Бенедикт (Барух) Спиноза родился в Амстердаме в 1632 г. в семье богатого еврея, выходца из Португалии. Уже в раннем детстве, учась в религиозном училище «Эу-хаим» при местной синагоге, Спиноза проявил себя как очень способный ученик. Его интересы сосредотачивались в традиционной для еврейского образования области – интерпретация Талмуда. В дальнейшем в его поле зрения попадают средневековые еврейские философы, например, Маймонид, в чьем мышлении большую роль играл Аристотель. Это была его первая встреча с европейской традицией. Но уже она привела к тому, что Спиноза стал внушать своим учителям опасения. Они были тем больше, чем больше надежд связывалось с будущим Спинозы. Раввины даже предложили ему пенсию в тысячу флоринов за то, чтобы он согласился молчать и время от времени посещать синагогу. Но Спиноза занялся светскими науками. Отношение между словом Писания и разумом все больше и больше волновало его. Воспитанный учителем каббалистом, для которого каждый слог в Ветхом Завете не мог быть случайным, Спиноза унаследовал это стремление к необходимости. Но именно Священное Писание с этой точки зрения и не удовлетворяло его, Зато в философии Декарта Спиноза нашел то, что искал. Он отнесся к ней с величайшим религиозным рвением, и лишь додумал ее до конца, исправил те редкие случайности, которые еще встречались, по его мнению, в философии Декарта. Совершенно верно и точно сказал по этому поводу Гегель: «Система Спинозы представляет собою объективирование философии в форме абсолютной истины» (Гегель Г. В. Ф. Соч. т. XI Лекции по истории философии, ч. 3 Ленинград 35 г. стр. 284).
Но отношения между наукой и словом Писания безусловно имеют не только теоретический, но и политический аспект. Это Спиноза почувствовал на собственном опыте. Еврейские раввины предали его анафеме, а затем изгнали из Амстердама. Спинозу обвиняли в богохульстве, атеизме, безнравственности. А он в свою очередь был уверен, что не Писание, полное нелепостей, является оплотом нравственности, свободы человека, а именно разум.
Декарт не создал стройной этической концепции, в то время как Спиноза именно в ней чувствовал настоятельную потребность. Вот те условия и тот круг идей, которые заботили Спинозу. Они нашли свое отражение в основных его трудах: «Основы философии Декарта» (1663 г.), «Богословско-политический трактат» (1670 г.) и «Этика» (1675 г.).
Благодаря этим и другим работам Спиноза нашел признание в кругу образованных людей своего времени. Он мог прожить жизнь полную удовольствий, не зная недостатка ни в чем, но от всего этого он отказался, действуя в духе своей «Этики». Спиноза скончался в 1677 году, оставив после себя философскую систему, снискавшую себе не меньше почитателей, чем врагов. Из современников мысляще спорил лишь один Лейбниц. В XVIII веке каждый начинающий трудиться на поприще философии считал своим долгом преодолеть Спинозу. Как выразился Лессинг, со Спинозой обращались как с «мертвой собакой» прежде грозной, но теперь не способной никого укусить. Из просветителей прежде всего старались М. Мендельсон в Германии и Кондильяк во Франции. Последний посвятил Спинозе добрую часть своего «Трактата о системах». Такого рода опровержения есть нечто вечное, они являются образцом грубости и бессмысленности. Именно так опровергали затем Канта, Гегеля, Ницше и т. п. Кондильяк, останавливаясь на первой странице «Этики» Спинозы сразу заявляет, что ему неясно, что такое «субстанция», ибо нет вещи, в которую можно ткнуть пальцем и назвать этим именем. Следовательно субстанция не существует, это лишь слово, и все остальные определения лишь темная игра словами. А поскольку доказательство всех теорем, по замечанию Гегеля, у Спинозы «состоит в рассудочном сведении их к недоказанным предпосылкам», т. е.
первоначальным определениям, то Кондильяку не составило большого труда доказать, что все теоремы Спинозы столь же непонятны, запутаны и темны, что и определение субстанции. Таким образом вся критика строится по формуле «чего не понимаю, того не принимаю». Кондильяку не мешало бы послушать совет самого Спинозы: Non ridere, non lugere, nigue detestari sed intelligere. Не плакать, не смеяться, не проклинать, а понимать.
