Введение

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, но вместе им не сойтись», – сказал когда-то Редъярд Киплиг, и был абсолютно прав. С маленькой оговоркой – для своего времени. Все течет, все меняется – тезис, на котором сошлись бы и Гераклит Эфесский и Лао-цзы. Истины, когда-то казавшиеся неоспоримыми, начинают потихоньку обнаруживать свою относительность.

И если нынешнее время хоть чем-то отличается от прежних времен, то, в первую очередь, тем, что Запад перестает быть только Западом, а Восток – только Востоком. И хотя процесс их схождения на тектоническом уровне, по большому счету, только-только начался, грядущие его перспективы настолько завораживают и захватывают, что возможность поучаствовать во всем этом никого не может оставить равнодушным.

Объясняется наметившееся сближение, на мой взгляд, прежде всего тем, что Восток и Запад наконец-то дошли в своих взаимоотношениях до той точки, когда они стали интересны друг другу своими глубинами, а не поверхностными артефактами. Подобно двум зеркалам, поставленным друг против друга и создающим бесконечную перспективу, культуры Востока и Запада при соприкосновении со своей культурологической противоположностью узнают о себе настолько больше, что в дальнейшем уже не могут не испытывать друг к другу самого неподдельного интереса.

Но это – только прелюдия, пусть даже и потрясающая воображение. Следующий шаг – неизбежный синтез, слияние, «схождение» этих когда-то таких несовместимых, и, казалось, не способных по-настоящему сойтись миропорядков. Что появится в результате – сейчас сказать очень трудно, так как мы присутствуем только в самом начале этого захватывающего дух Пути. Одно можно сказать с уверенностью – пожалуй, это будет самая грандиозная Алхимия, самое Великое из Великих Деланий, когда-либо совершавшихся в истории нашей ноосферы.

 

Глава I. Притча об Асанге

Узнал Асанга, что для того, чтобы добиться явления Майтрейи, необходимо созерцать его тантрическим способом. Найдя себе соответствующего учителя и получив от него посвящение, Асанга ушел в пещеру для практики. Первые три года он строго придерживался тантристской методики и сочетал непрерывное созерцание с чтением мантр. Но никакого успеха так и не добился, ему не удалось увидеть Майтрейю даже во сне. Пав духом, Асанга бросил свое затворничество, и пошел скитаться по миру.

И вот однажды ему встретился старик, старательно вяжущий рыбацкую сеть на берегу давно высохшей реки.

– Чем это вы занимаетесь? – спросил Асанга с удивлением.

– Вяжу сеть для ловли рыбы, – ответил старик.

– Но где же здесь вода, в которой водилась бы рыба?

Указав на высохшую реку, старик сказал:

– В будущем по этому руслу потечет вода, и в ней заведется рыба.

Асанга задумался, и пришел к выводу, что, если даже простой смертный, надеясь на почти несбыточное, упорно продолжает свое дело, то нехорошо ему, возжелавшему узреть Майтрейю, так легко отступать от своей цели. С такими мыслями Асанга вновь вернулся в свою пещеру.

Но прошло еще три года, а Майтрейя по-прежнему не являлся Асанге даже во сне. Вновь он отчаялся и покинул пещеру. На этот раз дорога привела его к заброшенной каменоломне, где сидел какой-то человек и упорно тер один большой кусок камня о другой.

– Что вы делаете? – спросил Асанга.

– Я хороший знаток драгоценных камней, особенно алмазов, – объяснил человек. – У этой глыбы, что я держу в руках, есть тонкие белые жилки, которые, как лучи, сходятся в центре. Это верный признак того, что внутри этой глыбы есть прекрасный алмаз. Но если я попытаюсь разбить глыбу, то рискую разбить вместе с ней и алмаз, поэтому путем трения моей глыбы о другой камень, я хочу добраться до алмаза, ничем не повредив ему. Когда я закончу свою работу, то стану весьма богатым человеком, но всякое богатство дается тяжелым трудом.

Асанга призадумался: «Этот человек не жалеет сил и времени ради собственного обогащения, а я так слаб в своих поисках руководства по всем путям, ведущим к нирване. Нет, нужно продолжать свою практику!» И он вновь вернулся в пещеру.

Прошло еще три года, но, как и прежде, Асанге не удавалось узреть Майтрейю даже во сне. «С целью лицезреть Майтрейю я практиковался должным образом целых девять лет, но ничего не добился. Верно, мне кармически не суждено, совершать в этой жизни задуманное», – решив так, Асанга вновь оставил свою пещеру, и отправился скитаться.

На этот раз дорогу ему преградила каменная терраса. Обратив внимание на капли воды, постоянно, с определенным интервалом капающие сверху в одно и то же место, отчего в камне образовалась ямка, Асанга воскликнул: «Сколько же времени и сколько капель понадобилось, чтоб появилось такое углубление! А я, желая лицезреть Будду Майтрейю, чтоб получить от него Учение, никак не достигаю желаемого исключительно из-за лени и недостатка упорства. Нет, я вернусь в пещеру и не прекращу практику созерцания, пока не увижу Майтрейю». Сказано – сделано. Асанга вновь вернулся к своей практике.

Прошло следующих три года, и вновь Асанга не чувствовал никакого результата. Вновь покинув пещеру, он пошел куда ноги понесли.

Теперь уже ничего не волновало Асангу. Ни о чем он не думал и ничего не желал, он не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны; ничто не трогало его. Пустота была в нем, и вокруг тоже была пустота.

Но тут внезапно Асанга наткнулся на лежащую у дороги больную собаку. Услышав, как жалобно та скулит, Асанга подошел поближе и увидел, что у собаки ранена задняя нога и в этой ране полно кишащих червей. Бедная собака беспомощно лизала рану и жалостно смотрела гнойными, слезящимися глазами. Асанга принялся разглядывать несчастное животное, размышляя, какую же помощь он может оказать ему. Но вдруг внутри него все будто бы перевернулось, и спокойные, рассудочные мысли, о том, как помочь собаке, сменились страстным стремлением спасти ее во что бы то ни стало. Нагнувшись, он тронул рану и тут же с той же безумной силой, что и собаку, пожалел червей. С каждым мгновением чувство сострадания охватывало Асангу все сильнее, до тех пор, пока оно не овладело всем его существом – от кончиков волос до кончиков пальцев. В нем уже не существовало ничего, кроме желания спасти и собаку, и червей. Бессознательно выхватив нож, Асанга раскроил себе ногу и бережно принялся вытаскивать червей из собачьей раны, осторожно перенося их на свою окровавленную ногу. Как только последний червь присосался к его ране, собака, вспыхнув радугой, преобразилась в Майтрейю, именно в том его виде, какой представлял себе Асанга все эти двенадцать лет медитации.

В изумлении пав на колени, Асанга воскликнул:

– Для того ли я созерцал двенадцать мучительных лет, чтобы увидеть тебя в облике раненой собаки?!!

– Все материальные идеи первоначально возникают из пустоты и лишь благодаря созидательной силе земли и воды объединяются между собой и становятся материальными объектами, – ответил Майтрейя. – Материальные объекты с их различными качествами: красотой или безобразием, полезностью или бесполезностью являются иллюзиями чувств. Эти иллюзии-чувства остаются с человеком до тех пор, пока он не достигнет просветления. С просветлением спадает завеса иллюзий, и человек становится способен познать подлинную природу вещей. Лишь тогда он способен лицезреть Будду. Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисаттвы. И лишь теперь ты смог увидеть меня. А ведь я находился рядом с тобой с самого начала, как только ты сел лицезреть меня. И старик, вяжущий сеть, – это был я, и человек в каменоломне, и капли воды, долбящие камень. Все это был я. Но что делать? Грешные люди верят в иллюзию, как в истину, и не верят словам Будды 49 .

А: Эту притчу можно использовать как ключ к пониманию христианства и мистерии, описанной в Евангелии, как код, с помощью которого эта мистерия может быть раскрыта во всей ее мистической глубине. Здесь нет рассудочной кальки. Эти тексты имеют общую глубинную реальность, и соответственно, символическую наполненность, но не имеют пошаговой рассудочной соотнесенности каждого элемента одной истории с каждым элементом другой.

Начнем с того, что эта притча напрямую раскрывает то, о чем умалчивается в христианстве. Я имею в виду туманные намеки на высшую реальность, выражаемые хорошо нам известными словами «Господь попустил», или, допустим, «Господь судил тому, чтобы так случилось», и тому подобными выражениями. «Попущение». Что скрыто за этим словом? Что под ним подразумевается такого, чего само христианство не видит и не хочет принимать? В притче об Асанге собака преобразилась, засияла радугой и превратилась в Будду Майтрейю. Зададимся вопросом: а возможно ли преображение беса, соблазняющего бедного христианина? Может ли он, бес, засиять всеми цветами и превратиться в ангела небесного? Не притвориться, а именно пре-твориться – преобразиться по-настоящему?

Создается впечатление, что христианство само не хочет себя понимать, не хочет (или не может) идти до конца в преодолении дуальности в себе самом, прикровенно, не явно, но постоянно за нее цепляясь.

М: Преображение в ангела в христианстве вообще невозможно.

А: Преображение беса – да. Именно поэтому дуальность до конца так и не преодолевается – никогда. Частично она как бы преодолевается, потому что сделать бесов совсем неподконтрольными – это поставить под вопрос всемогущество Господа. Если же полностью подчинить их Божьей воле, то тогда встанет вопрос о добре и зле – и его надо как-то решать: откуда берется зло, если все в воле Божьей?

В: Получается Божья воля, которая «допускает».

А: На вопрос, почему Бог «допускает» искушения, христианство еще может ответить: чтобы испытать, закалить, очистить душу, чтобы пропустить ее через горнило страстей, страданий и попущений и таким образом подготовить ее к восприятию более возвышенному, то есть увеличить количество добра в конечном счете. Как говорит Гете устами Мефистофеля: «Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно вынуждена творить добро». Чего православие таким образом себя лишает и зачем ему это надо? Понять это наилучшим образом нам как раз и поможет притча об Асанге.

Итак, Асанга удалился в пещеру, медитировал четыре раза по три года для того, чтобы увидеть Майтрейю.

М: Что собой представляет желание увидеть Майтрейю?

А: Майтрейя – это Будда грядущего. Увидеть Майтрейю – значит просветлиться, встретиться с Истиной, с абсолютной реальностью, символом которой является Майтрейя. В этой притче нет ни одного лишнего элемента, и все стоит на своих местах, начиная от Асанги и заканчивая червями. Нам нужно понять, каким образом, высшая реальность в лице Майтрейи взаимодействует с Асангой. Асанга пытался установить с ним контакт, но у него это долго не получалось, Майтрейя же взаимодействовал с Асангой все время и пробивался к нему сквозь пелену его невежества и иллюзий.

Обратите внимание на то, как Майтрейя постоянно понемногу поправлял вектор устремлений Асанги через характерные черты тех явлений, в образах которых он представал перед ним. Каждый раз это было не просто указание: возвращайся в свою пещеру и делай то же, что делал прежде, – одновременно ему передавалось понимание того, что нужно изменить внутри самого себя, чтобы продвинуться в практике.

В: Через что Майтрейя к нему пробивался? Через двойственность?

А: Да, через двойственность. Но важно раскрыть это так, чтобы слова наполнились пониманием. Мы же все пробиваемся через двойственность.

В: Майтрейя являлся ему во всем. Асанга просто не мог его увидеть.

А: Но, тем не менее, его уроки он воспринимал. Через что Майтрейя к нему пробивался? Через что пробился? Через что не мог пробиться? Видите, сразу три вопроса. Можно сказать, что ответы на них похожие, но не одинаковые. Ведь не являлся Майтрейя вначале, ведь сидел Асанга три года, медитировал – но ничего не происходило. Он отчаялся. И пошел бродить по миру.

М: Расскажи, пожалуйста, о тантрической медитации. Я ничего о ней не знаю.

А: Данная медитация не имеет отношения к индийской Тантре. Для понимания сути притчи нам будет достаточно знать, что здесь тантрической медитацией называется работа по визуализациии образа какого-либо существа. Это преодоление ментального шума через визуализацию. О такого рода тантрической медитации больше всего написано у Дэви Неел в книге «Посвящения и посвященные в Тибете». Считается, что наставления по тантрической медитации должны передаваться устно от учителя ученику для того, чтобы избежать ошибок во время практики. Учитель взаимодействует с сознанием конкретного ученика, и, через интонации, подбор фраз, слов, и, самое главное, обратную связь, воздействует на сознание ученика именно таким образом, который необходим данному конкретному сознанию. Это индивидуальная работа, в ходе которой учитель контролирует все происходящие процессы и убеждается в том, что практика проходит правильно, без ошибок.

У Деви Неел есть описание такой работы. Некоторое количество учеников под руководством своего учителя визуализируют Йидама (божество). Часть из них – те, у кого визуализация не поучается – отсеиваются на первой стадии, остаются те, кому визуализация удалась. Они сидят в полной темноте, в их пещеры не должно проникать ни одного лучика света. Еду им подают через крохотные отверстия. В ходе практики Йидам должен начать двигаться, разговаривать с адептом. Те, у кого он остается неподвижным, тоже отсеиваются. Потом нужно выйти из пещеры так, чтобы этот Йидам под лучами света не растаял. У кого-то получается, у кого-то – нет; еще один отсев. Затем Йидам должен стать постоянным спутником и другом ученика и везде его сопровождать. Ученик должен его все время видеть, как реальную вещь. В конце концов, остается горстка наиболее продвинутых и способных учеников, которым удается и это. И учитель им говорит: «Я вас поздравляю, вы закончили свое обучение» – и отсылает их. И вот среди них всех – очень редко, но все-таки иногда – находится один, который приходит к учителю и решается высказать ему страшную догадку: «Учитель, я боюсь ошибиться и боюсь вашего гнева, но мне нужно выговориться. А вдруг этот Йидам на самом деле иллюзорен? Вдруг это всего лишь иллюзия моего воображения?» И учитель говорит ему: «Вот, наконец, я могу тебя поздравить: ты – единственный из всех соучеников, кто добрался до окончательной истины». А всем остальным о ней никто даже не думает сообщать – идите, живите себе со своим Йидамом до конца дней своих. Это Восток, у них впереди – вечность, позади – вечность, и им дела нет до того, что с человеком происходит где-то посередине. «Да, – говорит учитель, – твой Йидам – это всего лишь иллюзия, как, впрочем, и весь окружающий тебя мир. И ты, наконец, понял эту истину». И его Йидам растворяется в сиянии вместе со всем окружающим миром, и он снова видит все то же самое, но уже совершенно иначе, чем в начале своего обучения.

У Асанги история несколько иная. Ему в действительности явился сам Майтрейя. Но, тем не менее, первые три года ничего не получалось. Асанга оставил свои попытки и пошел странствовать по миру.

У: Мне кажется, что первое явление связано с указанием на недостаточность веры. Меня поразила уверенность этого старика. Асанга, увидев его, понимает, что это то, чего ему не хватало.

А: Да, старик вяжет сеть, глядя на высохшее русло реки. Попробуйте воспринять всю парадоксальную глубину этого образа. Здесь нет ни одного лишнего слова. Включая и то, что именно старик плетет сеть. Старик – человек, умудренный опытом. Ты правильно увидела этот образ, Уля. Это, действительно, именно момент веры. А рыба – символ веры, но уже в христианстве. Каким образом здесь рассматривается вера? Вспомним слова из «Символа веры»: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Вот очень интересное слово «чаю». Здесь нет слова «надеюсь».

М: А «отчаяние» – отсюда же? Чаю, чаяние – это отсюда.

А: Да. Это, видимо, значит отвержение «чаяния». Чем отличается слово «чаю» от слова «верую»? «Чаю» – это «верую», но не просто так, а – с радостью и надеждой. Здесь вера сочетается с особым отношением.

В: Любая вера сочетается с каким-то отношением.

А: Да, но эти отношения могут быть самыми разными вплоть до полярно противоположных. Как говорят батюшки, бесы тоже веруют. Веруют и трепещут. Кому, как не бесам знать, что Бог есть. Нам они могут внушать всякие мысли на этот счет, но сами-то они точно знают. Вот что поразительно.

М: Так они не веруют, они знают.

А: И веруют тоже, но не так, как надо. Кроме того, есть вещи, в которые они, действительно, не веруют. Например – в возможность собственного раскаяния и прощения их Господом. Вот в это они не веруют. И отсутствие этой веры есть обратная сторона гордыни – именно демонической, именно бесовской. Гордыня и отчаяние в этом смысле и психологически, и метафизически идут рука об руку.

Почему в Бога Отца Вседержителя «верую», а здесь – «чаю»? Эта разница на метафизическом уровне имеет принципиальное значение. Единый Бог Отец Вседержитель был, есть и будет. А вот «воскресение из мертвых и жизнь будущего века» – это то, чего мы только «чаем», что только еще будет, но чего пока еще нет.

У: Получается, ожидание того, чего еще нет.

А: Вера в Отца – это вера в то, что уже есть, хотя мы не можем это потрогать или понюхать. Но мы веруем в Него, в то, что Он есть, и что Он превыше всего остального, что можно потрогать и понюхать. Почувствуйте разницу между «верой» и «чаянием». В чаянии тоже есть вера. А есть ли в вере чаяние? Думаю, что есть.

В.: Чаяние чего? Встречи с Господом?

А: Да. Вернемся к старику. Для чего нам понимание разницы между «верой» и «чаянием»? Это момент отношения к тому, чем мы занимаемся. Три года – это много или мало? Асанга решил, что много. А на самом деле – все зависит от отношения. Два волоса – это много или мало? На голове – мало, а в супе – много. Все очень относительно. Каким образом старик помог Асанге?

М: Показал ему, как он относится к своей тантрической медитации.

А: И помог ему это отношение изменить. Сначала – увидеть, а затем – изменить. Очень интересно: Майтрейя три раза помогает Асанге изменить отношение, так сказать, к срокам. А если говорить по сути, то – работает с его, по-православному выражаясь, маловерием. Первый раз появление Майтрейи в образе старика работает с установками Асанги именно на обретаемый плод, то есть на его чаяние.

Каким образом старик поменял отношение Асанги к тому, что он делал, чем он занимался? Если смотреть внимательно и углубляться в смысл символа, символ сам будет раскрываться вам навстречу. Старик вяжет сеть, которая пригодится только в будущем. Следовательно, эта сеть не связана с непосредственным результатом, непосредственной реализацией.

М: «…Если даже простой смертный, надеясь на почти несбыточное…» Не понятно, будет ли результат, доживет ли старик, сможет ли он ловить – про будущее ничего нельзя сказать, но он верит в это будущее.

А: Рита, твои слова прекрасно дополняют то, о чем я говорю. Неизвестно также, когда наполнится водой река, если вообще наполнится, это только усиливает символ, увеличивает расстояние между сетью и уловом. Старик делает нечто, не имеющее непосредственного отношения к результату.

М: Да, сам результат под сомнением. Во втором случае, когда он встретил каменщика, результат уже более понятен: для его достижения нужно много времени и усилий, но результат точно будет. А в третьем случае, когда он увидел, как вода выдолбила ямку – результат уже налицо.

А: Замечательно. Ты уловила самую потаенную тенденцию эволюции этих образов. То, что сказала Маргарита, очень глубоко, поверьте.

У: Насчет параллели между чаянием и верой: мне кажется, что у старика как раз вера, а чаяние присуще больше Асанге. Потому что у старика такая незыблемость этой веры чувствуется, а у Асанги – ожидание и надежда. И старик явился Асанге для того, чтобы его чаяние переросло в веру. И восприми Асанга эту веру в полной мере в тот момент, остальных лет медитации не потребовалось бы.

В: Все-таки вера – это больше, чем чаяние.

А: Ни вера не больше чаяния, ни чаяние не больше веры. Просто в чаянии акцент ставится на радостное ожидание того, что должно произойти, а в вере – на незыблемое отсутствие сомнений и колебаний. Однако это два взаимопроникающих понятия, и в вере присутствует элемент чаяния грядущей радости, и в чаянии – элемент незыблемости веры. Чем меньше ее зыбкости, тем больше ее сила, про нее так и говорят: сила веры. А сомнения и колебания – это то, что ослабляет как веру, так и чаяние, так же как и отсутствие надежды уничтожает как чаяние, так и веру, без разницы.

Смотрите, что таким образом происходит. Майтрейя дает знаки реализации Асанге, являясь ему каждый раз в разных обликах. В четвертый раз он явился ему не как знак, а как непосредственное испытание, пройдя которое Асанга, наконец, с ним встречается. Действительно, в первый раз Асанга встречается с тем, что весьма проблематично. Во второй раз – с тем, что почти наверняка есть. В третий раз – с тем, что уже реально существует, и, глядя на это, мы понимаем, что нам надо взять на вооружение стратегию падающих капель воды для того, чтобы достичь желаемого. В притче нет ничего случайного, все символы подобраны очень точно. В частности, алмаз, ваджра – символизирует нерушимое состояние просветленного ума. Алмаз – глубоко почитаемый в буддизме камень, являющийся символом сокровенной сути буддистского вероучения, символом несокрушимости. Однако человек в каменоломне, который трет один камень о другой, все-таки боится разрушить алмаз, находящийся в самой сердцевине каменной глыбы. И для того, чтобы извлечь его невредимым, неповрежденным, он являет Асанге поистине несокрушимую, алмазную твердость, и терпение своего духа. Он понимает, что на извлечение алмаза уйдут долгие годы. Здесь показана работа с эмоциями, со страстями, раздирающими нас. Как хочется отшвырнуть все, что не получается, или получается не сразу, все бросить и так далее. В 80-х годах исследователи-зоопсихологи провели эксперимент. Они умудрились донести до сознания обезьян, что за игрушка кубик Рубика, и что нужно с ней делать, чтобы правильно его собрать. Принцип-то обезьяны поняли, а вот на то, чтобы сделать, интеллекта не хватало. И там были такие бури. Они этот кубик и об стенку бросали, и топтали, и истерики закатывали – так им не нравилось, что у них что-то не получается.

У: Как я их понимаю…

А: Да, их понять можно, а человека, который за год, может быть, миллиметр со своей глыбы сточил, понять труднее.

И вот, наконец, переход между вторым и третьим уровнями – он крайне важен для понимания сокровенной сути всех буддистских практик. Вода, которая точит камень – она это делает уже без цели. Ей ничего не нужно: она не одержима не только алчными, а вообще никакими целеполаганиями. Весь процесс совершенно естествен, воду не волнует глубина ямки, она просто капает – и все. Истинная медитация именно такой и должна быть – как этот третий уровень. Истинная медитация – это сознание, уподобленное падающей воде: беспристрастное, безмятежное, не привязанное ни к цели, ни к результату, просто пребывающее в самом себе.

Следующий отрывок из этой же книги дает представление о таком состоянии сознания.

Девять равенств

– Все равно искренне ставшему на Путь – воздерживаться от мирского или нет.

– Все равно осознавшему сущностную природу разума – проводить медитативную практику, или нет.

– Все равно освободившемуся от привязанности к мирским благам – продолжать аскетически строгий образ жизни или нет.

– Все равно познавшему Истину – пребывает он в затворничестве или странствует в миру.

– Все равно овладевшему всецело своей психикой – пользуется он мирскими благами или нет.

– Все равно наполненному неизменным состраданием ко всем чувствующим – практикуется он в уединение или трудится на благо других в миру.

– Все равно обретшему полное, несокрушимое доверие к Учителю – пребывает он рядом с ним или нет.

– Все равно усвоившему полностью полученные учения, что его ждет, – добрая участь или невзгоды.

– Все равно отринувшему мирскую жизнь и углубленному в практическое познание духовных истин – соблюдает он общепринятые нормы поведения или нет.

И вот результат третьей ступени: «Теперь уже ничего не волновало Асангу. Ни о чем он не думал и ничего не желал, он не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны; ничто не трогало его. Пустота была в нем, и вокруг тоже была пустота».

М: А если бы Асанга по прошествии двенадцати лет увидел не собаку, а того старика с сетью, у него была бы такая же реакция?

А: Не явился бы ему Майтрейя в том его состоянии в виде старика с сетью. Твой вопрос допускает мысль о том, что где-то продолжал оставаться этот старик.

М: А-а, в нем уже этого старика не было?

А: Как только Асанга отвернулся от старика, старик тут же дематериализовался, или, если угодно, – перестал быть Майтрейей.

У: Он был символом состояния его сознания?

А: Все 12 лет Майтрейя не просто находился вокруг него, а работал с сознанием Асанги. Майтрейя – если внимательно прочесть последние строки притчи – являлся Асанге в виде своей неявленности, неявляемости. Его неявляемость и была его явлением Асанге именно для того сознания, носителем которого Асанга на тот момент являлся. «А ведь я находился рядом с тобой с самого начала, как только ты сел лицезреть меня». Еще мгновение не прошло с того момента, как Асанга сел в пещере, и уединился на первые долгих три года, а Майтрейя уже был рядом. «И старик, вяжущий сеть… и человек в каменоломне, и капли воды… – все это был я». Но он, Майтрейя, был точно так же и неудачей тантрических упражнений Асанги. Это тоже был Майтрейя.

У: А было ли что-нибудь, кроме Майтрейи?

А: Конечно, ничего не было. Но Асанге хотелось его увидеть. Самое главное, чего Асанга не понимал до конца, – он даже при встрече с собакой этого не понял, даже когда Майтрейя ему явился, он этого так и не понял, и только разъяснения Майтреи открыли ему его ошибку…

У: …что это не есть нечто, отдельное от него.

А: …что работа над созерцанием Майтрейи должна заключаться не во внешнем усилии преодолеть какую-то завесу (чтобы его увидеть), пусть даже внутри себя, а в том изменении себя самого, которое сделает его, изменившегося Асангу, соответствующим, недуально резонирующим явлению Майтрейи непосредственно перед ним. Такова самая глубокая мысль этой притчи. «Узри Господа везде, во всех проявлениях», – говорят христиане. Правильно говорят, конечно. Но здесь эта мысль выражена по-восточному тонко и последовательно.

Все усилия Асанги были неправильными, он шел окольными путями, и для этого ему понадобилось долгих 12 лет. Он никак не желал менять именно себя, свое сознание. Он хотел изменить что-то в своем восприятии, сконцентрироваться, визуализировать, но не изменить свое сердце. В конце пути Майтрейя ему говорит: «Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий, благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисаттвы». Изменилось состояние, возникло сострадание бодхисаттвы – спала завеса иллюзий.

У: Скажи, пожалуйста, сострадание Асанги и сострадание Христа – это одно и то же, то есть тождественны ли они?

А: Не тождественны, разница все-таки есть – архитектоника культур разная, но, тем не менее, обратите внимание на следующее: в этой притче имеются некие тайные наставления, указания. Здесь очень кратко и емко выражены глобальные тайные доктрины буддизма Ваджраяны. Например, Асанга, после созерцания воды, падающей в ямку и последующей трехлетней медитации был уже практически просветленный, по мнению многих людей. поверхностно знакомых с буддизмом (хотя они и считают, что знают его глубоко). Там была и пустота, и невовлеченность, и отсутствие привязанностей. Однако для достижения просветления чего-то все-таки не хватало. Оказывается – не хватало страсти. Кто бы мог подумать! Ай, да буддизм, который якобы призывает к бесстрастию, и всему такому прочему – если верить тому же Шопенгауэру, видевшему в буддизме лишь стремление к угасанию, квиетизму и полному равнодушию. И православные до сих пор критикуют буддизм именно за равнодушное, наплевательское отношение ко всему и ко всем.

В: Антоний Сурожский очень критиковал за это буддизм.

А: Да, такая критика тем более удивительна, что мысли Сурожского о собственно православии поражают своей глубиной и сердечной утонченностью. Однобокость суждений, особенно в сфере религиозной мысли, не может не вызывать искренних сожалений, тем более, что, как правило, оказывается чревата последствиями, ведущими к разобщению людей и культур. Православную критику буддизма лучше не читать – чтобы не испытывать разочарования.

Итак, оказывается, Асанге не хватало страсти. Но какой? Обновленной, очищенной, возрожденной – страсти сострадания бодхисаттвы. В том космическом, запредельном образе – капель воды, падающих в лунку, в котором Майтрейя явился Асанге в третий раз, действительно, уже не было ничего человеческого. Но для того, чтобы добиться окончательного просветления Асанги, ему пришлось явиться в облике, гораздо более приземленном, чем даже старик, вяжущий сеть. И именно этим явлением, он вызвал столь нужное чувство. Что за этим стоит? Какой колоссальный и скрытый смысл? Например – ответ на столь часто задаваемый русской интеллигенцией вопрос: «Для чего нужны все страдания этого мира и нескончаемые детские слезы?» Страдания мира не отделимы от нашей бесчувственности. Ибо как только на месте нашей бесчувственности возникает сострадание (которое тоже имеет несколько этапов), страдание исчезает из этого мира. Этапов сострадания несколько: сначала жалко собаку, следующий этап, более высокий, жалко червей, затем – деятельное участие: спасение и собаки, и червей, а значит – принесение себя в жертву. И когда сострадание прорывается с такой силой – страдание исчезает: собака сияет пятью цветами радуги, превращаясь в Майтрейю. Что с червями, правда, не говорится.

Итак, сначала мы освобождаем свое психическое пространство от нагромождений тех психических шлаков, которые мы искренне считаем самими собой и своей сокровенной сущностью. Остается пустота, пустое пространство. И только после того, как создается эта пустота, ее может заполнить сострадание как нечто наивысшее. Почему такая последовательность?

М: Чтобы помнить, что через призму нашего «я» все неизбежно искажается и деформируется.

А: Браво. На самом деле так и есть. Сострадание, в том случае, если оно эманируется существом неочищенным, обязательно становится жертвой эговых наслоений. И мы начинаем творить добро в рамках того, как мы это понимаем. И попутно стараемся получить эговые дивиденды с этого добра, любуясь своим великолепием. Такое сострадание не создает нам благой кармы.

У: Когда мать Тереза была в Индии, она оказалась там, где лечили таких же гнойных, больных, как эта собака, людей. Привезли человека, на которого взглянуть было страшно, и она вместе с сестрами обмывала его, просто, чтобы он мог спокойно уйти в достойном облике, потому что спасти его уже не было возможности. При этом присутствовал какой-то американец, который, глядя на этого человека, сказал: «Я бы за миллион долларов к нему не прикоснулся». А мать Тереза говорит: «Я тоже за миллион долларов не прикоснулась бы». Это можно сделать только из сострадания.

А: Да, внешне это выглядит как чудо, такое внешнее волшебство. Собака начинает сиять пятью цветами – разве это не чудо? Но на самом деле, эзотерически, сознание собаки, может быть, и осталось сознанием собаки, и собака осталась собакой, но Асанга увидел в ней – как и в червях, как и вообще во всем окружающем мире – Майтрейю. Так же, как мать Тереза, обмывая гнойного человека, на самом деле обмывала бога, явившегося сюда, в этот мир именно для того, чтобы вызвать у людей чувство сострадания. Это очень глубокий, таинственный, мистический момент. Можно задаться и другим вопросом, например: «А каким было бы просветление этого больного? Или просветление этой собаки?» Собака, скорее всего, почувствовала бы облегчение и ответную любовь к тому, кто ее освободил. Это был бы максимум, на который способна собачья душа. А умирающий человек, если бы его сознание было готово к расширению – что бы почувствовал он, кроме благодарности к матери Терезе и ко всем тем, кто милосердно к нему относился?

