24 июня 1956 года на московском вокзале Солженицына встречали Лев Копелев и Дмитрий Панин. На следующий день Копелев, философ и литературовед, преподаватель Московского полиграфического института, отметил в дневнике: «С. приехал к нам на дачу. Сумка рукописей… Читает стихи – тоска заключенного о далекой любимой. Искренние, трогательные, но все же книжные, … очень интересные пьесы: “Пир победителей” – мы в Восточной Пруссии… “Республика труда”. Лагерный быт… “Декабристы” – дискуссии в тюремной камере… Я всего до конца и не услышал, заснул где-то после половины».

Путь Солженицына лежал во Владимир – возвращаться на свою малую родину он почему-то не захотел. Уже через несколько дней Александр Исаевич получил место в Мезиновской сельской школе Курловского (сейчас – Гусь-Хрустального) района. Тогда же он встретился со своей бывшей женой Решетовской, с которой заочно развелся еще в 1948 году. В начале февраля 1957 года они повторно заключили брак.

В июле 1957 года Солженицыны переезжают в Рязань, где Александр Исаевич устраивается учителем физики и астрономии среднюю школу №2. Это была знаменитая школа, в свое время ее закончили академик Иван Павлов, писатель Константин Симонов и жена Ленина Надежда Константиновна Крупская.

Педагогом он считается первоклассным. Ученики позднее будут рассказывать, что благодаря Солженицыну они полюбили физику, что уроки он ведет очень интересно, с увлечением, очень любит свой предмет.

Однако посвящать все свое время преподаванию Солженицыну совсем не хочется. Едва поступив в школу, он попросил директора ограничить его учебную нагрузку 15 часами в неделю, а через год – уменьшить ее еще, до 2/3 ставки (12 часов). «Последнее время он имел девять уроков в неделю, – писал в 1963 году журналист Виктор Буха-нов. – Отсюда его более чем скромный заработок – 50 рублей в месяц». Коллеги видят объяснение перехода Солженицына на полставки его нестяжательством.

Казалось бы, ходатайство Александра Исаевича о реабилитации означало признание лояльности по отношению к власти, однако Солженицын затевает тихую фронду, готовя шило, чтобы исподтишка вонзить его в самое уязвимое место советской власти.

Для начала он решил отправить свои произведения за границу. По тем временам это уже само по себе было криминалом, за это вскоре поплатятся Юлий Даниэль и Андрей Синявский. А если принять во внимание содержание «Прусских ночей» и «Пира победителей», со страниц которого в самом неприглядном виде представали офицеры советской контрразведки, то их публикация за рубежом могла тянуть на новый срок. По утверждению Солженицына, первоначально он думал использовать иностранных туристов или дипломатов, затем особые надежды стал возлагать на Льва Копелева: «Из нашей зэческой компании он раньше и ближе всего стоял к столичным литературным кругам, к иностранцам».

Но пока это ему никак не удавалось, и Солженицын пытается обличать язвы общества через советскую прессу. В 1959 году он бичует работу отечественной почты, допустившей задержку с доставкой ему письма – заметка «Почтовые курьезы» появилась в рязанской областной газете «Приокская правда». В 1960 году обрушивается с едкой сатирой на железнодорожных кассиров, продавших два билета на одно и то же место (газета «Гудок», куда была послана нетленка, от публикации воздержалась). В ноябре того же года направляет в «Литгазету» статью «Эпидемия автобиографий», в которой ругает Эренбурга и Паустовского, опубликовавших свои мемуары в «Новом мире» – дескать, нескромно это, некрасиво. Эта заметка тоже не была напечатана.

Как-то мелковато для автора, который творил для истории и к тому времени уже написал повесть «Щ-854», позже широко известную как «Один день Ивана Денисовича»…

Повесть об одном дне из жизни советского заключенного Ивана Шухова Солженицын закончил в октябре 1959 года. Одним из первых его читателей стал Лев Копелев.

«Перед Октябрьскими праздниками в Рязань приехал Копелев прочесть лекцию о Шиллере, – вспоминала Наталья Решетовская. – Ночевал у нас. Прежде он хвалил Санины пьесы. А тут, перелистав рукопись “Ивана Денисовича”, отмахнулся от нее, небрежно бросив: “Это типичная производственная повесть в духе социалистического реализма. Да еще перегружена ненужными деталями”. Саня очень расстроился от подобного приговора».

