23 августа 1973 года Солженицын дал большое интервью иностранным корреспондентам. В тот же день КГБ задержал одну из помощниц писателя Елизавету Воронянскую. В ходе допроса ее вынудили выдать местонахождение одного из экземпляров рукописи «Архипелага Гулаг». Вернувшись домой, она повесилась. 5 сентября Солженицын узнал о случившемся и распорядился начать печатание «Архипелага» в парижском эмигрантском издательстве YMCA-Press, прослывшем как филиал ЦРУ.

В тот же день он отправил руководству страны «Письмо вождям Советского Союза», в котором призвал отказаться от коммунистической идеологии и сделать шаги по превращению СССР в русское национальное государство.

«Угрожаемый автор», прежде боявшийся собственной тени, старавшийся «не выделяться ни на плечо в сторону бунта» и не выходивший на улицу без сменной шапки для конспирации, внезапно осмелел, хотя прекрасно понимал, какую реакцию вызовет у «вождей СССР» факт публикации за границей злобного пасквиля, порочащего советский строй. Сам Солженицын во всех цветах расписывал свою решимость принять, если понадобится, смерть – лишь бы мир услышал его Главный Крик. В этом амплуа он явно себе очень нравился. «Я вижу, как делаю историю», – писал он в «Теленке». Но многим ли он рисковал – по большому-то счету?

Отнюдь, его смелость была начисто лишена риска. Не те времена уже были, чтобы бояться «черного воронка». Да и имя у него уже было – не хуже брони: нобелевский лауреат, не кот чихнул! Если что – шум поднимется на весь крещеный мир. Так что получается, что не Давид здесь поднялся на Голиафа, а дворовая шавка подняла лай из-за спин матерых псов.

«Вожди Советского Союза» и вправду пребывали в нерешительности – что же делать с этой шавкой? Связываться было явно неохота, но и оставить без ответа было нельзя – распоясается вся прочая сволота.

В самом конце декабря 1973 года в свет вышел первый том «Архипелага Гулага». Всего через неделю это событие было обсуждено на заседании Политбюро ЦК КПСС. Мнения о методах пресечения антисоветской деятельности Солженицына А.И. разделились.

Андропов настаивал на выдворении писателя из страны: «Его сочинение “Архипелаг Гулаг” не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно. У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. В общем, сотни и тысячи людей, среди которых Солженицын будет находить поддержку».

Брежнев, Косыгин, Подгорный, Громыко и примкнувший к ним Шелепин высказались за арест и ссылку «хулиганствующего элемента» – например, в Верхоянск («туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов – там очень холодно»).

Постановили: ограничиться обменом мнениями.

В пользу высылки было немало аргументов, однако для этого надо было заручиться согласием какой-либо из капиталистических стран принять Солженицына. Именно это и представляло проблему: особого желания к этому никто не испытывал.

7 февраля Андропов обратился к Брежневу с письмом, в котором привел новые доводы в пользу своей идеи:

«Нами зафиксированы высказывания среди отдельных рабочих, студенчества о том, что Солженицын призывает советское руководство снизить цены на товары широкого потребления, прекратить помощь Кубе и развивающимся странам в интересах повышения благосостояния советского народа. Эти мысли не содержатся в книге “Архипелаг Гулаг”, но они, как Вы помните, имелись в пресловутом письме Солженицына “К вождям советского народа”. По нашим данным, Солженицын, отказавшись от мысли публиковать в ближайшее время этот документ, в то же время через свое окружение придает гласности содержание этого документа.

Исходя из всего этого, Леонид Ильич, мне представляется, что откладывать дальше решение вопроса о Солженицыне, при всем нашем желании не повредить международным делам, просто невозможно, ибо дальнейшее промедление может вызвать для нас крайне нежелательные последствия внутри страны».

Дополнительным доводом в пользу высылки Солженицына стала достигнутая именно в эти дни договоренность с Вилли Брандтом, и надо было спешить, пока писатель не выкинул какую-нибудь подлянку.

На следующий день по адресу проживания Солженицына (ул. Горького, д. 12, кв. 169) была отправлена повестка в Прокуратуру СССР. Находившаяся дома Наталья Дмитриевна принять повестку отказалась. 11 февраля Солженицын сидел в квартире и ждал посыльного с повторным вызовом – иной бунтарь давно уже свалил бы в какую-нибудь глушь, в Эстонию, но не таков наш копьеборец: когда еще появится такой повод громыхнуть? И прямо с порога, отпершись взять в руки повестку, Солженицын торжественно вручает курьеру заранее приготовленную цедулю в надежде, что она станет достоянием широкой общественности:

«В обстановке непроходимого всеобщего беззакония, многолетне царящего в нашей стране (а лично ко мне и 8-летней кампании клеветы и преследований), я отказываюсь признать законность вашего вызова и не явлюсь на допрос ни в какое государственное учреждение.

