Введение

К. Э Циолковский (1857–1935) – фигура в русской культуре – таинственная. С одной стороны – потрясающая известность, даже распропагандированность этого имени (кто не знает его изречения: «Земля – колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели», начертанное в каждом школьном кабинете астрономии, кто не знает, что он первый произвел расчеты, использованные при создании современной космической техники, расчеты, сделавшие его отцом советской и, следовательно, мировой космонавтики, и т. д., и т. п.?), с другой стороны – перед тем, кто ближе знакомится с его учением предстает образ человека совершенно неизвестного, можно сказать, забытого, образ неисправимого фантаста из российской глубинки, научные идеи которого, оказывается, не имеют особой ценности (в отличие от его современников – Эйнштейна, Бора, Гейзенберга и т. д.), а столь хваленые расчеты – математически неточны, порой, просто неверны, что странным образом не сказалось на результатах. Симптомы очередного мифа, как говориться, налицо. Симптомы «мифа о К. Э. Циолковском», мифа, создававшегося ни одно поколение руками жрецов «технократической религии». Это они позволяли себе замалчивать работы, которые сам автор считал «основными» и публиковать то, что хорошо ложилось в «прокрустово ложе» мифа. Но даже эти работы подвергались суровой корректуре, вплоть до того, что готовивший к изданию «Собрание сочинений К. Циолковского» А. А Космодемьянский самолично исправил неверные расчеты ученого «и теперь там полный порядок» (ВФ. Стр. 125, № 692). Можно возмутиться, можно разоблачать и восстанавливать «историческую правду», но можно и задаться вопросом – «почему это произошло?».

 

Истоки учения К. Э. Циолковского: «Философия общего дела» Н. Ф. Федорова и русский космизм

К. Э Циолковский познакомился с «философией общего дела» Н. Федорова в стенах Чертковской библиотеки еще «на заре туманной юности». Его поразил этот «Изумительный философ и скромник» (Ц. К. Э. «Черты из моей жизни» Тула, 1983, стр. 61). К слову сказать, сам Константин Эдуардович, в отличие от своего учителя, скромностью не отличался, а прямо говорил: «я такой великий человек, которого еще не было, да и не будет» (Ц. К. Э., «Грезы о земле и небе», Тула, 1986, стр. 402). Среди последователей Н. Федорова, однако, великих людей оказалось больше, чем вообще обычно это бывает среди последователей. Вот некоторые из них: Ф. Достоевский, В. Вернадский, В. Маяковский, В. Хлебников, Н. Бердяев и десятки, сотни других – рангом поменьше. Невозможно перечислить всех, на кого учение Федорова оказало влияние, или же кто хотя бы просто выражал свое восхищение по этому поводу, но имена Л. Толстого, Вл. Соловьева, П. Флоренского, М. Горького – говорят сами за себя. Видно еще и вот что: все перечисленные выше люди принадлежат к различным, порой противоположным «общественным партиям», а значит в учении Федорова их привлекалалишь та или иная сторона. Что принял и чего не принял в «философии общего дела» К. Э. Циолковский? Ответ на этот предварительный вопрос обязателен для дальнейшего исследования.

