Глава первая

Бешеное, немилосердное солнце так раскалило корпуса танков, что прикосновение к ним влечет изрядный ожог. Командующий британского экспедиционного корпуса генерал МакДугал с презрением оглядел строй железных черепах. Если им в сентябре так жарко, какого дьявола вообще сюда приперлись? Настоящие джентльмены умеют с достоинством воевать в любом климате.

Начальник штаба сэр Бекесфилд оскалился и сказал, что даже истинно английская лошадь не сможет скакать долго по такой жаре.

Алексей Брусилов слышал реплики союзных генералов, не шибко улавливая смысл. За время перехода он нахватался основных слов, понимал команды и мог кратко объясняться. Как ни кривились островитяне, с французским у английского языка много общего. Не так чтобы сразу читать Шекспира, но как отправная точка годится. Джентльмены не знали никаких других языков, кроме родного, презирали не владевших английским и недоумевали, как можно разговаривать на иных наречиях.

Ныне сэр Бекесфилд изволил произнести шутку тонкого английского юмора, которую не каждый британский офицер понял. А командующему – вовсе не до смеха.

Ценой значительных потерь их войска с гонимыми в первых рядах китайскими полками заняли Чанчжоу, точнее пепелище на месте городка. Отступив восточнее, японцы между озером Тайху и берегом полноводной Янцзы от души окопались на участке около двадцати пяти миль. По разведданным с аэростата, там три линии обороны по три ряда траншей, сотни миль проволочных заграждений. Пространство перед окопами пристреляно пушками, удаленными на милю от переднего края, и плотно охраняется пулеметами. Это уже третий укрепленный рубеж, который англо-китайской армии предстоит одолеть с начала года.

Такая же картина южнее, между Тайху и морским побережьем. Там вдобавок многочисленные болотистые озера, поэтому МакДугал предпочел северное направление.

Проклятые русские сорвали начало наступления. На 2 сентября одновременно с ударом на суше планировалась высадка десанта в районе Шанхая. Связь с флотом отвратительная, с трудом удалось сообщить им, что на преодоленье дистанции в жалкую сотню миль гремящие коробки затратили двое суток, непрестанно ломаясь и отказываясь двигаться днем из-за перегрева моторов.

«Мистер Брус», как МакДугал называл русского генерал-майора, одетого в серый хлопковый комбинезон без знаков различия, хотя прекрасно знал его фамилию и армейское звание, отрапортовал, что на рассвете готовы к атаке сорок три танка. Слово «бронеход» британцы отказывались воспринимать. Брусилову также постоянно тыкали в нос, что паровые тягачи ломались куда меньше, стало быть, на танках механики работают спустя рукава.

Алексей Алексеевич пытался сдерживаться, пробовал поставить себя на место британца. Действительно, в кавалерии нет техники сложнее лошади, которую нужно лишь поить-кормить, подковывать и не напрягать сверх меры, иначе скотинка околеет в знак несогласия. Приданная полевым частям артиллерия, даже подтянутые русскими тракторами шестидюймовые гаубицы, тоже не самая хитрая амуниция, на ее примере проблемы перегрева не объяснить. Поэтому расписывать надменному командиру принципиальное различие в устройстве двигателей Тринклера и паровых машин, а последним прекрасно работается и на жаре, можно до бесконечности – результат тот же. Зато с очевидностью ясно, почему англичан ненавидят в любой части света. Такого неприкрытого высокомерия и пренебрежения к иностранному Брусилов даже вообразить себе не мог.

Получив особо ценные указания по поводу порядка выдвижения, он собрал в палатке русских офицеров, командующих батальонами и ремонтной ротой.

– Господа, британский командующий сэр МакДугал принял решение, что по одному танку, как они называют наши бронеходы, придается каждой китайской роте. Посему, как спадет жара, рассредоточиваем полк вдоль японской линии. В ротах по одному английскому сержанту. Командиров танков познакомить с ними, по возможности наладить отношения.

– Черт знает что! – с кавалерийской прямотой высказался подполковник Павлов, командир первого батальона. – Утвердили наступление двумя танковыми отрядами, продумали построение, условные знаки. Теперь как?

Его возмущение поддержал ротмистр, а ныне начальник ремонтников инженер Врангель.

– Помилуйте, как же мне поврежденные машины назад вытаскивать, имея четыре трактора-тягача на двадцать миль?

– Петр Николаевич, у вас по штату шесть тракторов.

– Так точно, Алексей Алексеевич. Однако же два из них с унтерами и китайскими солдатами заняты бронеходами, отставшими из-за поломок.

Генерал принял к сведению аховое состояние дел с эвакуацией и обратился ко второму батальонному, начинающему полнеть кавалеристу с лихо торчащими в стороны длинными усами, очевидно мешающими пролезать в танковый люк.

– Антон Иванович! Ваше мнение?

Майор Деникин покачал головой.

– Первый вариант построения мне больше люб. Пока японцы не привыкли к танковой атаке, мы бы двумя отрядами прошли насквозь три их линии обороны, порвали колючку. За нами – кавалерия, отрезать укрепленный вал от остальных японских сил. Потом пустить китайскую пехоту в окопы, и дело сделано, господа. Военный гений МакДугал предписывает пройти только первую ветку, три или четыре ряда окопов и остановиться перед второй позицией, то бишь перед орудиями, которые возьмут нас на прямую наводку. Барон до зимы будет собирать оставшийся от бронеходов лом.

– Совершенно согласен с вами, господа офицеры. Однако же не будем забывать, что здесь – не наша война. Как англичане хотят, так пусть и сражаются. Мне странно это говорить, но перед командами бронеходов нельзя ставить задачу побеждать любой ценой, не жалея сил и самой жизни. Мы не Россию защищаем. Стало быть, как только машина лишится хода или застрянет, командир и механик под прикрытием пулеметного огня из башен должны выбраться и ретироваться к своим. Наша первостатейная задача – опыта набираться, танки испытывать. Когда-нибудь, бог даст, покажем джентльменам, как правильно воевать на суше. Они с нами после Крымской войны на земле не сталкивались. Шарик маленький и круглый, господа.

– Так точно, Алексей Алексеевич. Разрешите объявить батальонные сборы, пока не рассредоточились? – обратился Павлов.

– Действуйте. Барон, проследите. По пути к исходным рубежам наверняка часть машин поломается. С богом, господа. Опыт, как не надо действовать, для нас также полезен, тем паче на чужой шкуре.

Офицеры разошлись, и около танковой вереницы поднялась суета. Командиры вытаскивали разомлевших в тени унтеров и стрелков, собирая их в строй «трижды три». Так бронеходчики окрестили состав своей части. Тройка танков составила взвод, а три взвода – роту, которую вчерашние конники упорно именовали сотней по казачьему обычаю. Наконец три роты составили батальон. Понятно, что из-за поломок ни в одном из батальонов двадцати семи полагающихся машин не набралось.

Играя в детстве в «казаки-разбойники», мы не задумываемся, что боевые действия составляют ничтожную часть времени на военной службе, основное наполнение которой – долгий, кропотливый и ничуть не романтичный труд по поддержанию боеготовности к решающей минуте. Команды бронеходов не предавались праздности ни на борту кораблей до Гуанчжоу, ни в пути по железной дороге. Они постоянно учили языки, включая сотню-другую слов на китайском, непрестанно лазили на железо, изучая его до последней гайки. После разгрузки с платформ на станции с непередаваемым названием западнее Чанчжоу беспокойная жизнь танкистов превратилась в ад кромешный. День пытались двигаться к японским позициям, сгубив несколько моторов, поймавших клин от перегрева. Потом две ночи ползли в относительной прохладе, а днем под немилосердным солнцем устраняли огрехи в двигателях и ходовой, чтобы сберечься от напастей в следующую ночь. Круглые сутки офицеры были с унтерами и рядовыми. Не сравнить со спокойной службой в тылу, когда золотые погоны лишь изредка сверкают на плацу и в казарме.

В сентябре ближе к Шанхаю обычно не жарко, ветер с Восточно-Китайского моря снижает температуру. Как назло, ныне припекало, что летом, а в танковом чреве палило, как в русской печи. Даже ночью двигались со снятым верхним броневым листом, дабы раскаленный тринклер отдавал тепло китайцам, а не в отделение управления, где изнемогал водитель, он же – командир танка.

Крайне простое управление машинами позволило быстро подготовить и послать в Поднебесную два десятка кавалерийских офицеров на должность командиров команд или, как теперь модно говорить, экипажей. Ясно, что прошедшие крещение огнем молодые люди не проведут остаток дней за рычагами. Задача та же, о которой Брусилов говорил комбатам, – набираться опыта, чтобы к новой войне командиры рот не понаслышке знали, как ведет себя бронеход в настоящей битве.

Жаль, что среди кавалеристов мало технически подкованных людей. Выпускник реального училища, а потом и Горного института в Санкт-Петербурге ротмистр Петр Николевич Врангель был счастливым исключением. Он без восторга воспринял приказ отправиться в Китай, где воевать надо не в седле, а следя за здоровьем неотлаженных боевых механизмов, однако смекнул, что на сем поприще у него нет соперников в продвижении по службе. Если, конечно, бронеходные войска получат продолжение и развитие.

Барон женился незадолго до китайской компании, оттого супругу вспоминал часто. Оленька, Ольга Михайловна, сказочный ангел из Санкт-Петербурга, чай скучаешь по мужу, уплывшему на другой край глобуса? Не думала, сердешная, что молодой ротмистр из парадного лейб-гвардейского конного полка, обреченный, казалось бы, на синекуру до отставки, вдруг умчится за тридевять земель на войну, хоть Россия и не воюет ни с кем. Пусть труден характер конногвардейца, а без кутежей, попоек и амурных походов никак нельзя – другие офицеры засмеют, признайся, душа моя, тоскливо без Петеньки? А не дай бог кто-то из питерских хлыщей вокруг тебя увивается, ему не пережить моего возвращения.

Молись за меня, Оля. Судьба офицера – странная штука. Штаб-ротмистр Востряков из того же конного полка погиб безо всякой войны возле Нарвской заставы, разгоняя январский бунт пятого года. Его нашли на каких-то задворках с простреленной головой, а коня украли. Непременно узнаю убийцу – нашинкую тонкой стружкой.

Ротмистр вынырнул из мыслей о питерской жизни и проводил взглядом танки, с натужным грохотом моторов и бряканьем гусениц расползающиеся по намеченным исходным, и неторопливо закурил. Паровые котлы тягачей Т-1 только начали прогреваться. Минут через сорок можно выдвигаться за танками, оказывая помощь обездвиженным. Невдалеке он увидел Брусилова, что-то энергически втолковывающего британскому генералу.

Явно ничего не добившись, Алексей Алексеевич сделал поворот кругом и зашагал к ремонтникам, зло сплюнув на пересохшую землю. Англичанин дернулся. Он счел плевок личным оскорблением, будто брызги полетели в его физиономию, но не стал связываться. Что возьмешь с русского хама? Врангель усмехнулся. Он прекрасно понимал, что его командир едва сдержался, чтобы не заехать островному коллеге в морду.

– Не для чужих ушей, Петр Николаевич, но я предпочел бы иметь в союзниках микадо, а не этих… – Генерал дернул головой в сторону штабных палаток британского корпуса. – Всего-навсего попросил два десятка конных вестовых, чтобы оповещали, где наш танк застрял или сломался. Знаете, барон, что мне ответил заморский выскочка? У них, представьте себе, есть поважнее дела, чем русские зеленые коробки. Зла не хватает. Поставили бы надо мной какого-нибудь лорда-пэра с родословной от динозавров, особо за танки ответственного, нас за людей хоть бы держали.

– Они не хотят понять, что одним только разрывом проволочных заграждений мы сбережем тысячи людских душ в наступающих рядах, – поддержал барон, понимавший, что Брусилову просто необходимо выговориться.

– Людских?! Окстись, дорогой Петр Николаевич. Китайцев они к человечеству не причисляют. По крайней мере к такому, о коем следует волноваться. Дважды воевали с ними в прошлом веке за право беспрепятственно скармливать местным опиумную дурь. Тогда десятки миллионов от опия умерли! Что им сотня тысяч подстреленных на японской проволоке.

– А мы просто учимся на их крови… Алексей Алексеевич, сие действительно надо России или только опыт набираем в практических действиях?

– Скажу по секрету, о коем многие догадываются, за помощь императрице в изгнании японцев Россия требует признания Маньчжурии не во временной аренде, а в вечном нашем пользовании. То бишь Россия тем краем прирастет навсегда, с постоянным незамерзающим портом в Желтом море. Поэтому сжимаем зубы и терпим, Петр Николаевич.

– Да, Порт-Артур навечно – знатный приз. Скажите, Алексей Алексеевич, а с чего англичане так взъелись на японцев? Раньше дружили, торговали, армия микадо сплошь британским вооружена.

– Тоже секрет полишинеля. Они чаяли натравить союзничков на Германию и отбить Шаньдунский полуостров с Циндао, дабы у кайзера здесь не осталось колонии. А японцы подумали и решили – китайцев бить сподручнее, нежели германцев. Вот Лондон и рассвирепел. Как же, обманули нас желтозадые макаки. Так что воюем за русскую Маньчжурию и британское уязвленное самолюбие.

С осознанием высокой миссии Врангель забрался на трактор около водителя и приказал неспешно выдвигаться на север, где час назад осела поднятая танковыми гусеницами пыль. До утра барон ни разу не сомкнул глаз. Невзирая на высокое происхождение, он самолично работал гаечным ключом, подтягивая траки до нужного натяжения, орал на китайских воинов, мешая местные, русские и немецкие ругательства, не менее двух раз облазил каждый бронеход на исходной позиции. Несмотря на его усилия, количество годных к бою машин уменьшилось на две. Когда темное звездное небо подернулось серой предрассветной дымкой, барон сел на землю у трактора, уронил голову на ленивец и отключился. Рев тринклеров и близкая артиллерийская стрельба не проникли через барьер изнеможения.

Поручик Виктор Эдуардович Бетлинг, также почти не отдыхавший ночью, не мог себе такого позволить. Когда карманные часы показали приближение времени «Ч», он обменялся взглядами с усатым британским сержантом, который тоже оказался на ногах и выглядел образцово, будто выспался минуток шестьсот, а потом принял ванну и выкурил сигару. Члены экипажа, наскоро облегчившись и умыв лица скверно пахнущей водой, полезли на броню. С юга закашлял мотором невидимый в рассветной дымке бронированный собрат. При дальности полкилометра танки друг другу ничем не помогут.

Звонкие хлопки воздуха из систерны высокого давления сменились ревом тринклера, пространство за кормой наполнилось дымом плохо сгоревшего соляра. Бетлинг убедился, что сержант согнал роту за танком, последний раз глянул на часы и нырнул в люк на место водителя, опустив крышку над головой и заперев смотровую щель. В темноте на ощупь ткнул рукой механика – унтера.

– С богом, Семен!

– С богом, ваше благородие.

Включив с места вторую передачу и не газуя, чтобы бегущая в выхлопе китайская пехота не отстала, прапорщик двинул машину к ближайшим холмам, за которыми затаились японские траншеи.

И воцарился ад.

Артиллерия противника накрыла выдвигающуюся роту с первого залпа. Даже на малой скорости танк кидало немилосердно, когда гусеницы проваливались в воронки от пристрелочных разрывов и свежих попаданий. Перекрывая грохот мотора, в корпус непрестанно стучали осколки фугасов, глухо падали земляные комья. Видимость в перископе тут же упала до нуля.

Поминая япону мать, Бетлинг выпустил рычаги, расстопорил люк и выглянул в узкую щель, примериваясь к промежутку меж залпами. Горячий шмель пребольно чиркнул по уху, сбил фуражку и, звякнув по крышке, улетел вглубь танка. Очень приблизительно уточнив направление, прапорщик опустился на сиденье и вновь прибавил газ, чувствуя, как кровь из ушной раковины течет за воротник.

– Семен!

Нет ответа. Командир ткнул кулаком в сторону сиденья механика.

– Ваше благородие?

Немудрено не расслышать в таком громе. Бетлинг прижался губами к уху унтера и заорал:

– Двигай в корму, осторожно глянь из люка – что с китайцами.

Чудо, если после артобстрела выжил хоть десяток. Кто в окопы полезет, Семен или пулеметчики?

– Так что бегут, ваше благородие. Дюжины две – точно, дальше в дыму не видать.

И то хлеб. Зато японцам они тоже не видны.

Снизу заскрежетало. Траки намотали на ходовую часть первое проволочное заграждение.

Танк вырвался из облаков пыли за полсотни метров до траншеи. Раньше, чем в перископе удалось что-то разглядеть, на лобовой броневой лист обрушился град пуль. Башенные стрелки ответили из «максимов». Хрен в кого попадут, подумал Бетлинг, в лучшем случае прижмут японцев, чтоб ниже бруствера головы держали, пока пехота не поспеет.

Когда в мутном и залепленном пылью перископе кое-как проступила укрытая мешками пулеметная позиция, водитель тиснул газ, ориентируясь прямо на злой огонек. Траншея метров двух шириной, центр тяжести у машины сзади. Надо успеть вцепиться ведущими катками и гусеницами в дальнюю стенку окопа, иначе передок ухнет вниз, и без трактора не выбраться. Двигатель взревел на максимальных оборотах. Машина разогналась верст до восьми в час и впечатала пулеметчика в Китай. Потом перемахнула через ров, задрав морду и уперевшись крюком в кровавое месиво за кормой.

Звездный час. Окопы прямые, до поворота метров пятьдесят–семьдесят, и это пространство густо заполнено японскими стрелками, яростно поливающими из винтовок стальные борта. Пулеметные башни развернулись, каждый из британских стрелков высадил по ленте одной очередью, рискуя вскипятить воду в рубашках охлаждения.

Даже попадание фугаса не произвело бы такое действие. Ураганный огонь в упор за секунды превратил десятки солдат в страшную смесь тел, крови, земли и разбрызганных мозгов. Уцелевшие и даже не раненые пришли в шок от неуязвимости бесовской машины и убийственного свинцового ливня. Немногочисленные китайские пехотинцы, спрыгнувшие на дно траншеи за танком, не встретили особого сопротивления, добивая живых штыками и в ярости не обращая внимания на пытавшихся сдаться в плен.

Как только стихли «максимы», а стрелки занялись перезаряжанием, командир включил первую передачу и степенно выбрался из окопа. Снова отправлять Семена поглядеть на китайцев он не рискнул – любое открытие люка чревато шальной пулей. По замыслу – на место отряда прорыва должна засесть пехота из резерва, а остатки роты бежать за танком.

Окутанный порванной колючкой огромный зеленый еж так же беспрепятственно прочесал пулеметами вторую и третью траншею. Чутье и здравый смысл подсказывали, что за танком никто не бежит. Да и японцы сориентировались. При нависании гусениц над очередным бруствером они разбежались, как тараканы от включенного света, поэтому собранная пулеметами кровавая жатва не получилась столь обильной.

После третьей линии бронеход внезапно выскочил к орудийной позиции из четырех полевых трехдюймовок. Его появление случилось столь же неожиданным и для расчетов, так как стволы подняты вверх для навесной стрельбы по предполью. Пулеметы, возможно, успели скосить нескольких канониров, но наводчики и командиры укрылись за щитами, обычными пулями не пробиваемыми.

Бетлинг затормозил в пол, перегазовал и воткнул третью передачу, на грунт по наставлению не рассчитанную. Дал обороты и, рискуя сорвать главный фрикцион, резко тронул, набирая скорость прямо на ближайшее орудие, ствол которого неумолимо опускался к траектории стрельбы прямой наводкой.

Японский фугас угодил в правую башню. Оглохший от удара прапорщик почувствовал, как с этой стороны в плечо впились острые осколки. Перезарядить орудие канониры не успели, танк смял его ударом лобового листа. Траки утоптали землю в сантиметрах от зарядных ящиков, детонация которых неминуемо разорвала бы гусеницу…

Смелым иногда везет. Снова включив вторую передачу и развернув танк, Бетлинг с трудом различил сквозь грязь на перископе, что пушкари разворачивают станины трехдюймовок, направляя стволы в сторону бронемашины. Опять смертельная игра на опережение. Гусеница со звонким ударом впечаталась в щит, смяла его и перевалилась на лафет, утянув под себя замешкавшегося солдата. Расчет разбежался заранее, поэтому орудие превратилось в блин с особой аккуратностью. Повернув к оставшейся пушке мимо лужи растекшегося масла из откатника, Бетлинг не поленился прокатиться и туда, оставив на ней неизгладимый отпечаток траков, затем повернул на запад.

В траншеях продолжилась непонятная возня. Скорее всего, китайцы заканчивают выяснение отношений с японскими гостями. Танк, не снижая скорости, перемахнул через земляные укрепления и выкатился в тыл.

Поручик крикнул механику глушить мотор и левой рукой раскрыл люк. Лишь вывалившись наружу, ощутил, как ослаб от потери крови.

– Кажись ранены, ваше благородие?

– Чепуха. Как там Майк?

– Прими Господь его душу, – стянул фуражку Семен. – Аккурат в «максимку» угодило.

Потом фельдшер извлек из плеча Виктора Эдуардовича заклепку, выбитую взрывом из брони и порвавшую крупный сосуд, заклеил порванное ухо. Стрелку Майклу Хауэру размозжило голову и верхнюю часть туловища. Второй пулеметчик от такой картины перегнулся пополам, скрывшись за бронекорпусом, и обгадил опорный каток.

Лобовой лист вынес из боя десятки отметин от пуль и осколков. Правую башню фугас сорвал с погона, выбил пулемет из цапф. Барон только головой покачал.

– Прикажу перекинуть башню с другого танка. Авось еще бой выдержит.

Несмотря на повреждения, поход Бетлинга оказался самым удачным, считая раздавленную батарею. К орудиям прорвался и другой экипаж, однако бронеход подорвался на сложенных фугасах и остался там вместе с людьми.

На исходную выползли четырнадцать машин из сорока двух, начавших атаку на рассвете. Пятеро из-за потери ориентировки в пылевых облаках провалились одной гусеницей в траншеи или вспомогательные ходы, безнадежно застряв; одну из них японцы сожгли. Два танка совершили разворот для возврата к своим позициям и получили шрапнелью в корму, оставшись догорать на виду у японских батарей. Остальные замерли среди поля с порванными траками, сломанной трансмиссией, заглохшим и незапускающимся двигателем, оборванными опорными катками, один перевернулся от попадания в яму. Два брошены экипажами из-за гибели водителей, пытавшихся рассмотреть что-либо в приоткрытый люк. О судьбе трех ничего не известно – следы гусениц протянулись к японцам и пропали. Верно, водители потеряли ориентировку или не смогли развернуть танк к своим.

МакДугал остался вполне удовлетворен итогом боя. Солдат, подофицеров и офицеров главной нации на Земле погибло лишь восемнадцать, какое-то количество сотен или тысяч расходного китайского материала. Ах да, эти русские тоже… Но кто будет считать их поголовье?

– Мистер Брус, завтра на рассвете повторим атаку. Сколько ваших коробок осталось в строю?

– К утру будет готово семь, господин генерал.

– Семь? Вы издеваетесь! Семь из пятидесяти после одной атаки с занятием лишь одного рубежа обороны? – Если бы стоявший перед ним танкист принадлежал к Британской армии, генерал тотчас распорядился отдать его под трибунал. Танки оплачены казначейством Империи, стало быть – собственность короны. Русские дикари посмели превратить британское имущество в металлолом за час боя?!

– Если бы вы изволили придерживаться первоначально принятой тактики, танки с теми же потерями прорвали бы оборону японцев на всю глубину, – на скверном английском, но вполне понятно ответил Брусилов.

Штабисты замерли. Так сэру МакДуглу никто в лицо не хамил. Но британский сэр не может потерять лицо, даже когда на него летят брызги дерьма.

– Я отстраняю вас от командования танковым полком. Извольте сдать его сэру Бернстайну.

Немного запоздалое предложение. Лишь вчера Брусилов подумывал, что номинальным командиром полка лучше быть англичанину.

– Невозможно, сэр. Мое назначение согласовано между русским и британским военными министерствами. Не в ваших полномочиях меня отстранять. О готовности машин доложу позднее, – и на русском по привычке добавил: – Честь имею.

Ночью японцы минут десять поливали фугасами оставленные ими окопы и позиции английских гаубиц, которые на рассвете готовились начать артподготовку. МакДугл вынужден был отменить приказ об атаке и приказал поднять аэростат. Наблюдатель доложил, что противник спешно копает новую паутину полевых укреплений, восстанавливая количество оборонительных рубежей до трех.

 

Глава вторая

За двое суток притащив отставшие на марше танки, подлатав поврежденные и перебрав несколько убитых машин по методу одна живая из двух трупов, команда Брусилова доложила о двадцати восьми боеготовых бронеходах, сведенных в один батальон. МакДугл раздумал брать строптивого славянина под арест и распорядился начать наступление прорывом в двух точках, как, собственно, и планировалось ранее.

Ночью генерала разбудил рев танкового тринклера. С раздражением оторвав голову от походного ложа, он кликнул адъютанта разузнать, что творят эти неуправляемые русские. Однако гораздо раньше доклада МакДугл услышал длинные пулеметные очереди и беспорядочную винтовочную стрельбу, а через отброшенный полог палатки мелькнули отсветы ярких электрических фар.

Прыгнув в сапоги прямо в исподнем, англичанин бросился наружу, в какофонию выстрелов, танкового грома, криков ужаса и боли. Прямо по лагерю, освещая дорогу парой адски горящих глаз, несся русский бронеход. Он сносил палатки, стирая в месиво не успевших выскочить оттуда британцев, и безжалостно полосовал метущихся солдат из обоих пулеметных башен.

– Остановить! Расстрелять! – гаркнул генерал, отдав последний в жизни приказ неведомо кому. Свинец швырнул его на спину, а через десяток секунд корчившееся тело исчезло под безжалостными гусеницами.

На краю лагеря танк с ходу влетел в толстое дерево и заглох. Башни повращались какое-то время, расстреляв остатки боекомплекта. Затем к замершей машине подобрался смельчак, залез на нее и опустошил барабан из нагана в пулеметные бойницы и щель водителя.

Фон Врангеля и троих его умельцев доставили к танку чуть ли не под арестом. Механик смог вскрыть задний люк и пробраться к башням, где изнутри отворил переднюю крышку. Он вылез, перепачканный чужой кровью. В бронекорпусе скрючились тела трех японских офицеров.

– Еще один аргумент, сэр, что танки должны ходить кучно, и за ними эвакуационная техника, – печально прокомментировал барон на куда лучшем, чем у Брусилова английском.

Генерал МакДугал нашел бы что возразить, но его пока даже не опознали. Сэр Бекесфилд, принявший предводительство по старшинству, ни на йоту не относился лучше к странным союзникам, зато понимал, что иногда лучше смолчать.

– Принимайте танк и ставьте его в строй. Приказ об утреннем наступлении никто не отменял.

Барон сам сел за рычаги и перегнал машину к первой роте, где доложил генерал-майору о страшном японском сувенире.

– Танк в порядке, ротмистр?

– Так точно.

– Но у нас нет экипажа к нему.

Несмотря на обычное товарищеское отношение да обращение по именам-отчествам, Врангель вытянулся и по-уставному отчеканил:

– Ваше превосходительство! Разрешите мне вести машину в бой, – и чуть тише добавил: – Нам Военному министру реляции писать о танковом применении, а мы с вами, Алексей Алексеевич, только пыль за гусеницами и видели.

– Кто же за вас ремонт организует?

– В бою моя рота не нужна, а после, бог даст, к ней вернусь.

Генерал секунду подумал, потом разрешил. Скорее всего, впереди – последний танковый бой на этой войне. Павлов и Деникин тоже идут, причем второй из них – простым пулеметчиком. Уцелевший стрелок из экипажа Бетлинга отказался воевать на броне даже под страхом трибунала. Его отозвали в пехоту.

Брусилов построил бронеходы клином, наподобие рыцарской «свиньи». Даром что под латами сотня лошадей, а не одна, суть та же – проложить пешим ландскнехтам дорогу через укрепленные вражьи ряды.

Через час численность новых рыцарей двадцатого века уменьшилась втрое. Японцы, получившие с первой атаки образцы русской техники для изучения, выкатили полевые трехдюймовки к первой траншее на прямую наводку и поставили шрапнельные трубки на пробой. Северный отряд танков угодил как раз на такую батарею.

Врангель увидел, как у идущего впереди бронехода разорвало гусеницу. Машину крутнуло, поставив бортом к японским орудиям. Барон вдавил педаль газа в пол и успел прикрыть командира батальона лобовым листом, приняв на него шрапнельную кувалду, затем притормозил, дабы не отрываться от своих. В замедлившийся танк ударило вторично, и словно что-то лопнуло внутри головы… Далее в памяти ротмистра сохранились лишь какие-то отрывки. Он заорал «Эскадрон, шашки наголо!» и врубил третью передачу. Пулеметчики вжались в броню, ибо на десяти верстах в час, которые развил обезумевший водитель, танк бешено скакал по ямам, не давая не то что прицелиться, но и удержаться у турели.

