Мы сели за угловым столиком. Кафе действительно было заполнено уже на три четверти. Под потолком надрывался с экрана телевизора татуированный с ног до головы, как уголовник, доморощенный рэппер — к счастью, не очень громко.

Подошла официантка.

— Что будем заказывать? — Инна вопросительно посмотрела на меня.

Я небрежно махнул рукой, демонстрируя безразличие, хотя, честно говоря, жрать хотелось весьма ощутимо.

Она отчеркнула в меню какие-то блюда, и девушка отправилась выполнять заказ.

Моей новой знакомой было около сорока. Может, чуть больше: удачная косметика скрывает все, что нужно скрыть, подчеркивая то, на что следует обратить внимание. Короткая стрижка, правильные черты, высокий лоб, маленький нос, пухлые губы. Очень красивая женщина — с уставшим и печальным лицом.

— Ну и как? — чуть насмешливо спросила она, перехватив мой взгляд.

— Нормально.

— Слава богу.

Она достала из сумочки пачку сигарет, чиркнула зажигалкой.

— Давай на «ты». Так удобней.

— Давай, — согласился я.

— Что у тебя?

— Много всего. Не знаю, в каком порядке это все выстроить — по хронологии или по значимости.

— В любом. Рассказывай.

— От меня ушла любимая женщина.

Инна выпустила кольцо дыма, которое поплыло вверх, к потолку. Проводила его глазами.

— Жена?

— Нет. Я в разводе. Другая.

— Почему?

— Если бы я знал… — вздохнул я.

— Любил?

— Любил. Делал для нее все. Давал деньги. Покупал наряды. Целовал ноги. Что, ну что, черт побери, вам еще надо?!

— Каждой — свое, — задумчиво произнесла она. — Одна счастлива, что муж не пьет, другая — что не таскается по бабам, третья — что приносит всю зарплату… Каждой свое. Счастье — категория субъективная.

— Вообще-то я думал, что каждой — любовь, — с горечью заметил я. — А то, чтоб не пил, не таскался и денег давал немало, — было у нее все это, было! Но главное — любил! И по-прежнему люблю!

— С любовью сложнее, Игорь. Как поется в одной песне: мы выбираем — нас выбирают… — она помолчала. — Это и есть твоя главная неприятность?

— Главная — да. Но не единственная. Я остался без денег. Без копейки.

— Она?

— Сын.

— Как так?

Я открыл рот, чтобы объяснить, но в это время подошла официантка с нашим заказом. Она поставила бутылку «Шардоне», мясной салат, тарелки с отбивными и картошкой «фри». Увидев вино, я испытал легкий укол разочарования: водка — она, вообще-то, надежней. Но, конечно, дареному коню…

Инна затушила сигарету.

Я разлил вино.

— За знакомство.

Когда мы поставили бокалы, она внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Он что, подлец, твой сын?

— Вовсе нет. Просто… просто он не знал, что я… то есть наоборот, он знал, что я уезжаю в загранкомандировку, поэтому и взял. Он не знал, что командировку отменят. Взял все деньги и укатил с подругой в Америку.

— Почему же все?

Я пожал плечами:

— Вероятно, полагал, что это у меня не последние.

— Насовсем, что ли, уехал?

— Нет, по студенческому обмену.

— Ясно. Ты вообще кто по профессии?

— Инженер. Самый обыкновенный, как в том анекдоте — мальчик скачал в классе, что у него пана инженер, и все дети засмеялись, а учительница говорит: «Нельзя, дети, смеяться, когда в семье горе». Попал под сокращение. Нигде не мог устроиться, пришлось и ночным сторожем в детсадике поработать, и грузчиком в магазине — короче, в лучших традициях. Случайно нашел московскую организацию, которой были нужны специалисты моего профиля, уехал в Иран на полгода. Наших берут охотно: мало кто согласится за восемьсот баксов вкалывать в пятидесятиградусную жару! Потом съездил в Пакистан. Сейчас вот намечалась командировка в Нигерию — сорвалось.

— Еще что?

— Остальное так, по мелочам… — закончил я.

К «мелочам» я решил отнести и диагноз доктора Щербака. В конце концов, последнюю неделю или полторы боли в желудке сначала ослабели, потом прекратились вовсе, и я трусливо решил, что, может, все как-то рассосется само.

— Теперь ты.