Прежде чем спрашивать закон с граждан, научитесь выполнять его сами. Освободите невинных из заключения. Накажите виновников массовых истреблений и ложных доносчиков. Накажите администраторов и спецотряды, производившие геноцид (высылку народов). Лишите сегодня местных и отраслевых сатрапов их беспредельной власти над гражданами, помыкания судами и психиатрами. Удовлетворите миллионы законных, но подавленных жалоб».

11 декабря 2017 г. на доме 12, стр. 8. по ул. Тверской, где в 1974 г. был арестован Солженицын, была открыта мемориальная доска. Фото ТАСС

На следующий день, 11 февраля, Солженицын пустил по рукам свой манифест «Жить не по лжи», который содержал призыв к тихой фронде и запечному героизму: «Самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь все покрыла, всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!»

В этот же день к вечеру Солженицын был арестован, обвинен в измене Родине и лишен советского гражданства.

Находясь под арестом, Солженицын ожидает любого исхода и даже типа готовится к расстрелу. Тем временем об аресте Солженицына сообщили западные радиостанции, и результат последовал незамедлительно. «В Европе готовились массовые демонстрации и митинги у советских посольств, – вспоминает Владимир Войнович. – Советских представителей забрасывали гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Раздавались призывы жителей западных стран порвать все отношения с Советским Союзом. И вдруг… – неожиданный потрясающий поворот сюжета… Продержав в Лефортове одну ночь, арестанта, живого, здорового, в казенной пыжиковой шапке, доставили на Запад прямо под ослепительный свет юпитеров».

В комплекте с добротной шапкой кровавый режим выдал Солженицыну подъемные – пятьсот дойчмарок. Во Франкфурте-на-Майне изгнанника встречали с цветами. Телерепортерам бывший марфинский переводчик смог сказать по-немецки всего два слова: «Гутен абенд». Но и те были произнесены с таким акцентом, что даже неделю спустя его передразнивали завсегдатаи немецких пивных.

Вечер того же дня он проводит в сельском домике Генриха Бёлля под Кельном.

Карикатура журнала «Крокодил», № 7, 1974 г.

Не успев надышаться воздухом свободы, Солженицын засучивает рукава и начинает яростно издавать все, что накопилось неопубликованного за последнее время. Уже 3 марта 1974 года в лондонской «Санди таймс» появляется перевод его «Письма вождям» – и практически сразу YMCA-Press массовым тиражом выпускает статью на русском языке в виде брошюры.

Как мы знаем, сами вожди получили ценные указания Солженицына еще полгода назад, но до сих пор, к неудовольствию титана мысли, ими не воспользовались.

И напрасно: Солженицын считает, что им следовало бы поторопиться, потому что уже в обозримом будущем СССР ждут две беды: война с Китаем и экологическая катастрофа.

Избежать первой можно, по мнению автора, отдав Китаю «Передовое Учение» – и пусть они себе поддерживают «террористов» (т.е. революционное движение) на разных материках и оплачивают «все несуразные экономики» – тогда и не до войны им будет.

А что касается другой беды – тут еще проще: надо остановить прогресс, и все наладится. «”Прогресс” должен перестать считаться желанной характеристикой общества. “Бесконечность прогресса” есть бредовая мифология».

Одолев прогресс и отказавшись от «необъятных интернациональных задач» (т.е. от помощи Кубе и другим развивающимся странам), вождям Советского Союза надлежит, по Солженицыну, сосредоточить усилия на разумном использовании собственной территории: перенести центр «государственного внимания» на север Сибири, ликвидировать колхозы, расселить города, перестать осваивать космос и вообще остановить экономический рост («экономический рост не только не нужен, но губителен»).

Стратагема № 13

Публично высказывайтесь по любому поводу. Станьте экспертом по всем вопросам – от международной политики и освоения космоса до «литья из вагранок».

Статья Солженицына наделала много шума в диссидентских и эмигрантских кругах. Не таким они видели будущее России, ну не желали они пересаживаться с «Москвичей» и «Фиатов» на гужевой транспорт и переодеваться в ватники. Сущий Арканар получался у Солженицына, а не светлое либеральное будущее!

