Им повезло: Турдали-ака из Ташкента привезли колеса для машины, и он собирался за ними в ближний к Канке кишлак. Рассчитывали выехать рано утром, но Турдали-ака встретил их словами: «Ребята не видели настоящий узбекский дом. Надо посмотреть».
Почти всю низкую комнату занимала суфа - глиняное возвышение, покрытое кошмами, на них, среди подушек и люли, - хантахта. На двух сундуках, обитых цветной тисненой жестью, до потолка возвышались стопы пестрых курпачей и подушки.
- Сундуки, курпачи и подушки - обязательный элемент узбекского жилья, - прокомментировал Лерыч. - Свидетельствует о красоте и благосостоянии дома. Так было и сто лет назад, и триста, и пятьсот. И в Шахрухие так жили. Телевизоров только не было…
Напротив этой парадной стены находился обычный сервант с посудой, в углу - тумбочка с телевизором. В комнате было прохладно от глиняного пола и стен. Небольшие окошки света да-вали немного, зато летом спасали от жары, а зимой - от холода.
- В Петербурге нет таких сундуков и одеял, суфы нет, верно? - спрашивал ребят Турдали-ака и очень веселился, когда его слова подтверждали.
У порога, как и Лерыч, ребята сняли обувь и чинно уселись перед хантахтой. Лерыч облокотился на люли, будто впереди была уйма времени. Минут через десять жена директора школы, Дилбаропа, такая же дородная, круглолицая и улыбчивая, как муж, поставила перед всеми по тарелке лапши с подливой, принесла блюдо с помидорами и зеленью и наломала лепешек. А когда пробовали заметить, что завтракали, Турдали-ака мотанул головой, как бычок, и сказал: «Вы у меня гости». Паштет не понимал, почему Лерыч, словно никуда не торопясь, говорит про кишлачные дела и обсуждает заметку в газете, которую ему подсунул Турдали-ака. Он и раньше замечал, что здешние люди живут неторопливо, будто отпущено им двести лет. Иногда это казалось заманчивым, однако сейчас явно не было времени на неспешную беседу ни о чем. А Дилбар-опа меж тем принесла фарфоровые чайники и пиалы. Наконец Турдали-ака проговорил: «Бисмилла рахмони рахим!» - и сделал легкий жест руками, будто лицо умыл. Они догадались - поблагодарил Бога за пищу. Все сказали: «Рахмат», и наконец-то поднялись от дастархана.
- Интересно, только очень долго, - пробубнил Паштет, пока Турдали-ака выводил машину из гаража.
- Здесь свой этикет, - пояснил Лерыч. -
Нас ждали. Гостеприимство надо уважать и вести себя достойно.
И вот уже бежит перед ними шоссе с хлопковыми полями по обе стороны. Сначала собирались забрать колеса, но до кишлака не доехали. Мотор «Жигулей» внезапно взвыл и заглох.
- Ах ты! - в сердцах сказал Турдали-ака. - Сейчас посмотрим, что там.
Лерыч с ребятами вышли из машины и остановились, под старым грецким орехом. Перед ними среди холмов лежал кишлак. Эти холмы называются здесь «тепе». Турдали-ака копался в моторе, то и дело приговаривая: «Ах ты!»
- Мы пока на ближнюю «тепушку» сбегаем, - сказал ему Валерий Иванович и, действительно, почти побежал, то и дело наклоняясь и поднимая с земли то красные, то белые черепки. А ребята за ним.
На холме Валерий Иванович вытащил свой большой археологический (а попросту - кухонный) нож и стал ковыряться в ничем не примечательном для ребят месте.
Отсюда открывался красивый вид: глинобитные домики с плоскими крышами средь садов, огородов и полей. По дороге ослик тянул двухколесную арбу, с верхом груженную камышом. Невдалеке паслась белая лошадь. Шли домой овцы. Корова щипала придорожную травку.
- Очень интересно, очень интересно, - машинально повторял Валерий Иванович, а потом позвал: - Давайте спустимся.