У: Умиротворение.

А: Да. Это тоже очень неплохой результат. Но наивысший результат для такого человека – почувствовать себя богом, пришедшим в этот мир именно для того, чтобы вызвать сострадание сердец окружавших его людей.

М: Главное, чтобы не замкнулся эговый круг, чтобы не проснулась гордыня.

А: Я думаю, что в таком состоянии это маловероятно. Да, когда человек умирает, эго цепляется за карму: «И за что мне такое наказание?» Но в ситуации, когда сознание человека расширилось до такой степени, возвращение эгового спазма мне кажется невозможным. Если пережит такой опыт величайшего сострадания и любви к этим людям, то эго умирает безвозвратно.

«В изумлении пав на колени, Асанга воскликнул: – Для того ли я созерцал двенадцать мучительных лет, чтоб увидеть тебя в облике раненой собаки?!!»

У: Так он еще и в этот момент не осознал!

А: Да. Самое поразительное, что Асанга не достиг окончательного освобождения, даже несмотря на то, что он пережил импульс страстного сострадания. «С каждым мгновением чувство сострадания охватывало Асангу все сильнее, до тех пор, пока оно не овладело всем его существом – от кончиков волос до кончиков пальцев. В нем уже не существовало ничего, кроме желания спасти и собаку, и червей».

У: Уже даже черви не вызывают такого отвращения.

А: Если они еще и в жизни его не будут вызывать…

У: Да… Когда первый раз читала, меня мутило.

М: У меня был один знакомый, который говорил: я мышей и крыс не убиваю, я отраву положу, а дальше уж они сами…

А: Между прочим, в другом варианте притчи об Асанге сказано, что он, дабы не причинить червям случайно вреда, решил пересадить их к себе на ногу губами. Он закрыл глаза и потянулся губами к ране, в которой кишели черви, но наткнулся на пустоту.

В самом конце притчи дано небольшое философское эссе. «Все материальные идеи первоначально возникают из пустоты и лишь благодаря созидательной силе земли и воды объединяются между собой (понятно, что речь идет о земле и воде как космических первоэлементах, а не о реальных земле и воде) и становятся материальными объектами… Материальные объекты с их различными качествами: красотой или безобразием, полезностью или бесполезностью являются иллюзиями чувств. Эти иллюзии-чувства остаются с человеком до тех пор, пока он не достигнет просветления. С просветлением спадает завеса иллюзий, и человек становится способен познать подлинную природу вещей. Лишь тогда он способен лицезреть Будду. Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисатвы. И лишь теперь ты смог увидеть меня».

Тут целая космология. Итак, материальные идеи возникают из пустоты – пустоты сознания. Лишь благодаря созидательной силе великих элементов земли и воды, а также ветра (или воздуха) и огня (иногда к ним добавляют еще пятый элемент – пространство), они объединяются между собой и становятся материальными объектами. В сансаре с одной стороны, все неразрывно связано между собой, но с другой – при этом существует иллюзия отделенности всего от всего. Это противоречие и составляет суть сансары. Другими словами, в основе сансары лежит глобальная метафизическая ложь – во всех отношениях. Начиная с самых материальных объектов (например, эта ложка не способна существовать сама по себе, она может существовать, только находясь на столе, в магнитном поле земли, внутри Солнечной системы, внутри галактики, внутри пространства всей Вселенной и так далее; не говоря о том, что сама она состоит из атомов, объединенных между собой особым порядком, а внутри этих атомов – пустота) и заканчивая чисто психологическими явлениями (почему у человека возникает чувство зависти, например? Почему он начинает страдать и чувствовать себя несчастным, будучи весьма обеспеченным? Мой любимый пример – про нью-йоркского брокера, который выбросился из окна, потеряв три миллиона долларов. Три миллиона – это плохо, потому что до этого было шесть, но еще хуже оттого, что надеялся, что будет девять. И уж совсем ужасно то, что у кого-то было шесть, а стало все-таки девять. Как писал Марк Твен, мы очень редко сожалеем о том, что мы делаем плохого, но зато можем целыми ночами мучиться, переворачиваясь с боку на бок, вспоминая, как сделали кому-то добро, а он нам в ответ добром не заплатил. Вот он, момент взаимосвязи. Все явления связаны между собой. Суженное сознание брокера не видело этой взаимосвязи, и только поэтому он выбросился из окошка.) Идеи объединяются между собой и становятся материальными объектами – это значит, что они становятся чем-то внешним по отношению к нам. Превращаются из идей, живущих внутри сферы нашего восприятия, в объекты, то есть нечто, положенное внешним образом по отношению к нам.

Таким образом получается, что подлинная природа вещей – это и есть Будда. И только наличие иллюзий и привязанностей и зашлакованность нашего сознания этими ядами не позволяет нам увидеть Будду во всем без исключения, что нас окружает. Такова сокровенная суть буддистского вероучения. Поэтому не надо стремиться достичь просветления (говорят буддисты), нужно стремиться к тому, чтобы очистить свое сознание, и просветление само проявится. Оно обладает самопроявляющимися качествами. Надо лишь избавиться от шлаков, очиститься. В православии также считается, что более полезно лицезреть собственные грехи, нежели мечтать о небесах.

«Лишь тогда он способен лицезреть Будду». Даже после погружения в пустоту – и внутри, и вокруг – Асанга не смог снять эту завесу. Даже это состояние, когда уже ничто его не волновало, «ни о чем он не думал и ничего не желал… не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны», даже это состояние – еще не просветление. Я считаю это самым важным, душевно полезным, душеспасительным моментом этой притчи, который четко показывает разницу между Ваджраяной и Хинаяной – малой колесницей. Только отдав себя на служение всем остальным и переполнившись этим космическим состраданием, мы можем реализовать идею индивидуального спасения. «Но, что делать? Грешные люди верят в иллюзию, как в истину, и не верят словам Будды». Да… Верят. И – «по вере вашей да будет вам» – иллюзия подкрепляется этой верой и начинает обладать атрибутами пусть и псевдо, но, все-таки бытия. Такова сила греха внутренних шлаков, она формирует эту веру. Мы всегда во что-то верим, просто одни верят в Бога, а другие – в его отсутствие. Нет «неверы» в Бога. Есть вера в то, что Его нет. И она так же сильна. Атеистическая вера может обладать огромной силой, как, впрочем, и любое другое мракобесное убеждение. Луи Пастер выступал с докладом о своем на тот момент сенсационном открытии о причинах возникновения бубонной чумы. Показав плотно закупоренную колбу, он сказал, что в ней находятся возбудители этой страшной болезни – они-то и являются ее настоящим источником. Один человек встал и сказал: «А я вам не верю. Это все от Бога или от черта, но это точно не то, что вы говорите. И я прямо сейчас вам это докажу». Он подошел к кафедре, у которой стоял Луи Пастер со своей колбой, на глазах у изумленной публики вывинтил пробку и выпил содержимое. К изумлению Пастера и всех остальных с ним действительно, ничего не случилось. Вера его в то, что «это не так», была настолько сильна.

Теперь вернемся к вопросу о христианстве. Эта притча, как мы уже говорили в самом начале, указывает на его слабое место, а именно – что стоит за словами о том, что «Господь попускает» злых бесов мучить бедных христиан. Добро и зло в христианстве не объединяются. До недуальности дело не доходит.

У: Ты говорил о недомолвках – значит ли это, что богословы знают, но чего-то недоговаривают.

В: Нет, скорее, они закрывают глаза на какие-то вещи и не хотят в эту сторону глядеть.

У: Я так поняла, что они сами знают, но по каким-то причинам не говорят простым верующим.

А: Нет. Давайте я скажу так. Они чувствуют, что совсем уж тех же чертей отделить от высших сил будет неправильно, это приведет к неправильным последствиям. Прежде всего – метафизического толка: получится, что есть силы, не подвластные Богу. А как же тогда быть с Его всемогуществом? Но если сделать чертей совсем подчиненными Господу, то получится, что Бог – злой. Для того чтобы преодолеть это противоречие, нужно сделать еще несколько рискованных шагов, которые могут упразднить христианство в самой основе. Каких? Тех, которые сделал буддизм для преодоления изначальной дуальности. Грубо говоря, христианству пришлось бы сделать чертей прозрачными. Объявить их не обладающими собственной сущностью. Объявить их – да, некими силами, но не сознательными существами, обладающими душой и сделавшими однозначный выбор в пользу тьмы. И таким образом порушить всю иудео-христианскую мифологию (потому что она взята из иудаизма), то есть посягнуть на основу основ. А если это сделать, тогда очень много придется менять такого, что в христианстве не жизнеспособно и что надо пересматривать. Церковь же пересматривать не хочет. Например, вопрос о реинкарнации требует пересмотра. Имеющийся на данный момент взгляд на многие вещи, мягко говоря, не соответствует запросам сознания современных людей. А если называть вещи своими именами, то глуп, несправедлив и неубедителен.

У: А есть люди просвещенные в христианстве, которые все-таки размышляют в этом направлении?

А: Есть. Есть и такие, кто верит в реинкарнацию, но, Боже упаси, им сказать об этом вслух, публично, их просто сана лишат. Они могут сказать об этом в частном разговоре, но никогда не заявят официально. Вопрос в отношении тела тоже требует пересмотра, потому что отвержение тела и его нужд в христианстве неправильно. Все нынешние монахи, например, страдают простатитом. Почему даосские и буддистские монахи им не страдают? Хотя тоже практикуют целибат. Потому что у них есть специальные упражнения, а православным монахам заниматься телом запрещено. Это лишь некоторые примеры. На самом деле таких нестыковок и недодумок много. И, самый большой упрек современному христианству на мой взгляд, заключается в том, что саном священника может обладать человек, не наделенный говоря православным языком, никакими благодатями. В то время как в буддизме, чтобы стать ламой, надо пройти через многие испытания. Конечно, там тоже есть алчные люди, и можно сан получить за деньги. Конечно, и среди даосов шарлатанов хватает. Но это, скорее, исключение, чем правило. А критика сановников – это уже посягательство на святая святых – на церковь, как на организацию. И так одно цепляет за другое, и «наверху» это все равно понимают. И поэтому даже в такие невинные метафизические вопросы никто не станет углубляться.

Но, читая, к примеру, Иосифа Афонского становится понятно, что этот человек, если и не преодолел дуальность до конца, то был весьма близок к этому. Тем не менее, он все-таки не дотянул, потому что сохраняются эти недомолвки: «Господь управит», «Господь послал», (или «попустил»…). В его словах ясно видно, насколько он близок к недуальности, но «домолви» он, сделай еще шаг, преодолей дуальность, и все – впал в ересь. А еретиком быть не хочется. Собственно, это и создает хриситанские страхи. Это очень интересно – показать, как он смотрит: с одной стороны, человек с кристально чистой совестью, а с другой стороны, – все-таки умиротворения и безмятежности внутри себя не достигший, не обретший. И не достигший конкретно из-за этих недомолвок.

Вернемся к мистерии Христа. После того, как мы разобрали саму притчу, становится более понятной ее параллель с христианством. Асанга, который смотрит на собаку, чьи глаза переполнены страданием и в чьей ноге кишат черви, – это Христос: он взирает на человечество, с одной стороны, мучающееся и страдающее от своей богооставленности, а с другой стороны, раздираемое грехами и пороками. И, глядя на эту ситуацию, Асанга испытывает страстное желание помочь, но сделать это можно лишь единственным способом – принеся себя в жертву. Когда Асанга приближается к собаке, чтобы вынуть червей, не принеся им вреда (в другом варианте притчи он собирается вынуть их губами), он тянется к ним, закрыв глаза, но натыкается на пустоту, а когда открывает глаза, то видит Майтрейю. Асанга находит Майтрейю так же, как распятый, воскресший и вознесшийся Иисус находит приют в доме Отца Небесного.

М: А разве Иисус искал Бога-Отца? Здесь же вся притча построена на поиске Майтрейи.

А: Я еще раз хочу обратить ваше внимание, на то, что эти тексты имеют общую глубинную реальность, но не внешнее стопроцентное сюжетное совпадение. Трудно сказать, чего искал Иисус. Иисус изначально был просветленным, а Асанга просветления только хотел достичь. Тем не менее, с помощью этой притчи многие вещи в Евангелии становятся понятнее. Рассматривая мистерию Христа через призму истории об Асанге, можно по-новому увидеть некоторые Евангельские образы, в частности, толпа – ревущая, орущая, испытывающая разрушительные импульсы – оказывается всего лишь очередным инструментом, с помощью которого изъявляется воля Бога-Отца. Бог-Отец не воплощается. Майтрейя был собакой или собака была Майтрейей? Ни то, ни другое, это была обычная собака. Но от этого Майтрейи в ней было нисколько не меньше, чем если бы это была его волшебная маска, за которой прятался бы сам Майтрейя, собственной, так сказать, персоной. Это явление обычной собаки вызвало настолько сильное чувство сострадания, что оно раскрыло сознание Аснги и просветлило его. Именно оно, столь сильное чувство, и обусловило то, что за обликом собаки для Асанги возникает Майтрейя. В Евангелии – то же самое: сила сострадания Христа была настолько велика, что именно она и послужила основной причиной Его последующего воскрешения. Ревущая, орущая, грешная толпа вызывает у Христа точно такую же силу сострадания, что и больная собака с кишащими червями. И Христос приносит себя в жертву этой толпе, так же, как Асанга приносит себя в жертву червям. Потому что единственным мотивом Его действий является сострадание. И когда Он это делает, то мир во Христе преображается. Мир преображается сначала для Христа, поскольку преображается сам Христос, а затем преображается и толпа, потому что это та толпа, которой затем предстоит стать христианским народом. Эта ревущая толпа, узнав, что человек, которого они распяли, преобразился, воскрес и вознесся, наверняка, испытала сильные чувства: пусть они были смешанными, но там, помимо сатанинской гордыни, бесовского лукавства и демонических страхов, имели место и смущение, и страх Божий, и раскаяние в том, что и как они совершили. И волна, которая, с одной стороны, шла от Христа, а с другой стороны – откуда-то сверху (а сверху – это именно от Бога-Отца), проходит сквозь эту толпу, и в тот момент, когда она так сквозь нее проходит, Христос прозревает Бога-Отца. Как? В притче об Асанге Майтрейя появляется в образе собаки, потому что ему необходимо было расширить сознание Асанги, окончательно смыв его эго волной сострадания. А в Евангелии Христос прозревает сквозь толпу Бога-Отца, потому что в толпе и в том, чего она от Него требует – принести себя в жертву – Он видит волю Бога-Отца. И эта воля, посланная Ему именно через толпу, в конце концов, и приводит к воскрешению Христа.

Какую связь вы можете увидеть между двумя иконами «Положение во гроб», (см. рис. 12) и «Сошествие во ад» (см. рис 13)?

Рис. 12 Положение во гроб

Рис. 13 Сошествие во ад

Д: Умерев как земной человек, Христос причастился участи человеческой и тем самым смог потом людей оттуда забрать с собой.

А: Все проще. На обеих иконах Христос изображен в один и тот же миг своей биографии. Христос на первом рисунке – это Его тело, а на втором – Его дух, в тот же самый момент. Это – одномоментные явления. Таким образом, посмотрев на эти иконы, можно сделать реверсивный ход – использовать Евангелие как код для притчи об Асанге. На иконе, где Христа оплакивают, Его лик написан в состоянии глубокой медитации, а вот суть этой медитации раскрывает вторая икона. Икону, изображающую Христа в аду, можно использовать как ключ для понимания выражения лика Христа в «Положении во гроб». Это дает возможность понять и глубину, и силу концентрации, и духовность того погружения, в котором Он находился, а также то, как Он погружался в ад, неким образом продолжая оставаться в своей плоти, которая затем должна будет преобразиться.

Д: Почему ты думаешь, что сошествие в ад – это медитация?

А: Потому что вся жизнь Христа – это сплошная медитация. И все, что Он делал, – это медитация.

Д: И умер в сознании?

А: Да. Про Него можно сказать, что Он ушел в сознании.

Д: То есть, у Него не было мига потери сознания…

А: Я думаю, что именно благодаря этому Он не просто рухнул в ад, а сошел в него и воспользовался моментом, чтобы отворить врата. Следующий вопрос: какой момент притчи об Асанге отражают эти иконы?

Д: Наверное, какой-то переходный: вот когда он губами тянулся.

А: Совершенно верно! … и наткнулся на пустоту. Образ Асанги, натыкающегося на пустоту, показывает нам, что эта пустота не является просто пустотой. Асанга натолкнулся не на чувственную, а на высшую, трансцендентно-имманентную реальность пустоты бардо, потому что именно там сходятся и расходятся все судьбы этого мира. И когда он открыл глаза, он встретился с Майтрейей, как Христос встретился со своим Отцом. После этого Христос получил право и способность забирать души в свои владения по своей собственной воле, то есть приобрел нуминозный характер психопомпа – существа, которое властно над посмертной судьбой души, и первое живое существо, которое испытало на себе это, был разбойник, уверовавший в Него в момент их общей казни – первый, кто умер и оказался под защитой Христа. Впоследствии Христос неоднократно забирал к себе души преданных Ему людей – например, Максима Исповедника, когда Он явился персонально за ним и забрал его из Колхиды, куда тот был сослан.

Это медитация глубочайшей концентрации и сострадания, имеющая далекие и глубокие последствия, прежде всего как интеркультурологический феномен – такое наложение одной на другую двух культурных парадигм, взаимно проясняющих друг друга. Это пример культурного синтеза и пища для дальнейших размышлений.

Д: Но они же попадают в разные бардо: в случае с Христом – это бардо смерти, а у Асанги – бардо медитации.

А: Знаешь, как говорят в Индии: та Ганга Богов, которая благоухает и источает немыслимое блаженство, и та Ганга, которая течет у нас, людей, и та Ганга, которая в мире демонов полыхает адским пламенем и уничтожает все на своем пути, принося бесчисленные муки, – это все одна и та же Ганга. Поэтому та пустота, с которой столкнулся Асанга, и то бардо, в котором оказался Христос, и то инфернальное бардо, из которого Он вытаскивал людей, – это все одно и то же бардо.

Что происходит с Евангелием и мистерией Христа, если посмотреть на них через призму притчи об Асанге? Не с самой мистерией, конечно, а с ее восприятием. Меняется в первую очередь восприятие людей.

М: Как они соотносятся по времени – Евангелие и эта притча?

А: Их разделяет несколько веков. Асанга как реальное лицо был основателем школы йогачары (это примерно IV в., он современник Антония Великого), которая легла в основание тибетской школы Ваджраяны, поэтому Асанга уважаем тибетцами и почитается как одно из шести украшений. Здесь не идет речь о преемственности. Эти две, столь разные на первый взгляд, мистерии друг друга взаимно раскрывают и дополняют.

М: Раскрывают и дополняют только для нас сейчас, когда мы имеем возможность читать и Евангелие, и эту притчу. А если они не пересекаются, то и не дополняют. Их разделяет несколько веков.

А: У культурных феноменов иные сроки. Я не говорю конкретно об этих текстах, но то, что смысл появления культур был заключен в том, чтобы в какой-то момент им было дано встретиться и слиться в новом синтезе, дав начало иной культуре, – в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Самый главный момент нашего сопоставления, который затрагивает, меняет и переплавляет мистерию Христа, заключается в следующем: наибольшему изменению подвергается образ беснующегося народа, то есть – фигура страдающей от червей собаки, если брать аналогию в притче об Асанге.

У: А взгляд Христа на народ претерпевает какую-то эволюцию? Ты говоришь, что он увидел в нем проявление воли Отца. А до этого что Он в нем видел?

А: Я скажу так: я вообще не знаю, было ли в этом мире что-то, в чем Христос не видел бы проявления воли своего Отца.

У: То есть этот взгляд не появился в тот конкретный момент? Он это видел всегда, глядя на людей?

А: Уля, вопрос, который ты задаешь, гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Во-первых, в христианстве считается, что лично самому Христу, Сыну Божию, спускаться на землю и воплощаться не было никакой надобности. Если Он это и сделал, то только лишь из любви и сострадания к людям, желая помочь им спастись. И все. Никаких других мотивов у Христа не было и быть не могло.

Однако, с другой стороны, любой взгляд, не говоря уж о ви́дении, есть то, за что надо, грубо говоря, отвечать. Если мы обрели новый взгляд, или, тем более, ви́дение, можно не сомневаться в том, что испытания, призванные подтвердить, достойны ли мы своих новоприобретений, уже посланы и идут нам навстречу.

Поэтому то, что Христос во всем видел волю Отца, не отменяет того, как трудно, больно и тяжело Ему было на кресте. Да и то сказать: не было бы тяжело – не было бы никакой ценности в Его распятии, не было бы мук – не было бы и жертвы. А в чем состояла мука Христова? Это была не чисто физическая боль, как многие полагают. Особенность Его страданий на кресте заключалась именно в том, что надо было сохранить свое ви́дение воли Отца в самых, так сказать, неблагоприятных для этого условиях. Сохранение этого ви́дения в муках страданий – а если бы Христос не мог его реально потерять, то тогда в этой мистерии не было бы никакой ценности – и было главным испытанием, жертвой и условием последующего Воскресения. Асанга, глядя на собаку и взаимодействуя с ней, переживает просветление. Христос в общем повторяет этот контур – витка спирали, выхода на более высокий уровень, но Он повторяет его на иной ступени. Он уже просветленный, поэтому от Него требуется нечто иное: более сильное, высокое, глубокое. Христос проходит через мистерию Воскресения, которая тоже, в свою очередь, делится на несколько этапов, центральный из которых – сошествие во ад. Перед тем, как воскреснуть, надо было умереть. Умереть и оказаться там, где находятся души уже давно умерших, но оказаться там иначе, чем они. Эта инаковость и стала залогом Воскресения. Но эта инаковость тоже многокомпонентна. Во-первых, инаковость присутствия в смерти: степень присутствия Христа в смерти была другой – Он умирал не так, как обычные люди, Он умирал, не теряя сознания. Я всякий раз пытаюсь присутствовать в моменте погружения в сон, но все равно самый важный, глубокий, преображающий миг засыпания я раз за разом пропускаю. И обнаруживаю себя уже спящим.

Д: Круто! Я обнаруживаю себя уже проснувшейся!

А: Первый момент: Христос умирает иначе. Он умирает с иной степенью присутствия. И здесь мы сразу обращаем внимание на то, что мера присутствия в момент умирания – это сугубо восточное понятие, в христианстве принципиально отсутствующее. В христианстве вообще отсутствует детальное и подробное рассмотрение механизмов отделения души от тела, в отличие от сверхтщательного анализа таковых в буддизме. Христианская мысль считает это и невозможным, и бесполезным. «Невозможно глубоко пережить процесс умирания, потому что мы не в состоянии вообразить, в чем он состоит», – пишет по этому поводу Митрополит Сурожский Антоний («Чтобы достойно встретить смерть, надо знать, что жизнь вечна»). Следующий базовый момент, глобально отличающий Христа от всех остальных умерших, заключается в том, с каким сердцем, с каким внутренним наполнением и с какой внешней целью Он спускается в ад. Как умирают обычные люди? В страхе. Но у Христа было не просто отсутствие страха.

Д: А сострадание ко всем тем, кто уже находился в аду.

А: Да. Сердце, наполненное любовью – любовью, возникшей из созерцания беснующейся, ненавидящей Его толпы. От этой толпы Он взял любовь такого качества, что позволила Ему разбить оковы адских врат.

У: Я как-то читала книгу о том, как во время французской Революции 1789 г. был разорен монастырь кармелиток, где жили шестнадцать девушек. Их вместе с настоятельницей повезли на казнь. Обычно тех, кого везли гильотинировать, сопровождала улюлюкающая толпа, которую так и называли – фурии гильотины, она выкрикивала всякие непристойности, бросала в тех, кого везли, нечистоты. И вот когда везли этих девушек, в белых платьях, певших гимны во славу Божью, то даже эта толпа сопровождала их в абсолютном молчании, что было исключительным случаем. Когда их привезли на место казни, где был установлен эшафот, их по одной уводили на гильотину. Каждая подходила к настоятельнице, которая благословляла ее на смерть. Каждая шла и на эшафоте пела: «Славься, Господи!» Сначала казнили самую молодую. Она пела, а оставшиеся пятнадцать ее поддерживали, и так – пока не осталась одна настоятельница. И все это – при потрясенном молчании толпы. Это о том воздействии, которое оказывает на толпу вера и спокойное принятие смерти.

Д: Как же это все соединяется? Как Христос мог взять сострадание из толпы?

А: Для этого нужно перестать проецировать демонизм на эту беснующуюся толпу. Увидеть в каждом участнике этой толпы маленького, несчастного, забитого, трусливого, бессознательного человечка, страдающее существо, которому только кажется, что оно радуется и веселится, которое через некоторое время забьется в свою дырку, чтобы умереть, и будет потом очень долго страдать, Бог знает, в каких мирах искупая то злосчастное мгновение, когда ему в слепом и глупом восторге казалось, что он где-то в чем-то самоутвердился. Смотреть на эту агрессию и не отражать ее, не гнать ответную волну, а испытывать в ответ чувство любви. На энергетическом уровне это означает следующее: получая импульс агрессии, мы преобразуем его внутри себя и уже импульс, преобразованный в чувство любви, посылаем обратно. Те кармелитки, о которых ты говорила, видели ситуацию совершенно иначе, нежели толпа. И толпа, и кармелитки были в разных мирах. Толпе казалось, что она радуется торжеству правды и справедливости, хотя на самом деле она глумилась, измывалась и испытывала демонические чувства. Кармелитки же видели ситуацию совершенно иначе: они видели ее как возможность доказать свою преданность Христу. Каждая из них свято верила, что после того, как ее голова покатится, а душа отлетит, ее тут же встретит Христос, наречет своей невестой и поведет в Царство Божие. И для них эта беснующаяся толпа была не более, чем повод испытать свою преданность Христу. В противном случае им пришлось бы всю жизнь доказывать свою преданность, а так эта жизнь была сокращена до размера нескольких часов, в течение которых достаточно было не дрогнуть, – и им открывалось Царство Божие, которое иначе десятилетиями надо было бы зарабатывать. В этом случае сила их веры была такова, что она на какой-то момент перевесила и разрушила иллюзорную реальность демонических проекций, генерировавшихся толпой. И толпа вынуждена была это принять, утратив на это время возможность и дальше упиваться своими иллюзиями (хоть и вопреки своей воле), и не смогла получить свой кусочек бесноватого наслаждения, хотя и на большее тоже не поднялась.

Что таким образом сделал Христос? Всю энергетику толпы – разрушительную, агрессивную, злобствующую – Он преобразовал в энергию любви и сострадания, выдерживая и не отвечая злобой, просто оставаясь кротким. Что же означает кротость с энергетической, восточной точки зрения? Все «просто»: энергетика агрессии и ненависти попадает в человека и преображается им в энергетику любви, сострадания и прощения через не-отражение зложелательства и не-посылание ответной ненависти. Это и есть настоящая кротость – энергетическая преобразующая функция, а не идиотическая безответность, которую у нас на Западе за кротость, к сожалению, частенько принимают ввиду полного непонимания, конечно. И когда не происходит такого вовлечения, эта энергетика наращивается в колоссальных масштабах. Получается, что Христос извлек энергию для Воскресения от той самой толпы, которая желала ему зла. Он смог ее преобразить. В даосизме есть такое искусство – получать удары и преобразовывать их энергетику себе во благо. Когда такого человека бьют, он не ставит никаких блоков, не уворачивается, но при этом сколько его ни бей, он будет становиться все более сильным и наполненным. Он использует удары не в разрушение, а в накопление.

Любовь – особая энергетика. Она отличается от всякой другой тем, что чем больше мы ее отдаем, тем больше ее в нас остается. Именно в этом смысле надо понимать слова Христа о горящей свече, которую не ставят под сосуд. Если свечу накрыть сосудом, она погаснет – от нехватки кислорода. Она получает энергию прямо из окружающего пространства, которое потом и освещает, несмотря на то, что неосвещенное пространство само по себе темное, и, казалось бы, никакого света в себе не содержит.

И вот весь этот накопленный потенциал Христос использует для Воскресения – спускаясь в ад обычным для человека путем, Он уже не является обычным человеком, потому что не испытывает страха, Его сознание не сужено эговым попечением о своей посмертной судьбе. Оно расширено, раскрыто – состраданием. И это сострадание изменяет и преобразовывает все вокруг, подобно тому, как сострадание Асанги превращает больную собаку в Майтрейю. Он уже испытал худшее. Бояться нечего. И в этом состоянии Он идет туда, как комета, освещая все вокруг себя. В аду Он встречает души праведников, которые там томятся, и сила Его сострадания такова, что Он обретает право (и способность) забрать эти души с собой наверх. Это следующее качество, отличающее Христа от обычного умершего человека. Причем эти вещи разделяются только в нашем восприятии. В реальности мера присутствия, сила сострадания и сила любви неразделимы. Это одна и та же сила, одна и та же мера. Ведь и спасение, и выведение праведных душ из Ада произошло не через буквальное, физическое их вытаскивание из адской бездны, как рисуют на иконах, – нет, это действие символическое. Выведение душ происходило через их наполнение тем присутствием, любовью и состраданием, которыми Он в результате мистерии Распятия был так наполнен, что, излучая их во все стороны, наполнял ими всех, кто оказывался рядом с Ним. И наполняет до сих пор – и нас с вами в том числе, прямо сейчас, когда мы это разбираем.

После того, как эта энергетика была Им таким образом использована – Он как бы разогнался здесь с помощью толпы и переполнявшей ее инфернальной энергетики, чтобы проникнуть до самого ада, и сделать там все, что Им было сделано – Он вернулся оттуда преображенным в воскресшую плоть. Сопоставление с притчей об Асанге меняет, в первую очередь, восприятие толпы. Все вышеизложенное мы могли увидеть только под влиянием Востока: ни о какой мере присутствия, ни о какой энергетике в традиционном классическом понимании христианства речи идти не может.

У: А как это трактуется в христианстве?

Д: «Тайна сия велика есть».

А: Это никак не раскрывается. Только чувственное наполнение. Все это считается невысказываемым. У кого есть благодать, тот это каким-то образом переживает. У кого нет – смиренно молится о том, чтобы она снизошла. А передать это словами в принципе считается невозможным.

Д: Даже если использовать восточный понятийный аппарат, все равно это нужно прожить.

А: Конечно, слова останутся словами. Но я надеюсь, что все, что мы разбираем, имеет шанс помочь пониманию, куда нужно идти и какие прикладывать усилия, чтобы в большей степени уподобиться Христу. Как именно уподобиться? Возлюбить через силу? Уже проходили – инквизиция и прочее.

Д: В восточном понятийном аппарате нет понятия «эго», а без него все становится непонятно.

А: Понятие «эго» – «ахамкара», на Востоке есть, и оно даже более глубокое, чем наше европейское «эго». На Западе понятие «эго» возникло в конце XIX в. В христианстве было понятие гордыни, но никак не эго.