Сам Федоров понимал свое учение как активное христианство, как раскрытие «благой вести» в ее истинном практическом смысле. Самое существенное в его понимании замысла Божия о мире – убежденность в том, что Божественная воля действует через человека как разумно-свободное существо, через единую соборную совокупность человечества. Главная задача при этом – сделаться активным орудием Бога, а воля его ясна: «Он – Бог отцов, „не мертвых, а живых“, смерти не создавший, желающий восстановления мира в прославленное бессмертное состояние, когда искуплены грехи и возвращены все жертвы длительной истории человечества после грехопадения,» – пишет С. Г. Семенова (С. С. Г., «Вера, пришедшая в „разум истины“», Путь, № 2, 1992, стр. 203). Человек создан по «образу и подобию» Бога в отличие от слепой стихии природы, которой нужно управлять, а не находиться у нее в подчинении. А именно последнее происходит, если человек, ссылаясь на то, что «все в руках Божьих» ведет бездеятельный образ жизни. Федоров исходит из того, что Бог непосредственно свою волю не проявляет, а действует через что-нибудь. Орудием же его воли должен быть, по Федорову, только человек – существо разумное, а никак не слепая природа. Покоряющий природу, деятельный человек исполняет волю Бога, – соответственно, все откровение, все догматы, по Федорову, должны приобретать практическое, прикладное, проективное значение, а не быть поводом для бесконечных распрей. Если их не исполнять, в особенности «Символ веры», говорящий «чаю воскресение мертвых и жизни будущего века», то они не просто теряют смысл, не просто «не работают», но ведут к обратным результатам. Сколько людей погибло из-за единственного слова, вставленного католиками во все тот же «Символ веры»? Наиболее слепое, бессмысленное, злое, что есть в природе – это смерть (по Федорову невозможно предположить, что смерть является выражением Божьей воли и т. п.). Борьба со смертью и оживление всех павших в этой борьбе, когда победа, наконец, будет одержана – это и есть общее дело человечества. Не свободу, духовность и т. п., Федоров делает критерием прогресса, а то, насколько исполнен завет. Любой «прогресс» достигается за счет усилий отцов, построен на их костях, в буквальном смысле, следовательно, не только последние, т. е. сыны, сыны сынов должны прийти к Богу, а все человечество. Всеобщее воскресение, залог которого Федоров видит в воскресении Иисуса Христа, вот итог всемирной истории, это и есть пришествие падшей твари обратно к Богу. Возвращение к началу – есть детство, а именно «обратиться и быть как дети» требует евангелие. Детское чувство направлено на родителей, оно родственно, так как возведение к общему предку делает всех родственниками, братьями. Поэтому то основное дело– борьба со смертью, не может не быть общим. Казалось бы, философия Н. Федорова сугубо религиозна, вся она основывается на пусть оригинальных, но все же интерпретациях Библии. Природа, этот идол позитивистов всех стран, оказывается слепой силой, стихией, должной быть обузданной.

Однако, все не так просто. Христианин, пассивно уповающий на Бога, ожидающий, что все, в том числе и воскресенье, произойдет само собой, ходящий в Храм, чтобы выполнять действия и читать молитвы, смысл которых он совершенно не понимает (а Федоров, кстати, истолковывает на свой лад все молитвы и таинства) – такой христианин является для Федорова лишь незрелым, не вполне осознавшим свою миссию человеком. Другое дело – ученый. Именно трудами последнего преобразуется, покоряется, ставится на службу человеку слепая стихия природы, именно от ученого и будет исходить рецепт воскресения мертвых. Ведь это будет совершенно материальное воскресенье, а не воскресенье в духе. Воскрешен будет прах конкретной личности, а не только душа, потерявшая все индивидуальны особенности. Воскресение будет произведено средствами наук: физики, химии, биологии и т. п., потому что науки осуществляют власть над природой, а природа в свою очередь властвует над смертью и всем смертным. Покорена природа – покорена смерть. Поэтому-то именно на ученых Федоров возлагает основные надежды. Но, как верующим не хватает активности, так современным ученым не хватает веры, не хватает цели, не хватает понимания собственной деятельности. Наука погрязла в атеизме, в самодовольстве, сделала целью саму себя, саму себя сделала критерием прогресса. Федоров рисует новый образ науки. Она должна быть «на всеобщем наблюдении основанной, на выводах из наблюдений, производимых везде (повсюду), всегда и всеми, и на опыте, производимом в самой природе, на опыте, как регуляции метеорических, вулканических или плутонических, и космических явлений, а не на опытах, лишь в кабинетах и в лабораториях производимых, на фабриках и заводах прилагаемых» (Федоров Н. Ф., соч., М, 1982, стр. 489). Критерием оказывается, как видим, то же дело. Система Коперника, по Федорову, до сих пор остается умозрительной гипотезой, несмотря на то, что на основании ее предсказывают явления, и открывают планеты. Все это – умозрение. Истинной эта система станет только тогда, когда на ее основе начнется управление планетами Солнечной системы. Такого требования не выдвигали даже самые матерые позитивисты. Федоров по-своему решает старый конфликт между религией и наукой. (На другой лад эту проблему решали Е. Блаватская, В. Соловьев и др.). Однако, его решение явно устроило не всех. Если ряд религиозных деятелей приняли учение Федорова, то были и такие, кто отнесся к нему либо с враждебностью, либо с недоверием. Аналогично поступили ученые. Сторонники Федорова, как с той, так и с другой стороны, получили название «космистов». Среди них можно выделить три условных течения. Преимущественно религиозное – Петерсон, Кожевников, Брехничев, Горский и Сетницкий. Книга двух последних «Смертобожничество» развивала идеи Федорова, отвечала на критику в его адрес, определила свою и позиции оппонентов с предельной ясностью. Другой ветвью федоровцев были представители «творческой интеллигенции», такие как В. Брюсов, А. Белый, В. Хлебников, В. Маяковский, Ф. Сологуб, Н. Ипатьев, К. Малевич и многие другие. Третья ветвь – ученые. Это, прежде всего, В. И. Вернадский, основатель учения о ноосфере, геохимик, биохимик; А. Л. Чижевский, исследователь космической энергии и ее влияния на человечество, основатель гелиобиологии; В. Муравьев – физик, поставивший задачу овладения временем; Красин – медик и биолог, предлагавший ставить опыты по воскресенью с мозгом Ленина и многие другие. Среди них – и К. Э. Циолковский – отец космонавтики.

