— Сильная штука, — сказал Людвиг Штенгеле. — Он делает с нами, что хочет.

Пономарь чуть свет поспешил с письмом в полицейский участок и передал его в руки дежурившему в утреннюю смену Остлеру.

— Вы открывали его? — спросил Остлер.

— Нет, что вы!

— А почему тогда принесли письмо сюда? Если вы его не открывали и не читали, тогда не можете знать, что…

— Хорошо, хорошо, я признаюсь. Я открыл его и прочел.

— Разве так можно делать?

— Читать?

— Лгать.

— Нет, так не делают, мне уже стыдно.

— Три раза Аве-Мария, — сказал Остлер.

— Два раза Аве-Мария. За мелкую ложь читают два раза Аве-Мария, и не больше.

— Вам лучше знать.

— Я это сделаю сразу же на обратном пути.

— Да, сделайте это. И еще кое-что.

— Да?

— Ни слова никому. Обещаете?

— Обещаю.

После того как Остлер всех обзвонил, следственная группа Куница немедленно была в сборе. Эксперты-криминалисты были уже на месте, когда Еннервайн и его команда появились в участке. Худой как щепка человечек работал кисточкой с листом бумаги и конвертом, женщина в толстых очках рассматривала письмо дополнительно с лупой и делала записи.

Затем Ханс-Йохен Беккер поднял помятое письмо пинцетом, рассмотрел его, качая головой, и положил в пластиковый пакет.

— Относительно дактилоскопических следов я вряд ли смогу вас обнадежить, — сказал он.

— Мы так и думали, — вздохнул Еннервайн. — Но есть ли какая-нибудь зацепка, с которой мы что-то можем начать?

— Я с ходу нашел десять различных отпечатков пальцев, — сказал человек с кисточкой. — Предположительно их даже больше.

— Куница дал потрогать бумагу по возможности большему числу людей, — произнес Штенгеле.

— Но это еще не все, — сказала женщина в очках. — Он еще дополнительно окунул письмо в воду, искомкал его, сбрызнул жиром и еще бог знает что. Видите, на одной стороне оно даже немного подпалено. Настоящая путаница следов на узком пространстве. Как из учебника.

— Просто захватывающее зрелище, — добавил Беккер с восхищением. — Это письмо займет нас на долгое время.

— На что это похоже! — воскликнула Николь. — Кто-то имеет право нас провоцировать? Этот Куница наверняка достаточно уверен в своем деле.

— Это наш шанс, — сказал Беккер. — Будем надеяться, что когда-нибудь он будет слишком уверен в своем деле. Что в своем цирке со следами здесь он, например, сделал ошибку. Если нет, то тогда это с позволения сказать произведение искусства.

— То есть все-таки бывший сотрудник полиции? — заметил Остлер. — Может быть, даже, криминалист? Потому что он так хорошо разбирается в этой области.

— Сейчас не требуется большого труда, чтобы найти информацию, — сказал Беккер. — Книжные магазины завалены специальной научно-популярной литературой, каждый день целые классы школьников водят по полицейским участкам — иногда это настоящее мучение.

— На тему школьные классы попозже еще будет, — сказал Остлер. Все наблюдали за маленькой немой сценой, как Беккер, дама в очках и человек с кисточкой по очереди обнюхивали письмо.

— Это все указывает на возврат к инфантильности, — произнесла Мария, когда люди Беккера разложили свои сокровища и ушли.

— Вы думаете, он большой ребенок? — спросил Штенгеле.

— Так можно сказать. Большой, опасный ребенок, да. С огромной криминальной энергией…

— …и имеющий много свободного времени, — прервал его Еннервайн. — Чтобы все это подготовить, нужно иметь временной запас.

— Пенсионер? Подросток?

— Пенсионеры и подростки — это группы населения, у которых сегодня меньше всего свободного времени, — сказал Еннервайн.

— Я бы сказала, что свою патологическую потребность подвергать людей опасности он перекрывает различной галиматьей и, таким образом, легализует, — рассуждала Мария.

— Историями о лошади, так сказать, — сказала Николь Шваттке.

— Да, верно. Он устраивает так, как будто играет в игру, но хочет только одного: власти. Он хочет иметь власть над людьми, он должен быть важным, ему нужно внимание многих людей. Рассказывает нам истории, и тем самым хочет отвлечь нас от одной истории, а именно от своей. Насколько я знаю, существует такое выражение: мифомания. Это нарцистическое нарушение личности. Мифоман — это такой тип, который вместо одного ответа дает десять ответов. Я приведу один такой пример.

Мария встала и прохаживалась взад и вперед, что придавало ей вид профессора.