Благодаря энергокосмическому разрезу самый главный параметр, который изменяется в мистерии Христа – это показатель недуальности мистерии, выражающийся через, с одной стороны, – беснующуюся толпу, с другой стороны, – не подвластную ни критике, ни пониманию, ни человеческому разумению волю Отца Небесного. Существовал разрыв в этой мистерии. Она не обладала достаточной целостностью. Конечно, любовь ее как-то объединяла, но не до конца. Эти два разорванных конца соединяются – мистерия закольцовывается и теряет последние признаки дуализма. Воля Отца есть то, что просвечивает через беснующуюся толпу, а ее беснование обусловлено тем, что каждый из ее участников – слабое, несчастное, бедное существо – просто-напросто еще не дорос до такого уровня, чтобы излучать миру любовь, в которой он, тем не менее, страстно нуждается. И воля Отца заключается в том, чтобы дать ему эту любовь – дать так, чтобы она его вскормила и вырастила. Но недуальность этой мистерии возрастает в логарифмическом масштабе именно потому, что агрессивная энергетика толпы и есть тот энергетический источник, то топливо, которое Христос вбирает в себя и, преобразовывая в энергию любви, посылает обратно, творя волю Отца Небесного, который как бы подсвечивает изнутри эту беснующуюся толпу, который находится за ней и чью волю она творит. Это с одной стороны. С другой стороны, Его воля заключена в желании помочь этой толпе. И поэтому Отец Небесный и толпа завязаны друг на друга гораздо сильнее и непосредственнее, чем можно было бы предположить, глядя со стороны.

Понимание этой связи пришло ко мне через притчу об Асанге – через преобразование собаки в Майтрейю – Будду грядущего, того будущего Будду, который вберет в себя и олицетворит собой преображение плоти и духа каждого живого существа и его окончательную самореализацию и, соответственно, его выход из плена сансары. Это главный итог проведенного нами синтеза Востока и Запада.

Теперь давайте обратим внимание на различие этих двух мифологем. В чем самая главная разница между притчей об Асанге и мистерией Христа?

На мой взгляд, она заключается в том, где и с кем происходит чудо. Обратите внимание, что и в первой конструкции и во второй элемент чуда обязательно присутствует. Более того, именно он оказывает самое главное воздействие на того, кто знакомится с этими историями. Что впечатляет больше всего? Что Христос воскрес.

Д: Здесь чудо произошло с Христом, а там оно произошло с собакой. Но на самом деле разницы практически нет.

А: Да. В первом случае чудо происходит с Христом, Он сам преображается, во втором случае чудо преображения происходит с собакой, к которой Асанга испытывает сострадание.

Д: Но в первом случае все-таки не только с Христом. Люди, которых, на первый взгляд, чудо не коснулось, на самом деле получили шанс. До этого у них шанса не было, а теперь шанс появился, и все стало зависеть только от их дальнейшего нравственного выбора.

А: Да, а теперь продолжи параллель с Асангой: а во втором случае чудо с собакой произошло на самом деле…

Д: …внутри Асанги.

А: …после того, как произошло нравственное чудо с самим Асангой. В мистерии Христа чудо преображения происходит с Ним самим, а в притче об Асанге чудо преображения происходит с тем, что находится перед ним. Но то, что предшествует этому чуду, и у Христа и у Асанги совпадает. Это чудо нравственного преображения. Для Асанги гораздо более чудесным, чем преображение собаки в Майтрейю, становится чудо его сострадания, причем самый главный момент «чудесности» состоит в том, что он сострадает не просто больной собаке, что более или менее обычно для обычного человека. Необычность сострадания Асанги – если рассматривать эти притчи с позиции интерпретации сновидения (когда наибольшее внимание обращается на самые сюрреалистические и необычные моменты) – это сострадание к червям. Из текста становится понятным, что если бы Асанга испытывал сострадание только к собаке, то ее перевоплощение в Будду Майтрейю не произошло бы. Перевоплощение происходит именно потому, что он испытал сострадание и к червям в том числе. Черви здесь олицетворяют ту драгоценную психическую энергию, отделенную от нас, те отвергнутые нами части нашего «я», без слияния с которыми не происходит процесс реинтеграции и трансформации личности, ее восхождение к следующему уровню своей самореализации. Испытав сострадание именно к червям, он совершил подвиг принесения себя в жертву, который и был главным катализатором чуда. Что касается Христа, то самое необычное в мистерии распятия – это «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят», это Его не-вовлечение.

Д: Сострадание тоже…

А: Да, сострадание. И не-вовлечение в их эманацию злорадства, ненависти и всего остального.

М: Не-вовлечение в эту энергетику.

А: Да, Он ее преобразовывает. Очень важным моментом является то, что черви символизируют собой именно ту часть нашей души, которая нами же и отвергается, что ведет к блокам и зажимам. И в которой – именно в этих «червях» – находятся наиболее ценные части нашей психической энергии, именно те, которых нам не хватает для алхимической трансформации.

Д: Это то, что мы в себе не любим и отвергаем.

А: И проецируем на других – в других мы это тоже не любим и осуждаем. Черви, если искать им параллель в мистерии Распятия – это злоба толпы, а в более широком смысле – это наши грехи, то, что мешает нам войти в Царство Небесное, то есть, те же блоки и зажимы. Но противоположности очень интересно сходятся между собой: в первом случае внутри, во втором – снаружи, но в итоге изначальной причиной чудесно служили все-таки внутренние процессы – процессы нравственного преображения. Получается, что эти процессы: проявления сострадания, незлобивости, кротости, смирения – наиболее чудесны и космичны, и являются наиболее трансформирующими. Но для древнего человека (да и для нас с вами тоже) чудесность этих процессов надо каким-то образом обозначить и подчеркнуть, а это не так просто сделать. Христа очень легко обозвать блаженненьким, что, собственно говоря, и делалось не раз – вспомним Ницше и его «Антихриста». О князе Мышкине часто говорят, что это тот же психический тип, что и Христос – такое блаженство идиота. Про Асангу, видимо, тоже можно сказать, что он «не в себе». Оценить этот важный качественный момент нравственного преображения очень трудно, а обесценить – легко: эговой ненависти и зависти никто не отменял. Поэтому элемент чудесности, помимо самого чуда, призван подчеркнуть также важность и ценность нравственного преображения, которое обычному человеку очень сложно оценить.

Таким образом, и в первом и во втором случае речь идет об одних и тех же энергиях и процессах, выражаемых по-разному в рамках парадигм различных культур. И это, на мой взгляд, то главное, что объединяет притчу об Асанге и мистерию Благой Вести Христа, сокровенный смысл Его новых двух заповедей.

 

Глава II. История одного просветления

Вначале Линь-цзи был в монашеской общине Хуан-бо; в поведении своем был прост и прям. Главный монах отозвался тогда [о нем] с похвалой:

– Хотя он и новичок, он отличается от всех прочих монахов.

Затем главный монах спросил: – Сколько времени ты здесь провел, старейшина?

Линь-цзи отвечал: – Три года.

Главный монах спросил: – Обращался ли ты когда-нибудь с вопросами и за наставлениями?

Линь-цзи отвечал

– Никогда не обращался ни с вопросами, ни за наставлениями, я не знаю, о чем спрашивать.

Главный монах сказал

– Почему бы тебе не спросить у монаха-главы монастыря, в чем состоит главный смысл Дхармы Будды?

После этого Линь-цзи пошел спрашивать. Но не успел он и слова вымолвить, как Хуан-бо ударил его.

Когда Линь-цзи вернулся, главный монах спросил его: – Ну как?

Линь-цзи отвечал

– Не успел я и слова вымолвить, как монах-глава ударил меня. Но я не понял, [за что].

Главный монах сказал: – Остается только пойти и спросить еще раз

И Линь-цзи снова пошел спрашивать; Хуан-бо снова ударил его. Так он трижды ходил спрашивать и трижды был избит.

Вернувшись, Линь-цзи сказал главному монаху

– К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан с вопросами к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит. Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом. Однако сегодня я ухожу.

Главный монах сказал:

– Если ты уходишь, ты должен пойти попрощаться с монахом-главой.

Линь-цзи откланялся и скрылся.

Главный монах, опередив [Линь-цзи], пошел к монаху-старейшине [Хуан-бо] и сказал: – Тот новичок, который спрашивал тебя, в высокой степени [человек] Дхармы. Если он придет прощаться, [найди] средство и удержи его. В будущем, закалившись, он превратится в большое дерево, оно будет давать тень и прохладу людям всего мира.

Линь-цзи пришел прощаться. Хуан-бо сказал: – Тебе не следует идти ни к кому, кроме Да-юя, который располагается в низине Гаоаня. Он тебе непременно все растолкует.

Линь-цзи пришел к Да-юю. Да-юй спросил: – Откуда ты пришел?

Линь-цзи отвечал: – Я пришел от Хуан-бо.

Да-юй спросил: – Что тебе сказал Хуан-бо?

Линь-цзи отвечал

– Я трижды спрашивал его об основном смысле Дхармы Будды и трижды был им избит. А я так и не знаю, допустил я ошибку или нет.

Да-юй воскликнул

– Хуан-бо – это бабушка. Он для тебя так выложился! А ты еще явился сюда спрашивать, допустил ты ошибку или нет!

При этих словах Линь-цзи посетило великое озарение, и он сказал:

– Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет

Да-юй схватил его и закричал:

– Ты, такой-сякой сопляк, писающий под себя, только что спрашивал, допустил ты ошибку или нет, а теперь говоришь, что ничего особенного не представляет у Хуан-бо Дхарма Будды! А какие еще теории ты знаешь? Выкладывай скорее, выкладывай скорее!

Линь-цзи трижды приложил свой кулак к подреберью Да-юя. Да-юй оттолкнул его и сказал:

– Твой учитель – Хуан-бо, а я здесь ни при чем!

Линь-цзи простился с Да-юем и вернулся обратно к Хуан-бо. Хуан-бо, увидев, что он пришел, спросил:

– Этот молодец то приходит, то уходит, до каких пор это будет длиться?

Линь-цзи сказал: – Это только благодаря твоей «бабушкиной сердечности».

Затем, поклонившись, он стал в ожидании.

Хуан-бо спросил: – Откуда ты пришел?

Линь-цзи отвечал: – Вчера я по твоему милостивому наказу посетил Да-юя и вернулся.

Хуан-бо спросил: – Что сказал Да-юй?

Тут Линь-цзи передал разговор [с Да-юем].

Хуан-бо заметил

– Как бы удостоиться того, чтобы этот молодец пришел сюда, и тогда всыпать ему порцию!

Линь-цзи сказал

– О каком «тогда» ты говоришь? Получай немедленно, – и вслед за этим немедленно шлепнул [Хуан-бо].

Хуан-бо сказал: – Этот сумасшедший вернулся, чтобы подергать усы тигра

Линь-цзи произнес «кхэ». Хуан-бо сказал:

– Помощник, уведи этого сумасшедшего, пусть получает наставления в Зале сангхи!

Впоследствии Гуй-шань, передавая этот эпизод Ян-шаню, спросил:

– В данном случае Линь-цзи получил помощь от Да-юя или Хуан-бо?

Ян-шань ответил:

– Он не только оседлал голову тигра, но и подержал его за хвост. 50

А: Что скажете?

М: Какая-то драка бесконечная… А с какой целью главный монах посылает Линь-цзи к Хуан-бо? Он таким образом проводит одно из своих испытаний? Линь-цзи жил в общине, и у него, видимо, не было никаких вопросов, у него не было необходимости обращаться к кому-либо. А главный монах устроил ему встречу.

Д: А для чего Линь-цзи вообще жил в этом монастыре?

А: Чтобы посвятить себя Будде и достичь просветления.

Д: Почему же его при этом называли старейшиной? Может, он был в преклонном возрасте?

А: Нет, он был молодой. Он даже умер в 56 лет. Я думаю, ответ отчасти заключен в примечании: «Начиная с этого параграфа, мы переводим ши („наставник“, что также переводится как „старейшина“) как Линь-цзи». Вначале, до того, как он стал наставником, Линь-цзи жил в монашеской общине. И поэтому здесь главный монах мог обратиться к нему, используя то слово, которое употребляет по отношению к Линь-цзи рассказчик. Но это всего лишь предположение.

Д: Может быть, это погрешность перевода?

А: Об этом можно было бы судить, только взглянув на подлинник. Так что придется просто опустить эту деталь, хотя она, может быть, что-то и подсказала бы. Но гунъань можно увидеть и без этого нюанса.

У: Я постараюсь просто выразить общее впечатление. Линь-цзи представляется мне очень вдумчивым, внимательным монахом, который способен воспринимать ситуацию такой, какая она есть. Отправил его главный монах к монаху-главе – он пошел. Самое основное здесь – это принятие ситуации.

М: Может быть, это так принято было: если старший монах посылает его, он должен пойти. И Линь-цзи приходит к Хуан-бо с вопросом: «В чем состоит смысл Дхармы Будды?» Хуан-бо, который знает ответ на этот вопрос, но понимает, что объяснить это невозможно, потому что с первого взгляда видит состояние Линь-цзи, пытается это его состояние изменить. Поэтому дает ему расслабленный удар палкой. Но Линь-цзи не понимает. Он возвращается и говорит: «…Ударил меня. Но я не понял, за что». И тогда главный монах, видя ситуацию, все понимая, отправляет его во второй раз со словами: «Ты спроси, за что». Тот опять приходит в таком же состоянии, и, не успев задать вопрос, снова получает удар. Но в третий раз мы не знаем, с каким вопросом он пошел.

А: Я думаю, что с точно таким же.

М: И получил такой же удар. И, видимо, не поняв и в третий раз, он говорит: «Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом. Однако сегодня я ухожу». То есть смысл ему не передался. Но главный монах, понимая, что Линь-цзи очень одаренный человек, что он в состоянии понять, у него есть потенциал, говорит: «Если ты уходишь, ты должен пойти и попрощаться с монахом-главой». То есть, еще раз должен пойти. Но в этот раз, чтобы как-то эту ситуацию перевернуть, он сам идет к монаху-главе и говорит ему: «Тот новичок, который спрашивал тебя,… найди средство и удержи его». Он хочет сказать, что надо каким-то образом донести до Линь-цзи этот смысл. Я так поняла, что Линь-цзи собирается вообще покинуть монастырь.

А: Судя по всему, да.

М: Но ему не надо уходить, он может овладеть этим смыслом, ему не так много для этого нужно. Монах-глава предлагает создать ситуацию для ученика, который готов принять и осознать этот смысл. И они посылают Линь-цзи к Да-юю. Когда он приходит к Да-юю и пересказывает ему всю историю, он еще не осознает того, что происходит. Тогда Да-юй обращает его внимание на то, что все действия Хуан-бо наполнены совсем другим – добротой и заботой, стремлением действительно этот смысл передать… Но вот по поводу великого озарения о том, что «Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет»… Что это? «Типичная чаньская идиома». Что под этим подразумевается?

А: «Ничего особенного» означает, что то, что она собой представляет, реализовывается здесь и сейчас.

М: То есть, ничего сверхъестественного?

А: Ничего такого, что за горами и долами, в сундучке на острове Буяне и т. д.

Д: А что такое Дхарма Будды?

А: Закон. Дхарма – это закон. По большому счету, не имеет значения, что это такое; во всяком случае, что это у Хуан-бо, мы сейчас разберем.

М: И дальше Да-юй схватил его и закричал, что он сопляк и т. д. «А какие теории ты еще знаешь? Выкладывай скорее, выкладывай скорее!» И тогда «Линь-цзи трижды приложил свой кулак» – я думаю, что это тоже не драка.

А: Подставил Да-юй свое ребро, не пожалел для просветления Линь-цзи.

М: В тот момент, когда Линь-цзи посетило великое озарение, он, наконец, попал в то состояние, в котором был Хуан-бо и из которого он действовал, нанося Линь-цзи свои удары. Линь-цзи понял, из чего исходил его учитель, когда щелкал его по носу. И из такого же состояния он ударяет Да-юя.

А: Который, «тяжело дыша», отскакивает, растирая ребро, и говорит: «Твой учитель – Хуан-бо».

М: Линь-цзи возвращается и пересказывает все, что с ним произошло. И вот здесь интересная фраза: «О каком „тогда“ ты говоришь? Получай немедленно, – и вслед за этим немедленно шлепнул Хуан-бо». Это состояние – это «здесь и сейчас», никакого «тогда, потом». Другого состояния не существует, существует состояние «здесь», из которого ты действуешь очень спонтанно, легко, обладая полным видением ситуации, разворачивающейся перед тобой. «Как бы удостоиться того, чтобы этот молодец пришел сюда, и тогда всыпать ему порцию!» – это проверка, которую Линь-цзи с легкостью проходит. И дальше: «Этот сумасшедший вернулся, чтобы подергать усы тигра». Видимо, это опять какая-то идиома?

А: Да, это значит «показывать невероятную лихость».

М: А почему Хуан-бо тогда приписывает ему такую «крутость»?

А: В принципе, это похвала в устах Хуан-бо.

М: Тогда получается, что Хуан-бо действительно похвалил Линь-цзи, и это говорит о том, что Линь-цзи, когда он посещал Да-юя, все сделал правильно, и получил то понимание, к которому стремился. Это оценка той ситуации, которая развернулась у Да-юя. Но вот здесь есть еще: «Он не только оседлал голову тигра, но и подержал его за хвост», – то есть: он в полной мере получил от обоих.

А: Да, но у этого есть еще один смысл. Его легко представить: сидишь на тигре и держишь его за хвост. А тигр – это большая разозленная кошка.

М: Тяжело представить.

А: Маргарита, ты молодец, рассказала почти все. Все, что мне остается сделать, это подшлифовать твой рассказ, в общем-то, практически исчерпывающий. Я даже не знаю, стоит это делать или нет.

М: Конечно, стоит.

А: Итак, с чего начинается рассказ? «Вначале Линь-цзи был в монашеской общине Хуан-бо; в поведении своем был прост и прям. Главный монах отозвался тогда о нем с похвалой: «Хотя он и новичок, он отличается от всех прочих монахов». Что происходит? Главный монах выделяет Линь-цзи, тем самым его выделяет рассказчик. Нам становится понятно, что если о нем отозвались с похвалой, то все дальнейшие перипетии, которые выпадают на его долю – не случайность, а имеют своей целью помочь наиболее способному и одаренному ученику побыстрее достичь того, чего он достоин, а именно, просветления. И после этого главный монах берет Линь-цзи «в оборот».

Затем главный монах спросил:

– Сколько времени ты здесь провел, старейшина?

Линь-цзи отвечал:

– Три года.

Главный монах спросил:

– Обращался ли ты когда-нибудь с вопросами и за наставлениями?

Линь-цзи отвечал:

– Никогда не обращался ни с вопросами, ни за наставлениями, я не знаю, о чем спрашивать.

Нам показывают, в каком состоянии находится Линь-цзи. Это человек, которому ничего не требуется, он самодостаточен, он находится в своей целостности.

Д: Его реплика говорит об отсутствии всякой гордыни. Он не говорит: «Мне не о чем спрашивать», он говорит: «Я не знаю, о чем спрашивать».

А: Да, он не знает, о чем спрашивать. Действительно, то, что Линь-цзи был человеком смиренным, в тексте подчеркивается несколько раз. Наиболее убедительный пример мы находим в его ответе главному монаху:

«К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан с вопросами к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит. Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом».

Д: Удивительное доверие к учителям.

А: Вы знаете, там авторитет учителя был очень высок. Если бы он не был столь высок, наставники не имели бы возможности сделать очень многие вещи, которые делались исключительно на доверии. Если ты не доверяешь учителю, то он ничего не сможет с тобой сделать. Точнее, конечно, сможет, но это будет уже совсем другая работа.

Д: Удивительно, что это не только авторитет, но и доверие. Авторитет может, конечно, работать, но при этом может не быть доверия.

У: А как такое может быть?

А: Защитных механизмов много. «Он, конечно, мастер, но сам по себе такая…». И уже вроде как и не мастер.

Что получается: целостный, самодостаточный, ни о чем не спрашивающий, не нуждающийся ни в вопросах, ни в наставлениях, простой и прямой в поведении, заслуживающий похвалы. А главный монах провоцирует нарушение этой целостности. Зачем он это делает? Ведь он действительно поступает, как провокатор. Разве он не знает, что ждет Линь-цзи у Хуан-бо? Без сомнения, это ему прекрасно известно.

Д: Видимо, решил проверить на крепость эту его закругленность.

У: Он видел потенциал в Линь-цзи и решил, что тот созрел, чтобы перейти на следующий уровень.

А: Да. Какой поразительный вывод нам здесь открывается: есть целостность, которая не развивает, и есть отсутствие целостности, которое развивает. И оказывается, что отсутствие целостности – это более высокий уровень, обладающий более мощной потенцией, чем первоначальная целостность. А откуда она у него вообще, у этого юноши Линь-цзи? Как свойство его души, откуда она взялась? Что обеспечило это свойство?

Д: Его простота и прямота?

А: Нет, источником той целостности, что была у Линь-цзи, было именно его смирение. Смиренное согласие с тем фактом, что того, что у него есть, для него такого, какой он есть, достаточно. И смирение, таким образом, превращалось в две различные силы, одна из которых была конструктивной, а другая деструктивной. Первая – это та сила, которая обуздывает и усмиряет наше эго. А вторая – это смирение, переходящее в застой. Что делает главный монах? Он сталкивает между собой эти две силы, до этого момента не различимые и не противоположные друг другу в своей неразличимости, в ограниченной самодостаточности Линь-цзи. С одной стороны, самодостаточной, с другой стороны, ограниченной. И главный монах провоцирует конфликт между этими двумя различными сторонами души Линь-цзи. Каким образом? «Почему бы тебе не спросить?…» Здесь все и начинается.

Линь-цзи пошел спрашивать. Обратите внимание на то, как автор дает нам понять, что Хуан-бо, осуществляя свои действия, совершенно не ориентировался на вопрос Линь-цзи. Прежде всего, на это указывают слова главного монаха: «Почему бы тебе не спросить?..» Он не сказал: «Спроси» или «Тебе, именно тебе надо было бы спросить вот так-то». Таким образом, внутри самой подачи смысл такой: «Дорогой, пойди и брякни что-нибудь, я точно знаю, что ты не успеешь это проговорить, как уже получишь по спине». Если бы Линь-цзи был таким вдумчивым и внимательным, он бы ему сказал: «Послушай, а ты сам палкой по спине получить не хочешь?» И тогда главный монах ответил бы: «Я вижу, что ты уже достиг просветления». Но Линь-цзи его еще не достиг, поэтому он отправился спрашивать.

«Но не успел он и слова вымолвить, как Хуан-бо ударил его». Почему? Это очень важно, в этом тексте нет ничего лишнего. Раз он не успел вымолвить даже одного слова, значит, Хуан-бо увидел то состояние, в котором находился Линь-цзи, и поступил с ним единственно возможным, единственно адекватным образом.

«Когда Линь-цзи вернулся, главный монах спросил его: «Ну как?» Главный монах все понимал, он, можно сказать, был там, он присутствовал при этом. Или, другими словами, ему не надо было присутствовать, чтобы знать, что там произойдет. «Не успел я и слова вымолвить, как монах-глава ударил меня. Но я не понял, за что». Несмотря на то, что Хуан-бо отработал с этим его состоянием, Линь-цзи не понял, за что же его ударили. Что же делает главный монах? Он ориентируется на его непонимание.

Д: «Пойди, спроси».

А: Нет. «Остается только пойти и спросить еще раз». Он не сказал: «Почему бы тебе не пойти и не спросить еще раз», он сказал: «У тебя нет другого выхода, кроме как пойти и спросить еще раз». Или другими словами: «Раз тебя не пробило с первого раза, то какого-то другого варианта, кроме как получить по спине еще раз, у тебя просто нет».

Д: Все, как в жизни.

А: Ситуация повторяется: он снова идет спрашивать. Хуан-бо снова ударяет его, Линь-цзи еще раз идет и еще раз оказывается битым. И вот теперь начинаются действия Линь-цзи, начинается его реакция. Разные стороны его души: с одной стороны, смирение, а с другой стороны, отсутствие импульса к развитию, самоудовлетворенность – начинают проявляться. «К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит». Итак, смирение: «Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом». Отсутствие импульса к развитию: «Однако сегодня я ухожу». Впервые они проявились и, следовательно, они готовы для того, чтобы быть разделенными. Таким образом, первая часть того тренинга, который проводят Линь-цзи главный монах и Хуан-бо, завершена. Целью этого тренинга было поднять из глубин бессознательного те основания, которые держали Линь-цзи в его ограниченности (закукленности), и отделить зерна от плевел. Каких-либо других целей у главного монаха и Хуан-бо на первом этапе быть не могло. Вряд ли они могли рассчитывать на то, что Линь-цзи озарит просветление, так как он еще не понимал, с чем работает Хуан-бо. Он не понимал, что означает полученный им удар. Силы его рефлексии, способности к созерцанию было еще не достаточно для того, чтобы сообразить, для чего все это происходит.

Итак, Линь-цзи доведен до края, он уже готов уйти. Что делает главный монах? Он еще раз апеллирует теперь уже к одной из сторон его души – смирению. И апеллирует теперь только к нему, а не к смирению и отсутствию импульса к развитию одновременно. Ситуация созрела для того, чтобы можно было апеллировать только к одной части. Он говорит: «Если ты уходишь, ты должен пойти попрощаться с монахом-главой».

«Линь-цзи откланялся и скрылся». Что значит это «откланялся и скрылся»? Если посмотреть на эту ситуацию непредвзято, то становится понятно, что у Линь-цзи вряд ли было желание идти к монаху-главе. И его нежелание развиваться (он не собирался проходить через возникшие преграды) заставляло его просто уйти. Но его смирение теперь вступает в конфликт с его желанием избежать дискомфортной ситуации, в конфликт, которого раньше не было. Начала, до этого момента слитые, нераздельные, растворенные одно в другом, вступают между собой в конфликт. Ситуация была искусно подведена к тому, чтобы произвести кардинальное внутрипсихическое изменение в душе Линь-цзи.

Таким образом, спровоцировав конфликт между до этого не различаемыми началами, главный монах дал возможность этим двум началам проявиться (или Хуан-бо наставлял главного монаха сделать то-то и то-то, мы этого не знаем, и это не имеет ни малейшего значения). Он создал предпосылку для рывка, создал то внутреннее напряжение в душе Линь-цзи, которое затем и произведет в нем прорыв к просветлению. Не было конфликта – не было напряжения, не было никакой возможности просветления, все было слишком хорошо. Деструктивное и конструктивное начала мирно жили друг с другом, в полной растворенности и гармонии. В обычной жизни история вполне обыкновенная. Если вы внимательно понаблюдаете, то заметите, как люди не хотят, чтобы эти начала внутри них разделялись, и на то есть свои причины. Ведь к какому-то выбору, а значит, развитию может привести только разделение этих начал, и лишь после этого разделения станет понятно, какое из них доминирует. Вступив в конфликт, эти начала не погасят его до тех пор, пока одно из них, доминирующее, не одержит верх. Это единственная предпосылка к развитию, и любой переход на следующий уровень происходит только через конфликт. А этого люди не хотят понимать и не хотят иметь с этим конфликтом дело, так как при этом им приходится делать весьма дискомфортные выборы. «Ведь все было так хорошо, пока я этого не понимал».

Таким образом, эта история с Линь-цзи представляет собой классический архетипический вариант развития личности, здесь сжатый до размеров коротенькой притчи. У тех, кто идет вперед, по этому варианту проходит целая жизнь, для тех же, кто сдается, эта притча остается только притчей. Часто людям не хватает смирения для того, чтобы пройти. Линь-цзи был очень смиренным человеком. Судя по всему, именно это и сделало его просветленным. И в дальнейшем мы увидим, как смирение трансформируется во внутреннюю свободу.

Итак. «Главный монах, опередив Линь-цзи, пошел к Хуан-бо и сказал: «Тот новичок, который спрашивал тебя, в высокой степени человек Дхармы». Это сообщение, которое, во-первых, должно объяснить читателю, что избиение Линь-цзи происходит вовсе не из-за его тупости, а во-вторых, пояснить, насколько самостоятельно действуют главный монах и Хуан-бо.

Таким образом, в духовных родах Линь-цзи принимало участие сразу три человека. Мы понимаем, что главный монах, Хуан-бо и Да-юй действовали несогласованно. Какая интересная мысль: будучи просветленными, они в этом согласовании не нуждались. Они, действуя из самих себя, могли осуществить в высшей степени целостное прохождение Линь-цзи через инициацию, совершенно не будучи озабоченными тем, насколько это связано или не связано с замыслами другого.

«Если он придет прощаться, найди средство и удержи его. В будущем, закалившись, он превратится в большое дерево, оно будет давать тень и прохладу людям всего мира».

Он оказался прав. «Линь-цзи пришел прощаться. Хуан-бо сказал: – Тебе не следует идти ни к кому, кроме Да-юя, который располагается в низине Гаоаня. Он тебе непременно все растолкует. – Линь-цзи пришел к Да-юю». Давайте посмотрим, что за этим стоит. Во-первых, если бы Линь-цзи ушел не из-за того, что он не понял Хуан-бо «из-за своих собственных преград», а потому, что Хуан-бо потерял в его глазах авторитет, то он к Да-юю не пошел бы. Следовательно, Линь-цзи действительно считал, что он не понял Хуан-бо из-за собственных преград. Это момент, в котором решалось, что одержит верх: смирение или ограниченность (закукленность).

«Да-юй спросил: – Откуда ты пришел? – Я пришел от Хуан-бо ». Да-юй моментально включается в процесс инициации. «Что тебе сказал Хуан-бо? – Я трижды спрашивал его об основном смысле Дхармы Будды и трижды был им избит. А я так и не знаю, допустил я ошибку или нет» .

Линь-цзи честно рассказал Да-юю, что с ним произошло. Мы опять видим: никаких расчетов эго, желания как-то исказить события, никакого стремления подать себя в выгодном свете; только внутренняя честность, основанная на том же смирении, что и позволило ему пройти через все испытания. Да-юй, естественно, сразу понимает, в чем дело. Он понимает, что Линь-цзи пришел для того, чтобы услышать что-то очень умное; при этом на себя он совершенно не был обращен: он не понимал, что смысл Дхармы Будды – это принципы его собственного сознания, что все ответы следует искать только в себе, и что главное – это то, каким являешься ты сам: в каком состоянии, в каком сознании, в каком духе и т. д. Собственно говоря, что делал Хуан-бо, когда бил его? Он возвращал его к моменту «здесь и сейчас».

М: Как бы к себе самому.

А: Да. Он его возвращал. Линь-цзи был где-то там, в мыслях об очень высоком: Дхарма Будды – это что-то святое, глубокое, высокое, что-то запредельное (почему он потом и воскликнет: «Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет»), – и был настроен благоговейно. Эта благоговейность в действительности была порождена не смирением, а той самой ограниченностью и являлась наиболее неискренним проявлением его души на тот момент, когда он только собирался идти к Хуан-бо; и Хуан-бо работал именно с его благоговейностью. Но то, что Хуан-бо с ним работал, и с чем именно он работал, этого Линь-цзи пока так и не понял.

Хуан-бо мог бы все это ему прояснить, но он не стал этого делать. Более того, Линь-цзи все время шел, как по лезвию ножа: шаг влево, шаг вправо – и он бы не достиг просветления. Ни старший монах, ни Хуан-бо, ни Да-юй не заботятся о том, чтобы подстраховать его. Ему не дается провожатый, который по дороге к Да-юю отговаривал бы его свернуть с пути, Хуан-бо не объясняет ему смысла того, что он сделал. Почему он этого не делает? Потому что никто из них, будучи просветленными, не берет на себя часть его груза, принадлежащего только Линь-цзи и больше никому.

У: За него не принимают решений.

