Бабка Поля Московская

Матвеева Людмила Николаевна

Стихотворения разных лет

 

 

Мне – 16

Кошка когтями по крыше скребет… что же он тянет — придет – не придет? Дым сигаретный лезет в гортань, дождь предрассветный — холодная дрянь.

 

Другая боль

О, дай мне заглянуть в разорванные дали, Где атомов души замерзли орбитали, Где нет скорбящего убожества тоски, И в вечно-голубом блаженстве льда и света То эхо, что уже не ждет ответа, Как зеркало, разбито на куски. О, дай оледенеть в безмерности полета Надежды, выросшей без цели и расчета, А не в предчувствии постылого конца!.. Но бьет, не умолкая, колокол разлуки, И в жутком хаосе придвинувшейся муки Почти не узнаю любимого лица.

 

Голубые глаза

Наверное, любить я не могу. Мне говорили, любят лишь однажды. От страсти мучась, как больной от жажды, Я каждый раз – люблю, – и, видно, лгу. Но, все равно, иного слова нет, Чтоб обозначить ощущенье в целом. Пусть в пониманьи многих это – бред, А чаще – лишь постель с ее пределом Житейской надобности. Для иных – запой, Или уход от жизни, омерзевшей До судорог, в надежде, что другой Спасет тебя же от тебя – прозревшей… Но я – люблю! Его, себя и Вас. Я не придумаю никак иного слова. Припухлость детскую под бровью. Синий глаз. И все, что есть во мне земного.

 

Perlenkugelspiel, или Игра в Бисер

И началась «Игра стеклянных бус»… Зачем? Все просто – нить, скреплявшая союз Всех бусин ожерелья дорогого, Распалась, треснула, и покатились вниз Застывшие шары хрустальных брызг. Не жемчуг в ожерелье том мерцал, И веселил, и душу согревал, Как ласковое бережное слово, — дешевые осколки неживые. Сжимали шею нити ледяные. Теперь – конец, теперь учись играть, Из бусин лабиринты составлять. Нанижешь боль, и ничего другого. Иль выбрось горсть ненужного стекла, Нить нашей близости истершего дотла.

 

Душное лето в Москве

Прекрасно — Душная Москва! И околесица бульваров. В углу — Диванная тоска От мыслей мерзостных и старых. А в издыхающей душе Вдруг оживет: «…к чему лукавить?..» Оставь! Не для чужих ушей То, что на них ты хочешь сплавить! В живот себе уперши рог, Зришь лужу слов и крови скудость. «Три дня в дому – и за порог!» — давно проверенная глупость. В кругу картежных подлецов, Где каждый – за Себя горою, Как я боюсь в конце концов Остаться с картой козырною — С Тузом! – который все побьет, Единственным в игре жестокой, — и вдруг отдать его: мой ход! — заране жаждущему сбоку! … Остаться в дураках – другим. Кого теперь интересует, Кто кончит там С Тузом – моим! — Игру азартную Чужую?..

 

Ночное небо над Москвой

Мы живем под дырявым щитом Ночи, На’д которым — сиянье неведомых сил. Ты ли, Отче, эти дыры в наказание нам просверлил? Боже, Ты ли устроил так, что, ослепшие днями, мы тычемся в лжи, и на сто миллионов лишь горстка чувствует, что под железкой лежим неба? А свет тот далекий Щиплет глаза В самую чистую ночь… Господи! Помоги мне за край Самой близкой дыры Заглянуть смочь.

 

Москва без него

Как он теперь? Один? В тоске иль в шоколаде, И где, и с кем – истоптан мыслей круг То в пьяной радости, а то – в досаде, кто он: любовник или просто друг? Я знаю, что одной надежды – мало. Но что еще осталось в мире нам? Когда б он рядом был, я б не скучала с другими, шляясь по московским кабакам. И душу бы не жгла я, как сцепленье, идя бездумно на запретный разворот сквозь две сплошные полосы преодоленья скупого счастья для любви наоборот.

 

Зима в Москве

Вот силы часть, что вечно хочет зла, однако, действует во благо — московская зима забытая пришла и сдула с грязных улиц влагу. В европах холодно, в столице – колотун, везде цирюльники с немытыми руками, а я укуталась в свой норковый зипун и посылаю всех к едрене маме. В гнезде моем хрущебном – красота, я стены целовать готова, как только возвращусь, – и чернота с души слетает от звонка живого родных, друзей, что, как и жизнь назад, в московских теплых кухнях проживают, трындят с усмешкой обо всем подряд и никогда не унывают.

