Страшный сталинский Гулаг описывали, слава Богу, не только солженицыны. Один из авторов книги, которую вы держите в руках, однажды познакомился с немцем Клаусом Фрицше и получил от него в дар его книгу «Воздушный стрелок». Сочинение повествует о шести годах советского плена, в который он, Клаус, бравый фашистский летчик, сбитый нашими зенитчиками, попал в середине войны. По сути, Фрицше сидел в то же время, что и Солженицын. Только отсидка была у них несколько разной. В то время как Солженицын обретался по подмосковным шарашкам, фашистский летчик отбывал срок в лагерях ближе к Северу да в Поволжье.

Надо ясно отдавать себе отчет, что условия содержания для фашистов и не могли быть и не были лучше, чем условия содержания таких, как Солженицын, «несознательных».

Но, на удивление, у Клауса Фрицше, написавшего по своим воспоминаниям свой «Архипелаг», мы не найдем басен о том, как «был глухой слух, что 150 человек сожгли» или «один сапожник рассказал, как 300 человек чекисты заморозили» или «один чувашонок болтал, что 900 человек расстреляли».

Наоборот! Самое удивительное, что до сих пор потрясает немецкое упорядоченное сознание автора, так это удивительная свобода и даже раздолбай-ство в наших лагерях! Он рассказывает, как запросто отпускали их на покосы, можно было бежать, но… как-то не хотелось. Вспоминает, как работал в охотку, как собирал грибы и ягоды, как влюблялся, причем взаимно, в русских девчонок, которые работали с ними, пленными, бок о бок и не меньше них. У него аж несколько любовных романов успело случиться за эти несколько лет в СССР.

Или вот типичная история:

«В один прекрасный день спокойненько смотрю за выполнением уборочных работ, как вдруг появляется подполковник Романов. Делаю необходимый доклад, он обходит корпус и говорит:

– Фрицше, обязательно надо оконные рамы покрасить!

– Есть, господин подполковник, но откуда брать краски, растворитель, кисти?

– Слушайте, я, что ли, командир батальона? Я, что ли, отвечаю за вид корпуса?

Сказал так и пошел. Что мне делать? Единственный выход – кража! На “Заводстрое” малярных материалов и принадлежностей полно. Но как же вытащить контрабанду с территории завода, где любой человек на проходной подвергается телесному обыску?

При краже к тому еще надо учесть, что хищение социалистического имущества карается заключением не менее чем на пять лет. Под суд за такое преступление попадали и немецкие военнопленные.

Надо пойти на риск, но пойти очень умно и продуманно. Проблему обсудили вечерком в кругу командиров рот и бригадиров. Определили место хранения высококачественного лака бежевого цвета. Поставили вопрос, какой вид емкостей могли бы провозить на виду у караула через ворота заводской территории. Пришли к заключению, что лучше всего применить бидоны из-под молока, лишние экземпляры которых валялись возле здания продуктового склада. Транспортным средством могла служить лишь та полуторка, которая с полевой кухней на прицепе ежедневно объезжала с обедом рабочие места бригад. На грузовой площадке полуторки регулярно стояли деревянные ящики под хлеб и бидоны под чай. Число мест изменялось в зависимости от численности работавших на заводе бригад.

Решили мы провести разведку вхолостую, то есть погрузили на машину лишний порожний бидон, сидя на котором я пережидал обыск на проходной при въезде и выезде. Обыск производили исключительно девчата и женщины всех возрастов, с которыми я должен был вести оживленный разговор и притягивать к себе как можно больше внимания этих более или менее красивых караульных. Товарищи полагались на мои способности флиртовать с ними, пользуясь русским языком как инструментом общения. В течение целой недели, то есть шесть раз, мы повторили этот тест. Женщины изо дня в день становились все более разговорчивы, я каждый день выдавал настоящий фейерверк шуток и льстивых речей, и ни разу девчата не додумались проконтролировать тот бидон, на котором я сидел. Пора было переходить с холостого хода на боевой.

Лак из фабричной канистры перелили в наш бидон, но, увы, на его днище оказалось отверстие. Выбранный нами бидон был с крышкой на резиновом уплотнении, которая закрывалась герметичным затвором. Можно было надеяться, что такая крышка должна действовать как надо. Значит, бидон поставили на грузовую площадку крышкой вниз, а я сел на нем в привычной для караула позе. Остановились на проходной, шел обыск, во время которого я не ленился представлять девкам веселый конферанс. Как в прежние дни, караульные кружились вокруг меня, а мое сиденье так и осталось сиденьем. Тронулись мы в путь при шумном вздохе облегчения контрабандиста.

Вернулись в лагерь, я слез с машины и остолбенел от ужаса. Рама полуторки под бидоном вся запачкана той бежевой краской, и продолжает капать капля за каплей. Значит, герметичная крышка подвела. А как же при обыске никто не заметил эту вывеску совершившейся кражи? Выяснилось, мое сиденье стояло в контакте с правым бортом, а девчата поднимались и слезали по привычке только через левый борт. Близка была карающая рука прокурора!

