И я уехал. Уехал в компании третьесортной африканской скульптуры. Ни признания в любви, ни шанса объяснить, чего я хотел добиться, вернув картину. Левый поворот, правый, левый, и нет пути к счастливому финалу. Родители Анны знают о моей измене, и все пессимистические сценарии, которые прокручивались сейчас в моей голове, заканчивались разводом. Вне зависимости от того, как Анна хотела бы поступить со мной сама, знание, что ее обожаемые родители теперь меня не одобряют, может подтолкнуть ее к разрыву отношений.
А если бы я привез картину назад, сложилось бы все по-другому? В глубине души Анна сентиментальна. Что было бы, если бы она вышла ко мне по гравиевой дорожке и увидела «Медведя» на крыше «Пежо»? Она бы побежала ко мне, назвала мерзавцем, поцеловала бы в тоскующие губы? А я бы подхватил ее и закружил в лучах заходящего солнца, и, наверное, с ее ножки упала бы туфелька, и мы бы смеялись, и все бы немедленно стало хорошо, прямо как в кино?
Наверное, нет. А может, и да. Во время четырехчасового пути до Парижа мне нужно было выместить на чем-то злость, и Дэйв с Дэном служили мне мальчиками для битья. Если бы они вернули дурацкую картину, может, я сейчас находился бы не на шоссе А13, а в доме тестя с тещей.
Была и другая проблема, и она поджидала меня в телефоне. С утра я поставил Жюльена в известность о том, что еду за «Медведем», и с тех пор получил от него восемь пропущенных звонков и целый каскад сообщений – сперва обеспокоенных, затем быстро принявших характер воплей капслоком: «НЕМЕДЛЕННО ПЕРЕЗВОНИ, ПРИДУРОК!»
Наконец я добрался до Парижа. Дом мрачно навис надо мной, как еще один член семьи, которого я подвел. Я включил свет, заглянул под раковину. И ведь вроде бы выносил перед отъездом мусор, но все-таки в нос ударил запах тухлятины.
Когда я переставлял Нгендо из одного угла гостиной в другой, ломая голову, где она будет смотреться «лучше», зазвонил телефон. Скорее всего, меня разыскивал Жюльен, однако могла быть и Анна. Она могла передумать. Могла поехать следом за мной.
Звонил мой отец. Решив, что за сегодня я и так слишком многих заставил поволноваться, я ответил:
– Алло.
– Ричард, это папа.
Папа никогда не учитывал ясновидческие способности современных телекоммуникационных технологий.
– Да, пап, я понял.
– Мы хотели узнать… ты сейчас где?
– Дома. – Я опустился на диван. – В Париже.
– А… – В папином голосе послышалось разочарование. – Ясно.
– У меня ничего не вышло. Я приехал, мы сели обедать, и тут она все выложила родителям. Прямо за столом.
– О господи…
– Ну да. Короче, я в Париже, а она там.
Я выудил из сумки видеокамеру и стал вертеть в руках.
– Я ничем не могу тебе помочь?
– Ничем, пап, спасибо.
– Если позволишь совет, то сейчас главное – дать ей понять, что та, другая, женщина была ошибкой. Что это просто… Хотя не знаю, может, и не сработает. У всех ведь по-разному…
– Ага. Это конец, пап.
– В общем, Рич, если что, ты нам звони. Мама очень расстроена.
– Ты ей сказал?
Молчание.
– Сказал?
Я лег затылком на спинку дивана и уставился в потолок. Выражение «семейное дело» заиграло новыми красками.
– Спасибо, пап. Пойду я спать. У меня был тяжелый день.
– Ты нам звони. Мы о вас думаем.
Я нажал на отбой и еще посидел, глядя в потолок. Справа от люстры по потолку ползла трещинка – маленькая, почти неразличимая. Я раньше и не замечал ее. А она там была.
Я проглотил печеньку из буфета и взялся отсматривать видео, снятое у родителей, но только еще больше расстроился. Легкость их общения друг с другом была для меня ударом под дых. Сейчас, вдали от них, она особенно бросалась в глаза. Легкость и чувство юмора. Вот на чем мы с Анной погорели. В нашей истории однажды наступил роковой момент, когда мы перестали друг друга смешить.
Уснул я, вспоминая Анну-Лору и лето на мысе Кейп-Код, когда мы ждали ребенка, не знали, что с нами будет дальше, и ничуть этим не заботились. Когда для счастья было достаточно просыпаться вместе, совать хлеб в тостер, а босые ноги в песок. Говорить о возможностях, перебирать миллионы, миллиарды песчинок… А теперь? Все под нами гниет и бурлит. Утонуть бы. Утонуть бы к чертовой матери.
Наутро я проснулся от звонка на городской. С закрытыми глазами я нашарил на тумбочке телефон и снял трубку.
– Алло?
– Ричард! Господи, ну наконец-то! Где ты?
– В смысле?
Спросонья мозг у меня обрабатывал информацию по фрагментам. Жюльен. Звонит мне. Домой.
– В смысле где ты шлялся столько времени?! Я телефон оборвал!
– Да? – Я потер лицо.
– «Да?» Ты издеваешься?! Ну ты и сволочь! Нельзя ломиться к людям в дом, потому что вдруг передумал! На меня могут в суд подать! О чем ты вообще думал?!
