Блистательный Париж не порадовал Софью Васильевну: старания найти где-либо место преподавателя не увенчались успехом. Ее друзья, математики Бертран и Эрмит, тоже не могли ей помочь. Мотивы отказа были вполне убедительны: Ковалевская не француженка. Чтобы остаться во Франции, Софья Васильевна решила получить и здесь докторскую степень, но тогда пришлось бы потерять профессорскую кафедру в Стокгольме, а рассчитывать на что-либо большее, чем преподавание в женской школе, не приходилось. Это желание было настолько нелепым, что Вейерштрасс срочно прислал Ковалевской письмо, предостерегающее от подобного шага.
«Я узнал от Миттаг-Леффлера, что ты в настоящее время наметила себе другой план, а именно, ты хочешь еще раз защитить докторскую диссертацию в Париже с тем, чтобы таким образом открыть себе доступ на французский факультет… Но я уверен, что если ты представишь свою работу для защиты, то найдется какой-нибудь забытый параграф, согласно которому женщины не допускаются к защите».
Софья Васильевна послушалась своего старого друга, но возвращаться в Стокгольм для нее было слишком тягостно, и она попросила отпуск на весь весенний семестр, чтобы отдохнуть и полечиться.
Отпуск ей разрешили, но Миттаг-Леффлер очень беспокоился, что, пока Ковалевская будет отсутствовать, ее смогут не утвердить в должности профессора университета. По существующим правилам профессором утверждали только на пять лет, следующий срок утверждался только по конкурсу. Но Софья Васильевна не думала о тех интригах, которые могли возникнуть вокруг ее профессорства. Она бесконечно устала и мечтала только об отдыхе.
«Я в течение последних лет так много работала, что внезапно почувствовала себя совершенно обессиленной и была вынуждена просить у Стокгольмского университета отпуск, он очень охотно был мне предоставлен. Первое, на что я его использовала, была поездка на юг, именно в Ниццу, чтобы отдохнуть там несколько недель», — писала она одному знакомому математику.
В Ниццу ее пригласил Максим Ковалевский, и она согласилась приехать. Софья Васильевна приехала в Ниццу незадолго до масленицы, которую отмечали здесь традиционным карнавалом. И отбросив все заботы, она радовалась вовсю. Давно уже не было ей так хорошо. Разъезжала в экипаже вместе с Максимом Максимовичем и его друзьями, веселилась, а в последний день масленицы она вместе с тысячами других людей с увлечением плясала на улицах. Видели бы «госпожу профессора» в этот момент ее знакомые из чинного стокгольмского общества! Софья Васильевна, смеясь, объясняла друзьям, что совершать все эти «безумства» ее заставляет дух предка-цыгана, наконец-то победившего немецкую благовоспитанность, унаследованную ею со стороны матери.
Карнавал кончился, потекли спокойные, светлые дни. И как всегда, когда Ковалевская не занималась математикой, ее неодолимо потянуло к литературе, тем более что для этого была важная у Софьи Васильевны причина.
Недалеко от виллы Максима Максимовича, в Болье, в отеле обосновалась колония русских, там же жила и Ковалевская.
Однажды на вилле у Максима Максимовича собралась многочисленная русская компания, и Софья Васильевна начала рассказывать о своем детстве. Она так ярко показала жизнь «дворянского гнезда», что все присутствующие были поражены ее образным языком и мышлением.
— Вам надо непременно написать и издать свои воспоминания, — убеждал ее Ковалевский. Все присутствующие дружно его поддержали. Эти просьбы окрылили Софью Васильевну, и она немедленно принялась за работу.
Книгу она назвала «Воспоминания детства». В 1890 году «Воспоминания» были напечатаны в русском журнале, однако некоторые места были изъяты цензурой. В частности, цензура не пропустила описание суда над Достоевским.
У «Воспоминаний детства» оказалась счастливая жизнь. Книга была переведена на многие языки и вызвала большой интерес. Софья Васильевна хотела продолжить свои воспоминания, но, к сожалению, она не успела этого сделать.
В Ницце Софья Васильевна пробыла недолго. Максиму Ковалевскому неожиданно пришлось поехать в Россию: важные дела требовали его присутствия там. Ковалевская тоже уехала из Ниццы в Севр, близ Парижа, где поселилась в семье старого товарища Владимира Онуфриевича врача-психиатра Павла Якоби.
В это время во Франции большим успехом пользовались методы лечения психических заболеваний гипнозом, которые проводили член медицинской академии Люис и знаменитый врач Шарко. Разумеется, такой любознательный ученый, как Ковалевская, не могла удержаться от того, чтобы не составить представления об этих опытах. И она упросила мужа своей покойной сестры Виктора Жаклара помочь ей попасть на сеансы врачей. Жаклар исполнил ее просьбу.
