1

— В-витек? Жив, В-витек? Скажи, что жив, а? Я тебе всего Кунца подарю, в суперобложке, хочешь?

Я слабо заскрипел. Я хотел, чтобы кто-нибудь отодвинул от меня Севу с его неистребимым запахом лука изо рта. Я не хотел Кунца. Я хотел пить и погреть закоченевшие ноги.

Меня приподняли, потрясли за плечи, потолкали в грудь и потрепали по щекам, прежде чем я разлепил веки. В который уже раз за последние дни это получалось с огромнейшим трудом. Склеившиеся, словно в любовной лихорадке, веки ну никак не желали разлепляться. Тем не менее цель оправдала усилия, и я уставился левым глазом в потолок. Это был мой потолок — знакомая трещина и осыпавшаяся штукатурка, жирное пятно вокруг люстры, следы убитых еще летом комаров… Я лежал в своей квартире, в зале на своем собственном диване!

Правый глаз, едва только успел открыться, разглядел взволнованную физиономию моего друга Севы и захотел было закрыться вновь, но я огромнейшим усилием воли не позволил ему сделать это.

— Жив? — в который раз поинтересовался Сева.

Я слабо кивнул. Хотя ничего не болело, но шевелиться я отчего-то не мог. Ослаб, наверное, по мирам разным носиться…

— Тогда, это, К-кунца я тебе не отдам. Это я для дела с-сказал, чтобы ты воспрял духом!

Я не стал расстраивать Севу, напоминая ему, что собрание сочинений Дина Кунца у меня есть, и тоже в суперобложке, а вот свои Сева дал кому-то почитать и вот уже полгода не может вспомнить, кому именно. Тут я вспомнил, что у Севы дома успешно затерялось с десяток моих видео-и аудиокассет, а также добрая половина вырезок о таинственных знаках на полях Англии и Франции, которые я собирал со студенческих лет, но о них мне, похоже, придется забыть. Сева, как и наш общий друг Мусорщик, имел уникальнейшее свойство присваивать чужие вещи. И не только вещи, кстати. Сева, к примеру, отбил свою Марью у какого-то друга-студента, а Мусор на пятом курсе нагло спер из университетской биологической лаборатории ящик с белыми мышами (для опытов, известных только ему одному и впоследствии неудавшихся).

— Кстати, о Мусорщике Карле Давидовиче, — послышался из глубины комнаты родной голос Саря Сысоевича, — Его по-прежнему нет дома. Сева звонил два раза, а в ответ — тишина. Скрывается, гад, знает, что его ждет при встрече со мной.

Я поднатужился, заскрипел, как плохо смазанные дверные петли, и сел. В глазах потемнело, но это не помешало мне узреть находящихся в комнате существ.

Старая добрая и почти родная голова Саря, без которой я уже начинал испытывать смутное беспокойство, покоилась на столе. Кто-то (подозреваю, что Капица) аккуратно подрезал ему всю болтавшуюся внизу гадость, от чего голова приняла вполне приличный вид. Если бы не желтая кожа, синяки под глазами и впалые щеки, Сысоич мог бы сойти за фокусника-иллюзиониста, опробывающего новый цирковой трюк. Капица сидела здесь же, на стуле, сложив руки на коленях, рассматривала то меня, то Севу. Севу гораздо внимательней, и у меня вдруг сложилось впечатление, что она тайно читает наши мысли. На всякий случай я стал насвистывать в уме мелодию из старой детской песенки про кузнечика.

Граф и джинн развалились на диване, которого раньше у меня в квартире не было. Диван был старенький, изрядно потрепанный, со стертыми до дерева подлокотниками и кривыми ножками. Между Яркулой и Ирдиком сидел Дидро и мирно посапывал в нос. Руки его были заняты той самой книгой «Философия. Слухи, факты, догадки». И чего ее все так боятся — непонятно.

Молчание затянулось. Существа уставились на меня, ожидая, видимо, подробного рассказа о моих приключениях, а я в свою очередь уставился на них всех разом, размышляя, с чего бы начать.

— А ты начни с того, как Цеденбал произнес считалочку, — посоветовал Яркула.

— Не сбивай человека, он, может быть, с мыслями собирается, — сказал Ирдик.

— И не читайте моих мыслей, — вставил я и одним махом выложил им все. Рассказ занял около двадцати минут, потому что рассказчик из меня еще хуже, чем балерина, и наиболее яркие моменты в моем изложении звучали так: «В общем, снес мне башку…» или «короче, грохнулся я в воду…», а также «дурацкая вода была — холодная…». Но слушатели остались довольны. В особенности впечатлился Сева. Он преданно заглядывал мне в рот и по нескольку раз переспрашивал, а когда я закончил, сообщил, что в нашем мире я просто и совсем не эффектно свалился без сознания в снег, а еще через пять минут замок вместе с лицом демона исчез, и все встало на свои места. Меня затащили в квартиру, а еще минут через семь я открыл глаза. Сысоич же добавил, что он с Капицей все это время сидел в шкафу, и открыли их пришедшие Яркула с Иердецем. Дидро нашли под стиральной машиной в ванной. Все это время он спал.

— Розовый демон поживился на славу, — подвел итог Сарь, — а самое обидное, что подать на него в высшие инстанции жалобу невозможно. Сами по уши в нарушениях, да и смотритель наш до сих пор без сознания. А сколько времени этот рогастый отнял, а? Если те, кто был в морге, не отказались от своих поисков, то сейчас у них гораздо больше шансов найти МОЕ тело, чем у меня самого.

