Только ленивый не говорит о модернизации России. Модернизация видится не просто лекарством от кризиса, но даже единственной возможностью выживания России. По крайней мере, так заявил президент в своем ежегодном послании Федеральному Собранию. На самом деле мало кто представляет себе, что такое модернизация и как понятие, и как практика. Давайте попытаемся ответить на этот вопрос. Кстати, предложения, которые высказываются в книге, есть именно предложения по модернизации, а не личные мечты автора. Я писал по принципу: «вы просите песен — их есть у меня!», то есть если вы хотите модернизацию, я расскажу вам, что на самом деле означает это требование. Это оставляет нерешенным вопрос: как именно сам автор относится к модернизации.

 

Кризис как шанс

Текущий мировой экономический кризис, как и любой кризис, есть переход из некого «состояния А» в «состояние Б». «Состояние Б» еще не ясно мировому сообществу, поэтому переход может длиться сколь угодно долго, ведь это путь блужданий, путь проб и ошибок, рискованных экспериментов. Кризис будет долгим, с подъемами и спадами. Он будет продолжаться, пока некое «новое» не появится на горизонте и не подчинит своей власти все сферы жизни на Земле.

Мировой кризис, поразивший нас, не является кризисом финансовым и вообще экономическим. Это кризис потери видения будущего. Мир в застое, и самое обидное, что данный кризис не просто борьба старого и нового, а то, что это «новое» не видно даже на горизонте. Подобно тому, как первобытные общества сменили первые государства и империи, подобно тому, как феодальные общества сменил современный капитализм (в том числе в форме госкапитализма), современное общество будет заменено каким-то другим, новым обществом.

Осуществление на своей территории неким государством комплекса мер, которые дают искомое «состояние Б», сразу делает это государство «государством будущего», моделью для подражания. Поэтому комплекс посткризисных идей является одновременно и комплексом антикризисных идей, хотя последний имеет, безусловно, свою специфику (тушат пожар одним способом, а сгоревший дом восстанавливают другим). Комплекс посткризисных мер, будучи осуществлен на территории данной страны, создает эффект притяжения мирового капитала, эффект гуманитарного и социального лидерства государства.

Именно в этом смысле кризис может быть шансом для России. Не важно, что данная страна имеет сейчас проблемы или потенции, важно, идет она более прямым путем к посткризисному миру, либо тормозит, блуждает, пытается сохранить статус-кво, движется в противоположном направлении.

Слишком большая привязанность к настоящему скорее даже минус с точки зрения прорыва в будущее. И если нынешний мир — это скорее мир Америки, то логика подсказывает: Америка больше всех будет сопротивляться этому будущему и всеми силами будет сохранять настоящее. Первыми осуществив комплекс посткризисных идей, мы должны создать условия мирового лидерства России, повышения ее гуманитарной, социальной и экономической конкурентоспособности, инвестиционной привлекательности.

Огромное количество экспертов говорит о необходимости модернизации России. Предполагается, что «мир будущего», «состояние Б», — это мир модерна. Допустим, так. Попытаемся сделать выводы из этого допущения и сгенерировать «мир будущего», исходя из принципов модерна. Но прежде чем попытаться обрисовать хотя бы вчерне этот мир будущего, пост-кризисный мир, мы должны понять: а чем собственно является мир настоящего? Каковы его истоки и как получилось так, что мир пришел к тем проблемам, к которым пришел? Как возможно лидерство в нынешнем мире и как оно будет возможно в будущем?

 

Возникновение модерна

Современность совершенно справедливо начинают отсчитывать с Нового времени. Но почему это время вдруг стало «новым» и что «нового» в этом Новом времени?

Дело в том, что в западной философии, начиная с Нового времени (прежде всего с Декарта), происходит радикальное изменение в понимании «бытия», то есть в онтологии. Теперь бытие понимается как «представление», а не как «созданность», «тварность», как в Средние века. «Представление» есть не представленность неких объектов или образов, а прежде всего представление, принадлежащее тому, перед кем представление разворачивается, представление того, кто эти образы и объекты имеет.

Человек обращает внимание впервые за историю не на содержание познания, а на то, кто это содержание имеет. Представление наличествует у некоего субъекта (в переводе с латинского — подлежащего), то есть некоего господина сущего-в-целом. Все ставится перед ним, все разворачивается перед ним. «Я могу сомневаться во всем на свете, — говорит Декарт, — я не могу сомневаться только в том, что есть я сам, сомневающийся».

«Мыслю, следовательно, существую». Это радикальная революция. Ведь ранее полагали, что Абсолютная Истина находится где-то вне человека, человек может лишь стремиться к ней через познание или духовные, телесные и прочие практики. Теперь же ясно, что Абсолютное и Истина (понимаемые как «несомненное») совсем рядом, внутри человека.

Философская традиция Нового времени дает различные варианты субъекта (индивид у просветителей, «разум» у Канта, «Абсолютное Я» у Фихте, «Абсолютная Идея» у Гегеля, общество и передовой класс у Маркса, Сверхчеловек у Ницше и проч.). Не будем углубляться в философские различия. Важно то, что это приводит к радикальному изменению всей западной культуры. Отныне ничего не должно решаться без субъекта.

В религии раньше человек был ориентирован на Церковь и должен был спрашивать благословения и совета по каждому поводу. Оценка его поступков осуществлялась вынесенной во вне совестью в лице священника. Новое время означает снижение роли Церкви и личный выбор веры или неверия в Бога, а также выбор конфессии.

В искусстве это означает творение не по заданным образцам, а «гениальную интуицию» субъекта и его «самовыражение». Только теперь становятся возможными направления из серии «я так вижу мир, давайте спорить». В крайнем случае, искусство направлено на то, чтобы вызвать удовольствие других субъектов или провоцировать их сильные «переживания».

В политике теперь невозможно, как ранее, терпеть то, что какой-то «наместник Бога» — монарх, все за тебя решает. Невозможно терпеть привилегии дворян. Ничто без субъекта! Это означает конец вассальной зависимости и выборность всех органов власти (демократия). Тут исток всех революций Нового времени.

В экономике ранее человек был связан общиной, феодальной зависимостью, цеховой и корпоративной этикой и правилами. Эпоха субъекта означает конец феодальной зависимости и конкурирующие, а также договорные отношения на рынке между свободными экономическими агентами. Без революции в философии и этого субъекта не было бы и современного рынка.

В философии это означает, что область метафизики (того, что находится над природой) перемещается из области божественного в область общественного, в область истории, политики. Собственно метафизика — это и есть общество. Оно сверх природы. Это все открывает область «политической онтологии». Философия, онтология теперь неизбежно становятся историчными и политичными.

Человек-субъект утверждает свою самость повсюду: он сам теперь выбирает себе не только Родину и проч., но время смерти, и даже выбирает себе пол (например, в современных концепциях эвтаназии и транссексуальности).

Но является ли каждый встречный уже сразу и субъектом? Можно ли считать субъектами представителей нецивилизованных народов и традиционных обществ, коль скоро они тоже обладают мышлением? Почему в прежние времена люди, будучи так же мыслящими, не были субъектами и не строили свою жизнь так, как предписывают законы Нового времени, то есть на основах рынка, демократии и проч.?

Философы отвечают, что субъектами все являлись потенциально, потому что не знали, что они субъекты и не волили свою субъективность как свою сущность, сознательно и радикально. Поэтому и в прежние времена были элементы рынка, демократии, культурного и технического новаторства, только случайным, а не закономерным образом. А теперь все поставлено на твердую основу: человек знает себя и сознательно хочет быть тем, что он есть. Различить же потенциального и реального субъекта очень просто. Картезианец Б. Спиноза так определяет субъекта: он есть «causa sui», «причина самого себя». Он не может быть ничем определен. Спиноза говорил об идеальном и совершенном субъекте, Боге, но в этом определении уже звучит позднее американское «self-made man», нам более понятное.

Позвольте, но ведь каждый человек определен, то есть ограничен множеством разных феноменов: своей физиологией, местом своего рождения, временем, исторической ситуацией, родителями, религией, традицией, культурой, половой принадлежностью, классовой принадлежностью, воспитанием, национальностью… Все это определилось ДО него и БЕЗ него, поэтому он не может быть «причиной» этих определений…. Как же быть?

Всему этому объявляется решительный бой. Все это должно быть пересмотрено, переудостоверено субъектом. Если субъект считает что-то неразумным, он имеет право выбросить это на помойку истории. И даже если субъект что-то находит полезным для себя, то принятое им должно быть принято свободно, собственным выбором.

Доходит до парадоксов. Например, нельзя носить хиджаб просто потому, что так делали матери и прабабки, но можно, если это собственный выбор. Поэтому подозрительно, когда хиджабы носят арабы (и прогрессивные европейцы выступают против этого), и похвально, когда эти же хиджабы носят европейцы, принявшие ислам, или же просто европейские мусульмане (и вот тут-то прогрессивный политкорректный европеец не борется с хиджабом, а борется с тем, кто неполиткорректно заставляет мусульманина его снять).

Свою актуальную субъектность человек должен доказать. Но лучше всего показать и доказать он ее может только одним способом, который сразу же делится на два жеста: во-первых, показать свою независимость от старого, через ревизию традиции, во-вторых, показать свою способность творить новое!

Новое! Новое становится настоящей религией. Именно поэтому время становится Новым временем, модерном. Господство «новостей», нужных только для того, чтобы сообщать о действиях субъектов (тех, кто делает «новое» и «новости», ньюсмейкеры), и господство СМИ, которые новости добывают, передают и разносят, — есть атрибут Нового времени и продукт революции, совершенной Декартом.

С Нового времени начинается различие традиционных и инновационных обществ. В отличие от традиционного общества, где всякого новатора ждало или порицание или, например, смерть (представьте: какой-то дурень решил сеять пшеницу не как деды сеяли, а по-новому… можно ли подвергать риску всю общину?), в обществе модерна инновациям не сопротивляются, их приветствуют, о них много говорят. Традиционное общество держалось на том, чтобы противостоять инновациям или адаптировать их. Если традиционное общество сталкивалось с тем, что оно не могло переварить, оно гибло, распадалось. Общества, которые научились принимать инновации и даже делать их своей стихией, — есть общества модерна и они являются лидерами мирового порядка, истории, прогресса.