Спустились вниз и прошли мимо коня, шумно потянувшего ноздрями воздух и подозрительно скосившего на пришельцев глаз. Холм у подножия был стесан под прямым углом и служил задней стенкой для хлева. От нее, опираясь на стволы арчи, шел навес. Душно тянуло конским навозом. С приветствием к ним подошел хозяин, Валерий Иванович тоже поздоровался, представился и сказал, что интересуется стенкой хлева. Он подцепил ножом какую-то серую палку, ковырнул и выхватил ее из стены. Это была кость.
Хозяин с неподдельным доброжелательным любопытством наблюдал за ним, будто не из стены его собственного хлева сыпались куски глины.
- Видите?! - Лерыч с воодушевлением пихал находку под нос хозяину. - Это берцовая кость человека! Тут должно быть древнее Захоронение!
- Есть! - взволнованно воскликнул хозяин и сбивчиво заговорил, переходя от волнения то на узбекский, то на русский язык. Он объяснял, что, строя хлев, нашел скелет. Но тот человек, чей скелет здесь находился, умер не своей смертью. Либо был убит, либо его настигло стихийное бедствие, утверждал хозяин. Он догадался об этом, потому что поза у него была вот такая - узбек поднял согнутую в локте руку к голове, а другую, как ручку чайника, скруглил к бедру.
- Поза всадника! - закричал Лерыч. - Это захоронение!
- Нет, - с энтузиазмом спорил хозяин. - Хоронили так! - И он вытянулся, сложив руки вдоль тела.
- Правильно, но это позже. А раньше - так… - И Лерыч неожиданно и молниеносно принял «позу всадника». Потом он, как ястреб, отлетел метра на два и там набросился на стену, ковырнул и вытащил еще одну косточку.
- А вот это наверняка детское захоронение. - Он аккуратно вставил косточку на место, собрал руками осыпавшуюся вокруг глину, окунул ее в корыто с водой и замазал. - Не будем нарушать, - объяснил он. - А вас я должен поздравить, - сказал он хозяину хлева. - Считалось, что вашему кишлаку тысяча пятьсот лет, но я вам заявляю с полной ответственностью - не менее двух. Будем у вас проводить раскопки.
Лерыч с хозяином горячо жали друг другу руки, а Варя тихонько сказала:
- Удивительное дело и удивительные люди. Про Лерыча все понятно. А этот мужик? Лерыч говорит, что его хлев будут раскапывать, а он радуется и гордится, что кишлаку два тысячелетия.
- Мне нравятся такие люди, - отозвалась Гера.
Меж тем хозяин хлева стал настоятельно звать Лерыча в гости, а Лерыч начал ему объяснять про Турдали-ака и машину. В результате узбек проводил их до машины, поздоровался с Турдали-ака и поговорил с ним по-узбекски.
- Вы что, правда будете там копать? - заинтересовался директор школы.
- Если будут деньги и люди, - вздохнув, сказал Лерыч.
Турдали-ака сообщил, что скоро починку не закончит.
- Знаете, где Эгар-тепе? - спросил у него Лерыч. - Там, где кирпичный завод собираются строить. Починитесь, заезжайте за нами. - А ребятам сказал: - Там тоже наш институт ведет раскопки.
От кишлака шли полями, над которыми кружили черные вороны, и незаметно поля перешли в явные археологические холмы.
Эгар-тепе в переводе - «Седло-холм». Это самое седло - мягкий изгиб меж двух округлых возвышенностей - рисовалось на горизонте слева. А с другой стороны пейзаж поражал бесприютностью: перерытая, комковатыми грудами наваленная земля и застывший над ней экскаватор.
- Здесь будет завод, - пояснил Лерыч. - Мы писали протест, но все как об стену горох. Здесь должны быть заповедные места, земля нашпигована археологическими ценностями. Пытаемся что-то спасти, да разве с ножом и щеткой за экскаватором поспеешь?
Впереди открылась Сырдарья. Под ее отвесным берегом шла довольно широкая асфальтированная дорожка, в конце которой стояли два домика. Людей вокруг не было. Только на берегу, у самой воды, сидел человек и смотрел на горящую автомобильную покрышку. Рядом с ним лежали костыли.
