24 марта 1967 года Александр Исаевич сел сочинять обращение к намечавшемуся в мае IV Всесоюзному съезду писателей СССР. «Мужа тянет к музыке Бетховена, – писала Решетовская. – Ставится пластинка с Девятой симфонией. Под ее могучие звуки 27 марта Александр Исаевич завершает работу».

В «Письме к съезду» автор сначала бичует цензуру, тяготеющую «под затуманенным именем Глав-лита … над нашей художественной литературой» и намекает на полную беззащитность советских писателей перед лицом закона, а затем переходит к оглашению своих личных жалоб: не печатают, не ставят фильмы по его сценариям, не переиздают уже опубликованное в виде отдельной книги. Не уважают в достаточной мере его, «всю войну (? – А.Б., О.М.) провоевавшего командира батареи». Конфисковали архив. Ну так что же, – интересуется писатель, – «возьмется или не возьмется IV Всесоюзный съезд защитить меня?»

Завершается письмо патетически: «Никому не перегородить путей правды, и за движение ее я готов принять и смерть». Хотя, право же, когда такое было, чтобы Александр Исаевич был готов рискнуть за что бы то ни было не то что жизнью, но хотя бы холеным лицом?..

Рассылку «Письма» Солженицын начинает 17 мая, за 5 дней до открытия Съезда. «Непонятно, почему, имея на руках 150 экземпляров письма уже 7 мая, Солженицын начал рассылать его только через полторы недели? – удивляется Александр Островский. – Очень странно и то, что оно рассылалось по домашним и официальным адресам, в связи с чем многие адресаты разминулись с ним по дороге на съезд. Это не позволило сторонникам Солженицына согласовать свои действия и организованно выступить на съезде».

Расчет Солженицына на то, что его «Письмо» немедленно станет темой номер один в мировой прессе, не оправдался. Ни в тот же день, ни на следующий, ни через неделю никто не посвятил ему не строчки.

28 мая, через день после закрытия Съезда, в Переделкино, где Александр Исаевич приживался у Чуковского, приехала секретарь Ильи Эренбурга Наталья Столярова, привезя с собой французского искусствоведа Мориса Жардо. Случайно или нет, но через три дня «Письмо к съезду» появилось в «Монд». 5 июня его опубликовала «Нью-Йорк Таймс», 2 и 16 июня – «Посев», 18 июля – «Новое русское слово», 22 июля – «Русская мысль».

По сведениям КГБ, «письмо Солженицына было напечатано большинством буржуазных и эмигрантских изданий и передано всеми крупнейшими радиостанциями Запада, специализирующимися на проведении антисоветской пропаганды, кроме того, текст письма был размножен антисоветской эмигрантской организацией НТС в виде листовки, которую пытаются заслать на территорию СССР».

5 июня 1967 года началась знаменитая шестидневная война – Израиль бомбит 19 египетских военных аэродромов, уничтожая на земле полторы сотни новеньких МИГов-21. Израильские танки врезаются вглубь Синайского полуострова. Войну агрессору объявляют Ирак, Судан, Алжир, Йемен, Тунис и Кувейт. За неполную неделю Израиль захватывает территории вчетверо больше, чем его собственная. Москва разрывает дипломатические отношения с Тель-Авивом.

Сидя возле радио, Солженицын, наконец, услышал давно ожидаемые сообщения. «Чередуя с накаленными передачами о шестидневной арабо-израильской войне – вспоминал он, – несколько мировых радиостанций цитировали, излагали, читали слово в слово и комментировали (иногда очень близоруко) мое письмо… И так у меня сложилось ощущение неожиданной и даже разгромной победы!»

Через пару недель «Письмо» было зачитано на IV съезде Союза чехословацких писателей, явившемся своего рода ответом на попытки властей ввести в культуре «идеологическую дисциплину» и ставшем предвестником назревавших перемен. Публикация письма готовилось и в кубинском журнале «Унион», однако ее удалось предотвратить.

«Только много лет спустя, – признавался позднее Солженицын, – я понял, что это, правда, был за шаг: ведь Запад не с искаженного “Ивана Денисовича”, а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить».

