Классе в пятом Саня Солженицын подрался со своим школьным другом Шуриком Каганом (обозвал его «жидом пархатым», и тот вихрем налетел на нескладного долговязого «Моржа». В неловком падении Саня ударился о парту и рассек лоб. Шрам останется у него на всю жизнь).

Весь класс был на стороне Шурика Кагана. Но учителя рассудили по-своему: Солженицын был лучшим учеником в классе, на его лбу была рана, а в глазах – испуг и обида. Так что дело кончилось изгнанием Кагана из школы за хулиганство.

«Едва Каган собрал свои вещички, Солженицын обнаружил удивительную вещь: быть жертвой выгодно, – отмечает чехословацкий журналист Томаш Ржезач. – Много можно заработать, если ценой боли или временных неприятностей (при условии, разумеется, что они не опасны для жизни) примешь венец мученика. Отличный математик, Солженицын сумеет сообразить, что стоит многое потерять, чтобы затем приобрести, и эту “формулу” он будет не раз виртуозно применять в жизни».

Ореол мученика придает особый шарм образу писателя. И в тюрьме-то он пострадал безвинно, и потом, на свободе, теплого места себе не нашел. И шпыняли его, и не пущали, и в журналах толстых не печатали. И жизнь его ну просто на волоске висела каждую минуту. Но он смог, он выстоял – и тем ценнее должна быть каждая строчка, вышедшая из-под его пера.

Солженицын даже эпитет себе придумал: «угрожаемый автор», так он величал себя в «Теленке».

Чем же ему угрожали, и какие дивиденды ему это принесло?

«Первый звоночек» раздался, по заверениям Солженицына, в сентябре 1965 года, когда были арестованы Даниэль и Синявский.

«”Тысячу интеллигентов” требовали арестовать по Москве подручные Семичастного, – пишет Солженицын о том времени. – В то тревожное начало сентября я задался планом забрать свой роман из “Нового мира”: потому что придут, откроют сейф и… Рано все было затеяно, надо спешить уйти в подполье и замаскироваться математикой».

Но так ли это?

Дотошный Александр Островский установил, что «В круге первом» автор забрал из редакции накануне арестов диссидентов, а именно 7 сентября – и, стало быть, отнюдь не в связи с ними, а по какой-то другой причине.

Какой же?

Свое решение забрать роман Солженицын объяснял Твардовскому тем, что, якобы, синтаксис надо переделать. Главред не поверил. Тогда Солженицын «открывается»: не считаю, мол, надежным ваш сейф.

Снова рисовка? Дескать, я – самый опасный человек на двух полушариях, за мной ведет охоту КГБ, и рано или поздно они доберутся и до вашей редакции. Но вот какое дело: в «Новом мире» роман находился совершенно легально, отношения его автора с журналом скрепляли не только договор, но и выплаченный ему аванс в размере 2250 рублей.

Но тогда получается, что роман понадобился где-то в другом месте.

«Куда же, почувствовав необходимость спешно “уйти в подполье”, отправился прятать свое “криминальное” произведение Александр Исаевич? – задается вопросом Островский. – Хотите – верьте, хотите – нет, но он не нашел более надежного места, чем редакция газеты “Правда”. Да, да, редакция Центрального органа ЦК КПСС. Следовательно, забирая роман из редакции “Нового мира”, Солженицын вовсе не собирался “уходить в подполье” и переквалифицироваться в “математики”».

В своем «Теленке» Солженицын объясняет это свое неожиданное решение заверениями Юрия Карякина, что его шеф Румянцев может напечатать пару глав из «Круга» в главной газете страны. Почему Солженицын не рассказал Твардовскому все как есть – непонятно. Зачем надо было наводить тень на плетень, придумывать каких-то преследователей?

Ну так-то ясно, зачем. У нас есть несколько знакомых из молодых, которые тоже прибегают к этому нехитрому приемчику, чтобы повысить свой вес в глазах окружающих – все время рассказывают о том, что их телефоны прослушивают спецслужбы, каждый шаг фиксируют чуть ли не со спутника, и вообще в любую секунду, да вот хоть прямо сейчас, их придут и арестуют. Простого, незначительного человека разве стали бы преследовать? Вот то-то и оно!

Интересно, что в редакцию «Правды» был передан только один экземпляр романа. Куда же Солженицын отнес остальные два? Казалось бы, решив спешно «уйти в подполье», он должен был зарыть их под самым тайным камнем. Между тем из «Нового мира» он отправился к своим знакомым Теушам, квартира которых, по его собственному свидетельству, к этому времени уже была на примете у КГБ и откуда он уже забрал часть своего архива. Свою рукопись, по словам писателя, он нес туда «собственно, даже не прятать».

Для чего же тогда? Уж не для того ли, чтобы ее там нашли? Получается, что писатель сам спровоцировал изъятие у него литературного архива?