Благодаря инновациям удалось решить многие проблемы традиционных обществ: мы победили множество болезней, эпидемии теперь не выкашивают до трети населения стран, инновации сократили детскую смертность, население Земли теперь растет огромными темпами. Инновации увеличили производительность труда, и это позволяет хоть как-то прокормить такое население, что прежде было бы немыслимо. Инновации обеспечили доступ большому количеству людей к образованию, к сокровищницам культуры, науки и техники. Инновации освободили массы людей и обеспечили им политическое участие, реализацию их прав и свобод. Инновации сделали мир удобным, комфортным за счет различных, невиданных ранее вещей.

Да, есть еще голод, экологические проблемы, не все люди умеют читать, не все обеспечены медицинской помощью и удобными вещами… Но это, говорят поклонники модерна, не от инноваций, а от их недостатка. Обновление техники решит экологические проблемы, инновации в сфере биоинженерии и экономики помогут накормить людей, инновации в СМИ и коммуникациях обеспечат образование, а в медицине обеспечат продление жизни…

 

Тревожные симптомы

Однако мы видим тенденцию сокращения инноваций. 30 лет назад философ О. Тоффлер написал книгу «Футурошок», где прогнозировал новую болезнь, с которой столкнутся люди в результате стремительного наступления будущего, постоянного стресса и смены образа жизни. Философ ошибся. Сознание людей может заблуждаться насчет прогресса, но отсутствие серьезных мутаций человека говорит о том, что «организм не обманешь». Да, есть много чудаков, принимающих «новый улучшенный шампунь» за прогресс, новую версию Windows за инновации, а «оранжевую» революцию за всемирно-историческое событие, но в реальности мы должны констатировать: все эти улучшения и «новости» — лишь имитация новаторства.

И ровно так же обстоит дело во всех сферах жизни. Техника и производство стагнируют. Огромное количество патентов скуплено на корню транснациональными корпорациями и не запускается в производство, потому что еще не отбились инвестиции, вложенные в старые технические проекты. Капитализм тормозит прогресс, как это делал социализм. Крупная экономика давно уже плановая, просто индикативные ориентиры устанавливают другие институты, а не Госплан.

В начале XX века, когда люди пересели с извозчиков на автомобиль, они думали, что через 50 лет будут летать по воздуху, еще через 50 лет фантасты писали о мгновенной транспортировке (разобрали тело на молекулы, а через 10 тысяч километров собрали), но мы уже 100 лет ездим на автомобилях, хотя давно изобретены закрывающие этот вид транспорта альтернативы. Да и если быть честным, не так уж много по-настоящему фундаментальных открытий сделано. Число ученых в мире сокращается, открытия мельчают.

Пресловутый интернет, кстати, по данным различных исследований, не так уж принципиально поменял и экономику, и жизнь в целом. Его новаторский вклад переоценен. 50 лет назад Гагарин полетел в космос, а мы думали, что уже в XXI веке будем летать на звездолетах и колонизировать Марс. Но американцы даже на Луну за 40 лет еще раз не слетали (что, кстати, ставит под вопрос достоверность первой экспедиции).

Где новые источники энергии? 1де безотходное производство? Где лазерные бластеры и «пыльные тропинки далеких планет»? Где роботы, которые полностью заменили человека на производстве и дали ему свободное время для творчества? Про «антигравитаторы», «таблетку бессмертия» и «машины времени» даже не будем напоминать… А ведь наука не могла поставить себе цели, которых не состоянии достигнуть…

В политике мы уже 250 лет носимся с «демократией» и не только не можем придумать новый дискурс, но даже не сознаем такую задачу, повторяя на всех уровнях заклинания о свободах, правах, о борьбе с авторитаризмом… Настоящей идеологией всех государств является старая добрая геополитика с ее принципами «разделяй и властвуй», «у нас нет вечных друзей и врагов, а есть вечные интересы» и проч. Все разговоры об общих интересах — прикрытие, способ запутать геополитических соперников, «надуть» их посильнее. Разговоры о демократии, в частности, выполняют эту функцию.

В мировой экономике продолжается борьба свободного рынка и изоляционизма (протекционизма) уже 200 лет. Та же эксплуатация одних стран другими. Колониализм, конечно, сменился неоколониализмом, но и самому неоколониализму уже 50 лет. Кроме того, экономический дискурс не обновлялся 100 лет.

Со времен Локка и Монтескье никто не выдумывает ничего в системе управления государством. Все то же пресловутое «разделение властей», «сдержки и противовесы». Везде одни и те же парламенты и президенты, хотя столько слов сказано о плюрализме!

Армия — сфера, для которой инновации равносильны выживанию, принципиально не менялась уже более 50 лет. Все эти истребители четвертого и пятого поколений напоминают как раз «новый улучшенный шампунь». Реально никаких прорывов со времен атомной бомбы нет. Собственно ее наличие и отсутствие до сих пор определяет расклад сил в мире.

Пенитенциарная система не менялась принципиально лет 200, с тех пор как отменили телесные наказания и ввели штрафы и заключение. Медицина вызывает сильные подозрения в шарлатанстве: ей несколько тысяч лет, а она не научилась даже лечить насморк. Как известно, и леченый, и не леченый насморк проходит ровно за неделю. Разница в продолжительности жизни в 10–15 лет в сравнении с двумя веками ранее, не впечатляет. Да, уменьшилась детская смертность и смертность от эпидемий старых, но появляются вирусы и болезни новые, и к ним медики не готовы.

Современное искусство, ранее бывшее источником социальных и гуманитарных инноваций, давно и напрочь потеряло этот статус. Люди искусства либо маргиналы, либо удачливые медиа-карьеристы, но никак не новаторы.

В сфере религии, даже признавая некое возрождение в исламе и православии, трудно отделаться от ощущения, что святые, пророки, творцы новых религий, а не мелких сект, стали подзабывать наш мир и не появлялись уже слишком давно.

Обилие философов-постмодернистов говорит о том, что мы переживаем эпоху количества, а не нового качества. Философов было много в эпоху Просвещения. Много, но ни одного настоящего. Как грибы после дождя, они плодились в эпоху Возрождения. И мы сейчас с трудом вспоминаем их имена. Количество, не переходящее в качество, наблюдалось и в эпоху эллинизма. Нет, не Тоффлер со своим «Футурошоком», а Фукуяма с «Концом истории» оказывается прав, хотя последнего засмеяли настолько, что он в ужасе сам отказался от своей концепции. И напрасно.

Вместо инноваций нам предлагают разговор о них и занимаются симуляцией инновационной деятельности. Можно привести много симуляций из области политики, экономики, техники. Сфера, от которой зависит будущее человечества, сфера, где это будущее производится — сфера образования — полностью подверглась симуляции.

Сегодня нередки случаи фальсификации учебных работ. Абитуриент-филолог на выбрал на вступительном сочинении свободную тему. Он сам придумал название, сюжет и главных героев произведения «современного советского писателя», критически разобрал конфликт этого произведения и его «мораль». И получил пятерку. Другой студент-социолог написал диплом, в котором постоянно цитировал несуществующие, но якобы переведенные им работы современных западных социологов. Он закончил с «красным дипломом». Большое количество студентов не-отличников не были столь изобретательны, они просто заказывали старшекурсникам и аспирантам написание рефератов, курсовых, дипломов, а затем и диссертаций.

Интернет придает всему этому процессу еще более гротескные формы. В сети можно скачать все. Целые порталы рефератов, курсовых и дипломов. На уличных развалах — коллекции дисков со школьными сочинениями, ответами на вопросы по всем видам экзаменов. В подземных переходах — дипломы любого вуза страны.

Сегодня существуют целые программы, типа «антиплагиат», позволяющие найти источник сданных преподавателю рефератов и курсовых. Однако против хэнд-мэйд или, точнее, брейн-мэйд работ, эти программы бессильны. И они не способны выявить сфальсифицированные ссылки и источники, так как хороший фальсификатор может позаботиться насчет того, чтобы сначала запустить в интернет псевдоссылки и псевдоупоминания придуманных им ранее работ и авторов.

Преподавательское сословие тоже не отстает от моды. И дело не только в вульгарном взяточничестве на экзаменах. Сама пресловутая научная жизнь сводится к повторению десятилетиями читаемых лекций, к постоянным публикациям тезисов виртуальных конференций (на которых никто не выступает и уж точно не ведет научных дискуссий), к формальным защитам, где все предварительно оговорено с оппонентами и рецензентами, а главная фаза — банкет.

Профессора путешествуют по межрегиональным форумам и круглым столам, тусуются в надежде получить новые связи и информацию о грантах. Выполнение этих грантов тоже симулируется, но это, как ни странно, мало заботит грантодателей, которые просто осваивают фонды и часто получают откаты.

Чрезвычайно распространено виртуальное соавторство, взаимное договорное цитирование и даже (высший пилотаж) раскрутка псевдопроблем, под решение которых выбиваются ресурсы из правительства и иных внебюджетных источников и организуются псевдонаучные коллективы.

Получение премий, научных званий и степеней оказывается тем символическим капиталом, который превращает ученого в медийный персонаж, псевдоэксперта (пользуясь своим влиянием, он способен пролоббировать любые бюджеты по любой проблеме для дружественного научного коллектива).

С развитием и становлением бизнеса в эту сферу приходит и коммерческий интерес. Ученые подписывают псевдоэкспертные заключения о полезности или вреде тех или иных материалов, продуктов питания, промышленных проектов. Организуются псевдоассоциации и институты (вроде «Всероссийской ассоциации стоматологов»), которые активно участвуют в прямой рекламе и влияют на продажи. Социологи пишут липовые отчеты для политиков и публикуют заказные рейтинги и формирующие опросы (опросы, где важна информация, содержащаяся в вопросе, а не сам ответ).

