Гаупткомиссар Еннервайн планировал появиться в совещательной комнате местного полицейского участка первым, но когда он приехал, уже почти все были в сборе, несмотря на раннее утро. Жизнь кипела, кофе-машина пыхтела, копировальные аппараты жужжали. Иоганн Остлер и Франц Хёлльайзен, неутомимые и незаменимые «вожаки стаи», устанавливали магнитно-маркерные доски и проверяли разноцветные фломастеры на пригодность к работе. Людвиг Штенгеле и Николь Шваттке, члены основной команды Еннервайна, тоже сидели здесь, хотя и смертельно уставшие, ведь допрос свидетелей затянулся за полночь, а потом полицейским еще пришлось сравнивать и анализировать информацию. Перед ними лежали диктофоны и испещренные записями блокноты. Полицейский психолог Мария Шмальфус, которая приехала рано утром, став окончательным штрихом к портрету следственной бригады, сыпала в свой кофе третий пакетик сахара и слушала записи свидетельских показаний, сделанные Штенгеле.

— Значит, вы стали свидетелем драки?

— Да. Двое мужчин вцепились друг другу в глотки.

— Вы уверены, что это были мужчины?

— Нет, однако эти люди точно дрались. Один размахнулся и ударил другого.

— Один раз? Или несколько?

— Может быть, и несколько, но по меньшей мере один раз.

— Однако они стояли буквально нос к носу, эти двое.

— Да, верно.

— И как же в такой позиции можно размахнуться и ударить несколько раз?

— Насчет нескольких раз — это всего лишь предположение. Ведь я же сказала «может быть».

— А может, и вовсе ни разу?

— Нет, по меньшей мере один удар все-таки был, без сомнения.

— Один мужчина ударил другого по меньшей мере один раз?

— По меньшей мере он замахивался.

— Но может быть, все-таки никто никого не бил? Может, тот человек только лишь замахивался? Вот вы сказали, что те двое вцепились друг другу в глотки. Они душили друг друга?

— Нет, это я просто так, для красного словца.

Штенгеле выключил диктофон.

— Типичный случай шумовой свидетельницы, — заключила психолог Мария Шмальфус и высыпала в свой кофе еще один пакетик сахара.

— Почему «шумовой»? — спросил Штенгеле. — Потому что показания у нее такие… слегка прибабахнутые?

— Шумовой свидетель, — наставительно сказала Мария, не переставая помешивать кофе, — это свидетель, который лишь слышал шум, связанный с каким-то происшествием, например, с автомобильной аварией, однако упорно утверждает, что видел само происшествие. Свидетельница номер сорок один дробь ноль три, то есть та дама, чьи слова только что прозвучали, — наглядный пример этого феномена. Она слышала удар одного тела о другое, и ей показалось, что это драка. Воспоминания — вещь капризная: они подсказывают человеку те зрительные образы, которые кажутся ему подходящими к остальным полученным впечатлениям. Эта гражданка так и останется при мнении, что видела драку.

— А вдруг и правда, была драка? — вопросительно поглядел на нее Остлер.

— Вчера я опросил сорок четыре свидетеля… — начал Штенгеле.

— Ого, да вы герой! — похвалил Еннервайн. — Я осилил только тринадцать.

— Так вот, я опросил сорок четыре свидетеля, и ни один из них не видел драки — или, лучше сказать, никто не утверждал, что видел.

— Значит, на показания свидетельницы сорок один дробь ноль три нельзя полагаться, — подытожила Николь Шваттке.

— Не бывает таких свидетельских показаний, на которые можно было бы полагаться со стопроцентной уверенностью, — заявила Мария Шмальфус. — Однако в данном случае нам повезло. В ближайшее время мы получим тысячи свидетельских показаний и соберем их воедино. Редкая возможность приблизиться к правде на основе статистики! Если какое-либо наблюдение фигурирует только однажды, его не стоит брать в расчет, но если будет многократно повторяться…

— Посмотрим, — перебил Еннервайн, у которого статистические выкладки всегда вызывали смутное омерзение. — Ну что, кто-нибудь из вас нашел еще хоть одного свидетеля, видевшего драку в партере концертного зала?

Присутствующие покачали головами, готовые окончательно отмести версию драки. Однако психолога Шмальфус это только раззадорило, и она сделала у себя в блокноте какую-то пометку. Людвиг Штенгеле, сидевший рядом с Марией, покосился в ее записи и прочитал: «Эффект Козловского — Ламарка». И переписал для себя это словосочетание — только ради куража.