Здесь не место разбирать, что прельщало в учении Федорова религиозных политических деятелей и деятелей культуры. Но вопрос о том, как ученый, то есть человек, казалось бы далекий от всех утопий, имеющий дело с реальностью, как он мог соблазниться такой, казалось бы, заведомо утопической мечтой?

 

Научное мировоззрение космистов

А. И. Горский и Н. А. Сетницкий в своей, развивающей идеи Федорова, книге «Смертобожничество» совершенно иначе провели линию водораздела между «федоровцами» и теми, кто последователями Федорова не является: «Практически дело сводится к признанию, что, с одной стороны, основной задачей человечества является осуществление, утверждение и восстановление совершенной жизни во всем космосе, а с другой стороны, к сознанию ограниченности человечества и невозможности для него самостоятельно и самобытно обладать бытием в себе, то есть к утверждению неизбежности и неотвратимости смерти для человека и человечества. Жизнь и смерть – вот та дилемма, перед которой стоит объединенное человечество» (Путь, № 2, 1992, стр. 256).

Выбираешь жизнь – отрицаешь смерть, выбираешь смерть – отрицаешь жизнь. Предельнее вопроса поставить невозможно. М. Хайдеггер в своей работе «Что такое метафизика?», характеризуя позицию ученого, приходит к тому же: «то, на что направлено наше мироотношение, есть само сущее – и больше ничто» (Хайдеггер, В. и Б., М… 1993, стр. 17) и «о Ничто наука ничего знать не хочет. В конце концов, это и есть научно строгая концепция Ничто… Но с той же очевидностью остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть, она зовет на помощь Ничто» (Хайдеггер, В. и Б., М… 1993, стр. 18). В самом деле, чтобы определить, что есть жизнь (сущее), просто необходимо оттолкнуться от смерти. Недаром Горский, Сетницкий не признают никаких компромиссов, то есть смеси жизни и смерти. Отталкиваясь от Ничто наука получает доступ к сущему, сущему в целом, совершенному, вечному сущему. Именно с так представленным сущим наука работает. Это должен быть космос, то есть упорядоченная связь явлений, картина мира. Раскрывающаяся перед стоящим напротив человеком-субъектом, исследующим, внедряющимся, устанавливающим сущее согласно своим правилам. Таковы основные черты научного мировоззрения. В. И. Вернадский в одноименной статье пишет:

«неустойчивость и изменчивость научного мировоззрения нашего времени мало имеет общего с мировоззрением средних веков… общее и неизменное есть научный метод искания, есть научное отношение к окружающему» (Вернадский, на переломе. Философское мировоззрение. М. 90, стр. 202–203). Это и есть отношение к окружающему как к вечному, бессмертному, как чему-то идеальному и объективному, к тому, чьи законы не могут нарушиться, где все происходит в соответствие с числом и мерой, то есть отношение к окружающему как являющемуся, представленному космосу. Смерть, несовершенство, субъективность – все это находится на другой стороне отношения, а именно – в субъекте, который, однако, тоже иногда обладает способностью мышления, то есть способностью быть объективно-размумным. Так и в природе, и в человеке происходит абстракция от смерти, от несовершенства, в результате которой мы имеем идеальный космос и идеальный разум, весьма подходящие друг другу. Всякий раз, когда человек в своем бытии абстрагируется от смерти, он видит природу, сущее в виде космоса, все целиком, в совершенном, идеальном виде. Но ведь и он сам часть этого космоса, следовательно, совершенство распространяется и на него. Таким образом, «рикошетом» человек получает право на объективное мышление, оно объективно, ибо оно укоренено в объекте, которому человек лишь соответствует, он наблюдает за ним, делая его законы все более и более своими, в самом деле, становясь частью целого все более и более, то есть, в самом деле, становится совершенным и бессмертным. Эта, конечно, только одна из возможностей. Но мы видим: коли уж она положена в начале, то неизбежно реализуется в конце. Наука всегда строго отделяет возможное от невозможного вообще. Строгость, достоверность, с которой наука это делает, положены в самом начале, в самой представляющей, исследующей установке. Как только сущее было идеализировано, всякого рода случайности, помехи, чудеса, бесплодные фантазии и прочие несовершенства – были признаны ненаучными и не будут таковыми признаны никогда – они не отвечают образу совершенства, образу научной картины мира.

Но! Никогда не надо путать эти отвергнутые наукой взгляды с утопиями, которые мы сплошь и рядом видим в современной науке. Родоначальники ее – Ф. Бэкон, наряду с «Новым Органоном», разделяющим с величайшей строгостью все научные положения от ненаучных, написал и «Новую Атлантиду», все предсказания которой казались настолько невероятными, настолько чудесными в ее время, насколько являются неотъемлемой частью нашего быта сейчас (например, телевизор). Если бы во времена Бэкона было больше людей, понимающих специфику, суть науки, они отнеслись бы к его «фантазиям» не столь предубежденно.

В науке, как уже было сказано, начало есть конец, а конец есть начало, иными словами, наука не ставит себе таких целей, которых не может достичь. Любую фантазию Бэкона уже тогда в 16 веке, можно было считать свершившимся фактом, повсеместное внедрение которого, разработка деталей и т. д. – дело времени.

Именно этот пафос сквозит во всех работах К. Э. Циолковского. Как когда-то Бэкон отринул схоластов, Циолковский отвергает оккультистов: «По-моему, антинаучно учение оккультистов о составе человека из многих сущностей: астральной, ментальной и прочее…» (Ц. К. Э. «Животное космоса», Собр. Соч. т.4, М., 1964, стр. 303).

В самом деле, исток науки – один, как и исток предствленной как совершенство природы, в которую сам монизм входит как одно из совершенств. Взгляды же оккультистов, говорящие о космической природе человека, о необходимости в будущем свести страдание к минимуму Циолковским встречается с одобрением. Примитивная наука видит всюду различные предметы, более совершенная находит, что все это – смесь некоторого числа первоэлементов (таблица Менделеева), еще более совершенная – понимает, что исток всему один. Разные мыслители уже говорили об этом, но их мнения забывались. «Я хочу возобновить те же верования, которые уже имели некоторые выдающиеся люди. Только я постараюсь придать им непоколебимость, определенность и строгую научность. Постараюсь восстановить то, что в сонме тысячелетий утеряно человечеством, отыскать оброненный им философский камень. Он уже есть, этот камень. Все сущее не избегает своей блаженной судьбы, не избегает беспредельности и необыкновенно прекрасной, блаженной посмертной жизни. Говорю я или не говорю, убеждаю или нет – никто и ничто не избегнет тех бесконечно высоких даров природы, которые дарит непрерывно всему космос» (Ц. К. Э., «Живая вселенная», ВФ № 6, 1992, стр. 136).