А: Да. Он должен сделать это сам. Что это значит? Обратите внимание на имплицитно присутствующие здесь очень важные моменты. Переживания Линь-цзи должны были достичь определенного градуса. До этого момента он несколько лет жил в монастыре, у него была хорошая репутация: о нем отзывались с похвалой, в общении он был прост и прям, его ничто не беспокоило. До какой степени отчаяния нужно было довести человека, чтобы накал переживаний заставил его принять решение об уходе! Этого нет в тексте, но это понятно без объяснений. Для чего его доводят до такого накала? Дело в том, что те выборы-испытания, через которые он проходит, можно пройти только на таком высоком градусе отчаяния, боли, страха, разрыва с тем, что тебя связывает и что кажется тебе совершенно незыблемым. Иначе через подобные испытания не пройти даже монаху, не говоря уж о мирянах. Это всегда больно, всегда тяжело.

Линь-цзи должен сделать свои выборы по-настоящему. Он не должен проходить через испытание, как через игру, вот что самое главное. Для других монахов это тоже не игра, и вот по какой причине: не думаю, что так обошлись только с Линь-цзи, так обходились и со многими другими монахами, но кто из них дошел до просветления? Считанные единицы, а подавляющее большинство ушло навсегда, сгинуло в небытие прошедших веков. Чаньские наставники вскрывали имеющийся в человеке потенциал и давали ему возможность сделать тот выбор, который у него внутри уже был сделан. И зачастую это давало возможность пройти через испытание тому, кто, может быть, в другой, щадящей, менее болезненной ситуации не прошел бы. Тому же, кто к выбору не готов, либо сделал другой выбор, вряд ли сможет помочь предоставляемый таким образом шанс.

Линь-цзи нужна была трагедия, драма, и он эту драму пережил в полной мере. Он собрался уйти, он отказался от всех надежд и чаяний, от всего, с чем он связывал свое пребывание в монастыре. Он разорвал эти путы. Почему? Оказывается, ему там нечего делать: он трижды спрашивал, трижды был избит и не понял, за что. Он живой человек, ему больно, тяжело. Притча умалчивает о том, что он делал, когда, «откланялся и скрылся», но наверняка он не был в бесстрастном состоянии. Далее, он пошел к Да-юю; значит, его взволновало, почему с ним так поступили. Что он испытывал? Там была и обида, вне всякого сомнения, но было и желание разобраться. Опять две силы его вели. Первые две силы, смирение и ограниченность, сходят со сцены благодаря усилиям старшего монаха после того, как они разделились; на их место заступают следующие две силы – желание разобраться и обида, которые также пока объединены в его импульсе, в его желании прийти к Да-юю и получить от него разъяснения. Это следует из ответа Линь-цзи Да-юю: «А я так и не знаю, допустил я ошибку, или нет».

Д: А, может быть, там кроме желания разобраться была все же не обида, а смирение?

А: Если бы не было обиды, он произнес бы фразу по-другому. Он бы сказал: «А я так и не знаю, в чем моя ошибка». В чем разница?

Д: Значит, он допускает, что его ошибки могло не быть. А из этого следует обида?

А: Претензия, а, значит, и обида на то, что с ним обошлись несправедливо. На чем сосредоточен Линь-цзи? На том, допустил он ошибку или нет. Какие чувства это рождает в его душе? Если допустил ошибку, то придется это принять, хоть и с недовольством, но признать, капитулировать. А если не допустил, то можно будет возмутиться (несправедливо же наказали!), но в душе испытать удовольствие. Как любопытно! Ему хочется, чтобы он не допустил ошибки, но точно так же хочется, чтобы наставник оказался прав. На одном конце – безупречный Линь-цзи, не допустивший ошибки, на другом конце – хороший наставник, указавший Линь-цзи на его реальную ошибку. Такой расклад присутствует в сознании Линь-цзи на тот момент, когда он приходит к Да-юю.

Что нужно сделать Да-юю, чтобы вывести Линь-цзи из этой ложной парадигмы? Каким образом он поступает с обидой Линь-цзи и как он сразу и безоговорочно поддерживает Хуан-бо? Как именно он это делает?

В парадигме Линь-цзи, в его воображении наставник, даже если и не допустил ошибки, то все же был жесток и бездушен с ним. Да-юй взламывает эту парадигму: «Хуан-бо – это бабушка. Он для тебя так выложился!» На каком уровне он работает! Ведь у Линь-цзи уже сложилось твердое убеждение о том, что Хуан-бо может, и Мастер, но при этом в первую очередь – черствый грубиян, задавака и драчун, которого медом не корми, а только дай поиздеваться над молодыми послушниками. Эта обида его сжала, стиснула, он вроде как и готов признать свою неправоту, но только сквозь стиснутые зубы.

А Да-юй выбивает у него почву из-под ног. Линь-цзи на мгновение зависает в воздухе, после слов Да-юя он испытывает шок, острый эмоциональный и интеллектуальный шок, потому что то, что сказал Да-юй, совершенно не соответствует ни одной из парадигм, присутствующих в сознании Линь-цзи. И когда он на мгновение теряет почву под ногами, в нем возникает возможность проникновения в сознание именно того импульса, который внутри нас все знает. Что понимает Линь-цзи? Какое именно озарение на него снизошло?

Д: Завеса рухнула.

А: Это было последнее, что произошло. У озарения, как мы сейчас видим, есть своя структура. Первое, что рухнуло у Линь-цзи – это его эговая система представлений о произошедшем, которая в нем уже была выстроена, как мы видим из его реплики. И именно она, его эговая система, именно ее защитная функция, претензия к другому в первую очередь, и ограждали его от возможности встретиться с подлинным озарением. Да-юй тоже знал, что озарение имеет свою структуру. И он действовал исходя из того, что было необходимо на тот момент. Представьте, что произошло бы, если бы он сказал Линь-цзи: «В Дхарме Будды у Хуан-бо нет ничего особенного». Что ответил бы монах? «Я так это и понял», – произошел бы перевертыш. Но он сказал это по-другому, а для того, чтобы сказать это по-другому, Да-юю пришлось произнести другие слова. Первое, что он сделал – убрал эговый спазм, который, собственно говоря, и был единственным на тот момент препятствием, которое надежно защищало сознание Линь-цзи от света озарения. Что происходит внутри Линь-цзи дальше? Развернем эту структуру. Линь-цзи понимает, что Хуан-бо работал с его состоянием. Что дальше?

Д: Потом он понимает, с каким именно состоянием.

А: Да, совершенно верно, этот переход очень важен.

Д: Чем он важен?

А: Тем, что он переход. Здесь начинается собственно озарение. До этого момента процесс идет только внутри эго.

Итак, первое, что происходит с Линь-цзи – это капитуляция эго. Он капитулирует, принимая все, что сделал для него Хуан-бо, понимая, что это не было нападками на его достоинство, надругательством или желанием самоутверждения, что Хуан-бо повел себя, как добрая бабушка. Это понимание и принятие было актом капитуляции. В любом озарении сначала всегда происходит капитуляция. После того, как он капитулировал, истина о том, с чем именно в нем работал Хуан-бо, открылась сама. Это произошло потому, что механизмы контроля капитулировали. Он понял, с чем в нем работал Хуан-бо, потому что капитулировало то самое эго, которое отвечало за благоговейность и стояло за той неразделенностью состояний его души, которую растревожил главный монах. Сначала эти состояния разделили, потом, разделив, преобразили оба элемента: смирение в жажду познания, а закукленность (ограниченность) в обиду. В фазе обиды эго было полностью подготовлено к акту капитуляции, все, что нужно было сделать Линь-цзи, – это просто оставаться честным. Можно сказать, что за него действительно всю работу произвели добрые бабушки, которых в данном случае было три. Капитулировало не только эго, которое обижалось, но и эго, которое благоговело, и эго, которое не понимало и нагнетало дух тяжести и трагизма. Капитулировало все эго целиком, не просто какая-то его часть, и когда оно капитулировало, свет истины озарил Линь-цзи сам собою, потому что он является чем-то абсолютно естественным и присущим каждому из нас, данным нам от Бога. Это самое настоящее, что в нас есть, и осознать это нам мешает только наше эго.

А когда он понял, что Дхарма Будды – это твое состояние, реальность присутствия, он произнес фразу: «Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет». Но Да-юю этого показалось мало. Да-юй на удивление добрая бабушка. Что он сделал? Одно дело понять теоретически, и совсем другое – практически. И он тут же делает следующий шаг, не давая Линь-цзи опомниться, и не давая ему… Что сделать?

Д: Возгордиться.

А: Да. «А какие еще теории ты знаешь?» – спросил Да-юй. Что означает эта фраза в действительности? Для Линь-цзи она означала следующее: «Подтвердить свое просветление словами я тебе не дам, ты сможешь сделать это только действием». Что делает Да-юй? Будучи великим наставником, он этот импульс посылает дальше, до кулака Линь-цзи, а потом и его, Да-юего несчастного ребра, которое он подставил с гораздо большей сознательностью, чем Линь-цзи подставлял свою спину под палку Хуан-бо. Конечно же, Да-юй видел, что Линь-цзи испытал просветление, но он захотел ему помочь пройти еще дальше и тут же, мгновенно, вывел его на следующий этап просветления, хотя иногда между первым и вторым этапом проходят годы. Вот что бывает, когда человеку нечего терять.

Вот и все. Я бы разобрал только один вопрос: почему Да-юй сказал: «Твой учитель – Хуан-бо, а я здесь ни при чем!» Заключительная часть содержательна и значима, но мне кажется, там все понятно.

Д: Наверное, этой фразой он указал Линь-цзи на то, что он должен продемонстрировать своему учителю Хуан-бо то же, что он продемонстрировал здесь ему, Да-юю. Следующий параграф как раз об этом.

А: Да.

Д: «Всыпать ему порцию», – он и всыпал.

А: Да. Но, помимо того, что это так, все-таки, прав был Да-юй или не прав, говоря, что он тут ни при чем.

Д: Ну, как ни при чем, он же сделал свое дело.

А: А что он сказал при этом?

Д: Мало ли, что он здесь говорит.

А: То есть, это было вранье, он лукавил? Что является антиподом лукавства? Искренность? Оказывается, нет. Антипод лукавства – это достоинство, и, причем, сущностно. Лука – «изгиб», а за достоинство отвечает грудной отдел. Люди, которые думают, что антипод лукавства – это искренность, ошибаются, потому что если напрямую искренность – антипод лукавства, то тогда это искренность дебильная. Почему люди лукавят? Если у человека спросить, почему он соврал, то ответ всегда будет таким: «Ну а что, сказать ему то-то и то-то, чтобы он сорвался, выхватил пистолет, застрелился и застрелил еще кого-нибудь?» Лукавство всегда подсовывает под свой антипод именно вот такую искренность, а такая дебильная искренность, вроде бы, на поверхности отличается от лукавства, но при более пристальном рассмотрении оказывается с ним полностью тождественной. А чем? Именно отсутствием достоинства. Итак, почему Да-юй сказал Линь-цзи, что он тут ни при чем?

М: Все эти процессы в Линь-цзи заметил и запустил именно Хуан-бо – все, о чем мы говорили в начале, он же пытался перевести Линь-цзи на другой уровень.

А: Да, так оно и есть, верно также предположение о том, что Да-юй сознательно не хотел брать на себя лавры наставника. Линь-цзи действительно пришел к Да-юю без одной секунды просветленный, и хотя Да-юй проделал необычайно важную работу, он ее проделал только потому, что Линь-цзи к нему послал Хуан-бо.

Д: Каждый сделал то, что мог.

А: На самом деле, Хуан-бо мог сделать то же самое.

Д: Зачем же он тогда послал его?

У: Потому что Линь-цзи собирался уходить. Это был его выбор, и ему нельзя было мешать, но можно было направить.

А: Да. Во-первых, потому что Хуан-бо не должен был удерживать, а во-вторых, потому что он не хотел усложнять задачу с собственной персоной. Ведь если бы Хуан-бо сказал: «Да я просто добрая бабушка», то Линь-цзи было бы тяжелее это принять. Но так как это сказал Да-юй… А Хуан-бо преподнес Линь-цзи Да-юю на блюдечке с голубой каемочкой. Все, что осталось сделать Да-юю, это сказать нужные слова… ну, и получить кулаком под ребра.

 

Глава III. Опрокинутый кувшин

Наставник Гуйшань поначалу был главным по хозяйству при Байчжане. Однажды Байчжан решил выбрать настоятеля для нового монастыря и объявил, что им станет тот, кто сможет ответить на его вопрос. Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал:

– Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?

Старший монах монастыря сказал

– Это, что ни говори, нельзя назвать деревянными сандалиями.

Тогда Байчжан спросил Гуйшаня. Тот сшиб ногой кувшин и пошел прочь. Байчжан рассмеялся и сказал:

– Старший монах проиграл.

И Гуйшань был назначен настоятелем нового монастыря.

Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу. Зачем же он снял удобную шапку и надел на себя железную кангу?

Отбросив прочь шумовку и половник,

Он одним ударом сокрушил все препоны.

Хоть он не одолел преграды, воздвигнутой Байчжаном

Он отшвырнет ногой все на пути – даже Будду 51 .

А: У китайцев тема скрытых святых, которые работают простыми служками, очень любима и популярна и в этом смысле напоминает православные рассказы о том, как какой-нибудь монах, презираемый всеми, оказывается наиболее продвинутым святым. Поэтому то, что Гуйшань был всего лишь экономом, не случайно. Я хочу вам напомнить, что правильное восприятие гунъаней – на очень светлой энергетике, через смех. В них все основано на чувстве юмора.

У: А мы слишком напрягаемся.

А: Да, что для гунъаней совершенно не характерно, так это дух тяжести. Термин «дух тяжести» придумал Ницше. Это название главы в книге «Так говорит Заратустра»: на горной дороге на шею главному герою прыгает маленький карлик и так придавливает его к земле, что он еле-еле волочет свои ноги. По смыслу такой дух соответствует тому, что мы вкладываем в него сейчас: тяжеловесность, угрюмость, звериная серьезность – как способ выражения мысли, так и характеристика какого-либо состояния. Чань совершенно противоположен духу тяжести.

Если вы хотите понять эту притчу, представьте, что Гуйшань толкает этот кувшин с таким же выражением, как у монаха на рис. 14.

Рис. 14. Монах

У: Мне кажется, в таком состоянии ничто не имеет значения – вещи, имена вещей, формы, отсюда и это действие.

А: Если соотнести эту картинку с гунъанем, то к какому моменту развития сюжета она лучше всего подошла бы? В какой момент у Гуйшаня было бы такое выражение на лице?

Д: Мне кажется, после слов старшего монаха.

А: Молодец, Даша. Старший монах говорит что-то такое очень важное, и слова вылетают у него как мыльные пузыри. Представляете, какой значимостью он был наполнен? Ему же казалось, что он произносит что-то невероятно умное. «Это, что ни говори» – ощутите серьезность старшего монаха. А из какого состояния Гуйшань пнул кувшин?

Д: Мне это состояние незнакомо.

А: Оно тебе знакомо, просто ты его не идентифицируешь.

Д: Мне трудно передать его словами.

А: Видимо, Гуйшаню тоже трудно было передать его словами.

Д: Это такое интересное состояние, когда мы находимся внутри ситуации и у нас практически нет выбора. Если мы находимся внутри, мы выстраиваемся в соответствии с тем, как выстраивается ситуация, и получается, что у нас нет выбора: мы делаем то, что происходит в ситуации.

А: Получается какой-то раб ситуации.

Д: Нет, не раб – в том-то и дело!

М: Иногда мы попадаем в такие ситуации, когда совершаем поступок, а потом все говорят: «Надо же! Как он предугадал! Какая сильная интуиция!» А мы, оглядываясь, даже не можем дать себе отчет, почему мы действовали таким образом, только знаем, что в тот момент мы руководствовались не рассудком, не долгими размышлениями, а каким-то внутренним импульсом.

Д: Такие ситуации могут быть противоположным наполнены. Иногда бывает, что мы действуем не раздумывая из чистого сценария, а иногда – из этого состояния.

М: О том, из какого состояния мы действуем, говорит достигнутый результат. Если мы действуем сценарно…

Д: То мы становимся рабами ситуации.

А: Если мы действуем сценарно, то мы – рабы сценария, а в ситуации мы вообще при этом не находимся.

Д: А если мы действуем в ситуации в соответствии с этой ситуацией, то почему мы становимся ее рабами?

А: Давайте попробуем разобраться, что такое «в соответствии с ситуацией».

Д: Говоря, что у нас нет выбора, я имела в виду, что в каждой ситуации возможна только одна правильная реакция – самая спонтанная. И в этом смысле у нас нет выбора.

А: Сейчас я тебя опровергну, Даша – гунъанем № 48 из этой же книги.

У: Око – за око, гунъань – за гунъань.

А: Прочти заключительный стих гунъаня.

А: Это прямой и непосредственный тебе ответ.

Д: Я не вижу, что он противоречит моим словам.

А: А он и не противоречит – он просто немного тоньше. Что такое «единственная реакция»?

Д: Я так понимаю, что вопрос о выборе совсем не стоит? Что выбирать, если человек и ситуация – практически одно и то же. Из чего выбирать?

А: Кресло, в котором ты сидишь, и ситуация, которая разворачивается в комнате, – это одно и то же?

Д: До тех пор, пока я гармонично во всем этом нахожусь, – да.

А: Да? У тебя получается, что кресло – просветленное.

Д: То есть, есть ситуация и кресло?

А: Да. Тебя нет в этом вопросе.

М: Я не вижу логической связи. Средний термин потерялся.

А: Ищите. Даша ведь как сказала: «Просветленный не отличает себя от ситуации».

Д: Да. Он в ней гармонично присутствует.

А: А что такое «гармонично присутствует»?

Д: Это когда он фактически настолько гармонично присутствует в ситуации, что он ее создает, что он развивается вместе с ней.

А: Кто-нибудь понимает, что хочет сказать Даша?

У: Я понимаю Дашину мысль: в этой ситуации есть только одно попадание в десятку, в сердцевину, а другие будут только рядом. И в этом смысле нет выбора.

Д: Какое ни возьми боевое искусство – там есть лишь единственная возможность, когда мы совпадаем с ситуацией. Попадание оно и есть попадание. Может быть, слово «выбор» не совсем удачное: мы либо присутствуем в ситуации, либо нет.

А: Никто еще не почувствовал подвох?

Д: К чему ты ведешь? К тому, что есть выбор?

А: Есть градация.

У: Но есть высшая точка этой градации.

А: Есть момент выбора и есть момент колебания.

У: Перед тем, как сделать выбор?

А: Да. И отсутствие этого колебания. Даша просто перепутала эти два понятия. В гунъанях всегда если «монах заколебался», значит, выпал из реальности – наставник ударил его. Это одно. А момент выбора как момент внутренней свободы – это другое. И они между собой не тождественны. Они связаны тесно и глубоко, но не тождественны.

М: Мне кажется, Даша вообще не говорила о колебании. Она говорила о точке выбора.

А: О колебании она не говорила. Об этом сказал я.

М: А почему ты говоришь, что она была не точна? Она разбирала следующий этап.

А: Да. Просто Дарья сказала, что выбора нет в ситуации, когда мы в ней присутствуем.

Д: Я имела в виду, что когда мы в ситуацию попадаем, в этом смысле у нас нет выбора – мы уже там. В принципе речь о выборе уже не идет.

А: А когда бывает такое, что мы не попадаем в ситуацию?

Д: Когда мы либо уходим из нее, либо в нее проваливаемся. То есть не идем вместе с ней, не присутствуем в ней – вот: момент неприсутствия.

А: А что такое «присутствие в ситуации»?

Д: Присутствие в ситуации – это невовлечение, когда мы остаемся в своем центре, и тогда у нас есть возможность взаимодействовать с ситуацией адекватно.

А: В чем разница? Где проходит граница между присутствием и неприсутствием?

Д: Не знаю. Может, это степень наработанности. Степень свободы, которая позволяет адекватно реагировать на ситуацию, может быть очень разной. И чем она глубже, тем с более сложными ситуациями человек справляется. Просветленный, наверное, справляется со всем.

А: В чем ее глубина заключена?

Д: Я понимаю, что этим вопросам нет конца.

А: Этим вопросам есть конец…

Д: Только мы до него добраться не можем.

А: … вот этот момент внешнего и внутреннего.

Д: Интересное соотношение. По ощущениям получается, что чем крепче ты там сидишь, тем адекватнее ты реагируешь на все внешнее.

А: Ты сегодня говоришь просто чаньскими перлами – я до них не дотягиваю. Но мне ужасно интересно, что значит: «чем крепче ты там сидишь»? Кто-нибудь понимает, что это значит?

У: Это очень глубокая точка покоя, из которой мы действуем. И чем она глубже, тем точнее действие.

А: А что это за точка покоя?

Д: Это та точка, которую мы все ищем в дза-дзен.

А: Насчет точки покоя – это верное замечание.

Д: Видимо, когда человек нарабатывает присутствие в этой точке и может находиться там все время, постоянно, тогда он на любую ситуацию внешнюю способен реагировать адекватно. Он просто живет в этой точке покоя, и все.

А: Хорошо ему! А нам-то, сирым, что делать? Что делать с присутствием-то?

М: Мне кажется, что когда мы в эту точку попадаем, и мера присутствия увеличивается, тогда граница между внешним и внутренним начинает исчезать, и ситуация по отношению к нам перестает выглядеть как внешняя, угрожающая. Только в этом случае мы перестаем с ней бороться, и тогда – как Даша говорит – мы в состоянии действовать адекватно.

Д: Именно потому что границы исчезают – вот тут Рита права: это очень важно.

А: Это уже гораздо ближе.

М: Я сейчас сидела и пыталась понять, когда я могу так действовать. Крайне редко.

А: Это существенно.

Д: Это, действительно, все переворачивает, когда исчезают границы.

А: А когда исчезают границы?

Д: Когда мы капитулируем перед ситуацией.

А: Попробую зайти с другой стороны. Все, что вы рассказали о присутствии в ситуации – про невовлеченность, про меру и степень присутствия, про пребывание внутри себя – все правильно, но вам не хватает одного нюанса для того, чтобы все собрать в одну кучу. Как только этот нюанс обнаруживается, все становится понятным и все сразу выстраивается на свои места.

Д: Обозначь, пожалуйста, направление.

А: Что самое главное в дза-дзен? Каково самое главное качество дза-дзен, ради которого эта медитация практикуется и которое не только способствует грамотному проживанию любой обыденной ситуации, но и реализуется в повседневной жизни в любом аспекте – начиная от гущи мирской суеты и заканчивая практикой медитации во сне. Про стирание границ вы сказали верно. Но как оно происходит? Как? Вы уже очень близко.

Д: Чего ж не хватает?

А: Видимо, присутствия и не хватает.

Д: Как происходит стирание границ внутри во время медитации? У меня, видимо, нет такого опыта – я не могу сказать.

А: Итак, мы добрались до точки, где у Даши нет опыта. Что же это за точка? Что же это за опыт? На самом деле, Даша, он у тебя есть – просто ты не можешь пока на него опереться и оттолкнуться от него в своем построении мысли. Этот опыт есть у каждого из нас. Это тот опыт, в котором каждый из нас провел большую часть своего детства. И потом, после трех лет, в течение которых идет формирование эго, этот опыт забывается, поскольку в том раннем детстве мы считаем его чем-то само собой разумеющимся и не придаем ему значения. Когда он утрачивается – мы не замечаем этой утраты. И только считанные единицы из всех людей во взрослой жизни во время духовных поисков возвращаются к этому и обнаруживают, что когда-то они внутри этого опыта жили. Что это за опыт? Вы знаете, что такое ментальный шум? Это мысли, которые нам постоянно мешают и которые мы привыкли считать самими собой – мы привыкли отождествлять себя с ними. На фоне этого постоянно меняющегося хаоса есть нечто молчаливое и неизменное и постоянно присутствующее в нас – это ощущение нашего «я», не меняющееся ни на вдохе, ни на выдохе. И это нечто, эта база, эта основа нашего «я» когда-то была для нас основой нашего бытия. Сначала было оно, а потом все остальное. Когда мы родились, мы воспринимали мир вот так.

Д: Все остальное вплывало в наш мир.

А: Да. Что потом с этим делали – сначала родители, потом педагоги, сверстники: ты где летаешь? в каких облаках? – это те слова, с помощью которых нас оттуда выдергивали, осуществляя переворот внутри нашего сознания – переворот, в результате которого все, что туда, в это молчаливое присутствие вплывало, становилось…

Д: … более важным.

А: Да. А это молчаливое присутствие превращалось в нечто несущественное. Этот переворот, в котором мы отрекаемся от молчаливого присутствия своего истинного «я», делает нас стихийными материалистами. И именно этот переворот дает толчок к формированию ментального шума, к материалистическому восприятию мира, ко всему остальному, что держит нас в сансаре. Техника дза-дзен направлена на одно: на то, чтобы этот переворот осуществить еще раз, вернув все на свои места. Ментальный шум возникает от неполноты нашего присутствия в этом молчаливом пребывании. Внутри каждого из нас живет богиня Тара, а мы от Нее отрекаемся. И когда мы перестаем в этом присутствовать, то объем нашего пребывания не уменьшается, он остается прежним, но не заполненным по-прежнему нашим присутствием, а поскольку его надо чем-то заполнить, он автоматически заполняется нашими умственными отбросами – так называемым ментальным шумом. Это действительно так. Когда мы с Ней отождествляемся, наш ментальный шум сам собой исчезает, и не нужно беспокоиться о том, есть он или его нет. Мы вообще забываем о нем как таковом. Если делаешь какое-то движение по-настоящему, то в нем нет ни внешнего, ни внутреннего. Понимаете, почему это деление отсутствует? Потому что на его месте возникает смысл. Это не внешнее и не внутреннее.

Теперь я хочу, чтобы вы посмотрели на то, как все, что мы проходили, разворачивается из этого опыта гармонично, естественно, полноценно и системно. Этот опыт стоит на вершине, у истоков, а из него все разворачивается, как свиток. Все, о чем вы говорили, встает на свои места. Вам не хватило этого переворачивания. И теперь, когда оно осуществлено, становится понятно, что такое присутствие. Присутствие внутри этого молчаливого пребывания, а не присутствие в ситуации. Нет присутствия в ситуации. На самом деле адекватность, присутствие в ситуации возникает благодаря ее восприятию изнутри этого опыта как ничтожной. Вот он, момент вовлечения и невовлечения. Почему мы вовлечены в ситуацию? Потому что она для нас очень значима. Когда мы присутствуем внутри себя, ситуация перестает быть значимой, но она сохраняет свою значимость. Каким образом? С одной стороны, она становится ничтожной, с другой стороны, ее значимость возрастает, потому что любая ситуация в действительности значима одним-единственным образом: через нее, через отношение к ней и поведение в ней мы проявляем и утверждаем то, где мы находимся: снаружи, в перевертыше, или внутри себя – в своем сознании. Любая ситуация имеет один-единственный смысл: через нее мы проявляем свой истинный внутренний расклад. Дело в том, что когда мы живем в перевертыше, мы все равно это делаем – проявляем свой истинный внутренний расклад, но дело в том, что в таком случае мы этого не замечаем. Это видно только со стороны, а сам человек об этом даже не догадывается. Материализм, вся ложь, все омрачения из человека лезут, но он этого не понимает, не чувствует, потому что смотрит на другое, потому что сам весь снаружи, во внешних привязанностях и оценках, и поэтому пропускает все, что у него внутри.

Видите, как меняется ваше восприятие понятия присутствия? Как изменилось ваше восприятие адекватности ситуации? Теперь посмотрим на понятие свободы внутри этой ситуации. Смотрите оттуда, изнутри. Что вы видите? Чем оно наполняется? Наполняется ли понятие свободы как-то по-новому? Попробуйте наполнить его через понятие ви́дения.

М: Значит, до этого понятие свободы было наполнено чем-то другим. Потому что настоящая свобода – такая, какой мы ее сейчас рассматриваем, а все остальное – суррогат свободы. Мы называем это свободой, но в принципе мы не совсем свободны.

А: Понимаете? Понятие свободы неотделимо от понятия ви́дения. Когда мы не свободны? Когда мы не видим истинного расклада. Возьмем, например, тот гунъань, который мы сейчас разбираем. « Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал: – Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?»

Кто может сказать, какая ловушка заключена в утверждении, сделанном Байчжаном?

Д: Слово «сказать»?

М: «Кто может». В первом классе ловят детей на этом: кто может? А они кричат: я могу! я могу!

А: На самом деле, ловушка станет понятна, если расшифровать фразу Байчжана так: «Кто из вас будет самым хорошим, послушным и умным мальчиком – таким, который сможет что-то сделать». Какая в этом ловушка заключена?

Д: Рита же обозначила: я! Я могу!

А: А назвать ее как-то можешь?

В: Эговая.

А: «Кто из вас проявит свою зависимость, проявив при этом свободу? Проявите свободу в зависимости от моего мнения!» Понимаете эту провокацию – почему он засмеялся, когда сказал, что старший монах проиграл? Байчжан засмеялся, потому что Гуйшань увидел эту провокационную двоякость его утверждения и отреагировал двояко: он, с одной стороны, проявил свою свободу, а с другой стороны, проявил свою независимость, когда пошел прочь. Вот реакция Гуйшаня на то, что он увидел в словах Байчжана. Свобода – это ви́дение. Гуйшань увидел, и он действовал, исходя из своего ви́дения. Вот это действование, исходя из ви́дения, и есть действование единственным способом или, другими словами, действование без колебаний. Но при этом ви́дение у нас одно, а возможностей проявлений свободы продолжает оставаться бесконечное количество. Мы не испытываем колебаний по отношению к тому, какой из этих бесконечных вариантов мы выберем. Почему мы не испытываем этих колебаний?

М: Ты показывал пример из айкидо, когда на один и тот же взмах руки ты можешь применить несколько приемов. Ты же об этом сейчас говоришь? Но мне еще тогда показалось: все равно только один из этого множества будет самым правильным в той или другой ситуации. К Веронике ты мог применить все три. Но если бы ты встретился с серьезным соперником, ты смог бы применить только один.

А: С серьезным соперником можно не только без выборов, но и без вариантов остаться… Если вообще останешься… в этом бренном мире.

Д: Но заранее ты не можешь это просчитать.

У: Есть масса вариантов, но только один может быть выбран без колебания. А другие могли бы быть выбраны без колебания?

А: Да.

У: Но выбирается только один. Почему?

А: Потому что не выбирается.

Д: А как происходит это не-выбирание?

А: Это момент творчества. Момент слияния абсолютной уникальности каждого из нас с абсолютной уникальностью ситуации. И уникальности не эговой, а космической. Когда происходит колебание? Когда колеблется наше ви́дение. Оно не может сфокусироваться, когда мы сомневаемся в том, как действовать правильно, чтобы это «что-то» в себе сохранить. И когда мы сомневаемся, то мы «это» уже утратили. Понимаете, почему? Потому что от того, что мы сделаем, начинает зависеть, утратим мы это или нет. А это уже перевертыш – он возникает просто от такой постановки вопроса – и обратное впадение в духовный материализм. В какой момент возникает колебание?

У: Когда мы попадаем в зависимость, сбой какой-то происходит. Когда мы выходим из этого состояния.

Д: Из себя выходим.

А: А когда это происходит?

В: Когда задумываемся. Когда в этой мысли застреваем.

А: То есть колебание возникает тогда, когда мы начинаем колебаться?