Оконные рамы покрасили, но начальник лагеря этим не удовольствовался. Надо было побелить стены и потолок, цоколи стен покрасить масляной краской, а в красном уголке на стене нарисовать красное знамя и пр. Способ приобретения материала оставался одним и тем же, но сидеть на престоле короля воров мы стали поочередно, все поиграли в русскую рулетку. К счастью, обошлось без выстрела. Подполковник Романов ни разу не спросил, откуда мы доставали материал.

Одна из задач командиров борьба с клопами, численность которых исчислялась тысячами на одного человека. Она была безуспешной, пока нары в корпусе были из досок. Совет командиров принял решение заменить деревянные нары сварными железными.

Подсчитали потребность в стальных полудюймовых трубах. С ума можно было сойти: на человека минимум 10 метров, значит, на 2500 человек 25 километров! Такое количество труб достать нелегальным путем невозможно! Оказалось, что можно, но только полулегальным, при содействии советской администрации. Старый корпус лагеря до прибытия военнопленных служил складом. Его отгородили от крупного центрального склада завода, создав при этом неудобство. Неудобство заключалось в том, что единственный подъездной железнодорожный путь вел через территорию лагеря вдоль погрузочно-разгрузочной площадки нашего корпуса. При медленном ходе паровоза очень удобно можно было перепрыгнуть с площадки на открытые платформы и разгрузить в пользу лагеря то, в чем была нужда.

При подъезде к действующему центральному складу состав должен был остановиться перед забором. Машинист вылезал из паровоза, заходил в будку проходной и предъявлял необходимый документ, в ответ на это дежурный открывал ворота. Состав трогался с места и сравнительно медленно продвигался вдоль площадки.

Организовался сговор с участием советской администрации. Через сотрудника отдела снабжения завода шла информация о поступлении вагонов, груз которых состоял из подходящих труб. В каком-то тайном шкафу в лагере хранилось несколько бутылок водки. В момент прихода такой информации водка доставлялась к проходной в подарок машинисту паровоза за то, чтобы он как можно медленнее продвигал состав по территории лагеря. Одновременно поднималась тревога: всех работоспособных людей на площадку для разгрузки вагонов! Машинист потихоньку проезжал, а на вагоны, как муравьи, налетали “грузчики”, которые мигом облегчали продвигающийся состав.

Поверьте, уважаемый читатель, что я рассказываю истинную правду. Сам процесс присвоения труб никто из начальства завода не наблюдал, а исчезновение изрядной части груза по пути от производителя к потребителю считалось, очевидно, привычной издержкой социалистического народного хозяйства. В течение трех месяцев накопили материал, и бригада слесарей сварила железные нары на всех жителей лагеря. Кроме труб, понадобилась полуторамиллиметровая стальная проволока для плетения матрацев – 50 километров, которая досталась тем же путем. Сварные генераторы исчезли с тех рабочих мест, где подъезд машины, доставляющей обед, осуществлялся без обыска.

Начальник лагеря дал инициативе военнопленных весьма высокую оценку! …

Генеральный директор [завода, того самого, с которого все и воровалось] осмотрел весь лагерь с большим интересом и сказал, что результаты созидательной работы немцев произвели на него сильное впечатление. Знал ли он, что был окружен группой преступников, которые совместно и строго организованно занимались многократным “хищением социалистического имущества”? Знал ли он, что каждому члену этой группы прокурор по действующим законам мог бы присудить трижды пожизненное? Знал ли, не знал ли, но нам, военнопленным, вся эта кампания показалась “школой истинного социализма”».

Таких историй в книге много, интересно заметить, что немцу, человеку западной цивилизации, наш Гулаг казался просто обычным «русским бардаком», а совсем не таким страшным адом, как его описал для Запада Солженицын.

Множество любовных страниц посвящено у Фрицше нашим красным уголкам, художественной самодеятельности, спектаклям, оркестрам, клубам, новогодним праздникам. Веселуха была!..

Сравните эти воспоминания с воспоминаниями узников Освенцима или любого другого немецкого лагеря, сравните тоталитарный режим фашизма и «тоталитарный режим социализма», сравните и никогда больше не говорите, что социализм и фашизм – это одно и то же.

Недаром Фрицше, пробывший всего шесть лет в СССР, навсегда влюбился в нашу страну, хотя отнюдь не испытывал иллюзий по поводу ее властной системы. Люди здесь таковы, что компенсируют недостатки любой системы, сведут на нет жесткость любых законов своим милосердием и человечностью. Поэтому и социализм тут был игрушечный общинно-христианский, анархистский и веселый. Он растрогал даже «квадратного» рационального немца с фашистским воспитанием.

До чего же человеконенавистническую психологию надо было иметь Солженицыну, чтобы, находясь в куда более человечных условиях, излучать не оптимизм, любовь, всепрощении и юмор, а дремучую злобу, клевету, жестокость…