Расклад был не в нашу пользу. Поредевшая со времен пополнения, отступавшая с боями по среднерусским степям почти все лето, рота едва насчитывала шестьдесят душ. Боекомплект на исходе, люди давно не отдыхали и толком не ели, из матчасти – один пулемет станковый, одно ружьё противотанковое, один миномет пятидесятимиллиметровый, ну и обычное стрелковое оружие – вот и все, что можно было противопоставить врагу. Только наш командир плохих раскладов не признавал и говорил всегда, что любую ситуацию к своей выгоде повернуть можно. Какая уж тут выгода. Быть бы живу, чтобы фашиста дальше бить. Обидно своими глазами Победы не увидеть. Тут уж как повезет, на войне быстро учишься одним днем жить. Солнце встало – Слава Богу. Зашло, звезды высыпали – вот тебе и счастье, еще сутки позади. Короче, дотопали мы до Макеевки, деревня как деревня, одна улица, с каждой стороны дворов по пятнадцать. Присели мы перед хатой, где штаб батальона временно разместился, достали махорку, а ротный Серов внутрь пошел, там уже комбат ждал. Окошко прикрыто, но мы слышали с мужиками, спорил наш ротный, а ему сердито так комбат басом отвечал. В общем, поняли мы, что дело предстоит нелегкое. Так и получилось. Выходит наш капитан, командует построение, а смотрит хмуро так, и глаза отводит. Потом ремни на гимнастерке поправил, и тогда уже взглядом нас обвел, прочистил горло.
– Значицца так, товарищи бойцы. Слушай боевое задание. Занять оборону на окраине деревни. Какая-никакая, а высота, холмик там небольшой. Укрепиться, окопаться. Задача – на сутки удержать Макеевку, пока батальон займет оборону железнодорожного узла Луговая в трёх верстах отсюда. Завтра утром фриц будет здесь. Держаться надо до темноты, после этого отступаем и соединяемся со своими в Луговой. Вопросы есть?
– Разрешите, товарищ капитан? – старшина Ковальчук, исполняющий обязанности командира второго взвода, разгладил усы: – Что в заслон нас оставят, мы поняли. А как с матчастью быть? С патронами?
– Матчасть подбросят, Егорыч. Патронов дадут, сколько смогут, гранат тоже обещали. Плюс еще пулемёт и миномёт. Еще вопросы?
– Может, подсобят нам, пока светло еще, окопчик отрыть? На общую же пользу! – подал голос Емельянов, седой уже сержант из первого взвода, тянущий лямку уже четвертую войну.
– Не подсобят, Емельянов, остальные роты уже ушли, им еще до станции топать и на новой позиции самим окапываться, чтобы и нам было куда отступить. И штаб сейчас снимается.
Бойцы молчали, стояли кто с суровыми, а кто просто с уставшими лицами. Необстрелянных среди нас не было, и понимали все, что при таком раскладе отступать завтра после боя может быть уже некому. Понимал это и капитан Серов. Держать больше не стал, приказал получить сухпаёк и не мешкая двигать на позицию. Предстояло хорошо поработать лопатами.
* * *
– А Михась падыходзить сзаду ды як гаркне ей на вуха «Люблю цябе, дура!» – яна як падпрыгне, да як тазом яго агрэе па цемячку – ён прям на койке у ней у медсанбате и слёг! – громко повествовал сержант Якубович, кряжистый белорус с соломенной копной волос.
Бойцы засмеялись, не переставая дружно копать.
– Брешешь! – не поверил Одинцов, младший сержант из Смоленска, недавно получивший медаль «за отвагу». – Люська не из пугливых. А вот огреть могла, рука у ней тяжелая.
– Та не из пугливых, знаю! Только яна до него неравнадушная, мабыць, думала аб им, а тут ён подлез!
– Ну допустим! И что, она ему перевязку сделала?
– Якая перавязка! Яна яго па щакам лупить пачала, у чувства прыводзить, а потым дыханье искусственнае рабиць, ну як в Осовиахиме вучаць!
– Рот в рот? – Захохотали кругом.
– Ну а як жа! И вот тут заходзиць начштаба, майор Вилочкин, а ён к ней и сам неравнодушный.
– Картина маслом! – громко прокомментировал Сенька, разудалый красавец-брюнет из Одессы. – Здрасте вам!
– Так вот почему Михася из полка сплавили! – сказал Одинцов.
– Так не сплавили, он же по ранению! – захохотали кругом.
– Так, бойцы! Разговорчики! – мы не заметили, как подошел Серов.
– Есть разговорчики! – ответил я за всех.
– Лейтенант Авдеев, подойди ко мне. Покумекаем, что и как.
– Есть, товарищ капитан! – я кивнул. Кумекать особо было не о чем, все ясно, однако «сверить часы» с другими комвзводами всегда полезно.