Д: Получается, что да. Как-то трудно ответить, что является первопричиной.

У: Когда мы впускаем постороннюю мысль извне.

А: Ответ каждой из вас очень близок к истине.

Д: Как всегда, не хватает нюанса.

У: А… так это когда мы совершаем обратный перевертыш?

А: Да. Совершенно верно. Когда ситуация нас как-то задевает и пугает. Почему Байчжан сказал: «Старший монах проиграл»? Потому что он стал играть. А что такое «играть»? Игра, выигрыш?

М: Вовлеченность. Когда мы напрягаемся, мы моментально вылетаем из этого состояния.

Д: А почему мы напрягаемся?

М: Потому что ситуация становится для нас значимой.

Д: А почему она стала для нас значимой?

А: Кто сможет ответить на Дашин вопрос? Она его правильно задала.

Д: Потому что эго душит.

А: Эго появляется уже в результате переворачивания, в результате ментального шума, но каков изначальный толчок? Какую угрозу мы чувствуем? Угрозу и сомнения. И колебания в том, что мы сможем сохранить это состояние – вот это присутствие внутри себя, присутствие нас в белой Таре.

Д: Мы находимся в этом состоянии, и вдруг ситуация становится угрожающей. Угрожающей чему?

А: Нашему присутствию.

Д: В этой ситуации?

А: Нашему присутствию внутри себя.

Д: И как только мы чувствуем угрозу этому присутствию внутри себя, мы тут же выпадаем?

А: Да.

Д: А что может угрожать этому состоянию?

А: Ситуация, в которой мы не знаем, как себя вести, и, следовательно, проявляем колебание.

Д: Какой-то замкнутый круг.

У: Вроде, если мы находимся в этом состоянии, то не должно быть такого.

Д: Так что это за ситуация? Боязнь потерять это состояние?

А: Да. Но мы не можем даже бояться потерять это состояние, пока мы в нем находимся. И страх потери, который, действительно, возникает, и, возникая, провоцирует эту потерю – он возникает как страх потери этого состояния в чужих глазах. И как только даже тень этого страха появляется на краю нашего сознания – мы выпадаем из своей целостности, мы расщепляемся, и процесс творчества или даже просто спонтанной и чисто интуитивной реакции становится невозможен.

В: Почему?

А: Потому что мы впускаем в себя зависимость от внешнего – еще даже как преднастройку к возникновению такого страха. Весь парадокс этой ситуации заключается в том, что мы еще даже не успели этот страх испытать, а то, чего мы только еще собираемся испугаться, уже случилось. Но самое парадоксальное в том, что случилось оно именно оттого, что мы собрались его бояться, и ни от чего другого.

Д: Если мы в нем находимся изначально, то мы не должны бояться его потерять.

А: Да, Даша, только изначально мы его потеряли давным-давно. Сейчас мы пытаемся в нем как-то утвердиться, укрепиться.

Д: Я думала, мы говорим об изначальном состоянии.

А: Изначальное состояние буддисты называли природным просветлением. Дети, находящиеся в нем, не обладают самым главным – знанием ценности пребывания в этом состоянии. И когда их родители, не будучи заинтересованы в их самостоятельности, самодостаточности, адекватности, из этого состояния их выдергивают, то они, покупаясь на базовую зависимость от родителей…

Д: То есть даже в этом замечательном состоянии зависимость сохраняется?

А: Ее там нет изначально как зависимости. Изначально есть любовь и привязанность, однако, смешанная с неведением. Но в этой любви и привязанности существует базовая архетипическая проекция на родителей как на существ высших по отношению к детям. И эта проекция заставляет оценивать их требования по отношению к ребенку самим ребенком как справедливые и исходящие из высшей инстанции.

Д: Поэтому ребенок соглашается потерять это состояние.

А: Да. Потому что он, во-первых, не знает его ценности, а, во-вторых, он ориентирован на родителя как на некое божество. Если бы родитель был при этом прозрачен в том смысле, что между его базовой сущностью и ребенком, глядящим на него, не стояло бы родительское эго, то тогда взгляд ребенка был бы адекватен, и в нем не было бы зависимости. Как зависимость он возникает не у ребенка, она создается эговостью родителя.

Д: А мы сейчас обсуждаем ситуацию, когда ребенок вырос.

У: Он уже знает ценность этого состояния. И он боится его утратить. Он боится посягательств на это состояние.

Д: И тут же его теряет.

А: Почему он боится его утратить?

Д: Потому что он начинает наделять это состояние необыкновенной ценностью.

А: Но утрачивает он его не из-за того, что наделяет его необыкновенной ценностью.

Д: Из-за страха он его утрачивает.

А: Да. А что страх в нем делает такого, что он его утрачивает?

Д: Страх всегда что-то перекрывает. В этом состоянии должно происходить какое-то спонтанное движение, которое страх должен перекрывать.

А: Попробуйте сейчас не на уровне слов это понять, а через состояние, через переживания. Поймите, как тишину, молчание – неважно как, но поймите всем сердцем. Это состояние подвергается угрозе выпадения из него тогда, когда у человека, испытывающего это состояние, нет в нем такой достаточной укорененности, которая вызывала бы в нем веру.

Д: Уверенность?

А: Нет, именно вера! Не уверенность – это именно вера. Когда мы начинаем выпадать из этого состояния? Когда мы начинаем искать что-то, чтобы его сохранить, мы отказываем этому состоянию в его субстанциональности, в его первичности. Когда мы начинаем искать что-то, чтобы его сохранить, мы тем самым уже ищем подпорку для него. И когда мы ищем что-то, чтобы его сохранить, то в этом поиске мы его теряем. Именно потому, что мы хотим что-то сохранить, «оно» сразу становится хрупким и легко поддающимся разрушению. Должно быть именно состояние веры, незыблемости. Нам должно быть все равно, как мы в этой ситуации выглядим. Для нас должно быть гораздо важнее, сохраним мы свое состояние или нет. И когда мы говорим: «Все равно, что здесь случится – главное, чтобы я в нем остался, не вышел из него», – оттуда, изнутри, прямо из этого состояния, приходит помощь в виде того спонтанного озарения, которое и является единственным – тут ты, Даша, абсолютно права – адекватным реагированием на ситуацию.

Нам очень не хватает именно веры. Остаться в этом состоянии, что бы вокруг ни происходило. Все равно в нем остаться! И ситуация чудесным образом перевернется… Не выпрыгивать из себя. Нас выманивают из этого состояния демоны внешнего мира, чтобы, выпрыгнув из него, мы выпали и из той единственной крепости, которая нас сохраняет. Это и есть то состояние, из которого действует просветленный. И оно возникает не сразу – оно возникает в результате длинной практики.

Что происходит при таком восприятии? Наша адекватность в ситуации перестает иметь для нас значение оценки: зачет – не зачет, сдал – не сдал. Любая ситуация приобретает для нас значение тренинга, но не теста. И когда это происходит, мы уже не так зациклены на том, сможем мы ее пройти или нет. Если не смогли – прекрасно! – значит, есть над чем работать! Надо поклониться этой ситуации и испытать к ней чувство благодарности, потому что благодаря ей обстоятельства, или божество, стоящее за ними (как в некоторых учениях тантрического буддизма), милостиво показали нам наше слабое место. Благодаря ей мы сможем теперь его увидеть и продолжить свою работу над своими недостатками. Я приведу пример: когда у Линь-Цзи умер его учитель Хуан-бо, Линь-Цзи, уже к тому времени известный просветленный, патриарх, стоял возле погребального костра и плакал. Слезы безостановочно текли по его лицу. Ученики, бывшие рядом с ним, с удивлением глядели на плачущего Линь-Цзи и спрашивали: «Учитель, как же так? Почему вы плачете? Вы же просветленный! А для просветленного не имеет никакого значения – жизнь или смерть. Ушел ваш учитель Хуан-бо, но он же ушел в пустоту, он же на самом деле не умер. Раз вы просветленный, вы должны понимать. Как же так? Почему вы плачете?» А Линь-Цзи им отвечал: «Да я и сам это все знаю, – то, что вы мне говорите. Но почему-то слезы льются из моих глаз. Не останавливать же мне их нарочно». Понимаете, да? Вот этот момент капитуляции – даже перед собственной реакцией. Вы можете себе представить, чтобы просветленный стоял с каменным лицом, сдерживая слезы, из-за зависимости перед мнением учеников? И то, как он ответил – сколько в этом было внутренней свободы и независимости от их мнения, от того, как они его воспринимают – как просветленного или непросветленного. И именно поэтому он еще больше укрепил свой статус. Эта ситуация вошла как гунъань в историю чань-буддизма. Вернемся к нашему гунъаню.

Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу.

А: Что за преграда была воздвигнута Байчжаном?

Д: Видимо, в ловушку Гуйшань все-таки попал.

А: Попал, попал.

Д: В результате он стал настоятелем. Вот в эту ловушку и он попал.

А: А что за преграда была воздвигнута Байчжаном?

Д: Ловушка и преграда – это разные вещи?

А: Да нет, в принципе, здесь это одно и то же. Одну ловушку Гуйшань преодолел, а вторую – нет. Какую ловушку не преодолел Гуйшань? Какое у нее имя? Эта ловушка называется «старший монах». Если бы Байчжан пригласил одного Гуйшаня и рядом не было бы старшего монаха… Посмотрите, для чего Байчжан пригласил старшего монаха? Почему он рассмеялся? Байчжан мог вызвать Гуйшаня в уединенное место, поставить ему эту задачу и сказать: «Одолеешь – станешь наставником». Что, Байчжан не знал, кто лучше ответит на этот вопрос? Зачем ему надо было приглашать старшего монаха? Неужели никто из вас не задался этим вопросом?

М: Я думала, что там у них был общий сбор. Задали задачу: кто лучше ответит, тот и станет настоятелем.

А: Знаешь, Рита, может, там и был другой народ. Но в гунъане осталось только два человека. Значит, не важно, сколько их там было еще в реальной ситуации. Для смысла гунъаня достаточно было оставить двоих – для того, чтобы показать, как Байчжан использует ситуацию. Какая мудрая стратегия! Как он поймал Гуйшаня! Почему он рассмеялся: «старший монах проиграл»? А кто выиграл – разве Гуйшань? Выиграл Байчжан!

У: Он добился того, чего хотел.

Д: А если бы не было старшего монаха, он мог бы просто отказаться.

А: Да, он бы мог что-нибудь учудить. Байчжан «сделал» Гуйшаня: он не увидел чуть-чуть дальше, чем увидел Байчжан. Почему старший монах проиграл? Потому что выиграл в этой игре только Байчжан. А Гуйшань ни выиграл, ни проиграл: он выиграл у старшего монаха, но проиграл Байчжану. Вам удалось почувствовать, как это все проникнуто духом легкости, веселья? Вот она, истинная суть чань-буддизма – за каждым из гунъаней стоит легкий и одновременно сотрясающий основы мироздания смех.

 

Глава IV. Отрез белого шелка

Чжу Фэн был учеником-прислужником Мастера Ши Шуана. Когда Ши Шуан умер, все монахи его монастыря устроили совещание и решили назначить тамошнего Главного монаха новым настоятелем. Но появился Чжу Фэн и сказал собранию: «Сначала мы должны узнать, действительно ли он понимает учение нашего покойного Мастера». Тогда Главный монах спросил: «Что у тебя есть за вопрос, касающийся учения нашего покойного Мастера?» Чжу Фэн ответил: «Наш покойный Мастер сказал: „Забудьте все, прекратите все делать и постарайтесь полностью отдохнуть! Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль! Старайтесь быть холодными угольями и истертым деревом! Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме! Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Я не спрашиваю вас о первой части этого увещевания, а только о последнем предложении: „Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Что это значит?» Главный монах ответил: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». Тогда Чжу Фэн крикнул: «Видите, я знал, что вы совсем не понимаете учение нашего покойного учителя!» Тогда Главный монах спросил: «Каково же мое понимание, что ты его не принимаешь? Теперь зажги мне палочку фимиама. Если я не умру до того, как она догорит, то я допущу, что не понимаю того, что имел в виду наш покойный Мастер!» Затем фимиам был зажжен и, Главный монах уселся прямой, как шест. И, о чудо, раньше, чем палочка фимиама кончилась, Главный монах действительно усоп прямо там, где сидел. Тогда Чжу Фэн похлопал труп по плечу и сказал: «Ты можешь сесть и умереть немедленно, да, но что касается значения слов нашего покойного Мастера, у тебя нет ни малейшего понятия!» 52

А: Понравилось?

М: Да, но я тоже не понимаю слов покойного Мастера.

У: Я вдруг подумала: как приятно быть отрезком белого шелка…

В: Мне сразу представляется, как на ветру развевается кусок ткани.

А: Любопытно, если бы старший монах сказал: «У меня от этих слов дух захватывает», – что бы сказал Чжу Фэн?

У: Он бы сказал: «Этот старый монах вечно всем восхищается!»

М: Интересно он задает вопрос – просит объяснить только последнее предложение. Получается, что объяснив последнюю часть, можно разъяснить все остальное?

А: Нет, получается, что объяснив последнюю часть, старший монах продемонстрировал бы, что все предыдущее он и так уже знает.

У: У меня не укладывается: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы» – какой-то такой ответ…

В: У меня тоже не очень укладывается.

А: Потому что старший монах просто брякнул глупость – хотя и ужасно умную и даже правильную. Но для нас как учеников, размышляющих над гунъанем, самый большой вопрос – почему умер старший монах?

А порядок размышлений у нас будет такой: сначала мы разберем нашего покойного Мастера. И в отличие от сердобольного Чжу Фэна, который просил растолковать только конец, я спрошу вас о значении всего высказывания целиком.

М: Мне эта фраза представляется призывом отречься, отойти от суетности, в которой мы постоянно пребываем – и не только в делах, но и в мыслях. Этот ментальный шум, который постоянно нас преследует… «Полностью отдохнуть»: слово «полностью» говорит о высокой концентрации присутствия – чтобы полностью отдохнуть, мы должны присутствовать в своем теле, расслабляя его напряжения. Мы иногда не замечаем, как правая рука чешет левую, как мы, разговаривая, продолжаем совершать неконтролируемые движения – потому что мы не присутствуем в своем теле. То же можно сказать о голове: расслабить свои мозги, избавить их от мыслей, в которые мы постоянно погружены…

А: Я нашел параллель из «Скрижалей Лазурной скалы»:

Отшельник с Лотосового пика выставил свой посох и дал собравшимся следующее наставление:

– Когда древние попали сюда, почему они не захотели остаться здесь? – И сам же ответил: – Потому что не набрались сил в дороге.

И еще он говорил:

– Что же в конце концов? – И сам же отвечал: – С посохом на плече, не обращая внимания на людей, я ухожу за тысячу вершин и десять тысяч пиков.

А: Рита, скажи, от чего ты устаешь?

М: От отсутствия.

А: «Знаешь, Саш, я так от этого устала» – это твоя любимая фраза, когда ты на что-нибудь жалуешься.

М: Больше всего устаешь от напряжения, которое возникает, когда чего-то не принимаешь, когда что-то не нравится. Если мы абсолютно расслаблены и нас ничего не «напрягает», то нет и усталости.

А: А ты сейчас абсолютно расслаблена?

М: Нет, конечно.

А: Жалко. Давайте начнем со второй фразы: «Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль». Как миновать десять тысяч лет за одну мысль?

В: Мне кажется, это как проникнуть в глубину тысячелетий, пронзить их все, все охватить.

А: Давайте немного снизим пафос, и приблизимся к земле – это очень просто, это всего лишь дза-дзен.

М: Когда времени не существует или оно течет совсем по-другому.

А: Вот Рита села в дза-дзен, выпрямила спину, закрыла глаза, сосредоточилась на одной мысли и сидит. Сидит, сидит… Какая мысль возникает первой, а, Рита? «Сколько времени я уже так сижу?» Возникала такая мысль? Уля, ты вспоминала про время, сидя в дза-дзен?

У: Да. Причем, кажется, что сидишь очень долго, а реального времени проходит очень мало.

А: Да, откуда возникает такое ощущение? Откуда такой перепад между нашим восприятием времени и его реальным протеканием?

М: Это обусловлено степенью присутствия: если степень присутствия высока, то и время начинает течь по-другому.

А: При каком условии мы смотрим на часы и думаем: «Интересно, а сколько времени я тут сижу»?

М: Когда мы вышли из этого состояния.

А: По какой причине? Мы вспоминаем о времени только тогда, когда мы устаем заниматься тем, чем мы занимаемся. Вдумайтесь в смысл вопроса: «Интересно, сколько времени я уже этим занимаюсь?» А интенция: «Не пора ли выходить? Как мало, оказывается, времени прошло!»

У: Когда мы не полностью отдохнувшие?

А: Когда не отдыхаем. А когда мы не отдыхаем?

В: Когда напрягаемся.

М: Ты лучше спроси так: «А когда мы отдыхаем?» Как правило, мы не отдыхаем.

А: Мы не отдыхаем тогда, когда не забываем о себе, вот в чем секрет. Причем, это «незабывание» может носить различный характер: например, мы можем подспудно стараться быть безупречными в том, что делаем, и это стремление к перфектности, пусть даже самое незначительное и незамечаемое, будет отбирать у нас ресурс – надо же не только проконтролировать себя на предмет этой самой безупречности, но еще и умудриться вытеснить эту самую процедуру контроля, ведь если этого не сделать, эффекта «перфектности» не получится, а будет сплошное досадное недоразумение и разоблачение. А еще такое «незабывание» может принять вид жалости к себе: сидишь тут, сидишь – вот уже и все тело затекло…

Но самый главный враг медитации – это, конечно, скука. А что такое скука? – Это такое состояние, которое возникает, когда в том, чем мы занимаемся, нам нечем заняться. Это означает, что наше сознание не может быть целиком захвачено тем занятием, в которое оно на данный момент погружено, и тогда его незанятая часть начинает томиться без дела – скучать. Происходит это в двух прямо противоположных случаях: 1) когда наше сознание переросло свое занятие, и поэтому ему скучно им заниматься; 2) когда занятие слишком глубоко и утонченно, и наше сознание скользит по его поверхности, как водомерка, не в силах нырнуть в глубину, потому что для такого погружения ему не хватает меры присутствия. И это скольжение, как ни парадоксально, в своем переживании оказывается очень похожим на состояние, возникающее в первом случае. Этот парадокс часто приводит к путанице и весьма досадным недоразумениям в отношении практикующих к скуке.

Почему болевые ощущения выводят из медитации? Почему мы не можем отнестись к ним с легкостью? Ну, возник телесный дискомфорт – зачем же вот так сразу и безмятежность терять? Разве эти вещи безусловно и безоговорочно связанны? Нет, это не так!

Это «незабывание о себе» может принимать множество всевозможнейших обликов, но главным при этом будет одно – утрата важнейшего параметра истинного медитативного процесса – беззаботности… Медитировать надо так, словно желтый осенний лист, плывущий по ручью, со спящей в нем цикадой – у какого берега ручья она проснется? Или как полевые лилии, беззаботные, но при этом выглядящие так, как царь Соломон во всей своей славе не выглядел. Чувствуете, как вторая фраза Мастера связана с первой?

Мастер Ши Шуан очень глубоко проник внутрь наших психических процессов. Об этом говорит его высказывание, цитируемое Чжу Фэном. Вспомните дза-дзен. Когда сидишь в дза-дзен неподвижно – именно ментально неподвижно – в этой неподвижности кажется, что ничего нет. И вдруг откуда-то из глубины души возникает вопрос: «Интересно, сколько я так уже сижу?» Откуда он возник? Ведь мы сидели, как единая, цельная, монолитная скала – а он взял и возник. Значит, мы не были этой скалой, нам это только казалось. Или мы ею были, но этот монолит разрушился раньше, чем возникла мысль, потому что эта мысль может возникнуть только из уже разрушенного монолита.

М: Этот вопрос не возникает пока мы являемся монолитом, сначала исподтишка начинают рождаться какие-то другие мысли, а потом уже возникает эта: «Сколько я сижу?»

А: Бывает по-разному. А что это за мысли «исподтишка»? В какое мгновение они начинают возвращаться?

М: Когда наступает момент усталости. Когда нам становится тяжело удерживать концентрацию.

А: Я могу предложить следующую форму дза-дзен для того, чтобы вам стало понятнее то поистине сокровенное учение, которое предлагает Мастер Ши Шуан. Закройте глаза, сядьте прямо. И теперь представьте себе, как сильно вы устали от обстоятельств этой жизни: от несправедливости окружающих вас людей, от того, насколько ситуации, в которые вы попадаете, бесчувственны по отношению к вам, как они игнорируют ваши страхи и желания – от заветных до самых обыденных. Почувствуйте себя камнем, неловко кувыркающимся внутри мощного потока камнепада – его толкают и бьют точно такие же камни сверху и справа, слева и снизу, и он тоже бьет эти камни. Почувствуйте, как этот поток катится и гремит, и как все бесчувственны по отношению друг к другу внутри этого потока. Кого-то раздражают собственные дети, кого-то родители, кого-то случайно встреченные люди, которым из-за собственной усталости нет никакого дела ни до кого другого. И ощутите возникающее на фоне всего этого сильнейшее желание покоя. На свете счастья нет, а вот покоя, гармонии, и чтоб никто не теребил. Хочется?

М: Да.

А: Так вот же он, прямо сейчас. Не открывай глаза, Рита. Прямо здесь и сейчас, внутри вас, насладитесь им. Сейчас вас никто не теребит, не беспокоит, вам не надо напряженно думать о том, чтобы не пропустить остановку, или о том, чтобы вас не обсчитали, чтобы не навязали вам чужую, ненужную вам точку зрения, или о том, как бы вас не обманули собственный ребенок, начальство, продавец в магазине, подчиненные и т. д. Посмотрите, как много контроля и как мало покоя. Много контроля, забот, усталости… Покой – он такой же расслабленный, как летящие перышки тополиного пуха. Останьтесь внутри неподвижности, задержитесь, наберитесь в ней сил. И почувствуйте, как что-то внутри вас тянет вас обратно – в эту круговерть суеты. Внутри вас, а не снаружи – даже сейчас, когда можно успокоиться. Вся эта суетливость, от которой мы так сильно устаем, оказывается, есть внутри каждого из нас, больше того – она не дает нам оставаться в покое, она страшится этого покоя и не хочет его. Насладитесь созерцанием всего этого в себе. Мы не хотим покоя, мы хотим суеты, от которой сами же и устаем. Осознайте, что вы, только вы, ваша воля является главным и единственным источником сансары. Потому что внутри покоя исчезает чувство «я». И тогда «я», уже почти исчезнувшее, начинает беспокоиться и спрашивать: «Так, а где я, вообще-то? Я-то есть или нет? Мне надо срочно себя найти». А найти себя наше «я» может только в круговерти. Вот они – тончайшие процессы, протекающие ежесекундно, ежемгновенно удерживающие нас в сансаре. Посмотрите на это, ощутите это, убедитесь в этом. И насладитесь этим. Не тем, что вы видите, но тем, что вы это видите, то есть, тонкостью и глубиной своего созерцания. Поэтому следующий этап дза-дзен должен быть другим: в нашем покое должна быть точка еще большего покоя, в которую мы помещаем свое эго и там наслаждаемся его растворением. Только глубинное и экзистенциальное знание, основанное на самом сокровенном смысле жизни, поможет нам правильно понять смысл дза-дзен. Только осознавая, насколько оно глубоко и важно, мы сможем по-настоящему им заняться. Только понимая, что таким образом мы решаем фундаментальные вопросы своего бытия – те, которые определят ближайшие даже не десять тысяч, а миллионы лет наших воплощений – мы сможем по-настоящему и с полной ответственностью заняться этой потрясающей практикой.

Откройте, пожалуйста, глаза. Вопрос ко всем: удалось ли почувствовать что-либо из того, о чем я говорил?

М: Только первую часть – глубочайшую точку покоя.

А: А потом ты заснула?

М: Дальше я уже побоялась искать, потому что решила, что вообще усну.

А: Ну вот и выспалась бы хоть раз. Уля, ты еще не все забыла из того, что происходило?

У: Ты знаешь, во всяком случае никаких побочных мыслей не возникало.

А: А что возникало?

У: Такое спокойное состояние в замкнутом пространстве. Как-то по-монашески уединенно и хорошо. Главное, что не досаждали никакие мысли. Правда, я не уверена, что не засыпала.

А: Может быть. Во всяком случае, состояние очень сходное.

У: Такое немножко пограничное. Кстати, мысли о том, как долго я сижу, не возникало. Даже как будто отдохнула.

А: Почему «как будто»?

У: Потому что я пришла с больной головой, в разбитом состоянии. А сейчас состояние очень хорошее, даже не хочется из него выходить.

А: Так не выходи, оставайся. Ты можешь из него вообще не выходить. Это поразительно, но в нем ты будешь действовать гораздо адекватнее и успешнее в любой суете. Стоит только поверить. Вероника?

В: Когда я открыла глаза, то практически не помнила, что ты говорил. Я помню камни, и помню, как пробовала найти состояние покоя. Похоже, это было последнее, что я услышала.

А: А сейчас какое самочувствие?

В: Слегка расслабленное, до этого я чувствовала себя бодрее.

А: Какой неудачный экзерсис – Рита с Вероникой в результате почти выбыли из строя. Остаемся только мы с тобой, Уля, закаленные бойцы невидимого фронта. «Забудьте все, прекратите все делать, постарайтесь полностью отдохнуть. Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль». Как возникает ощущение времени? Почему древние, попав сюда, не захотели здесь остаться здесь?»

У: Потому что они «не набрались сил».

А: Да, а почему? Потому что они их потратили. А почему потратили? Потому что они, так же как и мы, жили не так, как хотели. У Басё есть такие стихи:

У: В идеале силы должны прибывать, а мы их тратим.

А: Да. Почему мы их тратим, тогда как они должны прибывать? Отчего люди устают? Мария Монтессори сделала удивительные выводы. Оказывается, дети могут заниматься очень сложной для них деятельностью и при этом не уставать очень долго; более того, когда они заканчивают, у них вид посвежевший и отдохнувший. Почему? Потому что им интересно, потому что они делают то, что им нравится и то хочется делать.

В: Она пишет, что во время войны, когда все голодали, дети занимаясь каким-то интересным для себя делом, забывали про чувство голода.

А: Что же такое «миновать десять тысяч лет за одну мысль» и когда мы вспоминаем о том, сколько прошло времени?

У: Хотя здесь говорится о времени, но фактически речь идет о состоянии вне времени.

А: Да. Не за один миг, а за одну мысль.

У: Мы уже говорили, что это происходит тогда, когда мы находимся в состоянии полного покоя, отдохновения.

А: Почему? Нет. Человек может три часа просидеть, будучи захваченным компьютерными игрушками, и не заметить, сколько прошло времени.

У: Я помню, у меня такое выпадение из времени было однажды в замке Шенонсо. Я должна была организовывать группу, и я все время об этом помнила, но я очень люблю этот замок, там была такая атмосфера… В общем, когда я спохватилась, то обнаружила, что все сидели в автобусе и ждали меня. Я полностью выпала, абсолютно из всего – было очень здорово.

А: Уля, ты помнишь свою последнюю фразу? «Я полностью выпала…»

У: Да.

А: Произнеси ее, пожалуйста, медленно.

У: «Я тогда полностью выпала из времени».

А: Ты произнесла ее быстро. Зачем ты торопишься? Почему говоришь скороговоркой?

У: Мне хочется много всего высказать сразу. Я всегда говорила, что последовательность речи – мой главный враг.

А: Нет, Уль, твой главный враг не это.

У: «Твой главный враг ты сама».

А: Это правда, но в данном случае, если говорить конкретно, то твой главный враг – это страх. Попробуй мысленно представить себе, что ты говоришь медленно. И что тогда сразу возникает? Страх, что тебя не дослушают, что твоя речь наскучит.

У: Да, это есть. Поэтому я и стараюсь сказать быстрее.

А: Чтобы не дать слушателям устать. Откуда этот страх, Уль?

У: Знаешь, я часто сама скучаю, когда люди долго рассказывают скучные вещи. И я зная это состояние собственной скуки, наношу опережающий удар, чтобы люди не заскучали.

А: Интересно, от чего ты скучаешь? От того, что они говорят, медленно растягивая слова?

У: Нет, от содержания, конечно.

А: Посмотрите, вот оно, ощущение внутренней суеты: «Сколько времени я уже говорю, а не устал ли кто-нибудь?» А ты сама не устаешь?

У: Устаю.

А: Уля, а почему я сосредоточился сейчас на тебе, как ты думаешь?

У: Потому что мое состояние суеты – это тот поворотный пункт. Век воли не видать мне этих «десяти тысяч лет за одну мысль» в таком состоянии.

А: Точно. «Десять тысяч» в китайском языке – синоним бесконечности. Как в русском – слово «тьма». Вам известно его древнерусское значение?

У: «Десять тысяч».

А: Да. Видимо, это число обладает каким-то сакральным смыслом. Давайте по порядку. «Забудьте все…» Вспомните, как по утрам вы удерживаете в голове все, что надо сделать. «Прекратите все делать…» Что звучит в глаголе «делать»?

М: Контролировать?

А: Да.

У: Я думаю, еще и старание.

А: Да, прекратите стараться и контролировать, и «постарайтесь полностью отдохнуть». Что означает «полностью»?

М: И словами, и мыслями, и делами.

А: Да – на всех уровнях. Когда жизнь захватывает нас так, что мы не устаем жить? Только тогда, когда мы на всех уровнях выступаем неким единым фронтом.

М: И творческие процессы?

А: Да, совершенно верно – прежде всего творческие процессы. «Полностью» – распространяется на все чакры. «Отдохнуть» – значит заниматься тем, от чего не устаешь. А ведь этот отшельник с Лотосового пика совершенно прав, когда говорит: «Почему древние не остались? – Потому что не набрались сил в дороге». Подавляющее большинство людей стареет не естественным образом, а именно от этой усталости.

В: Что он имеет в виду, говоря о древних?

А: Он имеет в виду людей древности. Тех, кто уже ушел. Почему те, кто умерли, не остались здесь? Потому что в дороге они не набрались сил. Это очень интересная фраза. В ней содержится целая концепция жизненного пути как Пути, а Путь по-китайски – Дао. Они не набрались сил, а растратили их. Это – отсылка к даосской теории юань ци изначальной пневмы, которая дается нам с родительским семенем цзин, и которую мы потом растрачиваем с течением жизни. Когда она растрачена полностью, мы умираем. Древние даосы создали теорию и практику восполнения этой изначальной пневмы. Считается, что эта практика способствует омоложению, причем весьма фундаментальному, так, что ее адепты могут жить по несколько сотен лет, не старея и сохраняя молодость, силу, энергию, свежесть и ясность ума и бодрость тела. Это те, кто «набрались сил в дороге».

