Спалось мне неважно. Снились какие-то ужастики. Из тех, что потом не запоминаются, но оставляют после пробуждения тяжёлое неприятное чувство. Плюс измождённость. Всё это я и чувствовал на следующее утро, когда вставал с постели под бодрый звон будильника. Подавив искушение заглянуть в компьютер, я всё же первым делом решил умыться и позавтракать как человек.

На кухне за столом сидел отец, перед ним стояла пустая тарелка со следами яичницы и чашка с дымящимся кофе. В руках он держал какой-то журнал.

— Ты чего не на работе? — спросил я, проверяя рукой, достаточно ли чайник горяч.

— И тебя с добрым утром, — ответил отец. — Сегодня воскресенье, вообще-то, тебе не сообщили?

Ёлки-палки, действительно воскресенье. Все дни уже с этой игрой смешались. Так значит, не спроста гандарийцы вчера вечером напали — им сегодня к Смоленску подступать, нужно максимальное число игроков он-лайн собрать. А это проще всего сделать именно в выходной день, когда и студенты, и школьники, и даже инженеры с продавцами в придачу отдыхают.

— А чего тогда не спишь? — снова спросил я.

— Выспался, — сообщил отец. — Делами хочу заняться. А вот ты чего вскочил? Только не говори, что ты и сегодня с ушами в компьютере весь день провести собираешься.

— Заскочу, конечно. Ненадолго, — соврал я, заливая растворимый кофе кипятком.

— Ты в курсе, что меня мать просила как-то повлиять на тебя, чтобы от компьютерной зависимости избавить?

— Так у меня же работа с компьютерами связана, — удивился я.

— Знаем мы твою работу, — спокойно сказал отец. — Как не заглянешь к тебе в комнату — сидишь в кресле в полной отключке, только руки и ноги подёргиваются. Между прочим, выглядит пугающе. Даже для меня. Про мать я вообще молчу.

— Ну, я же в виртуале! — намазывая хлеб маслом и накладывая поверх клубничное варенье, возразил я.

— Ты так говоришь, будто уйти в виртуал — это всё равно, что в футбол во дворе пойти поиграть.

— А что, нет? — удивился я.

— От футбола зависимость не возникает, — поучительным тоном сказал отец. — А от виртуала в два счёта.

— От футбола ещё какая зависимость, — сказал я. — Посмотри, вон, на наших олигархов. Каждый себе хочет по команде купить.

— Так это бизнес!

— Ну, и виртуал это бизнес, — согласился я. — Для кого-то.

— Ну вот, — подхватил отец. — И этот кто-то на тебе зарабатывает.

Мне почему-то сразу вспомнилось, как примерно то же самое говорил Мамай в таверне в самый первый мой вечер в Нереалии.

— Что вы все так из-за этого беспокоитесь! Все на ком-то зарабатывают, — сказал я.

— Неправда, — возразил отец. — Я вот на тебе не зарабатываю. И на друзьях тоже. И вообще, до девяносто первого года у нас в стране эксплуатация была запрещена.

— Так она и сейчас запрещена.

— Ну да, теперь мы свободны, — невесело улыбнулся отец. — Каждый волен жить, как получится. Волен умереть с голоду, жить на улице и так далее. А если хочешь регулярно кушать — должен продаться в рабство какой-нибудь фирме, желательно покрупнее и помощнее, с хорошими условиями и социальным пакетом, чтобы рабство было максимально комфортным.

Я осторожно сделал глоток. Хороший кофе, крепкий. Но очень горячий.

— Скучаешь по советским временам? — уточнил я.

— Дело не во временах, — взмахнул журналом отец. — Раньше думали, как сделать жизнь народу лучше. Идея была, понимаешь? Общая идея, и каждый чувствовал свою причастность к чему-то огромному.

— Ну да, комсомольские стройки и всё такое, — сказал я.