И действительно, не прошло недели, как Солженицын получил весть о том, что у Теушей и у их приятеля Ильи Зильберберга были обыски, и роман «В круге первом», а с ним и ряд других произведений конфисковали.

Солженицын описывает этот факт как сокрушительный провал или, как сегодня модно выражаться, эпичный фейл: «Вот она была беда, а до сих пор – предбедки! Ломились и рухались мосты под ногами, бесславно и преждевременно». Его якобы даже посетила мысль о самоубийстве, что уж вообще неожиданно. Но что находилось в этом захваченным КГБ архиве, и чем для него мог угрожать провал этого архива? Оказалось, что из 19 конфискованных текстов «четыре не имели к А.И. Солженицыну никакого отношения, авторство трех рукописей – неизвестно, две рукописи уже были опубликованы, три рассматривались на предмет публикации, что же касается остальных семи, то из них особый интерес для КГБ могла представлять только пьеса “Пир победителей”, автор которой, кстати, в тексте указан не был».

Не удивительно, что никаких репрессий в отношении «угрожаемого автора» не последовало. На следующий день, 14 сентября, Александр Исаевич спокойно зашел в здание ЦК КПСС и собственноручно передал письмо для Петра Демичева его личному секретарю. Вот так – просто зашел в Приемную ЦК КПСС, как в какой-нибудь ЖЭК, – он, «гонимый», «угрожаемый», с минуты на минуту ожидающий ареста. В письме, составленном при участии Твардовского, Солженицын жаловался на «незаконное» (исправлено на «незаслуженное») изъятие его «главного» архива. На всякий случай были подготовлены письма также на имена Андропова, Брежнева, Суслова.

До 19 сентября Солженицын сидит в Борзовке и ждет ареста. Двери все открыты, но не идут ни комитетчики, ни даже милиционеры.

Тем временем в «Правде», куда Солженицын передал свой «Круг», происходят перемены – снимают Румянцев, и Александр Исаевич просит Карякина отвезти свой роман обратно в «Новый мир». Однако теперь Твардовский принять роман отказался. Солженицын собирает вещи и едет пожить к Корнею Чуковскому в Переделкино. Это время Александр Исаевич проводит исключительно плодотворно: «Я гулял под темными сводами хвойных на участке К.И. – многими часами, с безнадежным сердцем, и бесплодно пытался осмыслить свое положение, а еще главней – обнаружить высший смысл обвалившейся на меня беды»; «я залеживал подранком в отведенной мне комнате, по вечерам даже не зажигая лампочки для чтения, не в силах и читать».

В октябре 1965 года Александр Исаевич предложил «Новому миру» свою пьесу «Свеча на ветру», но пьеса не заинтересовала журнал. Именно это Солженицыну и было нужно. Все шло по плану. «Я должен, – заявлял он тогда в своем узком кругу, – …сделать так, чтобы наверняка задержали мою пьесу “Свеча на ветру”…одну пьесу зажали, вторую зажмут», а затем, исходя из этого, можно будет сделать публичный общественный протест, «сказать так, как бомбу сбросить, чтобы сразу на Западе было известно».

Вскоре мечты писателя сбылись. 9 ноября 1965 года швейцарская газета «Нойе цюрихер цайтунг» сообщила об обыске и изъятии архива Солженицына. «Это и было то, чего я жаждал минувших два месяца!» – торжествовал «угрожаемый автор.

Однако успех надо было развивать. Необходимы были новые всплески активности, о которых бы стали говорить на Западе. Но для начала надо было обеспечить тылы и продемонстрировать свою лояльность существующей власти. В июле 1966 года Солженицын сочиняет письмо Брежневу. Текст письма был впоследствии опубликован в воспоминаниях Натальи Решетовской.

«Глубокоуважаемый Леонид Ильич! – пишет Солженицын, – Скоро уже будет год, как органами госбезопасности изъяты мой роман “В круге первом” и еще некоторые рукописи из моего архива. По этому поводу я обращался в ЦК в сентябре и в октябре прошлого года, однако тщетно ждал ответа или возврата рукописей. Тогда же я писал в ЦК, что среди этих рукописей есть такие, которые написаны 18-15 лет назад, еще в лагере, носят на себе невольную печать тамошней среды и тогдашних настроений, и что сегодня я также мало отвечаю за них, как и многие литераторы не захотели бы сейчас повторить иных речей, статей, стихов и пьес, напечатанных до XX съезда… В первую очередь это относится к пьесе “Пир победителей”, написанной в 1948-49 гг. в заключении, вынужденно без бумаги и карандаша, на память – и поэтому в стихах (как после освобождения из лагеря я никогда больше не писал). … С тех пор были XX и XXII съезды. С тех пор партия отмежевалась от сталинских преступлений. Настроения пьесы “Пир победителей” мне самому давно уже кажутся несправедливыми, а так как и сама пьеса – ранняя и художественно слабая, да еще и в стихах, которыми я не владею, то я никогда не предназначал ее ни для печати, ни для обсуждения. … Я прошу Вас принять меры, чтобы прекратить незаконное тайное издание и распространение моих давних лагерных произведений, изданное же – уничтожить. Я прошу Вас снять преграды с печатания моей повести “Раковый корпус”, книги моих рассказов, с постановки моих пьес. Я прошу, чтобы роман “В круге первом” был мне возвращен, и я мог бы отдать его открытой профессиональной критике».