А как силы тратятся? Они тратятся на нелюбимое дело, когда мы должны заниматься чем-то только потому, что это нужно чтобы, допустим, заработать денег или не потерять работу. И мы переламываем себя, заставляем. И эти «переламывания» потом, через некоторое время накопившись, начинают рисовать морщинки на наших лицах. Люди ошибаются, думая, что морщинки рисует возраст. Сейчас можно встретить морщинистое лицо у совсем еще молодых людей. Лбы изборождены, как у роденовского мыслителя. Мы живем ради чего угодно, но только не ради себя. Мы ждем, когда трудный момент пройдет, чтобы наконец-то вздохнуть свободно, и пожить ради себя. Мы превращаемся в ослика, бредущего за морковкой, из легенды о Тиле Уленшпигеле. У Тиля был упрямый осел, который сдвинулся с места, только когда перед его мордой повесили как на удочке морковку – он за ней и пошел. И Уленшпигель, сидя на ослике, рассуждает о том, как тот проходит сочные поля слева и справа в погоне за этой мифической морковкой, которую ему так и не удается съесть. Но в бесконечном ожидании благоприятного момента, когда можно будет расслабиться и отдаться самому себе, мы искажаем свою энергетику и принципы функционирования своей психофизики таким образом, что в конце концов мы уже оказываемся не в состоянии отдаться самим себе. Это все равно, что прожить полжизни со скрюченной спиной в надежде когда-нибудь потом ею заняться – но «потом» уже не разогнуться, не выбраться из этого состояния. Вот так кармические ловушки и действуют. И «потом» уже не только десять тысяч лет, а и одно мгновение в одну мысль не вместить. Даже в одном мгновение этих мыслей все равно несколько.

«Старайтесь быть холодными угольями и истертым деревом.» Образ истертого дерева здесь не совсем ясен. Возможно, это неточность перевода. Давайте оставим «истертое дерево» и обратимся к «холодным углям».

У: Здесь, наверное, о том, чтобы уйти от страстей, да? От страстей, от эмоций.

А: Уля, ты помнишь технику погружения в символ? Для начала представь себе эти холодные угли.

М: «Холодные» здесь синоним слова «остывшие»?

А: Да. Остывшие угли. Не надо сразу пытаться дать правильный ответ – в этом случае мы становимся похожи на старшего монаха. «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». Это затертая фраза. Как из этой затертости выйти? Ход очень простой: надо просто представить себе остывшие угли.

М: Холодные угли…

А: Нет, не холодные, а то, как они остывают. Надо представить не просто остывшие угли, как статическую картину, а сам процесс их остывания. Холодные угли – символ слишком абстрактный.

М: Медленно, красиво, с искорками огня – уже нет бушующего пламени, но еще есть тепло этих углей.

У: Когда огонь – это как бы вовне, а остывающие угли – это аккумуляция вовнутрь. Важно, что это результат, какой-то опыт… Это нечто более внутреннее, чем полыхающий огонь, и спокойное, конечно…

А: Давайте вспомним: сначала горят языки пламени, потом в раскаленных углях мелькают сполохи; вот угли начинают остывать, меняется яркость цвета – от красного все темнее и темнее к малиновому. И вот эти красноватые оттенки начинают змеиться, угли как бы подергиваются пеплом, и сквозь пепел то и дело вспыхивают искры. И вот уже все совсем остыло – а все-таки внутри что-то тлеет, и стоит чуть поворошить – опять задымится.

В: Мне эта фраза о ворошении углей напоминает ворошение страстей. И эти остывшие угли… невовлеченность какая-то.

А: Близко, очень похоже. Может быть, так оно и есть, хотя я думал немножко в другом аспекте – о дза-дзен: остывшие угли как символ окончательной остановки ментального шума.

М: Этот образ многим можно наполнить, и все подойдет: и охваченность, и непричастность, и процессы, связанные с проработкой эго: когда мы работаем с ним, работаем, а оно вдруг опять – раз! – и полыхнет.

А: Это все вещи одного порядка – это все об одном: вот постепенно остывает, потом – раз! – опять полыхнет, потом опять остывает, остывает – вдруг искра пробежала – опять остывает, уже затихло, уже неподвижно, но кочергой поворошил – опять пыхнуло… Для чего ворошат угли? Чтобы они быстрее остыли. Какой точный и глубокий символ! Конечно, если представить просто остывшие угли, как статическую картину, образ получится мертвым.

У: И плоским.

А: Да, а он должен быть результатом процесса, и тогда он оживает, наполняется. Это – расшифровка символов.

М: Можно было так и написать: «остывающие угли».

В: Мне кажется, в китайском это более объемный образ.

А: Вне всякого сомнения. «Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме.»

У: А когда используется кадильница? Во время службы или во время каких-то определенных ее частей? Ведь это буддистский храм.

А: Мне сложно расшифровать этот образ, и вот почему: все зависит от того, дымит эта кадильница или нет. Если она дымит, тогда она выступает в качестве одного символа, а если не дымит – тогда символ другой.

В: Они же все время возжигают благовонные палочки…

А: Не все время, но часто.

В: Чтобы сесть и умереть, по крайней мере. В другом переводе этот иероглиф передается словом «курильница».

А: Опять мы сталкиваемся с проблемами перевода, но тут ничего не поделаешь: очень своеобразная, сильно отличающаяся от нашей культура. Можно найти подход через слово «старый».

У: Первая ассоциация – как намо́ленные иконы.

А: Да. Место, где много медитировали, взывали к богам.

М: Высокая энергетика. Может быть, в этом предложении «кадильница» не так важна?

А: Важна. Но в каком смысле: как курильница, с помощью которой возносятся молитвы. Во всех культах: от языческих славянских до китайских (и у индусов и у индейцев включительно) – везде жертвоприношение посредством запахов расценивалось всегда одним и тем же образом. Души умерших чувствуют голод, но не могут питаться реальной пищей – они утоляют его запахами еды, ее ароматом. Считается, что у покойников из всех чувств остается только обоняние; это еще Пропп выводил из знаменитой фразы: «Фу-фу-фу, русским духом пахнет». Поскольку мы можем общаться с другими мирами именно через запахи, ароматы воскуривают и для того, чтобы их вдыхали ноздри богов. Древнекитайский иероглиф «шэнь» пишется так: слева – жертвенный столик, алтарь духов предков, а справа – руки, которые держат палочку для воскуривания (рис. 15).

Рис. 15. Шень – «дух»

Это очень любопытная и глубокая тема. Впервые я задумался об этом как о чем-то реальном, когда мне волею судеб посчастливилось прикоснуться к православным мощам на Валааме. Там есть особый сундучок, в котором хранятся мощи многих православных святых. Обычно они закрыты, открывают их для своих, когда нет туристов. Я к ним не просто приложился, – я вдохнул их запах, и был потрясен этим запахом. Это ощущение, очень трудно передаваемое в словах. Я почувствовал по запаху, что он исходит от умершей плоти, а не от трав или благовоний. И в то же время это был очень приятный запах – через ноздри я впитал в себя знание того, что плоть может быть преображена. Поэтому запах имеет очень большое значение в духовных практиках.

М: В монастыре на Кипре нам рассказывали: когда монах умирает, его хоронят возле монастыря всего на три года, потом откапывают, и если останки пахнут плохо, их спускают вниз, туда, к общим могилам, а если мощи пахнут хорошо, то их переносят в склеп под монастырем и считают мощами святого.

А: Запах несет в себе огромное количество информации. Например, сейчас уже доказан и практически используется тот факт, что террористы и рецидивисты обладают специфическим дурным запахом, который не способны заглушить самые сильные средства. И это не зависит от состояния здоровья – они просто имеют дурной запах.

У: Получается, что мысли, устремления, настрой имеют запах.

А: Знание о влиянии запахов на метафизический уровень восприятия человека наполняет новым содержанием фразу «Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме». Горние миры воспринимаются в том числе и через запахи. Видимо, речь идет все-таки не о дымящейся кадильнице, а о потухшей – ее запахи очень тонкие и старые, как воспоминания о минувших столетиях, о тысячах сожженных в храме палочек с благовониями…

У: О десяти тысячах лет из предыдущей фразы… Как в Нагорной проповеди – все между собою связано.

А: Точно. Сама атмосфера старого храма уже говорит о многом. Чтобы окончательно разгадать этот образ, просто почувствуете, что поднимается в душе, когда вы подходите к старой кадильнице.

М: Этот образ все время хочется иконой заменить – она нам все-таки ближе.

У: Отрешение от всего мирского…

А: Скорее – благоговение перед сотнями лет и глубиной, плотностью накопившихся, накопившегося вокруг этой кадильницы созерцания, концентрации. И теперь, чтобы этот образ понять окончательно, нужно сделать совсем немногое: спросить у своей души, сколько она молилась в тех, прошлых, жизнях, через сколько медитаций, концентраций, молитв и молитвенных состояний, проникновений в высшие слои реальности она прошла? А ведь мы проходим мимо нее так же равнодушно, как прошли бы мимо старой кадильницы, будь она выставлена где-нибудь в музее, причем возле самого выхода, где глаза уже ничего не видят от усталости. Почувствуйте, как небрежно мы относимся к собственной душе. Представь, Уля, что ты прожила миллионы воплощений, миллионы лет, ты была и богом, и демоном – кем ты только ни была, в какие миры тебя только ни забрасывало! – и здесь сейчас, когда ты хочешь рассказать о чем-то, ты почему-то торопишься, экономя секунды и проглатывая слова. Возникает сильнейший диссонанс между увлекательностью содержания и той удивительной скоростью, с которой ты говоришь. Где миллионы лет, почему они забыты? Почему ты не благоговеешь перед ними, почему не чувствуешь себя бессмертным существом? Это гораздо сильнее, чем «быть близко от кадильницы в старом храме».

Ну что же, мы добрались до «отреза белого шелка».

В: Они писали прямо на отрезах?

А: Нет, не обязательно. Во-первых, писали они, по-моему, на растянутом шелке, во-вторых, белый шелк мог быть использован не только в качестве основы для письма: из него могли сшить платье, его могли покрасить, нарисовать на нем что-нибудь…

У: Или запустить воздушного змея.

А: Да, но все это будет потом, а пока это «отрезок белого шелка». Почему Чжу Фэн спросил только об этом? Почему он не стал спрашивать ни о кадильнице, ни о потухшем угле, ни о десяти тысячах лет – он спросил только об отрезе белого шелка?

М: Мне кажется, что, «отрез белого шелка» включает в себя состояние, похожее на состояние «холодных углей»…

У: Как итог всех состояний…

М: Даже не итог, а символ. И объяснив, что такое «отрез белого шелка», монах объяснил бы и все остальное.

А: Может быть.

В: Для нашего менталитета это, наверно, похоже на лист белой бумаги.

А: Здесь такая замена была бы корректна.

В: Я все вспоминаю «доначала предначал» из Хуайнаньцзы – как-то это созвучно.

У: Потому что это именно белый цвет.

А: Белый – значит «не покрашенный».

У: Я думала – в физическом значении, как объединение всех цветов, всего спектра. Так и здесь – объединение всех предыдущих символов.

В: И в то же время – начало.

А: Это действительно синтез всех цветов, символ света, еще не разбитого на спектр.

У: Символ цельности, полноты, нерастраченности.

М: И в то же время – полного потенциала.

У: Почему здесь сказано «отрезок белого шелка»? Это важно?

В: В другом переводе – «отрез».

А: Отрез – это нечто, приготовленное для чего-то, но еще им не ставшее. «Становится, становится»…

М: «…и никак не может стать».

А: Теперь объединим все эти строки. Антиподом, парной строфой к «отрезу белого шелка будут «холодные угли».

В: Именно «холодные». Потому что там уже конец, а здесь только начало.

А: Очень близко. Попробуем свести конец и начало. Это действительно об одном и том же.

У: И отрешен уже и в то же время открыт и снова готов к восприятию. Мне весь этот гунъань видится перетекающим, как лента Мебиуса.

М: «Отрез белого шелка – это нечто приготовленное для чего-то, но этим еще не ставшее», и как только оно станет чем-то – оно станет разгорающимися углями, потому что обретение некой формы – это обретение эговой скорлупы, в которую мы врастаем, и от которой нам потом очень трудно освободиться. Страсти начинают кипеть в нас. Поэтому мастер говорит: оставайтесь этим отрезом, готовым в любую минуту стать чем-то, но никогда не принимающим определенной, застоявшейся формы.

А: Самоотождествление. Браво, Маргарита. Совершенно верно, «отрез белого шелка» – это наше до-эговое состояние пустотной готовности к любому воплощению и превращению, а «остывшие угли» – это наше пост-эговое состояние возвращения в изначальную пустоту. Между «белым шелком» и «остывшими углями» горит огонь наших страстей, заставляющий нас принимать определенную форму, чувствовать свое «я», определять себя как такого, такого и такого…

Отрез белого шелка – это состояние, когда «я» еще нет. Еще нельзя сказать, «я» это, или «не я» – «я» просто нет. У кого? Ни у кого. Вот он, «отрез белого шелка» – раз нет «я» – значит, и нет никого, верно? Причем разница между этими состояниями носит отнюдь не последовательно-временной (до– и после-), а, скорее, структурно-иерархический характер. «Потухшие угли» – это пост-эговое состояние как результат наших усилий, а вот «отрез белого шелка» – это основа любого сознания, эгового или безэгового, это то, что Банкэй называл «нерожденным», то, что всегда присутствует в нас. А вот мы начинаем присутствовать в нем только после того, как в нас окончательно потухнет последний уголек вовлеченности.

Поэтому, «отрез белого шелка», с одной стороны, – это та цель, к которой все остальные становления только устремляются, а с другой стороны, – это то, что всегда в нас присутствует, и лишь наша суетность («десять тысяч лет»), отсутствие утонченности («старая кадильница») и вовлеченность («холодные угли») мешают нам достичь осознанности в этом присутствии. Вот почему Чжу Фэн спросил только про отрез – это было самым главным в высказывании Ши Шуана, конечной целью всех предыдущих усилий. А теперь давайте вновь вернемся к словам Главного монаха.

У: Важно, что именно он не понял, и как он не понял.

А: В принципе, да. Как именно он не понял – это легко. Не понял он эгово. Что значит «не понял эгово» в данном контексте?

У: Такое впечатление, что он пошел от формы. При этом, довольно высокомерно.

А: В общем, верно. Давайте попробуем понять, в чем проявилась эговость старшего монаха.

В: В том, как он решил доказать свое понимание – жесткой парадигмой: «если» – «то». Фактически, это означает: либо ты, либо я. Такое меряние силами. В роде «один из нас должен умереть».

А: Да. «И это буду я».

У: И в этом «лишь» в его ответе Чжу Фэну сквозит пренебрежение… Дескать, «что тут такого особенного»?

А: Думаю, этот момент тоже присутствует.

В: Почему он в доказательство своей правоты решил умереть? Почему для него это считалось высшим аргументом?

У: У каждого своя иерархия блаженства.

В: Высшее доказательство собственной «крутости»? «Круче» этого уже ничего не может быть? Неужели он и в самом деле пытался доказать себе, насколько он «крут»?

А: Возможно, что-то и может быть «круче». Но, видимо, он уже не был способен на нечто большее. Что нам нужно понять? Во фразе старшего монаха заложен определенный силлогизм, в ней содержится определенное рассуждение: «Если я не умру…» и так далее Категорический силлогизм – в чем он здесь заключается?

В: Что такое силлогизм?

А: Умозаключение. «Все люди смертны. Сократ – человек. Следовательно, Сократ – смертен» – вот типичный пример силлогизма. Вскрыть этот силлогизм – значит воспроизвести, реконструировать бессознательное рассуждение старшего монаха, опираясь на которое он сделал такое высокомерное заявление, а потом так легкомысленно расстался с жизнью. Ведь именно на этот силлогизм отвечал Чжу Фэн, похлопывая по плечу труп старшего монаха.

У: То есть старший монах был готов принять эту смерть?

А: Да он, собственно, и принял.

У: До чего эговость доходит: человек готов даже смерть принять, чтобы доказать свою правоту.

А: На мой взгляд, это некорректное рассуждение, принижающее фигуру старшего монаха. Он, конечно, не справился со своим эго и слов Мастера не постиг, но не настолько. Это все же не фюрер какой-нибудь, принимающий ампулу с цианистым калием, чтобы Сталин его в клетке в Москву не отвез. (Это был навязчивый страх Гитлера последних месяцев жизни в Берлине). Нет, старший монах рассуждал по-другому, чуточку более возвышенно. Все, что вы говорите, очень близко. Вам не хватает только точности попадания.

В: «Я умру, и вы все пожалеете».

А: Нет. Роль Тома Сойера тоже не годится. У старшего монаха была очень четкая концепция. В действительности он считал, что таким образом убьет двух зайцев одним выстрелом. Каких именно зайцев – нам нужно попытаться понять.

В: Посрамить Чжу Фэна – это первое.

А: Нет. Это уже, когда оба зайца окажутся убиты одним выстрелом, тогда Чжу Фэн будет посрамлен.

У: Как доказать правильность своего понимания?

А: Да. Это исходная посылка. Надо доказать Чжу Фэну, и не только ему – все происходило при большом стечении народа. Ставки для эго очень высоки. Представьте себе, что старший монах терпит поражение. Что рисуется в его болезненном воображении? Ухмылки, хихиканье за спиной, безвозвратное падение престижа и авторитета, полное отсутствие того уважения, которым он пользовался среди монахов. В общем, для эго – это практически ад.

У: Но ведь монахи должны видеть, что они делают из эговых побуждений, а что нет. Его эго надо было так извернуться, чтобы было не понятно…

А: В данном случае рассуждение корректно, хотя в принципе оно не корректное. Когда мы обижаемся на кого-то, злимся, или, входим в раж, защищая свою концепцию, мы не понимаем, что в тот момент находимся в эговом спазме?

У: То есть он в своем поступке не видит своей эговости.

А: Не видит. Более того, он свято убежден в своей безэговости. Причем, настолько свято, что…

В: …готов за это умереть.

А: Не просто готов – он умирает за это. И уж если ставить вопрос в той парадигме, которую предлагаете вы, его надо ставить так: мог ли старший монах, будучи монахом, умереть, отстаивая какой-либо эговый интерес?

У: Нет, конечно.

А: А вот поди ж ты – смог. Значит, своей эговости он не видел. Не видел. Как бы ни было для него важно мнение окружающих, думаю, только ради этого мнения умереть за интерес своего эго он все же не был готов.

В: Мне кажется, он искренне думал, что ничего круче, чем умереть, быть не может.

А: Да, именно так. Но при этом он на что-то опирался. Не сознательно – не осознавая этого, но для нас это не имеет значения. Мы должны понять, на что старший монах опирался. И осознай он эту опору, он, может быть, не стал бы умирать. Мы пока это содержание не вытащили из темных вод его бессознательного на Божий свет. На самом деле, этот категорический силлогизм очень прост. Чтобы поразить две цели одним выстрелом, нужно совместить их на траектории пули.

У: По сути, ему говорят: «Ты не в том состоянии находишься».

А: Каким конкретно утверждением Чжу Фэн это говорит?

У: Чжу Фэн видит умозрительность ответа старшего монаха и указывает на это, когда говорит «вы не понимаете смысла». Но старший монах не хочет остановиться и хотя бы допустить свое непонимание. Ему дается шанс, но он этим шансом не пользуется, а уходит в еще больший штопор.

А: Нет, не пользуется. То, что вы говорите о Старшем монахе, совершенно верно. Но это были только предпосылки для стимуляции дальнейшего хода мысли. А дальнейший ход мысли у него был такой: «Мне нужно как-то доказать, что прав я, а не он. Как это сделать? Продемонстрировать такую сверхъестественную способность, которая не оставила бы сомнений в уровне моей продвинутости». Сразу появляется другая мысль (он же человек духовно искушенный): «Но это должна быть такая способность, которая в то же время, не оставляла бы сомнений в моей безэговости. Это должна быть такая сверхъестественная способность, после демонстрации которой ни у кого не возникло бы подозрений в том, что я самоутверждаюсь». Видите теперь этих двух зайцев? С одной стороны, умереть за то время, пока курится палочка – это «круто», а с другой стороны – что этим демонстрируется? – непривязанность к жизни.

В: А значит – безэговость.

У: Эгово демонстрируется безэговость.

А: Да. Именно это у него и получилось. Таков исходный посыл старшего монаха, исходя из которого он принял именно такое решение: я должен продемонстрировать, что могу умереть – это докажет и мою продвинутость и мою непривязанность, а это безэгово! – и моя правота доказана. Вот это эговище! «Я умру, а мое эго переживет века».

Пойдем дальше – на этом анализ не заканчивается. Во-первых, давайте посмотрим на ответ Чжу Фэна: насколько точно он совпадает с тем, что Чжу Фэн увидел в поступке старшего монаха. Видите, как его ответ заиграл другими красками?

У: Он увидел всю эту игру.

А: Да, именно так.

В: Значит, он сказал ему вдогонку, чтобы тот как-то пришел в себя? Не в физическом смысле, а в смысле осознания своей эговости.

А: Почему Чжу Фэн, будучи таким прозорливым, не сказал этого до того, как старший монах умер? Зачем нужно было дожидаться его смерти и только после этого хлопать труп по плечу?

У: Надо пробу на эго брать у Чжу Фэна?

А: Может быть, и надо. А что покажет результат, я не знаю.

У: Интуитивно его эговости почему-то не чувствуется. Даже при том, что он похлопал своего оппонента по плечу.

А: Конечно, мы не знаем всей ситуации, точнее сказать, мы не видим сцены. Вполне вероятно, что ситуация происходила таким образом, что у Чжу Фэна не было возможности что-либо сказать до того момента, «пока не было бы исполнено все». Кроме того, необходимо учитывать и тот факт, что все происходило на глазах у большого скопления народа. Это очень важно для понимания притчи. Особенно это важно для понимания настроения старшего монаха.

В: Старшего монаха – да. А Чжу Фэн? Честно говоря, я не очень верю, что у него просто не было возможности сказать.

У: То есть ты ощущаешь эговость Чжу Фэна?

В: Нет. Не ощущаю.

А: Вот очень важный момент: «Когда Ши Шуан умер, все монахи его монастыря устроили совещание и решили назначить тамошнего Главного монаха новым настоятелем». Все монахи решили. «Но появился Чжу Фэн и сказал собранию: «Сначала мы должны узнать, действительно ли он понимает учение нашего покойного Мастера». Надо было сделать так, чтобы…

В: …главный монах продемонстрировал…

А: …либо свою компетентность, либо некомпетентность перед всеми монахами монастыря.

В: Может быть, Чжу Фэн решил, что его ответ был недостаточной демонстрацией? И дал ему возможность до конца, так сказать, «раскрыться».

А: Да. «Я не спрашиваю вас о первой части этого увещевания, а только о последнем предложении: „Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Что это значит?» Главный монах ответил: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». «Мнение переводчика (говорится в примечании) состоит в том, что под „сутью Одной Формы“ (кит. и сэ бянь ши), о которой говорит старший монах, подразумевается его понимание „отреза белого шелка“ как озаряющего опыта, которого человек достигает на высокой стадии дхьяны».

Давайте попробуем понять, каким образом весь последующий диалог между старшим монахом и Чжу Фэном, включая смерть старшего монаха и фразу, произнесенную Чжу Фэном над его трупом, возникает из фразы: «Старайтесь быть отрезком белого шелка». «Забудьте все, прекратите все делать и постарайтесь полностью отдохнуть!» Эта фраза есть непосредственное указание – это самая лучшая инструкция к дза-дзен, к тому, что нужно делать умом. Каким должно быть состояние, говорится в следующих фразах. Прежде всего, ментальное – охватите одной мыслью «десять тысяч лет». Что это означает? Чтобы это прояснить, нужно понять, что происходит с нами в противоположной ситуации – когда сознание сужено. Мы переживаем именно то, что происходит, условно говоря, «здесь и сейчас»: когда, допустим, грозит тюрьма или любимый человек покинул, или денег не заплатили – мало ли бывает в сансаре расстройств и огорчений. Сужение сознания, эмоциональная вовлеченность всегда связаны с тем, что мы сконцентрированы, зациклены на определенном моменте – на том самом, в котором мы испытали стресс. Поцарапал слегка машину – и крутишь этот момент в голове, думаешь: «Эх, вот миллиметр туда, миллиметр сюда – этого бы не произошло».

У: Так странно, казалось бы, это присутствие здесь и сейчас, но оно почему-то не связано с расширением сознания. Не то присутствие, которое должно расслаблять…

А: Во-первых, это присутствие не в «здесь и сейчас», а в «там и тогда». Я нынешний посылаю себя в себя предыдущего, чтобы понадрываться от досады на себя же за то, что тогда поступил не так, как поступил бы сейчас. Это очень известный невротический механизм, не приносящий ничего, кроме саморазрушения.

Во-вторых, посылая себя в прошлое, (что часто является весьма небесполезным занятием!) я посылаю себя не туда, куда надо бы – в безмятежную невовлеченность «отреза белого шелка», – а в самые, что ни на есть сужающие сознание сансарные «серчания» и непринятия себя, полностью противоположные истинному присутствию именно тем, что они непринятия.

Охватить одной мыслью «десять тысяч лет» не означает стремления вместить в одну мысль все события, произошедшие за это время.

В: Скорее, наоборот – понять ничтожность этого мига.

А: Да. Это настройка сознания, которая способствует успокоению. И отрешенному взгляду на происходящее. Эта фраза призывает к обесцениванию нашей вовлеченности в момент «теперь и сейчас» – вовлеченности, которая и создает сужение сознания.

Представьте себе, каким бы было ваше состояние в дза-дзен, если бы вы были просветленными… Авторство не мое – это еще Страшила Мудрый придумал.

У: «Если бы у меня были мозги»?..

А: Да, «если бы я был просветленным». Представим себе образ просветленного – не себя, просто любого просветленного: устойчивое, безмятежное сознание, очень спокойное пребывание в самом себе, без каких бы то ни было внутренних колебаний. Колебания могут быть у нас, но у него, у просветленного, их нет. Через очень короткое время мы начинаем чувствовать, какое неизъяснимое блаженство испытывает просветленный, находясь внутри себя самого. Это расслабление подобно падению в пропасть без дна.

Что такое «падение в пропасть»? У Георгия Иванова есть строки: «Счастлив, кто падает вниз головой. Мир для него, хоть на миг, но иной». А если этот миг растянуть? Это сравнение, с одной стороны, – очень глубокое, а с другой стороны, как это ни поразительно, – очень трудно понимаемое. Потому что в падении вниз головой, когда мы падаем на землю, присутствует смешение чувства неистового восторга с чувством безумного страха от того, что сейчас все закончится. А в падении в пропасть без дна, (например, космонавт, находясь на околоземной орбите, все время падает, но падает по кругу), нет восторга. Страха нет – это одно. Но и восторга тоже нет. Когда мы падаем, зная, что дна у пропасти не будет, сердце не сжимается, и страха не возникает, но, самое поразительное заключается в том, что и восторг не возникает. Потому что, оказывается, восторг вырастал из страха: это было так захватывающе именно потому, что было очень кратко. Все безумие восторга такого падения основывается на ощущении близкого конца. Мы испытываем безумный восторг, падая в пропасть, именно от того, что в следующий миг нам предстоит расплатиться за него, и плата будет запредельной. Восторг настолько велик, что платой за него может быть одна-единственная вещь – никакая другая не дотянет. И эта единственная вещь – наша собственная жизнь. Все. Меньшего за такой восторг не возьмут. Падая вниз головой, мы чувствуем, что происходит что-то невероятное по своей мощи, величию и глубине. Почему? Потому что за это нам придется расплатиться жизнью. И в этом вся хитрость: когда вдруг выясняется, что у пропасти нет дна – ценность момента, этого мига падения сразу падает. Как там у Алисы – «падай себе и падай». Вот что потрясающе в этом моменте падения в пропасть без дна.

Теперь мы можем приблизиться к пониманию того, что такое истинная медитация – это безумный восторг минус безумный страх плюс дление, дление и дление. Представляете – какая сила экстаза! Ничего более сильного, способного сравниться с истинной медитацией, в этом мире нет.

У: Ты попадал в нее?

А: Ну конечно же, нет, я ведь про нее только рассказываю.

Что же это за восторг истинной медитации? Итак, наше сознание и его объекты. Сознание – вечное, неизменное, неподвижное, как пространство. Даже ветер не является частью пространства, он – всего лишь перемещение воздуха внутри него, но не само пространство. И объекты внутри него – возникающие, исчезающие, мельтешащие, обладающие или не обладающие иллюзией неподвижности, мимолетности и так далее. Мы не пытаемся избавиться от всех этих мельтешащих объектов – Бог с ними – мельтешат себе, и пусть мельтешат. Но мы всматриваемся в неподвижность пространства в нашем сознании и постепенно начинаем чувствовать всю его незыблемость, изначальную безначальность, его вечность, его надличностность. И происходит нечто поразительное и очень трудно описуемое, трудно передаваемое словами – вдруг возникают покой и расслабление такой силы, такой глубины, которых в обычной человеческой жизни очень трудно достичь. Объясню, в чем тут дело.

На самом деле, каждое живое существо стремится к покою. Это очень интересный момент. Это похоже на то, как все наши блоки и зажимы связаны с нашим стремлением от них избавиться. Приведу пример. У маленького ребенка связь всех частей тела с животом очень тесная, и вследствие этого дети, как правило, имеют естественно правильную осанку. Что происходит потом? Ребенок растет, позвоночник вытягивается – голова удаляется от живота и чем дальше она удаляется, тем труднее ей сохранить с ним связь, а заодно и со всем телом. Интуитивно подросток чувствует утрату этой связи и ему хочется ее восстановить. А как это сделать? Нагнуться. В действительности, связь таким образом еще больше утрачивается. И единственный способ ее восстановить – это вытягиваться и выпрямляться. Но на бессознательном уровне это уже не сделать (рис. 16). Это возможно только через осознание и понимание сути проблемы. То же самое происходит с расслаблением.

Рис. 16. Рост. 1 – Реальный рост. 2 – Реальное изменение (блок). 3 – бессознательное стремление (возврат)

Все живые существа стремятся к покою и безопасности. Но они не знают, как этого достичь правильно, и поэтому все делают наоборот. Как именно? Окружают себя кучей подушек: финансовых, социальных, разных: стабильность, постоянство, гарантии безопасности. Им кажется, что, обеспечив себе все это, они обретут покой. Но все, что они обретают, – это только иллюзия покоя, которая в итоге делает их еще более ранимыми, уязвимыми и беспокойными. Все эти подушки безопасности служат лишь усилению тревожности – точно по тому же принципу, по которому стремление приблизиться к животу за счет искривления позвоночника делает тело все более заблокированным и несобранным. Почему? Потому что и в том и в другом случае того, что достижимо только изнутри, стремятся достичь извне. А надо – «забыть все, прекратить все делать и постараться полностью отдохнуть». И когда это удается, возникает состояние «отреза белого шелка»: есть это сознание, есть присутствие в нем, и глубина этого присутствия такова, что объектам не обязательно быть или не быть – это практически не имеет значения. Глубина присутствия сама по себе настолько самодостаточна в своей значимости, что наличие в ней тех или иных объектов уже не существенно. Главное, что мы находимся внутри. И поэтому все остальные беспокоящие факторы (как у буддистов – эмоции, мысли) рассыпаются от одного соприкосновения с этой глубиной. Их не надо устранять – нет необходимости утруждать себя этим, не нужно останавливать ментальный шум. Он либо исчезает сам, либо, если не исчезает, это не имеет ни малейшего значения. Но он и исчезает именно по этой причине. Это и есть состояние «отреза белого шелка».