— Сообщаю для того, чтобы все присутствующие были в курсе, — продолжал Еннервайн. — Установлена личность одного из погибших — того, кто лежал сверху. Это Евгений Либшер, капельдинер культурного центра. В его обязанности входило закрывать двери после начала концерта. Отношения с коллегами у него были неважными. Родственников нет. О другой жертве мы пока ничего не знаем. Абсолютно ничего. У погибшего молодого человека не было при себе никаких документов, найдены лишь банкнота в сто евро и один билет на концерт.

— Обратите внимание: только один билет! Именно эту тему я и хотела бы развить, — взяла слово Николь Шваттке. В свои двадцать три года она была самой молодой в следственной группе, и лишь в ее жилах не текло ни капли баварской крови. Николь переехала из Вестфалии в предальпийский регион только в прошлом году, и коллеги немножко дразнили ее происхождением, максимально педалируя «прусское», то есть подчеркнуто нездешнее звучание фамилии.

Шваттке перелистала свои записи.

— Несколько зрителей видели — то есть утверждают, что видели, — будто вторая жертва, то есть мужчина, опоздавший к началу концерта, вошел в зал не один. Его сопровождали капельдинер и какая-то женщина. Опоздавший подошел к своему ряду и стал пробираться на пустующее место, но его спутница за ним не поспешила. По описаниям, данным разными людьми, она весьма невысокого роста. Одета была в черное вечернее платье до колен.

— Гардеробщица должна была заметить ее в тот момент, когда она выходила из зала, — сказал Хёлльайзен.

— Да, так и случилось. — Шваттке снова поворошила бумаги. — Гардеробщица Анна Пробст допускает, что кроссворды могли отвлечь ее внимание, тем не менее выход из зала находился у нее прямо перед глазами. Вот ее рассказ. Концерт начался, Либшер, как всегда, слоняется по фойе, мечтая дать нагоняй опоздавшим. Тут входит некая парочка. У дамы поверх платья надета канареечно-желтая ветровка, «чистая синтетика», по словам госпожи Пробст. Женщина сдает в гардероб верхнюю одежду, а у мужчины ее не оказалось. «Если кто-то пришел без верхней одежды, я вообще не обращаю на него внимания», — говорит госпожа Пробст.

— Профессиональная деформация, — вставила психолог Шмальфус.

— На следующем этапе Либшер заводит опоздавших в зал, затем снова выходит оттуда. Через короткое время хозяйка «чистой синтетики» тоже выходит в фойе и вскоре покидает здание культурного центра.

— Значит, об этом свидетельница помнит?

— Я тоже задала ей такой вопрос. Так вот, Анна Пробст обратила на это внимание лишь потому, что зрительница ушла без своей ветровки. Для театральных гардеробщиков посетители — это не люди, а куртки, ветровки, лоденовые пальто и дождевики. Ходячая верхняя одежда, иными словами.

— А в чем состоит профессиональная деформация личности у нас? — спросил Штенгеле. — Что для нас люди?

— Ходячие преступления, — не моргнув глазом ответил Еннервайн.

— Можно, я вернусь к теме? Далее начинается неразбериха, во время которой гардеробщица не покидала своего рабочего места. А теперь…

Шваттке сделала долгую театральную паузу, срежиссировав ее довольно удачно. Слышно было лишь звяканье ложечки, которой Мария Шмальфус все еще размешивала свой кофе.

— И наконец, Анна Пробст говорит, что вскоре после того как началась суматоха, невысокая женщина вернулась и потребовала свою ветровку. Гардеробщица отдала ее. Вот и все показания. К сожалению, точного описания внешности той загадочной персоны в них нет.

— Мы обязаны найти эту женщину, — заключил Еннервайн. — Прошу иметь это в виду при всех будущих опросах свидетелей.

Мария Шмальфус осторожно положила кофейную ложечку на блюдце и надорвала еще один пакетик сахара.

— Можем ли мы полностью исключить драку со смертельным исходом? — упорствовала она.

— Мария, похоже, вы просто влюбились в эту версию насчет драки? — фыркнул Еннервайн.

— По-моему, — подхватил Штенгеле, — драка в партере полностью исключена. Как вы это себе представляете? Опоздавший мужчина и его спутница в черном вечернем платье входят в зал в сопровождении Евгения Либшера. Лишь один из этих троих, неустановленный гражданин, начинает пробираться на свое место. Туг неизвестная женщина становится невидимкой, старший капельдинер либо проползает под сиденьями, либо подлетает по воздуху к двум незанятым местам, и там, в середине ряда, между ним и опоздавшим зрителем завязывается драка, в ходе которой опоздавший достает топорик и превращает лицо противника в кровавое месиво. Либшер бросается на врага всем своим упитанным телом и раздавливает его в лепешку, а топорик просто пока не нашли.

Версия драки в зрительном зале рассыпалась на глазах.

