В последний раз прогремел барабан. Потом кожу его разорвали, палочки сломали. Никого больше не позовет на войну барабан Шахруха-счастливца! Облаченные в траур бросались на землю, посыпали себя пылью, расцарапывали бритые головы и накрывали шею войлоком. Гаухар-Шад - мать Улугбека и вдова покойного Шахруха, надела синие одежды, лицо чернила, волосы рвала, но душу ее снедала не скорбь, а неуемное желание власти. Она мечтала посадить на престол своего воспитанника, любимого и послушного внука - Алауд-дуалу.

Как и после смерти Тимура, претендентов на трон нашлось много, но султан Улугбек, единственный из оставшихся в живых сыновей Шахруха, старший в роду, полагал, что империя по праву принадлежит ему. Так ввязался он в борьбу за наследство со своей матерью и племянниками. В то время у Улугбека было два взрослых сына: Абдул-Латиф и Абдул-Азиз.

Старший, Абдул-Латиф, воспитывался в Герате, у бабки Гуахар-Шад. Царевич был умен, смел и крайне честолюбив. Его младший брат Абдул-Азиз остался при дворе Улугбека, в Самарканде. Этот был болезненным и не совсем полноценным умственно. Почему Улугбек питал привязанность к безвольному, избалованному, никчемному сыну? Может, потому что тот был младше и рос на глазах? А бывает, родители больше любят и жалеют неудачных и больных детей, чем удачных и здоровых…

Абдул-Латиф знал, что отец предпочитает ему дурачка. А у бабушки любимцем был его двоюродный брат Алауд-дуала. Обделенный любовью Абдул-Латиф страдал от ревности, жаждал власти, подвигов и почета. Тем не менее после смерти деда Абдул-Латиф с мечом встал на сторону отца. Тогда он хотел видеть его главным властителем, а себя - гератским.

Борьба шла с переменным успехом. Но кроме претендентов на престол, у Улугбека был еще один могущественный враг - церковь. Шли по дорогам несчастной Тимуровой империи оборванные шпионы-дервиши, собирая в плошки из выдолбленных тыкв милостыню и распуская страшные слухи про безбожника и колдуна Улугбека. А шейхи успешно сеяли вражду между сыном и отцом. И Улугбек допускал ошибку за ошибкой. В сражении под Гератом Абдул-Латиф сыграл решающую роль, однако победителем Улугбек провозгласил младшего сына. Еще больше он оскорбил Абдул-Латифа, когда в завоеванном Герате не отдал принадлежащих ему ценностей. Сам Улугбек собирался в Самарканд, оставлял гератским наместником старшего сына, но почему-то позволил своему войску грабить город и всячески показывал народу, «кто в доме хозяин». При Шахрухе к Абдул-Латифу относились с большим почтением, чем теперь.

Не успел Улугбек дойти до Самарканда, а Герат уже был в руках Алауд-дуалы и его бабки-интриганки. Абдул-Латиф смертельно обиделся, что Улугбек не бросился к нему на помощь, а отдал во владение другую область - словно кость кинул. Абдул-Азиз меж тем сидел на золотом тимуровом троне в Самарканде! Капля за каплей полнилась чаша обид Абдул-Латифа, пока не пошел он с войском на родного отца.

Три месяца стояли Улугбек с сыном друг против друга на берегах Амударьи, но переправиться через реку и нанести удар никому не удавалось. Неизвестно, чем закончилось бы все это, но подоспело известие о восстании в Самарканде, которым бездарно управлял младший сын. Улугбек был вынужден вернуться, а Абдул-Латиф со своим войском переправился через реку и уверенно устремился следом, занимая встречные города. Когда Улугбек навел дома порядок, назначил временного начальника, забрал младшего сына и пошел на Абдул-Латифа, тот уже был под Самаркандом. Здесь Улугбек потерпел окончательное поражение и бежал в Самарканд, где нашел запертые ворота. Тогда вместе с Абдул-Азизом и несколькими верными нукерами он поскакал в Шахрухию. Но и тут-ждала измена. Выбора не оставалось: Улугбек решил добровольно следовать в Самарканд.

Сорок лет он правил Мавераннахром, и была страна цветущим садом, а столица - Жемчужиной Вселенной! Все это в прошлом, и горечь потери велика. Предательство сына, как и его снисхождение, пережить трудно. Но он смирится, и остаток дней проведет в научных беседах, чтении и наблюдении за звездами, за вечным и прекрасным их движением по куполу неба.

Предполагал ли Улугбек, что проститься предстоит не только с властью? Закрадывалась ли такая мысль в его голову? Мучили ли его страшные подозрения?

А теперь внимание! История кувшина начинается здесь, у ворот Шахрухии. Сейчас Улугбек повернет в Самарканд. А пока, велев слабоумному сыну и нукерам скакать вперед, он задержал одного, самого преданного, и вручил ему спрятанную под халатом рукопись, обернутую в тонкий шелк цвета чайной розы. Это было последнее, что он писал в Самарканде и, отправляясь в поход, захватил с собой. Улугбек сказал нукеру:

- Сын мой, спрячь эти бумаги, чтобы никто до них не добрался. Это самое ценное, что у меня осталось. Поклянись, что исполнишь.

Нукер поклялся Аллахом, взял у господина рукопись и уже развернул коня, когда Улугбек окликнул его.

Дорогой пояс с золотой пряжкой и соболья шуба Улугбека пропали где-то в дороге. Но на голове была бобровая шапка, отделанная дорогими каменьями. Он стал отрывать камни, и золотая нить, которой они были пришиты, резала ему пальцы. Словно горсть пурпурных ягод, ссыпал он в ладонь нукера индийские рубины, стегнул коня и исчез за холмами.