— Теперь я, — согласилась она. — Только давай немного перекусим сначала, я с утра ничего не ела.

Мы выпили еще немного, закусили. Минут пять спустя Инна отодвинула в сторону тарелку, вытерла салфеткой губы.

— С чего начать… гм… Ты слышал что-нибудь о Самотраки?

— Звучит по-гречески. Бузуки, сиртаки, самотраки. Что-то из кулинарии? Типа, «жареные самотраки в оливковом масле»?

— Это остров. Остров в Эгейском море. И на нем пропал мой муж. По некоторым сведениям, погиб. Но я в это не верю. И мне плохо. Потому что я люблю его. Потому что его нет рядом. Потому что я не могу без его сильных рук, без его поцелуев… Я хожу по пустой комнате — и слышу его голос. Ложусь в постель — и чувствую его рядом. Я готова выть от тоски, от одиночества. Иногда и вою — потихоньку, чтобы не слышала мать. Или в подушку…

Я знаю. Я тоже знаю, каково это ходить по пустой квартире. Щелкать пультом телевизора, не задерживаясь ни на одном из каналов больше, чем на минуту-полторы. Пробегать глазами страницы какого-нибудь бестселлера, с трудом вникая в смысл прочитанного, потому что на самом деле ты думаешь совсем о другом. Просыпаться среди ночи и долго лежать без сна, безуспешно пытаясь прогнать воспоминания о той, ровное и теплое дыхание которой ты еще совсем недавно чувствовал на своей щеке.

Я знаю, Инна.

— И как его туда занесло, на эти, как их, Самотраки?

Она достала новую сигарету.

— Долго рассказывать. Придется сделать небольшой экскурс в историю, тогда тебе будет легче все понять. Хорошо?

Я кивнул: экскурс так экскурс. Согласитесь, провести вечер в обществе красивой женщины — не самый плохой вариант.

— Тогда слушай. В 1949 году несколько десятков тысяч понтийских греков, среди которых были двое маленьких мальчиков, братья Георгий и Константин, по приказу Сталина выслали в Среднюю Азию. Георгий — отец моего мужа, Константин, соответственно, дядя…

— Прости, каких греков? — перебил я.

— Понтийских… ну, тех, которые веками жили на Черном море. Объявили их врагами народа, предателями, сотрудничавшими с фашистами. Под дулами авточатов грузили семьями в товарные вагоны, как скот, и отправляли в Казахстан. Детям, конечно, требовалось нормальное питание, особенно Константину: у него была какая-то проблема с легкими. А какое там питание, когда эшелон гнали без остановок! И вот на одном полустанке поезд все-таки остановился. Совсем ненадолго. Отец ребят стал упрашивать одного из конвоиров выпустить его, чтобы обменять что-нибудь на еду. Именно обменять, денег ни у кого не было. Тот ни в какую. И тогда отец предложил солдату древнюю серебряную монету. Сказал, что она стоит огромных денег. Конвоир забрал монету и выпустил его ненадолго. На два вязаных платка отец выменял немного молока, хлеба, каких-то фруктов… Дядя Константин говорил потом, что эта тетрадрахма спасла ему жизнь.

— Что спасло жизнь?

— Тетрадрахма. Древняя греческая монета.

— Откуда она взялась у отца ребят?

— Согласно семейной легенде, предок родителей Георгия и Константина, их пра-пра-пра… не знаю, сколько там прадедушка, работал в экспедиции француза Шарля Шампуазо, который в 70-х годах позапрошлого века проводил на Самотраки археологические раскопки. Этого прапрадедушку звали Георгий Апостолиди. Он, конечно, не был никаким ученым — просто чернорабочим, которому повезло устроиться в экспедицию, где неплохо платили. Он жил в Кавале — есть в Греции такой город на побережье Эгейского моря, — а этот Шампуазо был в то время вице-консулом Кавалы. Кто-то из родственников Георгия работал в доме француза прислугой. Ну и помог устроиться в экспедицию, так сказать, замолвил словечко. Вроде бы Апостолиди хотел уехать с семьей в Америку, много лет собирал деньги, а их все не хватало и не хватало. Вот и не выдержал, поддался соблазну.

— Какому соблазну?

