Паровой фрегат «Святитель», приписанный к Либаве, провёл самую необычную зиму, когда-либо выпадавшую кораблю Российского Императорского флота. Уворачиваясь от бесчисленных льдин, а мелкие разбивая обитым железом форштевнем, он бороздил побережье Восточной Пруссии с единственной задачей: сделать Балтийское море крайне неуютным для германских судов, а также иных, имеющих дерзость торговать с осаждённым Кёнигсбергом. Все торговцы со сколько-нибудь ценным грузом получали призовую команду.

Раз в две-три недели фрегат отходил к Либаве, когда кончались снаряды, уголь и продовольственные припасы, а также матросы, ушедшие на трофеях. Начиналась сущая каторга. Мешки с углём переправлялись на борт в плоскодонных лодках, как и бочонки, снарядные ящики, короба со съестным. Когда закачивалась погрузка, моряки, вылезая из угольных бункеров, кашляли чёрной ядовитой слизью, и так не менее трёх-четырёх суток. Впрочем, и в летнюю пору угольные дни не лучше. О жидком топливе, что питало котлы бронеходов в Варшавском бою, на флоте и мечтать не смеют.

В марте начали вскрываться реки, впадающие в Балтику, наполнив её льдинами и затруднив без того непростую ледовую обстановку. Морское сообщение прервалось, хотя с рейдами «Святителя» и без того оскудело.

Беда нагрянула с другой стороны. Перед самой весенней распутицей прусская армия под командованием генерала Хельмута фон Мольтке ударила вдоль балтийского побережья. Гепанцдампфвагены, бронированные паровики, более похожие на русские машины времён Турецкой войны, обрушились на укрепления, люди в которых были также не готовы к отпору против бронетехники, как и противники русских в предыдущих боях. Дальнобойные пушки с нарезными стволами, имевшие непревзойдённую точность выстрела на огромных дистанциях, оказались бессильны. Гранаты выкашивали пехоту и конницу, следовавшие за панцерами, но ничего не могли поделать с корпусами машин, которые беспрепятственно выдвинулись на близкое расстояние, кроме разве что трёх с разбитой ходовой частью. Прусские канониры в упор расстреляли артиллеристов, после чего вагены переехали через трупы, открыв кавалерии простор для прорыва вглубь.

Разгром был ужасен. Когда прусские драгуны налетели на расположение российских бронеходов, там не успели развести пары, а лишённые движения машины остались беззащитными. Полковник Мацкевич, заменивший убитого с Черепановым командира, отдал отчаянный приказ подорвать технику и сам погиб. Пруссакам достались лишь развороченные корпуса, однако для пытливого взгляда и в изуродованных железных останках нашлось много интересного.

Паскевич был отозван с западного направления и приехал в Москву, благо на поезде из Варшавы это недолго, где застал всяческое смятение и кучу ненужной суеты. Дума заседала ежедневно, не отказываясь и еженощно, ежели бы у толпы партикулярных господ появился шанс отыскать верный рецепт спасения от поражения. В делах военных они все сведущи, когда нужно смешать генералов с конским навозом, и удивительно беспомощны касаемо полезных советов. Выказанные на заседаниях соображения, печатаемые в газетах, напоминали барахтанье утопающего в трясине, чьё каждое телодвиженье не выручает, а способствует проваливанию вглубь.

Светлейший князь Анатолий Николаевич, чей титул регента при молодом императоре в эти дни был особенно труден в ношении, встретил Паскевича в Кремле как единственную надежду трона и державы.

— Не ждите никакого чуда, милостивый государь, разве что и в Пруссии революция вспыхнет. Но чудеса не случаются по воле человеческой и два раза подряд, — разумеется, фельдмаршал не ведал про чудотворные происки Строганова в австрийском тылу. — Нужно армию снова собрать, бронеходы из-под Варшавы к Кёнигсбергу переправить. А главное — снаряды. Я военному Министру не раз говорил — рано или поздно с панцервагенами столкнёмся, тогда средство против их брони должно у каждой пушки иметься. Да ежели бы двенадцатифунтовая гладкоствольная чугунным ядром ударила, и то толку больше было бы, нежели с гранат и фугасов.

Демидов, облачённый в зелёный мундир с белыми лосинами по вновь вернувшейся дворцовой моде прежних времён, от нерадостных слов будто оплыл, свесив рыхлые щёки.

— Александр Иванович Чернышёв с должности Военного министра изгнан с позором. Однако же новый пушечный заряд по щучьему велению не появится!

— Щуки на Урале обитают, Анатолий Николаевич, в Тагиле.