Машина снесла первое орудие, одновременно приняв в борт новую порцию дроби с шимозой, от которой правый стрелок сполз на пол, а в полумрак заброневого пространства брызнул дневной свет. Врангель круто повернул, рискуя потерять гусеницу, перегазовал и ринулся на трехдюймовку поперек линии наступления танковых рот. Перископ покрылся трещинами, водитель открыл броневую заслонку, ежесекундно рискуя получить шрапнелью прямо в глаза. Третья пушка выбила ведущее колесо, обездвижив машину. Следующее попадание прилетело сзади, разворотив мотор.

Задыхаясь в огне и дыму, барон пополз вдоль правого борта к люку. Когда схватился рукой за запорный рычаг, он уже был раскален, как кочерга. Завопив благим матом, ротмистр вцепился горящими руками в сталь и провернул задрайку, выпихнул крышку и кубарем выкатился на песок, пытаясь сбить огонь с кителя. Краем глаза увидел, как механик из ремонтной роты, отправившийся в бой в пулеметной башне, судорожно взмахнул руками и упал в просвете люка, свесившись до половины наружу. Второй стрелок даже не пытался вылезти и, как видно, сгорел внутри.

Вокруг по-прежнему свистели смертоносные кусочки металла. Стараясь не потерять сознания от безумной боли в сожженных до костей руках, Врангель перекатился под задний свес между ленивцами и затаился. От корпуса сгоревшего танка несло немилосердным жаром, зато он закрыл несчастливого водителя от пуль и осколков.

Чуть придя в себя и даже несколько привыкнув к нестерпимому жжению там, где пять минут назад были ладони, барон осторожно огляделся.

Танки прорвали первую линию, хотя коптящих железных могил осталось много, очень много. Китайская пехота разлилась по батарее и окопам, добивая уцелевших после пулеметного расстрела японцев. Потом прогарцевала британская конница, устремляясь в пробитую бронетехникой брешь.

Наверно, наши победили. В танке выгорел соляр. Врангель осторожно присел, вытянув перед собой почерневшие пальцы. Смешно сказать, дома он прилично играл на фортепьяно – матушка считала музицирование непременным умением для дворянина. Этими пальцами он ласкал Ольгу, многих других женщин и нежно гладил круп вороной кобылы Амалии. Теперь сможет ли ложку удержать…

– Килай! – оборвал его размышления окрик на китайском языке.

– Я – русский офицер, – ротмистр показал на танк и, с трудом припомнив хоть что-то на местном наречии, спросил замызганного пехотинца, тыкающего в него штыком: – Ни ху шо эюй ма?

Невинный вопрос, говорит ли солдат по-русски, то ли из-за плохого произношения, то из-за разности диалектов привел того в бешенство. Китаец больно ткнул штыком, потом угрожающе взмахнул прикладом.

– Ни! Кили!

Барон поднялся и сделал шаг. Штык остро кольнул между лопаток.

– Во бу минбай, – попробовал объяснить танкист, что он не понимает. Удар штыком, пробивший кожу до лопатки, в переводе не нуждался.

По пути ротмистра присоединили к кучке пленных японцев. Конвоиры поругивались, что-то вроде «цзао гао», если Петр правильно разобрал. Показалась группа английских офицеров. Поравнявшись с ними, он закричал:

– I’m a Russian tankmen. Help me!

Британец обернулся, окликнул соотечественников, те повернулись в сторону пленных и радостно заржали. Если и правда русский танкист попал в кучу японских пленников, это очень смешная шутка для британских джентльменов.

– Отставить! – к пленным прибежал унтер из ремроты. – Кто здесь русский?

В спину Врангелю снова впился штык. Он упал на колени, коснувшись земли обожженной рукой, и застонал: «сукин сын».

– Петр Николаевич! Вас не узнать. – Унтер револьвером отогнал конвоира. – Вы ранены?

– Руки сгорели. Заживут.

– Идемте, ваше благородие. Вас перевяжут.

– Обожди, Епифан. Тут у меня разговор есть кой с кем.

Тяжело ступая в обгорелой одежде, с потеками крови на спине от китайского штыка, Врангель направился к британскому лейтенанту.

– Я – командир роты танкового полка ротмистр барон фон Врангель, – представился он по-английски. – Назовите свое имя, лейтенант.

– Зачем? – ехидно ответил тыловой вояка.

– Когда у меня заживут руки, я имею честь вызвать вас на дуэль.

– Что за дикость! В армии Его Величества дуэли запрещены.

– Тогда пристрелю как собаку. Имя? Или тебе стыдно произнести его вслух, британская мразь?

– Господа, давайте уйдем отсюда, – предложил другой уроженец Альбиона. – После ранения русский не в себе.

– Не хотите называть имя – не надо. Когда-нибудь встретимся на поле боя. И я буду убивать англичан. Клянусь честью. Всех вас. Каждого. До последнего. Тогда, надеюсь, сдохнут и четверо трусов, которых вижу перед собой. Честь имею.

Скандал имел последствия. Генерал Бекесфилд, заслушав донесения своих офицеров и не потрудившись узнать мнение другой стороны, потребовал выдать Врангеля для предания военно-полевому суду. Брусилов в грубой форме послал его к далекой британской бабушке и потребовал суда над англичанами, оскорбившими раненого героя. Вокруг лазарета появился постоянный наряд в составе танка, двух пулеметных расчетов и безлошадных бойцов с приказом стрелять на поражение, если кто явится по душу раненого барона. Смелых не нашлось.

Через неделю смешанное англо-русско-китайское воинство вышло к предместьям Шанхая, пылавшего от боев британского десанта и остатков частей микадо. Впереди стучали гусеницами три оставшихся в строю танка.

Война закончилась поражением Японии, кучей наград для полка Брусилова. Один лишь Врангель вместо поощрения получил взыскание и изгнание из гвардии. И тогда генерал-майор добился личной аудиенции у Военного министра Александра Федорович Редигера.

– Ваше высокопревосходительство, британское командование нарочно ошельмовало русского офицера, выгораживая своих штабных крыс, оскорблявших раненого барона. Более того, ротмистр образцово организовал ремонт бронеходов, а затем сам участвовал в бою, прикрыл товарищей и, рискуя жизнью, раздавил гусеницами батарею японских орудий. Горел в танке, был ранен. В почерневшей форме и с ожогами китайские солдаты не отличили его от японцев и затолкали в кучу к военнопленным. Когда барон на английском языке обратился за помощью к английским негодяям, они высмеяли его и заявили, что это очень хорошая шутка – русский танкист среди желтых макак. Ваша светлость, русский офицер и дворянин не может и не должен терпеть такую низость.

– Дворянин, говорите? Мы с вами тоже дворяне, господин генерал-майор. Высшая обязанность и долг дворянина состоит в служении Государю. Он послал вас в Китай для улучшения отношений с англичанами. Что изволил учинить ваш барон? Сыр-бор на весь мир! Британские газеты напечатали, что русские офицеры только и мечтают, чтобы воевать с ними на уничтожение. Он единым высказыванием перечеркнул вашу помощь в войне и многолетние тщания нашей дипломатии. По-хорошему его нужно вообще гнать из армии.

Брусилов смолчал. Кому нужен Государь Император, в интересах которого, чтобы о его дворян и офицеров иностранные тыловики вытирали ноги? Отношения дворянина и суверена двоякие. Дворянин готов жизнь отдать за монарха, но и от него ждет защиты. Говорить такие вещи в присутствии Военного министра и доверенного лица Николая Второго негоже. Поэтому генерал-майор поднял другую тему – о будущем танковых войск.

Редигер с досадой отодвинул пространный рапорт с визой Вернандера об опыте боевого применения Б-1 в Китае. Досадовал он потому, что среди авторов прилагаемой докладной записки значился и опальный Врангель. Действительно, он был единственным инженером, оказавшимся в практическом сражении за рычагами. Зачем подчеркивать его участие? Из Брусилова не выйдет толкового военачальника. Эдакий бесхитростный, плохо ориентируется, не знает удержу в защите подчиненных. Подумаешь, какой-то барон…

– Ваше высокопревосходительство, технические замечания переданы в тракторный отдел Главного инженерного управления, – не сдавался генерал. – Мы взяли на себя смелость подчеркнуть особые тонкости танковой тактики: атака совместно с конницей, прорыв заранее подготовленной обороны, управление ротой в бою.

– Я непременно ознакомлюсь и доложу Государю. Ступайте, Алексей Алексеевич.

Брусилов вытянулся, коротко брякнул «честь имею» и покинул министерский кабинет в уверенности, что с тем же успехом мог выбросить рапорт в Янцзы. Очевидно, что ограниченность Редигера, желание не боеспособность армии наращивать, а дипломатически маневрировать перед возможным врагом суть не собственные его грехи, но государственная политика, спущенная министру свыше. Даже, право, неловко ожидать мельчайшей самостоятельности от чиновника, четверть века воевавшего исключительно на канцелярском поприще и видевшего войска лишь на парадах. А уж если совсем в вольнодумство впасть, выходит, что назначение на верховную должность паркетного шаркуна, имеющего такой же боевой опыт, как и у самого Императора – нулевой, выдает стремление Государя иметь мощную армию лишь на бумаге.

Выйдя в ноябрьскую слякоть Дворцовой площади, генерал впервые вплотную задумался о неопределенности, нависшей над ним самим. В ближайшие дни он получит какое-нибудь назначение, например командиром кавалерийской дивизии в Тмутаракани или его временно оставят в Питере при штабе. Что же – танковой вехе в его жизни конец? И десятки русских могил к востоку от Чанчжоу украсили китайский пейзаж просто так?

Редигер проявил к успехам танкового полка полную безучастность, а Император, судя по реакции министра, куда больше озабочен международным конфузом. Они забывают, что у британцев остались десятки танков и артиллерийских тягачей. Да, джентльмены – бескультурное самодовольное быдло. Но не дураки. Они смекнули, что, не имея бесплатного китайского пушечного мяса и бронированных огневых точек, понесли бы на преодолении японских рубежей изрядные потери. Нет сомнений, что уцелевшие Б-1 уже под Лондоном, их до винтика разбирают и обнюхивают совсем не бесталанные инженеры. Так что ежели сбудется предсказание не Государя, а Врангеля, и нам англичан воевать, с их стороны танки будут всенепременно. А с нашей?

Помянув нехорошими словами русскую расхлябанность, в пучине которой бесследно погибают замечательные начинания, Брусилов решил обратиться к истокам, то бишь к создателям танка и тягачей – Бергу, Романову и Брилингу. Может, и к великому князю придется идти с челобитной: с его подачи на Руси появился первый боевой бронеход.

 

Глава третья

Александр Маврикиевич чувствовал себя отвратительно, куда-либо ехать решительно отказался, однако выразил радость принять у себя дома господ танкистов в любое удобное для них время. Приглашением они не преминули воспользоваться.

Николай Брилинг чуть располнел. Он порвал с эсерами, которые после революции ушли в индивидуальный террор и стройными рядами отправились на каторгу. Ныне он принадлежал к экзотической марксистской партии социал-демократов и по-прежнему любил щеголять в узком кругу лозунгами вроде «долой самодержавие». Однако инженер здорово изменился с тех пор, как в январское воскресенье застрелил гвардейского офицера. Теперь его более вдохновляли думские способы революционной борьбы. Будто российский псевдопарламент сможет проголосовать за отмену самодержавного строя, Император тут же возьмет под козырек и двинет на остров Святой Елены ждать смерти от старости.

Романов светился довольством. Главное артиллерийское управление Военного министерства, или бог войны, как они скромно себя величали, пришло в воодушевление от китайских испытаний паровых тягачей. В ГАУ слышать не хотели про двигатели Тринклера и ратовали за паровые тягачи шестидюймовых гаубиц, показавшие себя надежнее в жарких условиях, нежели бронеходы с моторами внутреннего сгорания. От Романова требовали улучшения конструкции с китайскими замечаниями и упрощения выделки для массового производства. Одновременно пушкари задумались о корабельных восьми– и даже десятидюймовых калибрах на поле боя, раз появилось чудодейственное тягловое средство.

Барон Врангель, залечивший ожоги на лице и большей частью восстановивший подвижность пальцев, выглядел сосредоточенно и хмуро. Он вынес положенную долю пилюль за недостаточный пиетет в отношении британских союзников и спокойно ждал назначения, вряд ли почетного и сулящего перспективы. И уж, естественно, никак представить не мог, что напротив него сидит, спокойно наливает рюмку и накладывает буженину убийца Лешки Вострякова. Мир тесен, но мы не всегда понимаем насколько.

Господа по русскому обычаю закусили с дороги и, как водится, выпили, вызвав недовольный взгляд бабушки Марии, жены Берга. С поджатыми сморщенными губами старая дама удалилась, демонстрируя, как надоели ей военные разговоры дома за минувшие десятки лет. После ее ухода тема действительно соскользнула к боевой технике.

– Выходит, господа, только от нас зависит, будет ли Русская императорская армия в следующей войне с британцами и прочими европейцами обладать сухопутными дредноутами. Либо доблестная казачья конница с шашками наголо поскачет на танки.

– Расскажите мне вот что, Алексей Алексеевич, – произнес Берг, который, казалось, дремал после третьей стопки любимого Шустовского коньяку. – Дважды вы одолели укрепленные позиции. Стало быть, бронеход должен быть длинным, с изрядной броней против пушек, и медленным – ему нельзя от пехоты сбегать.

– Точно так, Александр Маврикиевич, – подтвердил Врангель.

– А с прорывом танки ушли вперед и от конницы отстали. Окружение японцев конница завершила, так? Непременно с потерями.

– Именно, – кивнул Брусилов. – От японских пулеметов им знатно досталось.

– Во-от. У вас, сухопутных, как и на море – нельзя спустить на воду корабль, одинаково годный для разных особых дел. На флоте есть тяжелые линейные корабли – линкоры, броненосцы, крейсера. Затем малые, скоростные, маневренные – миноносцы. Ну, субмарины вам ни к чему, с кротами разве что воевать. – Берг кратко хохотнул старческим смехом. Никто его не поддержал, но и не вздумал перебивать. – Так и на земле. Бронеход для взлома обороны – это дредноут. А с кавалерией должен миноносец скакать. Совсем разные они.

– Вы правы, безусловно. Только… – перед внутренним взором генерала всплыло кисло-брезгливое выражение лица Редигера. – Даже один вид машин непросто утвердить к постановке на вооружение. Б-1 родился лишь на ваш займ и британские деньги. Не считая двух опытовых предсерийных, в России ни единого танка нет.

– Опять двадцать пять, – Берг привычно потянулся к графину. – Снова у старика займ просите?

– Только если великий князь поддержит, – откликнулся Брусилов. – Взять – дело нехитрое. А как казна не выкупит танк, отдавать чем? Разве что имение заложить.

– Николай! – убеленная сединами голова медленно повернулась к Брилингу как баковая башня крейсера с семидюймовым орудием. – С вас охлаждение и новая трансмиссия. Барон заверяет, что моторы в Китае грелись недопустимо. И на фрикционы масса жалоб. А мощности мотора, полагаю, хватит. Ипполит! С вас утвердить через инженерный главк разработку нового танка, с конницей катающегося. Именно так, господа. Пока наш Генеральный штаб лбом в стену не ткнется, что нужен длинный дредноут, плетью обуха не перебить.

Берг замолчал и куснул лимон.

– Любая броневая машина порвет проволочные заборы и проложит дорогу пехоте, – уверенно заявил барон. – Пусть в атаке будут хоть танки для конницы, это все одно лучше, чем голой грудью на колючку и пулеметы.

– Правильно, Петр Николаевич, – снова взял слово патриарх. – А медленный бронеход за конницей не поспеет. Ему нужна скорость до пятнадцати верст в час по хорошей дороге и не менее десяти по полю. Ипполит, облегчив Б-1 и поменяв трансмиссию, добьемся?

– Да, Александр Маврикиевич. Я читал докладную записку господина барона.

Они до вечера обсуждали новый танк, выкручивая его идею так и эдак. Казалось, его очертания обозначились среди гостиной, сплетенные из табачного дыма.

Бронирование решили оставить прежним – от пятнадцати до двадцати миллиметров лоб, чуть скошенный назад по флотскому опыту, десять миллиметров борта и корма, пять крыша. Врангель подсчитал, что в движении все танки получили не более шести попаданий шрапнельной гранатой с трубкой на удар да машина Бетлинга фугас в правый пулемет. Остальные отметины – от пуль и осколков. Так что скорость – лучшая защита, нежели броня.

– Не забывайте, господа. Однажды на флоте появились бронированные корабли, – Берг оживил в памяти начало своей службы в США на борту «Монитора». – Тотчас подоспели бронебойные снаряды. Посему не увлекаемся толщиной брони. А что единственное средство против пушки – давить ее гусеницей, это не дело. Опять-таки по морскому опыту: от тарана давно отказались. Корабельная артиллерия врага миль за десять накрывает.

– Стало быть, на кавалерийский танк нужна пушка. Не знаю, что и сказать господа, – поделился сомнениями Романов. – Кроме орудия Барановского и полевой трехдюймовки 1902 года никакого легкого оружия нет. Можно попробовать морскую пушку Кане, это тонна, не считая массы площадки под нее, броневой защиты и снарядов. Никак не выходит легкий быстрый танк. Правда, мы обращались в ГАУ по поводу полуторадюймового орудия, но ответа не получили.

– Раз официальный путь заказан, снова пробуем в обход, – Берг приказал прислуге принести бумагу и перо. – Ипполит Владимирович, будьте любезны навестить моего хорошего знакомого полковника Розенберга Михаила Федоровича. Немедля чиркну рекомендацию. Лет десять назад он рассчитал полуторку для надводной стрельбы с субмарин, чтобы непокорных торговцев пугать. Потом для лодок переделали пушку Кане, и дело, как обычно, заглохло. На танк самый раз придется. Главное – меняйте всю компоновку. Наш Б-1 – как бронированный трактор, большая площадка над шасси. Знаете, почему в подлодки редко попадают, даже в надводном ходу? Она – низкая! Утопите мотор, трансмиссию, водителя меж гусеницами. Дюймов двенадцать или четырнадцать хватит просвета под днищем.

Романов испещрил пометками блокнот.

– Я вас к Ланге отправлю. Прогуляйтесь по подлодке. Ни фута свободного нет, каждый галлон внутреннего объема в деле. В танке тем паче пространство ценней. Петр Николаевич, механик в бою нужен?

– Никак нет. Я без него воевал, – барон показал обгорелые руки. – Не слишком удачно вышло.

– Вот спасибо, голубчик, напомнили. Пишите, Ипполит. Никаких проходов вдоль мотора, его обслуживать до и после боя снаружи. Сиречь механика из команды – долой, зато каждому оставшемуся дайте отдельный люк, и чтоб открывался не так, как в первом, а нежно. Проветриванье не забудьте, вентилятор какой. И так народ газами от мотора травился и пороховой гарью с пулеметов, дальше пушка добавится, тоже не розами пахнет.

– Полная переделка корпуса, – вздохнул Романов. – Так что никакой рамы, броня нагрузку от мотора и шасси возьмет. Трудно, но я постараюсь.

– Александр Маврикиевич, быть может, и для великого князя нам поручительство сразу отпишете?

– Нет, Алексей Алексеевич. Августейшего покровителя нашего Петра Николаевича до поры беспокоить не будем. Понимаю – рискую деньгами. Но и позориться не хочу на старости лет. А коли чего по военной линии не протолкнем, есть безотказный Фрезе и его колясочный заводик. За деньги любой агрегат нам сочинит. Главное – меньше новшеств. Они для нашего Генштаба бóльшая трудность, чем в Китае для вас японские редуты. Поэтому кавалерийскому танку надо дорогу дать внутри конного ведомства, господа. А потом через инфантерию тяжелый дредноут прорыва. Понемногу с божьей помощью одолеем стену. Ваше здоровье!

До конца весны 1908 года великого князя, тезку танкиста-ротмистра, нечем было заинтересовать. Романов согласовал по Главному инженерному управлению доработку шасси под низкое положение мотора и трансмиссии, хотя генералитет смотрел на него с сомнением. ГАУ, главные радетели гусеничной техники, продолжали радоваться паровым тягачам с высоким дорожным просветом.

Розенберг с трудом отыскал чертежи давно забытого малокалиберного изобретения, модернизированной для подлодки 37-миллиметровой пушки Гочкиса. В силу малого веса орудия он планировал оставить на палубе лодки только станину, а ствол с затвором на казеннике, прицел, откатно-накатное устройство общей массой всего килограмм сорок матросы устанавливали накануне стрельбы и снимали перед погружением.

Вдохновившись идеей танкового вооружения, полковник подбросил другую задумку – вместо «максима» с водяным охлаждением ствола, кожух которого уязвим к осколкам и шрапнели, попробовать его подобие, в Британии распространенное – «виккерс» с воздушным охлаждением. Конечно, из него ленту на двести пятьдесят патронов одной очередью не расстреляешь, но преимущества несомненны, как то: изрядно меньший вес и изумительная простота.

Брусилова, как он предполагал, оставили при кавалерийской части Главного штаба, остальные офицеры и унтеры, прошедшие Китай, рассеялись по удаленным гарнизонам. На Дальний Восток от греха подальше услали Врангеля. Так благодаря радению Военного министерства возможное кадровое ядро российских бронеходных сил перестало существовать.

Алексей Алексеевич при каждом удобном случае заводил разговор о танках сопровождения конницы с генералами, членами Военного совета, но тщетно. В начале ХХ века сей ареопаг окончательно потерял влияние. Пушкарские, пехотные и лошадные генералы исправно получали высокое жалование, доживали до преклонных лет и освобождали кресло лишь вперед ногами. Зачем им рисковать, поддерживая странные самодвижущиеся коробки? Тем паче каждый полководец желает иметь под началом как можно больше солдат, отчего армия мирного времени разрослась, считай, до миллиона. А в танковом полку два батальона по прожекту генерала Брусилова, пятьдесят четыре бронехода, итого полторы сотни офицеров и унтеров. Ну, пусть ремонтники и обслуга – двести. Какая честь такой горсткой воевать?

Посему второй русский танк появился ближе к лету совершенно приватными усилиями, только с шасси помог инженерный главк. Тогда и зазвали великого князя Петра Николаевича обозреть очередное чудо русской технической мысли. Скажем прямо, новая машина августейшего родственника не вдохновила.

Б-2 уродился на полметра ниже предшественника и нес единственную башню с короткой пушкой Гочкиса, а также усовершенствованным «максимом» под воздушное охлаждение.

– Прежний бронеход двумя башнями больше русскому духу соответствовал, ибо походил на двуглавого орла, – глубокомысленно заметил августейший инспектор.

– Да, Ваше Императорское Высочество, – прогнулся Романов, не желая перечить. – Это облегченный на полтонны танк, по китайскому опыту вместо второй башни установлена малая пушка.

Великий князь изволил обойти машину кругом.

– Тэ-эк-с. Однако же он не только убивать, устрашать врага должен.

Брусилов и Романов промолчали, хотя им казалось, что убитого противника можно и не пугать – ему и так хватило. Родственнику императора видней. Брилинг, никогда особо не смущавшийся высоким присутствием, нашелся.

– Данный бронеход шумит громче. Тем самым врага пугает больше чем двумя башнями.

– Ну-ну. Заведите.

До этого сидевший за рычагами тихого парового тягача, великий князь вздрогнул всем телом, услышав победный рык тринклера.

– Да, такой Змей Горыныч вперемешку с топотом конницы. Может быть…

Потом его уговорили прокатиться на танке до стрельбища и лично пальнуть из пушки. В бронированном чреве Петр Николаевич вроде как оробел, подернувшись бледностью. Место стрелка и заряжающего, стоящих в башне, ощутимо ароматизировалось запахами соляра, смазки, выхлопа, несмотря на гудящий вентилятор. Жесткая подвеска честно передавала экипажу неровности дороги, коих и в окрестностях царственной Гатчины немало.

По пути великий князь пробовал вопросы задавать, но тщетно. Нужно на ухо кричать Романову, а потом также пытаться уловить его крик. Не княжье это дело.

На стрельбище сидевший за рычагами Брилинг остановил мотор, а Ипполит Владимирович вставил ленту в пулемет.

– Обратите внимание, Ваше Императорское Высочество, прямо впереди соломенные фигурки, означающие неприятельскую цепь. Прошу вас короткими очередями, здесь воздушное охлаждение ствола.

Великий князь схватился за рукояти, совместил мушку с целиком… И в нем проснулся мальчишка, в детстве не доигравший в солдатиков. Он всадил очередь в молоко, подправил прицел и лихо снес соломенных врагов. Затем обернул к танкостроителю лицо, довольное до кончиков усов, с выражением «как я их!».

– Отлично, Ваше Императорское Высочество, – похвалил его Романов, видевший выполнение этого упражнения на ходу и с куда большего удаления. – Николай, едем к следующей мишени.

При виде новой группы травяных супостатов великий князь снова потянулся к пулемету. Ипполит Владимирович его остановил, открыл казенник пушки и дослал осколочный унитарный выстрел.

– Глядите, Ваше Императорское Высочество. Приклад орудия упираете в плечо. Башня поворачивается рукояткой. Предохранитель нашли? Верно. Цельтесь фигуркам под ноги, чтобы ударный взрыватель сработал. Пробуйте.

В малом пространстве башни даже такой малый калибр бабахнул оглушающее. Великий князь открыл крепко зажмуренные глаза и чуть не заорал от радости, увидев брешь во вражьих рядах. Отбросив сдержанность и величие, Петр Николаевич проникся воодушевлением и с восторгом расстрелял до конца припасенные патроны и снаряды.

По пути к Гатчинской императорской резиденции однофамилец правящей семьи опустился на маленькое сиденье, предложив сделать то же высокородному стрелку. Князь втиснулся на насест, зажатый меж кожухом коленвала, идущего к коробке передач у водителя, бортом и боеукладкой. На пружинах сиденья трясло чуть меньше.

– На коне не так болтает, – крикнул князь, склонив голову к однофамильцу.

– Безусловно, Ваше Императорское Высочество. Зато здесь мы прикрыты броней от пуль, а с передней проекции – и от снарядов. В бою в танке безопаснее, чем верхом, – Романов показал вверх. – Да и оружие куда мощней, чем кавалерийская шашка или пика.

Оба не сказали главного. За цену танка можно поставить в строй, вооружить и обеспечить лошадями не один десяток всадников. Посему дальнейшая судьба машины более чем не ясна.

Забава с княжьим катанием, от которой у Брилинга сводило зубы, принесла плоды. Великий князь добился танкового показа в высочайшем присутствии.

Накануне торжественного смотра революционер долго не мог уснуть. В Гатчину приедет Николай Второй со свитой. Мерзкие, ничтожные люди, виноватые в Кровавом воскресенье и продолжении вековечного гнета. Конечно, они – только часть механизма, проклятой самодержавной системы. Но он, Николай Тринклер, будет сидеть в танке, а в башне ждет пулемет с полной лентой. Одна прицельная очередь, и история России изменится. Его самого, конечно, схватят и не пощадят, он войдет в анналы как мученик… Тяжкие думы прервал настойчивый стук в дверь.

Накинув халат, инженер двинулся открывать дверь маленькой квартирки, в которой он всегда останавливался, наезжая в Гатчину. Кого могло принести в такую рань?

Жандармский офицер козырнул, представился и предложил проехать с ними.

– Никак невозможно, господа. Я сегодня участвую в августейшем смотре техники.

– Именно поэтому-с. Эсеру не место рядом с Его Императорским Величеством.

– Я давно вышел из ПСР!

– Эсеры бывшими не бывают. После отъезда Государя вы свободны. Не заставляйте нас применять силу. Одевайтесь.

Зло глянув на подушку, которая не подарила сна, но донесла охранке о бунтарских мыслях постояльца, Николай оделся и спустился к экипажу.

Его царственный тезка, избавленный от террористической угрозы, через четыре часа после описанного изволил самолично залезть на броню и заглянуть в люк.

– Вы утверждаете, что сей аппарат лучше, нежели проданные англичанам в Китай?

Повисла пауза. По уму здесь бы и выбежать Брусилову со словами: «Надежа Государь, решительно лучше, танк строили по велению Берга, отцу и деду вашему служившего». Но не положено, есть в государстве и армии субординация, стало быть – говорить старшему.

На свою беду, о новой железной игрушке Военный министр Редигер едва знал и не более чем понаслышке. Списывать на самодеятельность инженерного управления не мог – сам же командует сим управлением в составе министерства. Он откашлялся и осторожно сказал:

– Испытания не закончены, Ваше Императорское Величество.

Царь недоуменно воззрился. Если устройство не готово, какого лешего его показывать в высочайшем присутствии?

К монарху проскользнул Петр Николаевич, инициатор сего действа, потому крайне не заинтересованный в конфузе.