* * *
– Вот что, товарищи командиры. – Серов по очереди посмотрел каждому из нас в глаза. Ковальчук, лейтенант Гонгадзе и я – вот и все командиры. – Нагнетать не буду, все сами понимаете.
– Да уж понимаем, – вздохнул Ковальчук.
– Поговорим сразу о деле, – продолжил капитан, – Авдеев. У тебя самый большой взвод.
– Двадцать шесть бойцов, – подтвердил я.
– Что-то у тебя голос невеселый. Вон у Егорыча тринадцать. Молчишь? В общем, ты занимаешь центр. Тебе гранат подбросим, плюс противотанковое, расчет есть у тебя.
– Так точно, расчет есть, – подтвердил я.
– Вот. А пулемет заберем, нам он на флангах нужнее. Вахтанг, возьмешь пулемет, и к себе на левый фланг. У Егорыча пулемет есть. Он на правом. Дальше. От тебя, Юра, еще требуется расчет для минометов. Разместишь в тылу у себя, сообразишь, где сподручнее.
– Есть, – согласился я.
– Береги их, ну да ты понимаешь, что к чему. Дальше. От деревни завтра ничего не останется, это ясно. Жителям объявлена эвакуация, на Луговой формируется состав в Сталинград. К утру никого быть не должно. Как хотят, с чем хотят – но мы на себя грех не возьмем, никого не оставлять. Пройти по хатам, лично убедиться. Поручаю это Егорычу. Нужны будут люди – возьми у Авдеева.
– Так точно, – Подтвердил Ковальчук.
– И последнее. Нам до вечера завтра продержаться нужно. Нужно, понимаете? Поэтому окоп рыть хоть всю ночь, но чтоб полного профиля! Против нас может быть батальон, усиленный танками. Может, и больше. Но у нас преимущество, мы на высоте, плюс находимся в обороне, да еще в землю успеваем зарыться. Даст Бог – до темноты дотянем. А там отступим к своим. Завтра не геройствовать, подпускать ближе, боекомплект зря не тратить.
– Товарищ капитан, – подал голос Гонгадзе, – Мы все понимаем. Сделаем все, как надо. Только людям выспаться надо, как они завтра воевать будут?
– Знаю, Вахтанг, знаю, дорогой. Но сделать ничего не могу – кроме как лично копать. Только лопатой я у Егорыча махать буду, у тебя людей у самого должно хватить. Вопросы? Вопросов нет. Тогда за работу, товарищи!
* * *
Летом день длинный, но и он когда-нибудь заканчивается. На небе появилась первая звезда, и огромная луна стала подниматься все выше над горизонтом. «Это для нас специально» – шутили совсем уже выбившиеся из сил бойцы, заканчивающие работу. Окоп отрыли, стенки укрепили, на флангах сделали маленькие ДЗОТы из бревен для пулеметов. Для этого разобрали стоявшую неподалеку баньку. Пытавшуюся спорить бабку Авдотью утихомирил лично Ковальчук, объяснив, что завтра не только от баньки, но и от хаты ее ничего не останется, а потому надо узелок собрать и по-быстрому топать до станции. Этот инцидент напомнил о приказе Серова очистить деревню от гражданских. Вздохнув и разгладив усы, Егорыч со своими бойцами пошли по хатам, заглядывая чуть-ли не под лавки, чтобы ненароком кто не спрятался полагаясь на русское «авось, пронесет». Мы же с моими минометчиками в это время устраивали их позицию, вроде, неплохое место нашли. Затишное, за огородами, отсюда хорошо жахать. Ну и для остальных не опасно, когда минометчиков немцы гасить начнут. Не успели закончить, как прибежал боец от Ковальчука, передал, что тот просит подсобить, начать с другого конца деревни и двигаться к нему на соединение. Вздохнув, я подозвал Якубовича, Одинцова и Сеньку-Одессита, объяснил задачу. Остальным приказал немедленно спать. Уговаривать никого не пришлось.
* * *
Ночь выдалась светлая, луна серебрила степь и кровли хат, отражалась от белых мазаных стен. Оказалось неожиданно приятно пройтись по ночной сельской улице, подбрасывая сапогами мелкий песок и вспоминая молодость, собственно, вспоминая предвоенное время. Я сам хотя и городской, но городок наш маленький, улицы не все мощеные, да и домов одноэтажных хватает. Гуляли мы, бывало, по таким вот улицам ночи напролет, и не одни гуляли, с девушками под ручку. И вспомнилась мне Катька Ершова, черноокая, чернобровая, вылитая цыганка, хотя оба родителя чистые русаки. Побаивался я ее, но влюблен был по уши, прям до неприличия влюблен. Каких сил стоило мне сдерживаться, представить трудно. Я ей ничего не говорил, потому что отшивала она всех на раз, а со мной дружила, и мне надежнее было молчать и дружить, чем сказать и поссориться. А вот только сердце из груди выпрыгивало, когда под руку с ней шли. Аж шатало. Может, чувствовала она, может, нет, но когда учиться в область уезжала, обняла меня, и лбом к моему лбу так прижалась, как будто раздавить хотела. А я и тогда ничего не сказал, и всю жизнь жалею теперь. Только бежал за ее вагоном по перрону, пока бетон не кончился, и все ладонями к стеклу ее тянулся. А она за стеклом такая грустная стояла, что мне хотелось под этот же поезд и броситься. Так и не свиделись больше, война началась.