Бессмертие, прогресс, техника – не утопия, а совершенно достоверная реальность, реальность, которая более реальна, чем все современные мнения о том, что, возможно, что нет. Многие ученые могли бы упрекнуть Циолковского, что он забывает здесь собственно о научном методе, об индукции, которая собирает только факты, и не может делать обобщений. В таком упреке сквозит одно недоразумение: индукция, если ее понимать только как метод, то есть субъективную способность, и в самом деле не даст ничего точного утверждать о мире. Мир будет вещью в себе, которая может выкидывать какие угодно сюрпризы. (Солнце каждый день восходит, а вдруг завтра не взойдет?!). Тогда и все научное знание превратиться не в ряд достоверных утверждений, а в набор гипотез, каждый момент могущих быть опровергнутыми этим миром. (Так получается у философа науки К.

Поппера). Циолковский не может принять такое понимание космоса, космос не выкидывает сюрпризы, а сам есть цикличность, повторяемость, закономерность, а индукция – это не наша способность, не наш метод, а нечто соответствующее онтологическому свойству самого космоса. Поэтому-то наука, собирая повторяемые факты или сама устраивая их повторение путем эксперимента, может утверждать, что открывает действительные закономерности, действительную цикличность. То, что повторяется принадлежит космосу, и оно не может не повторяться. Только случай – вещь одноразовая, и поэтому он не интересует науку, он не является фактом. Технический прогресс последних столетий – не случайность, а значит – это закон, и он будет многократно повторяться. А значит из него можно исходить как из факта, не считаться с которым настоящий ученый не может.

 