– Все возможное на Гатчинской базе сделано, Государь. Хотя бы два десятка машин требуется отправить в войска. Пока англичане скопируют старые танки, у нас новый, передовой.

– Да, брат, не ждал от тебя радения в военном снаряжении. Оно и к лучшему. Заводи, показывай.

Перед Императором и свитой постарались на славу. Сначала мимо промчался кавалерийский эскадрон на полном скаку, танк грохотал в первом ряду. Великий князь наклонился к низкому монаршему уху.

– Кони скоро устанут, танк способен ехать десятки верст без остановки.

Потом Государю продемонстрировали стрельбу с места и с хода, заранее убрав лошадей, чтоб не шарахались от пушечного грома и не портили картину. Танк тоже обстреляли из пулемета и картечью, разбив фару. Наконец Б-2 смел проволочное заграждение, перемахнул через саженный ров и замер перед Императором, как верный пес: только скажи, хозяин, кого порвать.

Царь повернулся к министру.

– Отчего скрывали, Александр Федорович, что ваши орлы такие чудеса творят? Я, признаться, не слишком верил реляциям из Китая.

– Так точно, Ваше Императорское Величество. В кои-то веки наши доморощенные механики смогли создать нечто, перед Европой Русь не позорящее.

Николай Второй не обладал ни особым интеллектом, ни выдающейся волей, однако блеянье Редигера раскусил сразу – тот явно упустил из виду танковые дела.

– Петр Николаевич, – самодержец обернулся к родственнику. – Лично спрошу, чтобы нужное число бронеходов отправилось в войска до осени. И непременно десяток на Дальний Восток, где неспокойно. Средства изыщем.

– Слушаюсь, Государь, – поклонился тот, а многочисленный генералитет из императорской и министерской свиты тотчас пополнил ряды сторонников танков. Утвердительно склонил голову великий князь Николай Николаевич. В рядах высшей власти с дисциплиной хорошо. И только министр, вовремя не угадавший грядущую перемену ветра, достаточно скоро приобрел перед названием должности приставку «бывший».

Потому-то буквально на следующий день тракторный отдел инженерного главка превратился в отдельное Главное управление, ведающее тракторами, танками и автомобилями, возглавляемое целым инженер-генералом Цезарем Антоновичем Кюи, куда более известным музыкальными, а не военными достижениями. Над автотракторным управлением немедленно повисли планы срочно снабдить армию двумя десятками Б-2, хотя какую-то неделю назад до них никому не было дела, кроме кучки энтузиастов.

 

Глава четвертая

Штабс-ротмистр в кавалерии соответствует капитанскому званию в инфантерии. Попавший в опалу барон Врангель ошивался в N-ском кавалерийском полку в Маньчжурии к юго-востоку от Мукдена, в сотне верст от корейской границы, командуя эскадроном. В этой должности, на которой обычно несут службу офицеры не выше штаб-ротмистра, для барона наступил карьерный тупик. Перевода и тем паче назначения повыше после ругани с англичанами не видать. Дело может поправить лишь война, о приближении которой говорят все кому не лень.

Россия разорвала с Японией дипломатические отношения, так как последняя отказалась вывести войска из Кореи. Полуостров наводнился соединениями микадо после позорного и насильственно навязанного Корее договора 1907 года. Убийство императора Коджона, робко пытавшегося просить у европейских стран защиты от самурайской оккупации, переход номинального руководства страной к его сыну Сунджону запустили практическое присоединение Страны утренней свежести к Японии на правах колонии. К концу 1908 года премьер-министр Ли Ванен правил Кореей, согласуя каждый вздох с японским генерал-резидентом и подготавливая окончательную аннексию полуострова.

Япония была готова к войне против России за первенство на Желтом море к началу 1904 года. Однако вызывающий демарш подводных отрядов адмирала Макарова, наглядно показавший, что японские корабли ждет то же, что турецкие в 1877-м или британские в 1879 году, остудил горячие головы. Атаке несколько позже подвергся Китай, и только совместные силы британского экспедиционного корпуса, китайской пехоты и русских танкистов смогли заставить интервентов убраться домой.

Ныне ситуация поменялась в корне. Корея, или Тэхан Чегук, как называли ее сами корейцы, совершенно не интересует джентльменов с Даунинг-стрит, они не возражают скормить ее, как кость, незаслуженно обиженной собаке. Более того, укрепление России в Маньчжурии и особенно на Ляодунском полуострове требует какого-то противодействия, но не руками самих англичан. Поэтому из Форин Офис китайским дипломатам поступил недвусмысленный сигнал, тут же переправленный в Токио: Британская империя не имеет ничего против аннексии Кореи и сосредоточения там японской армии, развернутой против русских. А если в Санкт-Петербурге намек на то, что пора умерить дальневосточные аппетиты, поймут неправильно, Японии будет оказана всесторонняя военная помощь. Кроме объявления войны России.

В русских газетах началась оголтелая кампания против японцев, превосходящая таковую во время боев в Восточном Китае. А в Маньчжурии появились признаки кипучих военных приготовлений. Транссиб и КВЖД на полную пропускную способность, не очень, увы, большую, начали перебрасывать войска на восток. Порт-Артурский отряд получил новые субмарины, срочно собиравшиеся из перевезенных по железной дороге частей. Прошел слух, что из Балтики отправились надводные корабли.

Военная разведка донесла о действиях в стане возможного врага. До офицеров уровня ротмистра просачивалось немного. Ясно главное – японские генералы спят и видят, как рассчитаться с Россией за унижение в результате Тройственной интервенции и танковую поддержку китайцев. На островах даже лозунг появился: «гасин-сетан», что в переводе означает «лежа на хворосте лизать желчь». Этот девиз, способствующий рвотным позывам, зародился из какой-то древней притчи о замечательном японском богатыре, который спал на хворосте и лизал повешенный у двери желчный пузырь, дабы никогда не забывать о мести врагам. Сиречь терпеть лишения и копить силы на русский мордобой.

А однажды утром, выстроив эскадрон для полкового смотра, фон Врангель услышал звук, с прошлого года почти забытый. Почудилось? Нет, подымая клубы пыли и задорно оглашая сопки ревом тринклеров, в сторону корейской границы двигался отряд бронетехники. Когда вереница машин поравнялась с расположением полка и остановилась, от нее отделился грузовой автомобиль, затормозивший близ холма, на котором гарцевало командование части. Никогда не жаловавшийся на зрение барон увидел в вышедшем из авто очень знакомого человека и едва сдержал порыв дать коню шенкелей, нарушая строй.

Впрочем, вскорости офицеров полка собрали в глинобитном китайском домике, откуда хозяева давно выселены из-за милитаризации района. Там Врангель сумел пробиться к Брусилову и обнять его, вызвав немое изумление командиров полка и бригады.

– Стыдно, господа. Герой битвы у Чанчжоу простым сотником прозябает, – заявил им генерал-майор. – Тот час напишу приказ его начальником инженерной службы корпуса перевести.

В преддверии японской войны Главный штаб решился на невиданный опыт – собрать в корпус две кавалерийские бригады, по два полка в каждой, пехотную бригаду, три артдивизиона, танковый батальон, автомобильный батальон, инженерно-саперные и иные вспомогательные подразделения. Полагая, что в Корее враг перейдет к эшелонированной обороне, в штабе вспомнили единственного генерала, имеющего опыт прорыва пулеметных полевых укреплений.

Обещанный Брусиловым перевод отложился на неопределенное время из-за одного неожиданного дела.

– Петр, ты конем так же хорошо владеешь, как танком? – спросил генерал, уединившись с бароном в заднем помещении штабной халупы.

– Как-то неловко слышать от вас такой вопрос, Алексей Алексеич. Говорите прямо, что нужно?

– Задание сложное и смертельно опасное. Я уж и не знал кому поручить, а тут бог вас послал. Поручение от разведки Дальневосточного округа.

– Тогда – точно мое. Надо себя проявить. Засиживаясь в ротмистрах, фамилию Врангелей позорю.

– Учтите, не только своей головой рискуете. Надо скрытно переправиться через реку Ялуцзян и совершить глубокий рейд внутрь корейской территории. Разведчики подготовили отряд казачьих пластунов. Только командира не было, вкус войны в Азии ощутившего.

– Раз такое дело, разрешите, Алексей Алексеевич, свой эскадрон взять. За них ручаюсь, за каждого, всех знаю и вижу насквозь.

Генерал покачал головой.

– То не мне решать. Поедешь с нами в Мукден, поговоришь с разведкой.

– Тогда разрешите собираться.

– Действуйте, барон.

Врангель бегом отправился сообщить командиру об откомандировании и передать на время командование сотней. Затем в тесной кабине грузовика спросил у Брусилова:

– Танки никак не похожи на старушки Б-1. Стало быть, лучше?

– Надеюсь. Броня такая же, но машины меньше, легче на тонну и тем самым резвее. Увидите, по гладкой степи до четырнадцати верст разгоняются.

– Башня одна.

– Зато с пушкой. Экипаж всего два человека, механик-водитель и стрелок-командир.

– И стрелять, и танком командовать? Сложно. – Барон представил фонтаны взрывов, облака пыли и дыма на поле боя, когда невозможно разобраться, что творится вокруг, где враг, где свои.

– Обзор много лучше. У водителя три перископа. У стрелка видите грибок на башне? Там узкие щели для наблюдения. Думали двух человек в башню, как в опытном образце намечено, не позволили. Экономия-с.

– Сколько танков в корпусе?

– Пока – батальон, три роты по десять машин. Три взвода и одна машина командира роты. Не все прибыли.

– Не густо, Алексей Алексеевич.

– И за это спасибо. Корпус замыслили как орудие прорыва рубежа обороны и последующего окружения. После артподготовки идут танки, за ними пехота, пробивают две бреши. Дальше пехота держит фланги, в прорыв устремляются две кавалерийские бригады и уцелевшие танки, выходят в тыл, соединяются и отрезают врага, которого окончательно подавляют пехотные дивизии, наступающие вслед корпусу. На случай неожиданностей есть подвижная артиллерия на тягачах, инженерная часть – форсировать переправы и делать проходы в минных полях.

Врангель проводил взглядом проплывающую за окном редкую растительность, особенно унылую в преддверии зимы.

– На словах и на бумаге гладко. А как на деле пойдет – неизвестно. Не приучены у нас столь разные войска воевать совместно.

– Время, время не позволяет, дорогой барон. Не привыкать русскому человеку постигать военную науку прямо в бою, а не на каких-то учениях.

Петр Николаевич усмехнулся.

– Мои предки – немцы.

– А мои из Речи Посполитой. Все одно – теперь мы русские, раз служим в Русской императорской армии.

И общероссийский бардак на нас тоже распространяется. Этого ни генерал, ни офицер не стали произносить при водителе. Оно и так очевидно.

Начальник разведки Дальневосточного военного округа Колесниченко оценивающе оглядел ротмистра и по каким-то внутренним признакам определил: годится. В комендатуре, где происходила встреча, присутствовал также партикулярный господин лет пятидесяти, до поры молчавший. Затем разведчик представил его:

– Статский советник Александр Иванович Павлов, бывший посланник в Сеуле. Ныне, как вам известно, Корея под нажимом Японии всяческие дипломатические сношения с нами порвала. Александр Иванович также включен в отряд.

– Обузой не буду, господин ротмистр. В седле держусь и оружием владею, – дипломат пожал руку кавалеристу. – Вас не ввели в курс относительно нашей задачи в стране?

– Никак нет, – напрягся Врангель, понимая, что сейчас услышит самое важное.

– Нам предстоит вывезти в Маньчжурию императора Сунджона, обманув армию и полицию, которые подчиняются премьер-министру предателю Ли Ванену, и японскую оккупационную администрацию.

Барон посмотрел на полковника разведки и Брусилова, прочитав в их глазах – сам напросился. Да и не собирался он включать коробку передач на реверс.

– Когда выступаем?

– По получении дополнительного приказа. Начиная со следующих суток – в любое время, – ответил Павлов. Готовность ротмистра сунуть голову в петлю произвела впечатление на присутствующих.

По возвращении в часть он построил эскадрон, заслушал доклад «за время вашего отсутствия…» и спросил добровольцев на опасное дело. Почему-то не удивился, что вызвались все, не спрашивая куда и зачем. В армии подобные вопросы не в чести. Раз барон идет – значит надо.

Долго ожидать приказа не пришлось. Глубокой ночью 1 декабря на зависть форменным контрабандистам студеные воды реки Ялуцзян или кратко – Ялу приняли плоты, на которых сто двадцать восемь кавалеристов эскадрона, дипломат Павлов и два проводника-переводчика из живших в Маньчжурии корейцев, а также полтораста лошадей, считая запасных и вьючных, проникли на корейский берег. Командир пожал на прощанье руку штабс-капитану из саперной роты.

– Не волнуйтесь, ваше благородие. Следы переправы уберем в лучшем виде. Ждать будем месяц, два – сколько нужно. Только возвращайтесь. С богом!

На иностранном берегу дул холодный ветер. Страна утренней свежести? Скорее утреннего холода, подумал барон. Он оглядел растянутую цепочку всадников и поскакал в голову.

Всадники одеты в сапоги, шаровары и куртки без знаков различия, напоминая скорее сезонных рабочих, получивших зарплату и прикупивших недорогие цивильные наряды. Только хорошие кони выбились из картины. Для полной загадочности нижняя часть лица замотана по арабскому подобию.

У каждого за спиной английская магазинная винтовка «ли-энфилд», на лошадях отдельно пулеметы и лафеты. Если со стороны глянуть – бандитский отряд или частная армия некого северокорейского вельможи.

Провожавший на русской стороне полковник выдал Врангелю толстую пачку китайских юаней и кучу монет.

– Местные деньги там не в цене. Японские и китайские куда охотней берут.

Барон взвесил пачку в руке. Он видел эту валюту в Китае, но дела с ней не имел. По правде говоря, Петр Николаевич вообще Поднебесной не видел – с парохода на поезд, а с него на марш и в бой. Смутно отпечатались странные кровли с загнутыми концами и бесконечные убогие хижины бедняков, обитатели которых, призванные в армию, плохо изображали пехоту.

– Александру Ивановичу отдам. Он лучше разбирается.

– Ни в коем случае, ротмистр. Павлов… слишком хорошо разбирается. Азартен на предмет карт, уличен был в растрате. Однако дела корейские знает как никто.

Нагнав картежника, Врангель начал выпытывать подробности, кои на северной стороне ему не сообщили из-за секретности, хоть это ему и казалось странным – как готовиться, толком не зная маршрута похода.

– За четверо суток нам надобно добраться до Пхеньяна и оттуда вывезти императора.

– А сам он не может?

– Никак. Его нынешнее положение – нечто среднее между домашним арестом и присмотром околоточного надзирателя. Он если и выберется из дворца, его тут же окружают полицейские, верные премьеру, и японские агенты. Так что до Пхеньяна он едет открыто, там торжественная церемония. Потом ему помогут бежать. А уж чтобы благополучно добраться до русской, точнее маньчжурской границы – ваша работа, господин ротмистр.

Врангель смахнул снежинки, запутавшиеся в лошадиной гриве.

– Кому нужен скоморох, не имеющий власти?

– Не скажите, господин барон. Суджон – символ корейской государственности, причем последний. Если он, находясь в безопасности, напишет манифест о разрыве договоров с Японией, смещении премьера и объявлении страны в состоянии оккупации, Россия имеет полное международное право оказать помощь. И окажет.

То есть если я провалю дело, тем сберегу тысячи российских душ, вздохнул Врангель. Нет, вряд ли. С Японией, как ни крути, воевать придется. Лучше не позволять ей иметь Корею плацдармом на нашем южном рубеже.

Такова натура российского дворянства и офицерства. План похищения корейского царька высочайше утвержден, затем исполняющий его ротмистр думает – а надо ли? С другой стороны, осознание важности задачи есть благо.

– Хорошо. Ыйджу остается справа от нас, – Врангель вытащил карту. – К ночи, не загоняя лошадей, доберемся до уездного города Кусон.

– Правильно. Там есть верный человек. Встретит, разместит. Не сомневайтесь, сейчас поддержку найти легко. Японцев тут все не любят.

Так уж и все. Что-то Павлов слишком легковесен для дипломата. Раз есть прояпонский премьер и поддерживающие его силы, стало быть, и донести о нас найдется кому.

– Только, ротмистр, в присутствии корейцев говорим по-английски. Здесь народ темный, но русскую речь отличат. А эскадрону прикажите молчать.

Вот же картежник! Выдать сотню рязанских да тамбовских парней за англичан – это мог выдумать лишь человек, привыкший к риску, готовый поставить на карту последнее. Чем думали в Санкт-Петербурге, планируя такую акцию? Скорее всего – ничем. Напасть на японцев и так поводов вдосталь найдется. Живой Суджон лучше, но и мертвый мученик за свободу – тоже хорошо, как его отец. Любопытно, корейцы понимают, что, попав из китайской зависимости в японскую, они и от русских не получат свободы, только новое ярмо? Вместо саке и катаны водка и матрешка.

– Зря улыбаетесь, Петр Николаевич. Я далеко не первый раз в Корее… приватно.

– Но не с таким эскортом.

– Конечно. Поверьте, я знаю эту страну. Опасно станет, лишь когда за нами пустят погоню. Оттого здесь целый эскадрон с пулеметами.

– А морем через Чемульпо не пробовали? На подводной лодке, наконец.

– Увы, эта затея провалилась еще с прежним императором. За портом японцы следят тщательно.

– Не знаю, Александр Иванович. Здесь практически одна дорога меж горами и берегом. Ее перекрыть – большого ума не надо.

Дипломат кинул взгляд вправо, где каменистые россыпи понижались к невидимому отсюда морю.

– Верно. Только кому перекрывать? Телеграфного сообщения с севером нет. Железные дороги – между Сеулом и Чемульпо да на юге, остальные только строятся. Японских войск на север не отправляли, они пока дальше Пхеньяна нос не кажут. Корейская армия ныне – посмешище. А десяток-другой полицейских вы, надеюсь, вразумите.

– На словах гладко выходит. Посмотрим.

Врангель придержал лошадь и поравнялся с проводниками. Впереди на неказистой кобыле, явно из ремонтных, гарцевал очень мелкий кореец, менее пяти футов. Немолодое четвероногое несло его с легкостью – вес с поклажей не больше трех пудов.

– Кто таков?

– Ли Пху, господин! – Малыш умудрился изобразить поясной поклон, не покидая седла.

– Откуда?

– Из Маньчжурии, господин! Из-под Гириня. Крестьянин я.

– Отчего с нами вызывался?

– Так лошадь обещали! – Он погладил ее по шее.

Если не падет в дороге, сказал про себя ротмистр и спросил второго переводчика.

У того история оказалась намного запутаннее. Уехал из Кореи еще до китайско-японской войны, не доучился из-за нее в Шанхае. Заявил, что из-за японцев погибла семья.

Павлов, до которого доносился диалог, повернул голову, показывая – я же говорил. Действительно, среди корейцев должно быть много патриотов. А сколько изменников?

Трудно об этом судить, не общаясь с людьми и не слезая с коня. Зато подтверждение другой истине – в восточных людях иерархия впитана с молоком матери – Врангель увидел воочию. По дороге к Кусону попадались отдельные путники, крестьяне, даже один экипаж с неким чиновным господином. Но два европейца в сопровождении двух корейских слуг и небольшой армии в качестве свиты вызывали неподдельный трепет.

Встречные кланялись в пояс. Никто, даже пара людей с винтовками – то ли войсковой дозор, то ли полиция – не осмелились заговорить. В Корее есть поговорка: «Не умничай перед сонбэ!» Ехавшие с надменным видом Врангель и Павлов представлялись начальниками изрядного калибра, перед такими умничать себе дороже.

– Тот же Китай, – заключил ротмистр, завидев убогие бедняцкие хижины. – Подозреваю, везде на Дальнем Востоке народ живет так, что наш самый худой тамбовский крестьянин здесь был бы почитаем за богача.

– Не скажите, Петр Николаевич. Так может думать лишь человек, совсем Корею не знающий. Особая страна, древняя культура. Конечно, китайцы на них сильно влияли, как, впрочем, и на Японию. Две трети слов местного языка имеют китайские корни. Иероглифы – тоже китайские. Каких-то лет десять назад здесь обратились к национальной письменности – хангыль. Пишут вперемешку местными и китайскими значками.

– Мне едино. Китайских слов заучил сотню какую, – Врангель двинул мышцей спины, на котором остался след от китайского штыка и языкового непонимания.

– Увы, не поможет. Фонетика разная. А за китайца вы, простите, никак не сойдете.

Ротмистр объявил привал, заметив колодец. Дипломат продолжал рассказ о стране.

– Они крайне обидчивы, если путать корейца с китайцем. А самураем обозвать – страшное оскорбление. Хотя в целом дружелюбны, вежливы. По-азиатски хитры. Работать умеют круглый год от темна до темна, а не так, как русские мужики – рывок на посевную да уборочную, потом на печи и в кабаке.

– Что ж бедны, как церковные крысы?

Переводчики слушали безучастно. Да и кто дал бы им право вмешиваться в речь высокородных господ? По сравнению с Востоком отношения русского барина и холопа – сплошное панибратство.

– Во-первых, их грабили все кому не лень. Не Европа, где малые государства выживают. Тут каждый, кто сильней, тотчас идет или плывет разорять соседа. Во-вторых, крестьян прижимает местная знать – янбаны. У них крепостное право до конца отменили лишь в девяностых, представляете? Вот и батрачили на помещика.

– Ли, у тебя земля собственная?

– Да, господин-сси.

– А если тебе столько же земли в Корее дадут – вернешься?

Мелкий земледелец съежился еще больше. Его что, выгоняют?

– Нет, господин-сси. Под русскими порядок. Дома плохо. Кто хочет прийти, все у Ли отобрать.

– Слышите, ваше высокородие? – засмеялся Врангель. – У нас порядок!

В декабре темнеет рано. В уездный город отряд втянулся при свете звезд.

 

Глава пятая

Ее звали Син. Она была певичкой – кисэн, выступавшей в чайной, которые здесь называются «табан».

Барон сидел на низком диванчике, не сводя с девушки глаз. Он кое-как справился с пожаром во рту от невероятного количества красного перца, отложил ложку для риса и латунные палочки для рыбы и овощей, а теперь потягивал странный чай. На самом деле местная разновидность самого распространенного в мире напитка, по-корейски «чха», с привычным чаем не имела ничего общего. Скорее какой-то растительный отвар. Павлов посоветовал женьшеневый – инсамчха.

В Корее Врангель не мог отделаться от неприятного чувства нереальности окружающего, точнее сказать – неправильности. Приличный отряд вражеской армии мало того, что открыто пересек границу и углубился на добрые полсотни верст, так и совершенно беспечно расквартировался на трех больших подворьях. Затем дипломат пригласил господ офицеров откушать национальных блюд. И вот они сидели, словно нарочно забыв правила конспирации, глотали огнедышащую капусту, с трудом сдерживая позывы крайне раздраженной слизистой: в Стране утренней свежести не то что, упаси бог, высморкаться за столом, но и просто вытереть нос, измученный перцовым выхлопом, считается неприлично.

Когда Син запела, барону вдруг упала в голову безумная мысль – он не зря пробрался в эту страну, даже если авантюра с императором провалится. Незнакомые слова на непонятном языке оказались такими нежданными и прекрасными, что крепостная охрана его души пала мгновенно, просто не готовая к подобному приступу. Барон никогда бы не смог объяснить, что пробило его насквозь, как японский снаряд танковую корму. Однако он ощутил, что пылает не меньше, чем разлитый соляр в простреленном корпусе.

Ротмистр устыдился своих грубоватых сравнений. Китайская война и служба в Маньчжурии огрубили. А в Питере он умел понимать и ценить изящество. Надо же, в незатейливой забегаловке на краю земли такое утонченное совершенство.

Грустная до безысходности песня Син плыла над клубами табачного дыма, как легчайший платок над морским побережьем, подхваченный утренним ветерком. Поручик Завалишин, из простых, не меньше командира заинтригованный, шепнул:

– Сколько ей глазами мигаю, а она в вашу сторону смотрит. Не теряйтесь, ваше благородие.

Это заметил и Павлов, подозвав кисэн после песни. Девушка присела и защебетала.

– Она спрашивает, хорошо ли вы ели рис. Просит разрешения закурить, – перевел статский советник на английский.

В табане курили решительно все. Один молодой аристократ или чиновник – Врангель не научился их отличать – смолил папиросы. Остальные, включая немногочисленных прислуживающих женщин, не расставались с длинными трубками. Судя по вони, они потребляли очень недорогой табак.

Певичка курила, как и пела, – грациозно. Выведи барона во двор за сдвижную дверь и попроси описать ее, он не смог бы выдавить и пары фраз, кроме банальностей: глаза, как миндаль, волосы, что вороново крыло. Маленькая, не выше Ли Пху, она носила крайне легкомысленную по питерским меркам кофточку, открывающую грудь почти до розовых бусинок. Судя по наряду жены табанщика, чьи прелести давно пора скрыть, в здешних краях такая смелая мода.

Погасив трубку, Син снова принялась петь. Вторая мелодия была энергичней, но грусти в ней столько, что русская «Дубинушка» покажется в сравнении развеселым канканом. Александр Иванович взялся было переводить, но барон отрицательно качнул головой. Перевести можно слова, но не музыку, ее можно лишь понять некой глубинной частью естества. Неюный уже ротмистр, давивший гусеницами японцев, горевший в танке, а также женатый, что само по себе не меньше, чем бронеходная атака, пылал лицом подобно гимназисту.

– У вас остались юани, Петр Николаевич? Думаю, у нее скоро перерыв. Можете уединиться с ней на часок, – увидев гримасу на лице Врангеля, Павлов поднял обе ладони. – Не думайте плохо, барон, кисэн – не уличная девка. Она ведет к себе лишь тех мужчин, что ей нравятся, и не часто. Конечно, это стоит денег бóльших, чем наш ужин, но монеты скорее служат данью вежливости. Вы точно ей приглянулись. Ну? Будет что вспомнить.

Внутри прокатилась горячая волна. Правильные мысли о супружеской верности и опасности гадких болезней не шевельнулись даже. Дело в другом. Барон допил остатки отвара и сказал себе – нет. Решительно нет. Согрешить с ней и уехать? Подло, низко и недостойно. Он обязательно по пути назад заедет в Кусон и заберет ее с собой. Звезда не может прозябать в подобной дыре и отдаваться проезжающим за горсть юаней. Он обеспечит ей достойную жизнь. Слово офицера!

– В другой раз, – заявил Петр Николаевич, изумив дипломата и подчиненных стойкостью натуры.

Поручик, меньше растаявший от чар прекрасной туземки, ткнул пальцем в столик.

– Александр Иванович, гляньте – что за странный узор.

Дипломат сдвинул чайный прибор чуть в сторону. Затейливая и очень тонкая резьба обозначила узнаваемые очертания Китая, занявшего центр столешницы, Японии и Кореи. Вверху и слева от Поднебесной прилепились квадратики с иероглифами.

– Это карта мира в местном понимании. Срединная империя, то есть Китай – в центре мироздания. Две окраинных провинции – страны Восходящего солнца и Утренней свежести. В квадратиках упомянуты два мелких государства на севере и западе – Британская и Российская империи.

Завалишин изумленно откинулся на диван. Понятно, что разговаривать о шарообразности планеты здесь не стоит. Его мысли прервал командный бас командира, утомленного борьбой с позывами мужской плоти:

– Уходим, господа. Завтра рано в путь.

Дорога до Пхеньяна напоминала праздный вояж и далее. Северо-Корейские горы остались позади, под копытами лошадей стлалась холмистая приморская долина. Деревушки попадались чаще. Время от времени виднелись буддистские храмы, более чем скромные по сравнению с деревенскими церквами на Руси.

Павлов комментировал.

– Кроме буддизма, здесь распространено конфуцианство, а также народные поверья в духов, чертей, местной разновидности домовых, справляться с которыми помогают колдуны и шаманы.

– Полагаю, верхушка склоняется к буддизму и конфуцианству, а шаманство – удел крестьян?

– Нет, Петр Николаевич, – рассмеялся дипломат. – Здесь все верят во все! По деловым и общественным вопросам следуют советам Конфуция, о высоком обращаются к буддистам, колдуны работают с бытовыми напастями.

Барон потрясенно глянул на ближайшую кучку крестьян. Невероятно! Чтобы, например, русский землепашец ставил свечку к образу и наливал молока домовому – оно понятно. Но, например, еще и Аллаху отбивал поклоны…

Они въехали не торопясь в провинцию Пхенан-Намдо. Влажный ветер с моря прогнал мороз, заменив его пронизывающей сыростью.

– Петр Николаевич, мы опередили императора, обойдясь без задержек. Верстах в двадцати от до Пхеньяна уходим в холмы, ночевать придется в палатках. Там будем ожидать его людей.