Понаблюдав за работой врачей, Софья Васильевна составила себе твердое мнение, что науки тут нет. И она написала два критических очерка, которые были опубликованы в «Русских ведомостях» под псевдонимом Софья Нирон.
После этих работ Ковалевская публикует большой очерк о Салтыкове-Щедрине. 28 апреля 1889 года умер М. Е. Салтыков-Щедрин. Умолк писатель-борец, голос которого не смогли заставить замолчать даже черные годы реакции. И Софье Васильевне страстно захотелось рассказать всему миру, кого потеряло человечество.
Несколько позже она опубликовала в Швеции очерк о творчестве великого русского сатирика. В России опубликовать его не было никакой возможности: царская цензура ни за что не пропустила бы. Очерк Ковалевской на русском языке появился только после Октябрьской революции.
«Еще одно блистательное имя вычеркнуто из списка имен той плеяды великих писателей, которые родились в России в первую четверть нашего века и которые стали известны и любимы за границей почти столь же, как и в своей стране».
А закончила она очерк так: «Его имя останется в истории не только как имя самого великого памфлетиста, которого когда-либо знала Россия, но и как имя великого гражданина, не дававшего ни пощады, ни отдыха угнетателям мысли… Кто живет для своего времени, тот живет для всех времен».
Сказать, что математика в тот период была позабыта, было бы неверно. Софья Васильевна приехала в Париж, чтобы заняться здесь исследованиями в области механики, но жизнь изменила планы Ковалевской. В Париже в столетнюю годовщину взятия Бастилии собрался Международный рабочий конгресс, и Софья Васильевна была приглашена на него как борец за женское равноправие.
Открыл конгресс выдающийся социалист Поль Лафарг, а от имени русских социал-демократов выступил Г. В. Плеханов. В своей речи он заявил: «Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может».
Ковалевская слушала страстные выступления и, размышляла, как непохоже было все, что говорилось на конгрессе о роли пролетариата в предстоящей борьбе, на то, что изображали когда-то две писательницы в своей наивной драме «Борьба за счастье». И все-таки Софья Васильевна была рада, что сумела предугадать ведущую роль рабочего класса. И была счастлива тем, что принимает непосредственное участие в событиях, которые в будущем изменят лицо мира. Ковалевская писала очень много. Писала, спасаясь от грустных мыслей, которые снова охватили ее. Приближалась осень, и надо было возвращаться в опостылевший Стокгольм. В единственное место на всем земном шаре, где женщина-математик могла применить свою специальность.
Стокгольм встретил ее привычной монотонной жизнью. Ковалевская начала работать над своим дополнительным исследованием о движении твердого тела. Ей было бесконечно трудно заниматься, но она собрала всю силу воли и завершила работу.
Еще будучи в Париже, Софья Васильевна случайно встретилась со своим двоюродным братом, саратовским губернатором А. И. Косичем, с которым не виделась много лет. И горько жаловалась ему, что не может отдать России свой талант, свои знания, приобретенные с таким трудом, что она, русская, знаменитый ученый, вынуждена прославлять чужую страну, тогда как все помыслы ее, все мечты принести славу и пользу России. Как же можно отнимать у нее священное право работать для родины! А. И. Косич, вхожий в самые верха общества, послал письмо президенту Петербургской академии наук, великому князю Константину, с просьбой «возвратить С. В. Ковалевскую России и русской науке». «Всякое государство должно дорожить возвращением выдающихся людей более, нежели завоеванием богатого города», — писал он, имея в виду выборы Софьи Васильевны в члены Академии наук.
Косичу ответил непременный секретарь Академии наук К. С. Веселовский, ответил так, что не оставил никаких иллюзий:
«Софья Васильевна Ковалевская, приобретшая за границей громкую известность своими научными работами, пользуется не меньшей известностью и между нашими математиками. Блестящие успехи нашей соотечественницы за границей тем более лестны для нас, что они всецело должны быть приписаны ее высоким достоинствам, так как там национальные чувства не могли служить для усиления энтузиазма в пользу ее.
Особенно лестно для нас то, что г-жа Ковалевская получила место профессора математики в Стокгольмском университете. Предоставление университетской кафедры женщине могло состояться только при особо высоком и совершенно исключительном мнении об ее способностях и знаниях, а г-жа Ковалевская вполне оправдала такое мнение своими поистине замечательными лекциями.
Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для г-жи Ковалевской в нашем отечестве нет места столь же почетного и хорошо оплачиваемого, как то, которое она занимает в Стокгольме. Место преподавателя математики на Высших женских курсах гораздо ниже университетской кафедры; в других же наших учебных заведениях, где женщины могут быть учителями, преподавание математики ограничивается одними элементарными частями».
Несмотря на все заслуги Ковалевской, ее, всемирно известную принцессу науки, не желали признавать в России!