«Живая вселенная» К. Э. Циолковского

Циолковского тревожит не то, что он оторвался от действительности и мыслит фантазиями, а как раз обратное – разум его слишком скован, слишком привязан к современности, а значит не может заглянуть в будущее так, чтобы описать его более ясно и подробно. Картины, рисуемые им, он сам считает бледным подобием того, что будет на самом деле. Современники могут посчитать, что он переоценивает мощь науки и технического прогресса, Циолковский же биться, что недооценивает ее. Такова вообще судьба гения – заглядывать в будущее и сообщать об увиденном людям, которые считают все пророчества фантазиями, далекими от действительности. Гений может лишь требовать веры, как это делал, например, Христос, но неверующие слепцы распинают его. Сам Циолковский считает свою философию очередной попыткой, более удачной, так как она основана на математическом расчете и т. п. Поскольку весь космос состоит из вещества, способного испытывать страдание и радость (в большей или меньшей степени, минерал, мертвая природа ощущает, например, холод и тепло, так или иначе реагирует), то непроходимой грани между живым и мертвым не существует. Все мертвое – это как бы спящее. Все вещества, следовательно, размножаются (каждое своим способом, химические реакции – это вид размножения неорганических веществ). Размножение осуществляется очень быстро (Циолковский приводит расчеты!), для чего становится нужно все больше и больше энергии. Нехватка ее порождает циклические взрывы, ведущие к перераспределению вещества и энергии. Иногда случается, что такое перераспределение принимает сложно организованный вид – жизнь в собственном смысле слова. Размножение и борьба за существование (а Циолковский здесь всецело на стороне Дарвина) приводит к возникновению человека (а, возможно, есть и более совершенные существа). Человек способен в наибольшей мере ощущать страдания и радость, а значит в своей деятельности должен руководствоваться стремлением избегать страдания. «Страдающего убей» – такова самая краткая формула космического пути к «вечному блаженству» вездесущего неуничтожимого чувствующего атома, безродного и безмятежного «гражданина вселенной» (стр. 131), – к короткой формуле сводит Н. И. Гаврюшин пространные размышления К. Э. Циолковского. Но о деятельности человека еще пойдет речь ниже. Неорганическая же природа распределяется следующим образом. Частицы составляют тела, тела – большие тела, а те планеты. Планеты вращаются вокруг солнца – тоже тела, но большей массы и частиц особого рода. Солнечных систем миллиарды, и они составляют группу звезд и систем, называемую Млечным путем. «Также Млечный путь не один. Их тоже миллионы. Они также разделены расстояниями, которые сотни раз больше их размеров» (К. Э. Ц., «Живая вселенная», ВФ № 6, 1992, стр. 144). Все они объединяются в эфирный остров. Эфирных островов, видимо, тоже не мало, но здесь Циолковский прекращает расчеты, опасаясь ухода в дурную бесконечность, о которой он заявляет: «Их не три и не четыре, а бесконечное множество. В противном случае, зачем беспредельность пространства, если она пуста» (стр. 144). Все это наполнено всевозможными эфирными туманностями, в которых собственно и происходит размножение (синтез) сложной материи. Кроме этого, все вращается, притягивается и отталкивается, периодически разрушаясь и восстанавливаясь вновь. Важно, что материя самоорганизуется, а следовательно, энтропия – лишь одна сторона процесса, на новом витке она преодолевается, то есть все возрождается вновь как Феникс из пепла. Важно, что во время действия энтропийных процессов достигнутые результаты сохраняются, по всей видимости, в какой-то генной памяти, потому что новый виток совершенствования идет как бы уже по накатанному пути. Отсюда понятно, что человек, появившийся на какой-то определенной планете (а возможно, что и на многих), коль он уже появился в принципе, никогда не исчезнет, а если он исчезнет в одном месте, то обязательно появится в другом. Жизнь и разум совершенно необходимо появляются, размножаются, заполняют Землю, солнечную систему, Млечный путь, эфирный остров и т. д. каждой новой стадии будет соответствовать новый способ передвижения, общения и т. д. Количество людей, которых может прокормить Земля, а также Солнечная система, Циолковским точно рассчитано. Рассчитаны и космические скорости для выхода из Земной атмосферы и солнечной системы. О том, как произойдет путешествие к другим звездам, Циолковский оставляет заботиться потомкам. Заселив Млечный путь и Вселенную, человечество может встать перед вопросом «А что делать дальше?». Мудрым решением будет – помочь тем цивилизациям на других планетах, кто еще не дошел до совершенства (Возможно, Земля не первая проходит этот путь, а Великие существа помогают ей преодолеть самые тяжелые испытания). Но еще более мудро поступить иначе – не вмешиваться и дать развиваться другим самостоятельно, ведь все может быть – в очередной раз из уже умершей цивилизации выйдет гораздо более совершенная, даже совершеннее той, что заселила Вселенную. Ведь природа и ее способность к сложным образованиям – мудрее, чем человечество, пусть даже вышедшее к звездам. Совершенствование уже имеющегося – хорошо, но оно не заменяет эксперимента, который может дать нечто абсолютно новое, усовершенствовав которое мы добьемся еще большего совершенства. Возможно, что на Земле проходит такой эксперимент, а жители Млечного пути с интересом ждут результатов. Если эксперимент не удастся, то нам суждено погибнуть. Количество систем, которым суждено быть самостоятельными, все же должно быть ограничено, в таком случае страдания были бы достаточно велики, при небольшом же их числе, их доля в Млечном пути, который «битком набит жизнью» (стр. 157) достаточно мала для того, чтобы не мешать всеобщему блаженству.

Но все это, так сказать, внешнее описание пути от мельчайшей частицы до блаженного вселенского разума, пути, в середине которого мы находимся. Обратимся теперь к внутренним проблемам человечества. Иначе говоря, что предлагает Циолковский, чтобы этот путь был пройден быстрее и без излишних страданий?

