели блокнота и написал на нем загадочное слово «enoikiazetai».

— Ищите, где будет такое объявление. Это по-гречески «сдается». Произносится «эникьязете». А вообще многие здесь говорят по-немецки.

Немецкий я изучал в школе два или три года, потом отца, военнослужащего, перевели в другой город, и там я пошел в школу, где изучали английский. Так что от моего «дойча» осталось с полсотни слов, не больше.

Я поблагодарил, машина развернулась и уехала.

Пройдя несколько метров и сверившись с бумажкой, я понял, что здесь сдается практически все: в глазах аж рябило от «эникьязетных» объявлений, которые висели на столбах, заборах и дверях домов. Я нажал кнопку звонка первого же попавшегося мне дома, и через полминуты на пороге показался мужчина лет шестидесяти в синем застиранном джемпере и пузырившихся на коленях спортивных брюках.

— Эникьязете, — произнес я, для наглядности ткнув себя в грудь.

В ответ он разразился длинной фразой на греческом языке, из которой я, естественно, ничего не понял.

— Шпрехен зи дойч? — спросил он.

Я неопределенно пожал плечами, повторил «эникьязете» и поднял указательный палец, символизирующий один месяц. Потом все же вспомнил пару слов из немецкой лексики пятого класса.

— Битте, айн монат. Их бин.

Очевидно, мой собеседник меня понял: он раскрыл дверь пошире и жестом предложил войти. Мы прошли по коридору, в самом конце которого и находилась сдаваемая квартира.

Она была совсем маленькой и состояла — как я того и желал — из одной комнаты, кухоньки с электроплитой на две конфорки и туалета, совмещенного с душем. Имелась кровать, круглый пластиковый стол на одной ножке, парочка таких же пластиковых кресел, небольшой платяной шкаф и холодильник. Балкон, несмотря на первый этаж, тоже присутствовал, на него вела большая стеклянная дверь, откатывающаяся вбок.

Мужчина сказал еще что-то, распахнул холодильник, пощелкал стенным выключателем, открыл дверцу шкафа: там висело несколько самодельных проволочных вешалок.

Меня не надо было убеждать: квартирка мне вполне подходила.

— О'кей, — проговорил я. — Вифиль?

Хозяин произнес «цвай хундерт», и мы, как говорится, ударили по рукам. Я не торговался: сумма как раз вписывалась в предсказанную таксистом, а владелец квартиры, видимо, не хотел безосновательно накручивать цену — туристский сезон окончился и предложения, судя по многочисленным объявлениям, превышали спрос.

Я решил расплатиться сразу и вытащил бумажник. Из одного отделения его торчал край снимка Дмитрия.

А если и он снимал жилье где-то поблизости — чем черт не шутит, вдруг его вез из аэропорта тот же самый таксист? И вдруг мужчина, демонстрирующий мне сейчас квартиру, видел Инниного супруга?

Я вытащил фотографию и предъявил ее хозяину, даже не успев подумать о том, что подобный жест может выглядеть в его глазах довольно странно, если вообще не подозрительно.

Тот вопросительно посмотрел на меня.

— Майн брудер, — спохватившись, добавил я. — Во ист?

Мужчина пожал плечами и вернул мне снимок.

Понятно.

— Майне наме ист Игорь, — с некоторым опозданием представился я.

— Йорго.

«Георгий, что ли? Ладно, Йорго так Йорго».

После представления прошло вручение верительных грамот в виде двух купюр по сто евро в обмен на два ключа — от уличной двери и от квартиры, после чего он ушел.

Процедура оказалась на удивление простой. Р-раз-и в дамки. В смысле, в ответственные квартиросъемщики.

Я закрыл дверь на ключ, сбросил куртку, ботинки и упал на кровать. Взглянул на часы: половина пятого. За окном угасал короткий зимний день. Мерный шум набегающих на берег волн говорил о том, что море где-то совсем рядом.

Завтра утром я наведаюсь к Софии Стефану. Точнее, по адресу Софии Стефану. Я не знал, где расположена эта леофорос Демократиас, а потому решил, что снова возьму такси. Конечно же, какие-то автобусы здесь ходили, но я не догадался спросить у таксиста, где остановка. С хозяином говорить на эту тему бесполезно: как будет «автобусная остановка» по-немецки, а тем более по-гречески, я не знал.

Минут через пять послышался осторожный стук в дверь. Я встал с кровати, недоумевая, повернул ключ.

На пороге стоял Йорго с красным пластмассовым тазиком. Ага, для стирки. Что ж, вполне разумно. Две пары нижнего белья, несколько пар носков и три рубашки у меня были, но если поиски затянутся…

Я взял таз и сказал «данке». Отнес его в душевую и вновь принял горизонтальное положение. Глаза закрывались сами собой: сказывалось напряжение предыдущих дней.

Я задремал, а потом и вовсе впал в крепкий и глубокий сон.

 

16

Утром меня разбудил звон колокола — очевидно, той церкви, возле которой свернул вчера таксист.

Я включил подсветку часов: начало восьмого. Выходило, что я проспал больше полусуток.

Надо вставать: время — деньги.

Деньги Инны. Чужие деньги, а у меня, хотя я по сути дела еще и не начал действовать, уже улетело около полутысячи баксов: на самолет и квартиру.

Я поднялся, включил свет и обнаружил, что спал так и не раздевшись. Ну да ладно, джинсы, они все стерпят.

В самолете на Александруполис, учитывая кратковременность полета, дали поесть какую-то мелочевку типа пакета сока и пачки печенья, но голода я не чувствовал. Тем не менее, я открыл свою дорожную сумку, достал несколько лежащих сверху пакетиков с растворимым кофе и пару сплюснутых бутербродов с колбасой. Как бы там ни было, перекусить стоило: мне предстоял первый «трудовой» день.

Пока грелась вода, я распаковал вещи, повесил на вешалки рубашки, сунул в ящик шкафа пакет с носками, положил в холодильник несколько банок консервов, упаковку кубиков «Мэгги», пару пачек вермишели и палку копченой колбасы. Потом умылся, почистил зубы.

Попив кофе и протолкнув в себя один бутерброд, я вышел на балкон.

Было по-утреннему прохладно, хотя, как я заметил еще в Афинах, зима в Грецию явно не спешила. Небо было совершенно чистым, поднимающееся солнце окрасило черепичные крыши домов в пронзительно-коричневый цвет.

Вдоль дома тянулись грядки, над ними, сгорбившись, трудился хозяин, собирая высохшую ботву помидоров.

— Гутен морген, Йорго, — поздоровался я, он выпрямился и ответил.

Слева от меня метрах в двухстах виднелась широкая темно-синяя полоса моря, на горизонте высилась скалистая громада острова, подернутая утренней дымкой.

— Самотраки? — спросил я, указывая пальцем.

— Нэ, нэ, — кивнул он, снова склоняясь над грядкой.

Я еще раз окинул остров пристальным взглядом — как соперника перед схваткой — и вернулся в комнату. Оставил на возможные расходы несколько купюр по пять — десять евро, остальные, подумав, свернул в трубочку и засунул в пакет с носками.

Оделся, похлопал себя по левой стороне куртки, проверяя наличие бумажника, и отправился навстречу приключениям.

И правда, какой детектив без приключений? Л пока все развивалось как раз по канонам данного жанра: клад на острове, авантюрист, отправившийся на его поиски и сгинувший без следа, свидетельница, подевавшаяся куда-то в самый разгар столь драматических событий. И, конечно, щепотка «специй» в виде загадочной газетной заметки, сделавшая «блюдо» еще более острым.

Размышляя над извивами судьбы, волею которой я оказался там, где оказался, я вышел на главную улицу.

Такси пришлось ждать минут десять. Наконец возле меня тормознула желтая машина.

Я сел рядом с водителем.

— Гутен морген.

— Ясос, — кивнул он.

— Леофорос Демократиас.

— Дакси, — произнес он и что-то спросил.

Ясное дело, номер дома.

Я вытащил ручку, блокнот и написал 133.

— Дакси, — вновь проговорил он, из чего я заключил, что это слово равноценно общеизвестному «о'кей».

Он переключил передачу.

Десять минут спустя я стоял напротив аккуратного двухэтажного дома и созерцал список его обитателей.

Дом был оборудован домофоном; судя по надписям рядом с кнопками звонков здесь проживали «L. Stampouli», «G. Kesidis», «A. Kazakis» и искомая «S. Stefanu».

Я посмотрел на часы — не слишком ли рано? — и нажал нужную мне кнопку.

В такси я на всякий случай придумал легенду: я — инженер российской компании «Интергаз», работаю в Греции на строительстве компрессорной станции. Знаком с женой Дмитрия Захаропулоса, которая и попросила навестить его. Откуда адрес? Да от нее самой. Выглядело все достаточно правдоподобно, разве что слово «навестить» следовало заменить на «разыскать».

Где-то внутри прозвучал звонок.

Никто не откликнулся. Замок не щелкнул. Дверь не открылась.

Я вновь прижал кнопку.

С тем же результатом.

Что и требовалось доказать. Вернее, чего и доказывать не требовалось: все и так было известно с самого начала.

Ладно, возьмемся за соседей. Я нажал кнопку «L. Stampouli».

Ничего.

«G. Kesidis».

В переговорном устройстве что-то щелкнуло, и раздался мужской голос.

— Пуйне София Стефану? — спросил я.

В ответ послышалась длинная фраза, произнесенная, как мне показалось, с некоторым раздражением, после чего мой собеседник отключился. Что он там сказал? В моей интерпретации — что-нибудь вроде: «Ходют здесь всякие ни свет ни заря, спать мешают!» или «А какого черта вы мне звоните, если вам она нужна?!».

Ладно, в запасе у меня оставался еще «А. Kazakis».

Увы, он — или она? — тоже не ответил.

Честно говоря, к такому обороту событий я готов не был. Хотя бы потому, что не предвидел наличие домофона. Попробовать еще раз поговорить с этим Кесидисом? Или подождать какое-то время и отловить двух отсутствующих жильцов?

Я остановился на втором варианте. В конце концов, эти люди могли быть просто на работе, отлучиться в магазин или, скажем, повести детей в школу.

С этими мыслями я пересек леофорос Демократиас и в просвете какой-то боковой улочки увидел море. На набережной возвышалась башня маяка. У его подножия было устроено нечто вроде каскадного фонтана, по белым ступеням которого вяло струилась вода.

Я сел на одну из скамеек, откуда открывался вид на порт, мимо которого мы проезжали вчера. В гавани резво сновали небольшие рыбацкие лодки, слегка покачивали мачтами две или три яхты. С берега доносился запах рыбы и гниющих водорослей.

Надо признать, что-то с самого начала пошло не так.

 

17

Где-то около одиннадцати дня я вернулся к дому.

Стало так тепло, что я даже расстегнул куртку. Утро не обмануло: день, несмотря на календарную зиму, выдался почти весенний. Уличный градусник показывал +15. Если у них такая зима, чего тогда ждать от лета?!

Для очистки совести я вновь придавил кнопку «S. Stefanu» и, не дождавшись ответа, решил потревожить «L. Stampouli». Вслед за звонком, прозвучавшим, как мне показалось, на втором этаже, послышался собачий лай. Потом в домофоне раздался легкий щелчок, и женский голос произнес:

— Нэ?

— Паракало, пуйне София Стефану? Битте, во ист София Стефану? — выдал я на одном дыхании.

К моему изумлению, после небольшой паузы замок щелкнул, и я, помедлив самую малость, вошел в светлый и чистый подъезд. Со второго этажа послышался скрип открываемой двери.

Я поспешно поднялся наверх.

На площадке стояла худенькая, с остреньким носиком старушка лет семидесяти в темном халате с гладко зачесанными назад крашеными волосами. У ее ног вертелась рыженькая собачка, похожая на лисичку. Впрочем, это животное напоминала и сама хозяйка.

— Гутен морген. Битте, во ист София Стефану? Пуйне? София Стефану?

Бабушка пожевала губами и разродилась длинной фразой все же не на немецком, а на греческом языке.

Из которой я выхватил вроде бы знакомое слово — «Эрмания».

Эрмания — Германия?

— София — Эрмания? Дойчлянд? — проговорил я, махнув рукой в сторону — возможно, что и в сторону Германии.

— Нэ, нэ, — закивала бабка. — Эрмания.

Все ясно. Любезная София укатила к матушке и когда вернется — Бог его знает.

На всякий случай я достал из бумажника фото гречанки.

— София?

— Нэ, нэ.

— Цузамен? — спросил я, предъявляя своей собеседнице снимок Дмитрия.

Бабушка равнодушно взглянула на фотографию.

Вроде, не признала.

Или, может, просто не видела, когда он приходил сюда?

В это время открылась дверь второй квартиры, и на пороге показался бородатый тучный грек неопределенного возраста, вероятно, привлеченный нашим разговором. Не исключено, что это был тот тип, который отвечал мне по домофону.

Старушка полуобернулась к нему, задала какой-то вопрос. Тот покивал головой.

— Я. Нах Дойчлянд.

В Германию.

Я показал ему фото Дмитрия и, решив придерживаться первоначальной версии, пояснил:

— Майн брудер. София геен цузамен майн брудер нах Дойчлянд?

Это был дичайший немецкий язык на уровне двоечника пятого класса — но он был понят!

Грек покачал головой.

— Найн. София аляйн.

Одна.

София уехала одна, а Дмитрий растворился без осадка.

Оставалось только поблагодарить отзывчивых граждан, оказавших мне посильную помощь в поисках пропавшего соотечественника.

— Данке, — произнес я и, спустившись по лестнице, вышел на улицу.

Странно, очень странно.

В самый разгар поисков клада София уезжает за границу?

Или уже после того, как его нашли? Или вообще не нашли ничего, они с Дмитрием распрощались, и она укатила? А он?

Предположений было так много, что они, толкаясь локтями от нетерпения, выстроились в моей голове в очередь.

Ну почему не имеет право на существование такая версия: Дмитрий и София едут вместе на Самотраки, там он тонет в результате несчастного случая, а она возвращается в Александруполис, после чего уезжает в Германию? Причем для моих поисков даже не важно, успели они найти клад или нет. Сюда газетная заметка как-то вписывается.

Или вот такая, дурацкая: они находят клад, она убивает своего спутника, чтобы не делиться, — и опять-таки уезжает в Германию. И еще такая, не менее глупая: София была связана с александруполисским криминалитетом, рассказала им о сокровищах, те подождали, пока клад будет найден, — и вот, нате пожалуйста: труп на дне моря-окияна с привязанной — чтоб не всплыл — чугунной или бетонной болванкой. Софии они отстегивают за наводку энную сумму, и она сваливает к мамаше. Ни та, ни другая версия, правда, не состыкуется с заметкой.

Самой последней версией — потому что она была самая неприятная — я выдвинул следующую: София и Дмитрий нашли клад и улизнули вместе. И здесь, конечно, газетная заметка тоже мешала, как рыбная кость в горле. Да, с ней надо разбираться.

 

18

Ну что ж, напротив первого пункта плана моего расследования можно было ставить галочку.

Я побродил по улицам Александруполиса, с удивлением отмечая, что мелкие товары типа сигарет, чипсов, брелоков, цепочек, всяких сувениров и безделушек открыто лежат па прилавках киосков или висят на вынесенных стендах: у нас, конечно, ловкие ручки давно приделали бы к ним ножки.

Попутно я обращал внимание па газеты: кроме «Афинского курьера» на русском языке здесь продавались «Аргументы и факты», «Спид-инфо», «Совершенно секретно» и масса другого популярного чтива, что, в подтверждение слов Инны, несомненно, указывало на наличие в городе определенного процента русскоязычного населения. Однако заподозрить, что одно из этих изданий тиснуло заметку о предполагаемой гибели какого-то Дмитрия Захаропулоса из Белоруссии, я не мог — уровень не тот.

Было двенадцать часов. Наверное, для первого дня хватит. Хорошего понемножку. (Плохого, желательно, тоже.)

Я прикинул, что если ехал сюда десять минут, то обратно смогу добраться пешком минут за пятьдесят, самое большее, за час. Оба раза такси везло меня по прямой, так что я, с детства обладая топографическим идиотизмом — так это кажется называется? — все же имел хорошие шансы вернуться домой, не заблудившись.

И я пошел.

Маршрутные автобусы, судя по всему, были здесь не в почете: за все время я встретил только три или четыре, да и те перевозили больше воздух, чем пассажиров, поскольку на каждый приходилось, в лучшем случае, не больше десятка граждан. Зато легковыми машинами были забиты все улицы и переулки.

Мои мысли снова и снова возвращались к нашему с Инной предприятию.

Может, послать ей по «электронке» письмо? Спрошу Йорго, есть ли у него или у кого-то из соседей компьютер. С одной стороны, мне хотелось показать Инне, что я немедленно, с первого же дня, приступил к поискам, с другой — я не мог сообщить ей ничего особо нового: об исчезновении Софии она и так давно знала, а вот то, что гречанка исчезла в направлении Германии, только даст ей (как и мне) повод для не совсем приятных размышлений. Если та действительно уехала — а сомневаться в этом у меня оснований не было, — это могло означать, что ее кладоискательство с Дмитрием закончилось — возможно, что и по причине гибели последнего.