— На Самотраки он нашел клад древних монет. Произошло это так: как-то Георгию велели выкопать яму немного в стороне от лагеря экспедиции, не знаю, для каких-то там хозяйственных нужд или, может, просто отхожее место для рабочих. И он наткнулся на большое количество серебряных монет — как потом оказалось, это были тетрадрахмы царя Македония, второго века до нашей эры. И Георгий, видимо, решив, что если удачно продать монеты, денег для поездки в Америку хватит за глаза, перепрятал их в другое место. Надо сказать, что Шампуазо не очень-то и пострадал: именно во время этой экспедиции он откопал на острове статую крылатой богини победы Ники и прославился на весь мир. Сейчас она находится в Лувре.

— Знаешь, Инна, все, что ты рассказываешь, похоже на завязку какого-то приключенческого романа, — честно признался я. — Джек Лондон просто. «Сердца четырех».

— Трех, — поправила она. — «Сердца четырех» — это фильм. Романа, говоришь? Посмотрю, что ты скажешь, когда услышишь всю историю! Но если честно, нам с Димой тоже так сначала показалось.

— Дима — это муж? — уточнил я, разливая по бокалам вино.

— Муж. Но когда мы стали выяснять, оказалось, что все очень похоже на правду. Более чем похоже.

— Что же можно выяснить более сотни лет спустя? — с недоумением поинтересовался я.

— Значит, можно. Слушай дальше. Полгода назад дядя Константин умер. Его первая жена скончалась еще лет за десять до этого, а дети выросли и уехали работать за границу: дочь в Англию, сын, вроде, в Канаду. Так что ехать на похороны в Подмосковье, где он жил, пришлось нам с Димой: его отец, ну, мой свекор, лежал в больнице после тяжелой операции, а с матерью Димы отец развелся, когда тот был еще подростком. Вторая жена дяди Константина была стерва еще та, прости за грубость. Мы это сразу увидели, как приехали. С нами говорила сквозь зубы, словно мы или отец Димы собирались претендовать на что-то. Конечно, она наложила лапу на псе имущество, но бумаги Константина, его старые фотографии, не представлявшие для нее никакой ценности, отдала нам. В них мы случайно обнаружили несколько писем из Греции, датированных серединой 60-х… В смысле тысяча девятьсот шестидесятых, а не тысяча восемьсот шестидесятых.

— Ну и что же вы там вычитали?

— Они были на греческом языке, но в двух было несколько неуклюжих фраз на русском. По этим фразам мы только поняли, что кто-то приглашал братьев в гости в Грецию. Мы не придали бы этим письмам особого значения, если бы не нашли в одном конверте фотокопию вырезки из какой-то русской газеты, еще дореволюционной, потому что все там писалось через «ять». Ясное дело, ксероксов в шестидесятые еще не было, но фотография была достаточно четкой, чтобы разобрать, что там написано. Вот содержание той заметки и дало нам пищу для размышлений.

— Что было в заметке?

— Там говорилось, что купец Илья Сысоев…

Громкий взрыв смеха за соседним столиком, где сидела компания подростков, заглушил ее последние слова. Инна поморщилась, переждала, пока юнцы стихнут, и продолжила:

— Купец Илья Сысоев преподнес в подарок Императорскому историческому музею в Москве несколько древних тетрадрахм, приобретенных им у некоего грека. Мы сразу вспомнили рассказ братьев о том эшелоне, в котором их везли в Казахстан, и о тетрадрахме, спасшей жизнь Константину. Мы сразу поняли, что это не могло быть совпадением и что заметка попала в письма не случайно. Кто-то искал с братьями контакт — а вот с какой целью, мы понятия не имели. И еще: фамилия грека, продавшего монеты, была Захаропулос. А фамилия моего мужа, ну, и свекра, тоже Захаропулос! Правда, после женитьбы я осталась на своей девичьей, добавила она.

Инна Захаропулос. Н-да. Правильно сделала.

Она взяла бокал, отпила немного вина. Вновь потянулась за сигаретой.

— Не много ли куришь?

— Много, — рассеянно согласилась она. — Итак, этот Захаропулос был каким-то родственником и Диминого отца с братом, и автора писем. Дима, который до этого не придавал особого значения семейному преданию о какой-то монете — ну, монета и монета, пусть даже старинная, что здесь такого? — решил теперь поподробнее расспросить отца, когда тот выйдет из больницы.

— Погоди, Инна, еще один вопрос. Почему письма были адресованы именно дяде Константину, а не отцу твоего мужа?

— Да нет, они были адресованы обоим.