— И это тоже, — кивнул отец. — Люди знали — мы живём в своей стране, мы здесь — хозяева, если строим что-то — это для будущих поколений. Мы верили в это, трудились ради этой цели, потому что разделяли её всем сердцем. Ты был человек и личность, но при этом чувствовал себя частью огромного общества, народа.

— Ну а сейчас?

— А сейчас каждый сам по себе, — грустно сказал отец. — Есть бизнес, он нанимает людей, увеличивает свой капитал. Частный. Всё распродано, и за каждый шаг нужно платить. А отношение к тебе везде как к чужому. Как бы поживиться за твой счёт. Эгоизм победил. Каждый думает максимум на уровне своей семьи — о личном благосостоянии.

— И чем же это плохо? — я посмотрел на часы и решил, что успею сделать ещё бутербродик и заодно с отцом подольше пообщаюсь.

— А тем это плохо, что уничтожает все настоящие, высшие межчеловеческие ценности, такие как дружба, взаимовыручка, милосердие, любовь, наконец! Вместо этого, во главе угла деньги — только деньги. Нас превращают в кассовые аппараты.

— Слушай, тебе бы в политику пойти, — сказал я. — Так убеждённо всё говоришь.

Отец замолчал, снова открыл журнал, посмотрел в него несколько мгновений, затем раздражённо бросил его на стол.

— Не верю в честную политику! Это такой же бизнес, как и всё остальное.

— Неправильно рассуждаешь, — не согласился я. — Если все будут на кухнях разговоры вести, и никто палец о палец не ударит, чтобы как раз честной политикой заняться — так ничего и не изменится.

— А что теперь можно изменить? Когда всё уже поделено, система работает на обогащение, и никто не захочет ни граммом поступиться, чтобы сделать общество хоть чуточку более справедливым.

— Вот чего я не понимаю, — сказал я, ставя пустую чашку в раковину, — так это то, почему взрослые разумные люди так любят красиво говорить, но ничего при этом не хотят делать и менять.

— А ты хочешь что-то делать? — спросил отец. — Менять?

— А меня всё устраивает, — пожал плечами я.

— Ты просто не знал ничего другого.

— Я просто принимаю наш мир и существующие обстоятельства, как данность. Чего зря языками болтать — только время тратить.

— Это то же самое безделье и нежелание напрягаться, — подытожил отец.

— Не то же самое, — возразил я. — Если меня больше не будет что-то устраивать, я это изменю.

— Какой ты быстрый! Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Думаешь, это так просто?

— Я сейчас ничего не думаю, — возразил я. — Появится потребность — подумаю. Увижу конкретную несправедливость — буду с ней воевать.

Отец скептически улыбнулся и покачал головой. Потом вздохнул и снова потянулся к журналу:

— Ладно. Иди в свой компьютер, воин. Матери скажу, что беседу провёл.

— Спасибо, пап! — довольно улыбнулся я.

Приятно, когда хотя бы твои родители принимают и любят тебя таким, какой ты есть.

Утренний лес был наполнен свежестью и пением птиц. Я сидел, прислонившись спиной к стволу молодой сосенки. Солнце пробивалось сквозь крону деревьев и плясало непоседливыми лучами на устланной мхом лесной подложке. Что-то пощекотало руку, я опустил взгляд и увидел, как по предплечью взбирается деловитый рыжий муравей. Я тщательно рассмотрел его, в который раз удивляясь глубине прорисовки и детализации Нереалии. Шесть ножек, два усика, подвижное, будто на шарнирах, тельце. Я аккуратно сдул его на мох и резко поднялся. Пора за работу. Надо собирать бойцов и двигаться на Смоленск.