— Ребенок тайком таскал сладости из кладовки. Родители приходят домой, видят по ребенку, что тот в чем-то провинился. Ребенок ищет стратегию. Вместо того чтобы либо отвергнуть, либо признать проступок, ребенок рассказывает, что он выпустил золотистого хомячка, пролил чернила на ковер, жег спички в сарае, и все, что угодно. Он полагает, что сможет спрятать истинную историю среди многих выдуманных. Но когда-то это, конечно, вскроется, но на данный момент стратегия срабатывает. Если такое детское поведение сохраняется до взрослого возраста, то мы говорим об инфантильной мифомании. Это теория.

— Теория, да, конечно, — сказал Остлер. — Но в этом поселке есть человек, к которому это описание подходит.

Остлер коротко рассказал о цитристе Беппи и его невероятных историях. Все в этой комнате его уже один раз видели, он был наверху на Шахене при сходе лавины.

— Это как раз соответствует профилю мифомании! — воскликнула Мария в восторге.

— Он так и так в списке подозреваемых, — сказал Еннервайн. — Мы им потом сразу же займемся.

Мария встала и наклонилась над столом, чтобы достать кофейник, Еннервайн рассеянно смотрел в ее сторону. Вдруг он схватился большим и средним пальцами за височные доли и начал их массировать. Он облокотился на стол и глубоко дышал, опустив голову вниз.

— С вами все хорошо, шеф? — спросил тихо Штенгеле, наблюдавший за ним.

— Да, все в порядке, — пробормотал Еннервайн, не выпрямляясь. — Мне кое-что пришло в голову. Продолжайте, я слушаю.

— Преступник хочет что-то скрыть. Мне кажется это приемлемым, — сказала Николь Шваттке посреди возникшей паузы. — Мы имеем дело с серийным преступником, который дважды наносил удары, и заявляет о новых покушениях. Если своими утверждениями он только играет и его привлекает лишь приключение, не собирается ли он скрыть действительно хладнокровное убийство, которое либо уже произошло, либо еще предстоит в будущем?

— Это возможно. Такие прецеденты имеются, — сказала Мария и бесшумно помешала кофе в своей чашке. — Например, убийство Мак-Кензи в Оклахома-Сити. В девяностые там была целая серия убийств полицейских. Профайлеры предполагали, первоначально, конечно, извращенного ненавистника полицейских. Но это был сознательно устроенный ложный след. Феба Мак-Кензи, одна из вдов, убила своего мужа, чтобы получить страховку. Она отвела от себя подозрение, совершив еще несколько убийств полицейских, имитируя, таким образом, серийное убийство. Полиция годами не могла об этом догадаться.

Еннервайн снова поднялся. Штенгеле бросил искоса в его сторону быстрый взгляд. Ему показалось, что комиссар немного побледнел.

— Тем не менее я исхожу из того, что это игрок, — сказал Еннервайн. — Я не вижу в Кунице преступника, которого побуждают такие мотивы, как кровожадность, алчность, политический фанатизм и другое. Холльайзен и Остлер, вы подумали о кандидатах из местных?

Оба участковых полицейских встали и повернули «флипчарт» (магнитно-маркерная доска), на которой можно было увидеть листок:

1. Один из сотрудников агентства «Impossible»

— Эти сотрудники в большинстве своем не местные, — сказал Остлер, — но они все очень хорошо ориентируются в окружающих горах. Наш Куница должен иметь больше, чем просто основы альпинистских знаний.

— Мотив? — спросил Еннервайн.

— Никакого настоящего мотива. Может быть, просто предлагалось суперсобытие, невиданные острые ощущения для совершенно очерствевших топ-менеджеров: серия покушений.

— Гм, — проворчал Еннервайн.

2. Вилли Ангерер, старший лесничий.

— Ангерер лгал, — сказал Холльайзен. — Он не смотрел прыжки с трамплина по телевизору. Он был там на лыжном стадионе, свидетели это наблюдали. Он поднялся на возвышение и смотрел на прыжки в бинокль. Кто знает, что у него там было в чехле от ружья.

— Мотив?

— Он против того, чтобы курорт расширялся в мировую спортивную площадку зимнего спорта. Он всегда возражал против подачи заявки на проведение зимних Олимпийских игр, о которой без конца говорит бургомистр. Он личный враг бургомистра и члена совета общины Харригля.

— Гм, — хмыкнул Еннервайн.

3. Член совета общины Тони Харригль.

4. Бургомистр.

5. Йозеф Фишер, известный как «цитрист Беппи».

— Почему?

— Они были на месте происшествия.

— Там было еще двадцать шесть тысяч других.

— Соответствуют эти трое моему профилю инфантильной регрессии? — спросила Мария. — Во всяком случае, каждый из них считает себя пупом земли. Один, президент клуба, утверждает, что он является голосом региона, другой, заклинатель снега, видит себя уже в учебниках истории. А третий, цитрист, якобы на ты с самим папой римским.