Многим «открытиям» придается сенсационная форма, чтобы книги имели коммерческий успех (как вам название: «Вирус СПИДа — выдумка биологов»?), а сделанная на основе «открытия» продукция хорошо продавалась (возьмите распространенные сейчас диеты на основе группы крови).

Согласно одному из исследований, большая часть публикаций в одном из ведущих западных научных журналов была написана учеными, которые непосредственно получали деньги от фондов и организаций, заинтересованных в определенных результатах исследований. Таким образом, все это не только наша, но и западная тенденция.

Повсеместное распространение тестовой системы облегчает работу преподавателям и симуляцию студентам. Когда критерии оценки заранее известны — не надо много труда, чтобы подогнать все что угодно под критерии и требования. Единственный действенный способ борьбы с симуляцией выглядит аморально и нелегитимно — это крайний субъективизм преподавателя. Если профессор перед экзаменами заявит, что никаких билетов и заранее данных вопросов не будет, что он спросит все, что ему захочется, и оценит так, как ему вздумается, невозможно будет даже написать шпаргалки, придется учить действительно ВСЕ.

Подгонка под заданную матрицу и критерии является главным навыком современного образования, а господство матрицы и критериев тем самым только укрепляется. Это же касается и такой специфической матрицы как псевдосенсационное разрушение «основ», которое идет повсеместно и не ведет ни к каким разрушениям, так как само количество таких «опровержений» и «разрушений» и их фантастический вид только обесценивает и дискредитирует все «разрушительные и революционные» результаты, заставляя публику искать спасение в уютной традиции (например, «творчество» лжеисториков Носовского и Фоменко только укрепляет традиционную историографию и дискредитирует все возможные действительно иные новаторские попытки посмотреть на исторический процесс, источники, факты).

Несмотря на огромное количество узких экспертов в самых различных областях, ни все вместе, ни в отдельности они не производят инновации ни вообще, ни в своей сфере ответственности. Они выступают «говорящими головами», их ареопаг есть высшая власть в сфере знания, но система не по силам (вопреки афоризму «знание — сила») ни одному из них, ни всем вместе.

Собственно мировой кризис — это кризис отсутствия инноваций, в том числе в социальногуманитарной сфере.

 

Принцип Феникса

Получается, что Новое время, эпоха модерна, подошли к концу? Недаром же давно говорят о постмодернизме. Но как оно могло подойти к концу? И исчерпан ли потенциал модерна? Давайте еще раз приглядимся подробней к феномену субъектности и истоку инноваций в Новое время.

На изломе истории, в период перехода от традиционализма к Новому времени, стали враждовать два принципиальных мировоззрения. Средневековье подчинялось закону рода и происхождения. Человек, родившийся, например, графом или князем, получал свое место в обществе благодаря прошлому, традиции, своему благородству. Он приходил «на все готовое». А человек новый, человек капиталистический, чтобы добиться чего-то, должен был пройти определенный путь, стать селфмэйдменом. Он должен был заплатить годами упорного труда за свой статус.?

Только то, что завоевано трудом, ценится высоко, только то, что взято усилием и собственной жизнью, — настоящее. Настоящая свобода, например, не у аристократа, родившегося свободным, а у раба, который освободился.

Кроме того, Новое время породило логику маргинализма. В чем она состоит? Человек родившийся, грубо говоря, в столице, в центре некой культуры, подобен старому аристократу — он естественным образом получает все готовое. Человек, родившийся на окраине, находится в эксцентричном положении. Он чувствует, что принадлежит к некой культуре, но в то же время ее центр находится где-то во вне, и ему надо до него дойти, его «покорить», «завоевать столицу». Этот феномен известен нам не только по личности корсиканца Наполеона, который и императорскую корону вырвал из лап папы и короновал сам себя. Мы и сейчас свидетели того, что вся новая московская элита — как правило не «коренные москвичи», и они видят в москвичах сонных мух. Как сказал кто-то из великих, подмечая эту ситуацию: «Гении рождаются в провинциях, а умирают в столицах». Именно потому, что гений сам прошел путь до центра, заплатил за него жизнью, а не получил на блюдечке с голубой каемочкой.

Маргинальное происхождение обладает и еще одним преимуществом. Тот, кто находится на краю культуры или даже одной ногой стоит в одной культуре, а другой ногой в другой, имеет возможность посмотреть на свою культуру со стороны, имеет точку опоры во вне, позволяющую переворачивать свою культуру, модернизировать ее.

Мы подошли к очень важному моменту. Принципиально важно для субъектности начинать свой путь с досубъектного и внесубъектного, эксцентричного состояния. И принципиально важна граница, отделяющая потенциального субъекта (человека прошлого, варвара и проч.) от субъекта реального, человека, который свою субъектность доказал привнесением чего-то нового, трудом, творчеством, господством.

Гегель парадоксально заявлял в «Феноменологии духа», что стадия рабства — необходимый этап в становлении свободы. Свобода всегда есть не данность, а процесс освобождения. Свобода подобна велосипеду: она падает, когда стоит, а не едет. С Гегелем солидарен Ницше: воля-к-власти либо растет, либо ее нет. Свободу нельзя иметь, ее можно только практиковать, скажет еще позже Фуко. А сколько других философов высказывалось в подобном духе: Фихте, Маркс, Сартр, неомарксисты… Мысль для эпохи модерна настолько принципиальна, что ее надо подчеркнуть еще и еще раз: субъектность, свобода, модерновость есть переход, рост, а не состояние, не институция, не набор признаков, которые можно приобрести и иметь их. Если бы речь шла о наборе признаков свободы, то субъектность была бы недостижимым идеалом, так как некую абсолютную свободу и независимость представить себе в истории и в опыте очень трудно: всегда ведь найдется что-то, что меня определяет, а значит, свободы нет в реальности…

Но эта субъектность не идеал, витающий и недостижимый! Она актуально и абсолютно присутствует в момент преодоления какой-то определенности. Я всякий раз чувствую свою свободу, свою причастность абсолютной свободе и всю ее силу в себе именно в момент, когда я от чего-то освобождаюсь. Определенность и позитивность нужна как трамплин, как почва, grund, от которой можно оттолкнуться и сила сопротивления которой важна для прыжка. Свобода невозможна без несвободы: внутри абсолютной свободы она сразу бы перестала существовать, так как в вакууме нельзя отталкиваться, а свобода это и есть миг, мгновение, момент толчка.

Трансцендирование (перешагивание) определяющего общества удается тому, кто находился на его краю. С этим связан каждый раз поиск нового класса-гегемона, который находится на «задворках», не вписан в систему. Это пролетариат у Маркса и Лукача, это «Россия как слабое звено» у Ленина, это творческая интеллигенция у Адорно, это сексуальные молодые пассионарии у Маркузе и Батая, расширившие свое сознание наркотиками маргиналы у идеологов хиппи, это сумасшедшие у Фуко и Лэнга, это белые воротнички, айтишники и креативный класс у нынешних пророков модернизации.

Но в этой связи важна и еще одна мысль Гегеля на ту же тему: подобно тому, как раб становится господином через субъективацию и эмансипацию, господин деградирует до уровня раба, теряет свою субъектность, коль скоро он ее постоянно не подтверждает. Недаром мы упоминали аристократов и столичных жителей как сонных мух. Тот, кто всего добился и почивает на лаврах, кто получил все готовое на блюдечке, и есть дегенерат. И даже тот, кто знает о необходимости постоянной эмансипации (перманентной революции, говоря словами Троцкого), сталкивается со специфической проблемой, проблемой вакуума, отсутствия любых твердых основ, определенностей, коль скоро предшествующая эмансипация сделала их нетвердыми.

Их эмансипация становится вымороченной и вымученной. Их попытки роста сродни попыткам Мюнхгаузена вытягивать себя из болота за волосы, потому что все вокруг стало беспочвенным (оно основано не на себе и не на трансцендентных основаниях типа Бога, а на воле самого субъекта).

Прежняя традиция, от которой раньше освобождались, сегодня не порабощает, она муляж, нечто воздушное, безосновное, несубстанциональное, виртуальное (возьмите для сравнения средневековую Церковь и нынешнюю, средневековый быт и традиции и нынешнюю этничность и фольклорность и проч.).

Из-за вымороченности каждого следующего шага мельчают и сами новации и новости. Люди раздувают событие из самого никчемного скандала, делают звездами мелких в сравнении с титанами прошлого людей, борются за права и свободы в совершенно узких и комических областях (например, за права животных или растений, за политкорректную речь).

И уж если мы говорим о новаторстве как атрибуте субьектности, надо вспомнить еще одну народную мудрость: «нет ничего более старого, чем вчерашняя новость». Нет ничего более старого, чем вчерашнее изобретение. Нет ничего более старого, чем вчерашняя модная эстетическая концепция, вчерашняя техническая новинка, вчерашний политический лозунг, вчерашняя звезда…

Этот «эффект неактуальности» возникает из-за изначальной несубстанциональности всех фактов, их виртуальности, которая не тяготит и не требует эмансипации, борьбы, революции, а уничтожается простым отрицанием, отказом, забвением. В отличие от старых форм, которые сегодня превращены в чучела, потому что субъектами признана их историческая уместность, относительная разумность и право на мумифицированное существование, факты вчерашнего дня не удостаиваются даже этой чести. Для актуального есть СМИ, для старины — музеи и постмодернистский псевдотрадиционализм. Для вчерашнего — только Ничто.

Итак, подтверждать субъектность и инновационнность можно только в диалектическом движении от несубъектности к субьектности, коль скоро стадия несубъектности необходима, чтобы стать субъектом. Еще раз повторим этот важный вывод: дух есть птица Феникс, которая должна все время падать и возрождаться из пепла. Субъект не может все время пребывать в качестве субъекта, хочет он или не хочет, он либо деградирует, либо сознательно сам пойдет на падение, на риск потери всего, что имеет, чтобы доказать, что он все может получить вновь. «Величие духа, — говорит Гегель, — измеряется тем, как глубоко он может пасть и возродиться вновь». Ницше будет уподоблять волю-к-власти борцу на руках, армрестлеру, сильному игроку, который не просто упирается в битве, а позволяет себя сначала почти положить на стол и потом мгновенным движением возвращает себе преимущество и одерживает победу.