— Судя по тому как они улепетывали, вряд ли можно считать их конкурентами в наших поисках. Им сейчас подорожник нужен, чтобы лечить обгорелые зады, — сказал Ирдик, довольно улыбаясь.

— Подорожник это хорошо, это славненько, но надо бы поймать одного из них и выяснить, что это за организация и зачем им понадобилось мое тело.

— И так понятно кто — террористы несчастные, — сказал Яркула.

— И все же хотелось бы получить более подробную информацию. — Сысоич задумчиво пожевал черными губами. — Кого-нибудь из марципанов они видели?

— А поч-чему, собственно, м-марципаны? Вот заладили. Мы разве ж не сделали мн-ного полезного, а?

— Если хочешь знать, МАРЦИПАН, — Сарь вставил впечатляющую паузу, — одного факта, что вы подло отрубили мне тело, хватит, чтобы я называл вас как захочу лет восемьдесят с половиной, не меньше. Но ввиду моей доброты я именую вас просто марципаны, не иначе. А знаете, уважаемый, какое разнообразие обидных прозвищ существует в нашей необъятной Вселенной? Некоторые виды разумных существ совершали массовые самоубийства, когда им давали клички, поскольку не в силах были вынести общественного позора. Так что радуйтесь, пока время есть. А еще в слове «марципан» нет ничего обидного. Это всего лишь приправа из миндаля для тортов, понятно?

— Я не знал, — смутился Сева, — нельзя было сраз-зу сказать?

— Можно. Но тогда мне бы пришлось тебя убить, — Сарь оскалился в довольной ухмылке. — Так видел вас кто-нибудь или нет?

— Нет, кажется, — сказал я.

— Витек за койкой прятался, а Сева так вообще бухнулся в обморок.

— Ну что еще от него можно было ожидать?

— Не смейте обижать моего лучшего друга Севу, — неожиданно сказала старушка Капица. — Он мужественно спас нас от живой посуды, сразился с самим Цеденбалом. И в конце концов, что зазорного в том, что от переполнявших его эмоций он упал в обморок? С кем не бывает?

— Со мной, — тихо сказал Иердец, но его никто не услышал.

Севины уши запылали. Он скромно потупил взор и принялся ковырять пальцем обивку дивана. Я слегка его лягнул, и Севины руки смиренно упали на колени.

— Речь впечатляет, — высказал общее мнение Сысоич, — но, к сожалению, к делу она не имеет никакого отношения. Перед нами возникла следующая проблема — если утром мы могли решать вопросы неторопливо, то сейчас, с появлением неизвестных конкурентов, действовать придется быстро.

— И решительно, — брякнул Сева.

— Что ты предлагаешь? Вновь засунуть тебя в холодильник? — спросил граф Яркула, — Однако же, господин Сарь. В квартире не осталось ни единой целой посудины, окромя половника.

— Кстати, суп в кастрюльке закончился. — Сева мило улыбнулся сытой улыбкой. Я же, бросив взгляд на свой живот, понял, что хочу есть. Живот утвердительно буркнул.

— Пойду что-нибудь приготовлю. — Я встал с дивана и больше ничего сделать не успел. Передо мной в воздухе возникла огромная тарелка борща. Она плавно спикировала на стол, да там и осталась, всем своим видом прося, чтобы ее немедленно съели.

— Ах да. И сметанки, — сказал джинн, и в борще между капусткой и кусочками картофеля стал дрейфовать шлепок сметаны. От борща поднимались к потолку волнующие мой живот ароматы.

Под конец рядом с тарелкой возникло несколько кусков черного и белого хлеба.

— Некогда по пустякам отвлекаться, — пояснил Сарь, — лично все мы уже поужинали.

— Везет вам, — сказал я и принялся за борщ.

— Тогда вернемся к нашей проблеме. Совать меня в холодильник больше не имеет смысла. Хватит, доигрались, посмотрите на мою обгорелую щеку и промерзшую насквозь нижнюю челюсть. Есть более легкий способ выяснить, где находится тело сейчас. Нужно сходить к гадалке.

— К местной или знакомой? — осведомился граф, вытаскивая из глубин кармана зеленый блокнотик. Видимо, у него было много знакомых гадалок в городе.

— Местные все шарлатанки. Идем к знакомым. Можешь не рыться в своем блокнотике, ты и так ее знаешь. Это Свет.

Граф, уткнувшийся носом в блокнот, поперхнулся и поднял на Саря удивленный взгляд:

— Свет Тьмы?

— Просто Свет, насколько я помню.

— Она здесь?

— Точнее будет сказать — там. — Неопределенный кивок в сторону окна. — Капица видела ее в шатре, около вокзала.

— Подрабатывает? — ужаснулся Яркула.

— Да нет, развлекается, — ответил Сарь серьезно. — Ты же знаешь, что все чердаки у них в замке забиты золотыми слитками. С их богатством можно жить лет сто, если не все сто двадцать.

— Вот эт-то да, — вздохнул Сева. — А это кто ж так-кая? Я ее знаю?

— Вряд ли. Умная женщина. Она-то нам и нужна. Думаю, по старой дружбе может выполнить нашу просьбу бесплатно. Кто пойдет?

— Прямо сейчас? На ночь глядя? На базаре уже давно никого нет.

— Зато шатер есть! Свет работает круглосуточно, три дня в неделю, — Сысоич гневно покосился на графа Яркулу. Вампир поежился, — А если кто-то хочет возразить, напоминаю, что заработная плата начисляется по выполнении работы и ее размер зависит от нанимателя.

