Глава первая

Столбов снял на Мытнинской набережной квартирку в две комнаты. Он купил на рынке кровать, стол, табуретки. Всё прибрал к приезду семьи.

— Как здесь хорошо! — сказала Дуня. Валю сначала испугал большой город: прямые улицы, шум трамваев, громады домов.

«Здесь все дома из серого камня, и небо серое, — писала она Алексею Алексеевичу. — Дворы — как колодцы тёмные. А люди все торопятся куда-то, спешат…»

Но однажды солнечным октябрьским днём девочка попала на Стрелку Васильевского острова. Белели стройные колонны биржи, а над рекой высоко поднялись два маяка, как стражи города. Хороша была Нева, озарённая солнцем! Слева возвышалась Петропавловская крепость, на другом берегу — Зимний дворец. Девочка смотрела на широкий разворот Троицкого моста, на гранитную набережную и вдруг почувствовала красоту серого каменного города, залюбовалась им.

А дома отец много рассказывал ей о кипучей жизни Петрограда.

— Здесь прошло две революции, — говорил он. — В феврале этого года народ сбросил царя. Сейчас снова богачи и помещики хотят отнять волю у народа. Но это не выйдет у них, дочка! На страже свободы стоит рабочий класс. Мы не забудем, как нас гноили в тюрьмах, угоняли в Сибирь…

Первый раз отец говорил с Валей, как с большой. Она старалась как можно лучше понять его. Димитрий много рассказывал о Ленине, великом революционере, вожде рабочих.

— Владимир Ильич всего себя отдал делу рабочего класса. Он сам сидел в тюрьмах, отбывал ссылку в Сибири. Скрываясь от нового ареста, уехал за границу. В апреле он вернулся в Россию. Теперь Временное правительство преследует его, хочет снова арестовать и погубить. Но верь мне, рабочие сберегут своего вождя. И, может быть, недалёк тот день, когда мы с тобой, дочка, будем свидетелями великих событий.

Отец как-то особенно торжественно произнёс последние слова, и Валя почувствовала: он знает, когда придут эти «великие события».

Вот уже два дня не было Димитрия дома. Жена и дочка напрасно ждали его к обеду. Наступил вечер. Димитрий не показывался. Валя лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. Мать ворочалась на постели.

«Тоже не спит! — думала девочка. — Где же папа?..»

И вдруг тишину разорвал громкий залп. Зазвенели стёкла в окнах. Валя вскочила с постели. Мать тоже бросилась к окну.

— Это близко стреляют!

— Может быть, из Петропавловской крепости?

— А теперь — слышишь — из-за Невы отвечают! Что же это, что?.. — с ужасом шептала мать.

Валя распахнула окно, чутко прислушиваясь. Вот застрекотали пулемёты. Раздался пушечный выстрел.

— Господи, что это такое? Наверно, и Димитрий там, где стреляют!..

— Мама, я побегу!..

Дуня в ужасе схватила девочку за руки, крепко прижала её к себе.

— Мама, мама, это же начинаются великие события! Папа их так ждал! Пойдём туда!..

Дуня всё крепче прижимала к себе дочку. Близился рассвет. Выстрелы постепенно замолкали…

Димитрий забежал домой только утром 26 октября. Гимнастёрка на нём была разорвана. Ладонь левой руки перевязана обрывком полотенца.

Валя соскочила с подоконника и бросилась к отцу.

— Папа, это начались великие события?

— Да, да, Валюшка! Рабочий класс победил. Правительство Керенского арестовано. Во главе рабочего правительства стоит наш Ленин. Ильич сохранит завоевания революции!.. Дуня, — обернулся он к жене. — Войны больше не будет. Сегодня уже объявлен декрет о мире. Ну, до свиданья!

— Стой, Димитрий! Куда ты?.. Почему у тебя рука перевязана?

— Пустяки, Дуня! Мне некогда… Может быть, забегу завтра.

 

Глава вторая

Быстро, быстро побежали дни, полные тревоги и радости. Димитрий работал на телеграфе в Смольном. Валя часто приносила ему туда обед.

Однажды девочка поджидала отца в коридоре третьего этажа. А коридор был бесконечно длинный — двери, много, много дверей.