 

Принципы модернизации

Итак, мы видим, что для по-настоящему модернистского, инновационного общества должны жестко соблюдаться два условия:

1. Должна быть жесткая граница между субъектами и несубъектами, жесткое неравенство, жесткая иерархия. Должно соблюдаться различие между высшим и низшим, старым и новым, лидерами и ведомыми, собственниками и несобственниками, творцами и посредственностями, центрами и провинциями и так далее. Должна быть разница потенциалов, должны быть ничем не сдерживаемые высокие точки экстремума, большие амплитуды колебаний, самые немыслимые крайности.

2. Эта граница не может быть закреплена за теми или иными индивидуумами, классами, народами, государствами и проч. раз и навсегда, все могут постоянно меняться местами, отношения должны быть оборачиваемыми, максимально динамичными. Не путать со стиранием самой границы. Грубо говоря, всегда должны быть верх и низ, и разница потенциалов между ними, но люди должны постоянно меняться местами. Речь не идет о механической игре, перевертывании. Тот, кто берет столицу боем (или борется за право быть столицей), должен воевать, доказать свое право, а значит ему должно оказываться сопротивление. Тот же, кто защищается, должен идти на принципиальный риск поражения, а не устраивать все понарошку, чтобы поражение было невозможно.

Эти два условия можно назвать «принципом различия» и «принципом открытости». Что понимается под «принципом различия»? То, что вообще есть разделение на ведомых и лидеров, есть первые и есть вторые, винеры и лузеры, цивилизация и варварство. Противоположностью «принципу различия» является «принцип равенства», когда среди бегущих первых нет и отстающих, нет господ и рабов, богатых и бедных, образованных и необразованных, нет никакой разницы потенциалов, когда торжествует «среднее» во всех смыслах этого слова, когда искусственно ограничиваются крайности, когда борются с «экстремизмом» ит. д.

Теперь посмотрим на второй принцип. Что мы понимаем под «открытостью»? Такое устройство, когда есть коммуникация между верхами и низами, когда каждый, кто был ничем, имеет возможность стать всем и, что очень важно, — наоборот. Противоположностью открытости в этом смысле слов, являются наследственность и кастовость, полностью препятствующие социальной мобильности. Противоположностью является искусственный монополизм и закрытость элементов системы друг от друга, отсутствие коммуникаций.

Мы видим, как два принципа дополняют друг друга. Это две стороны живой, энергичной общественной системы. Эта система иерархична, в ней есть верх и низ. Но в ней есть и ток, коммуникация между полюсами.

Противоположностью системе, построенной на принципах неравенства и открытости, является система, которая, во-первых, построена на полном разрушении каких-либо иерархий, на абстрактном равенстве, на отсутствии верхов и низов, эксплуатируемых и эксплуататоров, властных и бесправных, столиц и провинций, центров и периферий и проч. Во-вторых, в такой системе положение элементов совершенно безнадежно в смысле потери своего места или надежды на его изменение, а будущее всецело определяется прошлым: происходит чистое самокопирование, связи между элементами слабы или отсутствуют, так что даже если элементы сами по себе и различны, они не узнают о различиях друг друга и не могут осуществлять выгоды и недостатки этих различий в отношении друг к другу…

Это система, не объемная, а плоская и даже не является системой, так как в ней слабы связи между элементами. Это скорее нарисованная одномерная карта. Подобно тому, как нарисованная скала весьма условно может быть названа «основанием» нарисованной башни (Витгенштейн), так и нарисованные институты виртуального одномерного общества весьма условно коммуницируют друг с другом.

Иконка на экране компьютера изображает именно то, что отменяет — реальную папку с бумажными документами. Так же и демократические процедуры и выборы в одномерном мире изображают то, что отменяют. Такова же и экономика и ее «базисная» роль, предприниматели, которые ничего не предпринимают (Медведев), признак одномерности, картинности происходящего. Скаченные рефераты, купленные дипломы, невнятные консилиумы ученых так же изображают науку, которая уже отменена именно тем, что нет никакой связи между дипломом и работой, бизнесом и научной деятельностью, а у последних с политикой… Кастовость и виртуальность так же дополняют друг друга. Может изображаться бизнес или выборы, на самом деле экономические преференции и власть получают друзья, одноклассники, сокурсники по Йельскому или Санкт-Петербургскому университетам, президентами становятся отец, а через одного — сын, потом бывший президент тянет жену и так далее…

 

Постмодернизм

Постмодернизм возводят к Ницше. Именно он был приверженцем идеи аристократизма, родовитости и выступал против гегелевской концепции, согласно которой для становления господства нужно пройти через стадию рабства, а всякое господство неизменно заканчивается деградацией.

Ницше хотел проследить логику господства и его абсолютного развития. Если в мире есть только воля, то ее абсолютному росту может мешать только она сама, следовательно, такая абсолютная воля должна отказаться от борьбы с собой прошлой, отказаться от мести, от «эдипова комплекса», присущего модернизму. Значит, совершенная воля должна желать повторения прошлого, а не его изменения и переопределения. Так возникает концепция «вечного возвращения одного и того же». Но «вечное возвращение», таким образом, оказывается неким «кругом бытия», а значит, это также напоминает «закон Феникса». Недаром все ницшеанцы (Шпенглер, Парето и др.) говорят о круговращении элит.

Оказывается, это не противоречит и Гегелю, который высказывался за признание того, что свобода не должна бороться с прошлым, поскольку все прошлое это продукт действий той же самой свободы, а значит мы должны не отрицать его, а снимать в себе. Столь разные мыслители как Гегель и Ницше встречаются.

Постмодернизм возникает как следующая стадия модернизма, желающая «устойчивого развития», без катастроф, революций и отрицания старых порядков, имевших место в авангардном модернизме. Постмодернизм заявил о себе в нескольких лозунгах, одним из которых был лозунг «автор умер», что отражало констатацию факта смерти субъекта, совершающего постоянные революции и борющегося с прошлым. Субъект теперь вписывается в традицию, в прошлое, в «мир-книгу» с ее отсылками и цитациями.

Постмодерн заявил о себе также лозунгом «пересекайте границы, засыпайте рвы». Именно так назывался один из первых манифестов. О каких границах и рвах шла речь? О границах между культурами, между цивилизацией и варварством, между старым и новым, традицией и современностью, между субъектами и не-субъектами, в конце концов.

Постмодернизм начинается с требования, что субъект не должен разрушать прошлое и традицию, как это делал ранний модернизм, поскольку всякая традиция состоит из того, что само когда-то было модерном. Все старое было когда-то новым, а значит, нуждается в таком же уважении как любое другое новое. Непонятно, чего больше в этом требовании: оставить за досубъектной сферой право на немодернизацию или же сохранить право закончить модернизироваться за теми субъектами, кто модернизацию прошел?

В самом деле, ненависть к старому, к традиции и самой традиционности (то есть передачи чего-либо по наследству) прекрасно задействуется, когда кто-то обделенный идет в бой за обладание и за признание. Но как только он признан, то уже хочет передать наследство своим потомкам и лишить их тяжести добывать себе все с боем. Старые порядки, по поводу которых бунтовали в молодости, вдруг начинают казаться удивительно разумными.

Постмодернизм отражает в этом случае ситуацию на планете, когда довольно большая часть населения перешла через границу досубъектного и субъектного, то есть модернизировалась, стала жить в Новом времени. При этом нет желания уравнивать постсубъектный статус с досубъектным, нет желания опять модернизироваться, признавать утрату субъектности и лидерства. Ведь передний край, фронт борьбы Нового времени с традиционным обществом, проходит всегда там и в том момент, где происходит какая-то революция и модернизация.

Мировой дух уже давно не дышит в так называемых «цивилизованных странах». Весь традиционный модернизм объявляется «троцкизмом» в СССР и «авангардизмом» на Западе. Распространяется убеждение, что модернизация субъекта может вестись эволюционным путем, БЕЗ потери «приданого», без риска утраты всего ранее завоеванного, а на его основе, как простое прибавление, как количественный рост. Совместить наследование и традиционализм (которые способствуют дегенерации) с риском все начинать сначала (что способствует инновациям) в рамках концепции простого роста невозможно.

Возникает ситуация вымороченности эмансипации и эффект вакуума, невозможности всерьез бороться с чем-то и отталкиваться от чего-то для прыжка в будущее. Идет замедление прогресса, пока еще остановился не сам рост, а рост роста (вторая производная). Замедление «прогресса» стало очевидно прежде всего, и это необходимо следует из всего вышесказанного, в цивилизованных обществах, так же как и их демографический и экономический рост.

Выход находят в паразитарной модели, которая по сути является колониальной и феодально — традиционной, а по видимости изображает демократию: то, что давно отменено изображаемым (избрание Обамы, например, есть чистая симуляция, изображение наличия социальной мобильности в обществе, которое является скорее кастовым).

Впрочем, ресурсом инноваций и демографического роста еще становятся представители традиционных культур, чья пассионарность определяется тем, что они в данный момент проходят стадию модернизации, то есть переходят от досубъектного состояния к субъектому. Идет перекачка мигрантов, перекачка мозгов, воровство инноваций и включение разнообразного гетерономного традиционного опыта в современную культуру. Свежая кровь питает вампирские общественные образования (вампиризм — сущностная болезнь традиционных аристократов).