За «недосказанность» предпосылок за «догматизм» и «некритичность» Спинозу ругали Кант и Фихте. Лишь Якоби и Шеллинг впервые вернули к нему интерес. Ведь критицизм Канта оказался самопротиворечив, в основе этого критицизма все же лежало некое положительное знание. Кант исследовал рассудок, но не разум. Первоначальные же определения Спинозы имеют, по свидетельству Гегеля, спекулятивную, разумную природу. Поэтому уже Шеллинг утверждал, что современное мышление находится у Спинозы «в плену», пытаясь освободиться, но «безуспешно» (Шеллинг М. 89 соч. т. 2 стр. 416). Гегель высказался еще более резко: «быть спинозистом – это существенное начало всякого философствования» (Гегель, Г. В. Ф., Собр. Соч., т. XI, стр. 285).
Но если Спинозу нашли непонятным и запутанным, то как должны были оценить Гегеля? Его философию ждала еще более злая судьба. Его тоже с середины XIX и до середины XX держали за «мертвую собаку». А вместе с наступлением эпохи иррационализма, наступило и самое плохое время для философии Спинозы.
Создается впечатление, что Л. Шестов. считал Спинозу чуть ли не своим личным врагом, когда в своей книге о Кьеркегоре, а еще раньше в работах «Афины и Иерусалим» и «На весах Иова» противопоставляет спинозовскому требованию «Не плакать, а понимать» логику библейского Иова Плачущего, жалующегося, и не желающего слушать доводы рассудка. Спиноза представлялся бессердечным резонером. Однако, это вряд ли верно, т. к. Спиноза хоть и прибегал к рассудку (геометрический метод), но его делом был разум, а это нечто совсем иное, что представляется Шестову. Не отвлеченность и холодность – принципы Спинозы, а страстная любовь к Богу. Шестов выступал скорее не против Спинозы, которого возможно лично никогда и не изучал, а если и начала читать, то лишь наскоро нашел подтверждение заранее выработанному мнению. Шестов, таким образом, выступил против того, что он считал философией Спинозы, боролся со своими представлениями о Спинозе, как Дон Кихот со своими представлениями о ветряных мельницах.
К сожалению мнения очень живучи. Еще при жизни Спинозы к его философии приклеивались ярлыки: «атеизм», «пантеизм», «детерминизм». Эти ярлыки были многократно осмеяны теми, кто всерьез изучал Спинозу: Якобы, Шеллингом, Гегелем, Фейербахом, но и сегодня первое, что говорят о Спинозе, так это «пантеист», «атеист», человек, отрицающий «свободу», и т. д. Но и в XX веке было немало серьезных последователей и исследователей философии Спинозы. Например, А. Эйнштейн, М. Блондель, И. Ясперс, Ж. Делез, Э. В. Ильенков, Л. С. Выготский.
Данный очерк, безусловно, не может быть серьезным исследованием. Здесь ставится цель лишь изложить основные положения спинозовской «Этики» или же те из них, которые кажутся наиболее значительными, наиболее актуальными и содержащими опровержения общепринятых мнений о философии Спинозы.
Данное произведение состоит из пяти частей, каждая из которых содержит ряд определений, аксиом, постулатов, теорем, лемм, схолий, следствий и т. п., посвященных той или иной проблеме. Порядок этих частей неслучаен, т. к. Спиноза, следуя метафизической традиции, укореняет этику в онтологии, т. е. учения о сущем. Высшим же сущим является Бог. Поэтому этика начинается с рассмотрения учения о Боге.
«Под Богом я разумею существо абсолютно бесконечное, т. е. субстанцию из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность» (Спиноза. Этика. М-Л 1933 стр. 1), – пишет Спиноза. Каждый из терминов, входящих в это определение оговаривается. заранее, либо доказывается позднее.
Субстанция – это «то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться» (стр. 1).
Атрибут – «то, что ум представляет в субстанции, как составляющее ее сущность» (стр. 1).
Кроме того, Спиноза дает понятие модуса. «Под модусом я разумею состояние субстанции, иными словами то, что существует в другом и представляется через это другое» (стр. 1). Понятие модуса служит для обозначения всех наличных, видимых нами, определенных вещей мира. Свободной же вещью может быть названа только та, которая существует по одной только необходимости своей собственной природы и определяется к действию только сама собою. Необходимой же, или лучше сказать, принужденной называется такая, которая чем-либо иным определяется к существованию и действию по известному и определенному образу (стр. 1). Под этим понятием свободы и необходимости мог, пожалуй, подписаться бы каждый. Другое дело, что Спиноза считает, что только Бог удовлетворяет этому требованию. Человек, тот или иной, свободен, по Спинозе, равно настолько, насколько он Бог, а не модус. Далее Спиноза на протяжении 1 части доказывает, что Бог необходимо существует (дана новая вариация на тему онтологического доказательства), что он един, что он существует и действует по необходимости своей природы, что он составляет свободную причину всех вещей и каким образом; что все существует в Боге и зависит от него, что без него не может существовать и быть представлено, что все предопределено Богом, но не из его свободы воли (т. к. Бог не имеет воли, приписывание ее ему является, по Спинозе, антропоморфизмом), а из абсолютного благоизволения, т. е. из бесконечного его могущества.