Такой вот образчик самобичевания и самоотречения. Я – не я, и рожа не моя. Утерянное творчество считать недействительным.

Через год, 22 сентября 1967 года, Солженицын вновь отречется «от себя прежнего», только уже перед заседанием секретариата правления Союза писателей СССР.

Свое выступление он представит в «Теленке» как акт беспримерного мужества и презрения к врагам, а себя – былинным героем: один против всех. «Я торжественно встал, раскрыл папку, достал отпечатанный лист и с лицом непроницаемым, а голосом декламирующим в историю, грянул им свое первое заявление, отводящее “Пир победителей”, – но не покаянно, а обвинительно – их всех обвиняя в многолетнем предательстве народа…я дал в них залп из ста сорока четырех орудий, и в клубах дыма скромно сел (копию декларации отдав через плечо стенографисткам)». Он даже слово подберет нерядовое для этого своего выступления: «копьеборство».

Выглядело это «копьеборство», однако, как униженное самооплевывание. Вот отрывок из его выступления:

«Мне стало известно, что для суждения о повести “Раковый корпус” секретарям Правления предложено было читать пьесу “Пир победителей”, от которой я давно отказался сам, лет десять даже не перечитывал, уничтожил все экземпляры кроме захваченного, а теперь размноженного. Я уже не раз объяснял, что пьеса эта написана не членом Союза писателей Солженицыным, а бесфамильным арестантом Щ-232 в те далекие годы, когда арестованным по политической статье не было возврата на свободу, и никто из общественности, в том числе и писательской, ни словом, ни делом не выступил против репрессий даже целых народов. Я так же мало отвечаю сейчас за эту пьесу, как и многие литераторы не захотели бы повторить сейчас иных речей и книг, написанных в 1949 г. На этой пьесе отпечаталась безысходность лагеря тех лет, когда сознание определялось бытием и отнюдь не возносилось молитв за гонителей. Пьеса эта не имеет никакого отношения к моему сегодняшнему творчеству».

Ну, да кому есть дело, как все было на самом деле? Главное, как это представлено потомкам в мемуарах…

Стратагема № 6

Изображайте себя жертвой – режима, обстоятельств, людского непонимания. Опальных жалеют, гонимых привечают.

Столь смиренное покаяние не прошло даром. Результатом стало согласие, которое секретариат правления Союза писателей СССР дал «Новому миру» на подписание очередного весьма жирного договора с угрожаемым прозаиком.

Заведующей редакцией «Нового мира» служила в ту пору Наталья Бианки. Буквально через несколько дней после копьеборства Солженицына на заседании Союза писателей, ее вызвал к себе Твардовский. О том, что было дальше, Наталья Павловна напишет в своем дневнике.

«Интересно, почему у Твардовского сегодня какой-то растерянный вид. Не говоря ни слова, протягивает мне какую-то бумагу. Читаю. Постановление редколлегии (есть все подписи) о списании шести тысяч, которые получил Солженицын за роман “В круге первом”. Смотрю на Твардовского с удивлением. Он-то ведь знает, что только с согласия Верховного Совета, да и то лишь в конце года, можно списать такую сумму…

– Но это, как говорится, только полдела, – продолжает тем временем Твардовский, – с ним тут же надо заключить договор на роман “Раковый корпус” и снова выдать шесть тысяч. У него за душой нет ни гроша. Как вы понимаете, взаймы я ему дам любую сумму. А еще лучше безвозвратно. Но он ведь не возьмет…»

Получив задание от главреда, Бианки берет приступом бухгалтерию. Поначалу те пытаются отбиваться, объясняя, что все это не по правилам, и выдать аванс за очередной роман они могут лишь после того, как будет напечатан предыдущий. Но хитрая Бианки говорит бухгалтеру Гале:

«– Ты формально даже отказать не можешь. Ведь ни договора, ни аванса за ним уже нет. Он растаял в сиянии голубого дня.

Галя смеется:

– Такого не бывает. – И достает бухгалтерскую карточку Александра Исаевича. Действительно, чистая карточка. Стоило в это время посмотреть на ее лицо».

Чтобы Солженицын не остался без денег, новомирцы пошли на уголовное преступление, подделав финансовый документ. На 6000 рублей, полученных Солженицыным за неопубликованный роман, в те времена можно было приобрести две дачи под Москвой, либо два автомобиля «Москвич» системы «Денис», либо 300 новых ватников.