На другой день я двинулся в сторону шестнадцатого округа Парижа, прихватив с собой портфолио, наброски и язву желудка. В последние десять лет ни одно мое профессиональное начинание не обходилось без мотивационной речи от Анны. Она наделяла меня мудростью, я сидел за кухонным столом, кофе-машина шипела, масло таяло, Камилла размазывала по белой кофточке малиновый джем… В этот раз все было иначе. Я завтракал в кафе. Стоя. Подвыпившая компания по соседству смеялась над моим портфелем – хотя чего еще можно ожидать в стране, где почти десять процентов населения безработные.

Я был на взводе и не мог ждать полдня дома. С утра я мерил шагами мосты над Сеной, пока не начали открываться галереи. Тогда я пошел приобщаться к искусству. Я давно не следил за работами современников и подумал, что сейчас расширить свой кругозор будет весьма уместно. Два часа спустя я почувствовал себя обреченным на неудачу. Проект моей инсталляции не содержал ни гологрудых девиц в веселеньких хлопковых трусах, ни ироничных неоновых слов типа «СЧАСТЬЕ», ни куч грязи. Я утешал себя мыслью, что всегда могу поселиться у родителей и пойти продавцом в «Милый маффин».

Без четверти три я направился на улицу Сент-Андре-дез-Арт, где располагалась галерея Азара Сабунджяна – по соседству с магазином «Изабель Марант» с нарисованной будто от руки звездочкой, означающей, что вы вступаете в царство хипстеров.

Когда я вошел в галерею, то сразу узнал вчерашнюю секретаршу – она как раз говорила по телефону, расставляя ударение не на те слоги, как это часто бывает с англофонами, когда они изъясняются по-французски. У нее были длиннющие ноги и брюки с высокой талией, которые буквально приковывали взгляд к области малого таза – притом что там и в целом было на что посмотреть.

Когда она повесила трубку, я, абсолютно убежденный, что она моя землячка, представился на родном языке. Это было моей первой ошибкой. Я сам терпеть не могу, когда во Франции со мной по умолчанию переходят на английский, и не знаю, зачем это сделал. Хотел внушить к себе доверие, а вместо этого выставил себя невоспитанным нахалом. Она поставила галочку в ежедневник и с безупречной невозмутимостью оповестила меня (на французском), что месье Сабунджян еще не вернулся с обеда. Не желаю ли я подождать в этом крайне неудобном кресле?

В три часа обеденный перерыв Сабунджяна не закончился – этот человек был истинным французом. Секретарша по имени Элис рассекала между своим столом и ксероксом, перекладывала бумажки и сосредоточенно печатала что-то якобы по работе.

В двадцать минут четвертого я задался вопросом, пойти мне в туалет или подождать. Дилемма была очень непростая. Если еще подождать, как бы не пришлось бежать туда посреди разговора. Если пойти сейчас, Азар может прийти, пока я там, и это будет еще хуже.

Я отложил журнал, который внимательнейшим образом изучал последние полчаса, встал и самым непринужденным тоном спросил, где здесь туалет. Не отрывая взгляда от экрана, Элис указала на коридор и на непреклонном французском сообщила, что туда и налево. Я прошел по коридору мимо серии БДСМ-фотографий, роль веревок на которых выполняли полосы пластового фруктового мармелада и рассольного сыра, и отыскал туалет, полностью оклеенный алюминиевой фольгой. А по возвращении увидел, что опасения мои оправдались. На краю стола Элис сидел красивый мужчина в костюме-тройке.

– Полагаю, вы и есть Ричард? – спросил он, склонив голову набок.

«Твою мать», – подумал я, протягивая ему еще даже не просохшую руку.

– Ну, идемте в кабинет, там и поболтаем.

– Х-хорошо, – ответил я, заикаясь. – Сейчас, я только возьму…

Я выудил из-под кресла портфель с набросками и пошел за человеком, державшим в руках мою судьбу.

Обстановка в кабинете у Азара была именно такой, как я ожидал: аккуратной и педантичной. На двух полках располагались тщательнейшим образом подобранные книги, письменный стол представлял собой внушительную конструкцию из красного дерева с обтянутой кожей столешницей, а на полу лежала шкура панды – очень надеюсь, что искусственная.

Азар сел в прозрачное крутящееся кресло и указал мне на табуретку. Красивую и явно дорогую, но все же табуретку. Я подумал, что сейчас мне предложат заодно надеть шутовской колпак.

– Ну, вперед. – Азар сложил руки перед собой. – У меня мало времени.

– Да-да. – Я выложил на стол свое портфолио и наброски будущей инсталляции. – Вот фотографии моих последних работ и отзывы в прессе.

Азар взял папку и отложил в сторонку.

– Это я еще посмотрю. Давайте поговорим об Ираке.