Именно тогда пробежала первая трещина между Солженицыным и некоторыми его вчерашними союзниками, сторонниками и поклонниками. С критическими вопросами к автору обратились даже видные советские «несогласные», не исключая Андрея Сахарова.

И эта трещина росла с каждым публичным отправлением Солженицына. В сентябре 1974 года свет увидел второй том «Архипелага». Ознакомившись с ним, диссиденты и эмигранты пришли в ужас: оказывается, их кумир и икона был обычным лагерным информатором (об этом он похвастал именно во втором томе своего основополагающего труда). Образ самоотверженного и бескомпромиссного борца за все хорошее резко померк в их глазах.

Но Солженицын не интересовался ничьим мнением. Он чувствовал себя Наполеоном, бежавшим с Эльбы. Сейчас он соберет свое войско и поведет его обратно на Москву – и вот уже по всему русскому зарубежью проносится металлический голос его команд. Он строит деятелей эмиграции по линеечке, делит их на чистых и нечистых, учит их, как правильно бороться, мыслить и страдать.

Даже самые непримиримые борцы с советским режимом не могли скрыть тогда своего раздражения. 12 января 1975 году с отповедью Солженицыну выступил сам Андрей Синявский.

«Меня, извините, удивляют и приводят в оторопь Ваши авторитарный тон, высокомерие, нетерпимость, которые все более и более сквозят в Ваших выступлениях, – заявил он в своем “Открытом письме Солженицыну”. – Тон Ваших слов – пророка и моралиста, Ваши склонность и талант учить всех и каждого, как подобает жить, беря с Вас пример, независимо от логики, от смысла, – окрашивают Ваши слова в привычную стилистику нетерпимости и фанатизма. Авторитарен не строй, который Вы мыслите насадить в России. Авторитарны Вы сами – как стимул, как личность, поучающая единицы, народы и государства, и, приложившись к таинству христианского покаяния, требующая с гневом, чтобы следом за Вами и все прочие спаслись и повинились – мадьяры, латыши и евреи, запачканные в грехе. Но, вероятно, покаяние не может быть спущено сверху, от человека, пускай праведного и высокого, в виде директивы, а ждет живых и естественных, идущих у каждого из глубины сердца, многострадальных устремлений. И давить тут не надо. И то, что Вы предписываете человечеству в виде диктата, исходя из своего достоинства (я покаялся – а они не покаялись; я живу не по лжи – а они не желают), – немыслимо, невыносимо для человеческой души, доколе она живет и бродит еще сама по себе, а не следует Вашим высоким авторитетам. Отказавшись от насилия, Вы совершаете насилие над духом, и потому Ваши важные по смыслу слова отдают вкусом ненависти человека к человеку.

Сейчас Вы травите третью эмиграцию за то, что ее не выдворили, как Вас, в почетном карауле, а она сама уехала. … Вы встали в позу духовного жандарма, Александр Исаевич. Вы не разрешаете печататься под псевдонимами – за исключением Ваших доверенных и санкционированных Вами лиц. Инакомыслие – на сей раз с Вами – приравнивается к подонкам, к ненавистникам своей родины, к агентам КГБ. Еще немного и пойдет: “враг народа”».

«Открытое письмо» прочитал отец Александр Шмеман, после чего посоветовал автору заострить некоторые формулировки и благословил немедленную публикацию. Однако Владимир Максимов, редактор парижского журнала «Континент», куда принес свое письмо Синявский, воздержался от публикации. Не удалось пристроить этот текст и в «Русскую мысль». «Это была первая наша эмигрантская оскомина – вкус цензуры и родного советского слова “пробить”», – с горечью констатировала жена Синявского Мария Розанова.

Ворвавшийся, как комета, в жизнь русского зарубежья, Солженицын довольно быстро надоел своим бывшим поклонникам. Его выступления вызывали скуку и раздражение, а книги продавались из рук вон плохо.

Директор YMKA-Press Владимир Аллой признавался: «Солженицын оказался вовсе не такой уж высокоудойной коровой. Ну, первый том “Гулага” действительно стал бестселлером: за ним – едва ли не впервые в послевоенной эмигрантской истории – стояли очереди в магазин. Но второй уже пошел хуже, а на третий и вообще пришлось думать о сокращении тиража, не говоря уже о “Теленке”, тридцать тысяч экземпляров которого почти полностью гнили на складе».