— Может, выйдем на улицу, устроим перекур? — предложила Мария, чтобы отвлечь коллег от своего маленького поражения.

Когда все оказались на свежем воздухе, выяснилось, что никто из присутствующих не курит — бросили уже давно, за исключением Николь, завязавшей с курением всего лишь месяц назад.

— Значит, компания у нас подобралась здоровая, — резюмировал Еннервайн. — Но тем не менее давайте постоим тут немного — ровно столько времени, сколько горит сигарета. Ведь летнее утро так прекрасно.

Коллеги вышли наружу через особую дверь, своего рода служебный вход в рай. Сразу же за порогом раскинулся луг, такой упоительно зеленый, словно сошел с рекламы пивоварни. Через несколько сотен метров начинался лес, плавно поднимающийся по горному склону. Вершины деревьев лирически покачивались на ветру, как в стихах Эйхендорфа. За лесом виднелись пики крутых, скалистых гор, вдалеке белели две нитки водопадов. Картина верхнебаварского лета во всей красе, божественный пейзаж, впечатление от которого не портило даже то обстоятельство, что открывался он с задворок полицейского участка. Здесь было все: пряный ветерок, который прилетал неведомо откуда, принося с собой воспоминания о летнем отдыхе и прелестях купания под ярко-голубыми небесами… Вездесущий аромат сена… Фигурки баварских коров, которые паслись тут и там, тихо позвякивая колокольчиками… Жужжание пчелок… Изящная игра кучевых облаков… Глянцевая открытка под названием Бавария! «Вот бы наклеить сюда марку и отправить в родной Реклингхаузен», — со светлой грустью думала Николь Шваттке. У Еннервайна в том участке мозга, который отвечает за ассоциации, всплывали воспоминания из детства — школьные походы, отмена шестых уроков из-за жары… И даже «самая логоцентричная» из присутствующих, госпожа «Мозги» Шмальфус, расслабилась и тихонько вздохнула в мечтах о счастье.

— Жаль, что в такой славный денек нам приходится работать, — посетовал Остлер.

— Ох, это наш крест! — простонала Николь Шваттке из Реклингхаузена.

— Теперь вы попали в точку! — расплылся в улыбке Хёлльайзен. — Только за то, что вы произнесли слово «крест» почти как местная, я приглашаю вас на ближайшую вечеринку за нашим столиком для завсегдатаев!

— Все, надышались идиллией? — Еннервайн снова загнал подчиненных в помещение, и те со вздохами расселись за круглым пластиковым столом.

— Итак, о происшествии в концертном зале вот-вот пронюхает пресса, — продолжал гаупткомиссар. — Нам нужно выработать единую позицию. Выдвинуть рабочую гипотезу.

— Сколько мы сумеем продержаться, не давая в прессу никаких сведений? — поинтересовался Хёлльайзен. — Несколько часов?

— Не больше, — вздохнул Еннервайн. — Мое предложение: пусть Хёлльайзен, Остлер и Штенгеле садятся на телефон и опрашивают оставшихся свидетелей. Это ваша задача на сегодня. Вы, Штенгеле, вплотную займитесь сотрудниками культурного центра. Еще раз потрясите рабочего по зданию и, пожалуй, гардеробщицу. Шваттке, вы добываете информацию о личностях погибших. Я иду к судебным медикам, госпожа Шмальфус — со мной.

Все встали, только Штенгеле продолжал сидеть, притворяясь, будто ищет что-то в своих записях. Оставшись в одиночестве, он подошел к книжной полке, взял словарь Брокгауза — третий том, от «J» до «Neu» — и, полистав его, нашел выражение, которое подглядел в заметках полицейского психолога.

«Эффект Козловского — Ламарка — явление, открытое американскими исследователями поведения преступников М. Козловским и П. Ламарком…»

— А вы прилежный ученик, как я посмотрю? — с ехидцей сказала Николь Шваттке, хлопая коллегу по плечу.

Откуда она взялась? Еще подумает, что он выслуживается! Штенгеле захлопнул словарь.

— Неужели вы все еще пользуетесь бумажной версией Брокгауза? — насмешливо спросила девушка. — Может, быстрее будет погуглить?

Поставив книгу на место, к остальным пяти томам энциклопедии, изданной в 1958 году, Штенгеле задумался: что же такое, черт побери, «погуглить»? Похоже, здесь намечался маленький конфликт поколений.

Коллеги шли по улице. Еннервайн с задумчивым видом шагал позади всех. Что-то трепыхалось в его долговременной памяти, и он мог сказать лишь одно: «Я где-то видел это или даже записал». Однако вспомнить, что именно, гаупткомиссар так и не смог.