«Ваше письмо – какой блестящий ход!», – похвалил Солженицына маститый Вениамин Каверин, оценив его успехи на поприще самопиара.

Стратагема № 7

Пишите письма – создавайте шумиху вокруг своего имени.

«Письмо к съезду» надолго ввело Солженицына в повестку дня. Дискуссии о нем велись и в толстых журналах, и на рабочих трибунах, и, конечно, на интеллигентских кухнях. Время от времени в топку кидались все новые охапки дров. Так, 26 июня 1968 года «Литературная газета» напечатала письмо Солженицына – протест против публикации за рубежом повести «Раковый корпус», сопроводив его пространной редакционной статьей, в которой выражалось сожаление, что писатель отдал свои литературные способности не родине, а ее злопыхателям, и цинично использует общественное мнение Запада как инструмент давления на Союз писателей СССР.

Отречение Солженицына от зарубежной публикации «Корпуса» было настоящей подлостью по отношению к его английским контрагентам. Не далее как в марте 1967 года рязанский праведник вручил рукопись романа словацкому журналисту Павлу Личко для публикации в ЧССР и дал ему разрешение на публикацию романа в Англии. Личко передал текст британскому журналисту Николасу Бетеллу, члену Палаты Лордов, и тот стал готовить его к публикации в издательстве «Бодли хэд». После демарша Солженицына в «Литературке» издательство забило тревогу и срочно вызвало Личко для объяснения. «В июле 1968 года, – пишет Бетелл, – Личко приехал в Лондон и 1 августа в присутствии нашего адвоката Питера Картера-Рука дал письменные показания под присягой о том, что он действовал по поручению и от имени Солженицына». После этого подготовка повести к изданию была продолжена.

Тем временем публикация в «Литературной газете» спровоцировала новый всплеск интереса к Солженицыну. Теперь люди делились на заступников опального писателя и тех, кто искренне желал ему лютой смерти. «Вас следовало бы расстрелять, – негодовала в своем письме Солженицыну преподаватель математики из Ставрополя Лидия Кононовна Кизиева. – И только подлинная гуманность нашего правительства позволяет Вам существовать. Вон!»

Сообщение о судьбе литературного архива Солженицына еще в середине августа 1967 года готовили к публикации в «Известиях» Комитет госбезопасности и Прокуратура СССР. Миллионам читателей газеты предполагалось рассказать, что, мол, широко распространено мнение, что комитетчики прижали писателя и отобрали у него все рукописи, но это все неправда – Солженицына никто не трогал, а бумаги изъяли, наоборот, у гражданина Теуша 1898 года рождения, пенсионера.

Однако уже через несколько дней на заседании Секретариата ЦК КПСС вопрос о данной публикации был благоразумно снят с рассмотрения.

Отличный повод напомнить о себе демократической общественности появился у «угрожаемого автора» 4 ноября 1969 года, когда на заседании Рязанского отделения Союза писателей РСФСР с повесткой «Об идейном воспитании писателей» было принято решение об исключении Солженицына из Союза писателей.

Такой оборот оказался явно на руку Александру Исаевичу – реакция мировой общественности оказалась почти мгновенной. Вот что он пишет в «Теленке»: «В 6 утра проснулся, включил по обычаю “Голос Америки”, безо всякой задней мысли, и как укололо: “По частным сведениям из Москвы, вчера в Рязани, в своем родном городе, исключен из писательской организации Александр Солженицын”… Четыре раза в кратких известиях передали. Четыре раза в подробных. Хор-рошо!».

Решение рязанских писателей было утверждено секретариатом правления Союза писателей РСФСР. Не выходя из своей рязанской квартиры, Солженицын разложил по столу карандаши и немедленно приступил к сочинению «Открытого письма секретариату Союза писателей РСФСР». Через неделю письмо было готово, и писатель отправился с ним в Москву. 11 ноября зам Твардовского Алексей Кондратович записал: «Приехал Солженицын. На лице огорчения особого не видно. Напротив».