Но почему тогда она не известила об этом Инну?

Я запоздало пожалел, что не узнал у соседей, где работала или училась София, — авось как-нибудь «на пальцах» и объяснились бы. В этом случае я мог бы навести справки и там: уволилась ли, взяла отпуск за свой счет или просто сгинула без объяснений?

«Ладно, подожду с письмом несколько дней, — решил я. — А там видно будет».

Если будет.

Невдалеке показался купол церкви. Совсем неожиданно для меня: я прикидывал, что идти мне еще минут двадцать. Оказалось, что погруженный в свои мысли, я отмахал положенное расстояние в ускоренном режиме и, кстати, особой усталости не чувствовал.

Может, это было влияние целебного морского воздуха?

 

19

Без четверти час я пересек небольшой сквер с детской площадкой, расположенный как раз напротив церкви, и подошел к дому.

Йорго сидел возле своего огорода на пластмассовом стуле и курил. У его ног стояла бутылка пива. Очевидно, сельскохозяйственные работы были закончены.

Он что-то спросил по-немецки, но я не понял. Возможно, просто интересовался, куда я ходил.

— Шпацирен, — на всякий случай ответил я, и хозяин кивнул:

— Я, я.

Я прошел в квартиру, запер на ключ дверь. На всякий случай проверил свою заначку: все деньги были на месте.

Вскипятил воду, растворил кубик «Мэгги», сварил вермишель. Отрезал кусок колбасы. Обед холостяка был готов. Хлеб?

Вот хлеб-то я купить забыл, хотя в городе миновал минимум с полдюжины продовольственных магазинов. Ладно, наверняка поблизости есть какой-нибудь магазинчик или лавка. Как там по-немецки хлеб? Кажется, «брот»? Удивительно все-таки, как много я запомнил со школьной скамьи! Память даже услужливо подсказала имя учительницы немецкого языка — Майя Григорьевна. Данке шен, Майя Григорьевна!

Поверьте, я никогда не стал бы описывать в деталях столь банальный процесс, как покупка хлеба, если бы эта очередная случайная неслучайность не сыграла в моем повествовании очень важную роль.

Я вышел на балкон.

Хозяин сидел на том же месте и, кажется, дремал, опустив голову на грудь.

Я деликатно кашлянул.

Он поднял голову и вопросительно взглянул на меня.

— Брот? Во ист брот, Йорго?

Какую-то секунду он размышлял над странным вопросом.

— А, псоми, — он махнул рукой куда-то по диагонали.

На главной улице, неподалеку от церкви, я вроде бы заметил пару лавок. Вероятно, их он и имел в виду.

Я вышел на улицу, вновь пересек сквер и увидел на противоположной стороне маленький магазинчик. Точно: оттуда выходила женщина с полупрозрачным пакетом, в котором просматривалось что-то похожее на булку хлеба. Значит, мне туда.

За прилавком стояла симпатичная девушка лет двадцати, светленькая, с короткой стрижкой и жизнерадостной улыбкой. На полке лежали румяные, приятно пахнущие булки нескольких видов.

Я ткнул пальцем в одну из них, девушка кивнула, взяла выбранное мной хлебобулочное изделие и сунула его в целлофановый пакет.

— Пенинда лепта.

Похоже, что перейдя на новую валюту, греки продолжали называть евроценты старым словом — «лепта».

Я дал ей металлический евро. Она отсчитала сдачу.

— Ористе.

И в это время мобильник, лежавший рядом с кассовым аппаратом, заиграл какую-то красивую мелодию, возможно, что-то из неизвестной мне классики.

Девушка взяла «раскладушку».

— Паракало.

Услышав ответ, она вдруг произнесла по-русски:

— А, это ты! Ну, привет. Как погулял?

Некоторое время она слушала своего собеседника, потом проговорила:

— Ладно, вечером расскажешь. Позвони часов в семь, встретимся.

Я взглянул на девушку. С удивлением, сменившимся радостью: мне пришла в голову одна мысль. Не то что без нее у меня в мозгах было совсем уж пусто, просто такая мысль пришла мне только сейчас.

— Вы говорите по-русски!

— Ну да. А что? — она пожала плечами. — Здесь много переселенцев. Из Грузии, Армении. Я с родителями из Кабардино-Балкарии, например.

— Скажите, в Александруполисе выходит какая-нибудь газета на русском языке?

— Откуда у нас взяться газете на русском? Городок маленький, тысяч пятьдесят, не больше. Так что на газету мы не тянем…

— Спасибо, — разочарованно поблагодарил я, поворачиваясь, чтобы уйти.

— … только на приложение.

Услышав последнюю реплику, я остановился как вкопанный.

— Простите, что вы сказали? Какое приложение?

— Ну, приложение к газете «Гноми». Вообще она выходит на греческом, но субботнее приложение к ней — на русском языке.

«Эврика! — мысленно воскликнул я. — Что было вполне уместно в Греции, поскольку данное восклицание и принадлежало здешнему ученому Архимеду».

Может быть, заметка была напечатана в приложении?

А если еще?

— Скажите, вы ничего не слышали о гибели в этих краях одного белорусского… мм, гражданина? Ну, месяца три назад или около этого? Он утонул в море.

— Нет.

— В газете не читали об этом?

— Я «Гноми» не читаю.

— А адрес? Может, вы знаете адрес редакции?

Моя собеседница покачала головой.

— Зачем он мне?

Логично. Зачем он ей?

И все-таки это уже было кое-что.

Как раз в этот момент в магазин вошел пожилой мужчина, и наш диалог прервался. Девушка пробормотала «простите» и занялась новым покупателем.

«Если и дальше дело пойдет такими темпами, через неделю, а то и меньше я выполню все пункты своего плана, — подумал я. — Тогда можно просить у Инны премию за экономию средств. Даже при самом оптимистичном развитии сценария я не мог надеяться, что в первый же день смогу выяснить так много!».

Могло, конечно, оказаться, что версия с русскоязычным приложением к этой «Гноми» — пустышка, но уж больно все походило на правду. Греческая газета с приложением на русском — почему нет? И это приложение напечатало заметку «Несчастный случай» — кому писать о подобных происшествиях у александруполисских берегов, как не александруполисской газете? Прояви посольство больше настойчивости, глядишь, и выяснили бы название издания. И, может быть, еще какие-то важные детали. Но у него, посольства, «несколько иные функции». А именно: способствовать «укреплению добрососедских отношений между двумя странами». Даже тремя, поскольку оно одно и на Грецию, и на Болгарию.

Ладно, пусть укрепляют. Разберусь сам. Надо только отыскать адрес редакции.

Выяснить его не представлялось мне сложным: просто куплю газету в каком-нибудь киоске и посмотрю там. А вот по результатам беседы с ними (с кем — редактором? автором заметки?) уже можно будет написать Инне.

Наверняка киоск можно было найти и здесь. Миновав церковь и пройдя метров сто, я действительно обнаружил продовольственный магазинчик, у входа которого стоял стеллаж, заполненный пестрыми газетами и журналами — автомобильными, спортивными, музыкальными. Присутствовали и журналы для мужчин, с глянцевых обложек которых призывно взирали соблазнительные полуобнаженные красотки.

Очень внимательно я пробежал глазами все ряды газет и журналов, но ничего похожего на «Гноми» не обнаружил.

— Ористе? — вопросительно взглянула на меня через открытую дверь продавщица.

— «Гноми»?

— Ористе? — повторила она, и я с сожалением констатировал, что женщина меня не поняла.

Я нетерпеливо пощелкал пальцами, потом показал на первую попавшуюся газету.

— Мне бы такую же, только «Гноми». Паракало. «Гно-ми».

Не знаю, поняла ли она меня на этот раз, но покачала головой и проговорила:

— Охи.

По-видимому, это означало «нет».

Либо газета пользовалась огромной популярностью и ее уже раскупили, либо ее здесь никто не читал и данный магазин вообще не торговал ею. Так или иначе, искомого издания в наличии не оказалось.

«Ну что ж, не может везти во всем сразу», — философски подумал я и отправился на квартиру.

Я пообедал и лег на кровать, прихватив журнал «Город Аэропорт» и пару бесплатных газет, которые взял в «Шереметьево». С вялым интересом прочитал статью «Малая земля» — не о той, брежневской, а об островах и о распространившейся среди толстосумов моде приобретать их в личное пользование.

И здесь острова…

 

20

Утром мне захотелось пройтись по берегу моря.

Выйдя из дома около девяти, я свернул в противоположную от церкви сторону и уже через пять минут топтал ботинками влажный морской песок.

Людей почти не было, лишь одинокий рыбак невдалеке раскладывал длинную удочку да две женщины пенсионного возраста в спортивных костюмах делали зарядку возле перевернутой лодки.

С наслаждением вдыхая свежий морской воздух, я вновь поймал себя на мысли, что впервые за последние недели чувствую себя бодрым и энергичным. Определенно здешний климат шел мне на пользу — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, конечно. Я даже представил, как Щербак, увидев меня после возвращения, изумится: «Ну, ты прямо как после отдыха в закрытом санатории для партактива! Признаюсь, старик, насчет твоих проблем я был неправ!».

Райский уголок для туристов. Для частных детективов тоже, хотя и в меньшей степени. Частным детективам еще надо искать газету «Гноми».

Я с некоторым сожалением отвернул от моря и, преодолев подъем по узкой тропинке между двумя прибрежными виллами, оказался на улочке с многочисленными ларьками и магазинами, а также женской парикмахерской под названием «Sexy Hair».

Здесь меня ждала удача. Нет, не в салоне, где изготовляли сексуальные прически, а в магазине рядом, торгующем напитками, чипсами, жевательной резинкой, мороженым и всякой прочей мелочью, а также газетами и журналами.

Девушка-продавец, отпустив какому-то покупателю пару пачек сигарет, вопросительно посмотрела на меня.

— «Гноми».

Она на секунду задумалась, потом полезла под прилавок. Довольно долго шуршала там бумагой, очевидно отыскивая нужное мне издание, из чего я сделал вывод, что особой популярностью у населения оно не пользуется.

Наконец она выпрямилась, положив на прилавок газету с названием «Н GNЩMH».

— Ористе. Пенинда лепта.

— «Гноми»? — перепросил я, с сомнением глядя на странное сочетание букв.

— Нэ, нэ. «Гноми».

Я выложил пятьдесят евроцентов.

Вышел из магазина и, наткнувшись взглядом на небольшой сквер на противоположной стороне улицы, поспешил к нему.

Усевшись на скамейку, нетерпеливо стал листать газету.

Девушка из булочной не обманула: первые страницы были на греческом, однако пролистав их я обнаружил большую, на восемь страниц, русскоязычную вкладку с надписью «Синеви. Еженедельное субботнее приложение».

Приложение оказалось не ахти: международные новости не первой свежести, надерганные из Интернета материалы, статьи по понтийской тематике, плохонькие фотографии, стихи поэтов-любителей и даже программа канала «РТР-планета» — все это с массой опечаток. Меня это совсем не интересовало, но главное я нашел — внизу одной из страниц было напечатано: «Свои материалы вы можете направлять по адресу: ул. Константенуполеос, 101». Еще был указан номер телефона, но мне он был без надобности — даже если бы у меня была карточка. Такие проблемы по телефону не обсуждаются.

Насколько я успел заметить, Александруполис был довольно небольшим городом, поэтому я решил, что найти редакцию особого труда не составит.

Что ж, будем ковать железо, пока оно горячо.

Через полчаса, следуя указаниям прохожих, я миновал маяк, порт, потом свернул с уже знакомой леофорос Демократиас в какой-то переулок, который и вывел меня на искомую улицу. Параллельно ей уходила куда-то, видимо, на окраины Александруполиса, железнодорожная линия.

Трехэтажный дом под сто первым номером был старым, но, видимо, недавно отреставрированным, по крайней мере, новая черепица и аккуратная, не успевшая нигде осыпаться штукатурка наводили на такую мысль. Я пробежал взглядом по подъездам и обнаружил на одном знакомую надпись «Н GNЩMH». Логично: редакция небольшой газетки вряд ли могла занимать все здание.

Я зашел в нужный подъезд и на площадке первого этажа увидел дверь с такой же надписью. Из-за двери доносились приглушенные голоса.

Я прижал кнопку звонка.

На пороге появилась женщина лет тридцати пяти. Вопросительно посмотрела на меня.

— Ористе?

Выпускающие приложение на русском языке просто обязаны его знать! Не по-немецки же с ними общаться! Впрочем, женщина могла и не иметь к приложению никакого отношения.

— Здравствуйте. Я хотел бы видеть редактора.

— Простите, вы кто? — спросила она по-русски, но с едва уловимым акцентом — грузинским, что ли?

— Меня зовут Игорь Сибилев. Я — инженер российской компании «Интергаз», работаю в Греции на строительстве компрессорной станции. Хотел поговорить с редактором по поводу одного э… материала, который несколько месяцев назад опубликовала ваша газета.

— Господина Мазманиди пока нет, — заявила женщина. — Вы можете подождать. Будете?

Я кивнул.

— Тогда, пожалуйста, сюда.

Мы прошли небольшим коридором, освещенным лампой дневного света, женщина распахнула дверь, и мы оказались в редакционном помещении.

Оно было довольно просторным, возможно, когда-то это были две большие комнаты, которые объединили, разрушив разделяющую их стену. Здесь стояло три стола с компьютерами, за которыми сидели две женщины и длинноволосый парень в очках. Вдоль одной стены высились несколько шкафов с бумагами и книгами. Еще здесь имелся цветной принтер и ксерокс не самой последней модели. Женщины с любопытством посмотрели на меня, парень же продолжал пристально всматриваться в монитор, легонько подбивая пальцем какую-то клавишу клавиатуры. В дальнем углу находилась еще одна дверь.

Женщина указала мне на стул.

— Господин Мазманиди скоро будет.

Я сел, собираясь с мыслями. Попросить у них, что ли, подшивку газеты? Тогда, глядишь, я смог бы определить точную дату выхода заметки. Не то что это давало мне какой-то ключ, но на всякий случай… Или это не совсем удобно — просить подшивку прямо так, сразу? Правда, я представился и, так сказать, указал цель визита, но все-таки…

Я не успел взвесить все за и против, как входная дверь открылась, и в помещение вошел высокий седовласый господин с «дипломатом».

— Калимера, — проговорил он.

Женщины вразнобой ответили, парень продолжал заниматься своим делом и лишь слегка кивнул. Боже ты мой, эти компьютерные асы — они везде одинаковы!

— Костас, это к вам. Российский инженер.

Слава богу, значит, и он говорит по-русски.

Редактор смерил меня удивленным взглядом: очевидно, российские инженеры не часто посещали редакцию. А может, я вообще был первым.

— Ну… пройдемте в мой кабинет.

Кабинет оказался совсем крохотным и сумел вместить в себя лишь стол, мягкое кожаное кресло для хозяина и два стула для посетителей. На столе лежал раскрытый ноутбук, стопка бумаг, несколько газет и журналов на греческом языке, перекидной календарь с какими-то пометками на последнем листке.

Господин Мазманиди уселся в кресло, поставил рядом свой «дипломат» и выложил на стол мобильник. Жестом указал на стул и вопросительно посмотрел на меня.

— Итак, господин… э?..

— Сибилев. Игорь Сибилев. Инженер российской компании «Интергаз». Слышали о такой?

— Да, конечно, — улыбнулся он, доставая из кармана пачку сигарет. — Курите?

— Нет, спасибо. Я интересуюсь одним человеком, господин Мазманиди…

— Можно просто Костас. Каким человеком?

— Дмитрием Захаропулосом.

Лицо редактора не выразило ничего, кроме вежливого внимания.

— Несколько месяцев назад вы, в смысле, ваша газета, поместили о нем заметку. То есть я не совсем уверен, что это была газета «Гноми», — добавил я, — но мне надо проверить.

— Вы читаете по-гречески? — поинтересовался мой собеседник, аккуратно стряхивая пепел в бронзовую пепельницу.

— Нет, заметка была на русском. Вот эта. Поэтому я и предположил, что она была в вашем русскоязычном приложении.

Я достал из кармана ксерокопию и протянул ему.

— А, эта. Да, наша. Несчастный случай в море. Помню. И что именно вас интересует, господин э… Сибилев?

— Обстоятельства гибели этого Дмитрия. Видите ли, Костас, я друг жены Дмитрия Захаропулоса… вдовы. Узнав о моей командировке в Грецию, она попросила меня выяснить все подробности этого… мм, происшествия.

— А почему вам не обратиться в полицию?

— Если честно, не уверен, что они будут разговаривать со мной, лицом сугубо частным. А если и будут, вряд ли мне удастся выяснить у них что-либо новое. Видите ли, Костас, был официальный запрос белорусского посольства, на который полиция всего лишь переслала заявление о пропаже Дмитрия и эту заметку — без каких-либо объяснений. Так что я, в смысле — мы с вдовой Захаропулоса, решили обратиться, так сказать, к первоисточнику.

Господин Мазманиди развел руками.