– Зато кони хорошо отдохнут, – ответил Врангель которого занимало совсем другое, а не пастбище с жухлой декабрьской травой. Они чересчур гладко доехали, словно кто-то нарочно вел эскадрон в западню. А тут предстоит ночевка, возможно – и дневка. Рядом крупный по местным меркам город, в котором полно и японцев, и прихвостней премьера. С огнем играем, но выхода нет.

Наутро Павлов отправился в Пхеньян. Когда топот копыт затих, Завалишин, командир первого полуэскадрона и фактический заместитель барона, поделился своими сомнениями.

– Меня то же самое волнует, поручик. С дипломатом я пуда соли не съел, да и кто даст гарантию, что, попадись он японцам, те про отряд не выпытают. Азиатская жестокость – она такая.

– Прикажете пулеметы развернуть?

– Не только. Враг может атаковать нас в лоб с юго-запада. Оборудуй позицию для пулеметного расчета и места для стрелков. Третий взвод с пулеметом пусть тыл прикрывает. И один взвод здесь. Коноводам перегнать лошадей на версту за те дальние холмы.

Рассредоточенное воинство труднее собрать, когда придет пара драпать с императором в охапке. Зато спокойнее в ожидании.

Группа из трех всадников показалась к вечеру, с первыми сумерками.

– К бою! – скомандовал барон и схватился за бинокль, надеясь, впрочем, что его предосторожности окажутся напрасными. Троица приближалась не спеша и явно не ожидая погони. Они перевалили через последний холм. Врангель встал из-за россыпи камней. Павлов заметил его и приветливо помахал рукой.

Подъехав ближе, дипломат с некоторой растерянностью глянул на позицию взвода, занявшего круговую оборону.

– С кем воевать собрались, ротмистр? – Он перешел на английский язык и представил: – Его Величество Великоханский Император Суджон.

– Ваше Величество, – Врангель коротко и четко поклонился одной головой. Поясной поклон свергнутый царек точно не получит.

– На этом все закончилось, Петр Николаевич, – снова по-русски продолжил статский советник. – Планы изменились. Сейчас подоспеет батальон сопровождения, и мы возвращаемся обратно на юг. Ваш эскадрон может беспрепятственно следовать в Маньчжурию. Не забудьте по пути Син.

Судя по непроницаемому монаршьему лицу, тот не понял ни слова. Правильно, именно для того дипломат перешел на русский язык. Барон выдавил приветливую улыбку и спросил:

– Back to Seul?

– No! – живо отреагировал Суджон.

На юго-западе за холмом в небо поднялась яркая белая ракета – первый полуэскадрон заметил противника. Повинуясь подсознательному импульсу опасности, Врангель крикнул императору «down!», схватил его в охапку и сдернул с коня.

Первыми же выстрелами был убит сопровождающий монарха кореец, а дипломат развернул и пришпорил лошадь, помчавшись во весь опор к вылетевшей из-за холмов японской кавалерийской группе.

– Не стрелять! Подпустить ближе! – рявкнул барон.

Его не послушался недоучившийся студент-переводчик. Он стянул с трупа отличную немецкую винтовку маузер, оперся о камень и нажал на спуск. Лошадь под предателем взбрыкнула, Павлов перелетел через шею, но в отличие от своего скакуна смог встать и захромать дальше.

– Дай! – Врангель забрал немку и прицелился. Непривычное оружие, ну да бог сам пулю направит. Дипломат смешно дернулся и грохнулся ничком, потом его накрыла японская конница.

Слева от позиции взвода вывел смертельную трель «максим». Очередь по конному строю с двух сотен шагов – страшная вещь. Пули в основном поражают лошадей, они падают, роняют седоков под копыта, давят своей массой, а сзади безостановочно давят следующие, тоже падают, наполняя ложбину смесью кровавого человечьего мяса. К «максиму» добавился винтовочный хор, а затем такой же оркестр заиграл свою партию с противоположной стороны.

Барон оценил положение. С фронта наступал японский отряд, он дезорганизован. Часть кинулась обратно, десятков шесть кружатся по ложбине, пытаясь стрелять на ходу. Из-за конских трупов тоже бойко несутся одиночные выстрелы: потерявший лошадей всадники залегли и палят по позиции взвода и засадного полуэскадрона.

В тыл зашли корейцы. Очевидно, решимость воевать у тех изрядно поуменьшилась. Проливать кровь за оккупантов? Оставшиеся в седле разбегаются кто куда.

– Слушай мою команду! Студент, переводи Суджону. Поднимаемся и бегом несемся к холмам, пока макаки не очухались. – Барон запоздало подумал, что обезьяний эпитет корейцы могут принять на свой счет, но в горячке битвы не до учтивостей. – Не отставать. Кому не ясно? За мно-ой!

На группу беглецов обрушился свинцовый дождь. Пал на колени переводчик, схватился за горло молодой корнет. Падали солдаты и унтеры. Вдобавок император плохо бежал, его волокли вдвоем, заодно прикрывая телами.

Когда взлетели на холм и повалились на землю, укрываясь от пуль, ружейный треск заметно притих. Свое веское слово сказала вторая пулеметная лента, щедро подаренная японцам.

– Амельченко!

– Я, вашбродь! – откликнулся унтер.

– Вестовых на обе позиции. Отступить к лошадям. Бегом!

Уходили в ночь. Погони не было. Преследовать превосходящие силы самураи не решились. Эскадрон на первом привале не досчитался семнадцати человек, пятеро ранены.

Кусая губы и обгорелые пальцы, Врангель обследовал крохотное воинство. Приказал разбить и бросить один пулемет, облегчить поклажу. Бойцам на самых усталых конях пересесть на сравнительно свежих. До границы полтораста верст, нужно дойти любой ценой.

– Даже загнав лошадей? – ужаснулся Завалишин. Копытного друга нужно беречь пуще глаза – главная заповедь кавалериста. Без него он превращается в заурядного окопного пехотинца.

– Я сказал – любой! Плохо слышите, поручик? Если нужно, я и людей загоню.

После горячей встречи у Чонджу в строю осталось человек тридцать, часть из них – легкораненые. Дюжина русских истекала кровью в седле. Здесь им не оказать помощь, но и оставаться в корейских деревнях никто не хотел. Лучше умереть на скаку, чем под палашами японских извергов.

По поводу отсутствия телеграфной связи предатель солгал – она была. Иначе как же местный гарнизон узнал о беглецах? Невероятно, чтобы их смог обогнать нарочный. Тем более на автомобиле – по здешним дорогам они и десяти верст не проедут, развалятся.

Миновали Кусон. Прости, Син. Сейчас я сам – беженец и почти не жилец, объективно подумал барон. Даст бог, приеду за тобой на танке.

У Токхена, в считаных верстах от Ялу и Маньчжурии, дорогу преградили две сотни верховых. Остатки эскадрона остановились. Четыре десятка стволов и сабель, часть из русских бойцов толком не сможет винтовку поднять. Десяток патронов на каждого. Это – конец.

Барон отрешенно повернулся к тусклому закатному солнцу. Небо Родины увидеть больше не суждено.

Неожиданно Суджон, которого ротмистр про себя называл не иначе как «пельмень», ткнул пятками лоснящиеся от пота лошадиные бока и медленно тронулся к всадникам.

– Не стрелять! Ли, за мной.

Врангель проехал в пяти саженях от царька и остановился.

– О чем это он?

– Объяснять, что император послан Небом, господин. А сейчас Небо хотеть у русских помощи для корейцев. Что если он не попасть на тот берег реки, большой и злой японский дракон проглотить Корею.

– Вестимо, наш Змей Горыныч добрее. А что они?

– Главный у них говорит – он полковник Пын, господин-сси. Сказать что не хочет бунтовать против небесного императора, но за семьи бояться.

– Наш выход на подмостки. – Барон снова тронул коня, приближаясь к кавалерийской цепи. – Переводи давай. Я, большой янбын и главный тут сонбэ, обещаю покровительство. Пусть отважные корейские воины переходят Ялу вместе с семьями, они получат место в Русской императорской армии, а семьи – кров. Скоро русские выбросят отсюда японцев. Тогда корейский народ заживет свободно, не выплачивая дань никому – ни японцам, ни китайцам.

– Йэ! – важно подтвердил монарх.

Подозрительно поглядывая на новых неожиданных союзников и каждую минуту ожидая выстрела в спину, русские всадники спустились к воде. На камнях с той стороны возникло шевеление. Как по волшебству на волнах появились плоты. Искусно спрятанная толстая веревка взлетела вверх из песка, натянутая с той стороны.

Позади барон услышал падение тяжелого тела.

– Вэгугин! – взмолился Ли. За время пути он придумал кобыле такое имя, и она начала на него отзываться. Черный бок тяжело поднимался и опадал. Даже неопытному в кавалерийских делах глазу ясно: ей конец.

Врангель спрыгнул, взял свою лошадь под уздцы. Прижался лбом к длинной влажной морде, потом провел по гриве. Протянул поводья переводчику. Тот не поверил глазам – пегая трехлетка ротмистра стоит по меркам Маньчжурии целое состояние.

– Бери. Дома бумагу выправим, что ты ее не украл.

– А вы, барон-сси?

– У меня скоро будет металлический конь.

Ли неодобрительно нахмурился. Бронзовых коней он видел на памятниках. Ротмистр – добрый, рано ему памятник на могилу.

На северном берегу Суджон торжественно повернулся к Врангелю.

– Говорит – благодарный вам, господин-сси. Вся Корея благодарная. Только императору нужно говорить вежливо и поясом кланяться.

Барон почувствовал зуд немедленно влепить ему в рыло, потом заметил озорные огоньки в узких глазах царька и улыбнулся в ответ.

В расположении части Врангель, ни секунды не отдыхая и отмахиваясь от разговоров, что без малого сотня русских душ пропала за рекой, выпросил у командира грузовик. Императора сдал с рук на руки в Мукдене начальнику разведки, после чего номинального правителя Кореи окружили многочисленные военные и статские чины.

– Простите за нелицеприятные слова, ваше высокоблагородие, но рекомендованный вами Павлов – изрядная гнида. Из-за него погибло восемьдесят восемь наших, а эскадрон превратился во взвод.

– Полегче, ротмистр. Я доносил в Санкт-Петербург о подозрительности статского советника, однако же получил оттуда ответ – не вмешиваться. Вам же настоятельно советую в письменном рапорте не докладывать, кто ему пулю меж лопаток всадил. Вы, барон, не трибунал и не окружной суд присяжных, а время не военное. Формально вы совершили самоуправство и убийство государственного цивильного служащего. Извольте о моем пожелании не распространяться. Вам ясно?

– Так точно! Разрешите идти? Честь имею.

Закрыв за собой дверь, он почувствовал, как смертельно устал. За трое суток более трехсот верст с боями, большая часть верхом, сон урывками в седле – тут и более юный сломается.

– Петр Николаевич! Живой! – Брусилов обхватил его за плечи. – Тотчас представлю тебя к ордену и повышению. Про корейца услышал, а кто его привез – никто не знает. Говорят про каких-то казаков.

– Стало быть я – есаул.

– Атаман! Едем ко мне, поешь, отмоешься, выспишься.

– Мне в полк бы надо. Остатки эскадрона сдать, перевод оформить…

– Успеется, все успеется. Пошли!

Задержка на сутки совпала с неприятным событием. В полковом табуне Врангель неожиданно увидел свою пегую.

– Завалишин! Ко мне!

– Да, ваше благородие.

– Почему Ли не забрал лошадь?

– Так это, неувязка вышла, Петр Николаевич. В деревне солдаты его остановили.

– Я ж ему расписку дал!

– Выходит, не поверили. Он бежать. Они – стрелять. Кобылу в полк вернули.

Твою ж… Крохотный кореец надеялся, что в России он под защитой закона и порядка.

 

Глава шестая

В танковом батальоне нет особых званий, ибо не выделили бронетехнику в отдельный род войск, считая чем-то вспомогательным для кавалерии и инфантерии. Командир батальона подполковник Врангель щеголял в кавалеристской форме, как и командир первой роты Завалишин, которого он утянул за собой. Последний за корейскую операцию досрочно получил штаб-ротмистра и орден. Бывший поручик и участник боев в Китае Виктор Бетлинг, ныне штабс-капитан, возглавил вторую роту. По сему поводу Брусилов пошутил: надо в русские танковые войска хоть одного русского офицера найти. А то немцы, хохлы, поляки. Когда присланный из Санкт-Петербурга поручик Владимир Сергеевич Муханов отрекомендовался, генерал тут же спросил о его происхождении. По отцу потомок австрийской ветви Нессельроде, по матери из польской шляхты, недоуменно ответил тот и осторожно добавил: православный.

– Петр Николаевич, а почему его превосходительство о моем происхождении расспрашивали. Он поляков не любит?

– У него спросите, он сам из Царства Польского. А касательно веры, вопрос важный. Знаете ли, поручик, из-за электрической безопасности в танке не может обрезанный ездить – еврей или мусульманин. Статическое электричество в штанах накапливается, – глядя на опешивший вид новичка, барон засмеялся. – Да что вы на меня уставились, офицер? Начинайте службу.

К сожалению, как и опасался Брусилов, кроме него самого, Врангеля, Бетлинга да двух унтеров никого не удалось привлечь с китайским опытом. Остальные офицеры получили повышения, Деникин уже полковник. Как их поставить на батальон и роты? Поэтому подготовка Муханова и командиров взводов ограничилась курсами в Гатчине, а Завалишина барон натаскивал сам. В который раз готовимся учиться в бою.

По скованным легким морозом маньчжурским степям танки Брусилова промчались вместе с кавалерией. Итог неудовлетворительный. Танковая рота, имея максимально разумный для нее фронт наступления, может двигаться впереди полкового строя кавалерии. То есть тридцать машин для такого соединения мало. Утешает лишь полное их отсутствие у японцев. К концу января корпус начал грузиться на транспортные суда в Порт-Артуре, а Врангеля, всего лишь подполковника, но командующего весьма особым подразделением, пригласили на совещание при адмирале Алексееве, главнокомандующем армией и флотом России на Дальнем Востоке. В числе носителей больших звезд барон увидел, естественно, и Брусилова, а также командующего Тихоокеанским флотом адмирала Макарова.

– Господа! Завтра при посредничестве Министерства иностранных дел Китайской империи японскому правительству будет вручена нота о прекращении оккупации Кореи и вводе на полуостров частей Русской императорской армии по просьбе ее единственного законного правителя императора Суджона, – торжественно объявил главнокомандующий. – При отказе начать вывод войск и ликвидировать пост генерал-резидента русское правительство предупреждает об опасности боевых столкновений и возлагает всю ответственность за развитие ситуации на японскую сторону. Иными словами, 25 января, в 00:00 часов мы, волею Государя Императора, начинаем войну. Полковник Колесниченко, доложите о расположении вражеских войск и флота.

– Ваше высокопревосходительство. Господа офицеры. По имеющимся сведениям японское командование планировало начать военные действия против российской группировки в Маньчжурии не позднее 1 марта 1909 года, для чего перебросить войска из южной части полуострова в количестве около ста пятидесяти тысяч человек к реке Ялу с целью дальнейшего наступления на Ляодунский полуостров и в последующем на Мукден. Также запланирован десант, позволяющий отрезать Квантунский полуостров с портами Дальний и Порт-Артур. Одновременно японский флот планирует начать минирование вод в районе Квантунского полуострова, с тем чтобы запереть надводные корабли Порт-Артурской эскадры и отряд подводных лодок. На Тихоокеанском театре военных действий минами удержать в порту Владивостокский отряд крейсеров и отряд подводных лодок. С сей целью начиная с 1904 года, то есть за пять лет, в Японии не спущен на воду и не куплен ни один броненосный корабль. Напротив, императорский флот пополнился миноносцами, тральщиками, заградителями и подлодками. Общая численность сухопутных войск, направляемых в Маньчжурию, ожидается до двухсот пятидесяти тысяч.

Следующим выступил начальник штаба.

– По первости мы начинаем высадку двух десантов, суда с которыми прибудут в район высадки заблаговременно, в мирное время. Нами распространена дезинформация, что корпус генерал-майора Брусилова готовится к высадке для захвата плацдарма у Чемульпо. На самом деле высадка пройдет в устье реки Тэндоган, а с западного побережья операцию начнет генерал Линевич, которому поставлена задача захватить порт Лазарева, или по-местному Вонсан, с перспективой перерезать полуостров по линии Пхеньян – порт Лазарева. Через Ялу вступает образованная из беженцев корейская армия Суджона и полковника Пына, привлекая на нашу строну корейские гарнизоны и полицию. Японские формирования севернее Пхеньяна насчитывают не более восьми тысяч штыков и сабель, долженствующие быть уничтоженными нашим союзником.

Далее штабист рассказал про действия флота, от коего ожидается очистить море от мин, разгромить флот противника и не допустить наращивания японских сил в Корее, а также высадки в Маньчжурию. После очистки материка принудить Токио к подписанию мирного договора на выгодных для России условиях под угрозой десанта на Окинаву и аннексии острова.

На словах и в планах получилось замечательно. Барон вышел из штаба фронта с твердым ощущением, что составители не учли мелочи – мнения самих самураев. Непривычно хмурым выглядел Брусилов. Макаров, для которого прожект скорой победоносной войны не был секретом и ранее, также не излучал радости в отличие от более молодых генералов и полковников, командиров дивизий и бригад, с удовольствием приехавших на Дальний Восток за орденами и званиями.

Дурные предчувствия не обманули. Спустя полтора суток Врангель едва успел вцепиться в поручни сухогруза, чтобы его не смыла за борт волна. Впереди, в полумиле по курсу, пылал «Анадырь», транспорт из их конвоя, безжалостно торпедированный подлодкой за три часа до окончания срока ультиматума. Можно считать – одного полка нет.

В ночной тьме, озаряемой вспышками орудий, носились корабли сопровождения – «Алтай» и «Енисей», расстреливая зону возможного нахождения субмарины. Прошел эсминец, у него за кормой вспучились пузыри от разрывов глубинных бомб. Транспорт начал резко менять курс, выписывая противолодочный маневр и рискуя налететь в темноте на другое судно.

В полном напряжении нервных струн они провели четыре часа. Наконец их посудина подошла к деревянному причалу скорее даже не порта, а какой-то рыбацкой деревеньки, ломая тонкую ледяную корку. На берегу реки Тэндоган замелькали огни, послышалась частая пальба. Там орудовал высадившийся первым пехотный полк. Судя по выстрелам, воинов-освободителей далеко не все встретили хлебом-солью.

Началась сумятица разгрузки. На трех судах, оборудованных кранами и потому приговоренных везти танки и тягачи, в свете прожекторов машины опускались на деревянный настил. Пусть у танка удельное давление на почву меньше, чем у ноги пехотинца, но общий вес многотонный. Доски и бревна трещали под траками, машины проваливались в топкий берег. Третий борт выгрузили лишь к полудню, опуская артиллерийские тракторы в ледяную воду чуть не по верхушку котлов и вытаскивая их на берег сцепленными по трое тягачами.

На высадку корпуса и приведения хотя бы в некоторый порядок войск и техники ушло больше суток. Боевое охранение лишь раз вступало в бой с небольшим отрядом, прибывшим из Пхеньяна на разведку боем.

Барон сбил руки и сорвал голос, но к вечеру следующего после десантирования дня смог доложить, что все танки завелись и батальон ждет приказа. Брусилов, облюбовавший в качестве временного штаба дом какого-то из местных вельмож, давшего деру вместе с прояпонской администрацией, что-то черкал на карте, вполголоса переговариваясь с начальником штаба.

– Полюбуйся. Нам нужно держать северный берег Тэндогана до Сончхона, пока здесь не накопится достаточно сил для наступления на юг. То есть около сотни верст. До этого взять Пхеньян и захватить мосты.

– Корпус не может держать оборону на таком огромном фронте, ваше превосходительство.

– Спасибо, утешил. Думаешь, не знаю? А на юге сухопутных сил раз в десять больше, чем у нас. Спасибо, что на север нет ни единой железной дороги. Так что утром выдвигаемся к Пхеньяну. Потом я вынужден дробить соединение на три подвижные группы, плюс резерв. Окапываться и обматываться колючкой по правилам нам сил не хватит. Посему в случае их прорыва – встречный бой.

– Так точно. Когда идем к Пхеньяну?

– Немедленно. Придаешься к первой кавалерийской бригаде. Утром доложить, что мост и город в ваших руках.

Полковник Павел Павлович Гротен, деятельный высокий офицер неполных сорока лет, был хорошо знаком барону. Именно с его бригадой, в которую входила оставленная Петром Николаевичем часть, проводились катания по степи на танках и лошадях, гордо поименованные учениями.

– Добрый вечер, барон. Составите нам компанию по захвату города? – полковник, как влитой, сидел на кауром жеребце. К нему поминутно подъезжали вестовые с докладами о готовности полков и подразделений к выдвижению. – Первым идет эскадрон боевого охранения. За ним вы пожалуйте.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие. Каковы мои действия в городе?

– Атака с ходу, подполковник, пока японцы не укрепились.

– Боюсь, какие-то меры успели принять. Так что разрешите ударить сразу, но с северо-востока, зайдя выше по течению Тэндогана. Артиллерийская поддержка будет?

– Три батареи гаубиц на тягачах. Но скажу откровенно, не нужно разбивать и сжигать город. Орудия назначены для укрепления позиции у моста.

Понятно, нет охоты прослыть у местных разрушителями Пхеньяна. Но коли японцы начнут воевать всерьез, сколько нашей лишней крови выльется? Тем паче маломальский опыт с танками есть только в чистом поле и на земляных укреплениях. Как воевать среди лабиринта одноэтажных лачуг – бог знает. Хорошо хоть Гротен не настаивает на кавалерийских действиях в городе и приказал идти за танками пешим строем. Иначе достаточно одной пулеметной засады – трупов не сочтем, как японцы, тщившиеся в декабре захватить корейского императора.

Передовой дозор до города добрался без единого выстрела. В поздних февральских рассветных сумерках Пхеньян выглядел подобно Кусону, только больше. В бинокль различались пагоды с прихотливо загнутыми кровлями, несколько буддистских храмов, остатки старых крепостных сооружений, давно не образующих замкнутый квадрат. Основная масса застройки – бесконечное нагромождение низеньких халуп с неширокими проходами, означающими улицы. Какой-нибудь Брест-Литовск рядом с Пхеньяном покажется столицей мира.

Бригадные разведчики притащили нескольких перепуганных до смерти местных жителей, которые, бросив на двукольные тележки нищенский скарб, пробовали сбежать из города при слухах о приближении русских.

Полковник вызвал барона и командира гаубичного дивизиона.

– Японцы ждут нас, господа, – комбриг разложил на походном столике нарисованный от руки чертеж города. Неприятный зимний ветер трепал башлыки шинелей, заворачивал углы карты, придавленные камушками. – Со слов беженцев выходит, нас ожидают с запада по единственной проходимой улице, Чондон или Чонын… Не знаю, как правильно. Вероятно, есть какой-то отряд на выезде в сторону Чонджу. По нашим расчетам, в Пхеньяне не больше полка японцев, они не смогут перекрыть все направления, включая северо-восточное, обращенное навстречу владивостокскому десанту. Но, вероятно, им удастся заставить воевать на своей стороне расквартированный тут корейский пехотный полк.

Пока офицеры изучали схему, слова робко попросил переводчик, офицер из числа сбежавших через Ялу корейцев.

– Ваше высокоблагородие, полковник-сси, дозвольте сказать.

– Говорите, Чен.

– На железный повозка надо корейский флаг. – Он показал на ряд бронеходов, не выучив пока простое слово «танк». – И слова «свобода Корее». Наши не будут стрелять.

– Поддерживаю, – встрял Врангель. – Штабс-капитан, из головной машины выбрасывайте принадлежности, пусть Чен едет с вами с востока.

Разделив и без того невеликое соединение на два полка, усиленных бронетехникой, Гротен приказал атаковать Пхеньян с двух сторон, пройдя через речку Потхонган и продвигаясь к Синэ-Чунсиму, сравнительно респектабельному центру, речному порту и мосту на южный берег Тэндогана. В час пополудни над восточными окраинами взвилась ракета, означающая, что второй кавполк первой бригады завершил обход и начал движение к мосту.

Барон пересадил Муханова на второй танк и лично повел ротную колонну в неизвестность. Никому передоверить этого он не мог, понимая, что до выхода роты Бетлинга и второго полка в тыл обороняющимся здесь предстоит изображать ложное направление атаки – опасная и неблагодарная работа.

Штабс-капитан напряженно всматривался в перспективу улицы, прижавшись к щелям наблюдательного грибка. В шуме тринклера и ходовой он докричаться до водителя не мог, поэтому отдавал указания лампочной сигнализацией. Она не слишком надежная, оттого в танковых ротах выработался нехитрый код: похлопывание по плечам – поворот, по спине или затылку – трогай или тормози. Сейчас бронеход катился не быстрее пяти верст в час.

Узкий грунтовый проезд меж рядами низких одноэтажных домов назвать улицей можно лишь при большом воображении. С обоих сторон сточные канавы, для дождевой воды и канализации вместе. В большинстве окон даже стекол нет, там или пленки, или зияющие проемы. Крыши из черепицы, но не добротной, красной, как в родной Виктору Эдуардовичу Либаве, а из чего-то, напоминающего плохо обожженную глину. Двери сдвижные, остов из реек, обтянутый бумагой, – разве ж то двери? Особенно зимой.

Жителей не видать, попрятались. Однако брошенные как попало вещи, убогие постройки говорили о нищете столь безысходной, что диву даешься, как люди не сбежали отсюда куда глаза глядят.

Через полверсты дорогу преградила баррикада, которую танк не заметил бы, коль водитель не затормозил, подчиняясь толчку. За нагромождением барахла грозно выглянули две пушки, верно еще ядрами заряжаемые. А мелькавшие там мундиры явно не принадлежали японцам. Солдатики смело наставили штыки на танки, но выстрелов не последовало.

– Чен, вылазь. Твой выход.

Даже через щелевые бойницы башни хорошо заметно, как переводчик трясся, очутившись на открытой улице после надежного танкового корпуса, где он ехал, сложившись пополам меж трансмиссией и правым бортом. Пусть за спиной пулеметы и пушки десяти грозных машин, но от пуль и штыков защитников баррикады его хранит лишь тонкое сукно корейской шинели отвратительного качества. Чен взял себя в руки и зашагал ровнее. Офицер перед солдатами должен выглядеть уверенно.

Он вернулся минут через десять, когда Бетлинг подумывал уже о приказе ломать баррикаду передком.

– Господин штабс-капитан-сси, там штыков двести. Подчиняются премьер-министру. Боятся, господин. Просят русского начальника.

Танкист чертыхнулся, вылез, приказал командиру первого взвода в случае чего принимать управление отрядом и мстить за себя. Потом отправился к баррикаде.

– Чо-нын росия-сарам-имнида, – он выкрикнул единственную выученную фразу на местном наречии, долженствующую означать: «я – русский». Увидев изумленное выражение лица Чена, штабс-капитан уразумел, что с произношением у него не очень. – Переводите. Я – штабс-капитан Русской императорской армии Виктор Бетлинг. Прибыл в Корею по просьбе ее единственного законного правителя императора Суджона.

Чен залопотал. При упоминании монарха солдаты забеспокоились и начали переглядываться. Штыки уже не смотрели в сторону танков. А то бы вдруг краску поцарапали.

– Перевели? Давайте дальше. Китайские и японские захватчики грабили ваш народ. Только с императором вы получите хорошую жизнь. Премьер-министр Ли Ванен, продавший страну японцам за миску риса, будет казнен, когда верные императору войска войдут в Сеул.

Командир баррикады, по званию и должности соответствующий примерно подполковнику и комбату в русской армии, заговорил, что администрация Ли Ванена обещала смерть солдатам, перешедшим в Маньчжурию и поддержавшим Суджона. В это время с западной стороны долетели звуки начинающейся перестрелки. Не желая развивать обсуждения, Бетлинг отрезал:

– С вами или без вас законная власть императора будет восстановлена в Пхеньяне через два часа. Мы окружаем японцев. Примкнувшие к освободительной армии будут поддерживать порядок в городе после уничтожения захватчиков. Остальные будут разоружены и высланы, – чувствуя, что чаша весов склоняется в его пользу, он дождался окончания перевода и перешел на приказной тон. – Через месяц в Корее не останется ни одного японского солдата. Кто патриот – тот с нами. Остальные бросайте оружие и расходитесь.

Штабс-капитан сделал поворот кругом и зашагал к танку. Через десять секунд его догнал переводчик.

– Они спрашивают, что делать, командир-сси.

– Разобрать баррикаду, пятьдесят человек пусть бегут вперед к центру. Смотрите в оба за ними, Чен. Смельчаки десять минут назад хранили верность премьеру.

– Не сомневайтесь, господин штабс-капитан. Мы ненавидим японцев.

– Хорошо бы.