Таким образом, мы можем видеть, что обвинение в атеизме совершенно безосновательно, Спиноза лишь специфически понимает Бога, не так как, например, католическое богословие. Но ведь если всех называть поэтому принципу атеистами, то по замечанию Гегеля придется «обвинить в атеизме не только евреев и магометан за то, что они знают Бога только как господа, но также и всех многочисленных христиан, которые рассматривают Бога только как непознаваемое, высшее и потустороннее существо (Гегель Г. В. Ф., Энциклопедия философских наук, М., 1974, т. 1, стр. 329).
Упрек в пантеизме также совершенно необоснован. „Если, как это часто бывает, под пантеизмом понимать учение, рассматривающее в качестве Бога конечные вещи как таковые и комплекс этих конечных вещей, то следует освободить философию Спинозы от упрека в пантеизме, т. к. согласно ей, конечные вещи или мир вообще, просто не обладает истиной…“ – пишет Гегель (стр. 330). „В системе Спинозы мир есть лишь феномен, нечто, не обладающее действительной реальностью“, это „философское учение, утверждающее, что есть Бог и только Бог…“ (стр.172). Фейербах же добавляет к этому, что если существование вещей „не есть истинное, не есть существование субстанции, то вместе с тем уничтожается также существование детерминизма, который относится лишь к вещам в их единичности. Спиноза лишь кажущийся детерминист, а Гоббс, напротив, истинный…“ (Фейербах Л. История философии. т. 1 М. 74 г. стр. 400).
Таким образом, если следовать мысли самого Спинозы, а не подходить к нему с точки зрения иной философии и… „кто не с нами, тот против нас“, обвинения в атеизме, пантеизме и детерминизме – откажутся лишь ярлыками и недоразумениями. Это происходит из-за того, что все определения, касающиеся Бога, субстанции, непосредственно переносят на человека, тогда как о человеке у Спинозы еще не было речи. Глава вторая, однако, уже посвящена природе и происхождению души. „Мы показали, – пишет Спиноза, что из сущности Бога должно вытекать бесконечно многое бесконечно многими способами. В него войдет то, что может привести нас, как бы руку за руку, к познанию человеческой души и ее высочайшего блаженства“ (стр. 37).
Можно сказать, что вторая часть содержит гносеологию Спинозы. Из бесконечного количества атрибутов Бога нам известны только два: мышление и протяжение. Человек определенным образом выражает оба эти атрибута. Он есть вещь мыслящая (душа) и вещь протяженная (тело). Это тело подвергается различного рода воздействиям и действует само. В душе, поскольку она действует, возникают идеи. „Если объектом идеи, составляющей человеческую душу, служит тело, то в этом теле не может быть ничего, что не воспринималось бы душою“ (стр. 46). „Человеческая душа способна к восприятию весьма многого, и тем способнее, чем в большее число различных состояний может приходить тело“ (стр. 52). „Если мыслящее тело бездействует, – комментирует Э. В. Ильенков, то оно уже не мыслящее тело, а просто тело. Если же оно действует, то никак не на мышление, ибо самое его действие представляет собой мышление… Мышление не продукт действия, а самое действие“ (Диалектическая логика. М. 84 г. стр. 31).
Спиноза разрешает здесь так называемую „психофизическую проблему“ перед которой пасовали картезианцы (Мальбранш, Гейлинкс и др.). Если мышление и протяжение не имеют между собой ничего общего, то как представления приводят в движение тело, а воздействия, которым подвергается тело, вызывают представления в душе? Спиноза не проводит грани между притяжением и мышлением. Они оба атрибуты единой субстанции. Следовательно нет чисто „психических“ и чисто „физических“ процессов. Любой процесс – психофизический. Совершенным мыслям соответствуют совершенные состояния тела (мы их просто не видим, они происходят на уровне движений глаз, движений клеток мозга). Совершенным состояниям тела соответствуют совершенные мысли.
