Утром мы вновь устроили «общий стол», перекусив остатками вчерашней курицы и принесенным моей спутницей салатом из помидоров.
В начале девятого такси уже несло нас в Лаккому, и молодой разговорчивый водитель болтал о чем-то с Лидой, сидевшей на переднем сиденье. Та смеялась.
— Говорит, какое приятное исключение, — перевела она мне, полуобернувшись. — Обычно здесь можно увидеть симпатичных девушек только в туристический сезон.
Минуту я размышлял, как бы поделикатней вторгнуться в их разговор и задать вопрос, далекий от темы женской красоты. Ничего не придумав, я просто попросил Лиду:
— Спроси его, не слышал ли он чего-нибудь о несчастном случае с иностранцем, который около трех месяцев назад отправился кататься на лодке и утонул.
Девушка перевела.
Водитель покачал головой, произнес несколько слов.
— Ничего подобного он не слышал. Здесь такое редкость.
Лаккома оказалась совсем небольшой деревушкой с аккуратными домиками под красными черепичными крышами, площадью с несколькими лавчонками и небольшой церквушкой.
Таксист спросил что-то у Лиды.
— Интересуется, где нас высадить.
Действительно, где? Надо мне было спросить у Теодориду фамилию его знакомого или, еще лучше, того человека, который сдал супругу Инны комнату, но журналист, скорее всего, этого не знал. Так или иначе, ни того, ни другого я не сделал. Ладно, выясним сами: в таких деревеньках все знают друг друга.
— На площади, — ответил я. — Сколько с нас?
Поездка обошлась мне в три евро. Я расплатился, таксист попрощался и уехал. Мы остались стоять на площади. Девушка вопросительно посмотрела на меня.
— С чего начнем?
Согнувшаяся под грузом лет бабуля в теплой шерстяной кофте, очень похожая на какую-нибудь белорусскую бабку Ядвигу или Ульяну, с трудом передвигалась по противоположной стороне площади, направляясь, очевидно, в хлебную лавку. Других обитателей Лаккомы не было видно.
— Вон у нее и спросим, — проговорил я.
— Спросим — что?
— Ну… кто здесь сдавал белорусу комнату три месяца назад.
Лида с некоторым сомнением взглянула на меня, но ничего не сказала. Честно говоря, я тоже не очень надеялся на то, что бабуля окажется нам полезной, но начинать с чего-то было надо.
Мы догнали бабушку, уже входившую в лавку. За прилавком сидел и крутил транзистор круглолицый розовощекий мужчина. Приятно пахло свежими булками.
— Отставить бабку, — вполголоса скомандовал я. — Начнем прямо с продавца. Кому знать, как не ему: у него, небось, вся деревня отоваривается.
Мы поздоровались, подождали, пока хозяин обслужит бабушку, потом Лида задала ему вопрос. Мужчина что-то коротко ответил.
— Здесь летом бывает много иностранцев, — перевела девушка. — Кто его знает.
— Это было в сентябре, — заметил я. — Туристский сезон уже кончился.
Наш собеседник выключил свой транзистор, подумал немного. Потом кивнул.
— Кажется, он догадывается, о ком идет речь. О том левкоросе, который жил у Харлампия.
— О левкоросе?
— Ну, вашу Белоруссию здесь знают как Левкороссию. «Левко» по-гречески «белый», — пояснила Лида. — Так что и белорус будет левкоросом. Вот он-то и жил у Харлампия.
— Харлампий — это имя или фамилия?
— Имя, конечно, — ответила Лида. — А фамилию я сейчас спрошу.
Фамилия того человека была Спирос. Итак, Харлампий Спирос. Главный свидетель по делу об исчезновении Дмитрия?
Я вытащил из бумажника фото супруга Инны.
— Этот левкорос?
Мужчина несколько секунд всматривался в снимок.
— Вроде бы.
— И что с ним случилось?
— А что с ним случилось?
— Ну, он же… утонул?
Булочник неопределенно повел плечами.
— И лодку нашли на берегу, — продолжал я. — Его пустую лодку.
— Вам все же лучше поговорить со Спиросом, — проговорил наш собеседник. — Это был его постоялец.
— А где он живет?
Хозяин булочной покачал головой.
— Его в деревне сейчас нет.
Час от часу не легче.
— Где же он?
— Поехал в Хору.
Будем надеяться, что эта Хора находится не где-нибудь на территории Испании.
К счастью, оказалось, что Хора — это тоже деревня, и она расположена менее чем в десяти километрах от Лаккомы.
Ехать туда или ждать его здесь? Хотелось, конечно, поговорить с ним здесь: а вдруг он смог бы показать нам и комнату, и вещи — если таковые остались — «левкороса» Дмитрия Захаропулоса. Как пишут в детективных романах, важна любая мелочь.