— На двадцать пять процентов зависит, — напомнил граф. — Да и кто возражает? Никто не возражает. Все согласны, все довольны. Хоть сейчас!

— Тогда пойдешь ты, — сказал Сарь, — и Витька с собой захвати, пущай полюбуется.

— Чем?

— Свет.

Я поперхнулся борщом и минут пять громко кашлял, одновременно с этим пытаясь сказать, чтобы Сева прекратил лупить мне между лопаток ладонью. Когда кашель прошел, оказалось, что тарелка с недоеденным борщом бесследно исчезла. Я открыл было рот, чтобы потребовать законный ужин обратно, но в это время раздался стук в дверь.

 

2

— Мы кого-то ждали? — страшным шепотом спросил Яркула.

— Нет. Может, это Мусор пришел?

— М-милиция! Нас посадют! — просипел Сева, вновь стремительно бледнея. — Они выследили нас по отпечаткам ног и пришли брать! Я н-не хочу в тюрьму!

Сева подскочил с дивана и бросился прочь из зала. Тихо скрипнула дверь туалета, и щелкнул замок.

Стук во входную дверь повторился.

— Ну, марципан, твоя дверь — тебе и открывать.

Понятное дело, что мне. Не Яркуле же с его фраком и хищным оскалом. Я вышел в коридор и увидел лохматую голосу Севы, высовывающуюся из полуоткрытой двери туалета.

— Меня нет, вчера тоже не было и вообще меня у тебя… найдешь что придумать, друг, — зашипел он и, стукнувшись макушкой о край двери, скрылся в темноте кабинета всеобщих раздумий.

В дверь настырно постучали снова.

— Иду, иду. — Я нарочно пошаркал пятками по линолеуму, словно шел с кухни, очень усталый и засыпающий на ходу. — Кто там?

— Милиция, — донеслось из-за двери. В туалете что-то шумно упало, вероятно, стукнувшись головой об унитаз. Вдобавок это «что-то», похоже, снова потеряло сознание.

— Откройте, пожалуйста, мы хотим задать вам несколько вопросов.

— Сколько? — нагло поинтересовался я.

— Много, — ответили мне в тон. — Открывайте, гражданин, неподчинение органам милиции — грех.

Я по себе знал, что милиция у нас в городе наглая, двери взламывает через две на третью и больно бьет дубинками куда попало. Пришлось открыть, и я с удивлением узрел на пороге Треба собственной персоной. Одет он был в видавшую жизнь милицейскую форму явно не его размера, буквально трещавшую по швам в плечах. Из-за спины Треба со следами задумчивой угрюмости на лице выглядывал Гольбах. Картофелин на лестничной площадке не наблюдалось.

Хвала мне, поскольку сориентировался я быстро и взял себя в руки. Из логических умозаключений выходило, что раз Треб явился ко мне домой в истинном своем обличье, то он либо совершенно уверен в своих силах, либо думает, что в морге я его не разглядел. Разубеждать его в обратном я не собирался.

Треб тем временем внимательно осмотрел коридор за моей спиной, затем спросил:

— Ваше? — и ткнул мне под нос раскрытый паспорт. Я отстранился, ловя фокус, и разглядел фотокарточку. Неужели?! До боли знакомые лопухи, узкий подбородок и трагически взирающие в объектив камеры глаза. Как вы думаете, кто бы это мог быть?!!

— Не мое, — сказал я.

Треб удивленно приподнял левую бровь. Вслед за ней приподнялся уголок рта, обнажая заостренный клык желтоватого цвета. Я изобразил удивление, и клык тотчас исчез.

— Как это не ваше? А чье же?

— Это моего друга Севы, — невинно отрапортовал я. — Там же написано. Вот. Где вы его нашли?

Треб недоуменно посмотрел на паспорт, и мне стало понятно, что читать по-нашему, поземному, его никто не учил. Как, собственно, и различать наши лица. Треб несколько раз переводил взгляд с фотографии в паспорте на меня, потом в голове его что-то отчетливо щелкнуло, и он вынужден был сознаться:

— Вы правы, молодой человек. Но в таком случае эта вещь наверняка принадлежит вам.

К величайшему моему изумлению, Треб порылся в нагрудном кармане и извлек визитную карточку. Это действительно была моя визитка! Год назад, когда я работал в одной крупной фирме, я от нечего делать набрал на компьютере шикарную визитку, распечатал, наверное, с десяток экземпляров и раздал своим друзьям и знакомым. Конечно, была моя визитка и у Севы, хотя с работы я уволился бог знает сколько времени назад.

Ну, по крайней мере, стало совершенно понятно, каким образом меня нашел Треб. Дело за малым — вытурить его в три шеи, подальше от моей квартиры. Она и так кишит разнообразного рода существами и инопланетянами.

— Этот человек с фотографии разыскивается по подозрению в убийстве, — пояснил Треб.

Что-то не подозревающее, что я разговариваю совсем не с милиционером, шумно упало в туалете.

— Неужели? — громко воскликнул я, картинно всплеснув руками. — Такой хороший человек был, вы не поверите…

— Это кто там у вас упал? — подозрительно спросил из-за спины Гольбах.

— Мыши, — выпалил я, — много мышей. У меня. В квартире. Вот.

— И в туалете тоже?