Постмодернизм приветствует коммуникацию и глобализацию, как это делал модернизм. Более того, он требует политкорректности, плюрализма, толерантности, экологизма, неотрадиционализма, реабилитирует профанную сферу, популизм. Его задача на всю катушку подключить досубъектный модернизирующийся ресурс к стареющему цивилизованному обществу, чтобы он омолаживал это общество, выступал социальным топливом. Однако, ускорение коммуникаций и требование оборачиваемости отношений власти имеет и побочные эффекты, препятствующие модернизации. Это во-первых, некое уравнивание потенциалов, во-вторых, слишком рьяное признание за досубьектами субъективности без всякого доказательства с их стороны своей субьектности (получение ее без борьбы привело к еще большему обострению имеющихся проблем).

Сегодня в США гигантский средний (в худшем смысле этого слова) класс, имеющий массу всяческих гарантий, и сегодня там огромное количество тех, кто получал все на блюдечке только в силу своей реабилитированной досубъектности (негры, безработные и прочий разнообразный плебс, ныне попавший под пресс ипотечного кризиса).

Мы можем видеть противоречивые интенции и эффекты постмодернизма. Феномен, который способствует модернизации, — это сохраняющаяся настоящая, а не виртуальная пропасть между «первым», «вторым» и «третьим» миром, сохранение мировых столиц, рост разрыва между центрами власти и территориями полностью несуверенными, а также рост разрыва между богатыми и бедными, между очагами культуры и цивилизации и варварством.

Все это может быть настоящим основанием для отрицания и прыжка, от этого, как от феодальной системы, можно отталкиваться по-настоящему. Поэтому кроме философов-постмодернистов, всегда узнаваемых по вымороченному стилю, мы имеем и множество «левых» мыслителей-модернистов, узнаваемых по энергии разоблачения феодальных и неоколониальных порядков нынешнего мира, скрытых за симулированной демократией. Все это создает могучую разницу потенциалов для наличия социального тока.

Другой феномен, способствующий модернизации, — глобализация и развитие коммуникаций, невиданное в истории. Пусть эти коммуникации часто односторонни и необорачиваемы, главное, они есть.

Феномены, не способствующие модернизации, а тормозящие ее и вызывающие стагнацию, это: всевозможные социальные и налоговые системы цивилизованных стран, перераспределяющие в пользу бедных богатства богатых, не опосредующие эти социальные гарантии каким бы то ни было трудом и инновационным вкладом, рост среднего класса, монополизм всякого рода, в том числе монополизм транснациональных корпораций, военная защита монопольного положения цивилизованных стран, распространение прав и гарантий на всех граждан без всяких заслуг, разрушение культурных, научных и прочих иерархий на том основании, что сегодня «все пойдет» и «ценна каждая точка зрения», фактически кастовое сохранение за цивилизованными странами их роли «цивилизаторов», при том, что данные общества сами утратили инновационный потенциал и лидерство и не хотят рисковать потерять его. Единственная впечатляющая попытка в новейшей истории некоего «самоубийства» развитой страны — это падение СССР в результате довольно троцкистских реформ Горбачева.

 

Дюжина мер для модернизации

Существуют ли ресурсы для модернизации в современном мире или же дело идет к всеобщему «застою», дегенерации, падению численности популяции, прекращению инновационной деятельности, возврату в средневековье, о котором все больше говорят? Да. Такие ресурсы существуют, и в провокационной манере можно предложить ряд реформ, способствующих бурному обновлению мира. Это, повторюсь, не «программа автора», а лишь те меры, которые следуют из «принципа Феникса», принципов «различия» и «открытости», которые были выше отмечены как обязательные атрибуты модерна. Если желать именно модернизации (оставим открытым вопрос, а надо ли желать именно ее), то нужны следующие меры.

1. Реформа избирательной системы. Отказ от популизма и принципа «один человек — один голос». Отказ от заигрывания с широкими массами потребителей-непроизводителей и иждивенцев, ничем не заслуживших избирательных прав и уже давно переставших их ценить. Введение образовательного ценза на выборах любого уровня. Это требование довольно старое и незаслуженно забытое. А ведь еще Берк и Милль справедливо указывали, что позволять неимущим и необразованным голосовать — это все равно что позволять им залезать в свой карман, поскольку они будут иметь доступ к перераспределению бюджета и голосовать только за тех политиков, которые обещают им социальные гарантии, естественно, за счет элиты.

Участвовать в формировании власти есть право, которое надлежит заслужить. Эта мера заставит людей реально заниматься политикой и выборами, ведь молчаливый отказ от голосования, саботаж есть только реакция на понимание того факта, что право голоса ничего не стоит, если дается даром, и что выборы только изображают демократию в системе, которая ее реально отменяет. В то же время мы понимаем, что отказ от цензов произошел не случайно.

Недопустимо и то, чтобы имущие использовали власть в интересах сохранения своего положения, консервировали некий статус-кво. Против сентенций Берка и Милля можно было бы возразить: позволять иметь право избираться и быть избранным только имущим есть консервация их права всегда держать руку в кармане у неимущих. Это так же вредно как допущение к власти широких слоев безответственных низов. Поэтому речь должна идти минимум об образовательном цензе.

Нужно категорически разделить активное и пассивное избирательное право и наделять им разные категории людей. Современные электронные системы должны чаще использоваться при голосовании. Кроме того, в момент согласия идти в исполнительную власть человек должен осуществлять полный отказ от собственности. Путь во власть тому, кто ее не имел, будет, таким образом, надежно заблокирован. В то же время новоиспеченному политику нечего будет защищать. Он «покупает» властные полномочия ценой отказа от какой-либо собственности и переходит в разряд властителей. У него, таким образом, больше нет личных интересов. При этом речь идет не о передаче своей собственности в траст, как сейчас, а о передаче ее государству. Чиновник становится нестяжателем, своего рода монахом или «святым», посвятившим себя служению обществу и ничему больше.

Такая жертва заслуживает многого. Это лучшее продолжение карьеры, начатой в гражданском обществе, это и есть жест «птицы Феникс»: в определенном возрасте все потерять, чтобы возродиться вновь в новом качестве и продолжать доказывать свою субъектность и лидерство, а не почивать на лаврах. Эта мера была бы заодно и одним из источников пополнения государственной казны.

2. Реформа налоговой системы, предполагающая отказ от любого налогообложения. Налоги — это пережиток средневековья. Даже в древних обществах свободные не платили налогов. В греческих полисах налоги платили только нерезиденты, во многих других государствах — только иноверцы. Это предполагалось тем здравым рассуждением, что непозволительно и неморально облагать налогом своего.

Сегодня оффшорные государства наиболее продвинуты в этом вопросе и стихийно нащупывают правильный исторический путь: недаром туда перемещаются капиталы и инвестиции. Любое крупное государство, которое создаст у себя налоговый рай, будет обречено на приток капиталов и инвестиций.

Отмена налогов увеличит социальную мобильность и разрыв между классами, снимет с государства головную боль по поиску неплательщиков, по борьбе с «черной» экономикой, государство перестанет выглядеть насилующим паразитом и узурпатором. Исчезнет почва для отношения к государству как к слуге, который содержится за чужой счет и таким образом что-то должен тем, кто ему платит. Вредное мнение — что государство должно оказывать какие-то «государственные услуги», за которые мы платим налоги — так же нелепо, как мнение, будто бы мозг оказывает телу какие-то услуги за то, что живот питает его, а ноги носят…

Государство есть мозг и неравная система народного организма, и скорее уж организм служит ему, а не оно организму. В кризисные периоды, например во время войны, эта истина, заболтанная в мирное время, проявляется со всей ясностью: мы идем защищать государство, а не просим у него защиты.

3. Отказ от права наследования. Метафизически это право ни на чем не держится, воля умершего не существует, в отличие от воли живущих. Такая реформа совершенно в духе Нового времени и его пафоса борьбы со всем, что наследуется без всяких на то заслуг и причин (звания, собственность, имения, привилегии и проч.). Требования отказа от наследственного права звучали в XIX веке, но постепенно стихли. И вовсе не потому, что такая реформа была бы слишком шокирующей для общества. Шок от нее слишком преувеличен, ведь на самом деле поступления всего имущества в казну государства после смерти довольно легко избежать хотя бы просто путем постепенной передачи прав собственника молодым родственникам, потомкам, близким, партнерам по бизнесу и так далее. Государству будет поступать небольшой остаток, который существовал на момент смерти, или же большой остаток, возможный в случае внезапной кончины.

В любом случае отказ от наследственного права заставляет собственников диверсифицировать собственность и не концентрировать ее продолжительно в одних руках. Эта мера оживляет движение капиталов и не более того. Капиталы будут чаще попадать в более молодые и энергичные руки, а если они не в состоянии ими распорядиться, то в руки тех, кто справится. Богатство и бедность в результате такого распыления и мобильности капиталов приобретут ситуативное значение.

В сочетании с мерой по отмене налогов отмена права наследования приведет к тому, что будет легко разбогатеть и легко все потерять. Каждый за свою жизнь несколько раз успеет побывать и супербогачом и супербедняком, деньги перестанут иметь такое важное значение, как сейчас. Стимул к супернакоплению и концентрации богатства не исчезнет, просто к богатству не будут относиться так серьезно, как сейчас и как оно того не заслуживает.

Естественно, отмена наследственного правадолжна касаться более-менее крупных наследств, нет смысла возиться с мелочевкой и заниматься ее перераспределением, хотя и в этом случае распределение наследства можно поручить скорому мировому суду. Куда же будут передаваться поступившие в казну состояния? На это дает ответ следующая мера.

4. Государственный бюджет, который будет иметь серьезные выпадающие доходы из-за отмены налогов, за счет этой меры станет пополняться из-за притока остатков наследств. Бюджеты, кстати, не должны тратиться на помощь бедным и неимущим. Главной задачей государства является развитие инфраструктуры и коммуникаций, траты на фундаментальную науку, культуру и образование.

Образование — единственная область, в которой человеку нельзя что-то дать. Образование можно только взять. Нельзя за человека понять теорему, он может понять ее только сам. То есть субъектность тут принципиально неустранима, и бояться развращения субъекта тем, что образование ему «дается даром», невозможно. Фактически слово «дается» употреблено неправильно. Это совершенно не то, когда человеку ни за что даются некие материальные блага, услуги или привилегии. Поэтому вредно давать государственные деньги бедным просто так. Но совершенно не вредно «просто так» давать образование в бесконечном объеме. Это не вредит субьектности, а только провоцирует ее.