Переход занял намного больше времени, чем я предполагал вначале. Должно быть, тот факт, что шли мы в целях маскировки не по наезженной дороге, а по лесным тропам, значительно удлинил наш путь. Кроме того, мы не могли развить большую скорость, так как по пересечённой местности быстро двигаться было невозможно и даже опасно. Один из дружинников поскользнулся на влажном от утренней росы стволе поваленной ветром сосенки, упал в овражек и едва не обнулился. Если учесть, что большая часть отряда шла «на автомате», повинуясь лишь командам командиров, и под ноги не смотрела — это могло существенно сократить наш и без того небольшой состав. Так что темп было решено сократить, а тропинки выбирать пошире и поровнее. Отвлекаться на разговоры было особо некогда, так как мне очень хотелось, чтобы звено дошло до цели в целости и сохранности. Постоянная необходимость повторять «правее» и «левее» невероятно утомляла. Макарыч с Петей, шедшие рядом со мной, бросали на меня сочувствующие взгляды, но помочь ничем не могли. Хотя тот факт, что они сами смотрели на дорогу и не нуждались в поводыре, уже облегчал мне жизнь. К счастью, постепенно бойцы «возвращались» в своих персов, вот поднял голову Федя, вот почти синхронно «ожили» и заспорили о чём-то Ярл с Кольцем. Жизнь налаживалась, вот только усталость начинала давать о себе знать. Жаль, что моим собственным персом никто не может покомандовать. А может, Рексоман? Надо спросить его при случае.

Наконец мы остановились на довольно уютной полянке, окружённой толстыми стволами вековых деревьев. По цепочке бойцов пришла команда «привал». Я громко повторил команду для своих, а потом лёг прямо в траву на спину. Какое наслаждение! По синему небу лениво плыли причудливые кудрявые облака. По привычке, приобретённой ещё в детстве, я начал присматриваться к ним, пытаясь угадать, кого они напоминают. Вот это облако отдалённо похоже на крокодила. А вот это — если применить немного фантазии — вылитый наш Персиваль со спины.

— Вставай, Алекс, — вдруг раздалось у меня над ухом. — Мы, к сожалению, не в отпуске.

Я нехотя приподнялся на локтях. Рядом со мной на корточках сидел Мамай.

— В чём дело? — удивился я. — Дальше идём?

— Да, — Мамай посмотрел куда-то в сторону, потом снова на меня. — Твоё звено придано мне в разведку, не забыл ещё?

— Так разведка же отменилась! — непонимающе ответил я.

— Разведка в деревню отменилась, теперь будет разведка в сторону Смоленска. И не надо лишних вопросов. Как нужно отвечать командиру?

— Мы не в армии, — проворчал я, поднимаясь на ноги.

— А вот тут ты ошибаешься, — Мамай тоже поднялся. — Ты же в дружину нанялся, а не в роту одуванчиков.

Мои бойцы сидели неподалёку и с интересом прислушивались к нашему разговору.

— Всем звеном пойдём? — спросил я.

— Всем звеном, но двумя группами. Мы с тобой идём вперёд, с нами ещё пару человек. Остальные идут сзади на расстоянии, страхуют на случай контакта с противником. Сам реши, кто в какой группе будет, ты их командир, тебе виднее, — Мамай достал из кармана и развернул небольшую карту. — А пока давай привяжемся к местности. Мы сейчас примерно здесь. Именно это место Рексоман указал остальным сотникам, как точку сбора. А Смоленск вот здесь. Вот досюда ещё идёт лес. А тут — большое голое пространство, поля там. За ними — луг, речка, ну и, собственно, крепостная стена.

Я внимательно следил за его пальцем, прикидывая обстановку.

— Значит, на полях, по идее, пшеница колосится, — продолжил Мамай. — Это хорошо, сможем скрытно подойти. Но есть одно «но». Точнее, два.

— Каких?

— Пшеницу могли уже и скосить. А могли и спалить. Ты с их методами уже познакомился.

— Вы извините, конечно, что встреваю, — громко сказал Макарыч. — А только мы бы унюхали, если бы они что-то палили.

— Ну, в общем, мы должны всё разведать, — закончил Мамай.

Я подумал и решил посоветоваться с бойцами.