— Везде. Я их развожу для лабораторий. Как одна набирает шесть кило, так я ее и отношу. Шесть кило — шесть долларов. Меньше кило-меньше долларов…

Судя по взглядам фальшивых милиционеров, мои доводы не возымели желаемых результатов. Я сник.

— Можно мы войдем и посмотрим? — спросил Треб, отстраняя меня рукой и заходя в коридор.

Я отступил, но вовсе не потому, что уважаю милиционеров. Просто, мне думается, откажись я их впускать, от моей двери могла бы остаться очень маленькая кучка серого пепла.

Треб и Гольбах вошли и остановились, вертя головами. У меня сложилось впечатление, что они ожидают, когда на них свалится изрыгающий проклятия джинн или какой-нибудь граф Яркула, на худой конец.

Я проследовал за ними в зал и обнаружил, что там тихо и пустынно. То есть вообще никого нет. Первое, что бросилось мне в глаза, были маленькие изменения, произошедшие в зале за период моего отсутствия. На столе вместо головы Саря стоял круглый аквариум литров на тридцать, с подсветкой и трансформатором. Внутри вальяжно перебирали плавниками две рыбешки с шикарными хвостами и переливающимися на свету чешуйками.

— Что за порода? — оживился Гольбах, присаживаясь у аквариума. С поистине детским трепетом он открыл стоявшую тут же баночку с кормом и насыпал в аквариум две щепотки. Рыбешки еду проигнорировали и скрылись за большой ракушкой.

Я промямлил что-то похожее на «горбункулус длиннохвостый». Тут меня отвлек Треб, поинтересовавшийся, что это за картина над диваном. Я едва не спросил, что за картина, но невиданная сила услужливо зажала мне рот.

И правильно сделала!

На картине был изображен какой-то бравый наездник времен Петра Первого. Был он явно нерусского происхождения и более всего напоминал розовощекого и длинноволосого графа Яркулу. Несколько изменилась внешность. Возник прямой, с узкими ноздрями нос, какие принято называть «римскими», раскосые глаза, задумчиво всматривающиеся в туманную неизвестность, и острый подбородок, горделиво вздернутый к небесам. Узнать Яркулу было почти невозможно, но еще сложнее было узнать того, на ком бравый наездник восседал! Если бы не зеленый цвет кожи и красные зрачки, мне бы и в голову не пришло сравнить дракона на картине с джинном Ирдиком. Тем не менее это был он.

— Где-то я этого человека видел, — пробормотал Гольбах, вытаскивая маленькое пенсне с овальными стеклышками.

— А как же. Это сам Александр Васильевич Македонский и есть, — сказал я первое, что пришло в голову.

— На драконе? — удивился Гольбах.

— Фэнтези, — брякнул я, — вольная фантазия художника.

— А тут написано, что это Гай Юлий Цезарь. — Гольбах нацепил пенсне и зашевелил губами. — Вот… мнэ-э… в момент победного шествия по Риму!

— Разве? Ах да! Македонский висит у меня в кабинете, на работе, а это самый настоящий что ни на есть Гай Юльевич… мм.

Гольбах задержался у картины еще малость, затем присоединился к Требу, который стоял перед шкафом и изучал его с такой тщательностью, словно на дверцах были начертаны древние магические руны.

Я присел на краешек дивана и посмотрел на рыбок. Та, что побольше, смотрела на террористов, рыбка поменьше с обреченным видом жевала корм.

Неожиданно в голове моей что-то отчетливо, щелкнуло, зашипело и затрескало, словно радио настраивалось. Затем сквозь шум помех до меня долетел далекий глас графа Яркулы:

— Ни в коем случае не подпускай их близко к шкафу!

Спустя мгновение шум стих, оставив в голове звенящую пустоту. Треб подозрительно покосился в мою сторону:

— Ты ничего не слышал?

— Когда это мы с вами перешли на «ты»? Господа милиционеры, мне кажется, пора заканчивать ваш своеобразный обыск. Если хотите осматривать дальше, покажите ордер, или я буду вынужден выпроводить вас вон.

Треб молчал долго и угрожающе. Гольбах теребил пенсне на носу и принюхивался.

— Пожалуй, мы посмотрим на кухне и уйдем, — сказал Треб наконец.

— Решайте сами…

Я вспомнил времена далекой бурной молодости, проведенной в театральном студенческом кружке, и изобразил на лице выражение, которое с успехом можно было бы назвать: «Дело ваше, господа, но не говорите потом, что я не предупреждал». Все же надо было мне в свое время перевестись на факультет театрального искусства. Треб насторожился, а Гольбах осторожно поинтересовался:

— А что у тебя в шкафу?

— Белье, — беззаботно ответил я, — мое нижнее белье. Почти все. Не хватает пары трусов и трех носков.

— Мытое?

— Белье? Нет, конечно. Кто же складывает мытое белье в шкаф? Здесь я храню исключительно ношеные вещи. Месяца три уже складываю. А как достаточно накопится, тогда постираю.

Гольбах поправил пенсне и осторожно принюхался:

— Не пахнет вроде…

— А вы дверцу откройте. Вот тогда запахнет. Только меня предупредите, чтобы я успел, того, смыться подальше.

— Так сильно пахнет? — ужаснулись террористы.

— И еще хуже! Я же говорю — надо идти на кухню.

Подумав немного, оба они решили не рисковать собственным здоровьем и прошли следом за мной на кухню. Я же всем своим робким существом изображал полную готовность пожертвовать собой ради какого-нибудь общественно полезного дела. Поимки маньяка-убий-цы, например.