— Боюсь, что… — начал он. — Дело в том, что материал давал Янис Теодориду.

Гм… почему «боюсь»? Этот Теодориду, что, неприкасаемый?

— Кто такой Янис Теодориду?

— Наш сотрудник, журналист.

«Не тот ли это длинноволосый в очках, что не удостоил меня приветствием? — подумал я. — А я-то думал, он компьютерщик».

Но в следующий момент редактор со вздохом — похоже, что искренним, — продолжил:

— В том-то и дело, что он взял отпуск за свой счет. У его матери перелом бедра, какой-то очень сложный. Лежит дома, нужен постоянный уход. А отец в больнице в предынфарктном состоянии. Как это говорится — пришла беда, отворяй ворота? Вот они на пару с сестрой и ухаживают за обеими, э… обоими. Янис — наш лучший журналист, хотя и закончил технический вуз, — добавил Костас. — Мы без его материалов — как без рук.

«Да ладно тебе, — беззлобно подумал я. — Листал я ваше приложение. Надергаете побольше какой-нибудь фигни из Интернета — и всего делов».

Но без этого Теодориду мое расследование существенно замедлялось. Если вообще не останавливалось.

— А что именно вы хотели бы знать? — поинтересовался редактор.

— Ну… — не очень уверенно начал я, — как это все-таки произошло. И вообще…

— Н-да, — Костас пожевал губами. — Если я правильно помню, Теодориду как раз отдыхал на Самотраки, когда там случилась эта… беда. Рыбаки обнаружили на берегу лодку.

— А как они узнали, что погибшего зовут Дмитрий Захаропулос?

Господин Мазманиди развел руками.

— Вот подробностей я не знаю. Вам надо поговорить с самим Теодориду. Больше я ничего сказать не могу — только он.

— Он живет в Александруполисе?

— Он — да. Но его родители — в Салониках.

— Этот Янис говорит по-русски? — на всякий случай спросил я.

Редактор затушил сигарету.

— Ну разумеется! Работать в русскоязычном приложении — и не знать русского языка? — Костас усмехнулся. — Он переехал сюда из СНГ, как и многие другие понтийцы… Жил когда-то в Сухуми. Учился в Москве. Кстати, не так давно баллотировался в муниципальный совет Александруполиса.

«Да хоть в президенты, — мимолетно подумал я. — Мне-то какая разница?»

— Значит, без него я не смогу ничего выяснить?

— Вряд ли, вряд ли, господин Сибилев. Не знаю, насколько вы располагаете временем… — редактор вопросительно взглянул на меня.

— Ну… — неопределенно протянул я, не зная, что ответить. Назвался инженером «Интергаза» — веди себя соответственно. — Все зависит от моего начальства, сами понимаете.

— Да, конечно, — согласился он.

— А на сколько он взял отпуск?

— На две недели. По крайней мере, разговор был о двух неделях. Он уехал мм… — редактор потянулся к календарю и отбросил назад несколько листков. — В прошлый четверг, неделю назад. Но если состояние отца не улучшится и его не выпишут, Янис задержится и дольше, такая у нас была договоренность. Все мы люди… Можете позванивать. Телефон у вас есть?

— Да, в газете, — я продемонстрировал свернутую в трубочку «Гноми».

Тема разговора была исчерпана.

Я поднялся.

— Спасибо, Костас.

— Не за что, господин Сибилев.

Мы обменялись рукопожатием.

— Я могу взглянуть на подшивку вашей газеты? — напоследок спросил я.

— Ради бога. На крайнем столе у окна.

Я вышел из кабинета, окинул взглядом помещение редакции и действительно обнаружил на столе у окна несколько разлохмаченную стопку «Гноми».

— Господин Мазманиди разрешил мне посмотреть подшивку, — объявил я женщинам.

Та, что встретила меня, кивнула и произнесла:

— Возьмите стул.

Нужную заметку я нашел довольно быстро. Газета была датирована субботой 10 сентября, и я на всякий случай занес эту дату в свою записную книжку. Потом еще минут двадцать полистал газеты, отметив, что Янис Теодориду действительно писал много — в основном, о проблемах в Греции переселенцев из бывшего Союза и равнодушии к нуждам последних правящей партии. Было несколько статей и о работе александруполисской полиции.

Все статьи были с указанием имени и фамилии автора — за исключением заметки о несчастном случае, где он скрылся за неопределенным «Соб. инф.».

Может, просто постеснялся подписывать такой маленький, в несколько строк, материал?

 

21

Правильно говорят: ждать да догонять — хуже нет.

Догонять мне было некого, по крайней мере, пока, а вот ждать — этого добра было навалом.

Сразу после разговора с редактором я нашел какое-то интернет-кафе и послал Инне письмо, в котором коротко обрисовал ситуацию: София вроде как уехала в Германию, следов Дмитрия пока не обнаружено, заметка опубликована в александруполисской газете «Гноми», но ее автор «временно недоступен» по причине болезни родителей.

Можно было, конечно, узнать адрес этого Теодориду и поехать в Салоники, но вести расследование у постели тяжело больной женщины было бы верхом бестактности. Если журналист при этом послал бы меня куда подальше, то был бы стопроцентно прав!

Поэтому я убивал время в походах по городу, прогуливался по берегу моря, а однажды даже забрел в музей церковной утвари, скрепя сердце заплатив два евро — все-таки развлечения в ходе расследования не предусматривались.

Боль в желудке лишь однажды неясно обрисовала себя, словно желая напомнить, кто в организме хозяин, но в целом я чувствовал себя неплохо. В магазине «Русские продукты» я купил телефонную карточку, проконсультировался у русскоязычного продавца, как ею пользоваться, и, тактично выждав четыре дня после разговора с редактором, начал «позванивать» в «Гноми».

Увы…

Прошла неделя, в конце которой я вновь посетил интернет-кафе, но писем от Инны не было. Мое стремительно стартовавшее расследование теперь уже не двигалось даже черепашьими темпами: оно просто прекратилось. За неимением лучшего варианта я также наведался еще раз на леофорас Демократиас, 133, и, прижав кнопку с надписью «S. Stefanu», долго ждал в тайной надежде, что искомая особа вернулась из своей Эрмании — если, конечно, она действительно туда укатила. Но ее не было.

Я решил, что если Теодориду не объявится в течение трех следующих дней, то отправлюсь на Самотраки. Логичней, конечно, было сделать это, побеседовав с автором заметки, но терять время и деньги я больше не желал. В первые дни я познакомился с девушкой из булочной — той самой, что навела меня на газету «Гноми», — и узнав, что она работает с напарницей через день, стал подумывать, не пригласить ли ее на остров в качестве переводчицы — не бесплатно, разумеется.

Но до разговора с Лидой (так звали продавщицу) не дошло.

Потому что на третий из «отпущенных» мной неуловимому журналисту дней он, наконец, появился. Ответственный секретарь «Гноми» госпожа Пападопулу, до сих пор отвечавшая, что господин Теодориду еще не вернулся, на этот раз сказала: «Да. Завтра выйдет. Можете приезжать».

Итак, на ожидание неуловимого журналиста я потерял полторы недели. Хорошо еще, если редактор и госпожа Пападопулу за все это время не задумались, как может «инженер «Интергаза» так долго находиться вдали от возводимого объекта!

В тот вечер я укладывался спать с осознанием того, что грядущий день должен принести мне что-то очень значительное.

 

22

— Янис Теодориду, — проговорил мужчина, подавая руку.

Это был высокий седеющий брюнет, лет сорока с лишним — на сколько тянуло это лишнее, определить было нелегко. На нем была серая куртка со множеством карманов и молний — довольно нелепой для такого возраста молодежной модели — и основательно, почти до белизны вылинявших джинсах.

— Игорь Сибилев.

— Гм, где нам поговорить? — он окинул взглядом редакционную комнату. Обе женщины время от времени бросали на нас любопытные взгляды, продолжая в то же время щелкать на своих компьютерах. Длинноволосого парня на этот раз не было. — Пожалуй… знаете, здесь рядом есть кафе. Мы ходим туда обедать. Не возражаете?

— Нет.

Какая-то напряженность, что ли, была в манере «лучшего журналиста» газеты «Гноми». Или настороженность. Нет, определенно мой визит не доставил ему особого удовольствия. То есть вообще никакого.

Тут я подумал, что изначально начинаю без оснований подозревать в чем-то господина Теодориду. Почему напряженность? При чем здесь настороженность? «Тоже мне, психолог доморощенный!» — обругал я себя. Ну разве не может это просто быть досадой человека, у которого за время отсутствия в редакции скопилась гора всяческих дел и который вместо того, чтобы заняться ими, вынужден терять время неизвестно на что и неизвестно зачем?

— Итак? — начал он, когда мы уселись у окна уютного, но совершенно пустого кафе, заказав по чашке кофе. — Костас сказал мне, вы хотели узнать что-то о гибели того русского.

— Белоруса, — поправил я. — Дмитрия Захаропулоса.

— Белоруса, — согласился он. И добавил: — Смешно, конечно: белорус с такой фамилией.

— Он из понтийцев. То есть его отец. Просто они когда-то переехали в Беларусь. Я — друг жены Дмитрия. И она просила меня выяснить все как можно подробней.

— Ну, насчет подробней не уверен. Но что знаю, скажу. Спрашивайте.

— Как это произошло?

Он усмехнулся.

— Как? Если бы я знал… — он полез в карман за сигаретами.

— Но ведь вы написали…

— Написал только то, что мне стало известно.

— Как? Как стало известно?

Теодориду положил на столик полупустую пачку, похлопал себя по карманам.

— Черт, зажигалку забыл. У вас нет?

— Я не курю.

Он повернулся и сказал что-то по-гречески девушке, стоявшей за стойкой. Та принесла ему коробку спичек.

Журналист затянулся, отпил глоток кофе.

— Как стало известно? Да совершенно случайно. Я поехал на Самотраки. Знаете, на выходные там можно неплохо отдохнуть — природа и все такое… В сентябре погода еще ничего, хотя туристский сезон уже заканчивается. Остановился в Лаккоме, это такая небольшая рыбацкая деревушка, там у меня знакомые. Они и рассказали мне, что накануне нашли выброшенную на берег лодку, которую взял на время проживавший у них иностранец.

«Интересно. Дмитрий приехал искать клад на суше, но зачем-то взял лодку».

— Почему же они решили, что она принадлежит… то есть что на ней плавал Захаропулос? Кстати, а откуда вы узнали его фамилию?

— Рыбаки и сказали. Он же должен был как-то представиться, верно? Да, так вот: поскольку он снимал у одного из местных комнату, они и решили, что, вполне возможно, имел место несчастный случай: он пропал за два дня до этого.

— Как пропал?

— А вот так. В самом, так сказать, прямом смысле слова. Не вернулся.

— Может, романтическое рандеву?

— Да нет, после этого он вообще не появился.

— Кстати, о женщинах. Он приехал на Самотраки один?

— Скорее всего. По крайней мере, никого другого с ним не видели.

«Значит, он был на острове без Софии?»

— И чем он там занимался?

— Ну, наверное, тем же, чем все остальные туристы: отдыхал, осматривал достопримечательности. Знаете, Греция такая страна, где каждый камень под ногами — уже история.

— Сколько пробыл на острове Захаропулос до своего исчезновения?

— Точно не скажу. По рассказам деревенских, несколько дней.

— Полиция проводила расследование?

Теодориду пожал плечами.

— Не думаю. Для этого, по крайней мере, надо заявление. Или, простите, труп.

«Кажется, Инна говорила, что заявление было».

— А что, заявления не было? От жителей? Ну, от того, у кого Захаропулос снимал комнату?

Журналист равнодушно проговорил:

— Может и было. Но если честно, кому это нужно? Всем, знаете, и своих забот хватает. К тому же предположения к делу не подошьешь: а вдруг он просто уехал, не попрощавшись? Как говорится, по-английски. Правда, лодка… н-да… Но все равно глупо предполагать, что полиция при помощи водолазов начнет прочесывать дно Эгейского моря. Простите.

Теодориду помолчал и уже с некоторым раздражением добавил:

— Если вы хотите знать, проводил ли я, так сказать, журналистское расследование этого происшествия, то скажу сразу: нет. Зачем мне это было надо? Заметка в десяток строк. Я ее даже не подписывал.

«Зачем же ты тогда вообще писал ее?» — подумал я, чувствуя нарастающее разочарование. Разговор с «первоисточником» мне решительно ничего не дал. И напрасно я искал в манерах журналиста что-то подозрительное, настораживающее. Просто он заранее знал, что разговор окажется потерей времени — и для него, и для меня.

Так оно и вышло.

Теодориду допил свой кофе и нетерпеливо посмотрел на меня. Пора, дорогой, и честь знать, читалось в его взгляде.

Александруполис — город маленький. Чем черт не шутит. А вдруг?..

Я достал из бумажника фотографию супруга Инны.

— Это и есть Дмитрий Захаропулос. Может быть, вы случайно встречали его в городе?

Журналист скользнул по снимку равнодушным взглядом.

— Как говорили в старое время, не имел чести видеть.

Мы поднялись.

— Уж простите меня, — проговорил он, когда мы вышли на улицу. — Ничем не смог вам помочь.

— Ничего. Это вы простите меня, — вежливо откликнулся я, — что отнял ваше время.

И великодушно простив друг друга, мы распрощались.

 

23

Встреча, на которую я возлагал такие большие надежды, не принесла мне ничего.

Правда, теперь я знал наверняка, что Дмитрий действительно побывал на Самотраки и провел там несколько дней, что скорее всего он был там один — или не афишировал личности своей спутницы, которая, может быть, сняла жилье где-то в другом месте.

Жаль, что я не спросил Теодориду, остались ли в комнате после исчезновения супруга Инны какие-то вещи. Если остались — значит, он действительно утонул. Впрочем, журналист мог и не знать об этом — зачем, как он выразился, это ему было надо?

Можно, конечно, было позвонить ему, но, честно говоря, разговаривать мне с ним больше не хотелось.

Нет, надо ехать на Самотраки. Брать Лиду переводчицей — и самому разговаривать с местными.

Я пошел в туристическое агентство, которое обнаружил во время моих вынужденных прогулок по городу, и выяснил, как можно добраться до острова. Оказалось, что туда каждый день ходит паром «Саос Феррис», и проблем с билетами в нетуристический сезон не будет.

Утром следующего дня я пришел в булочную. Моя знакомая была там.

— Привет, Лида. У меня есть к вам серьезный разговор, — с ходу начал я.

— О чем?

— Мне нужна ваша помощь. Помощь переводчицы, — и я коротко изложил ей суть дела.

Девушка задумалась.

— Ну, не знаю, — неуверенно произнесла она. — Как-то это все — неожиданно. И… я же работаю.

— И работайте себе на здоровье, Лида. Но вы же можете поменяться со своей напарницей? Я имею в виду, попросить ее поработать за вас пару дней, а потом — вы за нее. А может, нам удастся уложиться в один день.

Она все еще колебалась.

— Я заплачу вам, Лида. И за билет, и за проживание, и за работу.

— А когда вы хотите ехать, Игорь? — спросила она.

— Ну вот, это уже другой разговор! Чем скорее, тем лучше. Можно даже сегодня: паром идет в пять вечера.

— Что вы, сегодня не выйдет, — возразила она. — Я еще должна… знаете что, оставьте мне номер вашего мобильного, я перезвоню, когда буду готова.

— У меня нет мобильного. Давайте так, Лида: я сам позвоню вам на домашний, ну, скажем, завтра ближе к вечеру. Пойдет?

Она написала мне номер своего телефона и занялась вошедшим покупателем. Я подождал, пока она обслужит его.

— Значит, мы договорились. Лида?

— Мы-то да. Теперь осталось договориться с моей напарницей. Ладно, с ней, я думаю, проблем не будет.

— Заранее спасибо вам, — поблагодарил я.

Что ж, придется добавить еще одну статью расхода: оплата переводчика. В какую сумму мне это выльется? Вопрос, конечно, интересный, как говорилось в одной юмористической миниатюре. Прикинув, что придется оплатить моей помощнице билет туда и обратно, проживание, питание и собственно услуги переводчика, я решил, что за пару дней мне придется расстаться не менее чем с полутора сотнями евро.

Через два дня я ожидал девушку на причале в порту Александруполиса, наблюдая, как в «брюхо» огромного белоснежного парома с синей надписью «Saos Ferris» заезжают грузовые и легковые автомобили. Накануне вечером я позвонил ей домой, и она сообщила, что все уладила и в течение двух дней может помогать мне в поисках пропавшего земляка.

По закону подлости погода испортилась: небо заволокли свинцовые тучи и заметно похолодало. Зима решила напомнить о своих правах.

Лида появилась за час до отплытия. На ней была куртка из плотного материала защитного цвета, джинсы и кроссовки. Волосы были перехвачены темной лентой. В руках она держала средних размеров сумку.

— Здравствуйте, Игорь.

— Здравствуйте, Лида. Позвольте — я по-джентльменски завладел ее сумкой, перекинув ремень через плечо. — Итак, в путь?