– Прекрасно. – Я изо всех сил старался не покраснеть. – Я все описал, вы можете посмотреть и…

– Лучше расскажите мне сами в двух словах, – предложил он, откинувшись на спинку кресла.

– Хорошо. – Я расправил плечи. – В общем, инсталляция будет называться «Война стирает все». Хотя войны как таковой еще нет…

– О, война будет, – вставил Азар.

– Сам я британец, однако провел много времени в Америке. То, что эти две страны начинают совместное наступление по такому надуманному поводу, я считаю абсурдом. И хочу сделать интерактивную инсталляцию об ошибках. Я поставлю две стиральные машины – одну британского, другую американского производства – и постираю в них предметы, напоминающие о прошлых ошибках, которые были сделаны в этих странах. Я имею в виду как глобальные политические ошибки, так и личные, которые сделал я сам. Публике тоже будет предложено принести свои вещи-символы. И мы все это торжественно постираем – только не в воде, а в бензине.

– В бензине? – переспросил Азар, вскинув брови.

– Ну да. А за машинами я растяну бельевые веревки, на которых развешу постиранное. И к каждой вещи прикреплю армейский жетон, на котором будет выбито описание и фамилия того, кто ее прислал.

– Ага… – Азар побарабанил пальцами по столу. – Чтобы они напоминали трупы?

– Ну, тут все зависит от размера предмета. Но, учитывая, что они будут покрыты масляной жижей, да. Трупы или нерожденных детей.

– Вот так вот… – глубокомысленно произнес Азар, что-то записывая.

Я умолк. Много ли скажешь после словосочетания «нерожденные дети»?

Принявшись за мое портфолио, Азар спросил:

– Я так понимаю, стирать в бензине вы уже пробовали?

Воодушевленный, я ответил, что да.

– И ничего не взорвалось?

– Нет. – Я постарался придать тону убедительность. – Только сушить в машине нельзя. И бумага очень сильно раскисает.

Он покивал:

– Список необходимых материалов есть?

Я с готовностью протянул ему план проекта. К моему ужасу, Азар начал зачитывать его вслух:

«Необходимо: две стиральные машины – одна марки „Вирпул“ (четыреста евро), одна „Трайсити бендикс“ (триста пятьдесят евро). Возможно, один инвертор и один антипомпажный механизм (двадцать пять евро). Две большие плетеные корзины для белья („Икея“, девять евро за штуку). Шесть канистр бензина (восемнадцать евро за штуку). Три упаковки латексных перчаток (десять евро). Две большие кастрюли (пятнадцать евро). Две деревянные платформы по десять квадратных метров („Касторама“, примерно сто евро). Пятьдесят армейских жетонов (двести евро). Аппарат для гравировки по металлу (семьдесят пять евро). Бельевая веревка (пятнадцать евро). Прищепки (пять евро). Нейлон для флага (двадцать пять евро). Краски для флага (сорок евро). Черный брезент (двадцать евро)».

Азар поскреб подбородок, записал что-то на бумажке и продолжил:

«Схема: Инсталляция занимает около сорока квадратных метров. Две стиральные машины расположены рядом на расстоянии полуметра, американская слева, британская справа. Одна корзина слева от американской машины, другая справа от британской. Рядом – канистра бензина. За машинами висит флаг, представляющий собой гибрид американского и британского (выполнен художником масляной краской на нейлоновом полотнище, эскиз в приложении). Флаг сделан так, что рисунок слабо различим вблизи, но становится явным издалека. Машины, корзины и канистры стоят на деревянных платформах. Справа от машин натянуты бельевые веревки. Под ними расстелен черный брезент – чтобы вызвать ассоциации с мешками для трупов».

И опять он что-то черкнул на своей идиотской бумажке. Небось список для супермаркета. «Передайте жене, на ужин хорошо бы фарфалле с лесными грибами. И у нас закончилась двухслойная туалетная бумага. Спасибо, Элис, вы душечка».

Развалившись в кресле и пригладив роскошную шевелюру, Азар перешел к последней странице моего плана:

«Слово художника: Цель этой инсталляции под рабочим названием „Война стирает все“ – проиллюстрировать абсурдность поисков в Ираке оружия массового поражения. Мы приглашаем зрителя принять участие в безумном варианте рутинного домашнего действия – стирке вещей в бензине. Для стирки будут выбраны предметы, которые напоминают художнику и участникам о прошлых ошибках. Инсталляция воздействует на зрителя на интеллектуальном, визуальном и ольфакторном уровне и наверняка будет оценена по достоинству любителями творчества Софи Калль и Маурицио Каттелана».

Вот и все. Читать больше нечего. Остались только наброски, на которые он даже не взглянул.

Азар крутанулся в своем пафосном кресле в одну, потом в другую сторону. Собрал листки с моим планом, аккуратно сложил, прижал маленьким серебристым пресс-папье в виде сосновой шишки.