Теперь впереди бежал пехотный взвод. Скорее всего японские солдаты, завидев их, решат, что те драпают от танков. Могут начать стрельбу и по союзникам. Не то чтобы Бетлинг считал местных людьми второго сорта. Но для освобождения от частей микадо они тоже должны чем-то жертвовать, а не ждать подарка из русских рук.

Откуда-то спереди донеслась артиллерийская стрельба, звуки которой пробились через обычный танковый шум. Рискуя получить шальную пулю, штабс-капитан распахнул створку башенного люка, выбрался на кожух двигателя и прислушался. Где-то впереди, явно дальше его корейского пехотного сопровождения, хлопали трехдюймовки, среди резкого лая которых вплетали тонкий голос танковые пушки. Значит, одна из рот попала в артиллерийскую засаду.

Это же услышал и Врангель. Перебранка доносилась слева от него, севернее, где к центру следовала десятка Завалишина. Не имея лампочек, чтобы передать неуставную команду, барон втиснулся в отделение управления и заорал водителю на ухо:

– Верти влево и ломись через дома!

– Не могу знать как, ваше высобродь…

– А я могу знать? Там наши погибают! Убирайся нахрен из машины! Отставить! Лезь в башню и разверни стволами назад! Живо!!

Барон включил первую передачу, оттянул на себя левый рычаг до упора и вдавил газ в пол. Танк рванул в узкий простенок меж домами, походя свалив хлипкий забор и раздавив брошенную тележку. Затем влетел в дом, с ходу размолотив шаткую стенку, пронесся через него. Какие-то люди брызнули в стороны. Если кого задавил – сожалею, потом извинюсь.

По протоптанному пути загрохотали остальные танки. Кровли обрушенных головной машиной домов перемалывались их гусеницами. Казалось, по Пхеньяну мчится безжалостный дракон, сметая кварталы на своем пути.

Последнее строение оказалось табаном, гораздо крупнее, чем тот, в котором пела Син. На лобовую броню свалилась какая-то тряпка, закрыв обзор. Чертыхнувшись, Врангель раскрыл водительский люк настежь, упал за рычаги и вышиб последнюю стену.

Оглохшие от собственной стрельбы японские пушкари увидели танк, только когда гусеницы смяли первое орудие. Сверху проснулся механик-водитель, поливая расчеты из пулемета.

Снова, как в поле под Чанчжоу, танк чертил узор смерти, перемалывая зазевавшихся канониров и уродуя трехдюмовки. Только в корму больше никто не стрелял – там наши. На каждом железном препятствии машина подбрасывала вверх передок, скатывалась с покореженного лафета и продолжала убийственный путь. Уперевшись в тупик, барон развернулся и осмотрел бывшую артиллерийскую позицию, затем выключил тринклер.

– Ваше высокоблагородие, пулемет заклинило!

– Кто же строчит из него длинными, бестолочь! Не водяное же охлаждение. Скинь самый большой мусор с передка, закрывай люк и поехали.

– Слушаюсь, вашвысокбродь!

Унтер очистил лобовой лист, сунулся внутрь, и тут со стороны разоренной артбатареи щелкнул одиночный выстрел. Тело ввалилось внутрь.

– Твою ж налево… – Врангель всадил тридцать семь миллиметров в обломки, откуда, как ему показалось, мелькнул огонек выстрела. Потом спустился вниз, выпихнул водителя, захлопнул люк и запустил мотор.

– Не барское это дело – за рычагами…

Он выехал на улицу севернее и увидел там страшные плоды засады. Японцы умудрились из двух спрятанных меж домов пушек разбить ходовую первого и четвертого танка в строю, потом закидали их чем-то горючим, превратив в факелы. Экипажи пятого и остальных танков пробовали отползать, отстреливаясь, сталкивались, и если бы комбат не ломанулся сюда через жилые дома, их ждала подобная участь.

– Где Завалишин?

– В первой машине, ваше высокоблагородие.

В этом танке уже закончили рваться снаряды и патроны, а пламя над моторной решеткой поднялось выше командирской башенки. Похоже, после выгорания соляра останки боевого товарища можно будет ссыпать в почтовый конверт. Мать-перемать, ругнулся про себя барон. Надо же, Завалишин в головоломном похождении с Суджоном вышел без единой царапины, а тут пропал в первом же бою. Ладно, за упокой потом. Врангель влил два танка из второго взвода в третий и повел их на соединение с ротой Муханова.

В это время в огневой контакт с японцами вступил Бетлинг. К его приятному удивлению корейские добровольцы не разбежались под пулями, рассредоточились и начали осыпать южных захватчиков свинцом. Неизвестно, смогли ли достать они из своих древних однозарядных винтовок хоть одного врага, но хоть от танков отпугнули. Только один из японских героев-самоубийц успел добежать и метнуть в ходовую ручную бомбу, разворотив гусеницу.

Через полтора часа боя остатки гарнизона отошли к складам у порта и выхода к мосту. Комбриг решил более не рисковать, приказав развернуть гаубицы. После десятка залпов в проломы понеслись корейские роты. Кавалеристам Гротен велел поостеречься, тем более не хотелось брать на душу грех, что с противной стороны никто не окажется взятым в плен. Корейцы, как и многие другие азиаты, войдя в раж, удержу не знают.

В качестве завершающего акта пхеньенской драмы от мощного взрыва в реку рухнул средний пролет моста через Тэндоган. Хоть в этом японцы сказали свое последнее веское слово.

Прибыл вестовой от Владивостокского десанта. В Вонсане японские коммерсанты получили ранее от корейского правительства большой кусок земли у побережья, построили там склады, конторы, дома. Японский гарнизон занял оборону вокруг их владений. Когда потери напавших превысили сотню, командующий запросил помощи с прикрывавших высадку крейсеров владивостокского отряда. Японскую факторию корабельные семидюймовки перемололи в кашу. За годы после победы в первой войне с Китаем самураи настолько привыкли считать Корейский полуостров своим, что готовы защищать его до последнего. Сейчас Корея перерезана поперек русским десантом, создавшим плацдарм для наступления на юг. А японцы срочно наращивают силы на юге, чтобы очистить страну от конкурентов. Помешать им может только Тихоокеанский флот.

 

Глава седьмая

– Слышу множественные шумы надводных кораблей! – поступил доклад акустика.

Командир торпедной подводной лодки «Мако» лейтенант Василий Федотович Дудкин приник к перископу. Ничего не видать. Волны в заливе Чемульпо зимой вздымаются футов на шесть, а то и выше.

Третьи сутки войны. Подводные лодки Порт-Артурского отряда вышли в море в полном составе. Сравнительно старые, с паровым двигателем надводного хода и вспомогательным дизелем Нобеля брошены Макаровым на патрулирование и охрану подступов к Ляодунскому полуострову. Новые корабли с двигателем Тринклера, экономичным и мощным, обладают куда большим радиусом действия, нежели их пародизельные предшественницы, при меньшем надводном водоизмещении – всего 770 тонн, и 870 под водой.

Лодок, подобных «Мако», четыре в Порт-Артуре и три во Владивостоке, остальные в постройке или двигаются по железной дороге в разобранном состоянии. От них зависит – быть ли японским подкреплениям в Корее, а десанту в Маньчжурии.

Самый удобный порт для приема японских войск на войну с русскими, занимающими север полуострова, расположен в Чемульпо, в устье реки Ханган. Порты Пусан и Масан на южном берегу безопаснее и дальше от русских баз, но удлиняется путь на север.

На счету «Мако» двадцать тысяч тоннажа японских сухогрузов, когда она, сменив флаг на британский и имя на «Рейнджер», несколько раз атаковала врага в районе Шанхая. Дудкин из командиров был формально переведен в старпомы, а главным столь же формально назначен сэр Уильям Стаффорд, слишком близко к сердцу принявший руководящую роль и пробовавший командовать экипажем. В результате его неумелых распоряжений лодка в последнем бою попала под глубинные бомбы эсминца и получила тяжелые повреждения. Русский лейтенант отстранил капитана, с трудом вывел едва управляемый корабль из зоны обстрела и на честном слове притащил его в Порт-Артур. Нелестный рапорт о профессиональной неспособности джентльмена к подводной службе оказался одним из поводов ухудшения отношений меж Россией и Британией. Другим был демарш Врангеля, но, кроме них, случилась и масса других недоразумений.

Узкое горло залива помогает преодолеть главную трудность поиска целей для подлодки на безбрежном морском просторе. Достаточно занять позицию милях в двадцати пяти от порта, и ни одно надводное судно, тем более отряд незамеченным не проскочит. Обратная сторона медали – мели и скалы. Глубоко не нырнуть, укрываясь слоем воды от разрывов снарядов, не спрятать в ее толще шум винтов. Лодка даже под перископом нуждается в глубине большей, чем эсминец, не говоря о погружении на сотни футов. И труднее определяться под водой в сложном рельефе залива, лоция которого сплошь усеяна значками опасностей.

Следующая трудность в работе группой. Под водой не поднимешь сигнальный флаг на стеньгу. Можно всплыть и сигналить прожектором, но тогда корабль слишком заметен противнику. Остается последний способ – подводный колокол, надежное средство передать сигнал на несколько кабельтовых, но со слишком бедным языком сигналов.

– Передать на «Окунь» – атакуем конвой. Передать на «Скат» – приступить к установке заграждения.

Где-то в полумиле паровая подводная лодка глушит топку, прячет трубы и начинает движение поперек фарватера. Из двух минных аппаратов, выходящих за корму, высыпаются рогатые шары. Они опускаются на десяток-другой футов, затем мины всплывают к поверхности, стопорясь на глубине около трех саженей, аккурат ниже броневого пояса проходящих боевых кораблей. Восьмидесяти мин, скованных цепью, вполне достаточно. Если корпус проскочит меж ними, он непременно заденет цепь, потянет ее к форштевню и замечательно приложит рогатую смерть к борту. Старый испытанный способ избавляться от лишних вражеских мореплавателей, отлично зарекомендовавший себя с турецкой войны. Служба на минном заградителе не столь романтична, как на торпедоносце, однако пользы Отечеству приносит не меньше.

Когда на фоне серого пасмурного неба в перископе проступили дымы боевого сопровождения, лейтенант приказал глушить тринклеры. Выхлоп сгоревшего соляра пузырями выходит к поверхности, образуя над волнами заметные облака, выдающие подлодку куда больше, нежели перископ и воздушная труба. Да и шум от электромоторов несравнимо тише, чем стук дизелей.

– Акустик, «Окунь» перешел на электричество?

– Так точно, вашбродь. Едва слышу его.

– Шумы цели?

– Прямо по курсу, смещаются влево. Минуту назад вправо двигали. Так что противолодочный зигзаг, вашбродь.

Да, в опасных местах ныне все уважают зигзаг и норовят держать ход не менее четырнадцати узлов, затрудняя жизнь подводным охотникам.

– Акустик, шумы различимы?

– Не менее двух эсминцев, вашбродь. Один крупный, как броненосный крейсер.

Линейные броненосцы на охрану конвоя не пошлют – факт. Но для подлодки страшны именно малые корабли, на борьбу с ней рассчитанные.

По старой подводной традиции Дудкин подозвал старпома. Он – наперсник в боевых ситуациях и к тому же будущий командир корабля.

– На крупного зверя мы рот разинули, Василий Федотович.

– Это и так ясно, мичман. Предлагайте порядок нападения.

– Стало быть, они нынче к южному берегу залива свернули. Там острова, мели. Не иначе чем минут через двадцать заложат левый поворот. Мы держим пять узлов, оставляем голову «Окуню», бьем в середку или хвост колонны.

– А промажем?

– Не беда, командир. Хоть один на минах взорвется, пока тральщика вызовут да проход протралят, мы их успеем нагнать.

Дудкин вернул себе перископ.

– Славно бы. Только мин всего-то одна линейка. Коли подорвавшийся на ней ход сохранит – считай он дорожку пробил. Если самураи не растеряются, рванут за ним след в след. Мы их только над водой догнать можем, верно? Тогда один эсминец станет до заграждения, и нам под его пушками не всплыть.

– Судьба, – фаталистически ответил старпом. – Утопим эсминец.

– А транспорты с легкой душой разгрузят пушки и пулеметы, которые через неделю начнут месить православных на севере. Нет, мичман, так не пойдет. Пропускаем только боевое охранение, стреляем в транспорт, проходим под их строем. Затем перезаряжаемся и чаем укусить за хвост. Только так.

Акустик потерял контакт с «Окунем». Перед нападением на большую цель нужно набрать меж своими кораблями удаление больше мили. Торпедировать нашу лодку или, не дай бог, столкнуться – глупее смерти на море нет. Второму экипажу сложнее. Они выйдет на прямую торпедного залпа, когда на эсминцах уже всполошатся от разбоя «Мако».

Подправив курс, капитан с сожалением приказал опустить перископ. На таком волнении он то накрывается с головой, то обнажается чуть не до рубочного мостика. Начинается игра вслепую, на слух.

– Носовые, товсь!

Сжатый до двухсот атмосфер воздух готовится выплюнуть торпеды в их первый и последний поход. С легким гулом открываются торпедные аппараты, принимая забортную воду. В эти минуты лодка и ее экипаж подобны тигру, завидевшему жертву – цель все ближе, когти выпущены, стальные мышцы напряжены перед прыжком. Как и хищная кошка, экипаж стремится к тишине. Короткие приказы звучат шепотом, механизмы работают почти беззвучно, лишь тихо гудят электромоторы.

– Поднять перископ! – через несколько секунд новая команда Дудкина. – Опустить перископ! Право руля!

Командир рискует высунуть стальное щупальце с призматическим глазом на считаные мгновенья, стараясь не дать шанса обнаружить себя до выстрела. Наконец, услышав доклад акустика, что винты эсминцев сместились вправо, а прямо по курсу и левее слышны транспорты, он задерживает перископ чуть дольше и отдает самый долгожданный приказ:

– Первый, пуск! Второй, пуск! Убрать перископ! Срочное погружение на девяносто футов! Отбой торпедной атаки!

Субмарина опускает нос вперед и ныряет на глубину, где ее пытается удержать и уравнять на горизонтали боцман. Закрываются люки торпедных аппаратов во избежание повреждений от давления воды. Две неиспользованные торпеды ждут своего часа, а в недра двух опустевших труб, продутых сжатым воздухом, со стеллажей срочно опускаются две новые смертоносные сигары.

Капитан, не сводя глаз с секундомера, замер в ожидании взрыва… И с этого мига события пошли совсем не так, как описано в наставлениях Морского кадетского корпуса.

– Торпеда по левому борту, идет на нас, вашбродь! – непозволительно громко доложил акустик.

– Полный вперед, погружение на сто двадцать, – тотчас отреагировал капитан, рискуя ударить корабль о каменистое дно.

Скоро шум торпедных винтов стал слышен безо всяких слуховых устройств, мелькнул над рубкой и исчез. Через пару минут справа вдалеке раздался взрыв.

– Всплытие на перископную! Вы что-нибудь поняли, мичман?

– Только то, что мы промазали, а «Окунь» – нет. Однако в толк взять не могу – кто в нас стрелял?

– Боюсь, мы сами. Бывает, контакт на гироскопе замкнется, торпеда не прямо летит, а начинает круг нарезать. Глубину тоже не держит, потому я приказал нырнуть.

С оптимизмом, присущим юности, старпом с надеждой спросил:

– Может, на втором каком круге она в транспорт попала?

– Не думаю, далеко слишком. Или «Окунь» выстрелил, или в «Окуня».

Тем временем «Мако» вырвалась на поверхность, чуть показав рубку из волн, и успокоилась под самой поверхностью.

– Средний вперед, поднять перископ. Глядите, мичман, на последнюю парочку успеваем, как на именины. Лево руля, носовые, товсь!

А буквально через десять секунд после пуска торпед акустик забил тревогу – быстро приближаются винты миноносца.

– Малый вперед, погружение на девяносто футов. Будем надеяться, господа, что японца сюда случайно занесло. Наш залп они никак засечь не могли.

Парогазовая торпеда, хоть и движется в саженях двух под водой, оставляет заметный пузырчатый след. Но рассмотреть его на таком волнении можно разве что чудом.

Истекали секунды. Акустик снял прибор, чтобы не оглушило. И действительно, грохнуло знатно. Сто двадцать фунтов пироксилина, пущенные внутри стальной сигары с расстояния в три кабельтовых, изрядно тряхнули воду. С злой ухмылкой Дудкин представил, что сейчас ощутил на эсминце коллега нашего слухача, если в секунду взрыва он внимательно слушал море. Теперь уползающую на глубину «Мако» он точно не засечет.

Эхо глубинных бомб приложилось по корпусу, но по-божески. Ни место, ни глубину на эсминце не угадали. За полчаса на тихом двухузловом ходе субмарина незаметно отдалилась на милю и всплыла под перископ.

Последний транспорт улепетывал на восток, к порту. На месте атаки лежит на борту подранок, которому, скорее всего, добивающий выстрел не понадобится. Эсминец, выбросив достаточное количество бомб, чтобы рапортовать о потоплении подлодки, двинулся к транспорту, явно намереваясь кого-то подобрать на борт. Суровая правда жизни: на сухогрузах количество спасательных средств рассчитано на экипаж, десанту надлежит искупаться в зимнем Желтом море.

– Есть старая истина, господа. Нельзя оказывать помощь людям с торпедированного судна, иначе сам попадешь под удар. Предлагаю напомнить это нашим японским гостям. Средний вперед! Опустить перископ.

В последний момент вахтенные на эсминце заметили торпедный след, потому что в место погружения «Мако» снаряды ударили с изумительной точностью. Но боевой корабль с места быстро не стронуть и с пути пузырькового пунктира не убрать. Лодку дважды тряхнуло от фугасов, затем докатился гром торпедного попадания.

– Осмотреться в отсеках! Доложить о повреждениях.

Лопнуло несколько электролампочек да обнаружилась мелкая течь в кормовом отсеке – мелочи.

– Будем искушать судьбу? Две цели за один поход! – У мичмана натурально светились глаза в полумраке центрального поста.

– Конечно. В носу восемь торпед. Что, в Порт-Артур их везти? Средний вперед!

И «Мако» на четырех узлах двинулась за конвоем. Понятно, что под водой транспорты не догнать. Всплыв и дав полный ход на тринклерах и электромоторах, субмарина разгонится узлов до семнадцати. Но есть куда более спокойные способы самоубийства, чем гонки в присутствии эсминцев. Поэтому главная надежда на рогатый подарок, оставленный «Скатом». Тогда конвой окажется в ловушке. Впереди мины, сзади подлодка, экипаж которой не растерял охотничий запал.

Через час акустик доложил об удаленном взрыве прямо по курсу, затем минут через сорок о винтах эсминца.

– Малый вперед. Поднять перископ!

– Рискуем, Василий Федотович.

– Не трусьте, мичман. Темнеет. Не верю, что у них на вахте особо глазастый Финист Ясный Сокол.

В перекрестии прицела, поминутно захлестываемом волнами, показался крейсер с дифферентом на корму и явно потерявший ход. Миноносец двигался навстречу.

– Убрать перископ. Погружение на сто футов. Малый вперед.

– Пропустим его над собой, ваше благородие, потом добьем крейсера?

– Отставить. Пока на борту транспортов войска, они ценнее броненосца. Унесем ноги – навестим крейсер.

– Миноносец приближается! – воскликнул акустик. Можно сказать, крикнул. Только под водой кричат очень тихо. Даже под глубинными бомбами поминают лихо вполголоса, и не потому что враг услышит, – привычка.

– Стоп, машина! Тишина в отсеках! Боцман, следи за глубиной.

Черная лодка безмолвно скользит в темной воде, погашая и без того малую скорость. Боцман, управляющий с центрального поста рулями глубины, сейчас главная фигура. В движении корабль слушается рулей, потеряв ход, начинает погружаться или всплывать. Лучше медленно лечь на дно, благо здесь неглубоко. Очень тонкий маневр. Субмарина в момент касания грунта не должна иметь хода, иначе ей грозит удар о камни, останки затонувших судов или еще какие донные сюрпризы. Ежели она погружается слишком быстро, можно выдавить часть воды из уравнительной систерны. Но бурление – это тоже звук, а японские акустики не спят. Наконец известны случаи, когда лодка со дна не могла всплыть, продув емкости. У маленьких старых субмарин был сбрасываемый балласт, у восьмисоттонного крейсера подобных устройств не бывает.

Примерно такие мысли проносились у офицеров и унтеров в центральном посту, когда звуки винтов миноносца пробились через толщу воды безо всякого акустического прибора, нависли над рубкой и скрылись за кормой. Командир сдавил секундомер, ожидая самого скверного звука после прохода надводного корабля – канонады от рвущихся глубинных бомб. Пронесло.

– Малый вперед. Держать глубину восемьдесят футов.

– Василий Федотович, крейсер до мин не добрался. Видать, «Окунь» его приложил?

– Я тоже голову ломаю. Не должен был Арсентьев по нему бить. Боюсь худшего – лодку обнаружили, и они пустили торпеды в того, куда дотянуться могли. Но и в колокол звонить не будем. Могут не те уши услышать.

Сгрудившиеся у минного заграждения транспорты зажгли огни. В военное время так не принято, дабы не облегчать жизнь экипажам субмарин. Но здесь выбора нет – в толкотище да в темноте не мудрено въехать форштевнем в борт соседа или самому подставиться. Меж сухогрузами и директорией в открытое море сновали два миноносца.

– Близко подойти не дадут. Потому пустим торпеды из-под воды с максимальной дистанции.

Офицеры слыхали, что успеха в атаке без перископа впервые добился капитан-лейтенант Ланге, который ныне адмирал, во времена русско-турецкой войны. Но то были совсем другие времена, враг не имел акустических постов. Ныряешь – и убегай куда хочешь. Пусть следы торпед ночью не видны, шумы их винтов на эсминцах засекут всенепременно. И начнется охота. Но не отступать же, подобравшись к цели на полторы мили!

– Рулевой, курс держать ровно! Лодка увалится – на берег спишу!

Трудно поверить, но из уст Дудкина прозвучала страшная угроза. Служить под водой трудно и опасно, однако по доброй воле никто с «Мако» уходить не спешил.

Убедившись, что субмарина точно направилась к скопищу транспортов, командир скомандовал погружение и «товсь» носовым. Будто свирепая акула, имя которой носит корабль, раскрыла полную зубов страшную пасть, приближаясь к беспечно плавающей жертве.

Под водой нет указателей. Нет иллюминаторов, чтобы выглянуть наружу, а и были бы они – вокруг сплошная чернота. Не изобрели прибора, видящего сквозь толщу вод. Поэтому определить положение можно, лишь выдерживая скорость, курс и не сводя глаз с секундомера, отсчитывающего остаток времени до приближения на дистанцию выстрела.

– Отставить. Там окончательно стемнело. Всплытие на перископную. Поднять перископ.

«Мако» беззастенчиво высунула оптическую трубу, находясь меж кораблями охранения и строем транспортов, внутри неприятельских рядов. Наглость – второе счастье.

– Зато прицелимся вблизи. Малый вперед. Командир слился с резинным налобником, выбирая цели для торпед и от души жалея, что их на борту так мало. – Акустик, что слышно от миноносцев?

– Двигаются, ваше благородие, как и раньше.

Значит – пока не заметили. Сюрприз!

– Первая, пуск! Вторая, пуск! – Капитан-лейтенант приказал довернуть корпус чуть правей, нацеливая нос на другой транспорт. – Третья, пуск! Четвертая, пуск! Срочное погружение! Убрать перископ! Средний вперед!

С обнаружением торпед корабли охранения начинают поиск подлодки, а капитаны на их мостиках лихорадочно выгадывают, в какую сторону улепетывает невидимая пакостница. Акустик мало чем поможет из-за подводного грохота. Шестидюймовки бомбят квадрат пять на пять кабельтовых, а на транспорте рвутся снаряды с шимозой, которых никогда не получит полевая артиллерия.

Затем наступает тишина. Эсминцы дрейфуют с застопоренными машинами, слухачи до звона в голове пытаются уловить в море отзвуки лодочных винтов, но получают лишь стоны шпангоутов двух тонущих транспортов. Корабли меняют положение, снова стопорят, пока один из акустиков не обнаруживает слабый звук, уходящий на запад.

– Ваше благородие, миноносцы сели на хвост!

Командир развернул перископ назад. Во тьме их не видно, но явно вцепились в шум винтов и настигают. Дудкин снова глянул вперед и прямо по курсу заметил отблеск. Похоже, команда подбитого крейсера до сих пор не справилась с пожаром.

– Полный вперед!

Старпом со страхом посмотрел на лицо командира. Почему тот не прячется, а несется во весь опор к подранку? Словно в отчаянии перед смертью решил дотянуться до него и ухватить с собой на дно.

Из первого отсека доложили, что носовые аппараты заряжены последними торпедами. Но Дудкин не скомандовал «приготовиться к торпедной атаке». Судя по его спокойному лицу, он вообще не собирался на тот свет.

Позднее капитаны трех миноносцев, двух преследовавших русскую субмарину и одного стерегущего крейсер, рассказывали о невероятном решении вражеского подводника. Он нырнул прямо под полузатопленный корабль и замер, явно лег на грунт. Понятно, кидать глубинные бомбы под брюхо собственного крейсера никто не стал. Когда на следующий день из Чемульпо пришли буксирные пароходы и уволокли его, три эсминца проутюжили дно, засыпав глубинными бомбами. Пусть северные варвары не остаются безнаказанными.

Доблестно уничтоженная ими «Мако» во время бомбежки находилась милях в двадцати к юго-западу. На следующую ночь обнаружила в стороне конвой, бросилась наперерез и опоздала. Оттого четыре последних торпеды ушли «в молоко». Командир приказал следовать в Порт-Артур.

«Окунь» пропал бесследно, не вернувшись на базу ни через сорок дней после начала похода, ни позже. Морской царь взял первую в этой войне подать из человеческих душ русского подплава.

 

Глава восьмая

Когда начинается война, кажется, что все смелые, талантливые и просто достойные подданные Российской Империи непременно должны быть на переднем крае, в пехотном строю, на коне, под танковой броней, у артиллерийских панорам или во влажных отсеках субмарин. Однако действующая армия – лишь острие копья. Ее успех, как бы ни был важен героизм на поле битвы и в горячих морских сражениях, первостепенно зависит от усилий тыла, от новейшего оружия до снабжения армии и флота, которые не производят ни гвоздя, а потребляют весьма изрядно.

Петергофский моторный завод, спешно построенный под управлением Петра Александровича Фрезе меж Путиловским и императорской резиденцией, выбрался из вызванного первой революцией упадка экономики и небывало развился на военных и гражданских заказах, опередив завод Нобеля. Тринклер-моторы для кораблей, танков и тракторов, а также бензиновые двигатели для автомобилей и мотоциклеток сделали его владельцев зажиточными людьми. Главное, благодаря неуемной энергии Николая Брилинга здесь образовался настоящий мозговой штаб. Умеренный революционер любил повторять, что любой производимый ими мотор должен устаревать в течение месяца рядом с тем, что рождался в опытовой лаборатории.

В феврале 1909 года, когда вокруг Корейского полуострова порой казалось, что свинца в воздухе больше, чем кислорода, порог маленького конструкторского бюро на Петергофском шоссе переступили двое мужчин в темных форменных шинелях.

– Капитан второго ранга Александр Васильевич Колчак из Морского Генерального штаба, – представился суровый офицер с впалыми щеками и жестким чисто выбритым лицом.

– Как же, помню, третьего дня звонили. Я – Николай Романович Брилинг, главный инженер и конструктор завода, лучше просто Николай. А кто ваш спутник, Александр Васильевич?

– Разрешите представить, молодой, но очень многообещающий инженер Игорь Иванович Сикорский. Наш человек – окончил Петербургское морское училище, ныне завершает учебу в Киевском политехническом институте. Энтузиаст воздухоплавания.

– Рад встрече, господа. Снимайте шинели. Снежно на улице? – Хозяин указал на кресла, обычно предлагаемые заказчикам из Военного министерства. Прикажу поставить чаю. А теперь развейте мое любопытство: как понимать присловье о воздухоплавании в стенах завода судовых и автомобильных моторов?

Студент, которому на вид едва исполнилось лет двадцать, заговорил тоном страстного энтузиаста, чья энергия пробивает любые двери и сносит препятствия. Таким Николаю запомнились Тринклер и Менделеев-младший. Дай бог, чтобы судьба киевлянина сложилась лучше.

– Потому что для аэропланов самое узкое место – двигатель. Вот, извольте поглядеть фото моего первого аппарата. Видите колеса от мотоциклетки, реечный остов вместо корпуса? А все беды оттого, что летаем на слабых моторах. Наш соотечественник Николай Егорович Жуковский создал теорию крыла, рассчитал безупречную форму пропеллеров. Благодаря ему зародилась, можно сказать, целая наука. Можно спроектировать большой аэроплан, с особой дальностью полета, полезной нагрузкой. Только ныне в воздух подымаются этажерки с веревочками, кои ломаются при порыве ветра или превращаются в груду мусора на спуске к земле. Я мечтаю о машине с легкими моторами в сотни, тысячи лошадиных сил.