Я предъявил у трапа купленные в турагентстве билеты, и мы поднялись по узкой лестнице в салон.

Помещение было рассчитано человек на триста — четыреста, но сейчас пассажиров было не более двух десятков. У стойки небольшого бара пара мужчин потягивали свой неизменный фраппэ — холодный кофе, — мальчик лет четырех гонял по проходу на маленьком трехколесном велосипеде, пожилая женщина сосредоточенно вязала что-то на спицах. В самом углу салона человек шесть хипповатого вида парней и девушек сидели на рюкзаках и громко разговаривали.

Несколько укрепленных под потолком телевизоров с приглушенным звуком демонстрировали какую-то спортивную программу, но ее, похоже, никто не смотрел.

— Летом сюда набивается столько народу, что сидят даже на полу, — заметила Лида. — А сейчас — не сезон. Если хотите, выйдем на палубу.

— А вещи?

— Оставим здесь.

— С ними ничего не случится?

Девушка улыбнулась.

— Можете быть спокойны: воровства у нас нет. Знаете, в прежние времена греки, говорят, даже двери домов на замок не запирали. Проблемы здесь создают только приезжие, в том числе и мы, понтийцы, — воровство, пьянство, хулиганство — а то и похуже. Слышали, например, о Максиме Жилине?

— Нет.

— Молодой парень из Новосибирска, приехал в Грецию поработать. Обвинили в убийстве гречанки. Попал под следствие. Когда перевозили из одной тюрьмы в другую, сумел обезоружить и застрелить двух вооруженных полицейских! Представляете?

— С трудом, — признался я. — Терминатор какой-то.

— Об этом писали все греческие газеты, — вздохнув, она добавила: — Вот за это нас и недолюбливают.

«Вот за это нас и недолюбливают, — мысленно повторил я. — Причем повсюду».

Через четверть часа паром, неуклюже развернувшись и распугав рыбацкие лодки, взял курс на Самотраки.

 

24

Нахальные чайки с гортанными криками атаковали палубу и едва не касались крыльями наших лиц — вероятно, привыкли к тому, что пассажиры бросают им какую-то пищу. Стало быстро смеркаться, к тому же холодный морской ветер пронизывал насквозь, и мы вернулись в салон. Все это время мы болтали о всякой всячине: Лида рассказывала мне о своих родителях, женихе, жизни в Кабардино-Балкарии и Греции, я — о командировках в Иран и Пакистан. Я так и не смог заставить себя напрямую спросить свою спутницу: «Сколько вам заплатить за ваши услуги?», она этого вопроса тоже не касалась. В конце концов, я решил, что по окончании поездки просто спрошу ее, сколько она получает в своей булочной, вычислю ее дневной заработок — и набавлю к нему пятерку.

Наше морское путешествие заняло почти три часа. Может быть, «Саос Феррис» преодолел бы эти несчастные тридцать кэмэ — или сколько там морских миль? — и быстрее, но, как оказалось, на острове имелся лишь один порт, Камариотиса, и чтобы достичь его, паром шел вдоль побережья еще минут сорок.

Около восьми вечера уже в полной темноте мы сошли по трапу и ступили на берег Самотраки. Моросил мелкий дождь.

Я и понятия не имел, где и как искать ночлег, но он сам нашел нас. Молодой парень в плаще с капюшоном, блестящим от капель воды, догнал нас под фонарем и спросил что-то по-гречески.

Лида ответила. Минуту они переговаривались, потом девушка объявила:

— Есть жилье. Здесь, рядом. Холодильник, душ, туалет. Двадцать пять евро за комнату, — она чуть замялась. — Извините, конечно, Игорь, если бы мы были супругами или любовниками, нам хватило бы и одной. А так…

Все правильно. Придется брать две раздельные комнаты. Значит, пятьдесят за сутки, сто — за двое. Недешево, конечно, но — назвался груздем, полезай в кузов.

— Согласен, — проговорил я. — Пошли.

— Он подвезет.

Мы втиснулись в крохотный двухдверный «форд», и наш благодетель тронулся с места. Фары осветили группу пассажиров, сошедших с парома, несколько невысоких домишек, автобус и пару легковушек, после чего машина въехала в переулок.

Через пять минут «форд» остановился напротив двухэтажного здания. Отряхивая плащ, парень вошел первым, за ним последовали и мы. На втором этаже наш провожатый включил в коридоре свет, указал на две соседние двери по правой стороне и что-то произнес:

— Можете пока заплатить за сутки, — перевела Лида. — Если не управимся за один день, я ему позвоню. Сейчас попрошу его телефон.

В ответ на ее просьбу парень черкнул номер на клочке бумаги и отдал его девушке.

Потом вопросительно посмотрел на меня. Я вытащил из бумажника купюру в пятьдесят евро.

— Ключи в дверях, белье в шкафу, — сказал напоследок парень и сгинул.

Мы остались в коридоре одни. Из-за дверей других комнат не доносилось ни звука. «Похоже, мы будем единственными обитателями дома», — решил я.

— Ну что, Лида, отметим первый день наших поисков? Я купил хорошего сухого вина, — поколебавшись самую малость, проговорил я.

Нет, я не собирался шиковать на чужие деньги, просто мне как-то хотелось отблагодарить ее за согласие помочь мне. Иначе как бы я смог общаться с аборигенами острова, которые вряд ли знали английский язык?

Я надеялся, что моя спутница не увидит в моем предложении ничего такого.

Она не увидела. Либо я выглядел настолько плохо, что женщины в моем присутствии могли не опасаться за свое целомудрие, либо — смотрелся как истинный джентльмен.

Так или иначе, Лида просто кивнула и сказала:

— Ладно.

— Тогда располагайтесь и через десять минут приходите ко мне.

Я повернул ключ и вошел.

Нащупал на стене у двери выключатель. Комнату залил неяркий свет. Две кровати вдоль противоположных стен, шкаф, небольшой холодильник, тумбочка, столик, два стула. Дверь, ведущая в душевую.

Я вымыл руки, распаковал сумку, выложив на стол курицу, хлеб, но бутылку вина оставил в сумке.

Через десять минут послышался стук в дверь.

— Девушка, вы самогонку будете или водку? — спросил я, когда мы сели.

Лида с недоумением посмотрела на меня.

— Есть такой анекдот, — пояснил я. — У девушки спрашивают: «Вы самогонку будете или водку?» А она отвечает: «Ой, прямо не знаю, все такое вкусное!»

Лида рассмеялась, а я достал вино.

Ужин прошел в теплой и дружественной атмосфере, а где-то около одиннадцати мы пожелали друг другу спокойной ночи.

 

25

Утром мы вновь устроили «общий стол», перекусив остатками вчерашней курицы и принесенным моей спутницей салатом из помидоров.

В начале девятого такси уже несло нас в Лаккому, и молодой разговорчивый водитель болтал о чем-то с Лидой, сидевшей на переднем сиденье. Та смеялась.

— Говорит, какое приятное исключение, — перевела она мне, полуобернувшись. — Обычно здесь можно увидеть симпатичных девушек только в туристический сезон.

Минуту я размышлял, как бы поделикатней вторгнуться в их разговор и задать вопрос, далекий от темы женской красоты. Ничего не придумав, я просто попросил Лиду:

— Спроси его, не слышал ли он чего-нибудь о несчастном случае с иностранцем, который около трех месяцев назад отправился кататься на лодке и утонул.

Девушка перевела.

Водитель покачал головой, произнес несколько слов.

— Ничего подобного он не слышал. Здесь такое редкость.

Лаккома оказалась совсем небольшой деревушкой с аккуратными домиками под красными черепичными крышами, площадью с несколькими лавчонками и небольшой церквушкой.

Таксист спросил что-то у Лиды.

— Интересуется, где нас высадить.

Действительно, где? Надо мне было спросить у Теодориду фамилию его знакомого или, еще лучше, того человека, который сдал супругу Инны комнату, но журналист, скорее всего, этого не знал. Так или иначе, ни того, ни другого я не сделал. Ладно, выясним сами: в таких деревеньках все знают друг друга.

— На площади, — ответил я. — Сколько с нас?

Поездка обошлась мне в три евро. Я расплатился, таксист попрощался и уехал. Мы остались стоять на площади. Девушка вопросительно посмотрела на меня.

— С чего начнем?

Согнувшаяся под грузом лет бабуля в теплой шерстяной кофте, очень похожая на какую-нибудь белорусскую бабку Ядвигу или Ульяну, с трудом передвигалась по противоположной стороне площади, направляясь, очевидно, в хлебную лавку. Других обитателей Лаккомы не было видно.

— Вон у нее и спросим, — проговорил я.

— Спросим — что?

— Ну… кто здесь сдавал белорусу комнату три месяца назад.

Лида с некоторым сомнением взглянула на меня, но ничего не сказала. Честно говоря, я тоже не очень надеялся на то, что бабуля окажется нам полезной, но начинать с чего-то было надо.

Мы догнали бабушку, уже входившую в лавку. За прилавком сидел и крутил транзистор круглолицый розовощекий мужчина. Приятно пахло свежими булками.

— Отставить бабку, — вполголоса скомандовал я. — Начнем прямо с продавца. Кому знать, как не ему: у него, небось, вся деревня отоваривается.

Мы поздоровались, подождали, пока хозяин обслужит бабушку, потом Лида задала ему вопрос. Мужчина что-то коротко ответил.

— Здесь летом бывает много иностранцев, — перевела девушка. — Кто его знает.

— Это было в сентябре, — заметил я. — Туристский сезон уже кончился.

Наш собеседник выключил свой транзистор, подумал немного. Потом кивнул.

— Кажется, он догадывается, о ком идет речь. О том левкоросе, который жил у Харлампия.

— О левкоросе?

— Ну, вашу Белоруссию здесь знают как Левкороссию. «Левко» по-гречески «белый», — пояснила Лида. — Так что и белорус будет левкоросом. Вот он-то и жил у Харлампия.

— Харлампий — это имя или фамилия?

— Имя, конечно, — ответила Лида. — А фамилию я сейчас спрошу.

Фамилия того человека была Спирос. Итак, Харлампий Спирос. Главный свидетель по делу об исчезновении Дмитрия?

Я вытащил из бумажника фото супруга Инны.

— Этот левкорос?

Мужчина несколько секунд всматривался в снимок.

— Вроде бы.

— И что с ним случилось?

— А что с ним случилось?

— Ну, он же… утонул?

Булочник неопределенно повел плечами.

— И лодку нашли на берегу, — продолжал я. — Его пустую лодку.

— Вам все же лучше поговорить со Спиросом, — проговорил наш собеседник. — Это был его постоялец.

— А где он живет?

Хозяин булочной покачал головой.

— Его в деревне сейчас нет.

Час от часу не легче.

— Где же он?

— Поехал в Хору.

Будем надеяться, что эта Хора находится не где-нибудь на территории Испании.

К счастью, оказалось, что Хора — это тоже деревня, и она расположена менее чем в десяти километрах от Лаккомы.

Ехать туда или ждать его здесь? Хотелось, конечно, поговорить с ним здесь: а вдруг он смог бы показать нам и комнату, и вещи — если таковые остались — «левкороса» Дмитрия Захаропулоса. Как пишут в детективных романах, важна любая мелочь.

— Он вернется сегодня?

Булочник покачал головой.

— Не думаю. Там проблема с племянником. Без родителей растет парень. Упал с мотоцикла. Гоняют, как сумасшедшие…

«Да что за невезуха такая! — досадливо подумал я. — У Теодориду мать, у Спироса — племянник. Если парень покалечился, Спиросу будет не до меня».

— Спроси: что-нибудь серьезное? — попросил я Лиду.

К счастью, как сказал булочник, племянник, вроде, отделался синяками и ушибами, но Харлампий все равно не собирался возвращаться сегодня.

Терять один день на ожидание, имея в запасе всего два, я не хотел. Завтра вечером мы должны были отправиться в обратный путь, чтобы послезавтра Лида вновь приступила к работе. Что ж. придется ехать в Хору.

— Где мы сможем найти там Спироса? — спросила Лида.

Мужчина ответил, что если он не ошибается, дом покойного брата Харлампия находится как раз в начале улицы, ведущей к старинному замку, так что заблудиться будет невозможно.

— Там спросите, — добавил он.

Мы поблагодарили мужчину и отправились на поиски такси.

Реакция булочника на вопрос о гибели «левкороса» оказалась какой-то вялой. Впрочем, если вспомнить старую сталинскую формулу «нет человека — нет проблемы», ничего странного. Был бы утопленник — была бы и головная боль.

А что если разговор с «главным свидетелем» тоже ничего не даст? В какие инстанции обращаться дальше? К царю морскому? Так, мол, и так, прошу сообщить, при каких обстоятельствах пучина проглотила, нет, поглотила раба Божия Дмитрия.

Такси мы не дождались. Возможно, в туристический сезон они и появлялись в Лаккоме, но сейчас ни малейших признаков данного вида транспорта мы не обнаружили. Да и кого было возить? Улицы деревни словно вымерли: либо все жители, кроме булочника и старушки, дружно ушли в море на ловлю рыбы, либо еще не поднимались.

— Ну, что будем делать? — проговорил я.

Словно в ответ на мои слова в конце улицы, ведущей на площадь, послышался шум мотора.

«Надо ловить, — решил я. — Вдруг он как раз едет в эту Хору?»

На площадь выехал темно-синий, в грязноватых подтеках «ниссан». За рулем сидел мужчина лет тридцати с темными курчавыми волосами.

Я махнул рукой, он затормозил и опустил стекло. Из салона доносились негромкие звуки музыки.

— Ористе?

Лида заговорила с ним по-гречески.

Мужчина покачал головой, что-то ответил, и я разобрал лишь слово «Камариотиса».

Все ясно: ему не по пути.

В следующий момент водитель добавил еще что-то, и Лида перевела:

— Вообще-то ему в Камариотису, но за пять евро он даст крюк и отвезет нас в Хору.

Выбора не было.

Я кивнул, и мы загрузились в машину.

Узнав, что на Самотраки я впервые, шофер выключил приемник и добровольно взял на себя обязанности гида. Через пару минут я узнал, что остров был населен еще за две тысячи лет до нашей эры, что когда-то здесь проживало несколько десятков тысяч человек, но сейчас осталось менее трех тысяч, и что большинство населения занимается рыбной ловлей, разведением скота и выращиванием оливок.

— А вон Фенгари, — махнул рукой водитель. — Самая высокая гора на Самотраки, более полутора километров.

В просвете между деревьями по правой стороне мелькнула окутанная тучами зазубренная вершина.

Фенгари, Фенгари… что там говорила о ней Инна? Что-то вроде того, что линия, проведенная на карте Георгием Апостолиди, проходит через вершину Фенгари.

Минут пять спустя мы миновали указатель поворота на Камариотису, потом деревушку с названием Алония; вдали, у подножия гор, показались красные черепичные крыши Хоры.

— Между прочим, столица острова, — объявил наш гид. — Где вас высадить?

— Если можно, поближе к замку.

Шофер кивнул.

— Пятнадцатый век. Построен итальянским родом Гателлузи, которые в то время владели островом. Но на вашем месте я начал бы с Палеополи. Там интересный археологический музей.

«Так бы мы и поступили — если бы были туристами», — подумал я.

Попетляв некоторое время в узких, идущих на подъем переулках, машина остановилась.

— Дальше не могу, потом не развернусь, — объявил «экскурсовод». — А замок — вон он.

Я расплатился.

Мощеная большими темными камнями улица вела к развалинам, над которыми, словно обломки зубов, виднелись остатки двух квадратных башен. По обе стороны улицы стояли белостенные оштукатуренные домишки, разительно отличавшиеся от тех, которые привык видеть в Беларуси я.

 

26

В одном из дворов мы заметили фигуру пожилой женщины, накладывавшей что-то в стоящую на земле жестяную миску. Внушительных размеров черный пес стоял рядом, радостно и нетерпеливо повиливая хвостом в предвкушении трапезы.

Лида окликнула ее. Женщина повернулась и, выслушав вопрос, указала на соседний дом.

Как раз в этот момент на его пороге возник парень с забинтованной рукой на перевязи. На правой скуле его красовалась немалых размеров ссадина. Заметно хромая, юноша побрел вглубь двора, являя собой живую иллюстрацию опасностей лихачества на мотоцикле.

— Племянничек, — пробормотал я. — Это написано у него на физиономии.

Моя спутница позвала молодого человека. Тот обернулся и подошел к нам. На вид племяннику Спироса — если это был он — было лет двадцать. У него были густые темные волосы, квадратный волевой подбородок, правильной формы нос. Выразительные карие глаза вопросительно взглянули на нас.

— Скажи, что мы хотим поговорить с господином Спиросом, — попросил я Лиду.

Девушка перевела, и он сказал что-то, из чего я выловил лишь имя Харлампия.

— Приглашает нас в дом. Дядя готовит завтрак.

Ну что ж, воспользуемся греческим гостеприимством.

Мы последовали за парнем и в следующую минуту оказались в небольшой комнате, насыщенной запахами жареного мяса, долетавшими из кухни.

Я огляделся.