 

Зимний московский дождь

Вот. Вернулась я в Москву — и живу. Разрываю сеть тоски на куски в гулком дворике родном — проходном, в переулке у Пруда — как всегда. Зимний дождь над Маросейкой моросит, поливает не из лейки, а из сит. От Покровки, от Ильинки в двух шагах стынут солью моросинки на губах.

 

Деревенское лето

Свежим медом полил мое жаркое тело… В кадке с теплой водою – кусочки вощины. Ты целуешь – мне сладко, и я захотела Так, как будто впервые познала мужчину. В старой баньке, в лесу, у затона речного, Стынет чай из сушеной малины и мяты… Я сегодня люблю лесника молодого. Мы чисты и невинны, хотя – виноваты. На столешнице – россыпью горсть земляники, Запотела от жара молочная кружка… Исхлещи меня веником, мальчик мой дикий, Я до вечера буду твоею подружкой. Слышишь, фыркнула лошадь в орешнике где-то: Нам скакать до деревни по утренней рани. Не грусти, золотой! Будет новое лето, Я – приеду, и снова растопим мы баню.

 

Бабушке

…Застывший перезвон нежный — и запах чистоты снежной в корзине зимней мимо носа проплывает, а эфир незримый наше детство отражает, как передача «Угадай-ка»… А запах счастья – вот: белье просохшее морозное снимает с веревки во дворе и вновь несет в тепло к себе домой Хозяйка.

 

Про наше Общее – метро (Командировка в Питер)

Он – московскому первенцу брат, и по первости братской Был и есть вовсе даже не питерский, а ленинградский В крепкой прочности стен Он – метро – не оно – это все уж потом переврали! Он – метро, Потому что – метро — Политен! … А в Московском метро и в метро Ленинградском не только не тесно, — Там же здорово все, – и сияет и блещет пестро! С замиранием кожи, до внутренней дрожи здесь любому впервые приезжему так интересно от подаренной каждому классики этого чуда – метро. Те, кто ездит устало в метро раз по сто за неделю, не могут Понимать и вникать в красоту междуземных миров, Спящим им – неподвластно Ощутить ежечасно непреложную истину вещи в себе – для других, понемногу Привнося свою музыку в сгустки летающих снов. Как запутано все тут хитро — а над нами плывут корабли… Стану в Питере плакать в метро – о метро, От его негасимой любви. Темный трепет – и ветер всех прерванных, кратких прощаний… Ты в метро человек не случайный — Путешествовать вечно готов: И повсюду разносится громкий, веселый – и тайный — потому что не слышный на улицах – грохот твоих поездов. Вечные странники – вечно скитаемся, мним Бог весть что о себе… Все быстрей Поезд мчится, по рельсам скользя, Лбом прислоняемся К темным окнам твоим, к теплым стеклам дверей, И хоть и нельзя, Но запретную надпись «Не прислоняться!» к груди прижимая в толпе… Там, где каждая станция – Храм красоты И подземный музей, Человек – чародей Человек – муравей Прорывается вглубь, но не видит ходы. Где же выход из замкнутой правильным кругом той тыщи Мелких, но непрерывно саднящих вседневных обид? Вдруг все ясно – написано: «Выход» – выходим. И больше не ищем Ложных выводов в жизни, – единственной нашей! в которой Так же мощно и скоро Время будто бы поезд метро нам навстречу летит и летит. Боже, будь. ТЫ хотя бы останься, метро, нам заменой забытого детского рая, Где порядок – вы слышали, пели и знаете – вечен и свят. Одних не бросая — в себе сохрани, увозя и сверкая! Продолжайся, пожалуйста – вдаль и вперед! нас спасая от себя же самих – сказкой мраморных и малахитовых царских палат! Странно — Приимный, да Благо — словенный Душе– и тело Спасительный храм, Просто до нас нисходящих – спиральных, Книзу улитками зАвитых сфер Башен Летатлина люстро-хрустальных — и – вавилонское столпо — Творение и просветление и помрачение — это творение СССР.