– Товарищ лейтенант! – Якубович вырвал меня из воспоминаний. – Пришли! Заходим в хату?
* * *
Большая часть хат пустовала, народ послушался и ушел еще днем. Но кое-где мы еще находили людей. Где уговорами, а где и строгостью, заставляли собираться и двигаться к станции, откуда была еще надежда эвакуироваться в Сталинград. И только в одной хате встретили мы такой отпор, что даже бывалый Якубович растерялся. Хозяйкой оказалась дородная казачка, повыше и покрепче, чем он сам.
– Не пойду! – сказала она, и я сразу поверил ей: такая не уйдет. – Хошь – стреляй. А только здесь я останусь. Тут мой дом.
– Дома завтра не будет, – хмуро сказал я.
– Что ты знаешь о моем доме! – воскликнула она так страстно, с таким чувством, что я невольно отступил на шаг. – Мой дом это не эта хата. Мой дом – это земля моя! Родители мои! Сын, муж!
– Тише, товарищ! – выручил меня младший сержант Одинцов. – Мы вас понимаем. И согласны. Только и вы поймите, сравняет завтра фашист вашу деревню с землей, раскатает в лепешку. Уходите, ради родителей ваших, ради мужа и сына.
– Не уйду я, – повторила казачка и села на лавку, скрестила руки на груди. – Родители давно в Сталинграде, а муж и сын с фронта не вернутся уже. Один под Москвой остался, другой в Севастополе. А я останусь здесь. Дайте мне ружье – буду стрелять.
Якубович выразительно посмотрел на меня, потом на дверь.
– Одну секундочку! – попросил я, и мы вышли на улицу.
– Яна не уйдзёт! – заявил он.
– Сам вижу, что не уйдет, – мрачно подтвердил я.
– Зови Егорыча, или капитана. Няхай сами разбираются. Што мы можем зрабиць?
– Не буду никого звать. Капитан спит небось. Егорыч занят, потом, что он тут сделает? Ты же видишь, какая она.
– Да! – восхитился Якубович.
– Пошли назад.
Мы вернулись в хату, Одинцов облегченно вздохнул.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Ирина.
– Ирина, я вас не буду уговаривать, – я тщательно подбирал слова и нарочно говорил медленно, – это ваша земля и ваш дом. Ситуацию вы уяснили. Вам нужно собрать самое необходимое и идти к станции. Мы верим, что вы там будете, и успеете эвакуироваться. А нам нужно идти дальше, провожать вас, извините, некогда.
Я взглянул на казачку – она смотрела мне прямо в глаза. И глаза ее были огромные и всё-понимающие, как сама степь. И еще горел в этих глазах – в этой степи – костер, теплый и зовущий, согревающий и ободряющий.
– Я буду там. А вы ступайте, – сказала она и на ее губах впервые появилась улыбка. Ступайте, солдатики.
* * *
Можно было заночевать в соседней хате, но мне хотелось свежего воздуха. Хотелось лежать под открытым небом, смотреть на звезды, на миллионы звезд, усеявших небо. Только в степи можно увидеть звезды, величиной с грецкий орех, висящие так низко, что, кажется, протяни руку – и можно ее снять. Со всех сторон доносился дружный храп бойцов, но даже он не заглушал пение цикад, с которым целый симфонический оркестр, как мне казалось, сравниться не мог. Прохладный ветер доносил запахи горьких и пьянящих трав, от которых начала кружиться голова. Я смотрел на небо, наблюдая, как перемигиваются звезды, и думал о том, что после войны надо будет разыскать Катькину семью, узнать ее адрес, приехать. Я так живо представлял себе, как войду к ней в дом и, прежде, чем она хоть что-нибудь успеет сделать, сразу скажу ей: «люблю! Всегда любил!» И я уверен – она подойдет ко мне, как тогда, и прижмется снова, сильно-сильно, и заплачет. А я вытру ей слезы и тихо так шепну «ну что ты, глупенькая, все хорошо, все всегда будет хорошо!»
На небе появилась черточка от падающей звезды, и я загадал завтра выйти из боя живым, чтобы дожить до Победы, а потом найти мою Катьку.
* * *
Проснулся я на рассвете. Было зябко и сыро, под нами в низинке жался к земле белесый туман. Небо посветлело, но солнце ещё не взошло.
– С добрым утречком, тащ лейтенант! – поприветствовал меня, проходя мимо, Сашка Мирохин, наш спец по танкам.