Возле стены стоял продавленный диван, застеленный старым покрывалом, в одном углу комнаты возвышалась обшарпанная тумбочка с допотопным телевизором, в другом — этажерка с несколькими разлохмаченными книгами. С потолка свисал старомодный пыльный абажур. Зато на столе, стоявшем у противоположной стены, лежал вполне современный ноутбук и несколько компакт-дисков. С обратной стороны полуоткрытой двери я заметил прикрепленный скотчем плакат полуобнаженной Бритни Спирс — не то чтобы я очень разбирался в современной музыке, просто я видел фото этой модной певички в журналах своего сына. Слово «Spears» было перечеркнуто черным фломастером и над ним написано «Spiros». Я хмыкнул, оценив юмор молодого человека.

Он крикнул что-то в направлении кухни, и на пороге возник толстый мужчина лет пятидесяти с густой седой бородой, в замасленном фартуке, просторных серых штанах и шерстяных носках. Наверное, так и должен выглядеть типичный грек, хотя насчет носков, честно говоря, не уверен.

Его черные блестящие глаза смотрели удивленно и пытливо.

— Калимера.

— Калимера, — ответили мы с Лидой.

— Туристы? Впрочем, нет, туристы не интересуются старым Спиросом, — шутливо заметил он. — Здесь есть достопримечательности и подостойней. Так кто вы?

Лида объяснила.

— А, Димитрос, — кивнул Харлампий. — Помню. Не может быть, вы сначала перекусите чего-нибудь?

Мы отказались.

— Тогда, может, выпьете нашей рецины? — не дожидаясь ответа, он скомандовал племяннику: — Никос, сходи к Мавридисам.

— Что такое рецина? — вполголоса спросил я у Лиды. — Не самогонка, случайно?

— Домашнее вино, — пояснила девушка.

Парень вышел, а гостеприимный дядя сдвинул стол на середину комнаты, принес два стула. Вынес куда-то ноутбук и диски.

— Вы располагайтесь на диване и спрашивайте, что вас интересует.

Мы сели. Откуда-то, видно, из кухни, появился большой рыжий кот и стал тереться о ногу Спироса. Я достал из бумажника фото.

— Он?

Наш собеседник взглянул на снимок.

— Он самый. Димитрос.

— Он говорил вам, зачем приехал на Самотраки?

— А зачем они все сюда приезжают? Наверное, отдохнуть, покупаться, побродить по нашим лесам. Пляжи у нас здесь чистейшие. Правда, сезон уже закончился, но погода была неплохая. Но мне, честно говоря, было не до него — своих, рыбацких, дел по горло. Сдал ему комнату — и все.

— Он был один? Без женщины?

— Один.

— И к нему никто не приезжал?

— Не замечал.

— А что-то из крупных вещей у него имелось?

— Сумка была. Не скажу, чтобы очень большая. Так, средних размеров. Складная удочка.

«Ага, с лодкой теперь понятно, — подумал я. — Выдавал себя за туриста. Или за рыболова-спортсмена».

— Он звонил кому-нибудь?

Спирос ненадолго задумался.

— При мне — один раз. По мобильнику. Кстати, за день до своего исчезновения.

Я насторожился.

— А вы не слышали, о чем был разговор?

— Нет. Я был в доме, он — на улице. Просто видел в окно, что он с кем-то разговаривает.

— И сколько дней он прожил у вас?

— Э… — Харлампий подумал пару секунд. — Дня четыре.

— Он заплатил вам за комнату вперед?

— Да, сразу за неделю. Но неделю он не прожил… исчез.

— Как?

Спирос уже открыл рот, чтобы ответить, но в это время вернулся племянник, державший в руках бутыль литра на три с темно-вишневым вином. «А я пью? Что здесь пить?» — вспомнил я реплику из «Кавказской пленницы».

Никос поставил бутыль на стол, сходил на кухню и принес три стакана и тарелку с нарезанным сыром, после чего направился из комнаты. Рыжий кот бесшумно последовал за ним.

— А ты? — бросил вслед племяннику Харлампий, но молодой человек лишь махнул рукой.

— Переживает. Разбил новый мотоцикл, купил всего месяц назад, — пояснил Харлампий. — Хорошо хоть сам цел остался.

Он разлил вино.

— Ваше здоровье.

— И ваше.

Я отпил из стакана. Вино действительно было отменным — прохладным, с легкой кислецой и не очень крепким.

— Хорошее вино, — заметил я.

Спирос слегка порозовел от похвалы.

— Не магазинное, с этими, как их, сульфитами, а домашнее, настоящее! Мы его и в Александруполис возим, на продажу. Да. Так что вы там спрашивали?

— Как исчез Захаропулос?

— Кто? — не понял Спирос.

— Ну, Дмитрий.

— А, Димитрос. Взял у меня лодку, порыбачить там, поплавать вдоль побережья, но к вечеру не вернулся. Я решил, что он, возможно, заплутал и причалил где-то в другом месте — неподалеку от Лаккомы вдоль берега есть еще пара деревень: Дафнес, Китада. Но он не появился и на второй день. А потом — потом наши мальчишки нашли на берегу мою лодку.

— Где нашли?

— Неподалеку от Лаккомы.

— И в каком она была состоянии?

— В нормальном. Даже бензина в баке оставалось еще литра два.

— А мог ваш постоялец просто оставить лодку и срочно уехать назад в Александруполис? Сами говорили, что в тот день он с кем-то разговаривал по телефону.

Спирос пожал плечами.

— Кто его знает… Вот потому я и не хотел писать заявление в полицию.

— Но все-таки написали?

— Мне эти бумажные дела… — покривился Харлампий. — Я бы и не писал, да Янис сказал, что надо. Он человек образованный, ему, конечно, виднее.

«Похоже, речь идет о Теодориду», — подумал я, но на всякий случай спросил:

— Кто такой Янис?

Спирос снова наполнил мой пустой стакан.

— Вижу, вам и правда понравилось.

— Очень хорошее вино, — вновь похвалил я, ощущая легкое приятное головокружение.

— Вы сыр попробуйте. Янис — журналист, — пояснил наш собеседник. — У него в Лаккоме знакомые, так он время от времени заезжает к ним из Александруполиса. Как раз был у них, когда это случилось. Он и убедил меня написать заявление.

«Странно. А Теодориду говорил, что даже не знает, было заявление или нет. Может, просто забыл о своем разговоре со Спиросом? Гм…»

— И что, по вашему заявлению проводилось расследование?

— Да какое там расследование, — махнул рукой Спирос. — Что расследовать-то было? Приехали ко мне один раз отсюда, из Хоры, из полицейского участка, задали несколько вопросов — да и убрались восвояси. Зацепиться-то, в общем, было не за что.

— Скажите, Харлампий, а что осталось после исчезновения Захаропулоса? Какие вещи?

— Димитроса? — уточнил Спирос.

— Да.

Он подумал немного.

— Ну, несколько полотенец. Бритвенный прибор. Смена белья. Фотоаппарат… не пленочный, а этот, как его… цифровой.

— Дорогой?

— Да. Говорят, евро за триста. Ну, и еще что-то по мелочи, сигареты там, все такое.

Я не знал, о чем спросить еще. В целом «показания» Теодориду и Спироса совпадали. Вот только с заявлением вышла какая-то непонятка.

Мы перекинулись с Харлампием еще парой вежливых фраз, поблагодарили за угощение и вышли на улицу.

Чувство неудовлетворенности не покинуло меня. Если я надеялся, что после с разговора с «главным свидетелем» все разложится по полочкам и я смогу бодро отрапортовать Инне, что расследование закончено или, по крайней мере, движется к концу, — этого не произошло.

И еще… Что-то не давало мне покоя — какая-то промелькнувшая во время разговора со Спиросом мысль, сформулировать которую потом я уже не смог.

И это мучило меня, как заноза в пальце.

Но что это было — я понял позже.

 

27

— Судя по вашему лицу, Игорь, разговор вас не удовлетворил, — заметила Лида.

— Скажем так: не совсем удовлетворил, — поправил я.

— Куда дальше?

Я и сам не знал этого. За один день мы — худо-бедно — решили все вопросы и могли отправляться в Александруполис хоть сегодня вечером. Даже в этом случае до парома оставалось еще целых пять с половиной часов.

«Да, вечером и уедем, — решил я. — Выбрасывать пятьдесят лишних евро за ночлег я не имею права. А завтра надо обязательно отстучать «депешу» Инне: мое молчание затянулось, и я мог представить ее состояние. Конечно, улучшится ли оно после моего электронного письма — еще вопрос, но все равно надо обязательно сообщить ей о разговоре с Теодориду и о поездке на остров».

— Так куда дальше? — повторила моя попутчица.

— Э… давайте просто погуляем, Лида. Потом пообедаем где-нибудь и будем дожидаться парома.

Мы побродили по развалинам замка, стоявшим на самом краю отвесной скалы. Непогода и столетия — а может, также и войны? — сделали свое дело: стены, сложенные из крупных округлых камней, местами разрушились, местами выкрошились, через трещины и щели пробивалась хилая травка. Башни, внутри которых виднелись остатки гнилых деревянных перекрытий, тоже пребывали не в лучшем состоянии. Но, думаю, в целом, туристы, желавшие вдохнуть в развалинах замка Гателлузи пыль веков, проблем с ее вдыханием не имели.

Мы направились вниз по улочке, на которую часом ранее нас привез наш добровольный «экскурсовод», потом перешли на другую и обнаружили двухэтажный дом с надписью «Folklore museum». Музей, однако, не работал.

— Жаль, — прокомментировал я. — А так могли бы ознакомиться с местными промыслами. Все равно времени девать некуда.

Зато небольшая сувенирная лавка, располагавшаяся в конце улицы, была открыта.

— Зайдем? — предложила Лида.

Я кивнул.

Небольшая комнатка, в углу которой скучала за столом симпатичная женщина лет тридцати, была забита всякой всячиной. Морские раковины всех форм и размеров соседствовали со статуэтками, изображавшими богов и богинь, разнокалиберные вазы теснили на полках расписанные греческими мотивами шкатулки, в обилии имелись блюдца, кружки, пепельницы, подсвечники, брелоки, бусы, браслеты, открытки, туристские буклеты, книги по истории и искусству Греции на многих языках.

Женщина подняла глаза и, по каким-то неведомым признакам признав во мне иностранца, сказала по-английски:

— Хелло. Уот кэн ай ду фор ю?

— Я сам, — проговорил я, перехватив вопросительный взгляд Лиды.

— Джаст лукинг, — произнес я универсальную формулу, которой с успехом пользовался во время своих командировок в Иран и Пакистан.

— О'кей, о'кей, — проговорила женщина. — Уэлкам.

— В это время, наверное, совсем мало туристов? — спросил я.

— Мало, — согласилась она. — Сезон откроется только в конце мая — начале июня. Правда, и сейчас, если погода хорошая, на выходные, бывает, приезжают студенты, школьники.

— На что же вы живете?

Моя собеседница хитро улыбнулась:

— Нас, греков, три летних месяца кормят целый год.

Я повертел в руках небольшую вазу с изображением парочки, занимающейся любовью, и надписью «Древнегреческая эротика», поставил на место и констатировал:

— В общем, летом весело, зимой скучно: никаких событий.

— Никаких, — кивнула она. — Впрочем, бывает, что и случаются: и хорошие, и плохие.

— И плохие? Неужели в таком райском уголке может случиться что-то плохое?

— Редко, но может, — подтвердила моя собеседница. — На днях, например, возле Керасии нашли труп.

— Труп? — переспросил я, решив, что женщина не совсем правильно произнесла какое-то другое английское слово. — Мертвое тело?

— Да. Мертвое тело, — подтвердила она. — Э… как это по-английски? разлага… разложи… — ей так и не удалось одолеть трудное слово. — Ну, в общем, которое долго лежало и гнило. Вроде, наткнулся на него местный пастух, точнее, его собака. Для Греции любое подобное происшествие — сенсация. Мы здесь живем тихо и мирно.

— А что такое Керасия?

— Да небольшая деревушка, здесь, на острове.

— На берегу моря? — спросил я с внезапно проснувшейся тревогой.

— Не сказала бы, — женщина подумала немного. — Нет, Керасия от побережья довольно далеко, несколько километров.

— А от Лаккомы?

— Да что вы! — она засмеялась. — Керасия, считай, на противоположной стороне острова. А почему вы спрашиваете?

— Просто… я разыскиваю одного парня. Моего приятеля.

— Тогда не переживайте. Тело принадлежит женщине.

«Вот и хорошо», — подумал я. Нет, конечно, плохо: кому-то она, эта женщина, тоже была дорога. Но я думал об Инне.

Лида, очевидно, не понимая ни слова из нашей беседы, листала какой-то буклет.

— Все, больше ничего не знаю. Плохая тема для разговора. Лучше купите у меня что-нибудь, — добавила моя собеседница с улыбкой.

Я выбрал брелок в виде забавной черепашки за два евро: действительно, уходить без какой-то, хотя бы мелкой покупки было не совсем удобно.

— О чем вы с ней говорили? — поинтересовалась Лида, когда мы вышли на улицу.

— Сначала так, по пустякам. А потом — потом она сказала, что здесь недавно нашли труп. Если бы ты знала, как я перепугался! — честно признался я. — Подумал: не тот ли это, кого мы разыскиваем? Оказалось, женский.

Да, я вроде что-то такое слышала в Александруполисе, — кивнула она. — Но вообще-то Греция очень спокойная страна. Я же говорила вам: если кто и имеет здесь проблемы с законом, так это приезжие — албанцы, пакистанцы там всякие. Здесь же их — как это говорится? — пруд пруди.

 

28

Лида не хотела брать с меня ни копейки — точнее, ни евроцента.

— Игорь, достаточно и того, что вы оплатили мой проезд и комнату! — заявила она.

— А работа? Вы же переводили!

Девушка лишь махнула рукой.

— Да какая там работа… Больше прогулка. Знаете, я живу здесь уже восемь лет, а на Самотраки была только один раз, еще школьницей. С вами — второй.

Но я почти насильно сунул ей в ладонь бумажку в двадцать евро. Мы договорились, что если мне опять понадобится ее помощь, я обращусь к ней.

На следующий день я отправился в интернет-кафе, но по пути решил, что для очистки совести надо сначала наведаться на леофорос Демократиас: чем черт не шутит, вдруг София уже вернулась из Германии?

Увы, на звонок опять никто не ответил. А может, девушка вообще решила остаться там на пээмже?

В кафе я отправил Инне подробное сообщение о своем разговоре с Теодориду и Спиросом, после чего никак не мог отделаться от чувства, что этим письмом как бы желаю заверить ее в том, что деньги тратятся не понапрасну.

Но, положа руку на сердце, я понимал, что долгожданного прорыва в расследовании так и не достиг. Более того, нынешняя ситуация начинала напоминать тупиковую, потому что я понятия не имел, что предпринять дальше. Все-таки обратиться в полицию? Не имеет особого смысла: в лучшем случае они покажут мне заявление Теодориду. написанное от имени Спироса. И с тем и с другим я уже поговорил, и вряд ли бумага содержит какие-то дополнительные детали, ускользнувшие во время моих бесед с ними.

Выйдя из кафе, я побрел наугад по одной из улиц, в очередной раз тасуя всевозможные версии, как колоду карт. Предположим, что пациент скорее мертв, чем жив. Если он действительно утонул — был ли это несчастный случай или кто-то помог ему? Убивать его имело смысл, только если он обнаружил сокровища — с целью завладения последними. А если Дмитрий жив — могли ли его похитить из-за клада, как заложника? Но в этом случае ему наверняка дали бы связаться со своей помощницей, Софией? Или их похитили вместе и держат, пока они не станут податливей? Не слишком ли долго? Или он все-таки слинял с деньгами, инсценировав несчастный случай?

Вообще-то все эти роившиеся в моей голове предположения напоминали мне обрывки сюжетов просмотренных когда-то американских боевиков. Но ведь и то, что рассказала во время нашей первой встречи Инна, недалеко ушло от «Острова сокровищ» Стивенсона?

Погруженный в свои мысли, я все дальше уходил от центра города и остановился лишь тогда, когда оказался в каком-то переулке, оканчивавшемся метров через двадцать тупиком.

Весьма символично: здесь тоже тупик…

Я остановился в нерешительности.

Куда это меня занесло? Я машинально поискал на обшарпанной стене одного из домов табличку, хотя, по большому счету, за время пребывания в Александруполисе в моей памяти отложилось не более трех-четырех названий улиц.

Ветер трепал обрывок выцветшего предвыборного плаката с фотографиями кандидатов. Я мельком взглянул на него — и обнаружил на одном из снимков знакомое лицо…

 

29

— Так вы у нас большой человек, господин Теодориду, — пробормотал я, разглядывая фото. — Или, по крайней мере, могли им стать…

Если не ошибаюсь, что-то такое и говорил о нем редактор.

По верху плаката шла большая надпись на русском языке: «Поддержим кандидатов в состав Муниципального совета города!».