— Гм, — пробурчал Еннервайн.

6. Защитники окружающей среды.

— Конечно, парочка таких здесь на курорте найдется, — продолжил Остлер. — Бургомистр всегда называет их «обычные».

— Да, — добавил Холльайзен, — существует всего три гражданских инициативы против Олимпийских игр…

— Но защитники окружающей среды, — прервала его Мария, — не пишут тайные признательные письма. Я не думаю, что Куница из защитников окружающей среды.

— Мгм, — проворчал Еннервайн.

7. Вышедшие на пенсию полицейские, вышедшие в отставку военные, уволенный персонал службы безопасности.

— У вышедших на пенсию полицейских есть даже свой постоянный столик. Каждый четверг после обеда в кондитерской «Крусти».

— Эта кондитерская и без того кажется мне местом встречи интересных людей, — сказал Еннервайн. — Если бы у нас было больше сотрудников, мы могли бы заслать тайного агента.

— Кондитерская меня тоже интересует, — сказала Мария. — Меня здесь в местечке мало кто знает. Я с удовольствием могу поприслушиваться к разговорам.

— Гмгм, — проскрипел Еннервайн.

8. Научный семинар «Проект Альпшпитце».

— Какое отношение имеют школьники к списку подозреваемых лиц? — спросила Николь Шваттке. — Но семинар — это ведь научный семинар по пропедевтике. Раньше он назывался просто курсом для исследования физических нагрузок.

— Это как раз самый заковыристый пункт, — сказал Холльайзен, — но и самый интересный и многообещающий. Здесь в гимназии работает дама — старший преподаватель по фамилии, минуточку, Ронге. На своем семинаре она раздала темы рефератов. Она дала также несколько криминологических тем и побудила учащихся к тому, чтобы они занялись серийными убийцами и их мотивами. Как специально!

— Когда это было? — спросил Еннервайн.

— В прошлом году. Учащиеся разработали семинарские занятия и прочли рефераты, из которых просматривается некая симпатия к серийным убийцам. Некоторые из них могли даже себе представить, я цитирую: «Когда-нибудь тоже что-то подобное сделать».

— Заезженная тема, — сказал Еннервайн задумчиво, — но тем не менее нам следует сходить туда и поспрашивать ребят. Я сейчас разделю группу, каждый получит специальное задание. Мария, вы продвинулись за это время с профилем?

Мария все размешивала свой кофе.

— Куница. Мужского пола, не старше сорока, образованный, но без диплома о высшем образовании, живет один. Интеллигентен, но у него такое чувство, что он предназначен к чему-то более возвышенному. В этом городке он до некоторой степени известен и сравнительно связан, но на него не обращают того внимания, как ему хотелось бы. Он не иностранец, не посторонний, он местный.

— Имейте эти пункты в виду, — сказал Еннервайн и поднялся. — Расходимся. Шваттке, вы самая молодая, пойдете в гимназию и посмотрите на этих симпатизирующих научной работе. Возьмите с собой Холльайзена. Я сам пойду в клинику и побеседую с этим лысым заведующим отделением, у меня есть к нему еще несколько вопросов. Мария, ваша идея послушать, о чем говорят в кондитерской, не такая уж плохая. Сделайте это, прислушайтесь к голосу народа. Штенгеле, вы сядете на телефон и проверите еще раз тезис относительно «уволенных со службы полицейских». Желаю удачи. И за дело!

Все приступили к работе. Но кому-то следовало, конечно, нести дежурство в участке. Это был обермейстер полиции Остлер. На его письменном столе лежало две стопки бумаг: одна большая, касающаяся дела Куницы, и значительно меньшая, для всех других происшествий в курортном городке. Кто-то позвонил. Он открыл. Вошла женщина средних лет. Он ее хорошо знал, это была племянница старого доктора Штайнхофера, врача на пенсии, который до сих пор считался пропавшим.

— Мне очень жаль, у меня нет никакой новой информации.

— Но вы ведь дальше и не искали.

— Мы этим занимались, но все улики говорят за то, что он всплыл в одном центрально-американском штате. Поверьте мне, у нас уже было много таких случаев. Он снял все со своего счета, перевел деньги в другой банк. Забронировал в турагентстве поездку в Центральную Америку. Купил два билета, взял с собой паспорт и все документы; кроме того, в книжном магазине купил немецко-испанский словарь. И прежде всего: открытка из Лимы.

Племянница, вздохнув, попрощалась. Франц Остлер положил бланк, на котором была эта информация, обратно на самую маленькую стопку с происшествиями, которые не имели отношения к делу Куницы. Карл Свобода сделал свое дело.