Русские ученые, возмущенные такой несправедливостью по отношению к знаменитой соотечественнице, сами решили отметить ее научные заслуги, баллотируя ее в члены-корреспонденты. В академии существовало почетное звание члена-корреспондента, которое давалось иногородним и иностранным ученым. Воспользовавшись этой возможностью, ученые выдвинули кандидатуру Ковалевской.
В физико-математическое отделение Академии наук за подписями академиков-математиков П. Л. Чебышева, В. Г. Имшенецкого и В. Я. Буняковского поступило официальное заявление:
«Нижеподписавшиеся имеют честь предложить к избранию членом-корреспондентом Академии, в раздел Математических наук, доктора математики, профессора Стокгольмского университета Софью Васильевну Ковалевскую».
Но существовало еще одно препятствие: по уставу академии женщина не могла быть членом-корреспондентом. Необходимо было изменить устав академии. 16 ноября 1889 года в академии был поставлен вопрос «о допущении лиц женского пола к избранию в члены-корреспонденты». Двадцатью голосами против шести вопрос был решен положительно, и через три дня на физико-математическом отделении Ковалевская была избрана членом-корреспондентом четырнадцатью голосами против трех.
Это была неслыханная победа. Как объяснял секретарь академии Веселовский, «еще не было примера избрания в члены-корреспонденты лиц женского пола», а одно такое избрание «установило бы пример, на основании которого могли бы быть предлагаемы такие лица и по другим разрядам наук».
К чести русских ученых, они не испугались «вышестоящего гнева», и 2 декабря 1889 года общее собрание Академии наук утвердило избрание С. В. Ковалевской. Таким образом, путь женщинам в Российскую академию наук был открыт.
Сбылась заветная мечта Софьи Васильевны — в бюрократической стене, преграждающей русским женщинам дорогу в науку и учебу, была пробита первая брешь.
«Наша Академия наук только что избрала вас членом-корреспондентом, допустив этим нововведение, которому не было до сих пор прецедента. Я очень счастлив видеть исполненным одно из моих самых пламенных и справедливых желаний. Чебышев».
«Вы можете себе представить, как я была обрадована этой телеграммой, — писала Софья Васильевна Косичу, — итак, ваши хлопоты не прошли даром и повели к результату. Большое и сердечное вам за них спасибо. Конечно, член-корреспондент не более как почетный титул и не дает мне возможности вернуться в Россию, но я все же очень рада, что они решились сделать меня и этим, так как теперь, если откроется вакансия на место действительного академика, у них уже не будет предлога не выбрать меня только на том основании, что я женщина».
Телеграмму Чебышева Ковалевская получила одной из первых. Прислал ей поздравления и Вейерштрасс, особенно подчеркивая то, что первая академическая почесть была ей оказана именно на родине, в России.
Однако, несмотря на успех, на душе у Софьи Васильевны было тяжело, чувство неудовлетворенности не покидало ее, и одной из главных причин этого была сложность ее отношений с Максимом Ковалевским.
Отношения их были мучительными для обоих, принося им больше горя, чем радости.
И в эти трудные дни Софья Васильевна находила отдушину в литературном творчестве.
Она задумала написать повесть под названием «Нигилист», прообразом героя был Н. Г. Чернышевский. Об этом замысле Ковалевская так писала Марии Янковской:
«…Теперь я заканчиваю еще одну новеллу, которая, надеюсь, заинтересует тебя. Путеводной нитью является история Чернышевского, но я изменила фамилии для большей свободы в подробностях, а также и потому, что мне хотелось написать ее так, чтобы и филистеры читали ее с волнением и интересом. Я окончу ее через несколько дней, и если ты пожелаешь перевести ее на французский язык, то я пришлю тебе рукопись».
В этой повести Чернышевский был выведен под именем Михаила Гавриловича Чернова. Софья Васильевна наделила его лучшими чертами человека и революционера.
Долгое время рукопись считалась утерянной. Однако впоследствии часть ее, 32 страницы, была найдена в архиве Академии наук СССР. Но и этих страниц достаточно, чтобы понять, что Ковалевская до конца жизни сохранила верность революционным идеям.
Содержание последней главы «Нигилиста» мы знаем от Эллен Кей, записавшей рассказ Ковалевской. После выхода романа «Что делать?» молодежь чествует Чернышевского. После этого он возвращается домой в свою маленькую мансарду. Он смотрит в окно на редкие огни петербургских окон и думает, что этот город, город насилия, бедности, несправедливости и угнетения, может стать другим и это сделает он с помощью молодежи. И в этот знаменательный момент его жизни в мансарду врываются жандармы и арестовывают Чернышевского.
Софья Васильевна не закончила повести о Чернышевском, ее увлек новый замысел — написать роман о женщине-нигилистке.