– С добрым, – с утренней хрипотцой ответил я. – Как орудие, готово к бою?
– А как же! – улыбнулся Сашка. – Ждёт не дождётся! Пусть только покажутся!
– Ну-ну! Не расслабляйтесь там!
– Есть не расслабляться, тащ лейтенант!
Я налил в кружку воды из фляги, размочил в ней пару сухарей и позавтракал. Кто его знает, может, потом будет не до того. А воевать на голодный желудок… вредно для здоровья. Я усмехнулся, расправил гимнастерку и отправился навестить минометчиков. Они сидели на бревнышке и курили.
– Что, не спится? – улыбнулся командир расчета, младший сержант Антон Островский.
– После войны отоспимся! – отшутился я, – как обстановка?
– Обстановка что надо, товарищ лейтенант. В деревне тишина, даже собак, кажись, с собой забрали. А денёк будет жаркий, ишь, туман с утра.
– Ну, денёк по-любому будет жаркий, с туманом или без.
– Ваша правда! – подтвердил Антон. – А вот и наш ротный!
– Привет минометчикам! – деловито оглядываясь, сказал подошедший Серов. – Молодцы, устроились что надо!
– А то!
– Мины берегите, брать больше неоткуда.
– Есть мины беречь, – согласился Островский.
– Танки!! – донесся крик из окопа и томное августовское утро закончилось для нас, не успев толком начаться.
* * *
Туман оказался очень некстати. Я смотрел в бинокль во все глаза, но ничего, кроме белой пелены, не видел. Зато отлично слышал – утренний воздух отчетливо сотрясал гул моторов и лязг гусениц. Наконец, в рваных просветах тумана показались серые коробки танков с бело-черными крестами на боках. Между ними свободной цепью шла пехота. Я насчитал четыре танка и около двух взводов автоматчиков. Ну, это для нас семечки.
– Без команды не стрелять, подпустить ближе, – привычно отдал приказ я и положил свой ППШ на бруствер.
Но немцы открыли огонь первыми. Видно, заметили нашу «фортификацию». Полыхнул огнем ствол крайнего танка, затем почти синхронно выстрелили остальные. Я пригнулся. Землю сотряхнули мощные толчки, в воздух взлетели горы земли, накрыли крупным градом холодных комьев. Недолет.
– Огонь! – закричал я, и окоп взорвался вспышками и лязганьем затворов. Одновременно под башней одного из танков расцвел столб огня, после чего он как-бы споткнулся на ровном месте и остановился, окутавшись черным дымом.
– Урааа! – азартно пронеслось над окопом.
«С почином, Сашка!» – подумал я и начал усеивать поле короткими автоматными очередями. С флангов, со стороны Гонгадзе и Ковальчука, методично работали пулеметы. Фашисты залегли, давая возможность сделать всю чёрную работу танкам. Теперь в бой вступили минометы, то тут, то там вспахивая землю, заставляя фрицев пятиться назад.
Вот метким выстрелом перебило гусеницу еще одному танку, моментально закружившемуся «в вальсе». Оставшиеся два остановились, затем начали пятиться назад, не переставая стрелять. Взрывы ложились совсем рядом, осыпали землей и осколками, но большого вреда не приносили. «Спасибо Серову за окоп!» – подумал я.
Из подбитых танков выскочили танкисты, присоединились к отступающей пехоте. Примерно треть атакующих остались лежать на поле боя, который занял от силы двадцать минут.
* * *
– Якубович, наши потери? – я оглянулся по сторонам. Вроде все целы.
– Пока без потерь, товарищ лейтенант! – лицо сержанта было перепачкано грязью, как у шахтера, неделю не вылазившего из забоя. – Пара легких царапин.
– Это хорошо. Ну, сейчас они утюжить начнут. Надо пока по-быстрому трофеи оформить, берите только оружие и боеприпасы.
– Так точно! Зараз зробим! – Якубович махнул рукой бойцам и первый вылез из окопа.
Я напряженно всматривался в бинокль. Видно было, как танки развернулись и уползли за холмик метрах в пятистах от нашей позиции. Сколько их там? И какие у них резервы? Интересно, начался ли уже бой на станции? На эти вопросы ответа я пока не знал. Но зато не сомневался в том, что будет дальше. Немцы отступили, встретив сопротивление. Сейчас они передадут координаты нашей высоты своим артиллеристам-дальнобойщикам, и те начнут нас «утюжить». После этого будет новая волна атаки. Чем дальше, тем будет становиться жарче. А день только начался, ярко-алый солнечный диск вставал за нашими спинами.