– Игорь Иванович прав, хоть мысли излагает сумбурно и с горячностью. Как человек военный, заверяю вас, Николай Романович, что война с Японией – не последняя в ближайшие годы. Отношения с европейскими державами весьма сложны. Россия весьма уступает Германии, Франции и Великобритании по мощи надводных морских сил, имеет некоторое преимущество в подводном флоте. Что касается сухопутной армии, меня весьма впечатляют успехи на танковом поприще. А есть область, где мы отстаем чрезвычайно. Как правильно говорит мой юный друг, нет большой сложности собирать в России аэропланы. Но годных моторов к ним нет, да и выделываемые за границей изрядно уступают автомобильным и судовым по надежности.

– Как инженеру задача мне кажется новой и крайне захватывающей. А как совладелец завода даже и не знаю что сказать. Обычные двигатели у нас охотно берут. Что же касается аэропланных… Посоветуюсь я с господином Фрезе, нашим директором. От вас, Александр Васильевич, хотелось бы услышать, какой интерес в таких моторах у Адмиралтейства.

– Самый прямой. Этажерки, как изволил их обозвать Игорь Иванович, в сухопутной армии применение найдут весьма скоро. Хотя бы как воздушная разведка на смену воздушным шарам. Флоту нужен решительно другой аппарат, чтобы мог уходить от базы на десятки, может даже на сотню миль. Тогда, взлетев из Либавы или Гельсингфорса, летчик сможет засечь корабли врага на большом удалении, а потом телеграфически сообщить в штаб после спуска.

– Потому требования к морскому аэроплану тяжелые. Он должен иметь много моторов, чтоб поднимали большой вес топлива, а отказ одного из них над Балтикой не повлек падение на воду, – добавил Сикорский.

– Морское министерство оплатит опытовые моторы? – Брилинг задал главный вопрос.

– Предлагаю начать с другого. Через Главное инженерное управление Военного министерства решается вопрос о покупке десятка «Фарманов» или «Блерио» для Гатчинского воздухоплавательного отряда. Их силовая часть имеет огорчительно малый ресурс и требует частой замены. Потому предлагаю начать со сборки бензиновых моторов для замены на иностранных аэропланах, а там, дай бог, получим высочайшее добро на чисто русские морские машины, – кавторанг улыбнулся. – К тому же в высшей степени неправильно считать, что мы только о морских делах и печемся. Знайте, первую на Руси попытку построить аэроплан сделал именно военный моряк Можайский. Пусть его паровой аппарат не смог даже от земли оторваться, как и у его иностранных предшественников, под лежачий камень вода не течет.

Брилинг был наслышан об истории Александра Можайского, в том числе о денежном крушении самолетной эпопеи. Когда-то он был готов рвать заводчиков на куски, а сейчас сам оказался в положеньи эксплуататора и заботился, чтобы сотня с лишним рабочих не оказалась без куска хлеба. Поэтому работать без оплаты – никак.

Они проговорили до ранних зимних сумерек, увлеченно рисуя крылатые машины и прикидывая, какие моторы им нужны. Максимальная мощность, малый вес и расход топлива, высокий ресурс, умеренная стоимость – эти качества плохо дружат друг с другом. Как и всюду в технике, нужен компромисс.

Когда моряк и авиатор возвращались в Питер по той самой дороге, где в 1905 году Брилинг и Менделеев шли за Гапоном, студента прорвало.

– Здорово, Александр Васильевич! Не в Берлине и Париже, а прямо здесь есть такой завод и такие люди. Да с мотором в двести сил можно столько дел наворотить! Аппарат с большим горизонтальным винтом, которому не нужен разбег и пробег на посадке. А представьте, сделать длинный корабль навроде баржи, без надстроек на палубе. С него аэроплан сможет взлететь, кинуть гранату на врага и обратно спуститься!

– Никак не возможно, милейший. Технически. Где прикажете флаг поднимать, если за мачту аэропланы зацепятся? Без ежедневного подъема флага корабль немыслим.

– Беда… А как же подлодки? Где под водой флаг?

– Шуток не понимаете, Игорь Иванович. Лучше запахните полость, не то простудитесь. Гляньте вокруг. В пяти верстах от столицы избы покосившиеся, за мутными окнами едва огоньки тлеют, уж точно не электрические. Давайте-ка умерим мечты. Для начала требуется благонадежно летающий аппарат. А уж потом взлет-спуск на безмачтовой барже.

Сикорский умолк, невидяще воткнувшись взглядом в спину возницы, горбящуюся под потертым тулупчиком. Такая громадища замыслов разбивается о русские реалии.

Пока умные русские люди ломали свои образованные головы над изобретением новых аппаратов для массовых убийств, на империю обрушилась волна международного гнева, спланированного с необычным тщанием. Тон задала Великобритания. С изгнанием войск микадо с Корейского полуострова влияние России на Дальнем Востоке изрядно вырастет, японский противовес ослабнет. Понятно, что к окрикам из Лондона не прислушаются, когда под боком есть российский жандарм. Англичан поддержали американцы, которые спали и видели, чтобы развалилась Британская колониальная империя, открыв для свободного рынка азиатские страны. Но запустить вместо джентльменов русских колонизаторов – стократ хуже.

Забыв уроки 1879 года, в антирусский хор включилась Австро-Венгерская империя. Память об унижении не изгладилась, хотелось отмщения. А Россию можно проучить только способом, каким волосатые предки валили мамонта – всем миром накинувшись с разных сторон. Германия и Франция напряженно смотрели за грызней, не принимая ничью сторону, но и не желая упустить чего-либо достойного для себя.

 

Глава девятая

14 февраля в Пхеньян вошла дивизия Пына, произведенного императором Суджоном в генеральское звание, и прибыл сам правитель Страны утренней свежести, который восстановил веру в Небесный мандат. По корейским поверьям, боги дают такой мандат династии как знак благосклонности. Со временем его действие утрачивается, и к власти приходит новая семья. Суджон утвердился во мнении, что боги от него не отвернулись.

Корейские полки очистили север от японских подразделений. В силу многовековой традиции уважения к старшим и почитания иерархической лестницы северяне приняли восстановление императорской власти с охотой, энергично отвешивая поясные поклоны.

Понимая, что в ближайшие недели начнется наступление на юг, Врангель чуть ли не на коленях вымолил у Брусилова короткий отпуск, прихватил в приказном порядке Чена и с двумя денщиками на восьми лошадях, то есть о двуконь, помчался в Кусон. Корейский офицер и предположить не мог, что он сломя голову скачет из-за амурных дел подполковника.

Уездный город носил следы пожаров и недавних боев. К счастью, нужный табан не пострадал.

– Син! – с порога заявил барон.

Жена хозяина заведения что-то быстро залопотала, низко кланяясь в пояс.

– Она говорит вам, что Син сегодня не работает. Будет петь другая кисэн, с которой вы сможете уединиться.

– Скажи ей, что я хочу видеть Син!

Офицер смущенно кашлянул и попробовал объяснить:

– Барон-сси, в Пхеньяне можно найти искусную кисэн, вы забудете эту девушку.

Врангель стукнул кулаком по хлипкому столику.

– Син!

Потом понял, что приказной рык нужно подкрепить еще кое-чем и сунул хозяйке банкноту. Та поклонилась, отчего ее немолодые перси чуть не вывалились из большого выреза, и умчалась в заднее помещение. Гостям принесли чайник со сладким отваром и острый овощной суп.

Певичка появилась минут через сорок в платке, обернутом на мусульманский лад. Она поклонилась и села за столик, точь-в-точь как в прошлый раз.

– Здравствуй, Син. Я был здесь с друзьями в декабре. Помнишь меня?

Чен перевел, не вскрывая удивления. Подвигами в тылу врага барон не хвастал.

– Нет, господин. Некорейцы для меня на одно лицо.

– Я специально приехал за тобой. Почему ты одела платок?

– Меня ударил японский офицер. Сказал, что я была недостаточно нежна с ним.

Чувствуя, как кровь бросилась к голове, подполковник протянул руку и начал осторожно разматывать. Кисэн не выразила протеста.

Через фарфоровую щеку протянулся безобразный сине-бордовый рубец, как от удара плетью. Видавший виды комбат вздрогнул, будто плетка стеганула его самого.

– Петр Николаевич-сси, она говорит, что месяц не может работать, пока след не заживет.

Позвать другую певичку Чен не предложил, осознав, что дело не в простой похоти.

– Поедешь со мной? Тебя никто не обидит!

Девушка повела головой, не так, как это делают европейцы. Однако без переводчика очевидно отрицание.

– Она боится ехать с вами. Говорит, что чувствует в вас хорошего человека, но офицера на войне могут убить в любой день. Тогда она останется одна и каждый день будет получать плеткой в лицо, пока не растеряет красоту от шрамов.

– Дикость! Азиатчина! – Барон хлопнул рукой по столу. – Среди русских ее никто не обидит.

Чен даже переводить не стал. Зато девушка что-то пролепетала.

– Она приглашает пройти с ней русского господина, если его не отталкивает уродство.

– Не отталкивает, но… черт побери, я совсем не для того сюда несся, чтобы просто сходить с нею, – барон растерянно оглядел своих спутников.

Денщик корейского офицера уплетал острейшую еду, проголодавшись во время скачки, Прошка кусал осторожно, поминутно заливая пожар чайным отваром, Чен смотрел выжидающе. Командир выставляется посмешищем, когда женщина перед подчиненными объявляет ему от ворот поворот.

Барон метнул в горло рисовую водку. Тут не глоток нужен – надраться в дрова. Выходит, зря приволок их сюда, зря заставил Син появиться в общем зале с позорящим рубцом на коже. Накатила такая горечь и безысходность, что он обреченно махнул рукой и сказал «пошли». Протянул руку кисэн, она поднялась и увлекла его за собой.

В маленькой комнатке, отгороженной от общего зала только сдвижной бумажной дверью, середину заняла бадья с теплой водой. Син указала на нее и начала расстегивать китель на бароне. Тот хотел было помочь, но с удовольствием отдался мягким порхающим пальцам.

Он много слышал о тайных любовных искусствах Востока, но о таком – никогда. Может, это изобретение хозяев табана? Дурно пахнущее после долгой скачки тело, провонявшее собственным и лошадиным потом, ощутило приятное тепло воды. Потом девушка вытерла его. После горячей ванны барону оказалось совершенно не холодно нагишом в неотапливаемой комнате, отделенной от зимней улицы только тонкой стенкой.

Она сбросила с себя длинную юбку и открытую кофту, нырнув под одеяло. Не столько от форм ее тела, сколько от изящности и жуткой женственности движения мужчина почувствовал нестерпимый пожар внизу живота.

Через час он вышел в общий зал.

– Устраиваемся на ночлег, господа. Завтра с раннего утра – в путь.

Син вышла проводить и на миг прижалась к шинели подполковника.

– Она говорит, что будет рада видеть вас после войны.

Вместо ответа барон погладил ее через платок, снова укрывший волосы и синяк.

– Поехали.

Наутро, когда уездный город скрылся за спиной, Чен задал странный вопрос. Вообще-то корейцы кажутся жутко бесцеремонными непривычному к их обычаям человеку, спрашивая про дела, здоровье, возраст. Они могут за столом заявить, что им необходимо в туалет по-большому, и совершенно при этом не смущаются. Зачастую пускают ветры за едой. А что касается тонких душевных материй – щепетильны.

– Правильно съездили, господин барон-сси?

Врангель уловил интонацию. Дело не в том, хорошо ли он развлекся с ней в постели. Для подобных утех полно девушек в Пхеньяне, скоро к ним добавятся красотки Сеула.

– Правильно, лейтенант. Вчера мне казалось, как и месяц назад, что Син – единственная на свете, мне другой не надо, и я готов лететь к ней с другого конца земли. Знаете, койка все опошлила и упростила. Нельзя верить в сказку после того, как пихнул сказочную фею, как простую крестьянскую девку.

– Вы, русские, слишком усложняете жизнь. Есть жена, которая дома и растит детей. А кисэн утолит вашу страсть далеко от дома, если можете заплатить за ее любовь.

Практичным азиатам не понять русскую душу, мятущуюся, ищущую свою половинку даже при наличии законной супруги, а не приключение на ночь. Ольга Михайловна тоже когда-то казалась воплощением подобного идеала. Она на четыре года старше барона, преданная и добродетельная жена… Можно сказать, ангел во плоти, терпящий далеко не ангельского мужа. Петр Николаевич настоял, чтобы Ольга не оставляла службу при Государыне и не ехала в заштатный Мукден. Интересно, а не противился бы – поехала? Очевидно, что вчерашнее приключение в Кусоне она не поняла бы и не одобрила, что ни рассказывай ей про душевные метания.

Когда барон со спутниками вернулся в Пхеньян, пехота заняла берег на южном берегу Тэндогана, а саперы принялись наводить переправу взамен разрушенной.

Петр Николаевич приказал готовить танки к длительному переходу. По данным штаба, японцы укрепились в районе Саривона, а у Кэсона накапливается армия генерала Оку численностью более ста тысяч для наступления на Пхеньян.

В корпусе генерала Брусилова и переправленных в этот район пехотных и кавалерийских частях началась суета, предшествующая большим операциям. Танкистам довели, что атака на японские позиции под Саривоном станет частью некого стратегического замысла, подробности коего не разглашались из секретности.

Там батальон Врангеля впервые участвовал в бою в строю кавалерийского полка на открытом поле против японских укрепленных позиций. Как обычно и бывает на войне, получилось совсем не так, как планировалось в штабах накануне.

Утром 24 февраля штабс-капитан Бетлинг вылез из танка. К концу зимы потеплело, накрапывал дождь, и надраенные денщиком сапоги тут же на два пальца провалились в грязь. Рота развернулась в цепь перед тремя кавалерийскими эскадронами. Так как что-либо подправить в ходе боя невозможно – танк не линкор и радиостанции не имеет – командиры эскадронов, батальона и танковых взводов собрались в последний раз.

– Еще раз прошу, господа, – увещевал штабс-капитан, перекрикивая канонаду и грохот фугасных разрывов со стороны японских траншей. – Не вырывайтесь вперед. Машины по мягкому грунту двигаются не быстрее десяти верст в час, для прицельной стрельбы останавливаются. Задача танков-прорвать проволочное заграждение, подавить пулеметы. Ваша – войти в проходы и развернуться в тылу, нарушить врагу связь и снабжение.

– Непременно, господин штабс-капитан, – с легкой улыбкой ответил штабс-ротмистр.

Корнеты и поручики также заулыбались. Они не раз слышали подобные наставления – укрываться позади железных коробок. Странно, что бронеходчик забыл простую истину. Сила кавалерии – в ее боевом духе, кураже, атакующем порыве. Без них лучше вообще спешиться и ползти брюхом по коричневой жиже, как презренная окопная братия.

Бетлинг с тоской подумал, что слишком легкое занятие Пхеньяна сослужило корпусу скверную службу. Офицеры вроде как в бою побывали, победили, не получив ни царапины, чают и далее воевать, как на параде. Они не видели, с какой кровью одолевались японские позиции в Китае. Сейчас узнают, но для кого-то сие знание окажется слишком поздним.

Пожав руки кавалеристам, командир роты вернулся к танку, поглядывая на карманные часы на цепочке – подходит время атаки. Артподготовка смолкла, на северо-западе к небу взлетели три ракеты. Он вскочил на броневой лист, отсемафорил флажками начало выдвижения и нырнул внутрь машины. Хорошо настроенный мотор подхватил секунд через пять, и танк пополз вперед, раскидывая по сторонам грязевые лепешки.

Перед выходом к колючей проволоке командир роты не столько смотрит в сторону врага, сколько назад и по сторонам – как взводы держат строй, где конница. Лошадям тоже гораздо труднее бежать, когда копыта проваливаются в жижу.

В полуверсте от проволоки начали рваться первые фугасы. Штабс-капитан захлопнул люк. Что это – минометы или полевые трехдюймовки? Вспышек от орудийной стрельбы он не разглядел. Зато проснулись пулеметные точки, пытаясь издали выкосить кавалерию.

Бетлинг выхватил из боеукладки первый выстрел и дослал его в казенник, упер приклад в плечо. Выгадав мгновенье, когда корпус танка стал сравнительно ровно, резко дернул за спуск. Здесь не окоп, когда полагается тянуть крючок плавно и нежно.

Снаряд поднял фонтанчик земли посередке меж проволокой и пулеметным расчетом. Второй выстрел совпал с прыжком на кочке и улетел в небо. Надо остановиться, чтобы прицелиться точнее. Штабс-капитан обернулся к эскадронам и похолодел. Разудалые конники начали то самое – ловить кураж, разгоняясь во весь опор и догоняя танк. Юное дурачье! Они собираются перепрыгивать через колючку, как на ипподроме?

Бетлинг с силой толкнул водителя, тот вжал педаль газа в пол. Отчаявшись попасть на ходу из пушки, штабс-капитан схватил пулемет, постреливая в сторону брустверов короткими очередями по три-пять патронов. Конечно, попасть невозможно, но хоть головы пригнут…

Танк ухнул передком в траншею, едва не зарывшись пушечным стволом в противоположный ее скат. Водитель судорожно переключил трансмиссию на первую передачу. Скрежеща фрикционом и буксуя по влажной земле, машина уперлась ведущими передними колесами в склон, разрыла глубокие колеи и медленно выскреблась наверх, упираясь крюком в противоположную сторону окопа. Будь у японцев ручные бомбы, как у эсеровских боевиков, подумал командир, сейчас бы и каюк. По-хорошему, сзади должна набегать наша пехота и успокаивать жаждущих испортить машину. Бетлинг глянул в заднюю щель башни, узрев страшную картину.

Десятки всадников направили коней в разрыв колючки, проделанный танком. Они сталкивались, падали, лошади спотыкались, а их беспорядочную кучу принялся косить пулемет. Часть пробовала перепрыгнуть через заграждение, но куда там – с раскисшей земли лошадь высокое препятствие не возьмет.

Проклиная бездарно гибнущую молодежь, Бетлинг скомандовал механику «Стоп», развернул башню и всадил несколько 37-миллиметровых по траншее сзади. Смолкло два пулемета, но гибнущим эскадронам это не помогло. Поле перед траншеей усеялось человечьими и лошадиными трупами. Кони скакали без всадников, дергались в агонии на земле или лежали неподвижно, придавив живых пока седоков.

Ощутимо рвануло рядом, по броне забарабанил металл, посыпалась земля. Понимая, что кавалерии не помочь, штабс-капитан скомандовал «Вперед», снова вращая липкий от пота маховик и разворачивая башню.

Впереди заговорила батарея легких полевых пушек. Стискивая зубы, офицер лихорадочно искал пути выхода из западни. Он не может двинуть к своим через ряды окопов, так как подставит корму под снаряды. Двигаться прямо вперед, как в давнем бою в Восточном Китае возле озера Тайху и давить пушки? Два раза так не везет, тем более и тогда ранен был.

– Поворачивай вправо и гони на полной, – проорал он механику, сунув голову в передний отсек. – Гони!!

Танк раскочегарился до десяти верст в час и понесся бортом к артиллерийской батареи. Спереди, позади и по бокам вспыхнули черные розы разрывов.

– Не умеете стрелять по движущейся цели? Учитесь, другого раза не будет, – штабс-капитан отмерил полверсты и снова закричал на ухо водителю: – Давай влево! Заходи к ним сбоку!

Механик уразумел, наконец, безумный замысел своего начальника. Резко развернув танк и чуть не потеряв гусеницу, он повел машину к крайнему орудию, оказавшемуся на одной линии с остальными. Почуяв опасность, японские канониры подхватили станины лафета и бросились разворачивать пушки, надеясь взять танк в прицел раньше, чем он подойдет на опасное расстояние.

Но это не Китай и оружие совсем другое. Как бы ни кидало корпус, трудно промахнуться с тридцати саженей. Снаряд ударил сбоку от позиции, поранив нескольких солдат, которые уронили лафет. Через считанные секунды на него взобралась гусеница, корежа ствол, сминая щит и сплющивая откатник. Танк перевалился через обломки орудия, втоптал в землю не успевшего отползти раненого и двинул к следующей. Лобовая броня приняла фугас и выдержала.

Штабс-капитан стрелял из пушки и из пулемета, матерился так, что благородные германские предки, видать, сгорели бы со стыда. Механик-водитель также закусил удила и вошел в раж, не уступая боевым задором молодым кавалерийским корнетам.

Хорошо, что у японцев нет бронебойных снарядов, как на флоте, подумал Виктор Эдуардович, обстреливая последний расчет и видя пушечное жерло, поворачивающееся навстречу. Это была его последняя мысль. Стальная болванка пробила башню навылет за несколько секунд до того, как бронированный передок врезался в щит орудия.

Оглушенный и слегка контуженный водитель остановил машину через сотню саженей после позиции батареи и сунулся в боевое отделение.

– Ваше благородие, куда дальше-то? – Он увидел тело штабс-капитана, сползшее к днищу. – Эх, ваше благородие…

Танк выпустил облако черного солярного выхлопа и направился к старой колее через японские траншеи первой линии.

В трех милях к юго-западу горела машина барона. Петр Николаевич вывалился через задний башенный люк прямо на решетку двигательного отсека, из которой било пламя. Скатился в мокрую грязь, которая с шипением погасила вспыхнувший комбинезон.

Он сел прямо в лужу, оперевшись на каток. Из башни доносился треск патронных лент и хлопки рвущихся в укладке пушечных выстрелов, но в оглушенную голову не пробилось ни звука.

Барон не знал, сколько просидел без движения. Он перестал чувствовать нижнюю часть тела. В какой-то момент разлепил перемазанные глиной и сажей веки, увидев саженях в пяти лошадь без седока.

Попробовал подозвать ее и не услышал звука собственного голоса. Однако лошадь точно что-то расслышала, пряднула ушами и всхрапнула, отступив на пару шагов.

Врангель попробовал встать, хватаясь за горячий металл погибшего танка. Чуть не потерял сознания от дикой боли в ноге и руке, принявших осколки брони. Сделал шаг, потом другой, едва не упал.

В совершенно нереальном мире, где нет звуков, а только бесконечный монотонный звон, нет и красок, вместо них лишь дым да темный силуэт кобылы. Офицер уцепился за единственную мысль: поймать лошадь и вернуться к своим. Иначе смерть.

Барон снова переставил ноги. Кобыла вздрогнула и отступила на два шага.

Каждое движение ногой причиняет беспредельную боль. Кроме этой боли и упрямого животного нет ничего – войны, прошлого, будущего, далекого Питера, семьи и норовистой кисен… Дойти!

Упав вперед, он уцепился за стремя, подтянулся здоровой рукой за подпругу. И понял, что не может забраться в седло.

Чуть не рыдая от бессилия, барон ухватил кобылу под уздцы и потащил ее к танку, с трудом различая машину в дыму благодаря продолжающемуся пожару. Обратный путь занял годы. Кобыла упиралась, мотала головой. Ее решительно не понравился огонь, запах соляра, к которому примешался смрад горелого мяса – механик не смог выбраться.

Как удалось уговорить лошадь замереть у танка хоть на миг, Петр Николаевич не запомнил. Кавалеристы знают, как недоверчивы скакуны к машинным запахам, пугаются выстрелов и шарахаются от взрывов. Здесь всего хватало. Тем не менее барон влез на гусеницу, не выпуская поводьев, и упал животом поперек седла. Ежесекундно рискуя сверзиться, перебросил через круп раненую ногу, не вставляя ее в стремя.

Он совершенно не представлял, в какой стороне русские, а где японцы. Пустил лошадь шагом и доверился ее животному чутью, не прогадав. На этом Корейская компания для него закончилась.

Полностью прорвать японскую оборону удалось лишь в трех местах, куда устремилась кавалерия корпуса. За ними в проломы в обороне вошла пехота, укрепив фланги и расширив брешь. Через четыре дня упорных боев окруженные японские части начали сдаваться.

Брусилов за приказ отправить кавалерию за танками на прорыв укрепленных рубежей мог бы запросто лишиться погон, если бы не общий успех под Саривоном. Гибель кавполка в первый день наступления, от которого в строю остался лишь эскадрон, и двух танковых рот кажутся мелочью с высоты общего стратегического замысла, ибо в тех боях японская армия потеряла до двенадцати тысяч убитыми, ранеными и пленными, втрое больше, чем русская.

Тяжелораненых Врангеля и Бетлинга отправили в тыл.

Русская армия получила урок: преодоление полевых укреплений должно производиться танками, сопровождаемыми пехотой. Даже у такого мыслящего и передового военачальника, как Алексей Брусилов, сыграл стереотип. Раз Б-2 – танк сопровождения конницы, она и должна за ним скакать. Генерал переоценил ущерб, который наносит танковый огонь обороне врага. Если бы можно было переиграть сражение, командир корпуса бросил бы вперед танковую роту и полк инфантерии, а лишь за ними конницу с танками. Но война – не штабные игры, воротить обратно и повторить невозможно.

 

Глава девятая

Командир подводной лодки «Угорь» лейтенант Погорецкий приказал прекратить огонь. Сухогруз водоизмещением четыре с половиной тысячи тонн, получивший попадания у ватерлинии, валился на борт, принимая воду через пробоины. Немногочисленный экипаж торопливо греб на шлюпках в сторону Масана.

– Невежливый народ эти японцы. Мало того что мы их по-доброму отпускаем, так поленились даже кингстоны открыть.

Старпом, вышедший в боевой поход лишь второй раз в жизни, как, впрочем, и капитан, улыбнулся шутке начальника. Японский флот не конвоировал суда, пересекавшие Корейский пролив по направлению к южному побережью полуострова поодиночке. Считалось, что таким образом потери от атак из-под воды окажутся меньшими. С эскортом движутся лишь борта, перевозящие военные грузы к Чемульпо. Однако вступила в строй железная дорога от южных портов до Сеула. Поэтому скоро основной объем перевозок и, стало быть, накал борьбы с транспортами переместится в Корейский пролив, не слишком глубоководный, кишащий островами, мелями и подводными скалами, а потому во многих местах крайне неуютный для подводных лодок.

Адмирал Макаров отдал приказ Порт-Артурскому подплаву сделать пролив до Пусана труднопроходимым для одиночек, отправив сюда половину кораблей. Понятное дело, предстоят некие важные события в центре Кореи, потому нужно отвлечь японский флот на борьбу с подлодками между осторовом Кюсю и южнокорейским побережьем.

За неделю патрулирования «Угорь» отправил на дно суда противника общим тоннажем не менее двадцати тысяч. Точнее не сказать – в ночное время лодка торпедировала три транспорта, не рискуя всплывать и обстреливать их из орудий. Ночью не рассмотреть, несут ли пароходы оружие и каков их тоннаж.

Учитывая, что экипажи остальных подлодок тоже не в преферанс играют, подхода миноносцев следует ожидать в ближайшие дни… Когда? С этого момента избиение беззащитных торговцев превратится в опасную игру в кошки-мышки. С одной разницей, что мышка-субмарина тоже может погубить надводный корабль.

Почищенная пушка приняла заглушки в дульную часть и казенник, дабы при срочном погружении внутрь ствола не попала вода. Лодка двинулась средним ходом на северо-восток, дымя архаичной топкой парового котла. Из люка выскочил матрос.

– Ваше благородие, так что акустик докладывают, слышен колокол к северу.

– Кто?

– «Скат», ваше благородие.

– Малый вперед, лево на борт.

Лодки редко встречаются в море. Оно велико, субмарины малы и незаметны. Тем радостнее свидание.

Погорецкий засек перископ минного заградителя в каких-то четырех кабельтовых, представив себя на минуту на мостике надводного корабля. Вражеский перископ на такой дальности непременно значит, что в тебя уже идут торпеды и осталось лишь возносить Господу последнюю молитву, дабы предстать перед Святым Петром, испросив прощения за грехи.

Лодки стали борт о борт. С минзага на паровую лодку отправились свежие припасы, им более не нужные. «Скат» ходит от Порт-Артура до Масана и Пусана с точностью пассажирского парома.

В лодочной тесноте нет отдельной капитанской каюты или кают-компании. Койка капитана по традиции отделена от прохода занавеской, да над головой нет другой койки – вот и все привилегии. Поэтому они беседовали прямо на мостике.

– К Пусану не ходите, Виктор Владимирович, – посоветовал командир заградителя капитан-лейтенант Беляев. – Пусть пока на наших минах взрываются да море чистят. И осторожнее ближе к портам. Они как тральщиками минрепы подрежут, часть мин непременно течением в море уносится. Сами чуть на такой не попались.

– За совет спасибо, но к Пусану и далее ходят лодки поновее нашей старушки. Боюсь, если бы не война, ее списали бы в учебные. Не поверите, у нее даже малого дизеля нет.

– И правда раритет. Однако же на таких в прошлых войнах турок, австрийцев и англичан побили. Слышали, кстати, Владивостокский отряд начал мины под Японскими островами ставить.

– Откуда? Мы здесь вторую неделю отдыхаем, новости разве что от вас узнаем. А англичане?