А сколько здесь народу! Мимо Вали проходили разные люди. Девочка в удивлении разглядывала необыкновенные одежды. Вот медленно идёт скуластый человек в тёплом халате, в высокой остроконечной войлочной шапке на голове. Вот пожилой рабочий, громко разговаривая с женщиной, остановился у одной из больших дверей. Вот торопливо прошла группа солдат и матросов, старушка, закутанная в платок, прошаркала куда-то в глубь коридора… Молоденькая девушка, с пачкой бумаг в руке, носилась из одной комнаты в другую. Пробегая мимо, она улыбнулась Вале.

Одна из дверей распахнулась. Из неё вышли несколько человек. Шли они быстро и молча. Говорил только один — среднего роста, коренастый.

«Какой у него высокий лоб! — заметила Валя. — И глаза ясные, добрые…»

Он что-то громко объяснял и разводил руками, а все, кто шли с ним, слушали внимательно. Видно, — старались не проронить ни слова. Девочка смотрела им вслед.

Отец в этот день долго не выносил порожнюю посуду. Валя прислонилась к стенке, а люди всё проходили по коридору мимо неё. Как их много! И все торопятся куда-то…

Она устала стоять, а отца всё не было. Переминаясь с ноги на ногу, Валя уже не смотрела на проходящих.

— Девочка, что ты тут стоишь? — услышала она ласковый голос. Около неё остановился тот человек с добрыми глазами, которого так слушали товарищи.

— Я папу жду! Обед ему принесла и посуду дожидаюсь.

— Обед? Это хорошо, что ты заботишься о своём папе.

Незнакомец погладил её по голове и спросил, в какой комнате работает её отец и как его зовут.

— Вот тут! — указала Валя на высокую, плотно закрытую дверь и назвала фамилию. Незнакомец приоткрыл дверь и крикнул:

— Товарищ Столбов здесь?

— Здесь! — отозвался из глубины комнаты голос отца.

— Дочка ваша давно посуду ждёт! — сказал незнакомец и стал спускаться по лестнице.

Через минуту в дверях с кастрюлькой в руках показался отец.

— Задержался немного, Владимир Ильич, — начал он и остановился.

— Папа, неужели это сам Ленин?

— Ленин, дочка! Вот видишь, какой он? Даже о тебе позаботился…

Валя бросилась к лестнице. Владимир Ильич еще не спустился. Он разговаривал на площадке с какой-то высокой, худощавой женщиной. Вот к ним подошёл военный. Владимир Ильич объяснил ему, куда идти, и снова заговорил с высокой женщиной. Она что-то сказала ему. Ленин весело засмеялся и крепко пожал ей руку.

Валя совсем прильнула к перилам. Она видела, как почти на каждой ступеньке кто-нибудь останавливал Владимира Ильича. А он приветливо со всеми здоровался, всем отвечал на вопросы.

«Неужели Ленин знает всех?» — с удивлением думала Валя, глядя на лестницу, по которой люди торопливо бежали вверх и вниз.

На следующий день девочка пошла в Смольный пораньше. Она надеялась опять встретить Ленина. Но Владимир Ильич больше не проходил мимо неё. Не видела она его и в другие дни. После встречи с Лениным в коридоре Валя всё пыталась нарисовать его по памяти, но это никак не удавалось: девочка еще совсем не умела рисовать человеческие лица…

Димитрий как ушёл двадцать четвёртого октября, так и оставался в Смольном не только все дни, но и ночи. Домой он только забегал изредка, и сейчас же торопился назад. Но как-то вечером он объявил:

— Я сегодня даже чай останусь пить с вами!

— Папа, у меня к тебе дело есть, — серьёзно сказала Валя.

— Слушаю, дочка!

— Помнишь, я рассказывала тебе про живописца дядю Алёшу?

Как же! Он много хорошего для тебя сделал.

— Так вот, папа, дядя Алёша очень скучает теперь без меня. И я тоже. Я и написала, чтоб он сюда переехал.

— Ну и как же он отнёсся к твоему приглашению? — улыбаясь, спросил отец.

— Он хочет продать все свои вещи, взять краски и кисти и приехать сюда.