Нукер поскакал вдоль городской стены и вскоре увидел на тропе босого мальчишку, идущего с кувшином по воду. Мальчишка испугался, но деться было некуда: всадник в суконном чекмене преградил ему путь.

- Я покупаю твой кувшин, - сказал он мальчику. - Отдай этот камень отцу. - Он сможет на него купить целую арбу кувшинов, дюжину ослов и коня в придачу. - В руку ребенка, будто капля крови, упал драгоценный камень.

До темноты нукер хоронился в прибрежных зарослях у реки. Здесь он засунул рукопись, свернутую трубкой, в кувшин и, размочив глину, плотно замазал горлышко. Когда окончательно стемнело и над холмами стал подниматься желтый диск луны, нукер, оставив коня, не замеченный никем, пробрался на кладбище. Тень его скользила по серым стенам мавзолеев, меж плит и холмиков. И тут он наткнулся на свежую могилу.

Много жестокостей познал на своем веку храбрый нукер, а сабля его еще при Тимуре не раз омывалась человеческой кровью. Бестрепетным взором оглядывал он поле, усеянное трупами после сечи и башни, сложенные из голов побежденных. Но сейчас ему было по-настоящему страшно. Он, мусульманин, собирался осквернить могилу, совершить святотатство.

Горячо помолившись, нукер руками и кинжалом стал рыть в свеженасыпанной земле узкий лаз. Когда рука его ушла до плеча, кинжал наткнулся на что-то твердое. Это были гуваляки, глиняные комья, закрывавшие вход из спусковой ямы в погребальную. И тогда, стеная от ужаса, он ударил кинжалом изо всей силы - раз, второй, пока один из комьев не вылетел и не скатился в могилу. Тогда нукер попробовал опустить кувшин в погребальную камеру, однако тот не шел, и пришлось расширить отверстие.

Нукер дрожал всем телом; сводило пальцы с сорванными ногтями. Наконец удалось протолкнуть кувшин, он съехал глубоко вниз и лежал теперь рядом с неизвестным покойником.

Выполнив волю своего повелителя, нукер зарыл яму, заровнял разбросанную землю и, шатаясь, словно измученный многодневным переходом и долгим боем, добрел до берега реки, где оставил коня, свалился и заснул как убитый.

Так судьба одного из жителей Шахрухии оказалась весьма необычной. Мы не знаем, кем он был при жизни, но после смерти ему предстояло стать сторожем рукописи великого ученого Улугбека.

Никто не двинулся, сидели молча, пока не поднялась Марья Ивановна и не позвала с собой дежурных - ужин готовить.

- А что нукер? - спросил Суворов.

- Наверно, он погиб, так никому и не открыв тайну рукописи. А может, по темноте своей и необразованности считал миссию исполненной - схоронил рукопись, как было велено, а потом замаливал грех. Возможно, не было человека, которому он доверил тайну. Или был такой человек, но не нашел нужной могилы, тем более над ней построили мавзолей. Если посвященный и знал могилу, то мог устрашиться святотатства. И наконец, нукер-то наш - лицо вымышленное…

- А не лазил ли кто за этим кувшином? Откуда дыра, в которую провалился Павел? - допытывался Суворов. Все, что говорил Лерыч, он старательно записывал в блокнот.

- Видимо, это естественный обвал. Искусственный был бы шире, и следы орудия, которым его копали, остались бы на стенках. Паша дважды этот лаз «расширял», но и сейчас взрослый мужчина там не пролез бы. И Паше, если говорить откровенно, повезло прежде всего не с рукописью.

- Необычной могла бы стать судьба одного петербуржца, который вместе с шахрухиинцем охранял бы рукопись Улугбека, - с наивным простодушием сообщил Паштет.

- Типун тебе на язык! - укоризненно сказал Валерий Иванович.

- И не забудьте написать про клад караханидских монет, который оказался в той же могиле. Эту загадку даже Валерий Иванович не смог отгадать, - с большой серьезностью заявил Марат.

- Это правда? - изумленно спросил Суворов. - А почему нам про клад не сказали?

- Слушайте их больше! Они вам такого наговорят… - Лерыч погрозил Марату. - А меня вгонят в гроб с этим кладбищем. В прошлом году Марат спустился в могилу, но его хоть страховали. А Пашка… И им весело!

- У нас многие согласились бы так провалиться. Кстати, Паштет зазнался, вы посмотрите, с каким видом он ходит! У него звездная болезнь!

- Это лучшая из болезней, какую я знаю, - сказал Паштет без тени шутки. - Хорошо бы она стала хронической.

Лерыч распустил ребят до ужина, а Варя отвела его в сторону и спросила:

- Откуда вы знаете про рубины? Ну, те, что Улугбек от шапки оторвал…

- Художественный вымысел. Может, не слишком удачный.

- А ведь это не вымысел. - Варя достала из кармана бусину, ту, потертую, матовую, из могильника. - Паштет ее нашел вместе с монетой, но мы о ней забыли.

Лерыч повертел бусину, посмотрел на свет и задумчиво промолвил:

- Это не стекло.

- А как его нашили на шапку? У него же дырочки нет.

- Да не был он никуда нашит. И шапки не было. Наверное, камень украшал какой-нибудь браслет, пояс, амулетницу. А в могиле мог оказаться, как и монета. Ты его в кармане не носи. Хорошенько спрячь. Будем вскрывать могильник, присоединим к находкам. И возьми в библиотеке Бируни, «Минералогию», почитай, что там написано про рубины.

О втором камне, найденном у хижины, Варя умолчала. Решила переждать, пока журналисты уедут.