На кухне интересного было мало. Треб порылся немного в холодильнике, взболтал компот в пластмассовой бутылке, уже успевший хорошенько забродить, и едва не ткнулся носом в мусорное ведро, попытавшись посмотреть, что находится под раковиной. Содержимое ведра его не обрадовало. Треб скривился и перевел внимание, собственно, на саму раковину. Не знаю, что он там ожидал увидеть, но старания его были напрасными. Ни разъяренного джинна, ни бледного вампира, ни тем более Севы, свернувшегося калачиком, Треб там не обнаружил.

— Вы хорошенько осматривайте, — посоветовал я, присаживаясь на табуретку. Около пепельницы нашлась недокуренная сигарета, рядом же валялся коробок спичек. Я думаю, грех было не закурить.

— А знаете, господа, этажом выше живет один подозрительный старичок, — сказал я, пуская в потолок струю дыма. — По непроверенной информации, у него в квартире пулемет под кроватью стоит. Еще со Второй мировой остался. Старичок, между прочим, каждый день грозится выйти на улицу и этим самым пулеметом перестрелять в нашем парке всех фашистов и масонов. Меры примете?

— Примем, — рассеянно сказал Треб, и мне от его слов стало совсем весело. Не террористов они мне напоминали, а шкодливых малолеток из школы, которые хотят какую-нибудь пакость сотворить, да все никак не решатся.

Тогда я посоветовал им заглянуть на полки для посуды, вдруг маньяк сидит там, скрючившись буквой «Зю», красный, как треснувший арбуз, от недостатка воздуха, а в зубах у него сердце очередной зверски убитой жертвы.

— Шутки шутить будете после, товарищ, — сказал Треб.

Гольбах вдруг принюхался, встал на корточки, полез под раковину и неожиданно вытащил из-за мусорного ведра тот самый голубой тазик, в котором давеча лежала отрубленная голова Павла Павловича Чуварова. Пенсне сползло у Гольбаха на кончик носа, глаза же торжественно блестели.

— Ага, — сказал он, продолжая стоять на коленях, — что это, по-вашему?

— Мой тазик, — сказал я, докуривая.

— Можно поинтересоваться, для чего он тебе?

— А отчего ж нельзя? Мне его мама подарила на день рождения в прошлом году, чтобы я в нем ноги мыл.

— И?

— Что?

— Моешь?

— Мою. Иногда. Когда горячей воды нет, тогда кипячу в чайнике, заливаю в тазик и мою.

— Кстати, о ванне! — воскликнул Треб и решительно зашагал в сторону ванной.

— Только в туалет не заглядывайте, там мыши, — напомнил я, — А еще, господа милиционеры, я в этом тазике носки стираю!

Треб замер и посмотрел на Гольбаха. Гольбах, сжимавший тазик обеими руками, поспешил разжать пальцы, и тазик упал на пол.

— Грязные, — добавил я и раздавил окурок в пепельнице.

Гольбах поднялся, отряхивая пыль с колен. По лицу Треба было видно, что он сильно сомневается, по тому ли следу они вообще идут. Севин паспорт с моей визиткой мог оказаться в морге по тысяче самых разнообразных причин. Да и в морге ли вообще они его нашли?

— А что такого Сева сделал? — спросил я под занавес.

— Какой Сева?

— Которого вы разыскиваете. По паспорту.

— А… по паспорту? Тут дело в том, что этот ваш Сева подозревается в убийстве гражданина Павла Павловича Чуварова. Его зарубили топором в собственном туалете. Отсекли голову и скрылись.

— В своем собственном туалете?! — ужаснулся я. — Вот звери! А со стороны Сева казался милым, хрупким человечком. Я сам его близко не знал, мне друзья рассказывали. А недавно, говорят, его машина где-то сбила. Представляете? Санитары сначала приняли его за мертвеца и повезли прямиком в морг, а он возьми и сядь прямо на носилках. Вот смеху было!

— Представляю. — Треб задумался. — Значит, в морг, говоришь…

Чтобы добить врага окончательно и бесповоротно, я почесал шею и добавил:

— Может, и паспорт там где-нибудь обронил…

И Треб оказался поверженным на лопатки.

— Вот и ладненько. Извините, что вот так, бесцеремонно, вторглись в вашу частную жизнь. Сами понимаете, мы должны рассматривать любые варианты. А он маньяк безжалостный, кровожадный, я бы даже сказал — беспощадный.

— Всегда, как гритца, рад, — с готовностью отозвался я.

— Откуда ты это взял?

— Что? «Как гритца»? У нас это семейное. Еще дед мой говорил, а за ним и отец, ну а от отца к сыну, святое дело…

— Понимаю. — Треб вышел в коридор. Я вскочил с табуретки и рысью проследовал за ним. Гольбах засеменил следом, стягивая с переносицы пенсне и засовывая его в кармашек пиджака.

Треб свернул к входной двери, остановился и крепко пожал мне руку:

— Еще раз спасибо за содействие.

— Весьма рад.

— Благодарю, что оказали помощь.

— Будете рядом, заходите.

— Обязательно. Вот со своим помощником и приду.

— Захватите и его, кстати, чтоб не задерживался.

Треб расчувствовался и даже попытался заключить меня в крепкие милицейские объятия, но взгляд его вдруг заскользил по коридору:

— Да. А где мой напарник?

Я повернулся. Коридор был пуст. Из ванной, куда Гольбах намеревался заглянуть, не доносилось ни звука. Из зала тоже.