Процесс познания устроен так, что человек не может чему-то научиться раз и навсегда. Здесь также действует закон «птицы Феникс»: в процессе обучения субъект должен постоянно терять себя, расставаться с предшествующими заблуждениями и ошибками, отказываться от всего, что знал раньше во имя новой истины, обретать ее и терять вновь. Образование должно стать непрерывным и оно должно быть главным критерием доступа к общественной власти и богатству. Здесь должна действовать иерархия степеней заслуг, табелей о рангах, побуждающая совершенствоваться и стремиться вьтттте.

Траты на образование — главная статья государственного бюджета, само образование — главная ценность человека и общества. Образованное общество продуцирует технические и гуманитарные инновации и начинает обладать культурным лидерством в мире, культурно завоевывает мир. Это лидерство обеспечивает, как ни странно, и его обороноспособность. Страну, которая несет свет миру, никто не хочет завоевывать, потому что она обладает духовной, культурной ценностью. Мы должны не бороться за место под солнцем, а сами быть солнцем. Должны влюбить в себя весь мир: только это — залог подлинного суверенитета, а не оружие, газ или экономическая мощь.

Траты на образование должны быть больше, чем траты на оборону. Образованные люди придумают такое оружие, которое позволит максимально эффективно решать вопросы обороноспособности, не говоря уже о культурном лидерстве. Утечки мозгов бояться тоже не стоит, образованным не хочется бежать туда, где живут необразованные. Скорее наоборот: сюда поедут люди из всех стран.

Экономическая мощь государства в случае осуществления подобных реформ будет вне досягаемости. Бояться, что средства в размере 15 % или 25 % бюджета, отпущенные на образование, не освоят, нет необходимости. Надо просто изменить концепцию образования, объявить решительный бой схоластической средневековой системе уроков. Настоящее образование должно приобретаться в практике, в лабораториях, в совместном решении научных проблем вместе с коллективами ученых, в наставничестве молодых (лучше всего понимаешь что-то, когда сам объясняешь). Если же речь идет о гуманитарном образовании, — то в культурных поездках и экспедициях (например, историю Египта надо изучать в Египте, а не сидя в душном классе и так далее).

5. Еще одна важная реформа — отказ от права на интеллектуальную собственность. Копилефт вместо копирайта. Отмена всяких патентов и торговых марок, они тормозят инновации. Метафизически право интеллектуальной собственности ни на чем не основано. В отличие от собственности на вещи, которая держится на том, что человек свободный субъект, а материальная вещь — нет, духовные феномены сами владеют человеком и делают его тем, что он есть.

За каждой технической новинкой, теорией, изобретением, художественным творением стоит все человечество, начиная с первого человека. Никто не имеет права на ту или иную теорию. По какому праву кто-то наживается на том, что, по сути, создавали представители разных эпох и культур? Ведь этого правообладателя интеллектуальной собственности учили в университете, в школе и так далее. Это и есть классический случай известного марксова противоречия между общественным характером производства и частной формой присвоения.

Стоит ли бояться, что люди перестанут изобретать? Нет. Ученые и изобретатели изобретают не из-за денег, а потому что иначе не могут, их влечет сама логика научного и технического поиска. Многие и сейчас изобретают, ничего за это не имея, поэтому и в системе копилефта изобретать не перестанут. Тем более, есть обоснованное предположение, что возможно, разовое вознаграждение и честь первого изобретения или первооткрытия будет как-то медийно поощряться. Вот только доступ к открытию, технической документации, к теории будет открыт абсолютно всем. Потребность в инноваторах многократно возрастет, и плоды их труда будут воплощаться в жизнь, а не пылиться на полках, как сейчас.

Что происходит сегодня? Купила компания изобретение и извлекает сверхприбыль, сначала обеспечивая новинкой богатых, затем медленно начинает серийное производство для широких слоев. Она сама устанавливает монопольные высокие цены, темп заполнения рынка. Она отвергает другие улучшающие изобретения, не внедряет их, пока не отбились прежние инвестиции. Другие фирмы делать эту вещь и быстро заполнять рынок не имеют права. Сейчас миллионы патентов скуплены на корню и не внедряются, потому что транснациональные корпорации не отбили прежние инвестиции в прежние разработки.

А если бы не было интеллектуальной собственности? Тогда сразу все «пиратски» будут копировать то, что хорошо продается. Любая компания, если она считает, что может лучше и быстрей на данной территории заполнить рынок новинкой, будет это делать. Любой продукт сразу станет доступен в любой части света. И что вынуждена предпринимать компания в таких условиях? Не почивать на лаврах, а срочно внедрять что-то новое, что еще не скопировали. Внедрять то, что еще лучше.

Изобретатели и рационализаторы будут нужны как никогда. Их просто будут брать в штат и платить большие зарплаты, так как никто лучше них не знает как модернизировать данный продукт. Сейчас же стремятся покупать патенты и забывать про авторов…

Итак, регистрацию изобретений можно оставить, чтоб человек получал не собственность, а славу изобретателя. Он тогда будет дороже стоить. И это прекрасный стимул творить дальше. Бояться, что в данной системе не будет инноваций в гуманитарной области, тоже не стоит. Да, продюсеры, например фильмов, не смогут зарабатывать на прокате, так как любой фильм будет тут же копироваться. Зато это гарантирует, что хороший фильм мгновенно станет доступным миллиардам людей на планете, что открывает другие возможности для заработка: например, продакт плейсмент определенной страны, города, исторического места, любого продукта, раскрутка того или иного товара, услуги, человека, идеологии, чего угодно. То же относится к книгам. Они, если того заслуживают, будут максимально копироваться где угодно и кем угодно, и их содержание будет спокойно распространяться, о чем мечтают многие авторы сейчас. Умрут и мировые бренды, а значит, и переплата за них. Значение будут иметь красота, качество и практичность вещи, а не ее марка.

6. Отпадает необходимость в банковской системе.

Банк есть изобретение средневековое и совершенно вредное для модернизации. Недаром мировой кризис ударил по банкам — он знает куда бить, и лучше бы государствам их не поддерживать, пусть мертвецы хоронят своих мертвых! Банк, с одной стороны, существует для того, чтобы обеспечивать сохранение накоплений вкладчиков: по вкладам платятся проценты, вклады должны расти. Мало того, что это чистое мошенничество, потому что ничего (в соответствии с «законом Феникса») не может расти неограниченно долго, а значит, банк обязательно лопнет, что мы сплошь и рядом видим, важно и другое: сбережения сами по себе вредны для экономики.

Люди должны постоянно инвестировать свободные средства и быть предпринимателями. Это дает отличную динамику экономике. Это дает спрос на инновации, дает конкуренцию и совершенный рынок, ведь у нас будет не 10 % предпринимателей, а 99 %.

Банкир может возразить: он и так дает деньги предпринимателям в виде кредитов. Но он забывает упомянуть про свою маржу. На чем спекулирует банкир: в обществе, где все якобы не могут быть предпринимателями, я нужен, чтобы передать деньги от сберегающего человека инвестору, и за эту услугу я получаю свои скромные проценты… Позвольте, говорим мы, в обществе, где все будут предпринимателями, ты, таким образом, не нужен. Что ж, давайте уберем тебя, и людям ничего не останется, как быть предпринимателями! Люди будут рисковать, действовать в соответствии с «законом Феникса» — то внезапно богатеть, то разоряться — но ни богатство, ни бедность с ними не будет оставаться навсегда.

7. Отмена банков не приведет ли к торжеству фондового рынка? Ведь он так же пострадал во время кризиса, а в случае с банками — это признак ненужности данного института в новой системе. Да, все верно, фондовый рынок так же вреден. Дело в том, что фондовый рынок служит большой концентрации капитала и создает транснациональных монстров-монополистов. Человек предпочитает вложить деньги в акции, сидеть и ждать, когда ему заплатят дивиденды, или курс акций вырастет без всякого его участия. То есть опять позиция рантье, противоречащая «закону Феникса».

Зачем человеку вкладываться в «Кока Колу», которая уничтожает всех мелких конкурентов по производству газировки? Не лучше ли вложиться в местного производителя, работающего на его рынке? По крайней мере, он его-то знает.

Кстати, в условиях отмены права интеллектуальной собственности этот местный может производить ту же «Кока-Колу», рецепт которой будет рассекречен. В мире, где нет фондового рынка, не будет крупных компаний и проектов, а значит, не случится больших кризисов. Например, в таком мире не было бы «Авто-ваза», на него бы просто не нашлось денег, чтобы построить, а значит, не было бы перепроизводства устаревших машин и огромной социальной проблемы с сотнями тысяч людей.

Никто бы не затевал проекты на 10–20 лет вперед, потому что знал: через три года изобретут и внедрят что-то новое, а мое огромное производство устареет. В новом мире не будет гигантских кризисов, связанных с большими инвестициями и долгосрочными вложениями, которые морально устаревают уже на этапе пуска в строй, или же если их пустят вредить появлению нового. Зато в этом мире будет миллион мелких ежедневных микрокризисов, которые в общем раскладе ничего не меняют. Общество в целом будет стабильно, хотя миллионы мелких бизнесменов будут ежедневно разоряться и обогащаться.

Каждый за свою жизнь 10 раз все приобретет и потеряет, каждое сообщество, городок будет мыслить своими масштабами и затевать только то, что ему по силам, инвестировать в тот рынок, который они успеют заполнить, боясь перепроизвести, переинвестировать.

Разорятся жадные — те, кто будут инвестировать с размахом на огромный рынок, в то время как его уже успеют съесть местные микрокомапнии до того, как гигант придет к ним. Поэтому не будет смысла в мегапроектах, зато огромные проекты (например, коммуникации) будут делаться по частям и состоять из множества подмножеств. В условиях потери доверия всех контрагентов между собой на огромных глобальных пространствах мелкий бизнес в рамках своих агломераций и территорий — самое лучшее. Каждый платит за то, что знает и участвует в том, что понимает.