Мыслящее тело (то есть единая субстанция, которая может быть выражена через протяжение или мышление, подобно тому как функция может быть выражена через график или через уравнение) обладает бесконечной восприимчивостью и активностью. Встречаясь с другими телами, оно „снимает“ с них их форму и включает в свой тезаурус.
Мыслящее тело обладает способностью строить свои действия по форме любой, а не одной или нескольких определенных вещей, как автомат. Автомат более совершенен в определенных действиях, зато у человека число этих действий неограниченно. Человек не создан для чего-то специального, а значит, создан для всего.
„Душа может смотреть на внешние тела, как бы на находящиеся налицо, хотя бы они на самом деле и не существовали…“ (Спиноза стр. 53). Это есть образы вещей, а соответствующая способность души – воображение. В самом воображении нет ничего страшного, до тех пор пока воображаемое не принимают за существующее. В воображении нет достоверности, т. к. в воображении и в памяти „сцепление идей происходит сообразно с порядком и сцеплением состояний человеческого тела“, а не с „сообразно с порядком разума“ (стр. 35). Воображение и беспорядочный опыт – есть познание первого рода. Ко второму роду относиться разум, а к третьему – интуиция. „Познание первого рода есть единственная причина ложности, познание же второго и третьего рода необходимо истинно“ (стр. 68).
Из всего этого следует, что „мы действует лишь по воле Бога и причастны божественной природе, и тем более, чем совершеннее наши действия, и чем более и более мы познаем Бога“ (стр. 86). Однако наша способность действия может увеличиваться или уменьшаться. Состояния тела, которые благоприятствуют или ограничивают эту способность, а вместе с тем и идеи этих состояний называются аффектами. Глава третья „Этики“ посвящена их происхождению и природе. Спиноза, в отличие от многих других мыслителей, которые видят в аффектах лишь ошибку, несовершенство, которого стоит избегать, видят в аффектах нечто чуждое природе, полагает, что „в природе нет ничего, что можно было бы приписать ее недостатку… таким образом, аффекты ненависти, гнева, зависти и т. д., рассматриваемые сами в себе, вытекают из той же необходимости и могущества природы…“ (стр. 82).
Поскольку, как доказывает Спиноза „стремление пребывать в своем существовании… это есть сущность самой вещи“ (стр. 88–89), то человек как вещь мыслящая обладает желанием или влечением. „Я разумею здесь под именем желания всякие стремления человека, побуждения, влечения и хотения, которые бывают различны, сообразно с различными состояниями человека, и нередко до того противоположны друг другу, что человек влечется в разные стороны и не знает, куда обратиться. Удовольствие есть переход человека от меньшего совершенства к большему. Неудовольствие есть переход человека от большего совершенства к меньшему. Я говорю переход, ибо удовольствие не составляет совершенства“ (стр. 127). Удовольствие – это не состояние, а сигнал, сопровождающий смену состояний, а именно возрастание совершенства, приближение к Богу.
Итак, – пишет Спиноза, – „я признаю только три первоначальных или главных аффекта, а именно: аффекты удовольствия, неудовольствия и желания“ (стр. 128).
Все остальные аффекты производны и возводятся из этих. Т. к. „душа насколько возможно, стремиться вообразить то, что увеличивает способность тела к действию или благоприятствует ей…“ (стр. 91–92), то „мы ясно можем понять, что такое любовь и что такое ненависть. А именно любовь есть не что иное, как удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины, ненависть – не что иное, как неудовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины“.
Спиноза также дедуцирует такие аффекты как расположение и отвращение, преданность и осмеяние, надежду и страх, уверенность и отчаяние, превозношение и презрение, зависть и сочувствие, самодовольство и приниженность, гордость и стыд и многие, многие другие.
В заключение Спиноза дает общее определение аффектов. Это „страсть души, есть смутная идея, в которой душа утверждает большую или меньшую, чем прежде силу существования своего тела или какой-либо его части, к которой сама душа определяется к мышлению одного преимущественно перед другим“ (стр. 137).
Следовательно, аффекты надо подавлять и ограничивать.
„Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффектов я называю рабством. Ибо человек, подверженный аффектам, уже не владеет собою, но находится в руках фортуны, и притом в такой степени, что он, хотя и видит перед собою лучшее, однако принуждает следовать худшему“ (стр. 139).