Красноватые глазки регента сердито блеснули.

— Самую важную из них вы лично в бронеходе погубили, Фёдор Иванович.

— Не досмотрел, виноват. Однако чем сожалеть, нужно дело делать — свести воедино бежавших из Западной Пруссии героев в способные к бою полки, призвать до сотни тысяч пополнения, флоту в Балтике шустрее германца бить — лёд сходит. Бог даст, к лету вернём викторию; пруссов не впервой бить.

— Уверены? Тогда вам и карты в руки.

Паскевич покинул кабинет регента с назначением на должность Военного министра. Сие назначение ещё в Думе утверждать, но оно уже легло на плечи тяжким бременем — переломить ход войны, тем более что тевтоны не будут сидеть сложа руки.

Пруссаки ещё до контрнаступления, крайне встревоженные пиратскими рейдами «Святителя», обратились к стране, донельзя более ревностно относящейся к чужим успехам. Никогда в истории Британия столь быстро не приходила на помощь, тем более что убивать можно под чужим флагом и за счёт просящего, не втягиваясь самой в обременительно дорогостоящую войну.

Через студёные воды датских проливов, где ещё попадались ледяные глыбы, вынесенные в Балтику вскрывшимися реками, проследовали три боевых корабля. Флагман «Супериор», чьё длинное дубовое тело было обшито от ватерлинии и выше толстым листовым железом, нёс на двух палубах девяносто орудий! Мощнейшая паровая машина в восемьсот лошадиных сил при убранных парусах разгоняла его до немыслимых тринадцати узлов, при удачном направлении ветра корабль двигался быстрее.

Пароходофрегаты «Принц Уэльский» и «Георг», чуть меньшего размера, имели по восемьдесят пушек, по совокупности стволов — больше, чем все русские паровые суда Балтийского флота. В Данциге над тройкой англичан взметнулись стяги с прусскими орлами. «Супериор» превратился в «Гогенцоллерна», остальные также сменили имя. В командах появились германские офицеры — учиться уму-разуму от опытных морских волков и создавать видимость смешанных экипажей. Наконец, к большому неудовольствию британского адмирала Старка, к эскадре присоединился вооружённый колёсный пароход «Рейн», согласно названию более пригодный для речного плаванья и изрядно замедливший общий ход.

В этом составе новорождённый прусский военный флот отважно двинулся на север, к входу в Финский залив. В день отплытия пришло известие о разгроме русских в Западной Пруссии, враг далеко был отброшен от Данцига. Даже самые далёкие от военных дел бюргеры смекнули: после победы на море война закончится. Ни для германской, ни для русской, ни для английской стороны её затягивание не выгодно. Пострадает лишь Польша от очередного передела, ей не привыкать служить разменной монетой в торге великих держав.

Они встретились с русскими, когда на траверзе по правому борту показались невысокие скалы Моонзундского архипелага. Британский адмирал, услышав взволнованное сообщение вахтенного, поднёс к глазу подзорную трубу и не сдержал удовлетворённой улыбки. Три дымка от небольших кораблей, двое не крупнее фрегата, третий уступит даже «Рейну». Ветер юго-восточный, малое парусное вооружение противника не даст им воспользоваться и оторваться на север. Говорят, у русских дальнобойные пушки? Но такую громадину как «Супериор» не утопить полудюжиной или даже дюжиной попаданий, а при сближении на милю варвары получат залп всего борта. Дело за малым — успеть до темноты.

Как и ожидалось, троица бросилась наутёк. Как только они начали разворот, из-за кормы малого судна вынырнул четвёртый дымок и решительно двинул навстречу «Гогенцоллерну».

— Можем считать, сэр, в бою у нас не было численного превосходства, — капитан флагмана показал тонкий английский юмор. — Интересно, они собираются таранить нас или сразу сдаться?

Далёкое от традиций морского боя поведение противника озадачило Старка. А всё непонятное — опасно.

— Не будем это выяснять, капитан. Белого флага нет — топите его.

Дальше начались странности. Странный чёрный кораблик, на вид — не более сорока футов длиной, нёс несоразмерно большую дымовую трубу, исторгавшую куда более светлый дым по сравнению с привычным угольным. На нём почти не было надстроек, разве что подобие рубки. А главное — приняв попадания, долженствующие разнести его в щепки, он решительно отказался тонуть!

Адмирал нервически скрипнул зубами.

— Разрешите заметить, сэр, — высказался капитан, когда стих грохот очередного залпа. — Он идёт на таран. Это — брандер!

— Так какого дьявола вы медлите!