Вернулся довольный Якубович с бойцами, увешанными автоматами и сумками с запасными магазинами к ним. Времени еще хватило, чтобы раздать припасы и покурить. А затем началось светопреставление. Во время арт-обстрела самое надежное – лежать на дне окопа. От воя, свиста, ударной волны моментально закладывает уши. Земля ходит под тобой ходуном, тебя медленно, но верно закапывает летящая сверху земля, и кровь гулко ударяет в виски под железной каской, пульсирует, отсчитывая удары сердца и прошедшие секунды. Обстрелы длятся считанные минуты, а кажется порой, что проходят часы.
* * *
Артобстрел закончился так же внезапно, как и начался. Тишина, наступившая в этот момент, была гулкой и звенящей. Я слышал сам себя – громкие удары сердца, шорох крови, несущейся по артериям, шелест воздуха в легких. С трудом сбросив с себя гору земли, я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. В первый момент даже не разобрался, где проходит линия окопа – наша высота была перепахана с тщательностью, достойной лучшего применения. Сплошное месиво из грязи, железных обломков, деревянных щепок. И из-под этого месива вставали бойцы, отряхивали штаны и гимнастерки, улыбались друг другу несмелой улыбкой – живы!
– Да шо ж яны, сволачи, робяць! – характерный говорок Якубовича нельзя было спутать ни с чем. – Чым яны нас лупили? Што за калибр таки?
– Обычный калибр, повышенного размера, как раз на тебя рассчитан! – засмеялся в ответ Сенька-Одессит, и его смех дружно подхватили остальные. Лучше смех, пусть немного натянутый, чем испуг в глазах.
– Якубович! – пора приводить бойцов в чувство. А ничего не приводит в чувство лучше, чем привычный уверенный голос командира. – Отставить смех! Подсчитать потери!
– Есть! Давай, хлопцы, оглянись на соседей справа-слева, кого няма?
– Вроде все! – зашептались бойцы. – Нет, Емельянчика нема!
– А может, завалило его, вон, стена тут обсыпалась!
– И Нигматулина нету!
– А с рукой у тебя что? Вон, кровищи…
– Осколком зацепило…
– Убило Емельянчика!..
– И Нигматулина тоже…
* * *
Артобстрел унёс жизни двух бойцов в нашем взводе, еще трое получили ранения. Времени на оказание должной медицинской помощи не было – перевязали наскоро, и опять в строй, из-за холмика напротив уже доносилось утробное рычание моторов.
– Приготовиться к бою! – крикнул я, с силой провел ладонью по лицу, и приник к окулярам бинокля. Как раз вовремя – уже показался первый танк. Теперь главное – сколько их. Вот выкатывается второй… Третий… Четвертый! Для усиленного танками пехотного батальона уже максимум! Пятый! Шестой!
– Внимание, бойцы! Шесть танков! Приготовить гранаты! Кидать только по команде!
На левом фланге, у Гонгадзе, застрочил пулемет. Почти одновременно с ним застучал короткими очередями пулемет у Ковальчука. Ну что ж, пехота сейчас снова заляжет. Но вот танки! Танки рвались вперед, безпрерывно стреляя из пушек и пулеметов, не давая поднять головы. Но вот самый быстрый из них, вырвавшись вперед, получил бронебойным под башню, встал и задымил. Молодец, Сашка! Давай их! Вот еще попадание! А вот крайний левый задымился! Это не мы! Это явно кто-то из орлов Гонгазде! Ну, слава Богу! Располовинили, теперь повернут, не любят фрицы, когда потери большие. Однако, нет! Прут дальше! И пехота за ними бежит, словно им соли насыпали!
– Пропустить танки! Отсекаем пехоту! – крикнул я, глядя на быстро приближающуюся тушу многотонной машины.
– Товарищ лейтенант, разрешите я! – прокричал на ухо Якубович, показывая готовую связку из трех гранат.
– Пропусти сначала! Давай! – крикнул в ответ я и мы оба легли на дно окопа: сейчас над нами пройдет танк. Бывает, фриц останавливается, и начинает «утюжить» – крутиться на месте, утрамбовывая землю. Можно попытаться отскочить, отползти подальше. А можно остаться. И тут уж как повезет. Или раздавит, или… или будет как с армянином Акопяном. Когда раскопали его – оказался жгучий брюнет седым. Еще в Белоруссии было дело…
Танк, не сбавляя ходу, переехал окоп и понесся дальше. Только недалеко – распрямившийся пружиной Якубович широко, как на учениях, размахнулся, и швырнул гранаты, как раз туда, где башня крепится к корпусу. Эффект был впечатляющий – мощный взрыв, пламя, свист осколков и захлебнувшийся рев мотора.
– Молодец, Якубович! Проверь, чтоб не вылез кто у нас за спиной! – крикнул я и оглядел поле боя: из трёх достигших окопа танка подбиты все три. Итого с утра уже восемь танков. Идем на рекорд! А фашистская пехота снова драпает. Эх, сейчас бы в атаку! Но не те силы. Отбились – и ладно.
* * *
– Ну что, герой, докладывай! – капитан Серов широко улыбался, несмотря на свежие бинты на голове, в двух местах пропитанные кровью. – Кого к наградам представлять?