8. Отсюда еще одна реформа, исходящая из ненужности больших агломераций, заводов, городов и их инфраструктуры, и нацеленная на образование микропоселений. Деурбанизация.

Это переход в новую экологически чистую среду обитания. Это гигантский национальный проект расселения городов, переселения десятков миллионов людей в малоэтажные загородные поселки с автономной инфраструктурой. Это освоение новых земель, которые, как ни странно, находятся совсем рядом.

Россия до сих пор самая большая страна в мире с самым большим количеством неосвоенных земель, страна, самая богатая лесом, пресной водой. Возьмите для примера Москву и Московскую область. 20 % населения страны живет здесь, задыхаясь и мешая друг другу, на клочке земли, когда на десятки тысяч километров простираются пустые земли. Речь идет о внутренней колонизации. Это ответ сразу на все вызовы, стоящие перед Россией.

В самом деле, деурбанизация — это средство решения демографической проблемы. Существует прямая зависимость рождаемости от степени урбанизации. Кроме того, переселение из экологически неблагополучных городов приведет к снижению уровня смертности. Население городов вынуждено дышать сильно загрязненным миллионами автомобилей воздухом, испытывать серьезные стрессы в результате постоянных шумов. А в это время сельское хозяйство приходит в упадок, потому что на земле некому работать, города требуют продукты питания. Настоящую пищу заменяют полуфабрикатами, суррогатами и эрзац-продуктами. Города все больше зависят от поставок генномодифицированной пищи.

Деурбанизация — это и продовольственная безопасность. На собственной земле по традиции люди будут собственными силами вести подсобное хозяйство. При этом выращивать опять же экологически чистые продукты. При современных технологиях семья из пяти человек может полностью кормиться целый год с 10–20 соток земли, при этом не надо работать не разгибая спины.

Новый современный дом в деревне, малоэтажное строительство — это и решение жилищно-коммунальной проблемы. Инфраструктура городов не выдерживает нагрузки, цена на землю, коммуникации и строительство превышает все разумные пределы, что делает невозможной ипотеку и доступное жилье. И наоборот, сегодня существуют новые технологии малоэтажного строительства, которые позволяют в короткий срок решать проблему жилья. Поселки могут строиться вдоль железных дорог и автомобильных трасс, чтобы пока использовать имеющуюся инфраструктуру. Вдоль поселковых линий домов можно тянуть электричество, газ, интернет, телефон. И, наконец, культурно-идеологический ответ на вызов возможен только в поле роста местного самоуправления, местной инициативы, постоянных социальных инноваций, которые производят небольшие самоуправляемые сообщества.

Хай-тек и хай-хьюм — не та сфера, где могут работать госкорпорации и индустриальные монстры, хай-тек и хай-хьюм возникают в микросообществах и ими же реализуются. Кроме того, новый образ жизни (свой дом, природа, свои продукты питания, баня, рыбалка и проч.) обладает высокой привлекательностью и для бедных, и для высокоразвитых стран, где возможности для такого образа жизни не сохранились. Новый экологичный образ жизни можно противопоставлять господствующему сейчас «потребительскому» образу жизни, возможности которого для всех стран близки к исчерпанию.

Нужна революция в развитии трудовых отношений (когда будет считаться нормой работа на расстоянии, через компьютер, сеть, а не в офисах). Нужна революция в системе коммуникаций (газ, свет, канализация нового типа и проч.). Электрогенераторы должны быть автономные и комплексные (ветро-генераторы, солнечные батареи). Есть технологии мини-АЭС, экологически чистых, для малых городов и поселков, есть технологии мини-гидростанций для малых рек.

Нужна революция в использовании речного транспорта. Ведь реки — это естественные дороги, по которым передвигалась в течение 1000 лет вся Россия. Сейчас сеть рек больше, чем сеть железнодорожного транспорта, но по ним перевозится 2 % грузов! Берега рек и надо в первую очередь заселять минипоселками.

Нужна революция в мини-авиации. Сегодня уже есть самолеты на несколько посадочных мест, летающие без заправки на значительные расстояния, абсолютно безопасные (при отказе двигателя выбрасывается парашют), и при этом для взлета и посадки им необходимо всего лишь 100–200 метров поля. Такими мини-аэродромами, а не полями для гольфа надо покрывать всю Россию.

Возможна финансовая революция. Есть пророки, которые говорят, что в условиях мирового финансового кризиса производственного паралича удастся избежать всем, кто будет вводить свою мини-валюту, иногда даже действующую на территории одной агломерации. Бернард Лиетер, известный экономист, один из архитекторов евро, в книге «Будущее денег» не только предсказал мировой кризис, но и указывал на беспрецедентный рост бартерных операций, частных, общинных и корпоративных валют. Мы сами уже часто вовлечены в эти операции, не догадываясь об этом. Например, когда получаем баллы от авиакомпаний за налет часов и во многих других случаях.

Важнейшим следствием «зеленой революции» станет качественное повышение уровня внутреннего комфорта в стране. Это позволит впервые в истории обеспечить в нашей стране уровень жизни, превосходящий аналогичные показатели в развитых странах Запада. Это не просто экономическое и военное превосходство, это превосходство в образе жизни.

Россия сможет выступать в роли экспортера экологических ресурсов, востребованность которых в развитых странах повышается стремительными темпами. Формы такого экспорта могут быть весьма разнообразны: поставки экологически чистых, натуральных продуктов и питьевой воды, массовое развитие экологического туризма… В результате Россия станет для всего мира образцом выстраивания такой модели социально-экономических и экологических отношений, которая способна обеспечить гармонию человека и природы, его души и внешнего окружения, гармонию духовных ценностей и наиболее благоприятных, комфортных материальных условий для устойчивого развития в будущем тысячелетии. Это гуманитарное лидерство в мире, делающее невозможным агрессивные поползновения.

Концентрация поселков вокруг крупных производств, но не надо сами производства концентрировать вокруг поселков. Должны быть законы, запрещающие строить более одной фабрики (или промысла) в одном населенном пункте. Что бы вы сказали дизайнеру, если бы он в 200-метровой квартире составил всю мебель в один угол и обосновывал это тем, что «так все под рукой»? Но ведь у нас в стране вообще отсутствует социальный и экономикогеографический дизайн, у нас в одних регионах люди сидят друг у друга на головах, в других — пустыня. Нельзя допускать, чтобы производства открывались там, где им кажется выгоднее: а именно в муравейнике, где все потребители под рукой — и поставщики и смежники. Бизнес всегда будет стремиться все свалить в кучу, поэтому надо искусственно давать льготы для открытия тех или иных бизнесов и производств на отдельных территориях и наоборот, штрафовать за то, что люди плодят сущности там, где они не нужны. Статус столицы должен быть кочующим, люди разных мест реально должны бороться за то, чтобы в следующую пятилетку столица переместилась к ним.

9. Реформа пенитенциарной системы. Настоящим бичом планеты является абсолютный и относительный рост преступности. Он держится на трех китах: устаревшей, не менявшейся веками, неадекватной человеку системе образования, которая не образовывает его и отторгается им, на кастовой замкнутой системе экономических отношений, делающих обман, кражу и грабеж более легким выходом, чем легальный заработок, на безнадежности в мире, где богатые остаются богатыми, а бедные — бедными, и на кастовом воспроизводстве «преступного мира» с его законами, романтикой и «понятиями». Поэтому вышеуказанные меры, связанные с образованием и экономическими реформами, серьезно снижают необходимость преступной жизни.

Но и сама пенитенциарная система давно требует реформы. Нынешняя только воспроизводит преступный мир, что ухудшает инвестиционный климат в стране, делает жизнь граждан небезопасной, требует трат на содержание репрессивного аппарата. В то же время заключенные — это просто недообразованные люди с большим рисковым, авантюрным, субъектным потенциалом. Если их пересадить в одиночки, что сразу пресечет возможность создания преступной среды, и начать показывать научно-популярные фильмы, то со скуки они их будут смотреть. Затем перейти к более сложным программам, учить языки, предоставить возможность участвовать в научных диспутах по сети, в коллективном творчестве.

Это люди с соответствующей психологией, преступники, которые будут переступать и научные догмы, прорываться к таким открытиям, которые не снились обычным примерным ученикам. Мы можем выпускать из тюрем эйнштейнов, а не квалифицированных уголовников. Проблема наших студентов в том, что они больше думают о дискотеках и мальчиках-девочках, легально их не заставишь учиться. В случае с заключенными мы имеем право их образовывать в том режиме, который будет дидактически необходим, и добиваться успеха.

10. Еще одна гуманитарная новация (хотя нет ничего более нового, чем хорошо забытое старое) — законодательное сокращение рабочего дня до 6–4 часов в сутки. Было в суверенитете и уже здесь, по-моему.

Свободное время — самое большое богатство человека. Сегодня, вопреки иллюзии, что мы стали свободнее, осуществляется невиданная в истории эксплуатация человека, то есть занятие человека не свободным, а отчужденным трудом. В средневековье пятидневная барщина для крепостных крестьян считалась чем-то ужасным и была только в некоторых странах в некоторое время, в основном трехдневной. Ни один крепостной крестьянин, привыкший три-четыре дня в неделю работать на себя, отдыхать, молиться, заниматься ремеслом, не променял бы свое крепостное положение на наше нынешнее, якобы «свободное», когда мы работаем по пять дней в неделю от восьми до 14 часов в сутки, независимо от того, работаем мы на частника или на государство. У крестьян, к тому же, были либо барщина, либо оброк, у нас и то и другое: оброк мы платим в виде налогов.

После такого каторжного и неинтересного труда у человека нет времени заниматься творчеством или полноценно общаться, он способен только на тупые развлечения, отключения от реальности, выпивку, телевизор, пустой треп. Он не занимается детьми, утрачивает теплые чувства, душевные качества. Он находится в постоянном стрессе, который снимает антидепрессантами.