«Супериор» — не бричка, команда «лево на борт» не может исполняться за один миг. Матросы в четыре руки вращают огромный штурвал, блестящий крашеным железом корпус лениво выносит корму в сторону, противоположную направлению поворота, подставляя борт самоубийственно прущейся на него лоханке…

Когда паровое недоразумение проскользнуло в мёртвую зону орудий, а матросы открыли по нему ураганный огонь из ружей, адмирал и капитан убедились, что носовая его часть пробита снарядами, а пули превращают её и дымовую трубу в решето. Порох, коим начиняется брандер, давно взорвался бы, но не тут-то было. Свинец высекал искры из обшивки, паровой катер приближался, словно заговорённый, пока не оказался ярдах в шести. Самые смелые и любопытные, свесившиеся через борт, стали первыми жертвами. Оглушительный взрыв прогремел над морем, взметнув над волнами гейзер воды и щепок — под ватерлинией нет железа.

Закричали раненые; капитан начал выкрикивать команды, разорялся боцман, сновали офицеры — но тщетно. Прореха оказалась столь велика, что пробовать завести на неё пластырь — что остановить носовым платком набегающую волну.

Корабль, лишь двое суток носивший несчастливое прусское имя «Гогенцоллерн», пошёл на дно в согласии с английским происхождением: чинно, чопорно, с достоинством, не торопясь и практически на ровном киле, деликатно позволив команде спустить шлюпки. Никто уже не заботился об охоте на русского карлика, который преспокойно включил реверс.

Зато капитан «Вестфалии», в девичестве — «Принца Уэльского», не торопясь принять адмирала на борт, бросился в погоню. Тихоходный русский баркас, капитан которого не мог надеяться на успешную ретираду, вдруг… приподнялся над волнами! Под днищем его обнаружились связки толстых труб, из которых тотчас вылетел огонь.

На глазах изумлённых англичан и немногочисленных пруссов горящие светляки обрушились на рангоут и такелаж «Вестфалии», часть из них просвистела за борт, некоторые запутались, с полдюжины упало на деревянную палубу. Возникли пожары, капитан, столкнувшись с неизвестным и подлым оружием, от греха подальше велел отвернуть и затушить огонь, уступая пространство третьему британскому кораблю — «Георгу», идущему в бой под именем «Фридриха Великого».

Что же происходило в короткие минуты передышки на борту странного русского кораблика? Инженер-генерал Карл Андреевич Шильдер, не посмевший выпустить своё детище без присмотра в первую баталию, оторвался от медной зрительной трубы и торжествующе повернулся к капитану.

— Подожгли мы британца-то, Павел Петрович!

Тот радостно прокричал новость по отсекам. Оглохшие от взрыва у борта «Супериора» подводники с трудом расслышали радостную весть, потом прогремело «ура», мало уступающее тому взрыву, а затем, чуть потише — другие восклицания. Очень короткие и цветастые.

— Нет такой возвышенной и светлой вещи, которую русский матрос не мог бы выразить грязными богохульными словами, ваше превосходительство, — заметил мичман. — Разрешите приступить к замене заряда!

— Незамедлительно. Третий британец уже недалеко.

Утопить один и повредить другой крупный корабль — уже огромный успех. «Тагил», назначенный при постройке наводить ужас на турецкие берега, отыграл дебют в Балтике. Но аппетит приходит во время еды. К тому же английский корабль может просто ударить форштевнем, снесёт тогда дымовую и воздуходувную трубы, развалит подводный корпус. Поэтому выбора нет — только атаковать самим.

Матрос выбрался на верхнюю палубу, едва отворив люк, покорёженный обстрелом, который, впрочем, и не стихал — двое оставшихся на плаву англичанина пытались попасть в малую цель с дальней дистанции. Моряк вытащил цепь, уходящую в нос под воду. Над волнами показалась чуть погнутая взрывом железная труба бушприта, в которой торчали щепки, оставшиеся от шеста-утлегаря. На мостик выбрался второй новобранец подплава с бочонком в руках. В четыре руки они вставили в бушприт новый шест. Бочонок с гальваническим проводом для дальнего подрыва булькнул в воду впереди ложного верхнего корпуса, избитого, но не теряющего плавучести из-за плотно набитого в него пробкового дерева. Матросы вздрогнули — они слишком хорошо знали капризность пироксилина, которым Шильдер приказал наполнить мину вместо привычного и верного чёрного пороха. Однако беда миновала. Строптивый заряд занял место впереди, готовый вонзится под вражескую ватерлинию на глубине в человеческий рост.