Четвертая часть „Этики“ посвящена именно этой проблеме человеческого рабства и силе аффектов. Техники, которые тут предлагает Спиноза, до сих пор в арсенале психологии. Она не придумала ничего нового за триста лет. Лучшее, т. е. добро – это то, что составляет для нас, как мы наверное знаем, средство к тому чтобы все более и более приближаться к предначертанному нами образу человеческой природы» (стр. 141). Худшее или зло есть «то, что, как мы наверное знаем, препятствует нам достигать такого образа. Далее мы будем называть людей более или менее совершенными, смотря по тому, более или менее приближаются они к этому образу» (стр. 141). Иными словами добро – то, что полезно, зло – то, что препятствует добру. Поскольку существуют противоположные аффекты, влекущие человека в разные стороны и кроме того «в природе нет ни одной отдельной вещи, могущественнее и сильнее которой не было бы никакой другой» (стр. 143), то «аффект может быть ограничен или уничтожен только противоположным и более сильным аффектом, чем аффект, подлежащий уничтожению» (стр. 146).
«Познание добра и зла есть не что иное как аффект удовольствия и неудовольствия, поскольку мы сознаем его» (стр. 147). Оно (познание) «не может препятствовать никакому аффекту, оно способно к этому лишь постольку, поскольку он рассматривается как аффект» (стр. 150). Желание, возникающее из познания добра и зла, «может быть подавлено и ограничено другими желаниями, возникающими из волнующих нас аффектов» (стр. 151) или «желанием вещей, приятных для нас в настоящем» (стр. 151). Кажется, что все это очень сильно отдаляет человека от совершенства, однако самые сильные аффекты и желания, как раз не препятствуют, а покровительствуют добродетели. «Нельзя представить себе никакой другой добродетели первее этой (именно стремление сохранять свое существование)» (стр. 155). Но человек сохраняет свое существование тем успешнее, чем лучше разумеет, что для него полезно, а что нет, т. е. чем он лучше различает добро и зло, а это умение различать и есть познание. «Высшее благо для души есть познание Бога, и высшая добродетель – познавать его» (стр. 158).
Далее Спиноза подробно исследует, что есть добро и зло. «Вещь не может быть для нас хорошей или дурной, если она не имеет с нами чего-либо общего» (стр. 158). Более того, вещь дурна для нас не через общность нашей природе, а через противность ей. А «поскольку люди подвержены пассивным состояниям, про них нельзя сказать, что они сходны по своей природе» (стр. 160), следовательно они «могут быть противны друг другу» (стр. 160). Сходны же люди только в том случае, если они «живут по руководству разума» (стр. 162). «Человек человеку – Бог» (стр. 163), – говорит Спиноза, предвосхищая Фейербаха. «Всякий, следующий добродетели, желает другим того же блага, к которому сам стремится, и тем больше, чем большего познания достиг он» (стр. 164).
Спиноза далее разъясняет, что такое естественное и что такое гражданское состояние человека. В естественном состоянии каждый «по высшему праву природы судит о том, что хорошо и что дурно… Если бы люди жили по руководству разума, то каждый обладал бы этим своим правом без всякого ущерба для другого. Но так как люди подвержены аффектам, далеко превосходящим способность или добродетель человека, то легко они влекутся в разные стороны и бывают противны друг другу, нуждаясь между тем по взаимной помощи» (стр. 166). А поскольку «всякий аффект может быть ограничен только аффектом более сильным и противоположным ему… каждый удерживается от нанесения вреда другому боязнью большего вреда для себя. При таком условии общество может утвердиться только в том случает, если оно присвоит себе право каждого мстить за себя и судить о том, что хорошо и что дурно. А потому оно должно иметь власть предписывать общий образ жизни и устанавливать законы, делая их твердыми не посредством разума, который ограничивать аффекты не в состоянии, но путем угроз» (стр. 166). Насилие, таким образом, нужно там, «где люди не действуют разумно. Что ведет к жизни общественной, иными словами, что заставляет людей жить согласно, то полезно, и наоборот, дурно то, что вносит в государство несогласие» (стр. 169).