12 ноября 1969 года Секретариат Союза писателей обнародовал свое решение об исключении Солженицына, после чего Александр Исаевич сразу же пустил в обращение «Открытое письмо» бывшим коллегам.

«Расползаются ваши дебелые статьи, вяло шевелится ваше безмыслие», – клеймил их Солженицын, выражая уверенность: «Близок час: каждый из вас будет искать, как выскрести свою подпись под сегодняшней резолюцией». Поскольку статье предполагалось дать ход на Запад, завершалась она вполне конъюнктурно: «Гласность, честная и полная гласность – вот первое условие здоровья всякого общества».

Исключение Солженицына из Союза писателей и его «Открытое письмо» вызывали широкий общественный резонанс как в нашей стране, так и за рубежом. Уже 15 ноября письмо было напечатано в «Нью-Йорк Таймс», на следующий день – в парижской газете «Монд», далее – везде. Возмущение чисто организационным, внутренним решением российского писательского сообщества выразили Луи Арагон, Жан-Поль Сартр, Пабло Пикассо, Джон Апдайк, Труман Капоте, Гюнтер Грасс, Фридрих Дюрренматт, Генрих Бёлль, Курт Воннегут, Грэм Грин, Артур Миллер, Игорь Стравинский, Юкио Мисима. Теперь имя Солженицына стало символом бескомпромиссной борьбы с советским режимом. Опальный писатель оказался в двух шагах от главной мечты всей его жизни – Нобелевской премии.

О существовании Нобелевской премии Солженицын узнал в лагерные годы. Более образованные товарищи по отсидке сказали ему, что эта премия – самая престижная в мире, а из русских писателей ее получил пока только Бунин. У Солженицына появляется Большая Мечта – во что бы то ни стало стать Нобелевским лауреатом. По его словам, он «сразу определил, в духе нашей страны, вполне политически: вот это – то, что нужно мне для будущего моего прорыва».

К тому времени из-под пера бывшего Щ-262 вышло всего несколько ученических пьесок и графоманских поэм.

С тех пор Солженицын будет ревновать к Нобелевской премии всех, кто удостоится ее раньше него. Особенно достанется Шолохову. Лютую, бешеную ненависть и неприкрытую зависть к нему Солженицын пронесет до гробовой доски, он обвинит его во всех грехах, в том числе, усомнится в его авторстве «Тихого Дона», организует целое расследование с целью разоблачения «плагиатора». Результатом станет книга «Стремя “Тихого Дона”. Загадка романа» Ирины Медведевой-Томашевской, вышедшая в Париже в 1974 году (имя автора будет скрыто за псевдонимом «Д*») – к ней Солженицын написал и предисловие, и послесловие, и издание оплатил.

Солженицына раздражает даже сама внешность Шолохова. Типичные эпитеты из «Теленка»: «Невзрачный Шолохов»; «Одиноко стоял малоросток Шолохов и глупо улыбался»; «На трибуне он выглядел еще ничтожнее, чем вблизи, да и бурчал невнятно». И это притом, что сам Шолохов поначалу искренне восхищался Солженицыным и просил Твардовского «передать поцелуй» автору повести об Иване Денисовиче.

В 1999 году у родственников Василия Кудашева, друга писателя, были обнаружены рукописи 1-й и 2-й книг «Тихого Дона», долгое время считавшиеся утраченными. Учеными были проведены графологические, текстологические и идентификационные экспертизы, после чего исчезли последние сомнения в том, что автором романа был именно Шолохов, и он наконец-то избавлен от клеветы.

Характерно, что когда специалисты Института мировой литературы им. Горького РАН предложили Солженицыну ознакомиться с найденной рукописью, тот отказался, сославшись на сильную занятость.

Впрочем, даже после столь убедительного аргумента, как рукопись романа, многие ненавистники Шолохова, профессиональные антисоветчики и русофобы, в свое время «раздраконенные» инсинуациями Солженицына, продолжили упорствовать в своем убеждении. По словам Захара Прилепина, «либералам ужасно важно доказать, что Шолохов не писал “Тихий Дон”, потому что не может поганый советский писатель написать гениальный роман. Все советское обязано быть бездарным, либо лживым, либо ворованным. Принципиальный подход, так сказать».