Надо отдать должное третьему британскому капитану: он скомандовал поворот сразу же, как только узнал, что адский русский снова поспешает навстречу. Но дистанция была уже меньше мили, железный огрызок успел воткнуться в борт ближе к корме.

Взрыв значительно превзошёл предыдущий. Корпус разворотило до верхней палубы. Ванты бизани, вдруг потерявшие связь с бортом, взметнулись вверх подобно лопнувшим гитарным струнам, мачта рухнула, крюйс-брам-стеньга тяжело ударила по волнам. Корабль на глазах получил крен на правый борт и дифферент на корму, принимая воду в трюм с неслыханной быстротой. Никто уже не бросился к шлюпбалкам; матросы и офицеры прыгали в море, пытаясь отплыть чуть подальше от обречённого «Георга» в надежде, что не окоченеют насмерть, пока их не подберут шлюпки.

Каперанг Павел Степанович Нахимов, командующий «Святителем», точными движениями водил трубой, пытаясь среди обломков, шлюпок и барахтающихся тел найти хотя бы какие-то следы «Тагила». Пострадал ли тот от английских ядер, разрушился ли при взрыве собственной шестовой мины или каверзу сотворили бочонки с пироксилином, запасённые в нижнем корпусе — теперь уже не суть важно. Пятнадцать русских душ и одна германская отправились под воду и оттуда — на небеса.

— Наш выход, господа!

Нахимов отказался топить «Вестфалию», чья команда занялась спасением моряков с двух погибших кораблей, и, обойдя её по длинной дуге, приблизился к «Рейну». Сзади дымил «Кронштадт», и вид двух русских кораблей на фоне погибающих англичан, какой-то час назад казавшихся грозными и непобедимыми, отбил у прусского экипажа всякое желание демонстрировать предсмертную доблесть. По укоренившейся зимней привычке «Святитель» выслал призовую команду, после чего вернулся к переполненному людьми последнему британскому фрегату. Капитан его не имел возражений принять русского у себя на борту.

— Со всей очевидностью, сэр, мне не хотелось бы разбирать «Вестфалию» на доски, когда на ней скопились люди сразу из трёх команд. У нас больше орудий, выше скорость, да и дистанция поражения изрядно превосходит вашу артиллерию. Предлагаю решить дело без крови.

— Я не имею права сдаться, — ответил британский капитан, понимая правоту русского и удивляясь его чистому английскому произношению. — Лучше выброшусь на мель и прикажу уничтожить корабль.

— От вас никто не требует подобных жертв, — качнул головой Нахимов. — Оружие за борт, и ступайте с Богом. Слово русского офицера: вас никто не тронет. И, право, снимите эту тряпку. Над боевым британским кораблём прусский орёл выглядит нелепо. Вы же не стыдитесь Юнион Джека?

Англичанам кровь бросилась в лицо. Но проклятый русский прав — не по сути вещей, а с позиции силы. Капитан нехотя согласился. Адмирала Старка выручило, что в этот трагический момент он не успел выбраться на борт «Вестфалии» и был избавлен от необходимости отдать ужасный приказ.

Если есть в биографии корабля более позорный момент, чем этот, так только сдача его врагу. Стволы артиллерийских орудий словно тела погибших моряков один за одним падали вниз, в пенные брызги, превращая красу и гордость флота в убогое транспортное судно. Может, трюмы пенькой да бочками с жиром наполнить, чтобы унижение было полней?

Когда орудийные лафеты опустели до последнего, русский офицер, приглядывающий за соблюдением соглашения, указал на ружья, которые раздали палубным матросам из боязни русского абордажа.

— Ганз! — русский ткнул рукой за борт. — Офф!

Это против традиций и правил. Обстановка накалилась до температуры кузнечного горна, но представитель победившей стороны был неумолим. Да и как спорить без единой пушки.

Он не стал обыскивать трюмы в поисках завалящего штуцера или пистолетика. Козырнул, сказал «о'кей», по-русски добавил «честь имею», потом неторопливо прошествовал к шторм-трапу.

За борт свесилась люлька, в ней — матрос и ведро с краской, которая быстро легла поверх надписи «Вестфалия», а на штоке взметнулся сине-красный гюйс. Британские экипажи, наверно, даже ценой бунта не согласились бы и далее воевать за Пруссию.

Возвращение ощипанного «Принца Уэльского» в Данциг вызвало шок. Дурная весть испортила расположение духа германцам, предвкушавшим перемирие с русскими на самых невыгодных для врага условиях. Самопожертвование Шильдера и холодный расчёт Нахимова отложили окончание войны на неопределённое время.