— Молодец старик!

— Папа, он очень, очень хороший! И я так буду рада, если он приедет… Только дядя Алёша спрашивает, — можно ли здесь найти квартиру?

— Можно, дочка, и очень легко. Много богачей сбежало от революции за границу. Вот теперь их квартиры мы и отдаём под жильё рабочим. Зови своего живописца, Валюша. Мы и работы ему найдём, сколько захочет!

Получив согласие Алексея Алексеевича на переезд в Петроград, Валя принялась искать квартиру. Вместе с матерью они ходили из улицы в улицу. Свободные помещения были, но девочке всё казалось неподходящим. Она хотела, чтоб дядя Алёша жил вблизи от них и чтоб его новая квартира походила на прежнюю, к которой он так привык. Наконец они нашли. Комната была чуть побольше, чем в родном городе, а кухонька совсем такая же.

Димитрий достал откуда-то мебель и кресло-качалку, ещё лучше, чем была у старика дома.

И вот, с маленьким узелком в руках, кистями и красками, Алексей Алексеевич явился в Питер. Валя очень обрадовалась ему. Она сейчас же повела живописца в снятую для него квартиру. Кончиков требовательно осмотрел всё, но придраться было не к чему. Даже мыло для рук и банка с керосином для кистей — всё стояло в углу, так же, как у него дома. Алексей Алексеевич молча похлопал девочку по плечу и с удовольствием опустился в кресло.

— А была ли ты в Русском музее, в Эрмитаже, малярка?

— Что это такое? — с недоумением спросила девочка.

— Как, ты три месяца живёшь в Питере и спрашиваешь, что такое Эрмитаж? Стыдись! Это одна из лучших картинных галерей в мире!

На следующий день они оба уже проходили по залам Эрмитажа.

— Смотри, Валя! Это копия со знаменитой «Тайной вечери» Микеланджело. Помнишь, мы читали о ней?

— Ещё бы! Это в книге о великих живописцах… А Корреджио здесь есть?

— Наверно есть!

Они шли из зала в зал, подолгу останавливаясь перед картинами Леонардо да Винчи, Тициана, Мурильо.

Посетители музея с интересом следили за стариком в поношенном костюме и кудрявой девочкой, с восторгом замиравшими перед чудесными полотнами.

— Дядя Алёша, посмотрите, какая у старика рука! Словно кровь течет по жилкам. Как это прекрасно!.. Я понимаю, дядя Алёша: надо иметь большой талант и много, много учиться, чтоб стать таким мастером.

— Конечно! Ну и учись. Что ты приуныла? У тебя еще вся жизнь впереди.

— Но у меня нет такой доброй маркизы, как у Корреджио…

— Глупости ты говоришь, малярка! Теперь, при советской власти, все дети могут учиться. И ты, если станешь упорно добиваться своего, попадёшь в Академию и сделаешься художником.

— Это правда, дядя Алёша?

— А то как же!..

— И я научусь рисовать лица?

— Конечно, научишься!

Они замолчали, шагая домой по только что выпавшему снежку.

— Смотри, Валя: такой красивой набережной нет больше нигде! А как хороша Нева, покрытая льдом! Наверно, весной она ещё лучше будет.

— Да, очень, очень красиво!.. Но мне, дядя Алёша, хочется рисовать людей. Я бы обязательно нарисовала большую картину — коридор Смольного… Идёт Ленин. У него такие глаза, что всё, всё замечают. Он увидел даже маленькую девочку, прижавшуюся к стенке, и… и погладил её по голове.

 

Глава третья

Еще в ноябре Валя поступила во второй класс школы. По годам она была переростком, но некоторые ребята в её классе были ещё старше. Великая Октябрьская революция впервые открыла двери всех школ для детей бедняков.

Валя училась хорошо, а всё свободное время она рисовала или писала акварелью. Алексей Алексеевич внимательно разглядывал её этюды. Каждая новая акварель всё больше говорила о недюжинных способностях его любимицы.

Однажды старый живописец вечером пришёл к Столбовым. Димитрий был дома один. Он всегда охотно беседовал с Кончиковым о политике. Но в этот вечер Алексей Алексеевич хотел поговорить о другом.