Под снимками имелись краткие биографии претендентов. Из любопытства я пробежал глазами биографию своего нового знакомого. «Янис Теодориду. Родился в 1960 г. в Сухуми в семье служащего… среднюю школу закончил с серебряной медалью… в 1983 г. с отличием окончил Московский физико-технический институт… переехал в Грецию в 1994 г. В настоящее время работает…»

Ну что ж, Янис, от всей души желаю вам попасть в Муниципальный совет на следующих выборах.

Я пошел дальше на нарастающие звуки транспорта: незнакомые городские пейзажи скоро сменились узнаваемыми.

Перекусив в одном из кафе на набережной неподалеку от маяка, я решил вернуться домой и посвятить день стирке: все равно в голове на данный момент у меня не было ни единой мысли насчет дальнейшего плана действий, а запасы чистого белья почти закончились. Ношенное было свалено в тазик Йорго и уже перевешивалось через края. Правда, день был пасмурным, но я решил, что просушу выстиранное белье на батарее калорифера.

Именно во время выполнения нудной, но необходимой процедуры стирки, когда руки заняты, но голова свободна на все сто, я почему-то вспомнил о том предвыборном плакате.

Очень, должно быть, талантливый человек, этот Янис Теодориду. Ну, не талантливый, так способный. Школа с медалью, институт с отличием, да и здесь, гляди ты, сумел неплохо устроиться. «Наш лучший журналист», — так, кажется, отозвался о нем редактор? Чтобы «технарь», окончивший физико-технический институт, ушел в журналистику — такое, конечно, случается, но не часто.

Московский физико-технический…

Кто-то совсем недавно говорил мне об этом вузе, причем в превосходной степени. Что-то в том смысле, что это самый престижный вуз страны. Что-то такое было…

Обляпанный мыльной пеной носок повис в моей руке.

Инна.

Инна говорила, что Дмитрий, ее муж, окончил Московский физико-технический институт.

Янис Теодориду — тоже выпускник этого вуза. Причем и тот и другой могут оказаться ровесниками: Теодориду — сорок шесть, мужу Инны, по ее словам, «за сорок».

Надо же, какие бывают совпадения… любопытные.

Чем черт не шутит, может, они и учились на одном факультете, а то и окончили в один год?

Может, даже дружили? Как-никак, оба греки, пусть и понтийские.

И что с того?

А вот что с того — над этим надо подумать.

Недостиранный носок плюхнулся обратно в тазик. Я лег на кровать и, забросив руки за голову, задумался.

Они могли встретиться здесь, в Александруполисе. Случайно. Дмитрий посвящает Теодориду в свои планы. Гм… зачем? Зачем ему еще один помощник, если у него есть София? Ладно, другая версия. Они встречаются, и журналист как-то сам узнает о кладе. Он убивает Дмитрия и обставляет все как несчастный случай. (Вот зачем ему понадобилось, чтобы Спирос написал заявление!) Конечно, Теодориду не похож на убийцу, но, как известно, преступники почему-то упорно не желают походить на таковых.

Я решил, что даже если обе версии выглядят крайне неубедительно, то их все равно придется принять в качестве рабочих — других, увы, не было.

Для начала надо срочно позвонить Инне и спросить, не упоминал ли ее муж Яниса Теодориду в разговорах о студенческой жизни. Дешевле было сделать это по электронной почте, но терять времени не хотелось: получив накануне мое второе письмо, она вряд ли так быстро ожидала от меня нового послания, а потому могла какое-то время и не заглядывать в почтовый ящик — если, конечно, у нее не было других корреспондентов.

Версии версиями, а достирывать белье надо. Я вздохнул, поднялся с кровати и вернулся к своим носкам, майкам и рубашкам».

 

30

В «Русских продуктах» я купил за пять евро телефонную карточку для междугородных разговоров: с роумингом мы с Инной решили не связываться, наслушавшись, как накручивают операторы мобильной связи за подобную услугу за границей. Проконсультировавшись с тем же продавцом, который продал мне и первую, я поспешил к ближайшему автомату.

После трех фальстартов соединение было установлено. На пятом гудке трубку сняли.

— Алло? — раздался голос Инны, далекий и печальный.

— Привет, это Сибилев.

— Игорь? Я получила твое письмо. Что звонишь? Что-нибудь случилось?

— Надо кое-что проверить, Инна. Так прямо, навскидку, ты не можешь вспомнить, учился ли с твоим Дмитрием парень по фамилии Теодориду? Янис Теодориду?

— Так прямо не могу, — неуверенно проговорила она. — У него было много друзей. А что там за шум такой? Ты откуда звонишь?

— С улицы, из автомата. Это машины. Так что насчет?..

— Как ты сказал его фамилия? Я запишу.

— Янис Теодориду.

— Так, записала. Он может иметь какое-то отношение?..

— Пока не знаю. Когда твой Дима окончил МФТИ?

— В восемьдесят четвертом. Сделаем так: я прямо сейчас посмотрю Димины студенческие фотографии. Многие подписаны, так что может что-то и найду. А ты перезвони мне через час.

— Пойдет, — сказал я. — Как там твоя мама?

— Спасибо, плохо. Вчера два раза «скорую» вызывала.

— Ладно, до связи.

Я повесил трубку, чувствуя, что мною овладевает азарт сыщика, вышедшего, наконец, на правильный след. Теперь надо только продумать линию поведения с журналистом.

Час с лишним я прогуливался по набережной, перебирая различные варианты своего будущего разговора с Теодориду. Я был на девяносто девять процентов уверен, что журналист и Дмитрий Захаропулос знали друг друга, а последний, сотый процент, должен был добавиться после второго звонка Инне.

Через час с четвертью я позвонил из того же автомата.

— Да, Игорь, я нашла три снимка. На одном четверо парней. Написано: «ССО «Интер», Ухта 1981 г. В. Сергеев, М. Никитин, Д. Захаропулос, Я. Теодориду». На втором — мой Дмитрий с одним из парней с первой фотографии. Надпись: «Я с Янисом». И еще один снимок, без подписи. На нем Дмитрий, тот самый парень и две девушки.

«Ну вот, что и требовалось доказать. Завтра же попытаюсь расколоть Теодориду».

— Спасибо, Инна.

— Ты можешь сказать мне, в чем дело?

— Пока нет. Надо кое-что проверить. Как только все выясню, позвоню или напишу по «электронке». Все, до свиданья.

Я повесил трубку.

А если моя сумасшедшая версия окажется правильной и Теодориду действительно причастен к исчезновению (ох, как не хотелось думать, убийству) Дмитрия?

 

31

Я не хотел говорить с журналистом при свидетелях, а потому устроился на скамейке в сквере напротив редакции и принялся терпеливо ждать, когда он отправится в кафе обедать.

Ждать пришлось долго. Я порядком продрог и вынужден был несколько раз вставать и разогреваться, не спуская глаз с подъезда. Хорошо, что это была все-таки греческая, а не белорусская зима!

Теодориду появился лишь в начале второго. К тому же он шел с каким-то мужчиной, которого я не видел в редакции раньше. «Определенно сегодня не мой день, — с досадой подумал я. — Может, стоит перенести рандеву?» К счастью, в этот самый момент мужчина пожал Янису руку, дружески хлопнул его по плечу и пошел к припаркованной неподалеку машине. Журналист двинулся в направлении кафе, где мы беседовали с ним несколько дней назад.

Я поспешил следом.

— Господин Теодориду!

Журналист обернулся. Лицо его не выразило особого восторга.

— А, вы… — протянул он без воодушевления.

— Здравствуйте, Янис.

— Здравствуйте. Я же все рассказал вам…

— Рассказали — опустив одну деталь. Вы ведь учились вместе с Дмитрием Захаропулосом в МФТИ?

Он вздрогнул. Видно, удар пришелся точно в цель. Но в следующий миг Теодориду уже взял себя в руки и деланно равнодушным тоном произнес:

— Ну, я учился в МФТИ. А вот однокурсников помню плохо: столько лет прошло. Мало ли кто…

— Разумеется, — с сарказмом произнес я. — В физтехе училось столько студентов с фамилией Захаропулос, что запомнить всех…

Я не закончил.

Вот тут, в этот самый миг я понял, что зацепило меня в разговоре с Харлампием Спиросом. По крайней мере, раза два, когда я спросил его о Захаропулосе, он не отреагировал на фамилию и переспросил, о Димитросе ли идет речь. Мог муж Инны представиться ему просто как Дмитрий? Вполне — хотя бы для того, чтобы поменьше светиться: все-таки речь шла о нелегальных поисках клада. И тем не менее, в заметке Теодориду его фамилия появилась! Откуда мог знать ее журналист, если она была неизвестна даже Спиросу?!

Но тогда зачем Теодориду вообще упоминал ее? Если он убил Дмитрия, сам или с чьей-то помощью, логичнее было вообще убрать все концы в воду — в прямом смысле слова. Журналист же почему-то поступил наоборот.

Я мимолетно пожалел, что затеял этот разговор чересчур преждевременно: надо было подготовиться к нему более основательно.

Но отступать было поздно.

— Знаете, Янис, утаивать что-то получается у вас лучше, чем обманывать, — заметил я. — Вы ведь были с ним в Коми, в стройотряде, и по девочкам вместе бегали. А вы говорите…

Никогда бы не подумал, что скудная информация, заочно и с трудом добытая из трех старых фотографий, может оказаться такой эффективной. Дымящаяся сигарета в губах Теодориду начала предательски подрагивать, лицо побледнело.

— Чего ты хочешь? — зло бросил он.

— Да я, по-моему, сказал об этом во время нашей первой встречи: я хочу найти Захаропулоса. Поверьте мне, Янис, я действительно ищу его по просьбе жены и не преследую никаких других целей.

Но он похвально быстро оправился от первого потрясения и взял себя в руки.

— Знаете, у нас очень короткий обеденный перерыв. И я не хочу тратить его на болтовню с каждым…

Он так и не придумал, как бы уколоть меня побольнее, и, дернув плечом, словно стряхивая невидимую руку, закончил:

— Я имею полное право не отвечать на ваши вопросы. Прощайте.

Я понял, что если сейчас, сию же минуту не нанесу решительный удар, партия будет проиграна.

— А я имею полное право обратиться в полицию. Предъявить фотографии, официальный запрос белорусского посольства, если надо, попросить приехать в Александруполис Харлампия Спироса…

Он остановился и несколько секунд смотрел на меня злыми сузившимися глазами.

— Какие, к черту, фотографии?

— На которых вы в студенческие годы запечатлены с пропавшим Дмитрием Захаропулосом. Думаю, что несмотря на прошедшие двадцать лет, узнать вас будет можно.

— Учиться с кем-то в одном институте — это преступление?

— Нет, конечно.

— Тогда в чем дело?

— Честно говоря, понятия не имею. Вот пусть они и разбираются, — заметил я с безмятежным видом, хотя внутренне напрягся, как струна. — Как говорится, им за это деньги платят. Главное, что я сообщу в полицию о своих подозрениях. А они таковы: вы встретили своего старого знакомого Захаропулоса здесь, в Александруполисе, и именно после этого он загадочным образом исчез. Очень похоже, что вы имеете к этому какое-то отношение. Но чтобы не навлекать на себя подозрений, вы убедили старика Спироса написать заявление, хотя во время нашего разговора заявили мне, что он вряд ли что-то писал: мол, у всех и своих забот хватает. А для верности состряпали еще и заметку, чтоб, значит, все было вроде как официально. Только допустили небольшой промах: свою фамилию Захаропулос никому в Лаккоме не сообщал, а назвался просто Дмитрием, или Димитросом. Где он, Янис?

Теодориду очень долго молчал.

Я ясно читал по его лицу, что страх, вызванный моим предупреждением обратиться в полицию, борется в нем с нежеланием открыть тайну исчезновения Дмитрия.

Страх победил.

И тогда он проронил очень странную фразу. Фразу, которая вернула мои самые худшие опасения — те, которые я до сих пор упорно загонял в самую глубь, не позволяя им преобладать над другими версиями.

— А если — если он исчез по собственной воле?

 

32

— Придется вам пожертвовать сегодня обедом, — стараясь ничем не выдать охватившего меня волнения, проговорил я. — Рассказывайте.

Некоторое время он раздумывал. По его лицу было видно, что в нем борются самые противоречивые чувства. С одной стороны, он должен был хранить тайну, с другой — боялся, что этот неизвестно откуда взявшийся выскочка может подпортить его карьеру — если не что-то похуже.

— Я не могу… я дал слово.

— Знаете, Янис, какой-то остряк сказал: мое слово — что хочу, то и делаю: хочу даю, хочу забираю назад.

— Это… это не моя тайна.

— Тогда я пойду в полицию.

Некоторое время он раздумывал — скорее, уже по инерции. Я чувствовал, что победил.

— А я могу быть уверен в том, что вы… ну, все, что я расскажу, дальше вас не пойдет? — произнес он.

— Не можете! — отрезал я. — Хотя бы потому, что я должен буду рассказать все его жене. Вы… вы любили когда-нибудь?

Журналист как-то криво усмехнулся и не ответил.

— А вот она любит! Понятно вам это? Немолодая бездетная женщина с парализованной матерью на руках. И для нее эта любовь может быть последним… последней, — я так и не нашел подходящего слова — шансом? утешением? надеждой? — а если бы и нашел, это звучало бы слишком пафосно. — Ради того, чтобы я смог приехать сюда, она залезла в огромные долги…

Тут я спохватился, что своими последними словами разрушил легенду об «инженере компании «Интергаз», но, наверное, это уже не имело особого значения.

— Ладно, — махнул он рукой. — Убедили. Все равно Дмитрий… — Теодориду оборвал себя на полуслове.

— Что — Дмитрий?

— Ничего. Пойдемте в кафе.

В отличие от нашей предыдущей встречи в пустом кафе, сейчас в помещении сидело человек восемь. Кто-то обедал, кто-то сосал фраппэ, и все курили. Я поморщился от дыма, но последовал за журналистом к угловому столику.

— В общем, так, — начал он. — Я действительно встретил Захаропулоса здесь в конце августа.

— Он был один? Или с кем-то?

— Один, — твердо заявил Теодориду.

— Числа вы не помните?

— Нет.

— Продолжайте.

— Я не сразу узнал его — это он меня окликнул в супермаркете. Ну, зашли в какое-то кафе, поговорили о старых временах, о физтехе… Но я видел, что ему нужно что-то совсем другое. Вообще он был… — Теодориду нетерпеливо пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — какой-то взволнованный, что ли, взвинченный. Даже напуганный.

— Напуганный? — переспросил я.

— Ну, не знаю, — досадливо бросил журналист. — Мне так показалось. Он… — Теодориду все еще колебался.

— Давайте, Янис, — подбодрил я.

— А, ладно, — Теодориду махнул рукой. — Только учтите, если что — я все равно откажусь от всех своих слов. Он спросил, не могу ли я помочь ему продать большое количество древних монет.

Я напрягся. Ответ на первый вопрос был получен: Дмитрий нашел клад. Но я все равно спросил:

— Где он взял их?

— Дмитрий понес какую-то чушь о наследстве своих дальних родственников, проживавших в Греции, но я знал еще с института, что у него их никогда не было, иначе он давно слинял бы из Союза. Особенно во времена перестройки. Но мне-то какое было дело, откуда у него эти монеты? Я сказал, что могу — ну, сами понимаете, не задаром.

— Простите, а как вы могли помочь?

— Вот это к делу не относится, — он смерил меня жестким взглядом и грубо сказал: — И будьте любезны… не лезьте, куда не надо.

Ну да, конечно. Мафия бессмертна, русская — тем более. Александр Салоник и все такое прочее. «Проблемы здесь создают только приезжие», — вспомнил я слова Лиды.

— Ладно, не буду, — извиняющимся тоном произнес я. — Продолжайте.

— Примерно через неделю вопрос с монетами был решен. Как раз в этот момент в полицию пришел запрос из белорусского посольства — такое вот стечение обстоятельств. Я узнал об этом случайно, просто тогда я делал статью о работе александруполисских э… стражей порядка, часто бывал в участке и был в курсе многих их дел. Я предупредил Дмитрия, и он… — журналист бросил острожный взгляд по сторонам, — попросил помочь ему с греческим паспортом — на новое имя. Из чего можно сделать вывод, что он не очень-то стремился вернуться к своей дорогой супруге, — Теодориду не без ехидства взглянул на меня.

«Ну, вот и все, — подумал я. — Счастливая сказка с несчастливым концом. Что страшнее для женщины: узнать, что ее муж погиб или что он ее бросил — вот так, хладнокровно и цинично, как это сделал Дмитрий?»

— А он что, знает греческий язык достаточно хорошо, чтобы сойти за грека?

— За росопондис, — поправил мой собеседник.

— Простите?

— Так здесь называют выходцев из бывшего Союза. Русские понтийцы.

— Неужели… можно вот так запросто сделать паспорт? — осторожно поинтересовался я, опасаясь, что это вновь вызовет приступ гнева Теодориду.

Но тот лишь снисходительно усмехнулся:

— Как говорил незабвенный Остап Бендер, «при современном развитии печатного дела на Западе…» Короче, за деньги все можно — если осторожно. Что, у вас в России по-другому?

— Я из Белоруссии.