Интересно, однако, сравнить две эпопеи – «Тихий Дон» и «Архипелаг Гулаг».

«Тихий Дон» написан действительно народным русским языком, но не абстрактно-народным-вообще-языком почерпнутым из словаря, как «Архипелаг», а южнорусским, донским языком, почерпнутым из народной речи. В произведении Шолохова нет никаких фактов, взятых с потолка или «со слухов», нет никакой публицистики и документалистики, цитат и цифр, все там пропущено через душу и поступки героев. У Шолохова эти герои постоянно мучаются от противоречивых страстей и разрываются на части от противоположных истин. Нет правды ни у красных, ни у белых, а еще точнее – у каждого своя правда. И, главное, понятно, что та правда, которая на другой стороне, она именно правда, и ты со своей правдой воюешь не с неправдой, а тоже – с правдой. В этом и трагедия, и диалектика характеров героев, которые меняются на протяжении книги.

Теперь возьмите «Архипелаг». Там никто не меняется, там все ясно с самого начала, там ясно, где добро, а где зло, там все как в бразильских телесериалах: есть добрая рабыня Изаура или Мария Лопес и злой Луис-Альберто, злой по непонятной причине, просто некий карикатурный злой злодейский злодей. Поэтому читать «Тихий Дон» – это все равно, что самому пройти через горнило эпохи, измениться и стать сильнее, мудрее, а прочитать «Архипелаг» – это все равно, что посмотреть пустой и плоский телесериал.

Первым человеком, заговорившим о возможности получения Солженицыным Нобелевской премии, был, по всей вероятности, Лев Копелев. С 1960 года он работал старшим научным сотрудником Института истории искусств АН СССР и имел широкие связи в ученых и литературных кругах зарубежья.

В апреле 1967 года Копелев познакомил Солженицына с Ольгой Карлайл – известным американским литературоведом, внучкой Леонида Андреева и женой потомка Томаса Карлейля, знаменитого британского политического философа. Александр Исаевич обратился к Ольге Вадимовне с просьбой помочь ему с изданием за границей романа «В круге первом». Тогда же он сообщил ей о готовящемся «Письме съезду» писателей.

Провожая американку после той встречи, Копелев по дороге заговорил с нею о Солженицыне. «Он твердил, – вспоминает Карлайл, – “Александру Исаевичу нужна Нобелевская премия. Это крайне важно, Ольга Вадимовна, прошу Вас, примите это к сведению. Надо во что бы то ни стало постараться организовать”».

Просьба выглядела, что ни говори, странной. И не только потому, что Солженицын был писателем, за рубежом, мягко говоря, малоизвестным, но и потому, что все его опубликованное литературное наследие составляло одну небольшую повесть и несколько рассказиков.

И все же Карлайл взялась помочь протеже своего друга и подключила к пропаганде творчества Солженицына в США бывшего дипломата Томаса Уитни и журналиста Гаррисона Солсбери – помощника главного редактора «Нью-Йорк Таймс». «Если учесть связи Т. Уитни и Г. Солсбери, а также самой О. Карлайл, которая, по некоторым данным была знакома с братьями Робертом и Эдвардом Кеннеди, – пишет Александр Островский, – получается, что весной-летом 1967 года за границей начал раскручиваться влиятельный маховик поддержки А.И. Солженицына».

Уже в сентябре 1967 года Карлайл прилетела в Москву, чтобы утрясти с Солженицыным конкретные практические вопросы, связанные с изданием «Круга». Выход романа планировался на июнь следующего года в издательстве Harper and Row.

В 1968 году Александр Солженицын был назван за рубежом в числе кандидатов на Нобелевскую премию. К этому времени его имя уже было известно за границей благодаря скандалу с «Письмом к съезду». Однако все его собрание сочинений, изданное к этому времени во Франкфурте-на-Майне, пока могло уместиться в одном маленьком томике. На «выдающийся вклад» это не тянуло. Новые публикации нужны были, как воздух!