Почему эта медитация, этот опыт, это представление обладает такой эффективностью? Именно потому, что когда в нас возникает нечто, не поддающееся управлению, мы начинаем реагировать таким образом, в результате которого этот не поддающийся управлению фактор начинает только усиливаться. Мы раздражаемся, злимся, упрямо хотим остановить это разрастание. Но эта эговая энергетика в итоге «подземными» каналами все только усиливает. И вот тут мы можем вспомнить о мудреце, просветленном, которому все равно, и, глядя на него подумать: «Да, конечно, мне до него очень далеко, я даже не буду пытаться достичь этого совершенства – я просто буду наслаждаться его совершенством, смиренно и уважительно». (В православии такое состояние очень хорошо передает притча об Александрийском сапожнике. И вот мы смотрим, наслаждаемся, погружаемся – и через какое-то время начинаем забывать о различии между ним и нами. Разделение это растворяется потихонечку – и не потому что его становится меньше, а потому что мы (наше «я») исчезаем. Самое первое, что исчезает – эговый соревновательный фактор: «Я вам покажу, на что я способен, вы увидите, как я лихо расправляюсь с ментальным шумом». Он, кажется и не мыслится никем, но неявно, подспудно – мешает, замедляет, работу сознания. Второй момент: не нужно преодолевать никаких внутренних препятствий. Парадокс заключается в том, что какими бы зашлакованными мы ни были, представить себе чистоту, святость и глубину мы всегда сможем сразу. И самое потрясающее: если мы сделаем это смиренно, без серчания на то, что у нас не получается то, что получается у кого-то другого, это представление очень скоро нами завладеет, и мы окажемся внутри него, а не снаружи. Как в дзенской пословице: «Куда бы ты ни шел, ты уже там». Вот это – «отрез белого шелка».

Теперь нам нужно понять, почему Чжу Фэн вскричал: «Видите, я знал, что вы совсем не понимаете учение нашего старого учителя!» Ведь ответ старшего монаха «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы», действительно, можно трактовать как понимание отреза белого шелка в качестве озаряющего опыта, достигаемого на высоком уровне дхьяны. И на самом деле, так оно и есть. Это (отрез белого шелка), действительно, в системе Ши Шуана является озаряющим опытом. Но почему-то Чжу Фэн вскричал. Почему он вскричал?

У: Потому что ответ старшего монаха был формальным и умозрительным, каким-то схоластическим.

А: Да.

У: Наверное, у него был опыт – не мог же не быть, но он не сумел его передать.

А: Вот здесь как раз и возникает самый интересный момент. Все, действительно, так, как ты говоришь, но есть один нюанс. Он заключается в том, что такой опыт, в том случае если он действительно имел место, обладает некоторым, достаточно конкретным рядом следствий, возникающих в сознании того, кто этим опытом обладает. Для того, чтобы прояснить этот момент, приведу вам другую притчу.

Говорят, что это не притча, а реальная история, произошедшая с японским монахом Иккю Содзюном, очень известным дзенским наставником XIV века. Рассказывают, что его просветление произошло следующим образом. В те времена квалификация наставника, подтверждалась сертифицированной бумагой, в которой указывалось, что он достиг просветления и имеет право выдавать такие же грамоты своим ученикам. Ученик, обретя какой-то свой опыт, должен был придти к Мастеру, рассказать ему об этом опыте, и получить либо не получить, от него грамоту. И вот Иккю Содзюн, пережив свой опыт, приходит к наставнику и рассказывает ему обо всем… Наставник ему говорит: «Твой рассказ вовсе не подтверждает того, что ты обрел просветление. Пока я не могу дать тебе такой сертификат. Тебе придется продолжить медитировать до тех пор, пока ты не обретешь истинного просветления». На что Иккю Содзюн ответил: «Мастер, может быть, этого не достаточно для сертификата, но для меня подтверждения этого опыта не требуется. Мне достаточно самому знать, что этот опыт истинный». Знаете, что ответил ему мастер?

В: «Вот теперь я могу дать тебе сертификат»?

А: Да. И вот вопрос: почему же Чжу Фэн не остановил старшего монаха? Потому что старший монах не сделал паузы между своей первой фразой и второй. «Каково же мое понимание, что ты его не принимаешь?» – спросил старший монах. И, не сделав паузы, продолжил: «Теперь зажги мне палочку фимиама». Из текста понятно, что либо паузы не было, либо старший монах не дождался ее окончания. В любом случае его вопрос имел форму риторического. Потому что, если бы он не был таковым, текст был бы организован по-другому. Например, так: «Ответь мне, – и, не дождавшись ответа, продолжал…» Вот истинная причина того, что Чжу Фэн не остановил старшего монаха. Старший монах демонстративно не поинтересовался мнением Чжу Фэна, точнее – поинтересовался, но формально. А почему я вспомнил Иккю Содзюна?

В: Потому что для старшего монаха оказалось недостаточно его собственного понимания.

А: Да, Чжу Фэн манипулировал, он покупал его, он его проверял так же, как наставник проверял Иккю Содзюна. Но старший монах не понял сути этой проверки, и не имело значения – умрет он или исчезнет, или взлетит в воздух, левитируя. Имело значение другое: ему было важно, как его оценят.

У: То есть это «вы совсем не понимаете учения» – было своего рода провокацией?

А: Не своего рода, а просто провокацией. Это был парадоксальный вызов, бросаемый старшему монаху. Он бы с честью прошел испытание только в одном случае – если бы не купился на эту провокацию. Если бы, к примеру ответил: «Для меня не имеет значения, что вы думаете и делаете: провоцируете меня, проверяете, или просто пытаетесь оскорбить. Для меня важно то, что я все-таки понимаю слова покойного Мастера». И вот тогда, я вполне допускаю, Чжу Фэн ответил бы: «Я беру свои слова обратно и вижу, что вы понимаете учение нашего старого учителя». Вот каким мог бы быть истинный выход, но его старший монах не увидел, потому что для него фраза об отрезе белого шелка была пустой, формальной и ненаполненной. Стремление быть безупречным в глазах других оказывается важнее внутренней наполненности, хотя самим человеком это не осознается. «Бег впереди паровоза» не только полностью лишает нас этой наполненности, но и перекрывает доступ к ней, саму возможность к ней приблизиться.

«Тогда Чжу Фэн похлопал труп по плечу и сказал: «Ты можешь сесть и умереть немедленно, да, но что касается значения слов нашего покойного Мастера, у тебя нет ни малейшего понятия!»

М: Если честно, я бы на его месте уже ничего не говорила. И так все всё видят.

А: Правильно, да. Делай следующий вывод. Следовательно, Чжу Фэн…

У: Страшно заподозрить, но он-то не из эго…

А: …произнес это не только для тех, кто это видел. Подозревай, Уль, не бойся…

У: Он произнес это для души умершего монаха?

А: Да. Он произнес это для того, к кому обратился. Конечно, нельзя отрицать, что он сыграл также и на публику, но это у него получилось именно потому, что он думал о публике во вторую очередь – в отличие от старшего монаха. Вне всякого сомнения, присутствовавшие монахи испытали шок от происходящего, особенно от того, как небрежно Чжу Фэн обошелся с трупом, но вся шоковость и назидательность ситуации стали возможны именно потому, что Чжу Фэн меньше всего думал о том, как он выглядит в чьих-то глазах. Остальные монахи были просто зрителями – конечно, для любого театра, в том числе и для этого, наличие зрителей очень важно, но на сцене были только Чжу Фэн и старший монах.

М: Нет, Саш, мне кажется, его душа уже разбирается с демонами.

В: А мне кажется, слышит…

А: Душа еще находится в состоянии бардо Дхарматы. Первые несколько минут душа каждого человека находится в состоянии наивысшего просветления. Что сделала душа монаха после того, как услышала эти слова? Какой у нее был выбор?

М: У души – выбор?

А: Да. Чжу Фэн милостиво и милосердно предоставил душе старшего монаха последний шанс стать просветленным. Вот что он сделал. Это был акт глубочайшего мистического милосердия. Каким образом?

В: Мне кажется – возвращая его к тому выбору, который тот сделал.

А: Да. Каким образом и к какому выбору?

В: Или принять свою неправоту…

А: Нет, Чжу Фэн предложил ему сделать другой выбор. Представляете, что должен чувствовать человек, когда его так публично позорят, да еще и после смерти?

М: Ужасный стыд.

А: И глубочайшую досаду. Такую, которая способна ввергнуть его в самые низшие миры. Главный монах принес жизнь в жертву, а над ним еще и насмехаются. Он обозлен на Чжу Фэна за свою неперфектность в его глазах. Если бы слова Чжу Фэна никак не задели старшего монаха, то он не стал бы ради этого жертвовать жизнью.

М: Он должен простить самого себя. Душа его должна.

А: Да. И таким образом стать «отрезом белого шелка». Либо он уедается от этой фразы еще больше, и в страшной досаде выбирает крайне неприятное перерождение, либо он говорит: «да, этот старый пень, который сейчас здесь сидит, действительно не понимал слов нашего старого Мастера», чувствуя, наконец, что он уже не есть тот самый старый пень. Видите, насколько неслучайно Чжу Фэн спросил именно о последней фразе из этого наставления. «Стать отрезом белого шелка» означает здесь безэговую готовность к смиренной капитуляции перед своим незнанием и самоумаленному «зависанию» в пустоте этого незнания. Ведь только если мы способны честно внутри себя признать, что мы чего-то не знаем, сила нашей капитуляции, нейтрализовав косвенное целеполагание нашего эго самоутвердиться и упиться своей крутостью, именно тем самым и раскрывает интуитивный канал, давая возможность возникнуть истинному ответу спонтанно и естественно.

Посмотрите, как красиво Чжу Фэн поймал старшего монаха на гордыне первый раз, задав ему вопрос именно по той строке, в которой речь шла об отсутствующем у него качестве; посмотрите, как монах этого не увидел и что из этого вышло; посмотрите, как он поймал его еще раз, заставив пройти его уже умершую душу через тяжелейшую и мучительнейшую скрутку ощущения себя смехотворным и провалившимся неудачником; посмотрите и ощутите глубочайшую любовь и величайшее милосердие Чжу Фэна в том, что он дал старшему монаху именно то, чего тот больше всего боялся (даже больше смерти, как вы сами видели), он заботливо и милосердно не позволил ему «замылить» результат испытания даже после смерти и тем самым с отеческой заботой предоставил ему первый и последний – то есть, единственный! – шанс просветлиться. Посмотрите и восхититесь – и Чжу Фэном, и Ши Шуаном, и гунъанем, и старшим монахом, в конце концов.

У: Какой тонкий…

А: Уля, все гунъани такие же тонкие, других нет.

 

Глава V. Отчего такое непостоянство?

Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Отчего такое непостоянство?»

Тень ответила: «Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть. А вдруг я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек крохотной цикады? Откуда мне знать, почему все случается так, а не иначе?» 56

В: Мне кажется, эта притча о том, что источник нашего бытия находится за пределами нашего разума, и то, что мы о себе думаем – не более, чем тень. Если мы – тень своего бессознательного, тогда наши сценарии управляют нами, и все, что мы думаем и чувствуем, является не более, чем тенью. Тень – это скорлупка нашего эго. «А вдруг я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек крохотной цикады?» Мы не знаем, от чего мы зависим. А если то, от чего мы зависим – это наоборот, нечто более высокое, более тонкое, то мы являемся не более, чем тенью этого высшего.

А: Самости.

В: Мы берем на себя стопроцентную ответственность за все, что бы с нами ни случилось, но если думать, что мы всего лишь тень, то мы не являемся причиной своих поступков, мы, как тень, просто повторяем движения. Мы не виноваты, но и гордиться нам нечем. Мы приписываем себе какие-то достоинства, когда чего-то добиваемся в жизни, но на самом деле это не является нашим достоинством, мы всего лишь тень, повторяющая…

Д: Отражающая…

А: Так же, как мы приписываем себе какие-то недостатки, если мы неудачники.

В: И в этом, наверное, источник наших комплексов. Мы приписываем себе чувство вины или ответственности за какие-то поступки, наверное, еще и потому, что мы хотим приписать себе величие, неповторимость, значимость, уникальность.

Д: Там есть слово «непостоянство»… Вообще, то состояние, которое описывает этот отрывок, все воспринимается как состояние непостоянства. Если мы все время зависим от чего-то такого, что, в свою очередь, от чего-то зависит, то это – состояние непостоянства и неопределенности. Мне только не ясно, каким образом возникает тень, каким образом мы являемся тенью и тенью чего мы являемся. Где тот источник, который излучает свет, и через что он проходит, так что в результате его сияния мы являемся тенью? В объеме это все не видится. Если мы являемся тенью нашего бессознательного, мы зависим от того, что там находится. Нам кажется, что мы ведем себя самостоятельно, но на самом деле мы просто марионетки, а бессознательное нами руководит. А вот от чего зависит это движение бессознательного, которое я повторяю столь бессознательно? Ведь мы отделены от нашего бессознательного, но оно нами руководит. И что именно создает ту границу, то препятствие, которое делает нас тенью?

А: Как возникает граница? Что это за граница? Это то, чего мы не хотим в себе видеть. Можно это назвать «эговой границей» или «панцирем эго», не важно, главное, что за этим стоит наш выбор и наше нежелание.

Д: Но этот выбор тоже бессознателен. По крайней мере, до определенного возраста, до определенного момента, ведь дети все время этот выбор делают, и они делают его, не осознавая этого. Таким образом, собственно говоря, и формируется эговый рисунок у каждого из нас, то есть, выбор происходит бессознательно, и вообще, процесс формирования эго – совершенно неосознаваемый процесс, не отслеживаемый никем. Потом мы можем столкнуться с этим в виде каких-то неприятностей в жизни, но поначалу этого не отследить.

А: К этой притче есть комментарий.

Китайские комментаторы сходятся во мнении, что здесь (в полутени) имеется ввиду затененное место по краям тени. У гуан-ин, основываясь на толкованиях Чен-Суань-Ина и фонетических ассоциациях, переводит имя этого персонажа как двойное небытие, то есть, не тень и не сущее. Отметим, что полутень по краям тени и сама тень друг друга очерчивают и обусловливают, являя тем самым отличный пример того, как переменчивые голоса друг друга определяют. Но эта взаимозависимость вещей сопрягается с полной спонтанностью превращений. О смысле данного пассажа Ван Фу Чжи высказывается следующим образом: «Невозможно знать, зависят ли вещи от чего-либо или нет. Если нельзя знать об этом, то забываешь о времени, и проживаешь свой срок без изъятия. Тогда забываешь о всех смыслах, но каждая мысль и каждое слово рождает смысл. Так тень неотступно следует за телом. Следует отбросить их и стремиться к постижению их истока, а этот исток – ни от чего не зависящий подлинный господин.

А: Вот какой комментарий дал Ван Фу Чжи. Подлинный господин.

Будем же следовать вольному потоку жизни, исчерпаем до конца свой земной срок. Но что это значит: привести что-либо к равновесию на точильном камне небес? Отвечу: истина есть также не истина, правильное есть также неправильное. Если истина и в самом деле является истиной, она отличается от неистины, и тут не о чем спорить. Если правильное и в самом деле правильно, оно отличается от неправильного, и тут тоже не о чем спорить. Забудем о наших заботах, забудем о наших обязанностях, обретем беспредельность И будем вечно в ней пребывать.

А: Видите как, «обретем беспредельность, и будем вечно в ней пребывать». А полутень – это граница по краям тени, и будем вечно в ней пребывать. Так что вы скажете насчет эго, бессознательного и высшего разума – что от чего зависит? Где проходит граница между тенью и полутенью?

Д: А что это за полутень такая?

А: По всей видимости, это гало вокруг тени.

Д: Оно всегда есть?

А: Да.

У: Тут еще как-то тема ограниченности должна прозвучать, да?

А: Совершенно верно, Уля, то, что мы о себе думаем, это и есть некая очерченность: «Я такая, такая, такая…»

Д: А бывает еще: я не такая, я не такая…

А: Да. Какая разница, с какой стороны граница очерчена? Главное, что граница на замке.

Д: И враг не пройдет.

А: Тем, что создает тень, может быть наше бессознательное и наше истинное «я». Правильно я тебя понял, Вероника?

В: Источником тени? Да.

Д: А истинное «я» каким образом может быть источником тени? Саш, когда мы говорим, что бессознательное является источником тени, то тень – это наши представления о себе? А где тут место эго? Ведь бессознательное – это и есть наше эго?

А: И да, и нет. Эго – структура наполовину сознательная, наполовину – бессознательная. В нее входит комплекс осознаваемых представлений. Например, то, что мы о себе думаем. Вообще, эго пронизывает все поры нашего сознания. Оно этого не делает очень редко, только когда мы находимся в медитации. Оно пронизывает и сознание и бессознательное, а вот основы эго хранятся в бессознательном.

Д: Я пытаюсь себе представить эту картинку. И где тут истинное «я» – я его тут не нахожу.

А: Глупо было бы его тут искать. Вы представляете, как бессознательное возникает, как оно действует и что оно собой представляет?

У: Мне кажется, люди часто знают, как они поступают в данной ситуации, но при этом «как бы» не знают. Так вот что это?

А: Это тот самый механизм формирования бессознательного. Что такое «знают, но как бы не знают»? Это полутень. Что происходит, когда «знают, но как бы не знают»? Знают, но знать не хотят, и для того, чтобы не знать – вытесняют. За вытеснение, как и за все, надо платить. И платят – увеличением доли бессознательного. Вытесняется не то конкретное содержание, которое человек не желает знать, а вытесняется сегмент сознания.

Рис. 17. Сфера сознания

То есть, если точка А (рис. 17) – это то, чего мы не хотим знать, мы ее закрываем, но не подозреваем при этом, что закрываем на самом деле гигантское поле. Сознание не может сжаться или расширится только в одной точке, оно может действовать только целиком. Много от чего мы таким образом избавлялись, по глупости надеясь, что навсегда.

У: Я думала, что это какое-то локальное…, я и не подозревала, что это вот так.

А: Избавляем себя от целой гаммы своих чувств, своего бытия, своей сущностности, отрезаем ее и удаляем, становясь уже и площе. Становимся бледной копией самих себя – как будто развоплощаемся. Термин «развоплощения», кстати говоря, не случайный. Именно этим термином именно это явление называет английский психиатр Лэнг. Это и является главной причиной того, что Страшный Суд состоится над любым человеком, независимо от того, в каком состоянии он отсюда уйдет: полного наркоманского деграданса или наоборот.

Давайте пока оставим эту притчу и восстановим картину реальности. Что у нас получается? Изначально чистый неограниченный свет. Что его начинает ограничивать?

Д: Ограничения начинают его ограничивать.

А: Несмотря на то, что ты произнесла тавтологию, я скажу, что это самый правильный ответ. Давайте посмотрим, как это ограничение происходит. Оно возникает самопроизвольно, как в холодной воде возникает кристалл льда. Это самоограничение происходит в результате выбора полагания себя ограниченным.

Д: А выбор этот всегда имеет своей целью выжить.

А: Видишь ли, Даша, здесь надо четко разделять выбор в его изначальной чистоте, который произошел с нами неизвестно, в каком мире, как далеко или близко от этой планеты, и выбор, который мы делаем, воплотившись в этом теле, под мощнейшим давлением кармического потока предыдущих выборов. В этом вопросе часто возникает путаница – в вопросе изначального выбора.

Д: Что ты имеешь в виду под изначальным выбором?

А: Говоря об изначальном выборе я имею в виду то, что изначально каждый из нас является существом абсолютно просветленным и стопроцентным воплощением Будды.

Д: Тогда почему ты называешь это выбором?

А: Я говорю, что выбор начинается в этой точке – в той точке, где выбора еще нет. В точке, откуда наша индивидуальная душа начала свое путешествие. Она стала индивидуальной в результате выбора. Это подобно тому, как язык пламени отрывается от пламени основного костра, но не гаснет мгновенно, как в физическом костре, а начинает самостоятельное существование. И он будет так самостоятельно существовать до тех пор, пока не сольется с основным пламенем вновь, то есть, пока мы не сделаем тот выбор, благодаря которому мы вернемся обратно – в изначально-безначальное.

С другой стороны, те, кто уходил в глубокую медитацию, знают, что где-то в необозримой глубине души мы ежемгновенно повторяем тот сансарный выбор, который был сделан нами когда-то в незапамятные времена и в результате которого мы стали обитателями сансары. И там, в этой необозримой глубине, еще глубже – под этим сансарическим выбором – мы всегда находимся в изначальной, незапятнанной чистоте. О чем это говорит? Помимо очевидной фрактальности реальности, это говорит о том, что, во-первых, мы каждый миг своим невежеством и бессознательностью добровольно удерживаем себя в путах сансары, а во-вторых, (что по сути то же самое) – оказывается, мы в любой миг можем освободиться, причем раз и навсегда, надо только пожелать этого всем естеством. Но это, конечно, самое трудное, так как естество у нас уже давно и безнадежно сансарное.

Что касается воплощения в этом теле, то, согласно «Бардо Тедол», происходит следующая вещь. Гандхарва – развоплощенная душа, находясь на последней стадии в Сидпа бардо*, смотрит на своих будущих родителей и испытывает сексуальное вожделение к одному из них. И, притягиваемая этим вожделением, приближается к материнскому лону. В этом лоне она испытывает краткий миг блаженства, подобный тому, который мы испытываем во время оргазма, но только гораздо более сильный, после чего теряет сознание – и втягивается туда со свистом. В буддистских трактатах описывается, что женское лоно во время сексуального акта на астральном уровне подобно меду или куску мяса, со всех сторон облепленного мухами – то есть душами, жаждущими этого воплощения. И когда душа появляется в качестве младенца, то происходит следующее: в результате этого краткого мига блаженства, потери сознания и последующего воплощения ее сознание очищается от всех кармических следов и становится изначально чистым и сияющим, но при этом вся та карма, от которой она очистилась биологическим образом, поджидает ее за воротами рождения. Карма сразу по прошествии младенцем этих врат наваливается на него в полной мере. Все, что душа оставила, она таким образом все получает в полном объеме. Но мне представляется, что картина еще более тонкая.

Д: Должна быть, потому что уж очень разные дети рождаются у одних и тех же родителей. Да и вообще дети очень разные.

У: Получается, что мы всю жизнь работаем на свое разрушение. Мы эту ценность своей изначальной природы раздираем по клочкам до какого-то момента, пока не очнемся.

Д: А некоторые так и не могут очнуться, а к старости впадают в маразм.

А: Как конкретно этот выбор происходит – в сторону увеличения сознания или в сторону увеличения бессознательности, в сторону света или в сторону тьмы? Это не только ключевой вопрос афоризма, притчи или гунъаня, это главный вопрос всей нашей жизни.

Д: Меня здесь немного сбивает слово «выбор», потому что когда эти процессы происходят с ребенком, у него выбора нет, для него его реакции не являются выбором, для него все происходит автоматически, он ничего не выбирает.

А: Во-первых, вся жизнь ребенка – это сплошной выбор, ничего не происходит автоматически, а во-вторых, если адаптационных возможностей ребенка (возможностей ребенка отреагировать) значительно меньше, чем степень сложности ситуации, то речь идет только об одном: о предыдущем кармическом воздействии. В своих прошлых воплощениях он сделал свои предыдущие выборы таким образом, что теперь кармический поток отжимает его.

Д: И не дает ему возможности выбора никакого.

А: Нет. Он вынужден впустить в себя этот невроз, а потом – пожалуйста – может работать с ним, если захочет.

Д: То есть в таком случае речь о выборе не идет.

А: Здесь – нет. Как пел Гребенщиков: «Я знаю, что это карма, и против нее не попрешь». Не все же нам выборы делать, надо же и за уже сделанные отвечать.

В: А в то время нашего детства, до которого мы не помним, мы действительно делаем выборы автоматически? Я думала, что в нас просто возвращается предыдущая карма.

А: Карма вернет ровно столько, сколько мы сами в нее до этого заложили, и ни атомом больше – это во-первых; а во-вторых, помним мы свое детство или нет – напрямую с этим процессом не связано.

Конечно, и в этот вопрос можно углубиться и найти здесь известные тонкости, например: от чего зависит результат выбора, где заканчивается свобода и начинается карма, когда и при каких условиях человек впервые приобретает способность к самопреодолению, как с точки зрения кармы оцениваются неудачные попытки обрести свободу и многое другое. Ясно одно: надо всем этим царствует дремучее невежество и тотальная бессознательность, поэтому путь наверх очень и очень, подчас немыслимо труден. И поэтому же чистота может быть утрачена за одно воплощение. Под воздействием невроза мы становимся такими «классными», что в результате наворачиваем здесь еще больше, и сансарная омраченность растет даже не в геометрической, а в логарифмической прогрессии. И летим прямиком в ад, как Гастелло – только гул стоит да земля дрожит.

В: Насколько просто все разрушить… Создаешь, создаешь, а потом – раз!

Д: Но если у нас все время автоматически отсутствует выбор, тогда это воплощение не должно иметь смысла. Для любого человека однажды наступает момент, когда он может сделать сознательный выбор – иначе какой смысл?

А: Да, конечно. Буддисты говорят, что существуют целые миры, где никакого сознательного выбора нет до конца пребывания в таком мире. Например, в адской локе. Мы там просто получаем воздаяние, пока что-нибудь не осознаем. Когда осознаем – нас выпускают и мы возвращаемся на землю полными придурками, и нам все предстоит начать с начала. Самое главное, что нам надо понять, – если уж мы напортачили, нужно просто принять свою ошибку. Возможно, тогда прилетит ураганный ветер – как в притче про двух монахов, которые пошли к оракулу узнать, сколько жизней им осталось прожить до полного просветления. Одному оракул сказал: «Тебе до полного и окончательного освобождения осталось жить четыре жизни». Монах заплакал и понурив голову, уныло побрел восвояси. Другому же оракул сказал: «Тебе осталось жить столько жизней, сколько листьев на этом дереве». А рядом рос огромный баобаб в десять обхватов шириной и высотой в полнеба. Монах запрыгал на одной ножке от радости, что ему осталось так мало жизней до окончательного просветления. И в этот момент налетел ураган, сорвал все листья, и голос сверху сказал ему: «Ты уже свободен». Важно само отношение к карме. Если мы будем вздыхать и впадать в уныние, она нас тут же раздавит. Надо просто радоваться жизни. У нас сейчас есть уникальная возможность облегчить свою карму и, может быть, вытащить себя на принципиально другой уровень бытия. Она, конечно, всегда есть, просто мы не всегда об этом знаем.

Вернемся к выбору – это и самый важный момент, и самый тонкий и глубокий. Это ось мироздания, это самое большое таинство. Это то, отчего кружится вся вселенная.

Как не хочется делать этот выбор! Даже Христу, возможно, не хотелось. «Да минует Меня чаша сия», – говорил Он в Гефсиманском саду. Вот интересно, откуда апостолы узнали об этом, если все они спали? Странный сон напал только на тех, кто был рядом со Христом, а его враги бодрствовали. Вся эта сцена глубоко символична. Они сделали один выбор, и этот выбор заключался в том, что они заснули. Христос сделал другой выбор, и этот выбор выразился в Его словах: «А впрочем, не как Я хочу, но как Ты!» И это самые емкие, самые глубокие и тотально все обобщающие слова, которые только можно сказать, делая выбор в сторону света. А сон апостолов – это тоже самый глубокий и емкий символ выбора в сторону тьмы. Эта сцена просто поразительна.

Итак, что происходит в момент нашего выбора? Выбор – очень тонкая штука, истончающаяся, становящаяся в своем «доначала-предначале» тоньше острия иглы. Средневековые схоласты-богословы спорили, сколько ангелов может уместиться на кончике одной иглы. У них получалось ангелов – три. А выбор – это такая пирамида, которая своим основанием упирается во всю широту реальности, а своей вершиной уходит в недра нашей души так глубоко, что на ее острие не смог бы уместиться даже один ангел. Когда мы подходим к ситуации выбора, то первоначально его делаем не мы, не наше сознание – мы не в состоянии сделать выбор осознанно.

Мы не можем сделать выбор осознанно, и это самая большая истина, которую надо усвоить. Кто же делает этот выбор? Этот выбор осуществляется в неосознаваемых человеком «разборках» между его самостью и его эго. Давайте посмотрим, что происходит: сначала, в момент выбора, пойдем вниз к основанию, а затем уж – к вершине, обратно. Первоначальное столкновение происходит между нашей самостью и нашим эго, и оно происходит независимо от воли и желания человека. Его собственной свободной воли в этом очень мало. Вот поразительный парадокс свободного выбора, который мы делаем. Как это понять? – через то, что происходит потом. А потом побеждает либо эго, либо самость – либо импульс к развитию, либо импульс к инерции. И когда один из них берет верх, то только после этого происходит подспудное наполнение этим решением, этой победой следующего уровня – уровня сознания, которое уже задним числом делает выбор, иллюзорно думая, что оно «делает выбор», тогда как на самом деле оно следует за выбором, уже сделанным. «Все начинается, когда ничего еще не началось, а когда все началось, то на самом деле все уже закончилось» – этот принцип самурайского поединка относится к нашему свободному выбору «на все сто».

Когда дело доходит до нашего сознания, то происходит следующая вещь: победившая сторона инициирует удивительный процесс, происходящий в нашем сознании. Суть этого процесса такова, что одна из сторон нашего выбора всегда затемняется, и мы делаем выбор, руководствуясь только одной, освещенной стороной. Если побеждает самость, то в момент выбора мы понимаем, что дальше жить так, как мы жили до этого, мы уже не можем, не хотим. И не хотим настолько сильно, что нам уже все равно, что будет потом – но лишь бы не так, как было до сих пор. И разве мы знаем, что мы получим в итоге? Если бы знали, то выбора не было бы. Такой парадокс. Почему? Если мы знаем, что сознание в итоге расширится и все будет замечательно – никакой платы за это расширение мы не внесем. Если мы не переживем по полной программе своих «предвыборных» мучений, то капитуляции не будет.

Что происходит, если в предварительном поединке побеждает эго? Тогда затемняется другая сторона. И эго рисует нам всевозможнейшие ужасы выбора не в его пользу – и делает это очень профессионально, грамотно и живописно. Сила воздействия нашего победившего эго на наше еще не знающее об этом сознание настолько велика, что мы, в ужасе закрыв глаза, говорим: «Боже мой, что угодно, только не это!»

Д: Только не выбор в пользу сознания?

А: Да. Так что выбор происходит не на уровне сознания – сознание только пассивно следует за уже сделанным выбор. Апофеоз этого, конечно же, – сфера бардо.

В: А когда же делать выбор?

А: Сфера бардо и является ответом на вопрос «когда же делать выбор». Выбор, который нам еще только предстоит сделать, и, может быть, через многие годы, мы подготавливаем сейчас. Вот оно – острие, уходящее в бесконечность не просто недр нашей психики, а всего нашего бытия. Мы должны выбирать ежеминутно, ежечасно эту самую практику расширения нашего сознания. И только при этом условии…

В: А как же мы ее выбираем, если…

Д: …выбираем не мы?

В: То есть, наш выбор складывается из множества маленьких выборов?

У: Только первый выбор происходит в сфере бессознательного? И происходит ли в какой-то момент перелом, когда начинается сознательный выбор?

А: Все дело в том, что когда начинается сознательный выбор, то выбор заканчивается. Начинается осознанность, в которой этому выбору нет места. Когда побеждает бессознательность, то выбор тоже заканчивается, потому что наступает бессознательность, в которой выбору опять нет места. Все это очень релевантно. Абсолютная победа бессознательного никогда не наступает, даже в наркотической ломке. Где-то бессознательное царствует казалось бы, безраздельно, а где-то – возможность сознания или самости поспорить с ним еще сохраняется или наоборот – опять появляется.