— А откуда автор писем узнал этот адрес?

— Не знаю. Может, по линии Красного Креста или еще как, суть не в этом. Но это был старый адрес братьев, и он, вернее она — потому что, как оказалось, писала некая Микаэлла Стефану из Александруполиса, — адресовала их в Казахстан. Родители Георгия и Константина скончались еще в начале 50-х, не дожив нескольких лет до реабилитации репрессированных. После реабилитации отец Димы вернулся в Грузию, потом переехал сюда, а Константин удачно женился и остался там, в Казахстане. Жил в Алма-Ате. Вот и получилось, что письма пришли ему, хотя были адресованы обоим братьям. После смерти жены он продал свою трехкомнатную квартиру, купил небольшой домик в Подмосковье. Женился вторично, на какой-то вдовушке, и жил там до самой смерти.

Инна стряхнула в пепельницу пепел сигареты, отпила немного вина.

— Ну, не утомила еще?

«Напротив, — подумал я. — Все это очень интересно. Если только эта Инна не сценарист и не решила опробовать на случайном знакомом сюжет приключенческого сериала! Впрочем, откуда в нашей провинции мог завестись сценарист?»

— Не утомила.

— Тогда слушай дальше. Когда отец Димы немного поправился после операции, Дима показал письма ему, греческий тот худо-бедно немного помнил, хотя при Сталине занятия понтийцев своим родным языком не поощрялись. Он вспомнил, что Константин говорил ему когда-то об этих письмах, но отец Димы отнесся к этому довольно равнодушно. Так вот, эта Микаэлла приглашала братьев к себе. Или сама предлагала приехать. Причем очень навязчиво, намекая, что всем троим есть о чем поговорить. Немного странно, конечно: они никогда о ней и не слышали — и тут на тебе: здравствуйте, я ваша тетя! Точнее, не тетя, а, по ее словам, праправнучка Георгия Апостолиди — того самого грека, который работал в экспедиции на Самотраки. В любом случае, из этой ее затеи ничего не вышло. Она так и не приехала в Союз, да и они не съездили в Грецию. Я думаю, Константин вообще не ответил ей.

— Почему?

— Ну, связи с заграницей, особенно с капстранами, в СССР не поощрялись, так что от греха подальше… А может быть, сыграло роль как раз то, что они этой женщины совсем не знали. Другое дело, если бы отношения продолжались много лет, тогда еще можно понять. Так или иначе, переписка угасла. Но Дима попросил отца перевести все имевшиеся письма: тому после операции все равно надо было соблюдать постельный режим. Даже купил ему греческо-русский словарь. И настойчивость, с которой эта Микаэлла, в общем-то совершенно незнакомый человек, просила о встрече, нас удивила. Знаешь, Игорь, пожалуй, для первого раза хватит, — неожиданно подытожила она.

— Как знаешь.

В наступившей паузе она повернулась, отыскивая глазами официантку, а я ковырнул вилкой кусок отбивной, который оставил приличия ради, и задумался.

Наверное, мы должны были поплакаться друг другу в жилетку — что мы и сделали. Она потеряла любимого человека, я — тоже. Но что дальше? Чем я мог помочь ей, а она — мне? Потерянной любви можно противопоставить новую любовь, но Инна — она же по-прежнему любит своего Захаропулоса. И пригласила меня совсем не за этим. А зачем? К чему этот ее рассказ о каких-то монетах и письмах?

Официантка подошла, положила бумажку со счетом и удалилась. Инна достала из сумочки несколько купюр, положила на скатерть и придавила пепельницей.

Мы вышли из «Пиццы-плюс». Стемнело. Дождь так и не начался, но немного похолодало. «Набросить на нее, что ли, свою джинсовую куртку?» — подумал я, но не решился: это было бы слишком похоже на юных влюбленных — а мы не были ни тем, ни другим.

— Тебе куда? — спросил я.

— На Комарова.

Некоторое время мы шли молча. Вопрос: «Что дальше?» — не сейчас, а вообще — продолжал оставаться без ответа.

— Ты знаешь, Игорь, — начала она. — Ничто в этой жизни не происходит просто так. Я не верю в Бога, но я верю в судьбу. Хотя это может быть одно и то же. И если я обратила внимание на твое объявление и позвонила — это не случайность. Так было задумано. Не мной и не тобой. Там. Ведь тебе больше никто не звонил?