Старый живописец неторопливо разжёвывал ржаной сухарь, запивая его горячим чаем, а сам соображал, как бы ему начать разговор. Неожиданно он спросил:

— А что вы о своей дочке думаете?

Столбова удивил такой вопрос. Помолчав, он ответил:

— Да, кажется, ничего девчонка!

— «Ничего, ничего»! — рассердился старик. — Не «ничего», а подлинный художник в ней растёт. Учить её надо, вот что!

— Да она и так учится!

— Живописи её надо учить! Талант она!

— Ну, уж это вы преувеличиваете, Алексей Алексеевич! Картинки она славные рисует, а уж до художников ей далеко!

Алексей Алексеевич вскочил со стула, подбежал к Столбову и замахал на него руками.

— Отец вы, а ничего, ровно ничего не понимаете! Талант у Вали, большой талант! Видели вы последние акварели вашей дочери?

Димитрий виновато улыбнулся:

— Сами знаете, Алексей Алексеевич: дома-то я совсем не бываю! Ночевать и то не всегда прихожу. Работы в Смольном много. Даже часика свободного для Валюшки не могу урвать.

— Это и видно! — горячился старый живописец. — Вот вы мне рассказывали, как берегли в тюрьме рисунок кота, сделанный ребёнком. А посмотрите, как она теперь нарисовала!

Алексей Алексеевич раскрыл Валин альбом. Димитрий смотрел на акварель с восхищением.

— Это здорово! Мурзик как живой стоит и спинку выгнул! А нос, глаза!.. Право, как живой! Молодчина, Валюшка!

Вспомнив первый портрет Мурзика, Столбов расхохотался.

— Тогда она глазища коту с доброе яблоко сделала, а хвостик — тоненький и от самых ушей начинался… А это… это очень хорошо нарисовано!

— Теперь вы, Димитрий Петрович, сами понимаете, — надо отдать её учиться живописи. Я узнал: весной будет приём в художественную школу, и девочка уже сейчас должна готовиться к конкурсу.

Столбов считал Валю ребёнком и совсем еще не думал о её будущей профессии. Но вот Кончиков заметил в ней талант… Кто его знает, может, он и прав?.. И, повернувшись к взволнованному гостю, Димитрий миролюбиво сказал:

— Вы — живописец, Алексей Алексеевич. Вам виднее.

Советская власть открыла много дорог нашим детям. Если вы считаете, что Валюшку надо живописи учить, и если она сама этого хочет, — пусть учится! Я не против.

* * *

— Ну, малярка, теперь всё от тебя самой будет зависеть! — сказал Алексей Алексеевич через несколько дней. — Конкурс большой, молодежи много будет участвовать. Тебя совсем не хотели допускать. Твердят, что тебе только одиннадцать лет. Пусть, говорят, подрастёт. А я втолковываю им, что не по годам, а по работе судить надо. Хорошо, что в это время в канцелярию директор вошёл. Я — к нему. И что ты, Валюша, скажешь? Выслушал он мои резоны и велел тебя записать.

— Ой, дядя Алёша! Я боюсь! Другие, наверно, куда лучше, чем я, рисуют. Засмеют меня!..

— Да ты что, сразу и раскисла? Испугалась, что засмеют? Разве отец твой был когда-нибудь таким малодушным? Он ничего не боится, а ты? Стыдись!

Алексей Алексеевич не на шутку рассердился, надел шапку и пошёл к двери. Валя схватила его за рукав.

— Я только немного испугалась. Больше не буду! Не уходите, дядя Алёша.

Живописец поглядел на взволнованную девочку и добродушно сказал, снимая пальто:

— То-то!.. Ну-ка, давай посмотрим твои старые акварели.

Они долго перелистывали Валины альбомы.

— Вот эту возьмём! Цветы стоят на столе словно живые! — залюбовался Алексей Алексеевич букетом васильков. — Смотри, они как будто сияют на солнце!.. Только вот размер мал…

— А я их перерисую вот на этот лист!

— Не испортишь?

— Думаю, — нет. Я несколько раз пробовала с маленьких картинок перерисовывать на большие.