– Хорошо! – объявил он, нацарапал еще что-то на бумажке, завершил размашистым восклицательным знаком и встал. – Идемте со мной.

Мы вышли из кабинета, но вместо того, чтобы свернуть направо к моей длинноногой землячке, убивающей время в соцсетях, он повел меня в другую сторону. Мы свернули за угол и оказались перед аркой, которую завешивали полосы целлофановой пленки, прикрепленные к потолку голубой изолентой. Азар раздвинул полосы и жестом пригласил меня внутрь. Я шагнул в полумрак. Теперь понятно, что имел в виду Жюльен, называя этого человека «жестким». У него есть отдельный выход для отвергнутых просителей. Однако Азар пролез следом за мной и вытащил из внутреннего кармана фонарик.

– Электричество пока не провели, – пояснил он, обводя лучом помещение. – Ну и стены, конечно, еще не покрашены.

Я молча озирался. Сейчас мне предложат заняться малярными работами? А что, ему известно, что с кистью я обращаться умею.

– В общем, пока вот так. – Азар выключил фонарик и снова распахнул пластиковую завесу.

Выйдя в коридор и стряхнув пыль с рукава, он произнес:

– Зал будет готов к концу марта. А вы? Будете? – И, не дав мне времени одолеть неконтролируемую гипервентиляцию легких, добавил: – Поскольку мы с вами работаем пока впервые, стоимость материалов оплачиваете вы. В случае успеха мероприятия мы вам все возместим. Договорились?

Как загипнотизированный, я смотрел на его белоснежные зубы и от шока не мог слова вымолвить.

– Ну и прекрасно, – заключил он, улыбаясь. – Думаю, выйдет мощно. Зайдите ко мне на той неделе. Пусть Элис вас запишет. – И он протянул мне визитку.

Изо всех сил скрывая восторг, я сообщил, что мой номер и адрес находятся в описании проекта, а визитной карточки у меня нет.

Азар посмотрел на меня с сочувствием и протянул руку.

– Если угробите мне галерею, будете возмещать убытки. Мы это пропишем в договоре.

– В договоре, – повторил я. – Ну да, разумеется.

Он проводил меня к выходу, по пути познакомив с Элис по всем правилам – конечно же, она оказалась британкой, маленькая шельма. Оба попросили звонить, если возникнут трудности с приобретением материалов, и хором пожелали мне: «Бон уик-энд!»

Все еще ошарашенный, я выполз на шумную улицу в предкоктейльный час и поковылял прочь, натыкаясь на бабушек с тележками и женщин с букетами цветов.

Свершилось. Он дал согласие.

На протяжении долгих месяцев отрезанный от источника жизненных сил, я вдруг сумел вернуть себе малую частичку своего прежнего «я». Меня переполняла энергия. Я был горд. Я жутко волновался. Я хотел рассказать обо всем Анне.

Я размахивал портфелем и чуть ли не пританцовывал на ходу. День мой был мюзиклом, Париж – моими подмостками. Дойдя до фонтана у входа в парк, я понял, что положительно не могу держать радость в себе. Я должен поделиться с женой. Но, нашарив в кармане телефон, обнаружил, что он выключился. Я теперь так редко его использовал, что просто забыл зарядить перед выходом. И лишил себя возможности сообщить чудесную новость единственному важному для меня человеку. Хотя… можно ведь прийти и рассказать лично. Сев на скамейку, я стал взвешивать все плюсы и минусы такого варианта. С одной стороны, дом совсем рядом. С другой, еще и пяти нет, вряд ли Анна вернулась с работы, тем более Камилла уже в Бордо. А если Анна и там, она рассердится, что я без звонка. Хотя, может, ей, наоборот, будет приятно, что мне так не терпится ее увидеть. В общем, я решил рискнуть. Идти всего минут пятнадцать. Если что, записку оставлю. Вдруг она согласится со мной поужинать? Вдруг, хотя и маловероятно, у нее еще нет планов на вечер?

К моему удивлению, на кухне горел свет. Я застыл у ворот, вглядываясь в окна. Ключи у меня были, но я не чувствовал себя вправе ими воспользоваться. И тут я увидел жену. Говоря по телефону, она прошла к раковине и стала наполнять водой какую-то емкость. Наверное, вазу для цветов. В отличие от меня, унылого ленивца, Анна всегда поддерживает в доме идеальный порядок.

Собравшись с духом, я пошел к крыльцу, на ходу репетируя свою речь: у меня прекрасная новость, очень хотел поделиться, телефон сел… И вдруг в окне показалась вторая, мужская фигура! Он наклонился к ней, видимо, что-то спрашивая; она махнула рукой в сторону буфета, не отрываясь от телефона. Человек обернулся, и я узнал в нем Томаса. Томас на моей кухне. Пятничным вечером.