В сентябре 1968 года в Harper and Row вышел на английском языке долгожданный «Круг». И понеслось!..

Только в 1968-1969 годах романы «В круге первом» и «Раковый корпус» вышли за границей на русском языке и в переводах на английский, итальянский, французский, немецкий, японский, голландский, шведский, датский, испанский и норвежский. Кроме того, во Франкфурте-на-Майне «Посев» переиздал однотомник «Сочинений» Солженицына.

«Все эти публикации были осуществлены примерно в течение одного года, что свидетельствует о хорошо спланированной и организованной издательской акции, которая требовала значительного первоначального капитала. По замыслу ее организаторов, она должна была оказать определенное влияние на решение комитета по присуждению Нобелевских премий. Позднее Ольга Карлайл прямо писала, что рассматривала издание романа «В круге первом» как средство помочь А.И. Солженицыну получить Нобелевскую премию. Однако в 1968 г. этот издательский залп оказался холостым».

И в следующем, 1969 году премия пролетела мимо, что крайне расстроило Солженицына: «В четвертый четверг октября объявили Нобелевскую премию по литературе – и не мне».

На следующий год Солженицына выдвинули в третий раз, что писатель расценил как событие рубежное. Позднее он вспоминал: «Для меня 1970 был последний год, когда Нобелевская премия еще нужна мне была, еще могла мне помочь. Дальше уже – я начал бы битву без нее. Приходила пора взрывать на Западе “Архипелаг”. Уже я начал исподволь готовить публичное к тому заявление».

Если в 1968 году фамилия Солженицына была мало кому известна, то в 1968-1969 годах благодаря тому залпу, который был произведен издательствами Harper and Row и The Bodley Head его произведения разошлись по всему миру. Его популярность за границей еще более увеличилась после того, как он был исключен из Союза писателей.

8 октября 1970 года Нобелевский комитет объявил о решении присудить премию в области литературы Александру Солженицыну, СССР.

Добрую весть застала триумфатора в подмосковной Жуковке, где он приживался в это время у Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Соседи-остряки с тех пор шутили, что у Ростроповичей даже сторож на даче – нобелевский лауреат.

Формулировка, которой сопровождалась премия, (предложил ее, как потом выяснилось, Франсуа Мориак) звучала так: «За нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы». То есть, получалось, что Солженицын награждался не за литературные достоинства его текстов, а за его общественную позицию.

Политическую подоплеку присуждения Солженицыну Нобелевской премии признавала и западная пресса. Комментируя это решение, лондонская «Таймс» в редакционной статье писала: «На Западе работы Солженицына привлекли к себе особое внимание явно из-за политического смысла». Боннская «Вельт» сформулировала ту же мысль еще откровеннее: «Присуждение Нобелевской премии Солженицыну является политической демонстрацией».

Многие газеты не без удовольствия вспоминали и о финансовой составляющей премии – на Западе были уверены, что Солженицын чрезвычайно беден даже по советским меркам и живет впроголодь. Ну так хорошо: хоть поест теперь вволю!..

Свой образ нищенствующего праведника Солженицын тщательно поддерживал. «После гонораров за “Ивана Денисовича” у меня не было существенных заработков», – жаловался он 30 марта 1972 года в интервью «Нью-Йорк Таймс», оговариваясь, впрочем: «Только еще деньги, оставленные мне покойным К.И. Чуковским, теперь и они подходят к концу. На первые я жил шесть лет, на вторые – три года».

В самом скором времени в редакцию газеты пришло письмо от американского писателя Альберта Мальца, предложившему своему нищенствующему собрату по перу крупную сумму денег. «Тот живо откликнулся на это предложение. В опубликованном на Западе заявлении “глубоко тронутый” Солженицын буквально вышибает из читателя слезу картиной своего “отчаянного” финансового положения. Ни крова, ни личной автомашины, ни, наконец, средств, чтобы приобрести, как он выражается, “хотя бы самый скромный маленький домик”. “Я готов принять деньги <Мальца> в долг, хотя и очень смущен этим”, – заключает свое послание плач А. Солженицын».

Но так ли беден был Солженицын, как он старался выглядеть?