Дверь в ближнем домике приоткрылась, оттуда выставилась рука в широком кожаном браслете с металлическими заклепками и выплеснула из миски воду. Когда вошли, Харитон уже сидел за столом. Перед ним лежали помидоры, зелень, стояли открытые консервы и початая бутылка коньяка.
- Привет звездным странникам! - глухо, как в трубу, пробасил Харитон. - Привет разведчикам погребальных недр! Наслышаны про ваши подвиги.
- Привет, привет. Что празднуем? - оживленно сказал Лерыч.
- Не празднуем, а поминаем. Моя мать отправилась в дальний путь. На какую-то из звезд, как вы изволите выражаться. Интересно, уходим мы на ту же звезду, с которой пришли, или на другую?
Ребят поразил жалкий вид этого огромного несуразного мужчины, но еще больше - его цинизм. А Лерыч сказал:
- Прости. Мы тебе соболезнуем.
- Да что там… - откликнулся Харитон.- Все к лучшему. Отмучилась. Она же год не вставала, криком кричала и днем и ночью. Помяни, Валерий Иванович, рабу Божью Тамару. Ты ж ее знал.
Рёбятам стало совсем неуютно, Лерыч это почувствовал и отпустил их знакомиться с окрестностями.
Прямо за домиками уходила вверх обрывистая стена лессового берега с многочисленными дырочками птичьих гнезд. А к Сырдарье спускалась лесенка. Наверно, переменился ветер. Сильно тянуло вонью с того места, где инвалид палил покрышку, и двигалась оттуда темная дымовая туча, которая на глазах чернела и постепенно заволокла полнеба.
Они свернули на глиняную разъезженную дорогу. Невдалеке, возле пыльного кустарника, стояли два ослика. Белый и черный. И хотя по росту они почти не отличались, сразу было видно: это мать и детеныш. Белая ослица была запряжена в повозку и стреножена, но свободный от пут детеныш не отходил от нее ни на шаг. Был он весь черный, кроме белых очков вокруг глаз, шерсть шелково блестела и не была покрыта пролысинами, потертостями и болячками, как у матери. Уши торчали большие, горячие, нос и губы на ощупь оказались мягкие и влажные.
Мать давала себя гладить и обреченно, безрадостно смотрела на ребят. Детеныш хватал мягкими губами их пальцы и сосал. Зубы у него были большие и желтые, но зубами он руку не задевал. Глаза смотрели ласково и наивно.
Когда стали уходить, ослик потопал за ними.
- Где твоя мать? - строго спросил Паштет. - Иди к ней.
Он вернулся к ослице, и малыш пришел за ним. Паштет поглаживал шерстку, что топорщилась между его ушей. И мать погладил, чтобы ей не было обидно. Девчонок он оставил возле ослов, а сам пошел узнать у Лерыча, не пора ли в дорогу. Его беспокоил Харитон и бутылка коньяка.
Жидкость в бутылке поубавилась. Лерыч спросил про Варю с Герой и налил Паштету чаю, а Харитон подвинул жестяную банку с килькой в томате и насыпал из кулька прямо на стол печенья.
- Там полный туман, от дыма ничего не видать, - сказал Паштет. - Зачем этот человек жжет покрышку?
- От мошки, - ответил Харитон. - Вредная нарывная мошка. Раньше не было, откуда взялась? Теперь дымом спасаются. Этот человек жжет резину утром и вечером и получает за это зарплату. Но забота, разумеется, не о нас. На том берегу построили дом отдыха для каких-то дельцов. У нас вонища и дымища, а у них мошки нет. Что, нравится Эгар-тепе?
- Шахрухия лучше, - сухо отозвался Паштет.
- Накрылась ваша Шахрухия, - сказал Харитон и неожиданно захохотал. Паштета неприятно поразил этот басистый отрывистый смех.
- Почему это накрылась? - с вызовом спросил он.
- Да потому, что спонсор накрылся. У вас там отца его ухлопали, а он будет экспедицию субсидировать? Сомневаюсь. А у института нет денег даже на плановые раскопки, не то что на детские игры.
- Какая связь между убийством и археологами? И не в игрушки мы играем.