Среди ее знакомых была Вера Гончарова, племянница А. С. Пушкина. Она увлекалась народничеством, как и многие юноши и девушки ее времени, ходила по деревням, пропагандировала, раскрывала глаза простому народу на его бесправие, призывала к борьбе. Царское правительство жестоко расправилось с народниками. Больше двух тысяч были арестованы и брошены в тюрьмы. Среди них были друзья и родственники Софьи Васильевны, в том числе ее двоюродная сестра Наташа Армфельд. В свое время Ковалевская немало сделала для судьбы арестованных и их семей. Она собирала для них деньги по подписке, хлопотала у адвокатов. Многие девушки вступали тогда в брак с осужденными революционерами, даже им незнакомыми, чтобы хоть немного облегчить их участь. Софья Васильевна после долгих хлопот помогла Вере Гончаровой добиться разрешения на брак с революционером Павловским.
Ковалевская считала своим долгом сохранить для потомства память об этих людях, чтобы подвиг их не был забыт. Сначала она собиралась написать большой роман «Vae victis» («Горе побежденным»). Она написала введение к роману и опубликовала его в стокгольмском журнале «Норден». Но затем стала писать о Вере Гончаровой повесть «Нигилистка». В России эта повесть долго запрещалась цензурой, хотя было сделано немало попыток ее опубликовать.
Цензор так изложил содержание романа:
«Роман этот испещрен многочисленными местами, в которых рисуется в ужасающих красках участь политических преступников и жестокость в отношении их нашего правительства, а главное — высказываются симпатии нигилистическому движению 60-х и 70-х годов».
Резолюция Комитета была лаконична и безапелляционна: «Запретить и не выдавать».
Повесть вышла в Швеции под названием «Вера Воронцова», а потом, через несколько лет цензор разрешил издать в России роман «Нигилистка», но только на чешском языке.
В 1906 году роман издали в Москве, а на его обложке была сделана пометка: «Литературный гонорар пожертвован наследницей автора в пользу амнистированных политических заключенных».
Примерно в одно время с романом «Нигилистка» Ковалевская написала для русского журнала «Северный вестник» очерк о шведских крестьянских университетах.
Для русского человека это было что-то необыкновенное — крестьянский университет. А в Швеции эти университеты получили большое распространение. Они выросли из высших крестьянских школ, которые основывались сначала из чисто религиозных побуждений. Основатели их говорили, что необразованный человек не может быть хорошим христианином, что он должен сознательно верить в бога.
Впоследствии в программу преподавания были введены естественные науки, в том числе математика и физика, и школы постепенно превратились в университеты. Занимались в них зимой, когда у крестьян было много свободного времени.
Софья Васильевна посетила один из таких университетов. И, глядя на аккуратных деятельных учеников, она с болью в душе думала о миллионах безграмотных, униженных, забитых российских крестьян, живущих в покосившихся избах, под одной крышей с домашней скотиной. Здесь, в Швеции, крестьяне имели двухэтажные пятикомнатные дома и держались с достоинством. Да и университеты в деревнях содержались не на частные средства, а на государственные.
«Лежа в эту ночь в постели, я долго не могла заснуть: все вертелись у меня в голове мысли о далекой родине. Думалось мне: придется ли мне когда-нибудь в жизни в какой-нибудь заброшенной, глухой русской деревушке рассказывать кучке русских молодых крестьян о Швеции, как я рассказывала сегодня шведам о России».
Софья Васильевна с увлечением занималась литературной деятельностью, но уйти от собственных невеселых мыслей, заглушить тоску по родине она не могла.
Тоска мешала Ковалевской жить, мешала работать, не давала полностью отдаваться творчеству. Она не скрывала своих чувств, и ее друзья, прекрасно понимая, как страдает Софья Васильевна, старались хоть как-нибудь скрасить ее жизнь.
Французский математик Шарль Эрмит даже написал в Петербург П. Л. Чебышеву:
«Пользуясь вашей добротой, я выражаю пожелание, чтобы мы смогли вызвать к себе в С.-Петербургскую Академию наук г-жу Ковалевскую, талант которой вызывает восхищение всех математиков и которая в стокгольмском изгнании хранит в сердце сожаление и любовь к своей Родине — России. Я узнал от нее о том участии, которое вы приняли в ее избрании членом-корреспондентом Академии, в то же самое время она сообщила мне о своем тяжелом душевном состоянии в связи с ее пребыванием за границей, и я решаюсь просить вас, по мере возможности, оказать ей нужную поддержку».
Но все старания друзей и доброжелателей Ковалевской были напрасны — ничего не менялось в ее судьбе.
Софья Васильевна почувствовала, что она утратила всякую надежду вернуться на родину — без любимой работы жизнь ее в России теряла всякий смысл. Ее личная жизнь тоже не сулила ей радости: трещина в отношениях с Максимом Ковалевским постепенно превращалась в пропасть.