 

Социально-политические взгляды К. Э. Циолковского

Социально-политические, экономические, педагогические и прочие взгляды К. Э. Циолковского определяются, исходя из конечной цели космоса, то есть совершенного блаженства. На противоположном полюсе этой цели находятся страдания и смерть. Императив Циолковского поэтому можно сформулировать коротко: совершенному – блаженство, страдающему – смерть! Поскольку, как мы видим, в пределе космос един, то и блаженство состоит во всеобщем единении, тогда как страдание, по всей видимости, – это отпадение от космоса, невписываемость в него. Смерть, как понятно из рассуждений, смерть человека, звезды происходит от некой нехватки энергии для размножившегося вещества. Часть этого вещества должна быть перераспределена, что и происходит: звезда взрывается, человек становится прахом, не требующим энергетических затрат. Выход в том, чтобы приостановить размножение, право на вечную жизнь имеют лишь совершеннейшие. «Так у Платона мне нравится его преклонение перед гениальностью некоторых людей и его стремление поставить во главе управления величайших философов…Также прекрасно его стремление усовершенствовать человечество путем искусственного отбора, но способы, им предлагаемые для этого, чересчур грубы, жестоки и не могут быть добровольно приняты человечеством. Жестокое уничтожение невинных калек и принуждение к браку без взаимности не может быть нами одобрено. У меня с той же целью – усовершенствования рода – браки только немного ограничиваются, и тем менее, чем ниже общественное положение людей. Так что для большинства этого ограничения почти нет. О несовершенных людях весьма заботятся, они даже заключают браки, но не дают потомства» (К. Э. Циолковский, «Утописты», ВФ, стр. 133). Энергетический кризис, а значит, смерть еще не грозят человечеству, а значит, есть условия для размножения и экспериментирования. Гены могут свободно перемешиваться – вдруг их сочетание даст выдающегося гения, искусственный же отбор задаст только один стандарт. Такая необходимость наступит, когда население Земли возрастет «слова Ницше начнут сбываться. Подбор начнется, так как избытку населения некуда будет деваться. В конце концов, станется на Земле потомство только небольшой группы наиболее совершенных существ (может быть, одной пары), которые и дадут начало всему многочисленному населению Земли. Когда же оно достаточно усовершенствуется, то начнется расселение его в Солнечной системе.» (К. Э. Ц., стр. 134). И по всей видимости, людям опять можно будет размножаться достаточно свободно, экспериментировать в поисках новой, еще более гениальной комбинации генов. Циолковский, таким образом, диалектически сочетает абсолютизм и демократию в интересах всех. Это сочетание и есть, собственно, коммунизм. На склоне лет Циолковский ставил себе в заслугу, что еще «при царе издал чисто коммунистическую статью» («Горе и гений») (К. Э. Ц., «Атлас дирижабля из волнистой стали», Калуга, 1931 год, стр.22). В коммунистическом обществе Циолковского каждый работает по склонности и силе, принуждение совершенно излишне. (В самом деле, если не будешь выполнять работу или думать, деградируешь и не сможешь пройти путь к вечному блаженству. Не хочешь его – можешь не трудиться). Так что, принцип «от каждого по способности – каждому по потребностям выполняется абсолютно». На все виды труда установлена норма рабочего времени – она тем ниже, чем тяжелее труд. Каждый может выбрать, что ему важнее – сэкономить силу или сэкономить время Оставшееся время тратиться на самоусовершенствование. Эта система работает тем более, чем более сознательными являются люди, чем более одинаково они представляют себе общую конечную цель. Но поскольку каждый смертен своею смертью, то и образ вселенной у всех разный – отсюда у каждого различное представление о должном, о совершенном, и все стремятся навязать это представление друг другу. Пока осуществляется конкуренция этих представлений, но чем сильнее будет борьба за существование, чем сильнее будет перенаселенность, тем более явной будет потребность уничтожить лишние «идеи» вместе с их носителями, произойдет тоталиризация – выход на новые пространства – и вновь зацветет разнообразие. Но до этого объединившееся человечество будет «управляться высшим избранным разумом», «население достигнет полного довольства», «образуются трудовые армии, которые уничтожают с корнем всю дикую природу богатейших экваториальных стран и сделают ее здоровой, с желаемой температурой, с культурными растениями, полями и садами. Они прокормят население в 100 раз больше теперешнего» (стр. 149). Пустыни будут осушены, океаны засыпаны, животные уничтожены, чтобы не мучались, атмосфера разряженной для ловли лучей Солнца и т. д. – все эти преобразования – для расширения энергетического потенциала Земли, но и эти ресурсы не беспредельны. Выход в космос неизбежен. Там уже не будет этих проблем. Тем более, что тогда уже бессмертие хотя бы наиболее совершенных особей станет реальностью. Земля вместе с Солнцем могут погибнуть, следуя своим циклам, людей, а тем более животных и растений, там уже не будет.