О том же свидетельствовал и британский издатель Алек Флегон: «Первый том на русском языке, – писал он в 1981 г., – выдержал три издания, и разошлось 60000 экземпляров. Второй и третий тома печатались только раз и то далеко не распроданы. Из второго тома разошлось всего 4000, а из третьего 2000 экземпляров».

Подобным же образом складывалась и судьба других произведений: из десятитысячного тиража поэмы «Прусские ночи» было продано лишь около двухсот экземпляров (убыток составил 100 тысяч франков). Целиком пошел под нож первый тираж «Письма вождям», а из 10 тысяч экземпляров второго тиража за 1974-1980 годы было продано и роздано около двух тысяч.

Но Солженицын не унывал – ведь в своем крестовом походе на Москву он рассчитывал, прежде всего, на западных контрагентов. И именно для них он приготовил свои самые роскошные советы.

Выступления перед западной общественностью организовались для Солженицына одно за другим – в Швейцарии, Швеции, Франции, Канаде, Испании, США. Их содержание и тон шокировали даже его единомышленников.

30 июня 1975 года он выступил в вашингтонском отеле «Хилтон» перед представителями профсоюзов АФТ-КПП. В своей пламенной речи он обвинил Запад в том, что он все время потакал Советскому Союзу вместо того, чтобы сразу уничтожить его на корню. Он подверг резкой критике администрацию президентов Гувера и Рузвельта за экономическую помощь, оказанную молодой Советской республике, за установление дипломатических отношений с нашей страной и за участие США во Второй мировой войне на стороне государств антигитлеровской коалиции. Как, мол, они могли вступить в военный союз с СССР, средоточием всего Мирового Зла? «Как это объяснить? Как можно это понять?»

Затем Солженицын обрушился на бывшего президента Никсона и администрацию Форда за их «уступки» Советскому Союзу. Он обвинил правящие круги США в том, что они недостаточно активно вмешиваются во внутренние дела СССР и в том, что «советский народ брошен на произвол судьбы». «Вмешивайтесь, – призывал Солженицын, – вмешивайтесь снова и снова настолько, насколько можете. Пожалуйста, побольше вмешивайтесь в наши внутренние дела… Мы просим вас – вмешивайтесь!».

Реакция западных СМИ оказалась неожиданной для Солженицына. Вместо восторгов, цветов и комплиментов он получил ушат холодной воды. Его выступление характеризовали как прогитлеровское, а самого его обвиняли в том, что, призывая к ужесточению конфронтации с СССР, он хочет заставить Запад таскать для него каштаны из огня. «Только фанатик может давать подобные рекомендации в качестве практических внешнеполитических рецептов, а одного фанатизма для внешней политики недостаточно, – писала газета “Вашингтон Стар”. – Глупость не перестает быть глупостью, даже если ее изрекает Солженицын». А другая столичная газета, «Вашингтон Пост», указывала, что призывы Солженицына вернуться к холодной войне лишний раз должны убедить американцев «поменьше слушать чужих советов и стараться жить своим умом».

Тогда же появились первые сомнения в душевном здоровье Пророка. По информации газеты «Нью-Йорк Таймс», именно неуверенность в «умственной стабильности» Солженицына стала причиной, по которой советники американского президента Джеральда Форда рекомендовали отказаться от назначения писателю аудиенции.

Свои советы Солженицын раздавал и устно, и письменно – если ему не предоставляли вовремя высокую трибуну, он писал пресс-релизы. 21 июля 1975 года отправил, например, в «Нью-Йорк Таймс» заявление, в котором выражал неудовлетворение действиями президента Форда, который собрался в Европу, чтобы подписать там Хельсинские соглашения – «предательство Восточной Европы: официально признать ее рабство навсегда». («Ты поучи свою жену щи варить», – подумали, наверное, тогда в Белом доме).

Со временем советы Солженицына приобретали все более универсальный характер – Пророк не желал более ограничиваться борьбой с одним лишь советским режимом, он решил, что пора выписать рецепты и всему остальному миру.

В марте 1976 года писатель посетил Испанию. В нашумевшем выступлении по испанскому телевидению он одобрительно высказался о недавнем режиме Франко (и это диктатура? не видели вы диктатур!) и предостерег Испанию от слишком быстрого продвижения к демократии (мол, так не долго и в социализм вляпаться, а в социализме – Гулаг, убивший 110 миллионов человек и запрещающий пользоваться ксероксами).