— Он вернется сегодня?
Булочник покачал головой.
— Не думаю. Там проблема с племянником. Без родителей растет парень. Упал с мотоцикла. Гоняют, как сумасшедшие…
«Да что за невезуха такая! — досадливо подумал я. — У Теодориду мать, у Спироса — племянник. Если парень покалечился, Спиросу будет не до меня».
— Спроси: что-нибудь серьезное? — попросил я Лиду.
К счастью, как сказал булочник, племянник, вроде, отделался синяками и ушибами, но Харлампий все равно не собирался возвращаться сегодня.
Терять один день на ожидание, имея в запасе всего два, я не хотел. Завтра вечером мы должны были отправиться в обратный путь, чтобы послезавтра Лида вновь приступила к работе. Что ж. придется ехать в Хору.
— Где мы сможем найти там Спироса? — спросила Лида.
Мужчина ответил, что если он не ошибается, дом покойного брата Харлампия находится как раз в начале улицы, ведущей к старинному замку, так что заблудиться будет невозможно.
— Там спросите, — добавил он.
Мы поблагодарили мужчину и отправились на поиски такси.
Реакция булочника на вопрос о гибели «левкороса» оказалась какой-то вялой. Впрочем, если вспомнить старую сталинскую формулу «нет человека — нет проблемы», ничего странного. Был бы утопленник — была бы и головная боль.
А что если разговор с «главным свидетелем» тоже ничего не даст? В какие инстанции обращаться дальше? К царю морскому? Так, мол, и так, прошу сообщить, при каких обстоятельствах пучина проглотила, нет, поглотила раба Божия Дмитрия.
Такси мы не дождались. Возможно, в туристический сезон они и появлялись в Лаккоме, но сейчас ни малейших признаков данного вида транспорта мы не обнаружили. Да и кого было возить? Улицы деревни словно вымерли: либо все жители, кроме булочника и старушки, дружно ушли в море на ловлю рыбы, либо еще не поднимались.
— Ну, что будем делать? — проговорил я.
Словно в ответ на мои слова в конце улицы, ведущей на площадь, послышался шум мотора.
«Надо ловить, — решил я. — Вдруг он как раз едет в эту Хору?»
На площадь выехал темно-синий, в грязноватых подтеках «ниссан». За рулем сидел мужчина лет тридцати с темными курчавыми волосами.
Я махнул рукой, он затормозил и опустил стекло. Из салона доносились негромкие звуки музыки.
— Ористе?
Лида заговорила с ним по-гречески.
Мужчина покачал головой, что-то ответил, и я разобрал лишь слово «Камариотиса».
Все ясно: ему не по пути.
В следующий момент водитель добавил еще что-то, и Лида перевела:
— Вообще-то ему в Камариотису, но за пять евро он даст крюк и отвезет нас в Хору.
Выбора не было.
Я кивнул, и мы загрузились в машину.
Узнав, что на Самотраки я впервые, шофер выключил приемник и добровольно взял на себя обязанности гида. Через пару минут я узнал, что остров был населен еще за две тысячи лет до нашей эры, что когда-то здесь проживало несколько десятков тысяч человек, но сейчас осталось менее трех тысяч, и что большинство населения занимается рыбной ловлей, разведением скота и выращиванием оливок.
— А вон Фенгари, — махнул рукой водитель. — Самая высокая гора на Самотраки, более полутора километров.
В просвете между деревьями по правой стороне мелькнула окутанная тучами зазубренная вершина.
Фенгари, Фенгари… что там говорила о ней Инна? Что-то вроде того, что линия, проведенная на карте Георгием Апостолиди, проходит через вершину Фенгари.
Минут пять спустя мы миновали указатель поворота на Камариотису, потом деревушку с названием Алония; вдали, у подножия гор, показались красные черепичные крыши Хоры.
— Между прочим, столица острова, — объявил наш гид. — Где вас высадить?
— Если можно, поближе к замку.
Шофер кивнул.
— Пятнадцатый век. Построен итальянским родом Гателлузи, которые в то время владели островом. Но на вашем месте я начал бы с Палеополи. Там интересный археологический музей.
«Так бы мы и поступили — если бы были туристами», — подумал я.
Попетляв некоторое время в узких, идущих на подъем переулках, машина остановилась.
— Дальше не могу, потом не развернусь, — объявил «экскурсовод». — А замок — вон он.
Я расплатился.
Мощеная большими темными камнями улица вела к развалинам, над которыми, словно обломки зубов, виднелись остатки двух квадратных башен. По обе стороны улицы стояли белостенные оштукатуренные домишки, разительно отличавшиеся от тех, которые привык видеть в Беларуси я.