– Сержант Якубович, рядовой Иванов, рядовой Хабибулин – по одному танку! – доложил я. – Расчет младшего сержанта Александра Мирохина – четыре танка.
– Четыре танка! – восхищенно повторил Серов. – Нет, ну ты посмотри! Не стыдно мне за твой взвод, Авдеев, порадовал!
– Потери большие, товарищ капитан, – несколько сбавил я его пыл. – Пятеро убито, двое тяжелораненых, еще семь человек – ранения различной степени тяжести.
– Сколько в строю?
– Со мной девятнадцать.
– Девятнадцать! – капитан рубанул ладонью воздух. – Я сейчас от Ковальчука. Их осталось семеро.
Я опустил глаза. По сравнению с Егорычем, выходило, у нас ситуация получше, грех жаловаться. Но смириться с потерями я никогда не мог. Как можно смириться с тем, что каждого четвертого из тех, кто утром вместе со мной встречал рассвет уже нет с нами!
– Тяжелораненых доставь в хату на том конце деревни, подальше отсюда, и кого-нибудь с ними оставь. Медсестры у нас нет, сам понимаешь, но повязку поменять и воду подать сможет кто-то из легкораненых. Туда же поступят раненые от Гонгадзе и Ковальчука.
– Есть доставить в крайнюю хату.
– Отдыхайте пока, но не расслабляйтесь, – капитан глянул в небо – солнце стояло почти в зените. – Мы им нос хорошо утерли, теперь они подумать должны будут, посоветоваться. Часик-полтора у нас, думаю, на перекур имеется.
* * *
Снова шел я по той же деревенской улице. Взявшись по четверо за углы плащ-палаток, мы осторожно несли наших раненых в дальнюю от окопов хату. Я глядел по сторонам – не узнавал деревню. Артобстрел сровнял с землей ближайшие к нам дворы и хаты, поджег другие. До половины улицы деревни уже, считай не было. Дальше хаты пока уцелели, но ведь и до вечера еще далеко.
Мы уже почти дошли до конца деревни, как вдруг ноздри защекотал странный знакомый запах. Как будто походная кухня кашу раздает.
– Чуешь, Сенька? – Якубович беспокойно закрутил головой. – Чем пахнет-то? Няужо курятник разбило?
– Сам ты курятник! – недовольно ответил Сенька. – Варят что-то.
– Далеко ли собрались, солдатики? – раздался вдруг знакомый женский голос.
Из ближайшей хаты степенно вышла, поправляя красивый цветной платок на плечах, вчерашняя смутьянка, Ирина, не желавшая покидать деревню.
– Казачка! – обрадовался Якубович. – Ты што, так и не ушла?
– Как видишь! – улыбнулась она. – Прощения прошу, замешкалась тут и сбежать не успела!
Мы остановились, восхищенно глядя на эту женщину. На ее стать, гордую осанку, и на глаза небесного цвета под строгими черными бровями. И на сердце сразу стало тепло, как будто и не было утреннего боя, как будто и войны вокруг нет. А есть только женское тепло и материнская ласка.
– Раненых заносите в хату! – скомандовала она. – Негоже им тут!
Я не сомневался ни секунды:
– Заноси, бойцы!
– А я тут у подполе крупы наскребла, будет вам чем отобедать! – гордо сказала Ирина. – И товарищам возьмете, я большой котел наварила! А раненых на меня оставьте, будьте за них спокойны. Я все умею.
* * *
Завидев нас, тянущих огромный котел, бойцы, радостно галдя, повыскакивали из окопа.
– Вот это дело!
– Это мы понимаем!
– Знали кого посылать – чтоб Якубович – да без жратвы вернулся!
– Отставить веселье! – строго прикрикнул я. – С минуты на минуту немец попрет. А ну, подставляй котелки! И позовите от Гонгадзе и Егорыча кого-нибудь, котел к ним потом пойдет.
Приятно было видеть, как деловито работали ложками солдаты, и какие по-детски счастливые у них при этом были лица – не в еде дело, а в маленьком чуде. Виданое ли дело – в разгар боя горячая еда поспела, да еще без полевой кухни!
– Откуда дровишки? – поинтересовался подошедший Серов. – Только не говори, что сам наварил.
– Никак нет, товарищ капитан! – улыбнулся я. – Местное население оказывает шефскую помощь.
– Это хорошо, лейтенант, что оказывает, – с обманчивой мягкостью в голосе сказал Серов. – А только что это население тут делает? Кому было приказано всех гражданских удалить?
– Вы бы видели этих гражданских, точнее, одну гражданку, товарищ капитан! – встрял Сенька-Одессит. – Ручаюсь, ее вы не стали бы удалять!
Капитан сверкнул на него глазами.
– А главное, такую бы вы не удалили! Она сама кого хош удалит! – закончил Сенька под громкий смех бойцов.