У меня сжало виски и бешено заколотилось сердце. Они встретились по работе, наверняка они там работают. На суде присяжные встали на сторону истиц, но виноторговцы подали апелляцию, судья назначил повторное слушание. У Анны сейчас работы выше крыши, она сама говорила. Однако через час официально наступит вечер пятницы, ребенок отправлен в гости, отец ребенка – в изгнании… Я смотрел на Анну, и у меня подкашивались колени. Я не мог пошевелиться. Однажды в детстве я раскачался на качелях и упал плашмя с самой верхотуры. Помню, как лежал на земле вниз лицом, смотрел на ползущего муравья, и в животе у меня было очень больно и совершенно пусто.

С той же пустотой внутри я развернулся и пошел на выход. Мне уже было ясно, что сюрприз сейчас не самая лучшая идея. Но тут за спиной у меня щелкнул замок, и раздался голос Анны:

– Ричард?

Я заставил себя повернуться к ней.

– Ты что здесь делаешь?

Я стоял как дурак, с пустыми руками, с пустой головой и проклинал себя за глупость.

– У тебя все в порядке?

– Конечно! Я тут просто был рядом, телефон сдох… – Я полез в карман, чтобы предъявить вещественное доказательство. – Вот я и не позвонил, хотя теперь вижу, что стоило…

Я окинул ее взглядом и не без облегчения заметил, что на ней туфли на плоской подошве.

– Извини, что побеспокоил.

– Ничего, – ответила она, переминаясь с ноги на ногу. – Я просто… не ожидала. Только что проводила Камиллу, она, конечно, в полном восторге. Надо нам… мы тоже должны что-то придумать, она ездит к Мерсье второй раз, теперь наша очередь.

– Да-да-да, – согласился я, кивая всеми частями тела вместе с глупой головой.

– Э-э, ты зайдешь? Мы тут… с Томасом…

– Да, – сказал я, по-прежнему кивая. – Я заметил.

– Мы с ним… работаем. Почти закончили.

Я ее не слушал. В ушах звенело. В любую секунду за спиной у моей жены в дверях мог нарисоваться он, с этими своими губами, шмотками из отдела для гулливеров и босиком.

– Нет, спасибо, мне пора, я просто мимо проходил, не буду мешать…

– А что за новость? – спросила Анна, бросив взгляд через плечо.

– А! Ну да, в общем… Я нашел галерею, куда пристроить инсталляцию по Ираку. Азар Сабунджян заинтересовался.

– Ого! – Анна была приятно удивлена.

– И он берет ее к себе. Ну, в смысле возьмет. В апреле.

– Боже мой, это же чудесно! – воскликнула Анна.

Она сбежала по ступенькам и заключила меня в объятия, пьяня незнакомым ароматом кедра и лайма. Должно быть, она заметила мое удивление, потому что тут же отступила.

– Я за тебя очень рада. Прекрасная новость.

– Ну да, и я просто подумал… ну, надеялся… – Я глянул в сторону ворот. – Глупо. Конечно, у тебя уже есть планы. В общем, я просто хотел, чтобы ты знала.

– Ясно… У нас с этим повторным слушанием работы невпроворот. – Она снова оглянулась. – Ну, мы и пытаемся хоть немного ее скрасить.

«Только не спрашивай про Селену! – заклинал я себя. – Не спрашивай про Жака! Не подавай виду, что тебе стало не по себе от лицезрения этого белобрысого придурка в своем доме».

– Может, зайдешь? Выпьем за успех?

– Нет, нет. Я вам помешал. В другой раз как-нибудь.

– Обязательно. Такое событие надо отпраздновать.

Я попытался улыбнуться:

– Это точно.

Она улыбнулась в ответ, и мне стало совсем плохо. Я внезапно понял: то, что я принимал за печаль, на самом деле было жалостью.

– Приятные у тебя духи, – сказал я, сунув руки в карманы.

– О… – Она зарделась. – Спасибо.

Я смотрел на нее, и мое унижение трансформировалось в ярость. Я хотел вернуть себе жену. Я хотел вернуться в свой дом. Я хотел знать, что там делает этот тип. Но я лишь махнул ей рукой и выкатился на улицу, где совсем недавно краской на асфальте признавался в любви к своему ослику.

Хрупка и неустойчива психика отвергнутого мужа. Десять минут назад я был преисполнен счастливых надежд, и ноги сами несли меня. Теперь же я еле плелся в дом, который не был домом, под гнетом разочарования и, что еще хуже, неизвестности. Я-то думал, что Анна переживает наше расставание так же тяжело, как и я. И лишь теперь мне пришло в голову, что с ее стороны все иначе. Что для нее этот этап не тюремное заключение, а долгожданный глоток свободы.