— Нет.

— Я шла era эту встречу, не имея ясного плана в голове. Теперь у меня появилось чувство, что ты можешь помочь мне. И я почему-то думаю, что когда-нибудь смогу отплатить тебе тем же. Не деньгами — чем-то другим.

— И в чем же он состоит, этот твой план?

— Ты поможешь мне искать моего мужа.

Оба-на! Я даже остановился. Тоже мне, частный детектив Перри Мейсон! Впрочем, Мейсон, кажется, был адвокатом.

— Где? В Греции, что ли?!

Сзади послышался стук каблуков и смех. Нас догоняла влюбленная парочка. Инна подождала, пока парень и девушка обгонят нас, потом, понизив голос, продолжала:

— Почему бы и нет? Я планировала просить об этом одного своего знакомого, честно говоря, не очень мне симпатичного. Но он поставил жесткие временные рамки — две недели. Что можно сделать за две недели? И вот я нашла тебя, человека, который сейчас не работает, а значит, не ограничен во времени. Повторяю, что бы ты там ни думал, наша встреча — не случайность.

— А милиция? Туда ты обращалась?

— «Ищут пожарные, ищет милиция…» — процитировала она. — Не смеши: он же не в соседнем лесопарке пропал!

— Почему ты не поедешь сама? — суховато спросил я.

Честно говоря, мне не понравилось это ее категоричное: «Ты поможешь мне искать моего мужа». Вот уж действительно без меня меня женили!

— Потому что не могу: у меня парализована мать, и врачи говорят, что… в общем, она в таком состоянии, что в любую минуту может случиться… самое худшее. А я у нее одна. Мне пришлось выбирать между двумя самыми близкими мне людьми: мужем и мамой. И я выбрала обоих: я останусь с мамой до последнего, но попытаюсь найти Дмитрия, чего бы мне это ни стоило!

— Почему не нанять для матери сиделку?

— Я думала об этом. Она и слышать не хочет! «Как заболела, так и стала никому не нужной!» До слез дело доходило, до истерики. Я поняла, что это может убить ее даже раньше, чем болезнь.

«Но если судить по возрасту моей новой знакомой, у нее должны быть совсем взрослые дети», — мелькнула мысль.

— А твои дети?

— У меня нет детей, — коротко ответила она.

— Но язык? Я по-гречески, как говорится, ни бум-бум.

— Английский-то ты знаешь?

— Ну, не так чтобы очень…

— Неважно. С пакистанцами же ты как-то объяснялся? К тому же в Греции много понтийцев из бывшего Союза: в 90-е годы многие уезжали. Дима тоже подумывал уехать, пока… пока не встретил меня, — каким-то особым, нежным и одновременно грустным, тоном добавила Инна, и я почувствовал, что так может говорить только очень любящий человек.

Несколько минут я переваривал ее слова. Ну ладно, допустим — только допустим! — что я согласен. Каким образом, дорогая Инна, искать твоего мужа? Обивать пороги греческого филиала Интерпола? Но занимаются ли они поисками пропавших граждан или ищут только преступников? Сделать еще один запрос в их МИД? Или сразу рвануть на эти, как их… Самотраки и опрашивать островитян, не встречали ли они случайно человека такого-то возраста и такой-то внешности? А может вообще никуда не ездить, а просто дать объявление в телепередачу «Ищу тебя»: глядишь, кто-то, владеющий информацией, и откликнется?

— Я и сама еще точно не знаю, — вдруг произнесла она. — Но думаю, надо ехать в Александруполис и там, уже на месте решать, что предпринять. Полагаю, стоит попытаться пройти тем маршрутом, которым должен был пройти Дима, — какие-то следы он не мог не оставить! Завтра я расскажу тебе все поподробнее.

В сумраке плохо освещенной улицы возникли очертания первой девятиэтажки на Комарова. Мы остановились. Мимо проехала иномарка, на секунду обдав нас бледно-желтым светом фар. Из кабины глухо бухали аккорды «тяжелого» рока.

— Все, дальше не провожай. Здесь мы и живем… с мамой.

Как с ней попрощаться? Пожать руку? Поблагодарить за приятный вечер? Поцеловать?

Инна вдруг мягкими теплыми губами коснулась моей щеки и прошептала:

— Все будет хорошо, Игорь. И у тебя, и у меня. Я завтра позвоню.

И она направилась к подъезду.