— Простите, забыл, — хмыкнул он. — Ладно, это к делу не относится. В общем, недели через полторы я вручил ему паспорт.

— И — что дальше?

— Дальше вы знаете. А если не знаете, то теперь догадываетесь. Дмитрий Захаропулос должен был исчезнуть. Я помог ему и в этом, опять-таки не задаром. Я решил представить все, как несчастный случай с лодкой. Чтоб уж с концами. Место почти идеальное, тихая, сонная деревушка Лаккома на побережье Самотраки, у меня там знакомые, так что мой визит через несколько дней после исчезновения Дмитрия никого бы не удивил: чисто случайное совпадение. Правда, мой план ему не очень понравился. Он почему-то упорно не хотел ехать на Самотраки.

«Точнее, возвращаться па Самотраки, — подумал я. — Наверное, потому, что на этом острове он украл у греческого государства сокровища на сумму… мм… на энную сумму и хотел па всякий случай держаться от этого места подальше».

— Я даже пригрозил, что если он против, то ему придется решать свои проблемы самому. И он уступил. Наши действия мы согласовывали по мобильнику. Чтобы все выглядело еще более убедительно, решили оставить в доме среди вещей что-то дорогое. Он предложил цифровой фотоаппарат. Накануне своего э… «утопления» он позвонил мне. Вышел в море — и на остров уже не вернулся…

Поймав мой вопросительный взгляд, Теодориду пояснил:

— На полпути к Александруполису его ждал катер. А лодка… Лодку отогнали назад и оставили на берегу, неподалеку от Лаккомы.

— Кто? — вырвалось у меня, но я тут же добавил: — Ладно, неважно. Снимаю вопрос.

— Во-во, мистер Шерлок Холмс. Меньше знаешь — крепче спишь, — он помолчал. — Вот только с заметкой я действительно допустил небольшой прокол. Спохватился только, когда газета уже вышла. Впрочем, эта небрежность мне почти ничем не грозила: «Гноми» мало кто читает, есть издания и поинтересней — да простит мне господин Мазманиди мой непатриотизм! Но даже попадись эта газета кому в полиции, я уверен, что они вряд ли обратили бы внимание на то, что бросилось в глаза вам.

— Не в глаза, в уши, — поправил я. — Просто Спирос, когда я говорил с ним, не отреагировал на фамилию Захаропулос. Значит, он ее не знал. Вы не должны были знать ее тем более.

Я скромно умолчал о том, что эта догадка пришла ко мне всего несколько минут назад: раз уж Теодориду обозвал меня Холмсом — будем держать марку.

Одно мне было здесь непонятно: если газета не попала в полицию, кто послал факс с заметкой в белорусское посольство? Ведь Инна говорила, что ей переслали заметку оттуда?

— Но супруга Захаропулоса получила факс из посольства…

— Только потому, что я лично отправил его им. Как вы выразились, для верности, — пояснил журналист. Нетерпеливо добавил: — Ну, я, кажется, ответил на все ваши вопросы?

— Кроме одного — но самого главного.

 

33

— Черт вас побери! — выкрикнул он, и пара за соседним столом оторвалась от своих тарелок и с удивлением посмотрела на нас. — Мы так не договаривались!

— Значит, договоримся, — невозмутимо заметил я. Теперь, когда Теодориду рассказал мне так много, он был у меня на крючке.

— Но зачем вам это надо? Вы можете просто сообщить жене, что муж не пожелал к ней возвращаться.

— Могу, — согласился я. — И все-таки я хочу знать: где он?

Журналист с раздражением посмотрел на меня.

— Боюсь, что его уже нет в Греции.

— Как это? Если у него теперь греческий паспорт…

— …он может без труда выехать в любую страну — что он и планировал. Говорю же, он выглядел так, будто был напуган — чем-то или кем-то, — и если бы не этот его перелом…

— Какой перелом?

Журналист с тоской посмотрел на меня.

— Подождите, пойду хоть закажу что-нибудь.

Через минуту он вернулся с двумя чашечками кофе и бутербродами с сыром.

— Да. В тот самый момент, когда Дмитрий благополучно и навсегда «пропадает без вести», он… ломает ногу, представляете? Наверное, есть такой закон сохранения баланса везения и неудач в жизни — как закон сохранения энергии. Повезло в одном — пролетел в другом. Как вот у меня: теми деньгами, что я получил от него, я сумел почти полностью выплатить кредит за квартиру — но тут вы со своим расследованием…

— Не отвлекайтесь, Янис.

— Он попросил меня устроить его в какую-нибудь частную клинику, подальше от Александруполиса. Я говорил, что с новым паспортом ему нечего бояться, но он настоял на своем… Я отвез его на своей машине в Драму, там у меня знакомый врач работает как раз в такой клинике. Перелом оказался каким-то сложным, со смещением, да и срастается в таком возрасте не так быстро, как в молодости. В общем, он застрял. Но с тех пор прошло э… почти полтора месяца. Боюсь, что его уже нет в Греции, — повторил Теодориду.

— Вы не навещали его?

— Нет.

— И не перезваниваетесь?

— Звонил ему пару раз. Но если честно — зачем мне это надо? А потом эта беда с моей матерью…

— Когда вы звонили ему в последний раз?

— Недели э… да что там недели, не меньше месяца назад.

— Так что вы не знаете, выписался ли он?

Теодориду сделал глоток кофе, откусил бутерброд.

— Понятия не имею, — он посмотрел на часы и уныло заметил: — Я уже пересиживаю.

— Так вы ни разу не видели его с женщиной?

— Ни разу. Хотя, конечно, вопрос с вашей стороны вполне логичен: раз решил бросить жену, значит, мог найти ей замену.

— Янис, я должен его увидеть. Я должен поговорить с ним.

— Это невозможно, — не очень уверенно проговорил мой собеседник. — Я же сказал вам: вероятно, он уже покинул Грецию.

— Если улетел, ладно: на нет и суда нет. Но если он еще здесь… Пожалуйста, позвоните ему. Прямо сейчас. Если ответит, спросите о его планах. Обо мне — ни слова.

Теодориду очень долго и внимательно смотрел на меня. Не знаю, был ли это страх перед человеком, которому он рассказал слишком много, или что-то в моем тоне все же убедило его, но после длинной паузы он извлек из кармана мобильник-раскладушку:

— А, черт с вами.

Близоруко щурясь, он понажимал какую-то кнопку, вероятно, отыскивая в записной книжке нужный номер.

— Так. Сейчас…

Несколько долгих секунд, растянувшихся для меня в полувечность, он слушал гудки.

— Привет, Дмитрий! Янис на проводе. Что? Да нет, просто решил проведать — виртуально, как сейчас принято говорить. Как нога? Ну, рад за тебя, — какое-то время он слушал молча. — Да? И когда? Молодец. Да все по-старому. Спасибо. Пока.

Он сложил телефон.

— Дмитрий выписался из клиники две недели назад. Сейчас он в Афинах, но в четверг улетает в Португалию.

У меня екнуло сердце.

Я раздельно повторил про себя: в четверг — улетает — в Португалию.

Сегодня у нас вторник. У меня в запасе два дня.

Неужели появилась перспектива увидеть супруга Инны? До сегодняшнего разговора шансы встретить Захаропулоса я расценивал только как теоретические, потому что в глубине души полагал, что он погиб. Но теперь подобная возможность замаячила как реальная.

Я еще точно не решил, зачем мне это нужно и что я скажу ему — и вообще, нужна ли мне эта встреча, я думал только о том, что могу его увидеть.

Если повезет.

— Как его новая фамилия?

— Дмитрий Пельтекис, — неохотно произнес журналист. — Все, я надеюсь?

Он допил кофе и поднялся. Я последовал его примеру. Когда мы вышли на улицу, Теодориду спросил:

— Думаете, сможете его увидеть?

— Как говорится, мечтать не вредно. А вдруг?..

— Тогда у меня к вам просьба. Если вам действительно удастся встретить его, не говорите обо мне ничего. Хоть это вы можете? — помолчав, он добавил: — Мало ли что… вы уедете, а мне — мне жить в этой стране.

— Ладно, — сказал я. — До свиданья.

— Лучше прощайте, — бросил он и, не подав руки, быстро пошел прочь.

Я поймал такси и отправился в аэропорт.

Мне нужно было сделать две вещи: узнать время рейса на Лиссабон и заказать себе билет на Афины. Девушка за стеклянной перегородкой, достаточно хорошо изъяснявшаяся по-английски, пощелкала клавишами компьютера и объявила, что самолет авиакомпании «Олимпик эрвейз» вылетает из Афин в Лиссабон в 16.50.

Все складывалось очень удачно: утренний рейс из Александруполиса прибывал в греческую столицу около часа дня, так что у меня оставалось еще достаточно времени на поиски Дмитрия в аэропорту. Вот только, что если он как-то попытался изменить свою внешность? Отпустил бороду, перекрасил волосы? Ладно, разберемся…

— Забронируйте мне билет до Афин на четверг на утро, — я протянул в окошечко паспорт.

«Ну, вот, кажется, моя командировка подходит к концу, — подумал я, выходя из здания аэропорта. — Задание выполнено. Причем, вопреки нашим, а скорее, Инниным опасениям, мне удалось уложиться в три недели и менее чем тысячу долларов — даже включая стоимость обратного авиабилета. Еще до Нового года я смогу вступить на родную белорусскую землю. Правда, полный оплаченный месяц на квартире Йорго я не прожил, но денег он мне, конечно, не вернет. Ну и черт с ними.

А вот Инну мое возвращение не порадует».

Я взял такси и, глядя на мелькающие за окном пригородные пейзажи, стал «переваривать» услышанное сегодня от журналиста. Итак, Дмитрий все же нашел призрачные тетрадрахмы, сумел удачно реализовать их в чужой стране, купить новый паспорт. Где же она, справедливость, если некоторым подлецам везет так феноменально?! Теперь София… Ее поведение было странным. В самый разгар событий она загадочно исчезла со сцены. То есть уехала в Германию, об этом сказали соседи. Может быть, что-то случилось с ее матерью? Хотя почему она не ответила на письма Инны — загадка. И должны же они с Дмитрием были как-то договориться о «разделе имущества», то бишь клада? Может, он просто перевел ее долю в Германию по почте?

Как бы там ни было, поступки Софии меня не особо трогали: меня интересовал только Захаропулос, он же Пельтекис. Его я увижу через два дня — иншалла, как говорят на Востоке. Глупо полагать, что я смогу пристыдить этого типа, заставить его вернуться к Инне, — но хотя бы взглянуть ему в глаза я должен.

 

34

«Привет от Щербака» пришел в самый неудачный момент.

Той ночью, накануне вылета в Афины, боль в желудке вернулась — впервые за несколько недель. Мой недуг, словно живое разумное существо, напомнил мне, что он здесь, он никуда не девался — что он затаился и лишь ждал своего часа.

Самого неподходящего часа.

Мне приснилось, что я бегу по какому-то переулку, а за мной гонится Теодориду. Лицо журналиста перекошено злобной гримасой, в руках нож. Он кричит что-то, но слов не разобрать. Мои ватные от страха ноги слушаются плохо. В конце концов он настигает меня и, схватив за плечо, разворачивает лицом к себе. С криком: «Получай, Шерлок Холмс!» он начинает наносить мне удары в живот.

Было очень больно. «Если это сон, почему мне так больно?» — подумал я — и проснулся.

Половина третьего ночи.

Все действительно оказалось сном. Кроме боли — она была реальной.

Во рту стоял тяжелый металлический привкус, словно я долго сосал стальную гайку. Я с трудом поднялся, но выпрямиться не смог, и так, полусогнутый, напоминающий вопросительный знак, нащупал выключатель. На дрожащих ногах доковылял до холодильника и достал пол-литровую бутылку «спрайта». Сделал несколько больших глотков, потом вернулся в кровать и сел, подтянув колени к подбородку.

Желудок действительно словно кромсали ножом. Я прижал ладони к животу и стал раскачиваться из стороны в сторону, баюкая свою боль. Когда у меня болело так сильно? Честно говоря, не припомню: настолько плохо мне еще не было. Щербак оказался прав: в моем случае время — против. Наверное, по организму уже пошли метастазы — так, кажется, говорится у медиков? Мне пришло в голову, что само слово «метастазы» звучит на редкость гадко и напоминает скользкие, покрытые вонючей слизью щупальца. Метастазы…

До утра я уже не засну.

Не надо думать о боли. От этого она не утихомирится — наоборот. Надо отвлечься, надо думать о чем-то приятном.

Может, о Свете? Нет, как говорится, умерла, так умерла — это показала наша последняя встреча. О Севке? Порадоваться тому, что мой отпрыск сейчас топчет где-то бескрайние просторы Техаса или этой, как ее, Миннесоты, я бы мог, но думать о том, что «турпутевку» в Штаты получила за мой счет и его подружка, не хотелось. За те деньги, что он, мягко говоря, занял у меня, я и сам мог бы объехать если не полмира, то его четверть — точно! Вот если бы он добился этой поездки самостоятельно… Об Инне? Но сейчас, после того, что я услышал от Теодориду, мысли о ней будут неизменно рождать один неприятный вопрос за другим: как мне смотреть ей в глаза? Что сказать? Как она все воспримет? Даже если я не встречусь с ее неуловимым супругом, в общих чертах я уже могу представить себе, что произошло…

На приятном, значит, сосредоточиться не удастся. Тогда, может, на нейтральном?

Я достал из-под одеяла руку и зачерпнул со стола стопку буклетов супермаркета «Лидл», где я отоваривался чаще всего. Стал бесцельно листать их, пробегая взглядом глянцевые фото товаров. Потом попытался придать этому листанию более осмысленный характер и стал вспоминать, что из этих продуктов я покупал, а что — нет. Фасоль в томатном соусе — было? Было. Сладкая кукуруза? Тоже. Очень вкусная, между прочим. Печенье по 90 евроцентов пачка. Два раза. Что еще? Колбаса, очень забавно именуемая по-гречески «паризаки». Бананы — лишь однажды, я же не шиковать сюда приехал. Литровый пакет дешевого испанского вина. Бутылку «узо» — анисовой водки. И еще вот это. И это… Да, сейчас бы тяпнуть полстакана «узо» — нет, лучше стакан: глядишь, и полегчало бы.

В конце концов, мне удалось одурачить свою боль: к половине пятого она стала уходить к низу живота, постепенно утихая. А может буклеты были ни при чем, и она сама решила дать мне передышку? Но совсем боль не исчезла — просто осталась внутри терпимым фоном.

Я бросил взгляд на упакованную сумку.

Надо вставать. Походить, разгуляться, сегодня трудный день.

Свесив ноги на пол, я коснулся ступнями холодных плиток пола. Осторожно поднялся, прислушиваясь к своим ощущениям и опасаясь, что боль вновь заставит меня сложиться пополам.

Вроде ничего. Ноги больше не дрожали.

Я направился в ванную комнату и долго изучал перед зеркалом свое осунувшееся желтое лицо с черными кругами под глазами. А я-то решил, что здешний климат мне на пользу!

Накануне вечером я, наполовину жестами, наполовину на ломаном немецком языке, объяснил Йорго, что улетаю на несколько дней в Афины. По крайней мере, «филяйхт цурюк» после «цвай, драй таге» он понял. Нет, я не планировал возвращаться в Александруполис, но как-то не хотелось обрубать разом все концы. Чем черт не шутит, а за двести уплаченных за месяц евро я имел полное право жить в квартире еще около недели.

Уже после разговора с хозяином мне пришла в голову забавная мысль: не станет ли он писать заявление о пропаже жильца, когда я не вернусь? Если да, то в полиции могут решить, что данный регион стал для левкоросов Бермудским треугольником — второй случай исчезновения за три месяца!

 

35

Я в десятый раз пробежал табло, на котором среди прочих светилась заветная надпись «Athens — Lisbon — 16.50». Уже шла регистрация багажа, и возле стойки стояло несколько человек с чемоданами разных калибров, но Дмитрия среди них не было — разве что он сделал себе пластическую операцию.

Обзор на несколько секунд закрыла проходившая мимо группа арабов, громко разговаривавших высокими гортанными голосами, потом тележка, доверху нагруженная какими-то картонными ящиками… Когда я вновь увидел стойку регистрации, последним в очереди стоял Захаропулос, он же Пельтекис — я слишком хорошо помнил смазливую физиономию со снимка, чтобы ошибиться. Рядом с ним, спиной ко мне, стояла женщина.

Дмитрий был одет в темно-синюю куртку с узким меховым воротником, джинсы и светло-коричневые, кажется, замшевые, зимние ботинки. Он держал в руке дипломат, а у его ног стоял небольшой чемодан на колесиках с выдвинутой ручкой. На его спутнице было бежевое полупальто с капюшоном.

«Ну, вот и неуловимая София, — подумал я. — Определенно, ее возникновение в зале аэропорта является не менее загадочным, чем ее исчезновение. Интересно, где она отсиживалась все это время? И почему?»

Чем больше человек раздумывает перед решительным поступком, тем меньше в нем остается уверенности — эту истину я усвоил давно.

И я шагнул в его сторону.

Шагнул — и остановился.