8 июня 1978 года Солженицын выступил в Гарварде на ассамблее выпускников университета. В своей речи он почти в духе советских передовиц рассказал о том, что стоит за внешним благополучием Запада. А именно: 1) подмена Правды правом («общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека»); 2) разрушительный, безответственный либерализм, породивший порнографию и преступность («защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество от иных личностей»); 3) тоталитаризм прессы («безудержная свобода существует для самой прессы, но не для читателей»). Бездуховность и малодушие стали причинами того, что Запад все явственнее теряет позиции перед ужасным Восточным блоком: «для обороны нужна и готовность умереть, а ее мало в обществе, воспитанном на культе земного благополучия». Чтобы Запад смог устоять перед Востоком, Солженицын советует ему вернуть общественное мужество, продемонстрировать СССР свою решимость начать войну и обратиться к Богу.

Нападки Солженицына на либеральные ценности были приняты в Америке холодно: получается, американцы сами сначала не поняли, кого пригрели – бородатого черносотенца. Главу госдепартамента США Генри Киссинджера как-то спросили: не кажется ли ему, что Солженицын правее Барри Голдуотера? «Да он правее самих царей!» – ответил Киссинджер.

В общем, нисколько не удивительно, что в университеты и на телевидение Солженицына стали приглашать все реже и реже, а формулировки в его адрес становились все хлестче и хлестче. Вот как, например, в 1980 году аттестовал его американский литератор Гор Видал: «Плохой писатель и к тому же дурак. Комбинация, которая обычно гарантирует вам в Соединенных Штатах популярность».

Солженицын заперся в своем вермонтском поместье размером со среднюю русскую деревню (обосновался он в нем в июле 1976-го) и засел за бесконечное «Красное колесо», отвлекаясь лишь на то, чтобы накатать очередное «заявление» для прессы, науськиваемый новой женой Натальей Дмитриевной («Сейчас он им врежет!..»)

Но и его «реплики по поводу», и немногочисленные интервью оставались без внимания – Солженицын стал посторонним и для граждан СССР, и для эмигрантов, и для западной общественности, и для американских властей. И ему уже впрямую давали понять, что в его советах не нуждаются: спасибо, Александр Исаевич! Поучайте лучше ваших паучат!

Именно железобетонная уверенность в собственной правоте отличает дилетанта от профессионала. Профессионал осознает границы своей компетентности, он знает, что можно знать и больше. Профессионал – тот, кто твердо знает, чего ему делать нельзя.

Дилетанту – все можно, он знает все, и свои бестолковые идеи он пытается донести до всего мира.

И тут уж как повезет. Либо его даже слушать не будут, и все останутся при своих. Либо, если авторитет дилетанта велик, а имя громко, будут менять мир в соответствии с его рекомендациями.

И тут уж недалеко и до беды…

Мы помним, как в лагерях Солженицын, ища работы полегче, выдавал себя то за опытного нормировщика, то за ядерного физика, то за переводчика с немецкого – не зная толком, как правильно сказать «гутен абенд». Но мечтой его было выдать себя за медика: «Не раз мечтал я объявить себя фельдшером. Сколько литераторов, сколько филологов спаслось на Архипелаге этой стезей! Но каждый раз я не решался – не из-за внешнего даже экзамена (зная медицину в пределах грамотного человека да еще по верхам латынь, как-нибудь бы я раскинул чернуху), а страшно было представить, как уколы делать, не умея. Если б оставались в медицине только порошки, микстуры, компрессы да банки,– я бы решился».

Но если нормировке дипломированный математик еще мог худо-бедно обучиться по ходу работы, а незнание азов ядерной физики обнаружилось бы раньше, чем он успел бы что-нибудь испортить, то ценой вранья по медицинской части могли бы стать чьи-нибудь жизни. Но есть ли дело Солженицыну до чьих-то жизней, если речь идет о его комфортной отсидке?

Ценой дилетантизма в политике и экономике (а именно в этих областях Солженицын считал себя докой) могут стать уже не одна или две жизни, но сотни, тысячи, миллионы. Мы видели, чего стоила России необдуманная политика резкого насаждения рынка в начале девяностых. Мы видим сейчас, как страдает Украина из-за ослепленной ненавистью к России политической верхушки, стремящейся «назло маме отморозить уши» и тем поставить свою страну на грань гибели.

Но это еще цветочки. Страшно представить, что могло бы произойти с миром, прислушайся к советам Солженицына вожди двух сверхдержав!

Возможно, вам уже не довелось бы читать этой книги – равно как и всех других…