– Как всегда. Уже успели и подорваться, и потонуть, и возмутиться, и быть посланными подальше за то, что лезут в зону войны.

– История повторяется. Неужели снова минировать Дарданеллы и Балтику?

– Не нам решать, лейтенант. Но к тому идет.

Минзаг отчалил и быстро растворился в вечерних сумерках. А к ночи акустик вновь доложил о шумах субмарины.

– Не пролив, а Невский проспект на Пасху. Откуда движется?

– Со стороны Цусимы, ваше благородие. Слышны винты и дизель.

– К погружению стоять! Срочное погружение! Полный вперед!

Паровая лодка уходит под воду не быстрее, чем за полторы минуты. Таковы свойства ее силовой установки. Мало остановить топку, которая гаснет без воздуха. Нужно непременно пропустить через цилиндры избытки давления пара и тем понизить температуру в машинном отсеке. Да и выхлопная система сложней, чем у тринклера, нужно закрыть выпускную захлопку и опустить дымовую трубу.

– Лодка меняет курс, ваше благородие! Движется прямо на нас!

Не будет же таранить. Разве что пустить торпеды на слух. Но у них глубина хода не больше шести саженей. Значит – вниз, решил лейтенант.

– Погружение на сто сорок футов. – Командир принял доклады о снижении давления в котле и достижении глубины. – Малый вперед. Право на борт.

– Уверены, что там – японец? – шепнул старпом.

– Наш бы в колокол бил перед тем, как на пятки наступать. – Погорецкий снова наклонился к переговорной трубе. – Стоп, машина.

Винты прошелестели за кормой и чуть выше, удаляясь влево.

– Так, господа. Они нас потеряли. Но под водой отсиживаться, пока в ночи бегают японские транспорты, – не дело. Малый вперед, всплываем.

Черное тело с шумом вынеслось меж волнами.

– Акустик! Японца слыхать?

– Никак нет, ваше благородие.

Вот и славно, решил командир. Под водой старая лодка с паровой машиной ничем не уступит вражеской – батареи и электромоторы у нас в порядке. Однако потопленный транспорт куда важнее, чем почетный, но не такой уж ценный приз – субмарина.

«Угорь» медленно полз на запад в сторону острова Намхэдо, дабы попасть на излюбленный японцами маршрут Нагасаки-Масан. Тихо чавкала паровая машина, не намного более шумная, чем электромотор. За час до рассвета акустик доложил о шумах, а скоро на фоне сереющего неба над горизонтом появились дымы, за которыми нарисовались два сухогруза.

– Полный вперед!

Заслуженная субмарина окуталась нефтяным чадом и понеслась. Не пятнадцать узлов, как в молодости, но добрых тринадцать она развила.

Транспорты заложили противолодочный поворот. Приближающийся к ним султан дыма их вахтенные явно записали на счет японского надводного корабля, в противном случае разбегались бы.

– Приготовить орудие! Приготовиться к торпедной атаке! – На недоуменный взгляд старпома, обученного, что лодка или обстреливает суда из пушки, или топит торпедами, но не одновременно, командир пояснил: – Если с одним миндальничать, второй уйдет. Не уверен, что догоним. Первого сразу на дно, второго пугаем.

Головной транспорт оказался вооруженным парой пушек. Разобравшись, что справа по курсу коптит паровая субмарина, а у флота микадо одни дизеля, его капитан распорядился стрелять. В полукабельтове от «Угря» в небо взлетел первый белый султан. Тем самым у подводников появилось юридическое право топить врага, не приглашая спуститься в шлюпки: пароход с пушками есть боевой корабль. Впрочем, в горячке боя о правилах часто забывают.

Подлодка, не снижая хода, выпустила две торпеды и повернула наперерез второму судну. Хорошо бы нырнуть, пока торпедные взрывы не отобьют у канониров-любителей желание продолжать стрельбу, но так не хотелось терять скорость.

Взрыв разворотил корпус ближе к корме, отчего над палубой поднялся столб пара из лопнувшего котла. Выпустив из виду обреченное судно, Погорецкий повернул бинокль ко второму, отчаянно пытавшемуся отвернуть.

В старые галантные времена полагалось пустить первый снаряд перед форштевнем останавливаемого корабля, и только если его команда не послушается и не спустит паруса, вот тогда… В наше жестокое время сразу метятся в борт. Цель завершила поворот, последующие снаряды попали в корму. Занялся пожар, на палубе забегали фигурки. Командир открыл было рот для отдачи приказа добить подранка торпедой, как понеслись испуганные доклады акустика:

– Шум винтов подводной лодки справа по борту… Торпеда по правому борту, идет к нам!.. Вторая торпеда!

– Лево на борт! – заорал лейтенант, но уже ничего не смог изменить – японский капитан верно взял упреждение.

«Угорь» затонул буквально через пару минут после попадания. На поверхности осталась лишь часть команды, находившаяся на мостике и у орудия. Семерых подобрала всплывшая японская субмарина. Она же переправила пленных на борт сухогруза, где кое-как потушили пожар, потеряв от артиллерийского обстрела четверых, не считая раненых. Поврежденный транспорт лег на обратный курс к Нагасаки. Спасшихся русских моряков ждал теплый прием – и на судне, и в японской контрразведке. Иногда живые завидуют мертвым.

До конца февраля Тихоокеанский флот потерял еще две лодки – одну в проливе Чеджу и вторую ближе к Пусану. Однако главную задачу они выполнили. Когда 5 марта адмирал Макаров на броненосце «Петропавловск» во главе Порт-Артурской эскадры приблизился к заливу Чемульпо, вышедший ему навстречу флот адмирала Того имел в своем составе лишь шесть отрядов миноносцев разных классов. Главные противолодочные силы стерегли Корейский пролив.

Японцы имели достаточно сил, чтобы разгромить порт-артурцев. Однако им поставили иную задачу – не допустить десанта в районе порта Чемульпо под прикрытием русских броненосцев.

В пятидесяти кабельтовых от противника Макаров принял неожиданное решение. «Петропавловск», а за ним и другие корабли эскадры заложили правую циркуляцию, уходя от боя и ложась на обратный курс. А на эсминцах сыграли противолодочную тревогу.

Как правило, в дуэли подлодки и миноносца субмарина стремится выйти из боя. Эсминец – не слишком ценный приз, а вероятность гибели в сражении с ним весьма велика. Но четырнадцать подводных лодок в засаде, ради которых и был затеян парад Порт-Артурских броненосцев, на этот раз совершенно не собирались отступать.

Миноносец страшен как свободный охотник, отыскивающий подлодку по шумам и засыпающий ее глубинными бомбами. Но поставленный защищать линейный крейсер или броненосец, он не может уворачиваться от торпед, нацеленных на грузные инерционные туши тяжелых кораблей.

От первых торпедных залпов погибло сразу семь миноносцев, при этом лишь одна торпеда достигла борта «Сикисимы». Флагманский «Микаса» на несколько минут остался без прикрытия, которых хватило «Мако», шедшей во второй волне, чтобы разворотить ему правый борт под броневым поясом.

Капитаны миноносцев вели себя, как самураи, преданно жертвующие жизнью ради князя-суверена. Но подводный враг оказался слишком силен и многочисленен. В первый решающий час боя кильватерный строй линейных кораблей смешался. Командование принял адмирал Урио, попытавшийся развернуть соединение и возвращаться к Чепульпо с тем, чтобы освободившиеся от прикрытия надводных кораблей эскадренные и прочие миноносцы могли заняться уничтожением подлодок. Однако избавиться от русских оказалось не так просто.

Лодки первой волны на глубине прошли мимо головных кораблей эскадры, перезарядили торпедные аппараты и обстреляли центр строя, снова уменьшив поголовье малых кораблей и сильно повредив броненосный крейсер. Море натурально закипело. Японцы взялись беспорядочно стрелять чуть ли не в каждую волну, где им мерещился перископ, и нельзя сказать, что все выстрелы ушли за молоком. Акустики оказались бессильны.

Не имея возможности хоть как-то переговариваться в этом бедламе, командиры подлодок постарались отдалиться друг от друга во избежание столкновений. Групповой бой разбился на кучу мелких поединков. Миноносцы наконец оторвались от линкоров и крейсеров, принявшись засыпать подозрительные квадраты глубинными бомбами, командиры подлодок норовили улизнуть и послать торпеду на прощанье в крупный корабль или хотя бы в охотника на них.

В это время наблюдатель с «Асахи» снова увидел множественные дымы на севере. Макаров вернулся добивать расстроенную японскую эскадру.

Много позже адмирал Уриу попытался доказать, что никакими силами привести флот в чувство и оказать достойный отпор было невозможно. Поэтому единственно правильным решением осталось увести сохранившиеся корабли на стоянку в Чемульпо под прикрытие минных полей, навести порядок и потом продолжить борьбу с русскими. Уцелела на тот момент большая часть броненосных и бронепалубных кораблей.

Адмирал не знал, что во время побоища хитрый «Скат» пробрался к минным полям и слегка изменил картину. Поэтому «Асахи», на котором находился сам адмирал, подорвался, чем вызвал смятение в строю остальных беглецов.

Строй снова нарушился. Главное, мощные броненосные корабли отныне не были организованным соединением, способным вести сосредоточенную стрельбу по русскому отряду.

В излюбленной еще по турецкой компании тактике Макарова под шумок перестрелки между крупными надводными кораблями к арьергарду японской эскадры отправились миноносцы и миноноски, повторив шокирующий торпедный удар. Уцелевшие в мясорубке русские подлодки переместились ближе к минным заграждениям у порта Чемульпо и там выпустили последние торпеды по сбросившим ход кораблям.

Поглощенные перестрелкой японские капитаны вряд ли заметили серию взрывов чуть севернее по побережью. Там испытывалось новое изобретение Макарова, которое он назвал «брандер-тральщик».

Три старых тихоходных парохода водоизмещением от одной до двух тысяч тонн, с которых заранее ссажена почти вся команда, выстроились клином, скованные толстенными цепями, и направили форштевни прямо на побережье около устья реки Имджинган, щедро заполненное минами. От взрывов моментально разворотило борта и днища, но странные суда продолжили двигаться вперед и не сразу остановились, когда вода залила топки, пройдя несколько кабельтовых на остаточном пару и по инерции. Лишь у самого берега они изволили затонуть, оставив над водой трубы и стеньги.

Секрет Макарова, как и многие другие его находки, не таил особых премудростей. Брандеры имели полные трюмы плотно связанных бревен. Пусть негоже разбрасываться судами, зато проход к берегу открылся за считаные минуты, обозначенный буйками с прошедших катеров.

Следующее изобретение тоже выглядело внешне весьма неэстетично и, будь продемонстрировано в Санкт-Петербурге, всенепеременно вызвало бы волну осуждения от сухопутных адмиралов, привыкших показывать государю эдакое красивое. Плоскодонные и не слишком мореходные баржи с разгону проскакивали проход в минах и садились на мель носом к урезу воды. Затем разворачивались особые снасти, собранные на носу барж наподобие рулонов, протянутые чуть ли не до суши и оставшиеся на плаву благодаря кожаным мехам. Прямо с палубы на эту снасть съехал танк, провалился в воду чуть не по башню, но не заглох, слава богу, и благополучно выбрался на берег. Через час на плацдарме окопался пехотный полк с ротой танков, минометами и пулеметами.

На следующие сутки здесь, на берегу реки Имджинган, между Кэсоном и Сеулом, разыгралось главное сражение, а давешний морской бой оказался лишь прелюдией. «Петропавловск», «Варяг» и другие сильно поврежденные корабли легли на дно, заперев флот Урио на внешнем рейде Чемульпо. Вдобавок пространство вокруг порта наполнилось минами, что борщ клецками, а «Цесаревич» и «Ретвизан» остались следить, чтобы никто не вздумал там тралить.

«Бородино», «Наварин» и пару крейсеров поменьше перебрались к месту высадки, поддерживая десант орудиями главного калибра. У сухопутных войск, понятно, ничего равного на вооружении быть не может.

Вдоль гор с северо-запада к Кэсону подступил корпус Брусилова, даже не пытаясь атаковать позиции, которые японцы готовили полмесяца. Паровые тягачи подтянули поближе четыре дивизиона шестидюймовых гаубиц, которые неторопливо и последовательно принялись гвоздить по квадратам. Со стороны гор подтянулись дивизии генерала Линевича, захлопнув котел с третьей стороны.

21 марта десантированные войска, отбив попытки собранной у Кэсона армии форсировать реку и прорвать окружение, а также атаки со стороны Сеула, перешли в наступление и через трое суток захватили столицу. К концу месяца пал и Кэсон. Затем корейская дивизия вышла к побережью в районе Сувона, полностью блокировав Чемульпо с суши.

В войне наступило затишье. Русская армия, усиленная четырьмя пехотными дивизиями из преданных Суджону солдат, была изрядно измотана боями и не могла развивать наступление на юг. После сражения в заливе Чемульпо от Порт-Артурской эскадры в строю сохранилось менее половины кораблей. От двадцати двух субмарин – лишь восемь да три в длительном ремонте. Остальные, включая «Мако» и ее командира со смешной фамилией Дудкин, нашли упокоение в водах Желтого моря, Корейского пролива и залива Чемульпо.

Армия микадо, потеряв в Корее свыше ста двадцати тысяч человек, включая экипажи попавших в окружение кораблей, не могла и помышлять о наступлении. Затянув пояса и приступив к массовой мобилизации, они рассчитывали восполнить численность и нанести реванш.

Еще хуже обстояли дела с японским флотом. Его так быстро не нарастишь. Почти ежедневные потери в Корейском проливе хотя бы одного транспорта на протяжении месяцев здорово снизили тоннаж грузового флота. К тому же команды судов начали саботаж, опасаясь плыть на смерть. На них обрушились репрессии.

В России поначалу наблюдался всплеск патриотических настроений. Как же, Япония первой начала военные действия, торпедировав русский транспорт в нейтральных водах. А что де-факто японцев приперли к стенке, угрожая захватом Кореи, пропаганда умудрилась перебить гневной риторикой против Страны восходящего солнца.

Вторая ура-патриотическая волна прокатилась после капитуляции войск в котле у Кэсона и взятия Сеула. Русское оружие давно не знало таких побед. Затем либеральная пресса, пользуясь свободами, полученными после Октябрьского манифеста 1905 года, начала будоражить народ: зачем русские люди погибают в странной войне на чужой земле? Официально сообщено о восемнадцати тысячах погибших, слухи же разнеслись самые невероятные. Так как Брусилов, Алексеев и Линевич никак не тянут на Суворова, умевшего воевать не числом а уменьем, стало быть, наших полегло не меньше, чем самураев. У них сколько, сто двадцать тысяч? Сиречь православных полегло не менее полутораста.

Понятное дело, после падения Сеула накал ненависти в отношении России у ее иностранных друзей выплеснулся через край. Британия официально заявила о признании премьер-министра Ли Ванена законным правителем Кореи, а Суджона и русских – оккупантами. Мощное британское соединение двинулось к японским берегам, демонстрируя флаг. Американцы никуда не послали вооруженные силы, однако также шумели весьма громко. На фоне этих неприятностей даже сдача Чемульпо не принесла ни радости, ни облегчения. Поэтому торжественная церемония чествования русских генералов и адмиралов в Сеульском императорском дворце прошла на достаточно минорных нотах.

По ее окончании Алексеев, Брусилов и Макаров собрались в задании восстановленного русского посольского представительства.

– Позвольте мне, господа, обрисовать нерадостную диспозицию. Мне как самому молодому ошибки простительны, поправьте, – взял слово Алексей Алексеевич. – На Государя ныне со всех сторон наседают – прекратить войну в Корее. Казна трещит, Европа недовольна, питерские либеральные проститутки изволят тявкать. В любое время готов зашевелиться революционный сброд и позвать пролетариев на баррикады в духе 1905 года.

– Можно добавить на ваше полотно полведра черной краски, но сильно картина не поменяется. Ваше здоровье, господа. – Макаров хрустнул огурчиком. – Со дня на день можно ждать приказ зачехлять пушки и заказывать бал в Порт-Артуре.

– Полагаю, так и ныне будет. – Адмирал Алексеев тоже приговорил стопку под огурец. – Сначала прекращение огня, потом переговоры, на которых британцы навяжут свое посредничество и начнут выставлять условия: русские из Кореи уходят, японцы остаются в удержанных ими местностях, власть делится между Сунджоном и Ли Ваненом, пленные возвращаются со строек в Маньчжурии и освобождаются, как и эскадра Урио, оставшаяся в Чемульпо. Кстати, Степан Осипович, как там с кораблями?

– Завтра выведем броненосцы и крейсера. Большую часть мелочи в течение недели. Начали работы по подъему «Петропавловска», «Варяга» и японских броненосцев, которым хозяева успели открыть кингстоны. Уповаю, что корабли, поднявшие Андреевский флаг и зачисленные в Тихоокеанский флот, Государь не отдаст.

– А с подводными?

– Десять в строю в Порт-Артуре и восемь во Владивостоке. Прибыли две новейших лодки, их дней за десять можно спустить на воду.

– Получается, Степан Осипович, у нас только конец апреля и май остался, чтобы будущий мир сделать для самураев не шибко приятным. Ваше высокопревосходительство, завтра же надо идти к Суджону и требовать теперь уже не русское, а корейское наступление на юг. Мы только поддержим. У него четыре вроде как кадровые дивизии, две сколачиваются прямо сейчас с трофейным японским оружием. Корея не слишком велика. Я предлагаю, не дожидаясь высоких переговоров, рассечь южную часть надвое, продвигаясь вдоль железной дороги от Сеула на Масан. Дней за десять выйдем к проливу.

– Не могу дать приказ на такое наступление без одобрения из столицы, – покачал бакенбардами Алексеев, которые при таком движении гладили его эполеты.

– Позвольте, ваше высокопревосходительство, – возразил Макаров. – Не мы возьмемся наступать, а корейцы. Разве ж мы не можем слегка помочь союзнику в его начинании? А я обещаю придумать некий кунштюк, что до сухопутных безобразий на юге никому дела не будет.

– Какой? – настороженно спросил главнокомандующий. – Учтите, дорогой мой, на Дальнем Востоке я за вас отвечаю.

– Мне давно пора в отставку и на пенсион, господа. Поэтому проявлю своевольство напоследок. В декабре шестьдесят один, извините, стукнет. – Он глянул на Алексеева, старшего по возрасту, и закончил: – Доложу по исполнении.

 

Глава десятая

18 мая военный комендант станции Тэгу впервые за неделю услышал свисток паровоза, прибывающего с севера. После того как мятежники Суджона при преступном содействии русских начали наступление на юг от Сеула, а в Кэренгуне вспыхнул бунт черни против короля Ли Ванена и японской освободительной армии, оттуда не пришло ни единого состава.

Закопченный локомотив притащил шесть вагонов. Из его цилиндров валили такие клубы пара, что, пожалуй, он тратит воды раз в десять больше, чем угля. Кто там мог приехать – сбегающие на юг промышленники, семьи чиновников из верной Ванену администрации, арестанты? Телеграфной связи с севером нет дня три. На всякий случай комендант поднял роту в ружье и отправил к путям.

Дежурный махнул флажком и поднял семафор. Состав поравнялся с пассажирским перроном. Но когда клубы пара опали, из-за них показались товарные вагоны. Заподозрив неладное, комендант скомандовал «Целься» и опоздал. Из раскрывшихся боковых створок заговорили пулеметы. Рота полегла, не успев сделать ни единого выстрела, а на станцию хлынули пехотинцы в мышиной форме корейской армии.

За ложным товарняком вкатился другой состав. На переднем окованном железом вагоне красовалась башня от миноносца с трехдюймовым орудием, на следующей башня танка Б-2. За обшитым железом паровозом и тендером тащились другие платформы в железе, с пулеметами и орудиями. Под огнем бронепоезда корейцы бросились на штурм казарм японской бригады. С другой стороны от железнодорожного полотна раскинулись палатки корейской части, условно подчиняющейся генералам Ванена. Туда отправился офицер с копией приказа Суджона о помиловании военнослужащих, повернувших оружие против самозванца и захватчиков. Излишне говорить, что никто не отказался получить прощение.

Через сутки войска Суджона, не слишком хорошо обученные и вооруженные, добрались до Йониля и на побережье Японского моря, завершив рассечение группировки интервентов надвое. А после этого наступил черед адмирала Макарова.

Порт Масана расположен в устье реки Нактонган, извилистой и не слишком глубокой акватории, вдающейся в континент и прикрытой с юга множеством крупных и мелких островов. Степан Осипович даже во сне видел, как русские подлодки пробираются туда и расстреливают прямо на рейде и у причалов броненосцы, крейсера и миноносцы. Увы, наяву сие невозможно. Это не бухта Золотой Рог и не 1877 год. Лодку обнаружат и утопят до первого пуска торпеды. Но коли не получается залезть к медведю в нору, надо выкурить его наружу. И лишь только у Масана, который укреплен и не берется с наскоку, как Тэгу, появятся танки, японский флот обязан его покинуть.

Главную свою базу на южном побережье японцы защищали отчаянно. Им на помощь пришла корабельная артиллерия, перепахивающая северные подступы к городу.

Целую неделю к югу напротив устья Нактонгана непрерывно дежурили шесть подлодок. Они утопили эсминец и небольшой крейсер, полностью блокировали грузовой поток, но тщетно ждали выхода основных японских сил. И тогда адмирал припомнил другой опыт прошлых войн.

Из Чемульпо в Тэгу прибыл необычный состав. Платформы по железнодорожной ветке спустились к речному порту, где их содержимое перекочевало в воду. А через сутки японские корабли подверглись нападению, которого совершенно не ждали с севера.

Нельзя сказать, что река осталась без присмотра. По ней могли спуститься плоты, речные баржи, наконец, плавучие мины. Однако русское коварство оказалось совершенно другим.

Сначала в предрассветном тумане раздался гул моторов. На берегу засуетились расчеты полевых орудий. Однако ни один из выпущенных снарядов не попал в цели, которые неслись чересчур быстро.

Шесть катеров легко обогнули затопленные на фарватере суда и взяли курс к стоянке флота. На броненосцах и крейсерах слышали пальбу и не придали ей значения, привыкнув за последние дни. Поэтому торпедная атака на «Фусо», «Читосэ» и «Якумо» застала их экипажи врасплох.

«Фусо» затонул прямо у причальной бочки, крейсера получили по торпеде, надолго выйдя из строя. Как известно, наглость города берет. Четыре крохотных судна из шести вернулись в Тэгу.

Малые катера с торпедой отлично показали себя в войне с Турцией. К ХХ веку они выросли в тоннаже и превратились в миноноски, затем в миноносцы. Потом появились еще более крупные вариации, рассчитанные на эскадренный строй – эсминцы. Макаров по опыту 1877 года приказал снять с японских кораблей шесть катеров, снести рубки и установить на палубах по одному торпедному аппарату. На реке малые суда сработали лучше миноносцев.

Через сутки Алексеев сообщил, что атака в устье Нактонгана не повлекла сдачи города. Более того, на позициях замечены стрелки во флотской форме. Японское командование решилось на рискованный шаг, переведя часть корабельных экипажей в пехоту, явно чего-то ожидая.

Степан Осипович, находившийся в Чемульпо, получил телеграмму от командующего: «В Париже через пять дней начнутся переговоры». Меж строк прозвучало – если собрался сотворить безумство под занавес, ныне самое время.

29 мая у Масана бросил якорь броненоносец «Император Николай I» с адмиральским вымпелом, крейсера «Жемчуг» и «Изумруд», с ними двадцать три миноносца и минных заградителя, а также прибыли пять барж с камнями. Отчаявшись выманить медведя, Макаров приказал замуровать берлогу. Затем передал командование контр-адмиралу фон Фелькерзаму и спустился на подводную лодку. Шестерка торпедных субмарин и подводный минзаг взяли курс на Йокогаму.

Пока Суджон, поставив под ружье чуть ли не половину взрослого мужского населения, восстанавливал контроль над юго-востоком и блокировал с суши южные порты, освободившийся после боев под Масаном корпус Брусилова высадился на островах Камидзима и Симодзима, крупнейших на архипелаге Цусима. Алексеев, принявший философию Макарова «победителей не судят», решил, что переговорщикам в Париже нужен козырь – освобождение чисто японских островов в обмен на вывод войск из Кореи. Коли не договорятся, в порту Цусимы есть небольшая и вполне уютная бухточка, укрыв которую молом со стороны пролива, можно организовать замечательную военно-морскую базу чуть ли не в прямой видимости от одного из главных японских островов – Кюсю. А к Нагасаки вышел отряд Макарова, где адмирал разделил его. Четыре лодки отправились в поход по южному побережью Кюсю с приказом торпедировать любые японские надводные корабли водоизмещением свыше тысячи тонн, не обстреливая из трехдюймовки, и возвращаться в Чемульпо. Прецедент нападения на невооруженное судно без предупреждения создала японская субмарина, утопившая транспорт «Анадырь» за два часа до официального объявления войны.

Степан Осипович перед войной не реже чем раз в три месяца выходил в море на подлодках, участвовал в учениях с боевыми стрельбами. Впервые за три десятка лет попав в центральный пост субмарины, подстерегающей жертву у вражьего берега, он испытывал разные чувства. Опасность и азарт не манят как в лейтенантские годы, хотя до равнодушия далеко. Молодые мичманы и гардемарины, волнующиеся перед атакой, кажутся сущими детьми, пусть у командира куда больший опыт современной войны, нежели у ветерана, командовавшего «Пуск» на поражение действительной цели аж тридцать лет назад.

– Лейтенант, соберите офицеров.

Центральный пост тесен, командир, старпом и два мичмана с трудом умещаются. Голова гардемарина торчит в проходе во второй отсек.

– Господа! Война заканчивается. От нашего похода весьма зависит ее исход. После ловушек в Масане и Чемульпо самая крупная база японского флота перед нами. Пока остальные лодки отряда топят транспорты, чтобы заставить врага поститься, вам, экипажу «Налима», я приберег более трудную задачу. Как вы знаете, вход в бухту узок, около мили. Лодке там совсем немного места для маневра. Но и надводным кораблям не разгуляться. Посему через час всплываем и топим из орудия первую попавшуюся джонку. Не верю, что самураи стерпят разбой прямо у себя дома. Перекрываем фарватер и уничтожаем каждого, пытающегося выйти. Затем «Скат» ставит мины, и возвращаемся в Чемульпо.

Даже в тусклом освещении отсека заметно, как напряглись лица подводников. Ясно же, на поиск дерзкой подлодки отправятся миноносцы, лучшее лекарство в борьбе с которыми – бегство. Адмирал задумал одиночную охоту на охотников… Безумие! Здорово!

Показательной жертвой предложил себя вполне пристойный сухогруз водоизмещением от полутора до двух тысяч тонн. В таком удалении от зоны боев он спокойно двигался узлах на восьми безо всяких противолодочных зигзагов. Скорее всего вахтенный чуть не уронил бинокль от изумления, когда увидел моргание прожектора с требованием остановиться, открыть кингстоны и покинуть корабль.

– Глядите, ваше высокопревосходительство, у него антенна есть, – показал на купца старпом. – Дай бог, сейчас SOS отбивают, не придется ждать их шлюпочной гонки до берега.

– Командуйте палить на поражение, господин лейтенант. По-хорошему не хотят.

Действительно, из дымовой трубы повалил густой дым, а судно принялось забирать в сторону. Большей наглостью было бы разве что пробовать идти на таран.

Лодка дала ход, сокращая удаление до трех кабельтовых. Палубное орудие оглушающе хлопало раза четыре в минуту. На пароходе вспыхнул пожар.

– Готовятся к спуску шлюпок, ваше высокопревосходительство! – доложил вахтенный, увидев суету у борта.

– Но флаг не спустили. Продолжать стрелять.

Сухогруз получил дифферент на корму и сел на мель у побережья. Задняя часть корпуса погрузилась в воду чуть не до палубы.

– Достаточно. Полежит до первого шторма. Командир, вели погружаться под перископ, и ждем кавалерию.

Японцы запрягали долго. Вероятно, ни один пригодный для охоты корабль не стоял под парами. Глубокий тыл, надо понимать.

Промедление дорого обошлось. Когда, наконец, от Нагасаки показались два явно военных силуэта, на море обрушилась яркая тропическая ночь. Именно так – обрушилась. Русским морякам привычнее неторопливые закаты средней полосы, а здесь от светлого времени до первых звезд на угольно-черном небе проходит какая-то четверть часа.

Головной эсминец шарил прожектором. Надеетесь обнаружить так перископ? Вряд ли. Ночь – наилучшее время для подводников. Торпедный след практически не виден.

Командир, не рискуя, пустил первую торпеду ровно по прибору, заложив упреждение, исходя из семнадцати узлов, вторую через десять секунд с еще большим. Однако попала именно вторая, и ближе к корме.

Адмирал потребовал перископ.

– Господин лейтенант, второй миноносец отвернул в нашу сторону.

– Прячемся?