Потому что как раз в этот момент спутница Дмитрия повернулась ко мне. Потрясение, которое я испытал при этом, было сродни тому шоку, что вызвало у меня сообщение Теодориду о предательстве мужа Инны.

Потому что передо мной была совсем другая женщина!

Во-первых, старше. Во-вторых, у нее начисто отсутствовал тот правильный овал лица, что был на фото Софии. Лицо этой женщины, напротив, было вытянутым, как у актрисы Юлии Рутберг, хотя и не лишенным привлекательности. У нее были длинные волосы, хотя, конечно, они могли оказаться и париком — в этих вещах я не силен. Губы, в отличие от пухлых губ Софии, были тонки, плотно сжаты и говорили, наверное, о жесткости характера и уверенности в себе. Но в целом это была красивая женщина.

Нет, эта особа никак не могла быть Софией Стефану — ни один пластический хирург не смог бы перекроить внешность так основательно.

Весь мой анализ занял не более трех секунд. Еще через две я стоял перед ними.

— Простите, можно вас на минуту?

Дмитрий удивленно взглянул на меня. Искорка тревоги мелькнула в его глазах.

— А в чем дело?

— Мне надо с вами поговорить.

Он поколебался, потом полез во внутренний карман, вытащил билет и паспорт. Отдал своей спутнице.

— Я сейчас.

 

36

— Ну? — недружелюбно произнес он, когда мы удалились шагов на двадцать и остановились у бесхозной багажной тележки.

— Привет от Инны, Дмитрий.

Он вздрогнул и отшатнулся от меня, словно ожидая удара. Через секунду или две самообладание вернулось к нему — в какой-то степени. Не очень убедительно он попытался разыграть удивление.

— Какой Инны?

«Весь мир — театр, и люди в нем — актеры, — сокрушенно подумал я. — Шекспир, кажется? Только вот некоторые — актеры довольно посредственные».

— Какой, говорите? Вашей жены.

— Я не знаю…

— …никакой Инны, — закончил я за него. — Бросьте. У нас с вами получается вроде как сцена из второсортного детектива — так что все известно наперед. Сейчас вы скажете, что я вас не за того принял, потом, что я сумасшедший, потом пригрозите вызвать полицию. Но мне кажется, поднимать шум — не в ваших интересах, Дима Захаропулос. Хотя нет, сейчас вы, кажется, Пельтекис, да?

Своим коротким монологом, точнее, его последней Фразой, я послал своего визави в нокдаун.

Какое-то время он лишь таращился на меня, не в силах произнести ни слова. Краска сходила с его лица постепенно и оставляла небольшие красные пятна, словно кто-то несколько раз шлепнул его по физиономии.

— Что… что вы?..

— Что вы хотите? — снова пришел я к нему на помощь. — Что я хочу? Просто поговорить. И прошу вас: мне не задавайте никаких вопросов, я все равно не скажу, как отыскал вас. Примите это как данность.

— Хорошо, — глухо произнес Дмитрий, очевидно, осознав, что проиграл. — Пойдемте… сядем где-нибудь.

Он махнул своей спутнице, постучал пальцем по циферблату часов и показал растопыренную пятерню.

— Боюсь, пятью минутами дело не обойдется, — заметил я.

Он бросил на меня неприязненный взгляд и промолчал. Мы направились в сторону свободных сидений. Только сейчас я заметил, что он слегка прихрамывает на левую ногу.

— Почему вы бросили ее, Дмитрий? — спросил я, когда мы сели.

— Скажите, по крайней мере, кто вы такой.

— Знакомый Инны.

— Это она вас послала?

— Да, — ответил я.

Он долго-долго молчал. Его рука, лежавшая на колене, чуть дрожала. Он сунул ее в карман.

— С Инной… просто в какой-то момент я понял, что у нас все кончено. Да, у нас было. Прошло. У наших отношений не было будущего, вы понимаете?

— Вы осознали это, когда нашли монеты? — насмешливо поинтересовался я.

— Какие монеты?

— Да бросьте вы! — с досадой произнес я. — Мы, кажется, договорились.

— Хорошо, не буду… Нет, я осознал это много раньше. Вы знаете, что у нас… у нее не могло быть детей? Какой-то там неудачный аборт в молодости — и все, приговор на всю жизнь. Она мне не сказала, скрыла. А я-то строил планы, хотел двоих: мальчика и девочку… Я, если вы заметили, уже не так молод. Первая жена могла — но не хотела, боялась, что это поставит крест на ее карьере. Для любого нормального человека дети — это и есть будущее. Да, мы были с Инной очень близки — какое-то время. Когда я остался без работы, жили на ее зарплату да на пенсию отца. Как говорится, трудности сближают. Но должна сближать — любовь. Если честно, последние годы я жил с Инной… как бы по привычке. А потом эти старые письма из Греции. Сначала, конечно, мы не поверили… но оказалось — все правда. Судьба дала мне шанс начать сначала.

— Вам дала, а у нее — отобрала?

Дмитрий не ответил.

— Инна по-прежнему любит вас и ждет… ждала. Она с самого начала не верила, что вы погибли. Понимаете — чувствовала сердцем? Вы знаете, с каким трудом она достала деньги, чтобы послать меня сюда? Что она заложила ювелирные украшения своей матери?

— Да, наверное, я виноват — в какой-то степени. Послушайте, не знаю, как вас…

— Игорь.

— Послушайте, Игорь. Я вышлю ей деньги, в самое ближайшее время, переводом, по «Вестерн юнион» или еще как. Передайте, что обязательно вышлю. И напишу.

— Ей были нужны вы. Инна готова была плюнуть на эти сокровища, лишь бы вы вернулись живым.

Дмитрий опустил голову и упрямо повторил:

— Я начну все сначала.

— С этой женщиной?

— С этой, — с вызовом подтвердил он.

— Кто она?

— Зачем это вам?

— Да в общем-то незачем, — честно сказал я. — Просто хочу расставить все точки над «i». Лично для себя.

— Иными словами, дорисовать мой портрет законченного подлеца? — криво усмехнулся он. — Валяйте, рисуйте. Эта женщина ухаживала за мной в клинике, там мы и познакомились. Она тоже понтийка, — он помолчал, потом хотел еще что-то добавить, но передумал. — Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство.

Ну, вот и все.

Мне удалось посмотреть ему в глаза. Заглянуть в его душу — не уверен. Но если он говорил искренне, мне не хотелось судить его слишком строго, потому что, положа руку на сердце, я понимал, что и моя жизнь без оболтуса Севки выглядела бы совсем по-другому: дети, как ни верти, обеспечивают своим родителям некую иллюзию бессмертия. А бессмертие — это все-таки лучше, чем уход в никуда.

Особенно остро я почувствовал это прошлой бессонной ночью.

Оставался еще один вопрос — не то чтобы он имел особое значение теперь, когда я нашел Дмитрия и мог считать свою миссию выполненной, но… Появление «под занавес» неизвестной женщины требовало хоть какого-то объяснения отсутствия известной.

— А где София Стефану?

— В Германии, — как-то чересчур поспешно проговорил он, словно ждал подобного вопроса.

И эта поспешность показалась мне подозрительной…

 

37

В этот самый момент мне в голову пришла шокирующая мысль.

Не исключено, что я разговариваю с убийцей.

С самого начала мне казался странным и необъяснимым факт исчезновения Софии. Что-то здесь не срасталось: встретив Захаропулоса, обнаружив половину карты на своей иконе, она тут же уезжает в Германию? Могла ли девушка добровольно отказаться от участия в поиске сокровищ — вроде как махнуть рукой на свою долю?

И вдруг все встало на свои места. Пребывание в жестком цейтноте — а мое общение с Дмитрием было ограничено всего лишь несколькими минутами, и время стремительно истекало — заставило мой мозг трудиться на повышенных скоростях.

Владелица магазина сувениров на Самотраки рассказала об обнаружении разложившегося женского трупа — а Теодориду упоминал о том, что во время их первой встречи Захаропулос был во взвинченном, напуганном состоянии. Тогда я подумал, что Дмитрий просто боялся засветиться с этими монетами и что, сломав ногу, он решил отлежаться в больнице подальше от Александруполиса по этой же причине. Но что если это был еще и другой страх — страх быть обвиненным в убийстве? Не поэтому ли он выступал против своей вторичной поездки на Самотраки, а журналист не мог понять, в чем дело? Гм… а еще говорят, что преступника тянет на место преступления.

Конечно, все могло оказаться случайным совпадением, а найденные останки могли принадлежать совсем другой женщине. Я ничего не мог утверждать на все сто процентов, у меня были лишь смутные догадки и предположения, но если они были верны, это значило, что человек, которого безумно любила Инна, стал убийцей!

Бывает, что и блеф — благородное дело: все зависит от конкретной ситуации. Мне показалось, что это как раз тот самый случай.

— Облегчите душу, Дмитрий. Мне кажется, вы уже убедились, что мне и так известно немало.

— Не понимаю, о чем вы, — вяло огрызнулся он.

— На Самотраки на днях обнаружен труп Софии.

Он вздрогнул и бессильно уронил плечи. И правая коленка его стала подпрыгивать, будто некий невидимый невропатолог принялся безостановочно стучать по ней своим молоточком.

Дмитрий Захаропулос сломался.

Но прошли еще две или три долгие минуты, прежде чем он заговорил.

— Это был… несчастный случай, — начал он, рассматривая носки своих ботинок. — Когда я приехал, София взяла отпуск на работе. Объявила соседям, что уезжает к матери в Германию. Понимаете, наша с ней экспедиция на Самотраки не должна была привлекать внимания. Чтобы не светиться, снимая жилье, решили взять с собой палатку.

Жара стояла страшная. На местности все было, конечно, не так, как на карте: десять метров сюда, двадцать метров туда. К тому же этот чертов металлоискатель все время барахлил, жужжал, где не надо, — или, может, просто я не освоил его как следует. Мы потеряли два дня. Я уже сам стал сомневаться… На третий, к вечеру, на берегу ручья, совсем на небольшой глубине нашли жестяную банку. Она вся проржавела насквозь, и когда я задел ее лопатой, буквально рассыпалась. Но монеты не пострадали. Вы бы видели, как радовалась София! Все повторяла: «Ай кант билив ит! Ай кант билив ит!» На радостях мы выпили вина в палатке, потом она пошла прогуляться перед сном — ну, вы понимаете. И не вернулась. Через полчаса я забеспокоился. Уже начало темнеть. Я покричал, подождал еще, наверное, с четверть часа, потом пошел искать… Наткнулся на нее метрах в ста от палатки. Она лежала ничком, на камнях. Я перевернул ее, осветил фонариком: на правом виске была кровь. Видимо, она оступилась и ударилась об острый выступ скалы. Я пощупал пульс, но… — Дмитрий сглотнул. — Она была мертва.

— И вы?..

— И я — смалодушничал. Ей, Софии, помочь все равно уже было нельзя, а у меня… ну, хоть и не «вся жизнь впереди», как в одной старой песне поется, но еще приличный ее кусок. Если бы я сообщил в полицию о ее смерти, началось бы расследование, и я бы никогда не отмылся: как я смог бы доказать, что… ну, что это не я? А клад — клад был бы, как говорится, обращен в доход государства. Ради чего? Они и так живут здесь, как у Бога за пазухой.

Я вернулся к палатке. О том, чтобы заснуть, конечно, не было и речи… Я дождался, пока начнет светать, потом оттащил тело в заросли, выкопал яму…

Я поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.

— Могилу, — поправился он. — Забросал землей, ветками.

— И вас никто не видел?

— Если бы увидел, — он мрачно усмехнулся, — я бы сейчас с вами не разговаривал. Потом месяц или больше София часто являлась мне в одном и том же сне: стоит и смотрит, и ничего не говорит, стоит и смотрит, как будто я виноват…

— А разве нет? Разве ее родные не должны знать о ее смерти? Разве девушка не имела права быть похороненной как положено… даже если это был несчастный случай?

— «Даже если!..» Вы что, не верите? Думаете, наверное: почему это она не оступилась и не упала до того, как мы нашли монеты? — с каким-то жалким вызовом выкрикнул он. — Думаете, мы не смогли поделить их, и я… убил ее? — свистящим шепотом закончил Дмитрий.

Нет, я не думал. Подумал только сейчас, когда он сам натолкнул меня на это своими словами. Действительно, почему она не оступилась до того?

— А потому, что мы выпили — и выпили немало! — продолжил он, словно в ответ на мои невысказанные сомнения. — Ее сильно развезло, я видел, что она еле держится на ногах, даже подумал — не трахнуть ли ее хохмы ради?.. знаете, я не хочу больше говорить об этом. Делайте, что считаете нужным. Хотите — сдавайте меня полиции. Но я — не убивал.

Спутница Захаропулоса, глядя в нашу сторону и пытаясь привлечь его внимание, делала какие-то знаки. Чемодана уже не было.

Я встал.

Я выполнил поручение Инны. Я все выяснил, уложившись при этом в отпущенные мне сроки и средства. Радости от этого я не испытывал.

Дмитрий оторвался от созерцания своих ботинок и поднял на меня глаза. От его вспышки не осталось и следа, и он смотрел на меня взглядом жалкой побитой собаки. В его взгляде читался вопрос, какой — догадаться было нетрудно.

Кто бы только знал, как мне не хотелось говорить ему ничего! Я вдруг почувствовал невыразимую усталость и какую-то почти физическую опустошенность, словно меня выпотрошили, как рыбу перед жаркой.

Но он ждал.

Ждала и его женщина, посматривавшая на нас уже с тревогой.

— Не знаю, что там удастся раскопать полиции, — начал я. — Да мне, честно говоря, это не особо интересно. А вот девушку жаль…

«Пусть будет так, как он сказал: София погибла случайно, — подумал я. — Иначе пришлось бы признать, что Инна столько лет любила человека, в котором жил убийца!»

— Бог вам судья, Дмитрий — если Он есть. И ваша совесть…

 

38

Я мог позвонить Инне прямо из афинского аэропорта или из «Шереметьево», но не стал делать этого: решил подарить ей еще одно утро с надеждой.

Последнее.

Лишь когда я оказался дома, я набрал ее номер:

— Здравствуй, Инна. Я вернулся.

Получилось прямо, как у Деточкина в финальной сцене из «Берегись автомобиля». Только вот ситуация была совсем не комедийной.

— Здравствуй. Где он?

— Погиб. Жду тебя через полчаса возле «Пицца-плюс», — проговорил я и быстро положил трубку.

Мы встретились на ступеньках кафе — как тогда. Только на этот раз Инна выглядела плохо — очень плохо, и, похоже, даже не пыталась скрывать этого.

— Он утонул, Инна, — проговорил я, старательно избегая ее взгляда. — На Самотраки. То, что написала газета, правда.

Она вздохнула. С каким-то сожалением посмотрела на меня.

— Помнишь, я сказала тебе: я чувствую, что он жив?

— Помню. Но ты… ошиблась.

— Нет. Посмотри мне в глаза, Игорь.

Я посмотрел. Она действительно чувствовала — женщина, которая все еще любила. Лгать было бесполезно.

— Где он?

— В Португалии. Я встретил его в афинском аэропорту, когда… он улетал.

Я едва не сказал «они». Единственное, что я мог сделать для Инны, — это не упоминать о том, что ее супруг был не один.

Она все поняла. Молча кивнула.

Лучше бы заплакала.

Лучше бы она заплакала. Но она как будто съежилась, усохла, уменьшилась в размерах — я даже не предполагал, что такое может быть. И глаза ее потухли, словно подернувшись невидимой пленкой.

Инна отвернулась. Ссутулившись, как семидесятилетняя старуха, и не проронив больше ни слова, она пошла прочь.

Маленькая слабая женщина без будущего.

Я смотрел ей вслед — и думал.

Она сказала когда-то, что сможет отплатить мне — но она уже сделала это. Ведь не найми она меня для этого «расследования», глядишь, я, в конце концов, и уступил бы уговорам Щербака и уже загибался бы под бдительным взором санитарок онкодиспансера, теряя на химиотерапии остатки волос. Проклиная судьбу, продолжал бы беспомощно барахтаться в вязком, как болотная жижа, одиночестве. Злился бы на Севку за те деньги. Или спивался…

А сейчас, после этой поездки, все стало по-другому. Чужая история любви, самопожертвования и предательства стала мне вовсе не чужой.

Неожиданно я обнаружил в своем существовании новый смысл. Я вдруг понял, что эта женщина совсем небезразлична мне, что она уже давно вошла в мою жизнь — может быть, с той самой минуты, когда там, у подъезда, я почувствовал ее губы на своей щеке.

Я отнял у нее надежду — я дам ей надежду. Вдвоем легче противостоять всем неудачам и мерзостям жизни в этом жестоком мире — когда любишь. «Все будет хорошо и у тебя, и у меня», — сказала она тогда. А ведь она была права! Все будет хорошо — у нас. И хотя боль в желудке по-прежнему временами напоминала о себе, я верил, что теперь все изменится к лучшему.

Любовь убивает — любовь исцеляет.

Я догнал ее и положил руку ей на плечо:

— Инна…