В октябре 1961 года в Москве состоялся XXII съезд КПСС, принявший новую Программу партии, где ставились задачи по наращиванию производства молока и мяса, выдвигался лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и объявлялось, что уже к 1980 году советское общество перейдет к распределению «по потребности», то есть, станет «в основном коммунистическим». Кроме того, съезд не только открыто подверг критике культ личности Сталина, но и оценил его политику репрессий как преступление. Партийный форум закрывал Хрущёв: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!»

Работа пошла. В советских журналах стали готовиться публикации об ужасах сталинской эпохи. Солженицын почувствовал благоприятную конъюнктуру.

8 ноября 1961 года писатель едет в Москву ко Льву Копелеву и заявляет о своем желании опубликовать повесть «Щ-854». Посоветовавшись, друзья решили передать ее в «Новый мир», через знакомую Копелева – сотрудницу редакции Анну Самойловну Берзер. Что и было сделано на следующий день.

Рукопись Солженицына Берзер отнесла главному редактору журнала Александру Твардовскому лишь 8 декабря. По уверению Александра Исаевича, целый месяц его повесть мыкалась по редакции, от нее отмахивались, даже не читая. Но существует также мнение, что весь этот месяц талантливая Берзер просто переписывала сырой и неудобочитаемый текст Солженицына, приводя его к необходимой кондиции.

Жена Синявского Мария Розанова признается, что «заподозрила, что лучшие вещи – “Один день” и “Матренин двор” – были хорошо отредактированы в “Новом мире”, где текстами занималась замечательный редактор Ася Берзер. Может, это ее работа, я не знаю. Но не могу поверить, что “Матренин двор” и “Красное колесо” написала одна рука».

В самом деле, ни прежде, ни позже ничего сравнимого с первыми новомирскими публикациями из-под пера Солженицына не выходило.

Более определенно выражается бывший американский посол в Москве Джейкоб Бим, писавший о Солженицыне: «Один из его бывших русских редакторов рассказывал мне, что его первые рукописи содержали массу красноречивого, но непереваренного материала, который требовалось организовать в понятное целое. Оригинал его “Одного дня из жизни Ивана Денисовича”… был в три раза длиннее окончательного варианта и перегружен вульгаризмами и… пассажами, которые нуждались в редактировании».

Вот как описывал свое удовольствие от текста Твардовский: «Принес домой две рукописи – Анна Самойловна принесла мне их перед самым уходом, положила на стол. “Про что?” – спрашиваю. “А Вы почитайте, – загадочно отвечает, – это вот про крестьянина”. Знает же хитрюга мою слабость. Вот и начал с этой, про крестьянина, на сон грядущий, думаю, страничек двадцать полистаю… И с первой же побежал на кухню чайник ставить. Понял – не засну же. Так и не заснул».

Повесть дебютанта он прочитал в ту ночь два раза подряд.

11 декабря Солженицын получил телеграмму от Твардовского с приглашением в Москву и уже на следующий день впервые переступил порог редакции «Нового мира». Побеседовав с рязанским самородком, Твардовский распорядился заключить с ним договор по высшей принятой у них ставке. «Один аванс – моя двухлетняя зарплата», – поражается Солженицын. Предоплата составила громадную по тем времена сумму 1800 рублей.

«За тот декабрь, – пишет Солженицын, – еще два раза мне пришлось приезжать в Москву… В те приезды я и привез Твардовскому: несколько лагерных стихотворений, несколько “Крохоток” побезобиднее и рассказ “Не стоит село без праведника”, облегченный от самых непроходимых фраз». «Крохотки» и стихи были встречены без восторга, а «Не стоит село без праведника» было решено печатать под названием «Матренин двор».

А в это время Твардовский готовился к тому, чтобы представить повесть Солженицына в ЦК КПСС. «Он действовал мудро и хитро: собрал отзывы самых именитых писателей, – вспоминал Копелев. – Чуковский назвал повесть “литературным чудом”. Маршак писал, что “мы никогда себе не простим, если не добьемся публикации”. Федин и Эренбург считали необходимым печатать». А пока собирались отзывы литературных светил, повесть ушла в самиздат, ее читали не только в Москве и Ленинграде, но и в Киеве, Одессе, Харькове, Горьком.

3 июля Твардовский передал рукопись, снабженную ворохом рекомендаций, помощнику Хрущёва по идеологии Владимиру Семеновичу Лебедеву.

Рассказывая о том, как «Один день Ивана Денисовича» появился в печати, Солженицын подчеркивает случайный характер этой публикации.

Однако такие вещи тогда так просто не делались. Прежде всего, оказывается, в конце августа – начале сентября в Пицунде Лебедев познакомил с повестью не только Хрущёва, но и двух влиятельных членов тогдашнего Президиума ЦК КПСС Ворошилова и Микояна. После того, как они втроем одобрили ее, было решено передать повесть в ЦК КПСС.