— Здесь пахнет заговором, — прошептал Треб, отстраняя меня рукой.

Я посмотрел, как он заходит в зал, и зажмурился, ожидая всяческих прибамбасов, которые обычно способствуют захвату и пленению людей (в данном случае — нелюдей, но разве стоит обращать внимание на подобные мелочи)?

Вместо этого в гробовой тишине вдруг раздался голос Треба:

— Гольбах? Кто это тебя так…

 

3

А вот дальше началось!!

Атака нападавших развернулась столь резко и неожиданно, что я даже не успел открыть глаза. Многочисленные глотки закричали, завопили и заулюлюкали. Стены сотряслись от мощного гневного клича Ирдика (слов, к сожалению, я разобрать не смог). В следующее мгновение в коридор вылетел аквариум и грохнулся об пол, осыпав меня осколками и безвозвратно уничтожив обои.

Из туалета показалась взлохмаченная Севина голова. Сева потирал ушибленную челюсть и часто моргал.

— Что там? Милицию бьют? — с надеждой спросил он. — А я?

— И до тебя доберемся, — мрачно пообещал ему я.

В зале кто-то истошно завопил, но зеленая когтистая лапа тотчас крепко зажала ему рот. Послышались Яркуловы восклицания и шум падающего тела. Видимо, пытались взять Треба в окружение.

— Т-там не милиция, — заявил Сева, выйдя из туалета.

— Неужели? Наверное, это Треб и Гольбах, переодетые в милицейскую форму, пытались найти Сысоича.

— Правда? — удивился Сева. — А я-то думал…

Он обогнул меня и, пройдя по коридору, заглянул в зал. Я последовал его примеру.

Зал мой теперь напоминал финальную сцену из хладнокровных американских боевиков. Все, что могло ломаться, биться или рваться, было, соответственно, поломано, разбито и порвано в клочья.

Наших, если такое определение приемлемо по отношению к вампиру, джинну и отрубленной голове, в комнате, без сомнения, было больше.

Треб, задавленный морально и физически, лежал в углу, связанный тройным морским. Яркула заботливо засунул в рот террориста найденный где-то шарик от настольного тенниса, от чего Треб стал выглядеть таким жалким, словно последние несколько лет жизни его держали исключительно на хлебе и воде. При этом ежечасно засовывали в рот вышеупомянутый шарик.

С Гольбахом поступили значительно хуже. С него стянули штаны, обнажив семейные трусы в голубую вертикальную полоску, и личными подтяжками примотали к батарее. Смотрителю порядка ничего не оставалось, как, вытянув шею, уныло смотреть на сыпавший за окном снежок и на стеклянную банку на подоконнике, в которой беззаботно дрых мелкий Женов родственник.

— Победа за нами, господа. Спешу всех поздравить! — торжественно произнес Сысоич, когда Капица вновь положила его на стол. Сама старушка присела на табуретку, Яркула же с Ирдиком, позабыв о своих разногласиях, хищно кружили вокруг мычащего Треба. Об их зловещих намерениях нетрудно было догадаться.

Сева нерешительно вошел в зал:

— Л-ловко вы их.

— А ты думал. — Ирдик гордо выпятил зеленую грудь, — Годы тренировок, медитаций, штудирования наставлений и директив. У меня, если хочешь знать, третий пояс по испепелению взглядом.

— И что будем делать… с ними? — спросил я, заходя в зал следом.

— Пытать! — сказал Сысоич, сверкнул глазом. — Втыкать иголки под ногти, ножички раскаленные к телу, таблетку аспирина под язык и все такое…

— Не имеете права, — сказал Гольбах, — тем более аспирин. Он запрещен законом еще с конца прошлого века.

— А нам все равно, — нараспев продекламировал Сысоич, — у нас смотритель беспамятный!

— Все равно нельзя! Вот вырвусь отсюда и подам на вас в суд! Привязывать Нефилософов к батарее! Неслыханно!

— Меня старш-ший брат подтяжками к батарее в дет-тстве привязывал, — сказал Сева, — чтоб я н-не подглядывал.

— За чем? — поинтересовался Ирдик.

— За девчонками ег-го, как он их там, в з-зале…

— Поговорим об этом позже. — Сарь гневно покосился на джинна. — Сначала проведем допрос. Надо выяснить, откуда террористы узнали про тело, зачем оно им, собственно, нужно и кто еще может быть заинтересован в его поимке. Иголки, так и быть, втыкать не будем, но бить морду, как говаривал мой друг И. И. Васильков, разрешаю… А марципанам не лезть! — заорал Сарь, когда Сева с готовностью подскочил к Гольбаху.

— Так он же, г-гад… меня в м-морге, гад… — Сева изловчился и лягнул Нефилософа в пузо. Гольбах крякнул и попытался залезть на подоконник, тихо шепча:

— Разбирательства требую, решительного вмешательства… Дидро, в конце концов…

— Дидро ему нужен. А может, тебе еще Вездесущего Ястребка позвать? Чтобы жар охладил? Он это может. Помню, три года назад, на спор, Ястребок за две минуты наполнил две трехлитровые банки, а остальное — в колодец! — Сы-соич весело захохотал, едва не потеряв равновесие, а заодно и левый глаз. Капица подхватила его и переложила к себе на колени.

— Ладно, будет тебе Дидро. Выпустите его кто-нибудь.