«Современный, поражающий нас прогресс техники, собственно, дело нескольких сотен лет. Но впереди еще тысячи, миллионы, биллионы лет! Как же возможно быть неуверенным в изложенную тут в сущности скромную и узкую картину будущего» (стр. 153).

 

Судьба учения Циолковского

(вместо заключения)

К прогнозам и расчетам Циолковского отнеслись очень серьезно. Сталин думал о том, каким будет следующий шаг в борьбе мировых геополитиков за жизненное пространство. И пока другие делили землю, море и воздух, Сталин взял курс на покорение космоса. Из космоса легче угрожать, из космоса легче защищаться. После рывка индустриализации и разорений войны, СССР предстояло сделать еще один шаг – прыжок «в дамки», благодаря которому страна могла бы выйти на первое место в мире по всем позициям. И этот шаг было решено сделать. Уже после Сталина, СССР первым вышел в космос, построил орбитальные станции, провел в космосе столько экспериментов, что обогнал все другие страны, в том числе и США, на 20–30 лет. Этот рывок и его плоды могли бы стать элементами «уникального торгового предложения» России на мировом рынке. Но реформаторы посчитали, что «космос нам не по карману» (видимо, после войны, когда нужно было восстанавливать разрушенное хозяйство, денег в кармане было больше), и сегодня мы являемся свидетелями забвения великой русской традиции. Действительно, на земле нет ни одной научной или технической отрасли, где русские были бы родоначальниками. Да, были гениальные продолжатели… но вот родоначальниками не были нигде. Кроме космонавтики!!! Не самовары и не матрешки (которые, кстати, заимствованы у других) составляют суть «русскости», наш «фольклор», а именно космонавтика. И ее отцы-основатели. Федоров, Циолковский, Королев, Гагарин являются одновременно и мировыми отцами-основателями, а не только национальными.

Естественно, что все эти фигуры, в том числе и Циолковский, сразу становятся частью пропагандистского мифа. С другой стороны, из соображений геополитической секретности, на события их подлинной жизни накладывается печать молчания. Сегодня это молчание превратилось в забвение. Американцам, которым скоро будет принадлежать наш по праву космос, не выгодно вспоминать о русских отцах-основателях. Уже половина американских школьников уверена, что первым космонавтом на планете был Армстронг, а другая половина, затрудняясь назвать фамилию, уверенно заявляет, что это был «американец». Да, наверное первым полететь в космос теоретически мог бы и «американский герой», но представить себе практичного близорукого американца начала XX. века, сочиняющего и городящего тексты, подобные тем, что написал Циолковский, просто невозможно. Человека, который рассчитывает на сколько лет хватит рыбы в океане, и на какой скорости можно выйти на орбиту, да еще занимается этим всю жизнь, просто отправили бы в психбольницу. Голосов Великих Чудаков Америка не слышит, а в России они всегда уважались. Россия вообще страна чудаков. Великий русский писатель Василий Шукшин взял это положение за основу своего творчества. Одним из героев его рассказов вполне мог бы стать Константин Эдуардович Циолковский. И его образ получился бы правдивее и живее, нежели это может сделать научно-популярный очерк.