— Что скажете, народ? Кто впереди пойдёт, кто сзади?

— Я впереди пойду! — сказала ещё совсем недавно отсутствовавшая Агнешка. — Прикрывать вас буду.

— И я пойду! — сказал Ярл и резко чиркнул по воздуху кинжалом так, что раздался лёгкий свист.

— Да все мы готовы пойти, — подытожил Макарыч. — Тебе решать, командир.

— Значицца, так, — решил я. — Впереди с нами пойдут Макарыч с Агнешкой. Все остальные — во второй группе, на расстоянии. Вы должны нас видеть и страховать, если нарвёмся на отряд гандарийцев. Если же нет — вы так и остаётесь всё время во втором эшелоне. Мы остановились — вы остановились. Мы пошли — вы пошли. Старшим будет Петя. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было.

Пшеницу не спалили. И не скосили. Выйдя из леса, мы первым делом увидели жёлтое колышущееся море. Ветерок играл тяжёлыми колосьями, нагибая их то в одну, то в другую сторону.

— Вот уж чудо из чудес, — растроганно сказал Макарыч, обнимая колосок ладонью.

— А его кушать можно! — воскликнула Агнешка и стала показывать, как извлечь из колоска семена. — Только заусеницы не ешьте, они в желудке застревают! Опасно!

Мне тоже захотелось попробовать на вкус спелую пшеницу, но Мамай строго одёрнул:

— Мы не на прогулке здесь! После войны будем пшеницу пробовать.

— А ведь её косить надо! — сказал я, вдыхая вкусный, слегка прелый запах злаков.

— Теперь некому косить — ворота закрыты, горожане все внутри, — ответил Мамай.

— А селяне? Тут же есть деревни? — спросила Агнешка.

— В Нереалии слухи распространяются со скоростью света, — покачал головой Мамай. — Уже не только селяне — весь сервер знает, что на Смоленск напали. Никто ничего косить в такой обстановке не станет.

— Пропадёт… — с сожалением сказал Макарыч.

— Если оперативно осаду снимем — не пропадёт, — отрезал Мамай. — Давайте-ка дальше двигаться.

— Как пойдём? — спросила Агнешка. — Напрямую? Или в обход?

— Пойдём напрямую, — ответил Мамай. — с полкилометра. А дальше — ползком.

— Серьёзно? — удивился я.

— Серьёзней не бывает, — хмуро подтвердил Мамай. — Думаешь, мне хочется по-пластунски передвигаться? Но скоро уже Смоленск виден будет, а перед ним пустое пространство, где гандарийцы вполне быть могут. Ты же не хочешь снова в гостях у деда Тимофея оказаться?

— Нет, не хочу, — согласился я.

— То-то я смотрю, ты доспехи на поляне оставил, — ухмыльнулся Макарыч. — Заранее ведь знал, что ползти придётся.

— Естественно, знал, — сказал Мамай. — Ты тоже мог бы догадаться, когда я про пшеницу сказал. Мы не на прогулке. Ладно, кончай базар, как говорит наш сотник. Вперёд.

Звуки шуршания и поскрипывания, когда ты ползёшь, не из самых приятных. Время от времени на земле попадались камушки, извлекавшие из кольчуги не самые мелодичные ноты. Хорошо хоть, не я сам ползу, а всего лишь мой перс. Ощущения, конечно, очень похожие — но, что ни говори, это намного легче и приятнее. Впереди перед глазами мелькали грязные подошвы сапог Мамая, сзади раздавался приглушённый матерок Макарыча. К счастью, ползти пришлось не очень долго. В какой-то момент Мамай остановился, замер на земле и рукой поманил меня к себе. Я подполз к нему поближе и увидел, как он осторожно раздвинул заканчивающуюся здесь стену пшеницы.