– Товарищ капитан, – примирительно сказал я. – Там женщина одна, не успела уйти, а теперь за ранеными присматривает.
– Медицинский работник?
– Сказала, что умеет.
– Ох, Авдеев, вот вечно ты со своей мягкостью!
– Дык эта ён тольки да жанчын таки мягки! Нас-то ён вось як держит! – продемонстрировал сжатый кулачище Якубович.
– Да, воспитал ты орлов, Авдеев, даже завидно! – улыбнулся ротный и подставил котелок для каши.
* * *
Мы уже заждались, а новой атаки все не было. Появилась даже мысль, что фашисты решили не бить больше в эту точку, перенеся всю тяжесть наступления на соседние участки фронта. Обошли слева и справа – и вперед. Котлы они любят устраивать, вся Белоруссия летом сорок первого в котлах была. Однако, мы недооценили их настойчивость. Просто фашисты действовали по определенному плану.
– Воздух! – прокричал кто-то, и все дружно уставились в небо. От горизонта медленно плыли в нашу сторону бомбардировщики. Их сопровождали немногочисленные штурмовики, нетерпеливо шныряя по сторонам, как будто вынюхивая жертву.
– Неужели по нашу душу? – спросил Якубович.
– Скорее, станцию будут бомбить, – предположил я. – Но могут и по нам сбросить маленько. Нам этого маленько будет достаточно.
– Эх, когда уже наши в небе появятся! – вздохнул бывалый сержант, – обидно! Неужели не можем так же!
– Можем, и лучше еще можем! – уверенно возразил я. – Дай только срок.
– Дай срок… – протянул Якубович.
Пока бомбардировщики величаво приближались, штурмовики ринулись к нам, как стая голодных гончих. Поливая окопы из пулеметов, они ходили на бреющем полете, буквально по головам, пикировали и разворачивались, устроив в небе зловещую черную карусель. Ответить нам было нечем – и мы снова залегли на дно окопов, лишь изредка огрызаясь из автоматов. Тем временем сверху на наш окоп наползали тени бомбардировщиков.
– Ну, держись! – гаркнул Якубович, перекрикивая нарастающий свист приближающихся бомб.
Землю сотрясло так, будто по ней, словно по наковальне, ударили гигантским молотом. А затем другой раз… И с другой стороны… раз, два… раз, два… по сравнению с этим даже утренний арт-обстрел казался прогулкой в детском саду. Череп раскалывался от нестерпимых ударов. Рот я специально держал широко открытым – наешься земли, зато не оглохнешь. Спасибо друзьям-артиллеристам, научили. Не знаю, как долго это продолжалось, может, минуту, а может, десять, в какой-то момент перед глазами просто все померкло.
* * *
– Живой! Живой он! – прямо передо мной маячило довольное лицо Сеньки-Одессита, чуть поодаль виден был младший сержант Одинцов. – Товарищ лейтенант! Слышишь меня?
Сознание возвращалось медленно, сквозь пронзающую мозг резкую боль. Я кивнул.
– Контузило тебя, кажись! Так-то вроде цел!
Я сделал попытку подняться, но оказалось не просто удержать равновесие. Я зашатался, и Сеньке пришлось меня обнять за плечи.
– Доложи обстановку! – каким-то незнакомым низким голосом протянул я.
– Картина маслом, товарищ лейтенант, – больше половины взвода перебито, контуженных и раненых много. Авиационная бомба это вам не граната. Кажись, Макеевка будет наш последний рубеж.
– Не последний, – машинально поправил я. – Крайний. Что немцы?
– Слышно, как моторы у них за той сопкой гудят, кажись, сейчас обратно на нас пойдут.
– Где Якубович?
– Ранен Якубович. Унесли его уже, вместе с остальными, до нашей казачки. Почти все хаты разбомбило – а ее стоит, целёхонька! Как заговоренная!
– Что у Ковальчука? Гонгадзе?
– Ковальчука смело просто, прямое попадание, нет больше второго взвода. Гонгадзе жив, принял командование ротой.
– Что с ротным?
– Серов ранен, без сознания. Доставлен до Ирины.
– Приготовиться к бою!.. – тихо сказал я, локтями опираясь на бруствер. – А Мирохин жив?
– Сашка-то? Жив, что ему сделается! Вон, ружье свое протирает!
– Тогда повоюем еще…
– Так конечно повоюем, само собой, – подтвердил Сенька. – Кто ж, если не мы.
* * *
Против нас на сей раз шли всего два танка. И минимум батальон пехоты. Шли внаглую, в полный рост. Видно, не ждали, что хоть кто-то выжил после налета. В принципе, они не сильно ошибались. Из нашего взвода в окопе оставалось человек семь, остальные убиты или ранены. Правого фланга больше не было. На левом фланге оставался еще Гонгадзе, но не думаю, что у него было бойцов больше, чем у меня. Хорошо бы он сохранил пулемет. И словно услышав меня, с левого фланга донеслось знакомое «та-та-та-та». Молодец, Гонгадзе. Теперь у нас у всех есть шанс.