- Знаю, смена растет. Но что бы ты ни думал, Валерий Иванович, кончилась твоя коммуна. И нечего тебе фантазировать. На жизнь нужно смотреть просто и видеть ее такой, какая есть. Занимался бы своими делами, уж давно бы диссертацию навалял. А ты напридумывал. Шахрухия… Земля обетованная… Планета детей…
- Может, и напридумывал, а может, и нет, - спокойно отозвался Валерий Иванович. - И ничего не кончилось. Может быть, все еще только начинается.
- Никакие это не выдумки, - возмутился Паштет. Он чувствовал не то что неприязнь к Харитону, почти ненависть. Все ему было отвратительно в этом человеке: лицо, каштановые сосульки волос, кошачьи усы, кожаный широкий пояс и браслет. Раздражала самоуверенность и высокомерность. И еще что-то.
- Цыц, ребенок! - добродушно, как маленькому, сказал Харитон. - Я ваши сказки разрушать не буду. Я же знаю, что Валерий Иванович редкий человек. Последний идеалист и максималист на этой суровой и нежной земле. Чего смотришь? Думаешь, только вы умеете красиво говорить? Вам, конечно, с ним сильно повезло. Повезло уникально. Это правда. Он великий человек, последний динозавр. Он великий и последний дурак. Говорю любовно, прошу не обижаться. - Словно защищаясь, Харитон поставил руку ладонью к Паштету, разыгрывая удивление и испуг, а потом обратился к Лерычу: - А чего он на меня так смотрит? Он меня сейчас укусит!
- Я не собака, чтобы кусаться, - сказал Паштет с вызовом.
- Ты петушок! - выдрючивался Харитон. - Много я вас таких видел. Я и сам таким был. Это он - особенный. - Харитон ткнул в сторону Валерия Ивановича. - Но вы-то самые обычные, заурядные. Вы подрастаете, появляются у вас другие интересы, другие кумиры, а прежние побоку. Эти самые Мараты, Левы и Лешки забудут его очень скоро. Лет через десять, правда, кое-кто вернется. Пообломает такому жизнь рога, она же не конфетка - эта жизнь, помордует, разочарует, вот и поймет: детство и Лерыч было единственно хорошим. А больше ничего и не было. Это я лучше всякой гадалки, всякого экстрасенса скажу. Я скажу, как Иисус Христос: петух три раза не прокричит - вы все его предадите. Вас ведь только пальцем поманить…
- Вранье!
- Лично про тебя я не говорю. Ты здесь человек случайный. Возможно, поэтому тебе и с рукописью повезло, звездный мальчик!
Медленно-медленно отодвинул Паштет чашку от края стола и пошел к выходу. Чтобы не сказать, о чем потом пожалеет, он считал про себя: «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…» Однако не удержался, хлопнул дверью.
Вонючее облако переместилось ветром и зависло теперь над берегом и рекой метрах в трехстах впереди. Паштет дошел до конца асфальтированной дорожки. Человека с костылями уже не было на берегу, только покрышка дымилась, окутанная желтовато-голубым ватным дымком. Паштету было стыдно перед Валерием Ивановичем за хлопок дверью. И вдруг он понял, что его так взволновало: разговор-то шел о «базаре жизни»! И пьяница Харитон на нем продавец, уверенный в добротности своего товара. Это он-то! А товар Лерыча другого качества. Этот товар на деньги не купишь. Зато и обжулить Лерыча нельзя. А Харитона можно. Лерыч в каком-то смысле неуязвим. Но ведь он и беззащитен. Как все это совмещается? И почему он молчал? Его предавали?
Девчонок нигде не было видно. Паштет навестил ослов, погладил маленького, и тот снова потянулся за ним. Чтобы не увести малыша от матери, Паштет вскарабкался на обрывистый берег, а спустился у домика археологов. Посидел на ступеньке возле двери. Потом решительно вошел, отметил, что коньячная бутылка исчезла со стола, и, набычившись, сказал:
- Валерий Иванович, нам пора.
Лерыч встал. Харитон его не удерживал. Они попрощались, как ни в чем не бывало. Паштет процедил сквозь зубы: «До свидания». Молча прошли по асфальту, потом до осликов и по глиняной дороге, высматривая девчонок.