После ухода своего старого друга Валя придвинула лампу поближе к себе, разложила краски, разметила всё на бумаге. Она работала часа три. Закончив, сравнила с оригиналом и ужаснулась: васильки как-то поблёкли, потеряли свою чарующую свежесть. Девочка скомкала акварель и с отчаянием уткнулась лицом в подушку. Но вошёл отец. Разве можно при нём плакать? Валя поспешно принялась накрывать на стол. А сама всё думала, — почему у неё так плохо получилось?

«Если завтра будет солнце, — снова стану рисовать. При солнце легче будет представить себе, какие они были свежие и как сияли их лепесточки…»

Через несколько дней Валя принесла Алексею Алексеевичу заново нарисованный букет васильков.

— Вот это подходяще! Ещё лучше, чем старый. Теперь принимайся за вторую акварель. Времени осталось немного.

— Да у меня уже готово!

Валя раскрыла папку и бережно вынула вторую акварель.

Это тот острог, где твой отец сидел?

— Да, дядя Алёша…

— Ну, здесь поправлять ничего не надо. Только бумага немного тонка. Да ты не огорчайся! Мы её на паспарту наклеим… А последнюю какую дашь?

— Я сама еще не знаю, дядя Алёша! Перебрала снова все рисунки и акварели, и всё не то.

Кончиков собирался пожурить девочку, напомнив, что надо торопиться, но, взглянув на серьёзное, не по-детски озабоченное лицо Вали, он промолчал.

«Она сама что-то ищет. Не надо ей мешать!» — решил он.

Валя действительно настойчиво искала. Проходили дни, а на приготовленном листе ватмана не было ни одной линии. Девочка перестала спать, похудела. Иногда ей казалось, что она вот-вот сейчас сядет и нарисует что-то самое важное, самое нужное. Но совсем уже найденное вдруг исчезало куда-то…

— Товарищ Столбов дома?

Валя забыла закрыть дверь. Она испуганно подняла голову от бумаги. Молодой солдат приветливо поклонился ей и повторил свой вопрос.

— Папы нет дома.

— Вот какая досада! Ему велели срочно в Смольный прийти. Там, видишь ли, с прямым проводом что-то случилось. Надо починить.

— А вы посидите немного. Папа скоро придёт.

Валя подвинула солдату табуретку и спросила:

— Вы часто Ленина видите?

— Да по нескольку раз в день! Я в охране Смольного нахожусь… А ты что спрашиваешь? Сама-то видела Владимира Ильича?

— Да, видела!..

И Валя с увлечением рассказала о своей встрече с Лениным.

— Ишь ты! И тебя заметил… Ребят он очень любит… Вот со мной какой случай был: стоял я на часах у входа в Смольный. Недалеко от меня чья-то совсем махонькая девчонка играла мячом. Мяч большой, а руки у неё крохотные. Ну, не удержала, мяч-то от неё и поскакал по лестнице! Все идут и внимания на неё не обращают, а девчушка плачет, машет ручонками…

Вдруг вижу, — идёт Ленин. Я вытянулся, как положено. А Ленин — что бы ты думала? — Ленин побежал за мячиком, поймал его и принёс девочке. Та глядит на него мокрыми от слёз глазами. Владимир Ильич поднял её на руки, подбросил. Девочка засмеялась от радости. Ленин ещё раза два её подбросил, потом поставил на ноги и к двери поспешил.

Стою я и думаю: столько народу здесь проходит. Все своим заняты, спешат… А наш председатель Совнаркома вот заметил ребячье горе!..

Валя слушала с большим вниманием и старалась запомнить каждое слово рассказчика.

Вернулся отец и сейчас же вместе с солдатом ушёл в Смольный. Девочка склонилась над листом бумаги.

Она много раз бывала в Смольном. Ей казалось, — она прекрасно помнит, как выглядит это величественное здание. А вот на бумаге ничего не получается!

«Надо ещё раз посмотреть!» — решила она.