Перед нашими взорами раскинулись обширные луга, за ними речка, а за речкой, на её высоком берегу — красивая зубчатая крепостная стена, перемежающаяся смотровыми башнями. Дальше виднелись крыши домов, колокольни и купола церквей. Совсем уж далеко видна была ещё одна стена, меньшего диаметра — и за ней остроконечная крыша ратуши. Вот он, Смоленск, как на ладони.

— Вот это да! — протянул я.

— Сюда посмотри, — потребовал Мамай, показывая рукой налево.

Я проследил за его взглядом и увидел, как вдалеке вдоль берега реки движется цепочка бойцов в длинных кольчугах. Гандарийцы.

— Заканчивают охват, — шепнул мне Мамай. — Сейчас замкнут кольцо.

Я глянул вправо и увидел, как им навстречу движется такая же цепочка бойцов.

— Какие будут наши действия? — спросил я.

— Пока понаблюдаем. Заодно посчитаем.

Мы насчитали в общей сложности пятьдесят восемь человек. Негусто. Неужели они такими силами осаду собираются держать? Пусть даже мы видим сейчас лишь один из участков.

— Что-то маловато их для охватывающего кольца, — подтвердил мои сомнения Мамай. — Не понимаю…

Макарыч с Агнешкой подползли поближе, осмотрелись и сделали те же выводы.

— Видишь, фигурки на стене появились? — толкнул меня Мамай.

Я присмотрелся — действительно, на крепостной стене, почти неразличимые с такого расстояния, перемещались стражники.

— Ну, по крайней мере, в городе не сидят сложа руки, — заметил я.

— Ладно, посмотрели, и хватит, — решил Мамай и начал разворачиваться. — Дальше идти смысла нет, да и рискованно слишком. Будем возвращаться.

Но не успели мы проползти и пятидесяти метров, как столкнулись нос к носу с Бруно, ползшим нам навстречу.

— Ты что тут делаешь! — возмутился я.

— Ты приказ помнишь? — холодно осведомился Мамай.

— Петя приказал ползти к вам! — сказал Бруно. — Пшеничное поле отрезали от леса!

— В смысле, отрезали? — не понял я.

— Гандарийцы. В большом количестве. Растянулись цепью.

— Так вот почему у них вдоль реки цепочка такая реденькая была! — задумчиво сказал Мамай. — Они два кольца делают.

— Как бы они сейчас не начали кольца сжимать, — сказал практичный Макарыч.

— Что будем делать, командир? — спросил появившийся вслед за Бруно Петя.

Я вопросительно посмотрел на Мамая.

— Ждать, пока они начнут сжимать, мы не будем, — твёрдо сказал он. — Подождём, пока перед нами никого не будет, и рванём в лес.

— А если всё время кто-то будет? — поинтересовался Бруно.

— Тогда возьмём языка, и рванём в лес, — сказал Мамай. — Языка, кстати, в любом случае желательно взять.

Ветерок донёс до нас слабый вкусный запах свежей выпечки.

— Откуда это булками пахнет? — Агнешка несколько раз с наслаждением втянула в себя воздух.

Мамай вдруг напрягся, и быстро сказал:

— Всё-таки подожгли, гады. Хотят обезопасить себя, чтоб им в спину внезапно никто не ударил. Все за мной!

Он быстро пополз вперёд, по направлению к лесу. Мы поспешили за ним — никому не улыбалась перспектива поджариться на этом поле, как пирожкам в духовке.

Никогда не думал, что пшеница может так быстро гореть. Возможно, причиной был лёгкий ветерок, который помогал распространяться огню. А может, перед этим просто слишком долго стояли жаркие дни без единой капли дождя. А только очень скоро вокруг стало в прямом смысле слова жарко. Кроме того, от едкого дыма становилось всё труднее дышать. Треск огня становился всё громче, пока не заглушил все остальные звуки. Стало ясно, что ползком мы пересечь поле не успеем. Посылать кого-то вперёд, чтобы высмотрел место побезлюднее для броска в лес тоже уже не оставалось времени. А значит, оставалось лишь бежать напролом, наплевав на маскировку.