И тут я понял, отчего граф Яркула просил меня ни в коем случае не подпускать террористов к шкафу. Дверцы его распахнулись, и все узрели спящего на кучке моей немногочисленной одежды Нефилософа. Он улыбался во сне и кончиком пальца почесывал нос. Книга служила ему и подушкой и матрацем одновременно. Не помещавшиеся ноги он поджал к подбородку.

— Как видите, Дидро спит, — сказал Сысоич, — Не будем его будить, это чревато. Лучше перейдем непосредственно к делу. Вернее, к допросу. Итак, как вы узнали про тело?

Гольбах стоически сжал губы и замотал головой.

— Яркула, давно ли ты пил настоящую, свежую, недистиллированную кровь? — Сысоич подвигал бровями, которые так и норовили сползти на глаза.

— Чью? — оживился граф.

— Его.

Треб отчаянно замычал, а когда Ирдик сочувственно похлопал его по плечу, закатил глаза и стал медленно заваливаться набок.

— Чур, мне его мышцы и кожа! — воскликнул джинн, оскалив клыки, — Обожаю обсасывать косточки!

Гольбах покрылся крупными каплями пота. На его голове за сегодняшний день наверняка появился не один седой волос. Подлила масла в огонь старушка Капица, слащавым голосом известившая окружающих, какая именно часть тела Треба нужна ей и что она с этой частью впоследствии будет делать. Желание старушки было принято бурей аплодисментов и громкими выкриками графа Яркулы: «Браво!» и «Такого изощренного способа пытки не смог бы выдумать даже я!» Мы с Севой вообще на мгновение потеряли дар речи, а старушка, как ни в чем не бывало, скромно гладила Сысоича и не сводила глаз с моего тощего друга. Сева краснел и бледнел.

Когда овации стихли, Гольбах треснувшим голосом произнес:

— И все равно я ничего не скажу! А выживу— под трибунал отдам!

— Ирдик, вырви ему ноготь на мизинце. — Сысоич театрально вздохнул и понурил взгляд.

Гольбах что-то невнятно пискнул, зажмурил глаза и попытался задрать ноги на подоконник.

— На каком мизинце? На правом или на левом? — Джинн закатил рукава и сотворил из воздуха щипцы. Это были старые щипцы, тех времен, когда щипцы делали с умом и на долгие года. Они почти не проржавели и натужно скрипели, когда Ирдик несколько раз ими щелкнул.

— Ржавчина! — сообщил Ирдик радостно. — Эх, заразу занесу какую!

Гольбах стоически сжал кулаки.

— Марципанов уведите, — сказал Сысоич, — это зрелище не для них.

Севу не надо было просить дважды. Пулей он вылетел вон из зала и скрылся в коридоре. Я последовал за ним, а выходя, услышал, как Ирдик спрашивает:

— Может, начнем с вырывания ноздри?

А затем в дверь осторожно постучали. Тихо так, почти не слышно, пальцами. Следом грянул звонок. В зале что-то с шумом упало, звонко щелкнула задвижка туалета.

Я подошел к двери, сетуя на то, что поленился проделать в двери глазок (то средств не хватало, то просто времени, сами понимаете), и спросил:

— Кто там?

— Милиция, — сказали из-за двери и опрометчиво добавили: — Мы настоящие, открывайте.

Безусловно, это были клубни, больше некому.

— Слышу, что не резиновые. Что хотите?

— Разыскивается… мн-ээ… опасный преступник. У нас есть основания полагать, что он находится в вашей квартире.

— А ко мне уже приходили. Минут двадцать назад.

— Остроносый и тощий? Они не настоящие были. Мошенники. Хулиганы. Гнать таких из милиции надо взашей! Они хотели у вас видеомагнитофон украсть, вместе с телевизором!

— Сожалею, но ни того, ни другого у меня нет.

— Как? Уже?! — ужаснулись из-за двери.

— Вообще. Дверь я вам не открою, господа милиционеры, развелось тут бандитов, расхлебывай потом… Уходите подобру-поздорову, пока настоящих не вызвал.

Ответа не последовало. Вместо этого из-за двери послышались непонятные звуки… и двери не стало. Следом громыхнуло, заложило уши запоздалым взрывом. Волной обжигающе-горячего воздуха меня швырнуло в коридор, я пролетел с метр, шлепнулся на зад и проехал в кухню, где и врезался в стол. Спину прорезала острая боль, перед глазами расплылась огромнейшая черная клякса в форме еврейского Мусорщикова носа. Но даже сквозь темноту я увидел, как в пролом заскакивают клубни.

Их было не один и не два, а во много раз больше. Эдакий неиссякаемый поток картофелин. Они сыпались и сыпались, исчезая в зале, но никто не обратил внимания на меня, сидящего у стола с безвольно опущенными на ноги руками.

Поток клубней иссяк внезапно: один, средних размеров и с шишковатой макушкой, кряхтя перевалился через остатки двери и, не утруждая себя подъемом на пухлые ножки, укатился вслед за остальными.

А в зале, похоже, завязалась нешуточная схватка. Помимо ужасающего скрежета, грохота и лязга, коридор то и дело освещали разноцветные вспышки. Пару раз в коридор вылетали чьи-то обгорелые тела, напоминавшие вынутые внутренности печеного картофеля. Кто-то страшно ругался, что-то звонко билось, кого-то пинали ногами… В общем, дерущимся было явно не до поиска тела, а про нас с Севой вообще забыли начисто.

Кстати, о Севе… Я кое-как поднялся на ноги, выглянул в коридор и увидел испуганную физиономию Севы, выглядывающую из дверей туалета.