На следующий день прямо из школы Валя побежала к Смольному. Она пристроилась на скамейке неподалёку от главного входа. Вытащила из сумки альбом и цветные карандаши. Здание у неё вышло очень хорошо. Круглые белые колонны крепко встали на квадратные жёлтые нижние. Всё правильно: колонн — восемь, пролётов между ними — семь. Валя сосчитала ступеньки. Их оказалось тринадцать. «Вот здесь, на площадке, с правой стороны, стояла девочка. Сделаю ей голубое платье, а на голову посажу большой бант… Кажется, — всё получилось!» Теперь Валя храбро принялась рисовать фигуру Владимира Ильича. Он протягивает девочке мячик. Стоит на ступенях спиной к Вале. Значит, лица рисовать не надо. Но почему Ленин на бумаге выходит такой большой?.. Девочка сотрёт, снова нарисует. Опять сотрёт… Не выходит! Она озябла, проголодалась.

«Завтра — воскресенье. Приду с утра!»

Рано прибежала она к Смольному и сразу принялась рисовать фигуру Ленина.

— Ты что тут делаешь?

С испугу даже карандаш вывалился из Валиных рук. Узнав солдата, что приходил за отцом, она обрадовалась и сейчас же объяснила ему:

— Помните, вы мне рассказывали о Ленине и крохотной девочке?.. Я хочу это нарисовать.

— Ишь ты, что задумала!

В голосе солдата звучало одобрение. Он нагнулся над рисунком:

— Смольный у тебя — как настоящий. А вот девчонка на куклу похожа. И холодно тогда было. Ты ей пальто надень и шапочку. Батюшки, а почему же у тебя Ленин такой высоченный и стоит навытяжку, как солдат?

— Владимир Ильич у меня никак не выходит! Уж я бьюсь, бьюсь… — Голос у Вали задрожал, на глазах заблестели слёзы.

— Да ты не реви! Вот лучше погляди-ка. У тебя так ловко ступени нарисованы, потому что ты видишь их. А если я встану, как Ленин стоял, ты сразу поймёшь!..

Солдат взбежал на несколько ступенек и нагнулся, как бы подавая мяч ребёнку.

— Поняла, поняла! — закричала Валя… — Пожалуйста, постойте так! Я сейчас, сейчас нарисую…

— Смотри, пальто у Ильича короче моей шинели! — крикнул солдат.

Валя привыкла рисовать с натуры и легко справилась с рисунком.

— Здорово теперь вышло! — одобрил солдат. — Только прибавь Ильичу немного в плечах да вместо моих сапог сделай брюки. А вот скажи-ка мне, почему у тебя народ идёт вверх по лестнице, а обратно никто не выходит?

— Я лиц рисовать не умею! — призналась Валя.

— Вот оно что! Понятно…

Вечером Алексей Алексеевич сказал девочке:

— Осталось мало дней до конкурса, малярка, а у тебя только две акварели. Где же последняя?

— Дядя Алёша, кажется, — я нашла, и думаю, что успею.

Не отрываясь девочка просидела над акварелью несколько дней. Закончив, отодвинула от себя фанеру с наколотым на неё листом и даже глаза закрыла, — так страшно стало взглянуть на свою работу.

«Если скверно, — значит, всё пропало и нельзя завтра идти на конкурс!»

Валя медленно открыла глаза, — акварель показалась ей белёсой, плохой. Полная отчаяния, девочка перенесла фанеру к окну и радостно засмеялась: «Вышло! Вышло!»

Потом опять начались сомнения…

Вечером заглянул Кончиков.

— Ну как? Готово? — спросил он. — Показывай!

 

Глава четвёртая

Валя пришла на конкурс в тёмном платьице, сшитом из отцовской гимнастёрки. В канцелярии у неё приняли три акварели, бережно завёрнутые в бумагу, и велели прийти за ответом на другой день.

Плохо спала девочка в эту ночь. Ей всё казалось, что скверно она написала, что надо было выбрать другие темы. Вскочила с постели рано. Ещё целых шесть часов надо было ждать ответа! Чтоб как-нибудь скоротать время, она побежала к старому живописцу.

У Алексея Алексеевича было много работы. Он писал теперь не вывески, а лозунги и плакаты. Кроме того, ему часто поручали украшать рабочие клубы. Валя любила помогать ему, и старик всегда считался с её советами.

