В то же самое время в кафе «Оксенштюберль» еще кое-что происходило. За одним из задних столиков играли в карты, несколько игроков тупо бормотали что-то себе под нос, один выложил на стол козырь, сразу после этого второй. Но они играли не в дурака, не в ваттен, они играли в свою загадочную игру. Ни одному из наблюдающих за игрой до сих пор не удалось разгадать правила. Может быть, это был баварский вариант древнеримской игры в карты, в которую два легионера играли тогда на Голгофе под крестом.

— Шмак! — сказал один из картежников и бросил свою карту в центр.

— У него шмак! Надо же, — пробормотал второй.

За другим столиком в «Оксенштюберль» было более шумно. За постоянным столом сидел, например, член совета общины Тони Харригль и ораторствовал.

— Полный хаос, скажу я вам. Если бы не Мигрль! Где бы мы сейчас были. Тогда все попало бы в международную прессу. С непредсказуемыми последствиями. Твое здоровье, Мигрль!

Он чокнулся с капитаном пожарной команды, тот слегка наклонился к нему.

— Но скажи-ка, Харригль, тебя я нигде не видел. Где ты был, когда шли поиски?

— Я был занят вне города. Это тоже неправильное решение этого комиссара Еннервайна. Отправить именно знающего местность человека на окраину! Но я принимал участие. Даже был в «Пиноккио».

— Итальянцы сейчас уже тоже продают белые сосиски?

— Со времени расширения ЕС итальянцы кладут все, что только можно, на свою пиццу! В «Пиноккио» подают пиццу с белыми шпикачками, и я вам скажу: мы конфисковали несколько штук.

В «Оксенштюберль» отравитель белой сосиски тематически вытеснил «Шахенского дьявола». Слесарь Большой как раз угощал всех.

— Потому что все опять благополучно закончилось с покушением.

— Ты это можешь говорить вслух, Волли!

Волли Большой был членом Объединения по сохранению национального костюма, и поэтому он, вместе с исполнителем баварского народного танца «Шуплаттлер» Кумпфзайтлем был распределен на первую линию покушения.

— Я иду с Кумпфзайтлем в мясной магазин «Брекль». В задней комнате в котле варятся двести сосисок. «Уничтожить! Уничтожить! — закричал я, — немедленно все уничтожить!» И тут Кумпфзайтль хладнокровно достает одну сосиску и ест ее. «Ты не в своем уме!» — закричал я. Наверняка это не будет отравленная, сказал он, Кумпфзайтль. Тут натерпишься разного в таком рейде при чрезвычайном происшествии! Свят, свят!

Рядом со слесарем сидел сельский медиатор и специалист по исследованию конфликтных ситуаций Манфред Пенк.

— Что ты, как ученый, скажешь на это? — спросил его стекольщик Пребстль. От сверхумного образованного человека ожидали, чтобы он это прокомментировал. Пенк отхлебнул пива и сказал:

— Я знаю ее лично, Марию Шмальфус, еще со студенческих лет. Встретил ее здесь случайно. Она мне рассказала, что сейчас работает в полиции. Это очень типично: те, кто в учебе не особенно разрываются, те идут потом в полицию. Полиция — это сборище…

Пинк как раз хотел сейчас, что было в духе общественного мнения, подвести психологическое обоснование, пройтись по полиции, но тут вошел Вилли Ангерер со своей новой помощницей лесничего и сел за стол.

— Ангерер, а ты где был? — спросил Харригль.

— Когда я где-то должен был быть?

— Да ты ведь знаешь.

— Ничего я не знаю.

— Ничего ты не знаешь. Так.

Бургомистр тоже заглянул на минутку.

— Только ненадолго, — сказал он. — Мне нужно завтра рано уезжать, интервью, поэтому только маленькую кружку светлого пива. Мигрль, как дела с Крайтмайер? Ты какие-нибудь подробности знаешь?

— А Кумпфзайтль хладнокровно достает одну сосиску и ест ее, — сказал Волли Большой, тяжело шевеля языком.

— Нет, я этого не знаю, — сказал капитан пожарной команды Мигрль. — Запрет информации. Из больницы ничего не узнаешь.

— Ага, запрет информации, смотри-ка! — воскликнул Манфред Пенк. — Мы все должны поддерживать полицию, для этого мы достаточно хороши. Но когда хотим знать, как чувствует себя жертва, то они обращаются с нами как с последними дураками.

— Запрет информации да, но как бы то ни было кое-что все же просочилось, — сказал аптекарь Влашек, который переводил с чешского, второй человек с образованием за столом. — В сосиске был ботулин. Ботулин. Так называется яд.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Пенк.

— Связи, — подмигнул Влашек. — Ужасная эта штука. Последствия даже невозможно описать. Начинается с покашливания, когда все пристают, что ты так кашляешь. Потом это переходит в подергивание, легкое подергивание…

— А у тебя найдется пара граммов этого ботулина в твоей аптеке? — перебил его Вилли Ангерер.

— Конечно, — сказал Влашек, — у нас все найдется, любая мелочь, если вы это имели в виду.

Разговор вертелся не вокруг него, и это Харриглю не нравилось.

— Я проводил, так сказать, embedded operation, — сказал он так громко, что все сидящие за столом повернулись к нему.

— Что ты делал? — спросил священник, который после вечерней службы любил зайти выпить кружку пива.

— Уничтожить! Уничтожить! — кричал я, а Кумпфзайтль хладнокровно жрет сосиску, — лепетал Волли Большой.

— Пользуясь случаем, немного последил за работой полиции, — продолжил Харригль. — И я скажу вам, об организации там вообще говорить нечего. Они спотыкались, как новички. Одного моего слова было бы достаточно, только один звонок в баварское Министерство внутренних дел…

— Ну ладно, хватит, — сказал капитан пожарной команды Мигрль. — Еннервайн подходящий человек. И его люди тоже. Дайте ему спокойно работать.

— Верно, — сказал аптекарь Влашек и поднял свою кружку. — Каждый делает свою работу. Я мешаю свой ботулин, а комиссар гоняется за своим убийцей!

После двенадцати он часто переходил на чешский, этот Влашек.

— Да, защищайте их, этих чиновников! — С этими словами Тони Харригль поднялся. — Одного-единственного звонка было бы достаточно, — бормотал он, когда проходил, шатаясь, мимо стола с молчаливыми игроками в карты.