Сокращение рабочего дня приведет к снижению безработицы, работа будет у всех, но по чуть-чуть. Это повлечет сокращение заработка, а значит к нехватке средств на излишнее потребление и тупой досуг. Это смерть «общества потребления», которое уже отжило исторический веки признано невозможным по экологическим соображениям.

Сегодняшняя модель мировой экономики требует включения все больших масс народа в рынок, но обеспечение вновь включенным в развивающихся странах стандарта развитых стран невозможно. Это также одна из причин кризиса.

Работающий Китай все больше хочет потреблять как неработающая Америка. Потребительский стандарт будет снижаться, и короткий рабочий день, при сокращении заработка, — легальный способ снижать такой стандарт. Но короткий рабочий день — это ведь и появление свободного времени для творчества, свободного труда, ремесленничества, изобретательства, рационализаторства, самообразования. Учитывая, что возможности для спортивного, культурного и образовательного досуга и труда будут бесплатно предоставляться государством, то повального безделья и скуки ожидать не придется.

11. Пора признать и другой очень важный факт: здоровье не частное дело. И вопрос даже не в том, что государства ныне тратят огромные деньги на систему здравоохранения, Каждый алкогольный рубль в бюджете приносит стране до 3–6 рублей убытка в виде уничтожаемого здоровья нации, травматизма, аварий, снижения производительности труда, роста преступности и всего прочего. Это прямые траты в бюджете на всевозможные «социальные расходы» и профилактические мероприятия, на медицину, на правоохранительную деятельность и проч. Но главное в другом: курение и пьянство есть мощные средства десубъективации субъектов, мощнейшие антимодернизационные средства.

Пьянство погружает человека в абсолютно одномерный виртуальный мир с низкой социальной коммуникацией, с его безнадежностью преодолеть хоть какие-то границы своего положения, в абсолютно антимодернистский мир. Это то, что тормозит любую предприимчивость, лидерство, социальную мобильность и проч.

Подсчитано, что один литр выпиваемого спирта на душу населения в стране приводит к падению производительности труда на 1 %. У нас сейчас потребление спиртного составляет 18 литров чистого алкоголя на человека в год. Снижение этого потребления — огромный ресурс для роста производительности труда даже без всякой иной модернизации. Только одно введение «сухого закона» могло бы поднять в России производительность труда до уровня передовых стран. Мы бы легко могли жить как в Европе уже через несколько лет, если бы все совсем перестали пить. Введение «сухого закона» требует массированной предварительной пропаганды и параллельного запуска других реформ, которые бы давали замену алкоголю. Что, впрочем, относится и ко всем идеям и реформам, описанным выше. Кроме того, все сказанное об алкоголе, конечно же, относится и к наркотикам, и к курению и проч.

12. Демилитаризация и разоружение. Насилие есть способ закреплять и сохранять за собой некие полученные преимущества, а это важнейшее условие застоя на планете. Никому не должно быть позволено угрожать и применять силу, это должно быть настолько аморально, нетерпимо и неприемлемо, что всякий подобный факт должен немедленно подвергаться самому суровому и единодушному осуждению всех жителей Земли. Надо добиться такого морального климата на Земле, чтобы люди вообще ни в каком виде не поддерживали политиков-милитаристов, тех, за чьей спиной маячит ВПК и проч.

Военный бизнес должен быть таким же незаконным и скандально нечистым, как наркобизнес, торговля органами детей и проч. Максимой каждого государства во внешней политике должно стать сказанное когда-то Ницше: «И возможно, великий день наступит тогда, когда народ, известный войнами, и победами, и наивысшим развитием военного порядка и науки, и приученный приносить самые большие жертвы ради этого, сам по своей воле воскликнет: «Мы преломляем меч» и разрушит все свое военное строение до основания. Разоружение себя, когда ты лучше всего вооружен, из высшего чувства — в этом состоит средство реального мира, которое всегда должно опираться на мир в душе; а так называемый вооруженный мир, который существует теперь во всех странах, представляет собой отсутствие мира в душе. Никто не доверяет ни себе, ни соседу, и отчасти из ненависти, а отчасти из страха не складывает оружие. Лучше умереть, чем ненавидеть и бояться, и лучше дважды погибнуть, чем сделать так, чтобы тебя ненавидели и боялись — когда-нибудь это станет также высшей максимой всякого государства».

Это и есть самоотказ цивилизованных стран от гарантированного статуса руководителей мирового порядка. Это и есть то, что требует «закон Феникса» от настоящего субъекта: на пике могущества отказаться от всего, что имеешь, чтобы начать заново. Только отказ от военной мощи и есть заявление государства идти на риск настоящей конкуренции в мире, без использования некоего монопольного положения и сохранения привилегий, без такого отказа все разговоры о модернизации, демократии и духовном лидерстве есть чистое лицемерие.

Военно-промышленный комплекс есть самое большое наследие именно средневекового традиционного мира. И то, что большое количество хай-тек новинок производится в сфере ВПК, не оправдание, ведь на самом деле куда большая часть теорий, достижений и проч. остаются секретными и просто НЕ служат людям, создавая склады ненужного, неприменяемого и морально устаревающего оружия.

Огромный научный потенциал как раз наоборот канализируется в непроизводительном направлении, оставаясь потенциалом, и не актуализируясь, не вбрасываясь в научную коммуникацию и в практику. Нет ничего такого, что может делать оружие и чего нельзя было бы сделать с помощью пропаганды. Даже человека или государство можно уничтожить с помощью пропаганды, довести до самоубийства. Но пропаганда действует за счет открытости коммуникаций, а оружие — за счет секретности и обрыва коммуникаций, выступая как антимодернизационный фактор. Пропаганда и «холодная война» дают конкуренцию идей, а оружие давит за счет мертвого груза накопленной силы.

Вот только дюжина мер, которые ведут к модернизации и активизируют модернизационный потенциал. Естественно, их можно придумать гораздо больше. Многое выглядит фантастически, и это правильно. По крайней мере, без одновременного осуществления программы сразу во всемирном масштабе и без соответствующей всемирной пропаганды.

Еще один важный момент: можно заметить, что большинство из предлагаемых мер активно эксплуатируют человеческую возможность дарения и отказа от собственности (отказ от собственности при занятии властной должности, отказ от передачи по наследству, отказ от интеллектуального плана, отказ от накопления в любом виде, отказ от крупного капитала, отказ от оружия и монополизма и проч). На самом деле собственность как отношение включает в себя три момента.

1. Потребление (я не могу потреблять несобственное, когда я что-то потребляю, то становлюсь собственником этой вещи).

2. Производство или обозначение (когда я в любом виде оставляю на материи след своего духа, я — собственник этой вещи).

3. Отчуждение, дарение (когда я расстаюсь с вещью, дарю ее, я тем самым проявляю над ней высшую власть, показываю, что я не раб этой вещи, могу от нее не зависеть).

Так вот: то, что необходимо нашему миру, — это переход из мира потребления и мира производства в мир дарения. Это мир, где не престижно потреблять, зато морально и модно дарить и благотворительствовать, постоянно, говоря христианским языком, «носить вериги друг друга», не упускать случая помочь и совершить добрый поступок.

Как это может выглядеть? Во-первых, всестороннее развитие ресурсов, прообразами которых уже выступают торренс-сервисы, ресурсов с условным названием, например, «Подарю, ру», где люди бы давали объявление о том, что готовы отдать не нужные лично им вещи. Там же могут быть и кооперационные объявления, например: «Я еду из одного города в другой, возьму попутчика или захвачу почту, груз».

Пора отдать должное фихтевской концепции собственности, которую в свое время восприняли как странную (ее суть: собственность бывает не собственностью на вещь, а собственностью на определенное отношение. И если одно использование не мешает другому, то у вещи может быть много собственников). В принципе на этом понимании держится большая часть бизнесменов, которые являются собственниками не вещей, а схем.

Творческое создание схем, при которых ресурсы и вещи будут использоваться с максимальной отдачей, а не простаивать, — дело будущего. Мир, в котором дарение будет одной из главных добродетелей (что соответствует «закону Феникса»), не отменяет производство: это так же невозможно как отменить потребление. Утопии типа книги А. Секацкого «Беглецы с острова сокровищ», где страта людей пользуется вещами только когда они им нужны, а потом оставляет их для пользования другим, молчаливо предполагают производственную сферу, либо эти люди вынуждены быть маргинальной диссидент-ствующией и паразитической группой. Тем не менее, книга способствует пропаганде будущей этики дарения.

Перечисление всех вышеназванных реформ как минимум стимулирует мышление и социально-гуманитарное творчество. К сожалению, креативность наших «либералов» и их предложения по модернизации заканчиваются на требовании «выпустить Ходорковского» и вновь ввести губернаторские выборы, а модернизационной фантазии наших «левых» хватает только на такие меры как «отдать под суд Чубайса» и национализировать имущество олигархов…

Убогость и примитивность политиков — свидетельство их нынешней кастовости и замкнутости, отсутствия коммуникации с социальной наукой, которая может предлагать что угодно, но это никогда не будет прочитано, осмыслено и запущено в практику для того, чтобы практика поправила все те вещи, которые действительно непрактичны.

По большому счету социальному философу все равно как устроен мир, поэтому автор не является яростным поклонником высказанных идей. Другое дело, что без свежих идей в мире модерна не могут обойтись сами политики. Пусть все сказанное будет воспринято хотя бы как средство для «расширения сознания», некая умственная гимнастика, массаж мозга, позволяющие взглянуть на мир хоть чуть-чуть незамыленным, незашоренным взглядом.

И еще. Всякая модернизация основана на идеологии субъекта и картезианской революции. Но, естественно, это не догма. Кто сказал, что мы не можем вообще переосмыслить все так, что обойдемся без субъекта, без понимания человека как субъекта. Тогда и апории «закона Феникса», модерна и постмодерна станут нам по зубам.