12 октября вопрос о судьбе повести был вынесен на заседание Президиума и принято решение о ее публикации. 20-го Хрущёв принял Твардовского и сообщил ему об этом, заявив: «Вещь жизнеутверждающая и написана, я считаю, с партийных позиций». Печатать повесть было решено в ближайшем 11-м номере, о чем главред немедленно телеграфировал Солженицыну.

Шумный успех «Одного дня Ивана Денисовича» – такое название дал повести Твардовский взамен невнятного «Щ-854» – начался… еще до ее выхода в свет.

18 октября в «Известиях» появилась рецензия Константина Симонова «О прошлом во имя будущего». Патриарх советской словесности рассыпался в комплиментах автору еще не изданной повести: «лаконичная и отточенная проза больших художественных обобщений»; «крупный художник, органически чуждый соблазну создавать литературу ужасов и сенсаций»; «уверенная рука зрелого, своеобычного мастера».

22-го в «Литературной газете» публикуется статья Григория Бакланова «Чтоб это никогда не повторилось». Главный посыл: «Иван Денисович» – это книга, которую ждали. «После нее становится совершенно очевидно, что писать так, как писали еще недавно, нельзя уже».

23-го в главной газете страны – «Правде» – выходит статья Владимира Ермилова «Во имя правды, во имя жизни». Автор провозглашает: «В нашу литературу пришел писатель, наделенный редким талантом, и, как это свойственно истинным художникам, рассказал нам такую правду, о которой невозможно забыть и о которой нельзя забывать, правду, которая смотрит нам прямо в глаза».

26 ноября на заключительном заседании Пленума ЦК КПСС выступил Хрущёв. Перечисляя достижения советской литературы последнего времени, он назвал фамилию Солженицына.

При этом повесть «автора, которого ждали» до сих пор не была напечатана.

В этот день Александр Исаевич снова едет в Москву. Дела расписаны едва ли не по минутам. «На следующий же день – вспоминала Решетовская, – он будет в театре “Современник” читать художественному совету пьесу. Через день должен встретиться с представителем “Роман-газеты” и впервые присутствовать на спектакле в “Современнике”. Надо принять переводчиков на английский и французский языки, фотокорреспондента ТАСС, побывать в издательстве “Советский писатель”, в “Новом мире”, где ждет гонорар, и накопилась почта, повидаться с друзьями, развить и начать новые интересные знакомства с Анной Ахматовой, Варламом Шаламовым, вдовой писателя Булгакова».

27 ноября Всесоюзное радио познакомило своих слушателей с автобиографией Солженицына, накануне переданной писателем корреспонденту ТАСС П.И. Косолапову. На следующий день в «Московской правде», в «Советской России» и во многих республиканских и областных газетах была опубликована разосланная агентством ТАСС статья Косолапова под названием «Имя, новое в нашей литературе». В статье, в частности, говорилось: «Сам факт появления подобного произведения – красноречивое свидетельство того, что времена культа личности Сталина ушли безвозвратно. Коммунистическая партия, смело разоблачившая последствия культа личности, сделала все, чтобы времена эти никогда не повторились».

Пишет центральная газета – пойди опровергни!

В тот же день появилась хвалебная статья Александра Дымшица в «Литературе и жизни», а 1 декабря «Учительская газета» опубликовала статью И. Кашкадамова «Учитель с улицы Революции». В тот же день, 1 декабря, был сдан в набор №1 (277) «Роман-газеты» на 1963 год, полностью состоящий из «Одного дня Ивана Денисовича». Для оформления обложки была проведена фотосессия. Солженицын вспоминал о ней: «То, что мне нужно было, выражение замученное и печальное, мы изобразили».

Заявка Солженицына на место в большой литературе была убедительной – в считанные дни его повесть разошлась почти миллионным тиражом. Фото на обложке: А. Лесс

Лишь в начале декабря, когда имя Солженицына уже приобрело широкую известность, 11-й номер «Нового мира» пошел к читателям.

«Согласитесь, это очень мало напоминает ту картину, которая позднее была нарисована им самим, – говорит Александр Островский. – Если допустить, что повесть Солженицына появилась в печати случайно, как объяснить, что еще до выхода ее в свет весь советский информационный аппарат был мобилизован на то, чтобы сделать ей рекламу. Осечка действительно произошла, но она была связана не с тем, что цензура случайно пропустила повесть, а с тем, что типография, в которой печатался одиннадцатый номер “Нового мира”, не смогла уложиться в установленный график, в результате чего рекламный аппарат начал публиковать рецензии тогда, когда повести еще не было».