— Ч-что? Опять? — срывающимся от страха голосом спросил он.

— Пошли на улицу, пока живы, — сказал я и первым заторопился в пролом.

Сева запыхтел за моей спиной:

— С-сейчас, шапку только возьму…

Я заглянул в зал. Два клубня теснили Яркулу и Ирдика в сторону окна. Развязанный Треб бестолково прыгал на месте, нелепо размахивая руками — пытался достать раскачивавшуюся на люстре старушку Капицу, которая сжимала под мышкой голову Саря. Голова, к слову сказать, сквернословила так, что оставалось только удивляться, как у Треба еще не отсохли его маленькие ушки… Между дерущихся слонялся проснувшийся Дидро. Он явно ничего не понимал и посему особо настырных клубней испепелял взглядом без лишних разговоров.

— Б-бежим… — До того как Сева вытащил меня на лестничную площадку, я успел увидеть, как вынырнувший из толпы Гольбах поднимает над головой банку, в которой сидит мелкий Женов родственник, и со всей силы опускает ее на голову Дидро. Дидро увял и рухнул в объятия своего заклятого врага…

А потом мы побежали вниз. Причем я, с риском для своих штанов, съезжал по перилам, а Сева прыгал через три ступеньки, придерживая одной рукой шапку, а второй спадающие штаны, которые, по непонятным мне причинам, были у него расстегнуты и без ремня.

На улице уже вечерело. В парке зажигались фонари. Накрапывал мелкий холодный дождик, но ветра не было. Как только первые ледяные капли упали мне за шиворот, я понял, что даже не оделся. Выскочил как есть — штаны да теплая рубашка без двух пуговиц на груди. К тому же в суматохе я снова напялил драные кроссовки. Пора их уже выкинуть, отжили свое, сволочи…

— Что будем делать? — Я пытался огибать лужи, но безрезультатно. В кроссовки тотчас набралась вода.

После гвалта в квартире здесь, на улице, царила самая настоящая райская тишина. Мы подошли к скамейке в парке и забрались на нее с ногами. Группа подростков, сидящих на соседней скамейке, не обратила на нас никакого внимания.

— Подождем, кто поб-бедит, — предложил Сева. — У нас с тобой, Витек, два выхода. Либ-бо ждать наших и продолжить п-поиски, либо ждать картошку и уб-бегать от нее подальше.

Я печально посмотрел на кроссовки:

— Думаю, далеко убежать не получится. Да и куда?

— К Мусорщику! Он во всем в-виноват, пусть расхлебывает. А если дома не будет, т-тогда ко мне!

— У тебя жена Марья, — напомнил я, — и потом, какой смысл убегать? Пусть между собой разбираются. Если Треб одолеет Сысоича, то мы ему станем не нужны.

— А если они нас того, чтоб не болтали? — Сева выразительно полоснул ребром ладони по тощему горлу.

— Тогда будем убегать.

В это время где-то наверху со звоном повылетали стекла. Кто-то заверещал, из светлых квадратов моих окон вылетели два силуэта, а спустя секунду они проломили ветки каштанов и грохнулись в морозную слякоть, подняв в воздух тучи брызг.

— Иуды! Поганцы! Всех на мыло пущу! — Первым зашевелился граф Яркула, распугивая своим страшным голосом людей. От былого величия графа остались только нос и один вампирский зуб, вылезающий под странным углом из-под верхней губы. Яркула фыркнул и поднялся.

— Чего смотрите, пентюхи, пшли все прочь!! — заорал разъяренный джинн Ирдик, поднимаясь следом, и взмахом руки опрокинул скамейку, на которой сидели подростки. Многие прохожие сделали вид, будто ничего не произошло, но вокруг мгновенно образовалась пустота.

Причитая и ругаясь, граф с джинном подошли к нам.

— А где остальные? — поинтересовался Сева.

— Сказали отступать и ждать, — таинственно пояснил Ирдик.

Как раз в это время из подъезда на полном ходу выскочили Капица с головой Саря в руках и Дидро с томиком «Философии» под мышкой.

— Планы меняются, — быстро заговорил Сы-соич, когда старуха подбежала ближе, — К гадалке идти слишком далеко и опасно, а террористы с минуты на минуту оклемаются и продолжат охоту! Нужно спешить, господа! Идем к чревовещателю!

— Он что, чревом в-вещает? — удивился Сева, но его никто не услышал.

Капица побежала по аллее в глубь парка. Мы помчались следом.

Постепенно темнело, ночь брала бразды правления в свои руки. Свернув несколько раз, мы очутились в каком-то неизвестном мне уголке города, где не было не только фонарей, но и столбов с проводами. Пусто было, тихо и темно. Мурашки забегали по коже и затылку. Дождь полил сильнее, перерос в настоящий ливень, хотя ветра по-прежнему не было. Струи дождя хлестали по лицу. Хорошо хоть шею согревало горячее дыхание Севы (как бы двусмысленно это ни звучало, но действие имело место, и тут уж ничего не поделать).

Наконец наступил долгожданный момент — мы остановились около погруженной во тьму многоэтажки.

— Здесь, — бодро произнес Сысоич, который, собственно, ни капли и не устал, поскольку его несли на руках, — Ведем себя прилично, разговаривать буду я… и чтобы никаких матерных слов!

— П-почему?

— Хочешь проверить? — В окружающей темноте вопрос Сысоича прозвучал более чем зловеще. Я поежился. — Тогда за мной!

Сысоич, а следом и вся наша скромная процессия направились к единственному подъезду…