В: То есть, наш выбор складывается изначально из многих выборов?

А: Из «доначала-предначал». Да. А что это за выборы?

В: Каждодневные…

А: Что это за каждодневные выборы? Это выборы принципиально другого вида. Они по сути другие.

В: Мы выбираем присутствовать или не присутствовать сейчас, присутствовать или не присутствовать в следующий момент – и из этого складывается выбор следующего уровня.

Д: То есть это – ежедневное противостояние энтропии?

А: Да. Постоянная практика присутствия – есть оно или его нет. Так, как это происходит во время дза-дзен: как легко это присутствие исчезает и как мы потом опять спохватываемся.

Д: Как интересно получается: фактически мы каждую секунду находимся в состоянии выбора и все время колеблемся, как электрончики в атоме.

А: Это суть сансарического бытия. И вся наша жизнь протекает в этом. При таком взгляде все переворачивается с ног на голову: те выборы, которые представляются нам знаковыми, важными, судьбоносными (или, в том случае, если мы очень не хотим отдавать себе отчета в том, что происходит, – представляются таковыми тем, кто наблюдает за нашей судьбой), оказываются не более чем простой суммирующей величиной, с почти механической определенностью подводящей итог тем бесконечно малым и незаметным, крохотным и потому кажущимся нам столь незначимым выборам, которые и оказываются по-настоящему важными и судьбоносными, хотя мы, из-за их кажущейся малости, считаем их чем-то маловажным и незначительным.

В: Из этих моментов складывается вся пирамида.

А: Да. И в ее основании, в конечном счете – то, куда мы попадем после смерти. Из всех этих тончайших ручейков каждого мига собираются реки нашей судьбы, а эти реки впадают в океан нашего посмертного бытия. Куда, в какой из миров мы попадем? Куда причалит лодка, переправляющая нас с этого берега на тот, неведомый нам?

Д: Проблема в том, что мы делим время на то, когда нужно практиковать и когда можно не практиковать. Есть время для практики, есть время для быта, если можно так выразиться.

А: Совершенно верно. Получается, что выбор в конечном итоге делает все-таки сознание, но делает оно его не тогда, когда ему кажется, что оно его делает, а намного раньше – из чего и возникает чувство вины: «Эх, а я тут струсил!» Хотя на самом деле тут я не струсил, я не мог здесь поступить иначе, вот там, раньше, может быть, мог, а здесь – никак не мог.

В: Скажи, пожалуйста, бывают ли ситуации, когда выбор «здесь и сейчас» все-таки имеет значение?

А: Бывают. Это называется эффектом бабочки, когда масса предварительных выборов, накопившаяся в пользу обоих направлений примерно одинакова, и тогда ценность одного-единственного усилия оказывается в состоянии качнуть чашу весов в ту или иную сторону. Такая ситуация может случиться и с одним человеком и с целым народом, а может быть, даже с галактикой. Это уже из области лилы – божественной игры. Здесь под кажущейся простотой момента скрывается такая глубина, которую ни один смертный разум вместить в себя не может.

В: Это же такой бесконечный процесс!

У: Все-таки ответ не получился: как повлиять на выбор?

В: Каждодневным присутствием.

Д: Только постоянной практикой можно повлиять.

А: Как сказала Даша – ежемгновенная борьба с энтропией. Человек – это поле битвы между ангелами и демонами. «Тень ответила: «Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть… Откуда мне знать, почему все случается так или иначе?» Вот тонкость и глубина слов Чжуан-цзы. По сути, я просто прокомментировал этот кусочек.

В: Я бы не сказала, что я чего-то в дза-дзен добилась, но каждый раз, когда я начинаю практиковать каждый день, а потом резко бросаю, меня сразу – тюк! – и прихлопывает, причем прихлопывает основательно. А что же будет, когда дойдешь до какого-то высокого уровня? Один неправильный ход – и в лису на пятьсот перерождений? Страшно же!

На проповедях Байджана стал появляться некий старик. Однажды, когда наставления были окончены, он не ушел из зала вместе с другими. Байджан спросил его, что он за человек.

– Ныне я не принадлежу к человеческому роду, – ответил старик. – Но когда-то, во времена Будды Кашьяпы, я жил на этой горе и наставлял истине. Однажды меня спросили: «Подвластен ли прозревший истину человек закону причинности существования?» Я ответил: «Не подвластен», – и за это был превращен в лису на пятьсот перерождений. Прошу вас, о монах, своим мудрым словом помочь мне избавиться от лисьего облика. Осмелюсь спросить: «Подвластен ли прозревший истину человек Закону причинности существования?»

– Прозревший истину человек не отличает себя от причинности существования, – ответил Байджан.

Услыхав эти слова, старик достиг просветления 59 .

А: Он сказал одно единственное слово: «Не подвластен». И все.

В: Получается, что этот старик когда-то «выбрал» этот момент неприсутствия? Он его подготовил своими маленькими выборами?

А: Да. Вот он, круговорот колеса сансары: одно порождает другое. Выбор порождает бессознательное, бессознательное порождает выбор, и все это крутится вокруг своей оси, вокруг оси нашего подлинного смысла бытия – того, что находится внутри нас.

Д: А почему «полутень спросила у тени» – это имеет значение?

А: Да, имеет, хотя и небольшое. Полутень – это то, что зависит от тени, это то, что за ней следует. Для того, чтобы это начало стало понятным, полутень могла бы спросить так: «Я завишу от тебя, и вслед за тобой то двигаюсь, то стою на месте, то сижу, то стою. А вот ты, тень, от чего зависишь ты? Отчего такое непостоянство? Я-то знаю, что мое непостоянство от тебя, а твое от чего?» Вот она, тонкая игра и гениальность Чжуан-Цзы. Полутень находится с тенью в тесном контакте, а вот у тени с тем, что ее отбрасывает, связи нет.

То, что отбрасывает тень, находится в принципиально другом измерении. И является вещью, принципиально иной, чем тень. Плоская, двумерная тень – она всегда остается плоской, даже если движется по трехмерной поверхности. А вот то, что ее отбрасывает, имеет на одно измерение больше, поэтому тени его не постичь.

Д: И все, что она может, это просто следовать за тем, что ее отбрасывает.

А: На языке символов это все же не совсем так.

Д: А что еще может сделать тень?

А: Вобраться обратно.

Д: А зависит ли тень от того, что ее отбрасывает?

А: И да, и нет. Тонкость «и да и нет» – это то, что мы только что разобрали. Зависит от нашего сознания что-то или нет?

Д: Зависит от того, насколько мы готовы практиковать каждую минуту, это же наше сознательное решение.

А: Это наше сознательное решение, да, но ты готова практиковать каждую минуту?

Д: Нет.

А: Почему?

Д: Мне выбивает, все время что-то мешает.

В: Потому что ты когда-то уже сделала этот выбор. Он уже сложился из множества маленьких выборов в то, что тебе не по силам сейчас практиковать каждую минуту.

А: Да.

Д: А то, что я в какие-то моменты могу практиковать, этот выбор тоже уже сложился когда-то?

А: Да.

Д: А что я могу сделать тогда вообще? Если то, что я сейчас делаю, уже сложилось когда-то, что от меня тогда зависит?

В: А если ты вообще тень, то что от тебя тогда зависит?

А: Ты тень самой себя, той, что сложилась когда-то, или того, что сложилось когда-то?

Д: Если я думаю, что я тень, то – да, я тень.

А: Если ты отождествляешься с этим, то – да.

Д: А если я об этом не думаю, то тогда я не тень.

А: Нет. Если ты об этом не думаешь, то ты все равно тень, и может быть, даже еще больше тень.

Д: Если я вижу себя по-другому, то тогда я не тень.

А: Тут надо очень аккуратно выражаться. «Не думаю» и «вижу себя по-другому» – это все-таки разные вещи, не надо их объединять.

Д: Интересный момент: если я вижу себя как тень, то все понятно, а если я не вижу себя как тень, то как что я себя вижу?

А: Ты не можешь просто не видеть себя – тень и не знать, как что ты себя видишь. Ты можешь это сделать только при одном обстоятельстве: под наркотическим кайфом. Это объясняет, почему наркоманы психологически так привязаны к своему кайфу. Уже давно доказано, что зависимость от наркотиков носит, прежде всего, психологический характер. Наркоманы «ловят кайф» от того, что границы эго плывут.

Д: То есть, они себя вообще ни с чем не связывают, не видят себя как нечто, да?

А: Они получают примерно такой же опыт, что и просветленные. Но разница между наркоманами и просветленными все же есть. И нужно очень четко понимать какова эта разница, чтобы самим не пойти по пути наркоманов, даже без наркотиков. Она на первый взгляд небольшая, но глубочайшая, как пропасть – дна не видать. Эта разница заключается в твоем вопросе: «Я себя не воспринимаю как тень, а как что я себя воспринимаю?» Просветленный освобождается от восприятия себя как тени, потому что он начинает воспринимать себя как нечто большее.

Д: А у наркомана здесь образуется пустота?

А: Я бы сказал не пустота, а провал. Ты задала наркоманский вопрос: «А как что я себя воспринимаю?» Он наркоманский по сути, потому что у наркомана на месте разрушенного эго ничего не появляется. В результате он скатывается на предшествующий человеческому эго уровень бытия, чтобы потом переродиться в облике животного или еще того хуже.

У просветленного происходит противоположный процесс – его эго разрушается за ненадобностью, растворяясь в свете высшей истины. Он уже не воспринимает себя как тень, потому что для него это вчерашний день, пройденный этап. Так же, как ты не воспринимаешь себя как Дашу из детского садика.

Давайте вернемся к притче Чжуан-цзы и расставим точки над «i». Чего не хватает этой тени, чтобы исчезнуть?

У: Может быть, осознанности – тогда не будет выбора.

А: «Откуда мне знать, – отвечает тень – почему все случается так, а не иначе. Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть». Все, чего не хватает этой тени, чтобы исчезнуть, это просто добавить к сказанному: «А раз я от чего-то завишу, то я не более, чем его тень». И больше ничего. И в этот миг сознание тени перейдет от нее к тому, что эту тень отбрасывает. Тень быть тенью не перестанет, а вот сознание этой тени тенью быть перестанет.

Д: Надо признать, что мы тень? То есть нечто нереальное.

А: Надо увидеть собственную нереальность, увидеть, насколько мы обусловлены и именно поэтому нереальны, не обладаем самостоятельной сущностью, ибо все то, чем мы себя считаем, есть всего лишь обусловленные следствия точно таким же образом обусловленных причин – и больше ничего. И когда мы это увидим, то, чем мы себя считали, растворится, потеряет всякую реальность. Сначала оно потеряет ее только в наших собственных глазах, но этого будет достаточно, чтобы оно начало распадаться, потому что оно удерживается в своей реальности только потому, что оно удерживается в ней в наших глазах. Отпусти. Отпустить эту тень, дать ей свободно падать, перестать ею быть – вот все, что нужно, чтобы перестать ее отбрасывать. Так уж мы устроены, что больше всего отождествлены с тем, чем больше всего не хотим быть. И наш сансарный тупичок, в котором мы век от века топчемся, как раз и заключается в том, что если мы хотим от чего-то освободиться, мы должны это «что-то» в себе признать, то есть сделать как раз то, чего делать больше всего не хочется. Однако другого выхода нет. Сначала нужно признать, капитулировать, а уж разотождествление – это то, что происходит само по себе, без нашего участия. Мы будем сами по себе, а тень – сама по себе. Только тень, больше ничего. А свет засияет сам собой. Природа света самостоятельна и самодостаточна.

Д: А как ей это понять, что ей для этого необходимо?

А: Вот этой тени почти ничего не нужно для этого, она уже почти все поняла. Все, что ей осталось сделать, это просто сказать полутени: «В конце концов, судя по тому, что я о себе только что сказала, я всего лишь тень, а ты – тень тени», – и обеим исчезнуть. Почувствуйте, как к вам подступает страх от этих слов.

Д: Исчезнуть?

А: Да. Осознай, что тебя нет, и не стань.

У: Страшно…

А: Тень – это не просто наше бессознательное. Тень – это еще и тот механизм суммирующихся выборов, которые я описывал. Если объединить эти два значения Тени, то получится, что она – это символ нашей несвободы, с которой мы отождествлены, или, другими словами, Тень – это то, чем мы не являемся, но при этом думаем, что это мы. Если вы это увидели, то вы поняли всю парадоксальную грациозность и очарование притчи Чжуан-цзы. У него Тень – символ вышеперечисленного – рассуждает, то есть, делает то, что на символическом уровне ее уничтожает. Ведь Тень является Тенью только до тех пор, пока она не задумывается над этим. А если задумалась, то что?..

 

Словарь

Бардо́ – (тиб.) промежуточное состояние (между жизнью и смертью – бардо перерождения), бодрствованиями (бардо сновидений) и т. д.

Бардо Дхарматы – промежуточное состояние, длящееся с момента отделения души от тела до момента осознавания себя человеком в качестве умершего бестелесного призрака (в буддийских терминах: до момента обретения психического тела бардо становления). В этот период душа более, чем когда-либо, встречается с просветленной реальностью, поэтому иначе его еще называют промежуточным состоянием истинной природы ума и явлений.

Биджа (или биджу) (семя) – понятие, заимствованное из буддистской школы йогачары. Смысл этого понятия в том, что любое движение сознания – от действия до мысли – вызывает зарождение семян, которые впоследствии прорастают и приводят к тем или иным кармическим результатам. Хотя переводится так же, как и тхикле, смысл этих понятий довольно сильно отличается.

Бодхисаттва – обитатель сансары, либо принявший решение достичь просветления, либо уже достигший такового, но давший добровольный обет не уходить в нирвану, принимая на себя все тяготы сансары ради спасения от ее оков всех остальных живых существ.

Внутреннее делание – алхимический термин, в самом широком смысле означающий правильно организованное и правильно предпринимаемое внутреннее усилие человека, направленное на его внутреннее преображение и трансформацию всей его личности.

В этом аспекте христианство также является частью алхимической традиции, ибо его цель – глубочайшее внутреннее преображение человека. Одной из наиболее существенных частей христианского «внутреннего делания» является работа с эго (смирение, умаление, покаяние и т. д.) с последующей переориентацией всех аспектов и систем ценностей преобразуемой во Христе личности. «Если внутреннее делание по Богу не поможет человеку, то напрасно он трудится во внешнем» (Преподобные Варсонофий и Иоанн из книги «о должностях пресвитеров приходских»). Сам Господь в двух словах указал, в чем состоит внутреннее делание и что особенно необходимо в трудные времена: «Бодрствуйте и молитесь!» (Мк. 13.33)

Вытеснение – способность психики избавляться от материала, несовместимого с установками эго, вызывающего непринятие (в том числе и самого себя), раздражение, стыд, чувство вины, тревогу и т. д. Этот процесс в основном расценивается как разрушительный, так как, несмотря на кажущееся впечатление того, что вытесняемый материал бесследно «испаряется», на самом деле он никогда не исчезает, а погружается в более глубокие слои психики (собственно, поэтому и «вытесняется»), где начинает осуществлять деструктивную деятельность, приводящую в конце концов к формированию невроза. Процесс, противоположный вытеснению (во всех смыслах), называется осознание.

Гунъань (буквально – «публичный отчет», «общественный акт») – кодифицированная система психотехники буддистской школы чань, состоящая из парадоксальных, на первый взгляд, высказываний, вопросов и ответов, ситуаций из монашеской жизни, просто притч и т. д. Гунъань (яп. коан) предназначался для того, чтобы в размышлении над ним адепт чань добивался просветления своего сознания.

Дза-дзен (кит. цзо-чань) – в общем значении подразумевается любая практика медитации, основанная на принятии сидячего положения. В более узком смысле имеются в виду методы, практикуемые в школе чань (яп. дзен). Главой целью данного типа медитации является подготовка сознания (нейтрализация психического спазма, искоренение привычки ума к вовлеченности, увеличение меры присутствия и т. д.) к обретению изначального состояния просветленной недуальности.

Капитуляция – термин, позаимствованный из биоэнергетики А. Лоуэна. Означает отказ, сдачу позиций и установок, связанных с мотивами, происходящими из недр эго – прежде всего гордыней, самоутверждением, социальными зависимостями и т. д. Крах надежд и упований, связанных с эговыми амбициями, сопровождается катарсисом – последующим очищением, обновлением и возрождением души. (см. стр. …)

Карма – (санскр.) Разумеется, речь идет не о том законе кармы, который нынче активно проповедуется – профанируется различными околоэзотерическими кругами, вроде New Age. Истинное понимание этого закона лежит на неизмеримо большей глубине. Закон кармы – это закон, согласно которому любое действие, произведенное субъектом, становится причиной, по которой субъект получит вновь такое же действие, но только уже по отношению к самому себе. Сделал что-то хорошее – получи благую (кусала) карму, замыслил и воплотил подлость – твоя карма (пхала – плоды кармы) оставляет желать лучшего. Взаимоотношения между санчита (накопленной), прорабдха (приносящей плоды) и криямана (накапливаемой в данный момент) кармами чрезвычайно утонченны и сложны и уходят своими конями в глубочайшие процессы, протекающие в сознании, а также – в неотделимой от него реальности (см. стр.136, 206).

Коллективное бессознательное – понятие, заимствованное из аналитической психологии К. Г. Юнга. Было введено им для обозначения неосознаваемой части психики, единой для всех людей. Коллективное бессознательное служит как вместилищем коллективного опыта всего человечества, так и местом, где находятся базовые матрицы – архетипы – предопределяющие как само проживание, так и форму структурирования проживаемого опыта каждого отдельного человека.

Кхэ! – резкий звук, издаваемый на выдохе. Использовался наставниками чань как основа, матрица для вкладывания в нее разнообразных смыслов (интонаций, состояний, переживаний, оценок и т. п.), которые наставнику по тем или иным причинам не хотелось сопровождать вербализацией (в основном для отключения системы привычной вербальной опосредованности у ученика). Одна из наиболее употребляемых учителями чань техник, часто встречается даже в классических гунъанях.

Лока (богов, людей, животных, голодных духов, голодных духов, нарака – адская) – (санскр.) сансарный мир, место воплощения и обитания омраченных сознаний, в которых происходит круговорот их рождения и неизбежной последующей смерти. Этот процесс повторяется снова и снова (из-за чего сансарические миры часто называют колесом сансары) и причиняет воплощенному сознанию бесчисленные и бесконечные страдания.

Ментальный шум (ментальный поток, ментальный мусор) – неконтролируемый поток сознания, возникающий у неподготовленного (непроработанного) сознания в отсутствие концентрации и сосредоточения. Работа с ментальным шумом является важной частью подготовительных духовных практик всех существующих духовных традиций.

Отождествление (противоп. – разотождествление) – механизм, в процессе реализации которого сознание начинает считать себя чем-то определенным, отличным от остального океана сознания, ограниченным и фиксированным. В широком смысле механизм отождествления (наряду с механизмом проекции) лежит в основе пленения океаном сансары; в более узком, психологическом смысле, может означать невротическое попадание индивида под власть могущественных и (в данном случае) разрушительных бессознательных сил. Например, отождествление себя с той или иной социальной группой означает попадание под власть архетипа persona, отождествление себя с безупречностью типа «святее папы римского» – разрушительное попадание под власть архетипа тени и т. д.

Изредка и в ограниченных рамках процесс отождествления может использоваться в положительных целях. Например, отождествление себя с образом героя в противоположность отождествлению себя с образом труса, и т. п. Но даже такое его использование всегда опасно и чревато непредсказуемыми последствиями.

Разотождествление – противоположный отождествлению процесс, означает осознание себя чем-то большим, чем мыслилось до этого. Будучи направлен на преодоление ограничивающих зависимостей ауто-проекций отождествления, разотождествление является одним из главных средств по преодолению власти эго. В легких случаях разотождествление достигается просто медитативным усилием, в более сложных и глубоких – только через капитуляцию.

Не удивительно, что и в православии, и в буддизме механизм разотождествления лежит в основе большинства сотериологических практик. В частности, одно из последних искушений, которые должен преодолеть адепт, взыскующий освобождения из колеса сансары, – это отождествление себя с сознанием, ни с чем себя не отождествляющим.

Панцирь – понятие, рожденное в рамках системы биоэнергетики А. Лоуэна. Означает невротические блоки и зажимы, не позволяющие нам прикоснуться к хроническим душевным травмам.

Перевёртыш – подмена смысла в самом широком смысле слова. Это может быть и подмена чувств, ощущений, переживаний, оценок, понятий и даже направлений развития. Важная особенность перевертыша, отличающая его от других подмен – сохранение внешней формы вкупе с декларациями и самоуверениями в том, что и по существу ничего не изменилось. Часто используется в магии, бытовых манипуляциях, а также в технологиях управления массами, вплоть до государственных идеологий.

Так перевертыш веры – фанатизм, перевертыш мышления в понятиях – догматическое схематизирование, перевертыш реальности – иллюзия и т. д. Перевертыши могут носить как коллективную, так и индивидуальную природу. Очень редко, в исключительных случаях и только выдающимися мастерами (напр. чань) в целом негативный и разрушительный механизм перевертыша мог использоваться в благих целях – например, для избавления ученика от базовых установок и иллюзий, мешающих ему развиваться в нужном направлении.

Присутствие – здесь означает уровень осознавания процессов, протекающих в сознании субъекта. Противоп. – неприсутствие.

Проекция (от лат. projectio – бросание вперед) – механизм овнешнения внутреннего содержания сознания, с помощью которого оно создает весь окружающий мир, с аутопроекцией «я» или «эго» или ахамкары в его центре. Механизм проекции лежит в основе вращения колеса сансары, и в этом смысле самая базовая, изначальная проекция – это проекция существования «вовне», снаружи некоего внешнего и независимого по отношению к нам материального мира.

В более узком и ограниченном смысле проекция – одна из разновидностей невротических защитных механизмов, позволяющих эго достигать своей базовой цели – оставаться «безупречным» в любых обстоятельствах, осуществляемой за счет такого искажения реальности своего «хозяина», в котором нежелательные психические содержания (мотивы, образ мыслей, поведение и прочее) приписываются его «хозяином» всему остальному миру. В этом смысле понятие проекция было создано и раскрыто впервые З. Фрейдом в рамках классического психоанализа.

Расширение сознания – процесс осознавания и интеграции сознания с материалом, по тем или иным причинам (вытеснение, неведение и т. д.) находившимся за его пределами. Противоп. – сужение сознания.

Самость – имеется в виду архетип самости из аналитической психологии К. Г. Юнга. Один из пяти базовых архетипов, отвечающий за индивидуацию (духовное развитие, внутреннее раскрытие и т. д.). Может проявляться как угодно вплоть до глубочайших неврозов или создания невыносимых обстоятельств жизни, но при этом процесс самореализации всегда выступает либо в качестве цели, либо – в случае отказа от него – в качестве причины происходящего. В иерархии психических сил противостоит структурам эго, всегда пытающимся увести своего «хозяина» как можно дальше от обретения смысла жизни.

Самскары (санскары) – в йоге, то же, что и биджа. Бессознательные впечатления, перетекающие в неосознаваемые мотивы. Весьма активные силы, постоянно инициирующие бурную деятельность психики, от бессознательных фантазий до ментального шума, стремящегося удержать нас в плену колеса сансары (если только речь не идет о так называемых «чистых самскарах»). Нельзя сказать, чтобы эти силы не были известны православию: «Но если у тебя вперед пойдет желание и сразу или возлюбить вещь, или отвратиться от нее, то ум твой не возможет уже познать ее добре, как следует. Ибо такое, предваряющее всякое суждение, расположение, или, лучше сказать, эта страсть, вошедши внутрь, становится стеной между умом и вещью и, омрачая его, делает то, что он думает о сей вещи по страсти, то есть иначе, нежели как она есть на деле, и чрез это еще более усиливает первоначальное расположение (преп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. Свято– Троицкая Сергиева Лавра, 2007 г).

Сансара (точнее – самсара – переход, череда перерождений), колесо сансары, или бхавачакра, круговорот перерождений. Иллюзорная псевдореальность непрекращающейся череды рождений и смертей, захватывающая в свои сети то сознание, которое решит, что оно будто бы обладает самостоятельным центром «я», отделяющим его от остального океана сознания.

В более широком смысле сансара – вся та огромная и почти неохватная система иллюзий, проекций, ложных страхов, установок и привязанностей, которая не позволяет сознанию достичь своей подлинной внутренней свободы и заставляет его добровольно мучиться в веригах системы ложного «я».

Сидпа бардо́ – бардо возвращения к сансарному бытию, следующее за бардо постижения Дхарматы в посмертии. Сфера, в которой возникает стремление к новому рождению и в результате происходит почти неизбежное втягивание в один из сансарных миров и рождение в них.

Скрутка – такой этап на жизненном пути любого индивида, в которой он вынужден оказаться в крайне некомфортном состоянии выбора – либо капитулировать, либо еще больше загнать себя под власть эгового спазма. Глубина, продолжительность и сила страдания в скрутке зависят от двух взаимосвязанных факторов: 1) сила эго; 2) наличие (отсутствие) опыта капитуляции. Так, например, то, что является мучительнейшей скруткой для эгового обитателя сансары, выступает неизъяснимым источником блаженства для просветленного сознания бодхисаттвы. Впрочем, если сила эго непомерна, то скрутка также очень быстро заканчивается, правда, в этом случае, усилением эгового спазма. До тех пор, пока выбранное усиление эгового спазма можно «раскрутить» обратно через скрутку в капитуляцию, спазм носит временный характер, когда такая возможность исчезает, спазм приобретает структуральный характер необратимой (на данном этапе, в данном воплощении) деградации.

Спазм (эговый, эмоциональный, душевный) – судорога в самом широком смысле, сопровождающаяся резким скачком напряжения, падением чувствительности (вплоть до полного бесчувствия).

Спазмы бывают телесной природы (мышечные, сосудистые и т. д.) и психической. Между ними имеется сложная взаимосвязь нелинейной природы. Из психических спазмов первичным следует признать, пожалуй, эговый. Он назван так потому, что причина его возникновения – это, как правило, отказ признавать (принимать) реальность, несовместимую с установками и иллюзиями эго. В этом смысле эговый спазм – антипод капитуляции (по А. Лоуэну). Протекание эгового спазма, как правило, сопровождается такими явлениями, как вытеснение, проекция и общее сужение сознания, в хронических случаях доходящее до деградации личности, что случается нередко. При этом вытеснение материала «несовместимого» с эговыми позициями, сопровождается, так же как и в физическом спазме, потерей чувствительности и контакта с той частью души, в которой вытесняемый материал располагется.

Эмоциональный спазм – фиксация на какой-либо эмоции, как правило, негативной, и неспособность вырваться из нее самостоятельно. Так же, как и все спазмы, бывает острой и хронической природы. Таким спазмом может быть как какая-либо конкретная эмоция (скорбь, гнев, ярость, паника и т. д.), так и общий фон, подчиняющий себе все остальные проявления эмоциональной жизни индивида, например, дух тяжести.

И наконец, спазм может носить общепсихическую природу. Такое бывает тогда, когда личность полностью подчиняется диктату эго. В этом случае приходится говорить о глубоком неврозе, переходящем в психоз.

Супер-эго – (сверх-я) психоаналитическое понятие, введенное З. Фрейдом в своих ранних работах («Я и Оно», «Толкование сновидений» и др.). Структура, ответственная за цензуру, вытеснения, муки совести и т. д. Ее главная задача – окорачивание id (бессознательного), жаждущего только удовольствий, в соответствии с «высокой планкой» морально-нравственных предписаний, неосмысливаемых догм и запретов. Является главнейшей причиной бессознательного чувства вины, и, если использовать терминологию К. Г. Юнга, находится в сердцевине его (чувства вины) комплекса.

Тантра – «В тантрах содержится философия, охватывающая все виды знания, система медитации, которая позволяет сконцентрировать свой разум на любом предмете, искусство жизни, помогающее использовать все возможности тела, речи, и духа. Это подлинный путь к освобождению». (Гамбопа (1079–1153), один из главных учителей школы кагью-па.

Трансцендентная функция – здесь – эманация абсолютного «Я» на «я» конечное, определяющая форму и содержание его границ. Канал, по которому абсолютная реальность опускается в мир конечных форм индивидуального «я», создавая и определяя все его содержания, начиная от любых объектов, любых разновидностей (от материальных объектов восприятия до психических объектов – мыслей, чувств, идей, и т. д.) и заканчивая актом самосознания.

В таком ракурсе трансцендентная функция глубинной психологии К. Г. Юнга («Психическая функция, возникающая в результате напряжения между сознанием и бессознательным и поддерживающая их объединение; функция связи между противоположностями» (В. Зеленский. Словарь аналитической психологии)) является не более чем частным случаем трансцендентной функции, рассматриваемой таким образом.

Интеграция со своей трансцендентной функцией, подразумевающая осознание доселе неосознаваемой конструирующей деятельности сознания, и через это растворение базовой проекции «внешнего» является наиважнейшим условием для обретения сознанием состояния недуальности.

Тхикле – (семя, или «капли жизнетворной сущности»). Здесь имеется в виду так называемое «главное тхикле» (иначе еще называемое «неразрушимое бинду», потому что оно сохраняется и после смерти) – тончайшее сознание, опирающееся на тончайший энергетический ток. Попадает в организм в момент зачатия из реальности бардо – посмертного промежуточного состояния. По представлениям тибетцев, есть образование, величиной с малую горошину или большое белое горчичное зерно. Единственная субстанция, кочующая из воплощения в воплощение, оставляя за собой покинутые тела и все, что их окружало (за вычетом кармы, разумеется).

Чань – одна из наиболее влиятельных и революционных буддийских школ Китая, дальше всех зашедшая в своем стремлении преодолеть универсальный религиозный формализм и архетипическую церковную закоснелость и догматизм. Свободное течение свободной мысли и свободного сознания, которого, к сожалению, так не хватало и не хватает на Руси.

Эго – паразитическая структура, занимающая почти всё поле сознания субъекта. С равным успехом удерживает своего «хозяина» как в колесе сансары, так и в тисках неврозов. В отличие от классической психоаналитической версии, в которой эго существует на границе между внешней реальностью и бессознательными импульсами id, в данном контексте эго само создает все границы, в том числе и вышеуказанную, чтобы, раздувая им же искусно созданные противоречия и конфликты, паразитировать на растрачиваемой в них «хозяином» энергии и таким образом продолжать длить свое псевдо-бытие.

Морфологически эго ближе всего стоит по своей сути к триггеру – хроническому мышечному спазму (кстати, частенько является его истинным первоисточником, подобно панцирю из биоэнергетики А. Лоуэна), правда, в отличие от последнего, в случае с эго спазмируется пространство сознания.

Субъективно переживаемое человеком как то, что отличает его от остального мира и одновременно сообщает ему его уникальность (см. эго-идентичность), эго, тем не менее, имеет гораздо более обширные владения, чем кажется его «хозяину», простирающиеся далеко за пределы его, «хозяина», осознанной жизни, и более того – контролирует эти пределы с целью удерживания жертвы в своей власти.

Осознавание всех принадлежащих эго механизмов является обязательным условием для высвобождения из-под его власти.

Эгоидентичность (egoidentity) – совокупность представлений о своем «я», с помощью которых человек идентифицирует, то есть, отождествляет себя с собой, отличая тем самым себя от остальных людей и получая таким образом ощущение личностной стабильности и континуальности самоощущения своего «я».