- Зачем вы, Валерий Иванович?.. - Паштет и сам определенно не знал, о чем хотел спросить.
- Ну, ничего, ничего, - извиняющимся тоном отозвался Лерыч.
- Харитон - нехороший человек, - тихо и убежденно проговорил Паштет. - Неужели вы верите ему? Он сам может предать кого угодно.
- У него тяжелый период. Почти год за матерью ходил, она заживо гнила от рака. Жена от него ушла, не выдержала. Потом сестра из Краснодара приехала, а он в экспедицию. Теперь вот все закончилось. Он неплохой парень и отличный археолог.
- Но ребята не зря его не любят. И не надо оправдывать его тяжелым периодом… От Олега тоже жена ушла, но он же не запил по этому поводу. Если его предала жена, нечего других подозревать. Мне не понравилось, как Харитон говорил.
- Он по-своему прав, - грустно сказал Лерыч.
- Но вы тоже правы. Я догадываюсь, что есть две правды. А может, их больше. Но я выбираю вашу.
- Правда одна. Люди разные. Точка зрения разная. Но, пожалуйста, оставь людям право думать так, как они хотят.
- Верблюды моих раздумий заблудились, - пожаловался Паштет, потеряв всякое желание спорить. В ту же минуту они увидели директорские «Жигули». Из окон выглядывали девчонки.
- Машина в порядке, колеса забрал, - сообщил Турдали-ака. - Какие у нас планы?
- На Канку! Завтра Харитон едет на экспедиционной машине в Самарканд на похороны и по пути заберет нас.
И снова кишлак, шоссе, поля. Машина сворачивает, Лерыч на переднем сиденье разговаривает с Турдали-ака и вдруг, показывая на обрывистые валы с краю дороги, спрашивает: «Что это?»
- Неужели крепостные стены? - Ребята радуются, что догадались, научились «читать» местность.
Машина стала у ворот молочной фермы, и все вместе пошли по ее территории мимо вонючих загонов, откуда печально-задумчивыми глазами их провожали неопрятные коровы. Нырнули под колючую проволоку ограждения. Для грузного Турдали-ака подняли ее и придержали. И перед ними раскинулась местность с зеленым овальным озерцом, опушенным растительностью, и кустарниковым островком посередине. А за ним высоченный холм - крепость. К вершине поднималась извилистая тропа.
Валерий Иванович почти бежал по тропинке, за ним Гера, потом Паштет с Варей, а последним, в халате с развевающимся полами, пыхтя и утирая струящийся из-под тюбетейки пот, подпрыгивающими шажками торопился директор школы. И вот наверху, на расчищенной площадке, где велись раскопки дворца, увидели работающих людей, а навстречу шел Олег.
Он долго тискал в объятьях и тузил Паштета. И другие археологи подошли. Все интересовались Паштетом, его приключениями и известиями из Самарканда о содержании рукописи. И, конечно же, убийством старика муллы.
- Это мой племянник Пашка, который столько шуму наделал, - с гордостью сказал Олег, обнимая за плечи молодую женщину с милым спокойным лицом и гладким» волосами, со-бранными на затылке в пучок. - А это его подружки, Варя и Гера, они учатся в одном классе.
Так Паштет впервые увидел Наташу, чья фотография висела у Олега в комнате. И Гера увидела. И, конечно, поняла, что это не разведенная жена, а любимая женщина. Огромные глазищи Геры распахнулись во всю ширь, блестели, ресницы вздрагивали. Казалось, эти глаза готовы сорваться и улететь с лица, как птицы.
Внизу под холмом лежал город, план которого хорошо просматривался. Левее - поля, пересеченные арыками и окруженные валами, под которыми таились крепостные стены. Справа - археологические холмы, но что под ними, ребята угадать не могли. Олег пошел показывать гостям раскопки. Гера так спешила за ним, что споткнулась о камень и растянулась. Поднялась красная и заплакала. Олег с Лерычем испугались, думали, ушиблась. А Паштет знал, что плачет она по другой причине - от любви и стыда.