– Огонь, – тихо скомандовал я, и начал рассыпать короткие очереди направо и налево. Цепь фрицев залегла. В это время Мирохин метким выстрелом перешиб гусеницу правому танку, лишив фрицев принципиального преимущества. Я улыбнулся, не обращая внимания на боль и туман в голове, достал гранату, положил рядом. Чувствую, скоро пригодится. Фашисты опять поднялись, и снова пулемет заставил их лечь. Уцелевший танк остановился и начал разворачивать башню в сторону позиций Гонгадзе.
– По пулемету метит, сволочь! – пробормотал я.
Как быть? Граната? Слишком далеко. Ползти к нему? Боюсь, сейчас не смогу: хоть бы на своих двоих устоять. Я оглянулся – справа от меня кто-то выскочил из окопа, сделал несколько широких прыжков и рухнул на землю. Сенька! Неужели убит? Нет, пополз, да лихо как пополз! Успеет, не успеет? Танк пальнул огнем, вздыбив землю на левом фланге. Попал? Словно в ответ весело застучал наш пулемет, не давая фашистам поднять головы. Давай, Сенька, давай! Уже близко! Танк сделал второй выстрел, и пулемет замолчал. Почти одновременно с этим поднялся в полный рост Сенька, размахнулся, швырнул связку гранат – и неловко упал на спину, опрокинутый автоматной очередью. Все, танков больше нет – последний окутался дымом и загорелся.
– В атаку! – негромко крикнул я и полез через бруствер.
– Товарищ лейтенант! – окрикнул меня кто-то, кажется, Одинцов, – куда? Убьёт!
– Вперёд! – крикнул я уже громче, и тут словно что-то переключилось внутри, стихла боль и мышцы налились силой. – За мной!!
– Ура! – Закричал кто-то за моей спиной.
– Урааа! – понеслось над тем, что совсем недавно еще было окопом.
Немногочисленные уцелевшие бойцы выбирались из него, и поливая поле огнем из автоматов, бежали вперед. Не могли не бежать – сил держать оборону в окопе просто уже не было. И тут, словно благословение, снова застрочил пулемет у Гонгадзе.
– Урраааа! – звенел воздух, наполненный гарью, дымом, порохом и свинцом. Мы неслись на запад, по своей земле, навстречу клонившемуся к горизонту солнцу. И фашисты дрогнули – побежали назад.
* * *
– Что ж ты себя не жалеешь-то так, а? – вырвал меня из небытия мягкий женский голос.
Сначала мне показалось, что рядом со мной Катя. Но видение, к сожалению, исчезло. Я лежал на полу на расстеленной шинели, а казачка Ирина, присев рядом, мокрым бинтом смачивала мне виски и лоб.
– Что случилось?
– Да все уже случилось. Прогнали вы фашиста, и темнеет уже.
– Кто здесь еще?
– Все здесь. Раненые в хате, здоровые – курят во дворе.
– Позовите кого-нибудь, – попросил я.
Она вздохнула:
– Командир, сразу видно. Ладно, сейчас позову.
Она вышла, и вскоре в дверном проеме показался младший сержант Островский из минометного расчета.
– Товарищ лейтенант! Пришли в себя!
– Островский… Рад, что ты живой.
– Живой, а как же! Миномета, правда, нету, но сам целехонек!
– Доложи, что со взводом, – попросил я.
– Скорее с ротой, товарищ лейтенант. Гонгадзе убит, принимайте командование. Личный состав включая раненых, которые могут сами идти, двенадцать человек. Трое тяжелых. Зато матчасти никакой – все разбили подчистую, кроме личного оружия. Только противотанковое ружье осталось у Мирохина, ничто его не берет.
– А меня вы к каким зачислили? К легким или тяжелым?
– Вас не считал, вы само собой, – улыбнулся Островский.
– Значит, нас осталось шестнадцать человек. Не так уж и мало.
– Семнадцать, – сказала вошедшая Ирина. – Я с вами уйду.
– А как же деревня? Вы же не хотели?
– Вот молодой вы еще, товарищ лейтенант, – всплеснула руками она. – Вы моя деревня. Ради вас осталась, вместе с вами теперь уйду. Я знаете какая сильная? Любого из ваших до станции донесу.
Я улыбнулся, а глаза заслезились, должно быть, от контузии. Ирина молча смотрела на меня, своими огромными, как степь, и все понимающими глазами.
– Слушай мою команду, – сказал я Одинцову. – Согласно приказа, оставляем позицию и выдвигаемся в сторону станции Луговая. С нами раненые, потому идем налегке.
Ирина вопросительно посмотрела на меня.
Я улыбнулся:
– Товарищ медсестра, подготовьте раненых к транспортировке!