Стратагема № 4

Ваша заявка о себе должна быть яркой. Уже потом можно будет расслабиться и подогревать к себе интерес скандалами, интригами, преследованиями.

Слава, которая внезапно свалилась на голову новоявленного титана русской словесности, была поистине ошеломительной.

«Когда [повесть] наконец появилась в журнале, то всюду только и слышно было: “У тебя нет одиннадцатого номера?” “Где достать «Новый мир»?”, – писал в 1963 года восторженный Владимир Бушин. – В газетных киосках журнал был расхватан моментально, в библиотеках на него записывались в длинные очереди, хотя люди еще не знали имени автора и путали его фамилию (“Сложеницын?.. Солженицын?.. Сонженицын?”), не подозревая, что это имя, возможно, они запомнят вскоре надолго».

Критики отмечали невероятную гражданскую и художественную смелость Солженицына, «прямоту его правды»: вот молодец, все как есть сказал о том, о чем и молчать-то боялись. Вот только забывали они почему-то, что на дворе уже 1963 год, а XX съезд партии прошел еще в 1956-м, да и тогда большой смелости не надо было, чтобы лягнуть уже три года как мертвого вождя и его режим. «Солженицынская смелость – это смелость человека, первым вступившего на разминированное поле», – заметит остроумный Лев Копелев.

Солженицын получает чемоданы писем, к нему выстраиваются в очередь западные корреспонденты, кое-кто сознательно встает при встрече на колени, с магнитофона на магнитофон переписывается история о том, как Солженицын съездил в Москву на электричке. Всесоюзное общество «Международная книга» заключает договоры на издание повести с английским, парижским, итальянским, американским и западногерманским издательствами.

«Дни его расписаны с утра до вечера, дружеские и деловые встречи плотно следуют одна за другой. Телефон звонит не умолкая: даже Военная коллегия Верховного суда жаждет зазвать к себе писателя. Переводчики ждут консультаций. “Советский писатель” намерен печатать “Один день” отдельной книгой. … Театр “Современник” хочет ставить пьесу… На обеде у вдовы Михаила Булгакова гости поднимают бокалы за писателя ушедшего и писателя “внезапно родившегося”. … Настойчиво ищет встречи Шостакович, хочет сочинить оперу “Матренин двор” и сам собирается писать либретто»…

Анна Ахматова, прочитав «Денисовича», вынесла резолюцию: «Эту повесть о-бя-зан прочитать и выучить наизусть – каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза».

Личное знакомство вызвало у поэтессы еще больший восторг: «Све-то-но-сец! – сказала она торжественно и по складам. – Свежий, подтянутый, молодой, счастливый. Мы и забыли, что такие люди бывают. Глаза, как драгоценные каменья».

Так Солженицын вошел в большую литературу.

Своеобразным знаком признания стало вовлечение неожиданного триумфатора в смеховую культуру шестидесятых. «Раз зачислив Солженицына в “свои” – за правду, – шестидесятники втягивали его, не очень-то спрашивая, в свой КВН. Примечательно, что в новогодний (1964) комплект «крокодильских” пародий включен и “А. Матренин-Дворин” – в компании с “Володимером Сологубиным” (Владимир Солоухин), “Аксилием Васеновым” (Василий Аксенов) и “Ягуаром Авваловым” (Лев Овалов – автор “Майора Пронина”)».

До тошноты серьезному Солженицыну, однако, вряд ли хотелось быть своим в этой кодле шестидесятников с их гитарами, Окуджавами, физиками и лириками, бородатой романтикой, счастливой беззаботностью и прочими бездуховными погремушками. «Тот прием отстранения, который господствовал в 60-е, был ему глубоко чужд и даже отвратителен – ирония, юмор, смех. … Юмор ему, по всей видимости, враждебен совершенно. Не зря он клеймит оппонента характерным рядом: “бодрячок, весельчак и атеист”, не зря призывает к серьезности полемики: “избавьте нас от ваших остроумных рассуждений” – явно не видя в остроумии ничего, кроме словоблудия, не зря пренебрежительно поминает кумиров 60-х Ильфа и Петрова».

Дальнейшая писательская карьера «писателя, которого ждали», продвигалась, как по маслу.

В декабре 1962 года начинающего автора, который даже не был членом Союза писателей, пригласили на встречу руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, куда допускалась только культурная и политическая элита. На встрече Твардовский представил Александра Исаевича Хрущёву, познакомиться с Солженицыным подошел секретарь ЦК КПСС, главный идеолог партии Михаил Суслов.