– Нет. Идем в лоб, после пуска торпед право на борт, вплотную к подранку.

– Зачем, господин адмирал?

– Коли промажете, он в сторону своих стрелять не будет. Проскочит вперед, развернется и снова бросится на нас. Мы тоже успеем развернуться. Из четырех торпед хоть одной попадете, господин лейтенант?

Капитан эсминца достаточно точно угадал нахождение «Налима». Разрывы снарядов баковой пушки вспенили воду в каких-то десятках саженей, чувствительно встряхнув лодку.

Встречная атака подлодки и эсминца – завораживающий поединок. Они сближаются со скоростью больше пятидесяти узлов в час. После торпедного пуска лодка отвернет и бросится в глубину. Капитан эсминца, если правильно сориентируется и акустик его не подведет, резко даст в ту же сторону, проходя над лодкой. При везении миноносец врежет острым форштевнем по рубке или корпусу, тогда субмарине и экипажу сразу аминь. Или вывалит глубинные бомбы, установленные на шестьдесят – восемьдесят футов. Дальше лодка не нырнет, не успеет, да и мелко тут.

Против надводного корабля играет закон геометрии. Уворачиваясь от летящей навстречу торпеды, он заводит корму в противоположную повороту сторону и на несколько секунд показывает борт. Если подводник правильно целился, миноносец обречен.

Хоть он и начал поворот, отдача от торпедного взрыва ударила в корпус «Налима», находившейся в каких-то полутора кабельтовых от второй жертвы. Едва находившиеся на мостике пришли в себя, как винты эсминца прогрохотали над самой рубкой. Разрывов глубинных бомб не последовало. На полном ходу лодка выскочила на поверхность.

Феерическая картина гибели корабля может вдохновить любого мариниста… Особенно такая. Он принял, видимо, слишком много воды от пробоины в носовой части и начал быстро погружаться, практически не сбросив ход, а над волнами играли отблески работавших до последнего прожекторов. Удалившись на милю, японец окончательно нырнул под поверхность. Прощальные огни мигнули из-под волн и пропали.

Степан Осипович вспомнил старую шутку Александра Берга: подводную лодку сделать нетрудно, потому что все корабли умеют погружаться. Хотя бы раз.

Первый корабль лег на дно практически на ровный киль, что редкость. В свете восходящего солнца, а в Японии это особенно символично, обе стеньги аккуратно высунули топы из мелких волн.

Макаров предупредил экипаж минзага – ждать и сам занялся тем же плодотворным ожиданием. Легкий крейсер в сопровождении двух миноносцев разных классов показался лишь ближе к полудню.

– Вот ведь упрямые. Знают, что здесь засада, а идут, как на параде. – Командир пригласил адмирала глянуть в перископ.

«Налим» держал малый ход в сторону Нагасаки между вчерашним транспортом и могилой двух эсминцев. Макаров прижался лицом к налобнику.

– Так, господа. Этот пирог одним глотком не проглотить. Выгадывайте чтобы стать к эскадре пересекающимся курсом и пустить торпеды веером по заднему. Поняли замысел, лейтенант? Первый миноносец и крейсер проскакивают вперед. В худшем случае попадем под обстрел кормовых орудий крейсера.

– А потом как, ваше высокопревосходительство?

– Не волнуйтесь, господин лейтенант. С двумя надводными целями вы умеете справляться.

– Мы испытываем божье терпение, – промолвил командир. – В теории миноносец против одной лодки побеждает.

– Уговорили, лейтенант. После войны пишу вам рекомендацию на зачисление в Морской кадетский корпус. Будете там о теории рассказывать.

– Никак нет. Извините, Степан Осипович. Наше дело в отсеках да у перископа.

Правильно, подумал про себя адмирал, который оканчивал совершенно не почитаемую в то время Николаевскую мореходку. Кто сам не шиша не умеет – обожает учить других. Из-под их рук выходят такие… теоретики. Большую часть своих умений лучшие подводники России наработали в море, а не на Васильевском острове.

Кто думает, что попасть в эсминец, движущийся курсом перпендикулярно диаметральной плоскости подлодки, сравнительно просто, введя в прибор управления стрельбой дистанцию, скорость и углы, вряд ли бывал на охоте. Представьте зайца, который несется перед стрелком вбок вдоль опушки леса, в пятидесяти шагах. Теперь добавим, что в случае промаха ушастый развернется, прыгнет и загрызет охотника, если тот не успеет перезарядить ружье и выстрелить. К тому же впереди цели двигались курсом от Нагасаки еще двое таких же саблезубых и очень злых зайца.

По совету адмирала командир лодки истратил на веерный пуск четыре торпеды, полностью разрядив носовые аппараты. Лодка спрятала перископ, а затем, чуть погрузившись и рискуя зацепить килем за дно, устремилась в сторону порта.

Разрывы снарядов прозвучали раньше, чем единственная торпеда нашла заветный кусочек подводного борта. Шимоза рвалась далеко, капитан крейсера не угадал, что русские направятся в узкое горло входа в бухту. Не станут же они прятаться у причальных бочек, меж стоянок броненосцев. Слушая удаляющиеся удары, Макаров обзавидовался. Японские фугасы взрываются при ударе в воду как и в стенки небронированных надстроек. Наши срабатывают наверняка, лишь попав в броню толще дюйма. В Чемульпо на брошенных кораблях генерала Урио насчитали десятки пробоин в бортах и фальшбортах, а надстройки порой прошивались навылет без особого вреда. Деревянный меч против самурайского. Старый подводник, не имея возможности высказать наболевшее умникам из Главного артиллерийского управления, принялся за командира экипажа.

– Теоретически подводная лодка не должна воевать, если не может нырнуть на сто двадцать футов, вас этому учили, господин лейтенант?

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Это я писал. Забудьте. Перед разворотом всплывайте под перископ, а то своим военно-морским брюшком соберете весь ил у Нагасаки.

Корабли, словно рыцари, сошедшиеся в конном противоборстве, встретились, разломали копья и, взяв новые, снова устремились друг на друга. Потные от напряжения матросы в носу перезаряжали торпедные аппараты, перекрывая выдуманные на берегу нормативы.

– Разрешите обратиться, ваше высокопревосходительство, – вынырнул около адмирала старпом. – Предлагаю идти на стеньги первого утопленника. Как только торпеды пустим, сразу влево и проскочим меж берегом и мачтами. Понятно, не глубоко, так перископ уберем.

Макаров повернулся к боцману.

– Смекайте. Топы торчат из воды сажени на две или на три. Удержите лодку на глубине, чтоб рубку не казала наверх и за дно не цепляла?

Подводник утер мокрое от напряжения лицо.

– Как прикажете, ваше высокопревосходительство.

Адмирал приблизился вплотную.

– А без чинов? Просто спрашиваю – сможешь али другой финт искать? Думай!

– Так что смогу, господин адмирал без чинов, – боцман усмехнулся в густые усы.

– Давай. Не забуду.

«Налим» раз поднял перископ за полмили до идущих навстречу японских кораблей и отстрелялся носовыми, выскочив на несколько секунд из воды. Затем вильнул влево, прикрываясь затопленным миноносцем, где, замеченный с крейсера, попал под орудийный шквал. Палуба вздрагивала от частых толчков, как при землетрясении. Отдельные снаряды ложились настолько близко, что моряков в центральном посту бросало друг на друга и било о механизмы.

Грохот стоял, как в камнедробилке. Гасли лампы, потом в темноте заискрила проводка. Потянуло мерзким дымом горелой изоляции и начинающегося пожара. Из отсеков понеслись сообщения о повреждениях и просачивании воды.

Макаров не мог понять – он пропустил звук торпедных попаданий за громом артиллерийских разрывов или их не было вообще? Оглохшие и слегка контуженные моряки не слышали шум винтов, указывающий направление на врага. Но несколько затихающий обстрел подсказал, что они выбрались за корму преследователям.

– Поднять перископ! – просипел Макаров, практически не слыша собственного голоса.

Увиденное не обрадовало. Оба целехеньких японских охотника разворачивались. По лодке лупила кормовая пушка эсминца, который на время перекрыл крейсеру сектор обстрела.

– Убрать перископ! Гони на полную!

– Через две мили позиция «Ската», ваше высокопревосходительство, – напомнил штурман.

– Сигнальте им о постановке мин. Если, конечно, там услышат колокол. Их акустик тоже не железный.

Имея преимущество чуть больше полумили, заработанное во время поворота японцев, лодка тянулась к глубинам, отмеченным на лоции. До них мили полторы, и не успеть никаким чудом, ибо скорость эсминца втрое выше, чем у «Налима» под водой. Только погружение ниже девяноста футов даст безопасность от снарядов. С бомбами сложнее, если на миноносце установят правильную глубину их подрыва.

– Может, стоп машина и заляжем на дно? – спросил командир.

– В трех милях от главной стоянки их флота и на изрядно побитой лодке? Лечь сможем, всплыть – вряд ли. Не отчаивайтесь, есть мысль. Командуйте «Товсь» кормовому аппарату.

– Придется поднять перископ, господин адмирал.

– Это лишнее, господин лейтенант. Поверьте, если в машинном по щиколотку, то наверху за нами отчетливый след из соляра и масла. Море спокойное, теплое. Чистый курорт. Главное, курс держать ровно. Миноносец сам на нас наведется.

Аварийные лампочки освещали напряженные и совершенно осунувшиеся лица подводников. Авантюра адмирала Макарова длилась менее суток, но нервное напряжение давало о себе знать. В экипаже мало знали Степана Осиповича. По его спокойному лицу трудно догадаться, какие чувства бурлят внутри. Густая борода и бакенбарды, плавно спадающие на грудь и плечи, смотрелись странно на голове, увенчанной черной пилоткой подводника. Адмиральская фуражка уместнее. Он побеждал в нескольких войнах, зимовал на «Ермаке» во льдах.

У мичмана мелькнула крамольная мысль: может, старый флотоводец решил умереть именно так – в бою и в отсеке подлодки? Дабы не закончить жизнь в постели, как отец русского подплава адмирал Берг, скончавшийся в марте сего года. Но при чем здесь остальной экипаж, члены которого вдвое-втрое моложе?

Винты эсминца гудели за кормой в каком-то кабельтове. Стрельба прекратилась. Лодка попала в мертвую зону.

– Курс ровно держим. – Макаров долгим взглядом, словно не каждая секунда на счету, посмотрел на командира субмарины. – Помоги, Николай Угодник. Стреляйте!

Кормовой торпедный аппарат выстрелил единственный заряд, и через каких-то пятнадцать секунд лодку догнал мокрый упругий кулак подводного взрыва. По отсекам прогремело «Ура».

– Полагаю, крейсер отстал. Теперь должно хватить времени до глубин. Не радуйтесь раньше времени, господа офицеры. Поход не окончен.

Минут через десять воду встряхнул очередной взрыв.

– Вот и он, – предположил командир. – Эсминец семидюймовкой нас гладил, здесь добрых двенадцать.

Штурман под грохот ложащихся все ближе снарядов счислял положение, когда можно упасть в глубину, матросы, как могли, боролись в отсеках с повреждениями, когда в корму ударило с особой жестокостью. Кое-как восстановив равновесие, адмирал и офицеры в центральном посту отметили необычную тишину, заполняемую лишь привычным гуденьем электромоторов. Первым сориентировался Макаров.

– Акустик, одевай прибор. Не бойся. Винты крейсера есть?

– Никак нет!

– Можете сбрасывать обороты и всплывать, командир.

Лейтенант думал было возразить. Но за этот поход он настолько поразился сверхчеловечьей интуиции адмирала, что только наклонился к трубе и скомандовал подъем на перископную глубину.

На поверхности их взгляду предстал престранный вид. Крейсер разломился на два куска, носовой почти скрылся под водой, оставшаяся часть легла на борт и приготовилась следовать вдогонку. На горизонте виднелась корма миноносца.

– По-моему, день прошел не зря, господа офицеры.

Командир оторвался от наглазника.

– Откуда вы могли знать, ваше высокопревосходительство?!

– Элементарно, – заявил адмирал в духе любимого им Конан-Дойла. – Мощный взрыв и прекращение пальбы указали мне, что у самураев что-то здорово не заладилось. Их шимоза, знаете ли, блажная штука. Лежит себе, потом – бах. И весьма не жалует, когда ее после длинного хранения изволят поворачивать. Я так думаю, элеватор подхватил очередной снаряд, оказавшийся не вполне свежим. Можете записать крейсер на счет «Налима», лейтенант, заслужили. А сейчас всплываем и – назад. Ищем «Ската».

Минзаг опустил заграждение поперек фарватера и отправился в Чемульпо. Неугомонный Макаров запретил возврат на базу, потребовав пройтись вдоль западного берега Кюсю. Не везти же две торпеды домой.

 

Глава одиннадцатая

Дипломатия – искусство компромиссов. Чтобы достичь выгодного результата, нужно начинать с наиболее крайней в свою пользу позиции, выслушать столь же крайнее и неприемлемое предложение противной стороны и медленно сдвигаться к серединке, неохотно отдавая каждый дюйм своей территории, бдительно наблюдая, чтобы тот переговорщик тоже не забывал уступать.

Российскую делегацию возглавил великий князь Александр Михайлович, известный как Сандро, зять Его Императорского Величества. Британский дипломат маркиз Рединг представил японского посланника господина Дзютаро, а также брата мятежного премьера Ли Ванена.

Российский министр иностранных дел Александр Петрович Извольский начал с резкого заявления:

– В ноте Форин Офис о переговорах по прекращению боевых действий заявлено, что вы не признаете императора Сунджона из династии Чосон, правящей с четырнадцатого века. В свою очередь Российская Империя не признает прояпонское марионеточное правительство Ли Ванена, которое с трудом удерживает за собой менее пяти процентов территории страны.

– Прискорбно. Япония и Корея выступают вместе за урегулирование, – ответил британский дипломат. – Боюсь, при изменении формата наши переговоры будут бесплодными.

– Тогда давайте отложим их, – миролюбиво предложил великий князь. – В Масане начинается голод, забиты кавалерийские лошади. Оккупационные войска изъяли у населения последние запасы риса и муки. Через месяц разрозненные остатки японских частей капитулируют и безо всякого договора.

– Британия не может допустить голода среди населения дружественной страны. Для наблюдения за порядком к Японским островам отправлен флот во главе с новейшим линкором «Дредноут».

– Российская Империя благодарит флот Его Величества за своевременное участие в конфликте, – не отказал себе в возможности вставить шпильку великий князь. – Однако допуск в качестве стороны переговоров корейских бунтовщиков выходит вразрез с данными мне высочайшими распоряжениями. Я обязан вернуться в Санкт-Петербург для консультаций с Его Императорским Величеством.

Маркиз обменялся взглядами с японцем. Тот важно залопотал. Переводчик изложил его длинный спич как требование, по крайней мере, прекратить разбой в территориальных водах Японии.

– К моему большому сожалению, ваш подводный флот первым создал прецедент, без предупреждения утопив торпедным залпом невооруженное русское транспортное судно до официального объявления войны. Поэтому мы вынуждены объявить всеобщую подводную блокаду островов. Если ваша армия в Масане голодает, почему остальные должны есть досыта?

Британец обменялся с князем колкостями, заявив о том, что обстановка в прибрежных водах может основательно измениться с прибытием «Дредноута», князь предупредил, что якорные мины не обращают внимания на цвет флага и знатность флота.

Таким образом, в первый день искусства компромисса не показала ни одна из сторон.

На следующий день газеты обнародовали леденящие подробности избиения на подступах к Нагасаки, о подрывах на минных заграждениях и о продвижении войск Сунджона к юго-западной оконечности Корейского полуострова. На фоне этого дипломатический капитал попробовали заработать французы, выступив в качестве… это сложно выразить привычной дипломатической терминологией. В общем, предложив посреднические услуги в общении с британским посредником. Поэтому следующий раунд состоялся без унылого корейского родственника.

Японо-британская сторона объединилась, раз роль беспристрастных посредников приняли французы. Союзники предложили немедленно прекратить боевые действия, разминировать и разблокировать Масан, обменяться пленными и подготовить мирный договор.

Русский министр объявил, что предлагаемые Императором условия схожи. Однако он настаивает на определении срока вывода японских войск с полуострова и предлагает оформить в аренду Цусиму.

Японец отрезал, что о сроках вывода не может быть речи, пока продолжают говорить пушки. Великий князь согласился и добавил, что с устранением Сунджона от переговоров высокие стороны должны понимать, что подписание парижских документов не остановит корейское наступление.

– Сунджон – наш друг, но не подданный. Мы не вправе ему приказывать. Средств, чтобы очистить территорию страны от захватчиков, у него достаточно. Если говорить прямо, Дзютаро-сан, давайте перестанем вмешиваться во внутрикорейские дела, выведем армии, предоставим сторонникам императора и бывшего премьера Ли Ванена самим разбираться, кому дальше править страной.

Японец скривился. Их дрессированный королек формально заведует лишь той землей, на которой держат оборону японские части. Если посланник подпишет прекращение боев на таких условиях, не только он потеряет лицо. Опозорен будет сам император. Князь повернулся к англичанам и увидел вместо поддержки на их лицах странную мину. Она означала что-то вроде «мы же говорили». Оградить Японию от территориальных потерь и убрать русских из Кореи возможно. Но объявлять войну для удержания японцами корейского трофея Англия точно не собирается.

Француз попытался сгладить острые углы. Обменявшись десятком-другим общих фраз и не сдвинув более позиции навстречу друг другу, дипломаты разошлись.

Пропустив день, потраченный на «консультации», высокие договаривающиеся стороны собрались вновь. Но не успели произнести полагающиеся вежливые фразы, как извиняющиеся дипкурьеры британского и русского ведомства доставили особо срочные депеши, которые могут повлиять на ход переговоров.

Но о каких переговорах вести речь, если новости с Дальнего Востока принесли форменный скандал. Британцы и русские обменялись гневными упреками, после чего, прервав переговоры, разъехались по своим столицам. Японский князь приготовился к ритуальному самоубийству – переговоры сорваны, и даже грядущая англо-русская война не спасет войска в Корее, положение которых из скверного превращается в критическое.

В течение дня сообщения о столкновении у мыса Цуруги на входе в Токийский залив перепечатали европейские газеты. Французские – сравнительно нейтрально, германские со злорадством, британские же кипели возмущением и булькали призывами покарать русских варваров.

Версия Русского МИДа, изложенная в ноте британскому правительству, сводилась к обвинениям в неспровоцированном нападении крейсера «Дифенс» на идущую в надводном положении субмарину «Афалина», пытавшуюся предупредить британский эскорт о минной опасности. В подробных комментариях, вылившихся на французские газетные полосы, история выглядела так.

В ночь на 6 июня русский подводный заградитель «Афалина» установил мины на входе в пролив Урагава, ведущий в Токийский залив и порт Йокогама. По окончании постановки вахтенный заметил приближающиеся с юго-запада крупные боевые корабли, головным из которых следовал британский линейный корабль «Дредноут». Рискуя быть обнаруженным вражескими судами, капитан подлодки приказал всплыть и световыми сигналами предупредить экипажи кораблей из нейтральной страны о минной опасности. Минзаг «Афалина» разошелся с «Дредноутом» правыми бортами. Однако капитан линкора не внял предупреждению, продолжал следовать прежним курсом, благодаря чему флагман подорвался на заграждении. Броненосный крейсер «Дифенс», следовавший четвертым в кильватерном строю, расстрелял подводную лодку из двенадцатидюймовых орудий, из-за чего она затонула. Во время обстрела и для его прекращения «Дифенс» торпедирован другой русской подводной лодкой и также затонул.

Понятно, что британцы полностью отрицали световую сигнализацию о минной опасности и настаивали на том, что русской стороной преднамеренно минирован проход перед эскадрой. Они заявили также, что утопили обе подлодки – минзаг и торпедную.

История выходила действительно темная. Масла в огонь подлил корреспондент парижской «Монд», по случайности оказавшийся на небольшом судне неподалеку от места событий и клявшийся, что запечатлел происшествие на фотокамеру. И его версия до странности подтвердила русскую.

В Русской императорской армии и на флоте отменили отпуска, объявили о приведении в боевую готовность Балтийского и Южного флотов. Британия откликнулась частичной мобилизацией нескольких дивизий в колониях. Бряцанье оружием продолжалось восемь дней, когда Роял Флит снова случайно встрял в другую историю, также грозящую империи изрядными последствиями. На самом деле, доля случайности невелика. В кажущемся безбрежным мировом океане есть места сосредоточия интересов морских держав, где они обожают гонять корабли, «демонстрируя флаг». В районе Доггер-банки крейсер «Кэролайн» столкнулся с германской субмариной, идущей с огнями в надводном положении.

Банальное, казалось бы, происшествие, неприятное, но далеко не исключительное, выросло в скандал усилиями капитана миноносца «Харди», вздумавшего отогнать орудийным выстрелом вторую подлодку. По международным правилам в столкновении очевидно был виноват крейсер, не уступивший дорогу из-за неряшливого несения вахты или нарочно – все обязаны пропускать Юнион Джек. Тогда капитан второй германской субмарины Отто Веддиген, недолго думая, расценил поведение джентльменов как атаку и объявил срочное погружение. Он выждал, торпедировал эсминец, затем столь же хладнокровно утопил крейсер, который, по словам немногих уцелевших членов экипажа, застопорил ход ради оказания помощи команде поврежденной лодки. Затем Веддиген снял людей с погибающей субмарины и полным ходом отправился на базу в Вильгельмсхафен, где доложил о британском нападении и уничтожении подводного корабля.

Кайзер объявил о мобилизации, его решительно поддержал Франц-Иосиф. Впервые в истории Британия оказалась в двух шагах от одновременной войны с тремя самыми мощными материковыми империями. На фоне этой милитаристской истерии русскому послу в Париже неожиданно пришло письмо о продолжении переговоров по Дальнему Востоку.

Японских дипломатов на этот раз не наблюдалось, впрочем, как и корейских. Великие державы сами решали за всех.

Француз олицетворял сдержанность, зато маркиз Рединг щеголял красноречием, как никогда. Он заявил, что Россия по праву должна оставить себе Цусиму, требовать передачи запертых в Масане кораблей, наложения контрибуции на Токио и не слишком торопиться с возвращением пленных, успешно рвущих жилы на строительстве железной дороги Сеул – Мукден. Более того, Британия будет счастлива предоставить заем на ремонт поврежденных в Чемульпо японских крейсеров и броненосцев и произвести его на британских верфях с единственным, но непременным условием: в случае войны с кайзером объединенный англо-франко-русский флот должен противостоять германскому.

Великий князь с очевидностью понял, что Французская республика, основательно нарастившая флот и сухопутные вооружения, согласна на альянс против Германской империи только при участии в нем России. Глубоко эгоистичные и прагматичные джентльмены представлялись французам не слишком надежным союзником, для которых собственные интересы на голову важнее принятых обязательств.

Александр Михайлович откровенно опасался подобного антигерманского соглашения. Более того, за последнюю сотню лет не случилось ни единого значительного конфликта с ними, а австрийские Габсбурги осмелились погладить Россию против шерсти лишь при поддержке британцев. Без островитян не состоялась бы и Крымская война, французы сыграли в ней вторую роль. То есть Альбион – вековечный соперник, причем соперничество регулярно выплескивается на поле битвы.

– Позвольте поблагодарить кабинет Его Величества за столь неожиданное и щедрое предложение, – ответил великий князь. – Я непременно и незамедлительно передам его Государю.

Британский дипломат разозлился. Он рассчитывал на составление, по крайней мере, предварительного протокола. Великий князь и ближайший родственник Императора наделен широкими полномочиями и вправе лично подписать договор от имени российской короны. Нет же, уклонился от ответа, вместо обещания обменяться депешами с двором и завершить сделку выбрал обтекаемую форму «передам Государю». Россия – колосс на глиняных ногах, стоящий на пороге очередной революции из-за недовольства продолжающейся войной. Им предлагают воистину царскую подачку. Так какого дьявола князь тянет?

На холеном лице маркиза не отразилось никаких чувств, бушующий внутри шквал не выплеснулся наружу. Высокие участники переговоров разъехались.

Англичанин переоценил русских революционеров. Правительство заявило о начале вывода русских войск из Кореи и о достигнутом соглашении с Сунджоном, который обязался выплатить северному соседу покрытие расходов за изгнание японцев. В распоряжении последних оставался кусок южного побережья от Масана до Пусана общей площадью не более двухсот квадратных миль. Стянутые туда войска, усиленные флотскими экипажами, насчитывали, по оценкам русского и корейского командования, восемьдесят четыре тысячи штыков. Проломить их оборону без суровых потерь невозможно, поэтому корейцы держали блокаду на суше, русские корабли и подлодки – на море. Поговаривали, что от голода у оккупантов отмечены случаи людоедства.

По поводу главных японских владений газетчики каламбурили: остров Кюсю вкусил прелести изоляции. Разумеется, так плотно опекать его побережье, как корейское, русские не смогли. Но известия о пятидесяти семи потопленных торговых судах, а молва раздула эту цифру чуть ли не втрое, чрезвычайно отбили желание плавать в тех водах. Плюс продолжающиеся сообщения о новых атаках подлодок и подрывах на минах вдоль всего юго-восточного побережья вплоть до Токийского залива. Останавливалась промышленность с забитыми складами готовой продукции и без подвоза сырья. На Кюсю местное население постепенно возвратилось к натуральному хозяйству.

Надежды на британскую поддержку таяли с каждым днем. Гордый «Дредноут», хозяева которого хвастливо заявили, что с появлением этого линкора все броненосцы мира разом устарели, затонул после подрыва на минах за каких-то сорок минут, отчаянно пытаясь добраться до мели. Теперь косо торчащие из волн у мыса Цуруги верхушки труб и мачты линейного корабля, не сделавшего ни единого выстрела по врагу, напоминали о закате британского могущества.

Вдобавок «Афалина», получившая повреждения от орудий «Дифенса», кое-как дотянула до Цусимы. Еще один щелчок по носу – убийца «Дредноута» выжил и после ремонта станет в строй. Увы, лодка, торпедировавшая крейсер, на базу не вернулась и объявлена погибшей.

Токийские дипломаты приступили к поиску других посредников в общении с Россией.

Через четверо суток после второго раунда переговоров великий князь Александр Михайлович и министр иностранных дел Извольский прибыли в Петергоф на высочайшую аудиенцию. Сандро пробовал доказать государю, что договор с Лондоном вреден. Япония на грани сдачи, английское вмешательство особо ничего не меняет. С Германским мечом у горла британцы не полезут в войну с Россией. Немецкие дипломаты бомбардируют предложениями о союзе против Британии. Посему не нужны никакие союзы и договоры, а западные европейцы пусть сами друг другу грызут глотки.

Однако рациональная логика оказалась бессильной перед русской иррациональностью. За время парижского турне великого князя в Санкт-Петербурге снова объявился «старец» Григорий Распутин. Малообразованный, невежественный, шокирующее эксцентричный, он невероятно влиял на государыню Александру Федоровну, вероятно, не слишком превосходившую его умственной способностью и широтой взглядов. Не разбираясь во внешней политике, он интуитивно, сакральным образом пришел к истине, что договор с Германией – благо. Внучка британской королевы Виктории не меньше желала согласия с Альбионом. Нашептывая на ушко «милому другу Ники» идиотские советы, царица причинила России не меньше зла, чем ее августейший муж Кровавым воскресеньем и последовавшим за ним бессмысленно жестоким и бездарным правлением.

Таким образом, Николай Второй не прислушался к рекомендациям зятя, проигнорировал мнение Министерства иностранных дел, Военного министерства, Морского министерства, Государственного совета и думской верхушки, где преобладали антибританские настроения, и внял просьбе жены, витающей в собственных грезах и науськанной юродивым сыном тобольского ямщика. Воистину гениальный выбор советчиков! Император решил перехитрить всю Европу. Он заключил договоры с обоими – и с Георгом V на случай германской агрессии и с Вильгельмом о военной помощи в случае нападения Великобритании на Германию. Николай оказался начинающим шахматистом-самоучкой, севшим за доску против мастеров и не обладавшим прозорливостью хотя бы на один ход вперед, не считая очевидных «зевков». Он поставил государство в положение, когда оно неизбежно оказывается втянутым в панъевропейскую войну после любого неосторожного движения одной из держав, с которыми подписаны договоры. Излишне говорить, что Государь почувствовал себя победителем на посольском поприще, а подвиги русской армии и флота в Корее и у берегов Японии поблекли рядом со свершениями его дипломатического гения.

На прямых переговорах с японцами царь допустил очередную ошибку – оставил у себя в тылу обозленного неудачами недобитого врага. Ободрав Страну восходящего солнца непомерной контрибуцией, Николай Второй не настоял на ограничении у побежденных флота и армии. Японцы поклялись себе страдать и голодать сколько нужно, но однажды поквитаться и с русскими, и с британцами, и с корейцами. А для комплекта – с китайцами. Тем не менее на многострадальном Дальнем Востоке наступил мир.