Мамай приказал передать по цепочке, что по его сигналу все должны с оружием наизготовку нестись вперёд — если надо, через пламя.

— Но мы же приведём их за собой в лагерь! — сказал я ему.

— Не приведём, — ответил он, сжимая рукоять меча. — Сделаем крюк в другую сторону. Не бойся. А что в лесу партизаны будут — они и так знают, потому территорию и выжигают.

Вы когда-нибудь пробовали бежать сквозь огонь? Это по-настоящему страшно. Мы неслись словно на крыльях, спеша выскочить из западни, в которую так некстати угодили. При этом старались не поднимать лишнего шума, и потому неслись молча, ощетинившись оружием. Я бежал сразу за Мамаем, и мне было отлично видно, как между горящим полем и лесом остановился и рассыпается в боевой порядок небольшой отряд гандарийцев. Наверное, они были немало удивлены увидеть несущихся прямо на них сквозь огонь смоленских дружинников.

Вот тогда Мамай закричал. Высоко подняв меч, он нацелился прямо в центр построения противника. Мы подхватили клич, и не сбавляя темпа врезались в группу гандарийцев. Без устали работая кинжалом, я краем глаза успевал отмечать, как метко стреляли Агнешка с Макарычем — они обнуляли гандарийцев почти без осечек. Те никак не ожидали подобного напора, да и отряд, судя по всему, попался не из сильнейших — очень скоро мы стали брать над ними верх.

— Одного оставьте! — крикнул Мамай, отбиваясь мечом сразу от двоих гандарийцев.

Я так увлёкся боем, что пропустил один из выпадов соперника, что едва не стоило мне жизни перса — удар явно был нацелен в шею, но попал кинжал, к счастью, в ключицу, пробив стальные колечки кольчуги. Тем не менее, я сразу почувствовал горячую струйку крови, затекающую под рубаху. Ощущение новое и совсем не из приятных. Гнев удесятерил силы, и я буквально прижал врага к стволу дерева, выбив оружие из его рук и приставив к горлу лезвие кинжала. Лишь увидев, как испуганно расширились зрачки гандарийца, и как он судорожно глотнул, коснувшись кадыком острого лезвия, я немного остыл.

— Пошевелишься — обнулю! — каким-то чужим, грубым голосом сообщил я ему, и медленно отвёл кинжал в сторону.

Возможно, обнуление было бы не худшим вариантом для гандарийца, но в этот момент все его внимание было сосредоточено на остром кончике путешествующего рядом с его лицом кинжала, так что он лишь испуганно моргнул и слегка кивнул.

— Пакуйте этого! — я кивнул подбежавшим Ярлу с Кольцем, а сам в изнеможении сел на траву, прислонившись к дереву спиной. Голоса друзей доносились как будто из глубокого колодца, перед глазами шли разноцветные круги.

— Командир, ты ранен, — сказал Ярл, заводя руки гандарийца за спину и затягивая ремнём от штанов.

— Я знаю, — вяло сказал я, чувствуя, как меня неимоверно начинает клонить в сон.

— Ёлки з-зелёные! — воскликнул Кольц, приседая передо мной на колени и стягивая с себя рубаху. — Ему к-кровь надо остановить!

— Что тут у вас? — громко спросил подбежавший Мамай.

— Звеньевого ранило! — с лёгкой паникой в голосе доложил Кольц, одновременно с силой вдавливая мне в плечо свою рубаху.

— Кольчугу ему сними сначала! — приказал Мамай. — Потом рубаху разорви и перевяжи! Быстро! Нам надо уходить!

Уже закрывая глаза, я увидел плюхнувшуюся рядом со мной Агнешку, сразу выхватившую у Кольца рубаху и резким движением кинжала отрезавшую от неё широкую полосу. А потом вокруг потемнело, и я очнулся в кресле у себя дома.