Вскоре после этой встречи, под Новый год, Солженицына приняли в Союз писателей РСФСР – «без обычной процедуры, без поручительств, даже сперва без заявления». «Звали меня, чтобы в полчаса выписать мне московскую квартиру… я гордо отказался».

Вступив в Союз писателей, 1 января 1963 года Солженицын оставит свое учительское ремесло и полностью посвятит себя литературе. Жаль! Возможно, школа на ул. Революции прославилась бы и новыми Ландау и Капицами, а наша страна осталась бы в своих старых границах…

В марте пошли первые деньги из-за границы. Для валютных поступлений Солженицыны заводят счет во Внешторгбанке. Предложили Солженицыну и новую квартиру в Рязани – трехкомнатную. Писатель отказался, заявив, что имеет право на бо́льшую.

В декабре 1963 года Солженицыны купили машину – свой первый «Москвич» семейная чета шутливо прозвала «Денисом».

За несколько дней до Нового года имя Солженицына, автора всего лишь четырех (!) опубликованных произведений (помимо «Ивана Денисовича» в «Новом мире» вышли рассказы «Матренин двор», «Случай на станции Кочетовка» и «Для пользы дела») было внесено в «лонг-лист» кандидатов на соискание Ленинской премии – беспрецедентный случай! Александр Исаевич с волнением следил за работой Комитета по Ленинским премиям, постепенно отсеивающего менее достойных. Независимо от его решения, Солженицын оставался в выигрыше: победит – хорошо, не победит – будет повод, свалив неудачу на политическую ангажированность конкурса, записаться в диссиденты и заручиться поддержкой фрондирующей интеллигенции внутри страны и зарубежных «друзей».

Под капотом «Дениса». Крым, 1966 г.

Из 19 фигурантов «лонг-листа» в скором времени осталось семеро, из тех были отобраны двое – Солженицын и Олесь Гончар; последний и стал лауреатом. Мало кто расценил тогда, в середине апреля 1964 года, поражение недавнего триумфатора и любимца властей как один из симптомов скорых перемен в руководстве партии…

17 апреля Хрущёв отметил свое семидесятилетие. С высокой трибуны его поздравляли первые лица страны и выдающиеся деятели искусств. В ответной речи сказал: «Семьдесят – это не возраст».

Ровно через полгода, 17 октября, газеты опубликовали сообщение: «Пленум ЦК КПСС удовлетворил просьбу Н.С. Хрущёва об освобождении его от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Эта «просьба» официально оформляла недобровольный уход на пенсию.

«Ближайшие соратники, поздравлявшие Хрущёва весной, уже тогда составили против босса заговор в пользу Леонида Брежнева, вручавшего “нашему дорогому Никите Сергеевичу” третью звезду Героя Соцтруда. Лето прошло в осторожных переговорах с членами ЦК – обеспечивалось единодушное голосование по главному оргвопросу.

“Хрущ” – так называли главу партии и правительства на этих посиделках – надоел всей элите своими бесконечными нововведениями, сотрясавшими руководящий класс. Кампании последних лет – особенно хозяйственные – явно провалились. Борец с культом Сталина не противился созданию собственного, довольно комичного. В целом исчерпанность хрущевского десятилетия выглядела очевидной, и заговорщики набрали сторонников довольно легко – от участия в дворцовом перевороте не отказался ни один из приглашенных.

На свое семидесятилетие Хрущёв получил орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». До «сковыра Никиты» (по выражению Солженицына) оставалось всего полгода. (Фото из журнала «Огонек», № 18, 1964 г.)

Расширенное заседание Президиума ЦК собирают, когда Хрущёв отдыхает в Пицунде. Его упрашивают прилететь на следующий день – якобы на совещание по сельскому хозяйству. Отпускник возвращается в Москву, а там ему предъявляют категорическое требование подписать заявление об отставке и отказаться от выступления на пленуме. Хрущёв тогда произнесет фразу, которую будет потом много раз повторять: самое главное, что я сделал, – что меня можно снять простым голосованием, тогда как Сталин велел бы всех арестовать. Постановление пленума ЦК КПСС предрешено – не обсуждая доклад идеолога Суслова о перегибах и личной нескромности правителя, Хрущёва делают персональным пенсионером союзного значения. …

После пленума пройдут местные партактивы – на них объяснят, что такое волюнтаризм. Это слово четверть века прослужит единственной оценкой хрущевского правления; сама фамилия Хрущёв будет под запретом».

«Оттепель» закончится, а вместе с ней – и вольница для Солженицына. Его разоблачения «ужасов сталинизма» перестали быть актуальными и востребованными – перед руководством страны вставали новые задачи…