Сейчас он сделал вид, что не замечает волнения девочки, и стал показывать ей проект нового клуба.

— Я вот так думаю эту стену украсить. А ты что скажешь?..

Пока друзья обсуждали оформление клуба, незаметно прошло время.

— Пора! — сказал Алексей Алексеевич. — Пойдём, я провожу тебя.

* * *

Председателем жюри был очень требовательный профессор Академии художеств. В этот день ему пришлось пересмотреть много работ. Он утомился и равнодушно оглядывал стены, завешанные рисунками младших, их акварелями и небольшими картинами, написанными маслом. Валины акварели были повешены в темноватом углу.

Профессор уже прошёл в следующую комнату и вдруг вернулся. Букет васильков, сделанный Валей, не заинтересовал его. Художника заставила остановиться акварель, изображающая развалины тюрьмы. Его опытный глаз разглядывал торчащие трубы, обрушившуюся стену, окно, на котором уцелела часть решётки, с красным лоскутком, привязанным к ней. Под стенами, на земле валялись ржавые, на несколько частей разорванные цепи. Синее, ясное небо сияло над развалинами. Кругом — никого…

— Кто это писал? — обратился художник к членам жюри. Те молчали. Они не обратили внимания на эту маленькую акварель.

— Нет, вы посмотрите, как просто и как выразительно передан ужас тюрьмы и то, что никогда больше она не встанет из развалин… А вот Смольный! Посмотрите, как это великолепно написано! Кто это сделал? — обратился он к секретарю.

— Это работы Вали Столбовой. Она ждёт в приёмной решения жюри.

Профессор попросил вызвать Столбову. Сам он придвинул стул ближе, ещё раз внимательно поглядел на акварели и громко воскликнул:

— Нет, темы-то, темы какие она берёт! Посмотрите!

Остальные члены жюри тоже стали разглядывать рисунки Вали.

— Талантливо сделано! — опять сказал профессор. — Вы согласны, товарищи?

Все закивали головами:

— В работе много достоинств! — подтвердили художники.

Когда в дверях огромной комнаты показалась маленькая фигурка, все невольно повернулись к ней.

— Подойди ко мне, девочка! — ласково сказал профессор. — Это твои работы?

— Мои, — ответила Валя и подняла на него свои большие, ясные глаза.

— Почему ты выбрала такие темы?

Девочка смущённо молчала. Она не знала, как рассказать правду этим незнакомым людям.

Профессор взял её за руку:

— Расскажи, не смущайся! Здесь все художники.

И девочка правдиво и просто заговорила об отце, о злобном тюремщике, скомкавшем её первый рисунок острога, и о том, что теперь отец на свободе и рабочие уничтожили тюрьму.

Огоньки загорелись в глазах художника. Он спросил:

— А почему ты повесила красный платок на этом разбитом окне?

— В этой камере сидел папа, а он революционер.

— Так!.. А Смольный почему ты нарисовала? Понимаю, туда идёт разный народ. А кто это с правой стороны?

— Это Ленин. Он увидел плачущую девочку. Догнал мячик и принёс ей…

И Валя передала рассказ солдата.

— Всё понятно, — сказал профессор и подумал: «Ясно, что это её тема и писала она сама!» — Валя, кто учил тебя рисовать?

— Дядя Алёша. Он пишет вывески. Он приносил мне книги и сам много рассказывал о великих художниках.

— Увидишь его, девочка, передай от меня большой привет… А ты очень хочешь учиться живописи?

— Очень, очень хочу! Если б только приняли, я так, так стала бы стараться!

Старый художник опять ласково посмотрел на неё и, повернувшись к членам жюри, сказал:

— Запишем Валентину Столбову ученицей в мой класс.

Услышав эти слова, Валя онемела. Профессор и другие художники прошли дальше, а девочка всё стояла в огромном пустом зале, глядя на свои акварели. И вдруг словно опомнилась и помчалась в приёмную, где одиноко сидел в уголке Алексей Алексеевич.

— Дядя Алёша! Дядя Алёша! Меня приняли! Так сам профессор сказал!..

Старый живописец крепко обнял девочку:

— Вот видишь, малярка, — при советской власти никакие маркизы не нужны!..