Я сел на постели.
– Жюльен, во-первых, эти люди особенные. Они не такие, как мы. Я надеялся, что они меня поймут.
Жюльен сердито фыркнул в трубку:
– Ладно, признавайся, что там было!
– Картину мне не отдали.
– Пожалуйста, скажи, что не наделал никаких глупостей! Ты же не полез драться? Ничего у них не сломал?
– Господи, нет, конечно!
– Значит, все хорошо?
– Лучше не придумаешь. Вместо моей картины мне выдали статую африканской богини плодородия. А, ну и еще у меня брак разваливается.
– Что-что выдали?!
– Ее зовут Нгендо. У нее голубые сиськи.
– Я не понял. Ты ее купил? И мне очень жаль, что у вас с Анной…
– Нет, мне ее подарили.
– То есть никаких денег вы друг другу не передавали.
– К сожалению, нет.
– И ты им не угрожал.
– Нет, скорее, наоборот. Меня там поили чаем из младенцев.
– Что? Знаешь, нет, не отвечай. Приедешь в галерею, будем разбираться. Отправлю им какое-нибудь официальное письмо с извинениями. Я просто… я вообще не понимаю, что было у тебя в голове!
– Я хотел вернуть картину. Хотел привезти ее Анне. Думал, это нам поможет.
Жюльен неодобрительно поцокал языком:
– Хотя мой собственный опыт общения с женщинами стремится к нулю, я, очевидно, разбираюсь в них лучше тебя.
– Извини, что так вышло. Мне очень жаль, правда.
– Ты, главное, больше ничего не делай, не спросив меня.
– Ладно. Можно я теперь схожу в туалет по-большому? Ты не против?
Вместо ответа он повесил трубку.
Я вылез из постели и потянулся. В последние дни я столько времени провел за рулем, что мышцы спины превратились в сплошной узел. Я пошел в ванную и стал умываться, и тут снова раздался звонок. С полным ртом пасты «Винтерфреш» я схватил трубку и выпалил:
– Я чищу зубы! Это ничего или надо было тебя спросить?!
Повисло молчание.
– Жюльен?
– Нет. Это Анна.
Я замер.
– Ой, привет! Доброе утро! Я просто только что говорил с Жюльеном, вот и… он очень… Короче, он крепко взъелся на меня за попытку вернуть «Медведя». Потому что я у него не спросил.
– Ричард, у меня проблемы. Я еду в Париж.
О «Винтерфреш», неси меня на мятных руках своей милости! Она возвращается ко мне, мой маленький ослик!
– Я очень рад!
– Говорю, у меня проблемы. По работе. Дело с иском приняло крутой оборот.
Я одернул себя, постарался придать голосу уверенность. Я должен был снова стать тем, к кому она обращается в трудную минуту. Ее конфидантом.
– Что случилось?
Она помедлила с ответом:
– Ну, для начала глава сети «Ашан» в переписке назвал истиц безмозглыми, и его на этом поймали. Он назвал их безмозглыми шлюхами.
– Охренеть…
– В письменной форме. По факсу! В корпоративной переписке с винными департаментами нескольких разных сетей! – Она умолкла, пытаясь успокоиться. – А потом еще выяснилось, что сторону истиц приняла Гигу.
– Кто? Министр здравоохранения?!
– Как выяснилось, она намерена заявить, что непредставление достаточной информации наносит вред потребителям, что она сделает все необходимое для сохранения женского здоровья, ведь наше будущее зависит от женщин, и так далее и тому подобное.
– Охренеть, – повторил я.
– Да. В общем, у нас крупные проблемы. Меня вызвали в Париж.
«Держи свой восторг при себе, Ричард. Она расстроена», – убеждал я себя. А сам сказал:
– Мне очень жаль. Я знаю, как ты ждала этот отпуск.
– Ничего тебе не жаль, ты на седьмом небе. По голосу слышу.
Я сглотнул.
– Можно тебе как-то помочь?
– Честно говоря, да, мне нужно твое содействие. Камилла осталась у родителей, они ее потом сами привезут. Но у нас сейчас ремонт в офисе, его специально запланировали на время, когда все в отъезде. В общем, мне придется работать из дома.
– Я не буду мешать! Только скажи, что тебе нужно!
– Нет, ты не понял. Со мной будут люди. Мы… в общем, пахать нам придется круглосуточно. И мне нужно… – Она сбилась и замолчала. – Нам с тобой нужно о многом поговорить, Ричард. Однако на этой неделе я должна думать только о работе. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
Я сжал полотенце и скрутил его в пальцах.
– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я жил в гостинице?
– Не знаю. То есть да, очевидно, именно этого я и хочу. Но мне нужно, чтобы коллеги не подумали ничего… такого. В общем, я собираюсь выехать сразу после завтрака. Доберусь до дома, тогда и обсудим.
Я выпустил полотенце.
– Ладно. Можно я обед приготовлю?
Снова молчание.
– Не знаю. Нет. Перехвачу сэндвич. Слушай. Я должна сделать вид, что тебя там вообще нет. Иначе я не справлюсь.
Я пожелал ей хорошей дороги, она сказала мне «до скорого».
«До скорого» – это было уже что-то, по крайней мере стимул встать с постели.