Поскольку же «ненависть никогда не может быть хороша», «аффекты превознесения и презрения всегда дурны», «аффекты надежды и страха сами по себе не могут быть хороши», «сострадание бесполезно», «раскаяние не составляет добродетели» (стр. 169–179), можно сказать, что самой природе угодно, чтобы человек все более и более устремлялся к разуму, добру, познанию и Богу. Свободными, по Спинозе, не рождаются, а становятся. «Если бы люди рождались свободными, то они не могли бы составить никакого понятия о добре и зле, пока оставались бы свободными» (стр. 185). Далее Спиноза показывает, какие добродетели свойственны свободному человеку. Это благодарность, честность, мужество, великодушие и др. Последняя часть «Этики» рассказывает «способ или путь, приводящий к свободе» (стр. 197). Она трактует о могуществе разума или о человеческой свободе. «Большею частью люди думают, кажется, что они свободны лишь постольку, поскольку им позволено повиноваться своим собратьям, а будучи принуждены жить по предписанию божественного закона, они думают, что поступаются своим правом. Таким образом, движение к общему благу, благочестие и вообще все, что относится к твердости духа, они считают бременем, от которого после смерти они надеются избавиться и получить награду за свое рабство, именно за свое движение к общему благу и благочестие» (стр. 220). Кроме того, на этих людей действует «страх подвергнуться после смерти тяжким наказаниям» (стр. 220). Последняя часть «Этики» Спинозы посвящена тому, чтобы полностью опровергнуть это мнение.
Да, власть разума не безусловна, и стоики были не правы, считая, что аффекты абсолютно зависят от нашей воли. Но мы можем «обманывать» и использовать их. Вот в чем могущество разума. «Могущество души определяется одною только познавательной способностью… только в одном познании найдем мы средство против аффектов…» (стр. 199). Так «аффект, составляющий пассивное состояние перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею о нем» (стр. 200). Кроме того, «поскольку душа познает вещи, как необходимые, она имеет тем большую власть на аффектами, иными словами, тем менее страдает от них» (стр. 202). Чем больше причин мы «придумываем» для объяснения аффекта, тем он менее вреден. В общем, способов борьбы с аффектами много. Но самое главное вот в чем: «чем к большему числу вещей относится какой-либо образ, тем он постояннее, иными словами, тем чаще он возникает и тем боле владеет душою» (стр. 206), а душа в свою очередь «может достигнуть того, что все состояние тела или образы вещей будут относиться к идее Бога» (стр. 207). «Познающий себя самого и свои аффекты ясно и отчетливо любит Бога и тем более, чем больше он познает себя и свои аффекты» (стр. 207). «Такая любовь к Богу должна всего более наполнять душу» (стр. 207). Тот же, кто любит Бога, «тот не может стремиться, чтобы и Бог в свою очередь любил его» (стр. 208). «Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель» (стр. 221). «Даже поскольку мы познаем Бога, как причину неудовольствия, то подвергаемся удовольствию» (стр. 208), поэтому «никто не может ненавидеть Бога» (стр. 208). Смерть поэтому вовсе не является злом, которого нужно бояться. Ведь «человеческая душа не может совершенно уничтожиться вместе с телом, но от нее остается нечто вечное» (стр. 211). Несчастливы те люди, кто прожил жизнь так и не позаботившись о том, чтобы душа совершенствовалась, т. е. становилась «более вечной». Более вечной же душа становится только в результате наиболее совершенного третьего рода познания, т. е. интуиции. Эта любовь – сама любовь Бога, которой Бог любит себя, и в мире нет ничего, что может ее уничтожить. Таким образом, в системе Спинозы, Бог и человек не абсолютно различны. Бог есть в человеке, когда человек любит Бога и познает его. Любить и познавать Бога – основной «пафос» спинозовской «Этики».
«Этика» Спинозы принадлежит к разряду произведений, которые можно назвать вечно будоражащими, дискуссионными, скандальными. Поэтому мыслители во все века обращались к ней и находили много предвосхищений своего творчества. Так, спинозовское учение об аффектах то и дело напоминает психоанализ З. Фрейда. Ж. Делез находил в текстах Спинозы параллели с Ницше. Вторая часть «Этики» вдохновляла известного советского психолога Л. С. Выготского. Альберту Эйнштейну была более симпатична первая часть.
Книга Спинозы – это провокация, вызов. Написанная весьма соблазняющим «геометрическим способом» на манер Евклидовских «Начал», этика Спинозы не оставляет другого выбора, кроме как принять ее целиком или же целиком отвергнуть. Вот почему все, как было упомянуто в начале очерка, находятся «в плену у Спинозы». Вот почему вдумчивые мыслители находят у Спинозы свои и чужие корни. На подвиг, на отвержение и переосмысление всех аксиом спинозовской «Этики» во всем объеме в философии, в этике, в политике никто не решался. Да, многие начинали с других аксиом, многие вводили дополнительные определения. Спинозу ругали лишь за «недостаточность» его начал. Прощание со Спинозой будет означать и прощание с Новым Временем. Но в мире нет этики, которая бы отважилась на такое прощание.