Обермейстер полиции Остлер, которого все еще не отпускал стыд за исписанную витрину перед полицейским участком, заговорил более резким тоном.

— А позвонить нам вам не пришло в голову?

Водитель местного автобуса смущенно вертел в руках свою форменную фуражку. С одной стороны, он испытывал уважение к Остлеру, а с другой стороны, не чувствовал за собой вины:

— Как раз, когда такой входит в автобус, ты ведь не думаешь, что с ним что-то не в порядке. Я просто подумал, что он, может быть, хочет посмотреть немного наш красивый городок.

— Пять раз подряд? И все время один и тот же маршрут?

— Я подумал, что это арабский турист, который дома знает только песок и верблюдов, может быть, он завтра улетает домой и поэтому сегодня хочет хорошо запомнить прекрасный зеленый ландшафт в Верденфельской долине.

— Да, конечно, и тут он увидел впереди в водительской кабине самого большого верблюда! А вы не обратили внимания, что, может быть, ваш пассажир находился под воздействием наркотиков?

— Да, он был немного под кайфом, когда я к нему подошел. Но я подумал, такие арабы, им, как известно, дома не разрешается пить. И может быть, в свой последний день в Баварии выпил уже пару кружек, чтобы более расслабленно полюбоваться на Верденфельский пейзаж.

— А вы хотя бы видели того, кто затащил его в ваш автобус?

— Да, в зеркале заднего вида, но только смутно.

— Вы можете его описать?

— Я водитель местного автобуса, а не частный детектив.

— Какие-нибудь отправные точки? Женщина? Мужчина? Черный? Белый? Большой? Маленький?

— Ну да, что значит большой, что значит маленький? Это все относительно. У него такая средняя фигура.

— Ну, привет. Это была средняя фигура. Черт возьми! Я тоже пойду в водители. Здесь проще.

Иоганн Остлер вырвал листок из пишущей машинки и подал его водителю автобуса, чтобы тот подписал.

— Да, вы должны меня тоже понять, — мямлил водитель автобуса, после того как он подписал бумагу. — Я это говорю сейчас не для протокола. Приходит араб, и он что-то выпил. А я ведь не могу подойти и сказать: Эй вы, выходите, вы кажетесь мне как-то подозрительным. А потом он нажалуется на меня из-за дискриминации. Да, согласен: я, конечно, тайком смотрел, будучи служащим на государственной службе, в то место, где обычно пояс со взрывчаткой, но я ведь не мог сказать: Пожалуйста, поднимите куртку! Это у вас живот или это пояс со взрывчаткой? Ага, спасибо, все в порядке. Следующая остановка Фархант. И как вы думаете, что завтра будет написано в газете! И моментально накажут переводом в Нюрнберг! Итак, я снова сел за руль, пять раз проехал по маршруту, потом был конец работы. И вот я у вас.

— Хорошо, я записал ваше показание. И пожалуйста, быстрей уберите отсюда свой автобус. Он закрывает нам всю парковку.

Водитель местного автобуса ушел, ругаясь. Судя по виду, этот несчастный, прислонившийся в стене, мог действительно быть арабом, но установить данные личности было невозможно. Мужчина был полностью дезориентирован и говорить с ним было невозможно. Остлер и вызванный Холльайзен осторожно проверили его карманы. Незнакомец терпеливо снес это, но они не нашли никакого удостоверения личности. Они усадили его на деревянную скамейку. Там обычно сидели нарушители парковки, которые хотели узнать, куда оттащили их машину, и что они отошли только на две минуты, собственно даже на несколько секунд. Предполагаемый араб продолжал молчать, казалось, что он находится в другом мире. Его глаза иногда так расширялись, как будто он видит что-то удивительное и сверхъестественное, иногда веки опускались, как будто он засыпает.

— Наверное, нам нужно вызвать врача, — сказал Холльайзен. — Я полагаю, он выпил больше, чем пару кружек пива. Ты уже позвонил шефу?

— Он уже едет.

— А Николь? Она рассказывала мне, что она в Реклингхаузене посещала курсы арабского в Центре образования взрослых.

— Она тоже уже едет.

— Розебуд, — вдруг произнес мужчина на скамейке громко и отчетливо.

— Что вы сказали? — Оба полицейских повернулись к нему.

— Розебуд. Позвоните один-четыре-один-три.

— Это не арабский, — сказал Остлер. — Это английский. Номер американского гарнизона.

— Мы позвоним туда.

— Хорошая идея.

Между звонком Остлера в Центр Маршалла и произнесенным словечком «Розебуд» и оглушительным визгом колес перед полицейским постом не прошло и пяти минут. Джип въехал резко в ворота так, как никто не осмеливался врываться. Выскочили два американских военных полицейских, они что-то прокричали в переносный радиотелефон и с громким топотом ворвались в участок. Остлер и Холльайзен, оба не из пугливых, все же немного опешили, когда они увидели врывающихся в комнату громил. Настоящие парни армии США, ростом под два метра двадцать, по совместительству, наверное, еще игроки в баскетбольном клубе НБА, щелкнули каблуками, поприветствовали Остлера и Холльайзена почтительно по-военному и обрадованно показали на сидящего пассажира автобуса. Один из них схватил его, как само собой разумеющееся, на плечо, так, как взваливают на плечо спящего ребенка, и вынес его на улицу. Там они погрузили его в джип и собирались, корректно приветствуя по-военному, но не говоря ни слова, уехать.

Холльайзен и Остлер побежали за ними во двор.

— Извините, нам нужно еще оформить некоторые формальности…

Остлер не договорил. Он знал, что это было бесполезно. Перед тем как джип тронулся, из него вышел еще один мужчина, неприметный, небольшого роста мужчина в солнечных очках. Остлер знал его.

Не так лихо, но тоже шумно, въехали во двор Еннервайн и Мария.

— Что случилось? — спросил Еннервайн.

Остлер и Холльайзен коротко доложили о происшествии.

— Куница, четвертый, — сказала Мария. — Как он и объявил, никакого покушения на баварский символ, а нападение на, ну да, международную безопасность. То есть покушение. Но покушение, при котором он, может быть, ошибочно схватил не того?

— Я думаю, что он схватил как раз того, кого нужно, — сказал Остлер. — Наверняка это был очень важный тип.

— Вы представляете, кто это был?

Остлер показал через двор.

— Нет, но я имею представление, кто это мог бы быть.

Выглядевший усталым человек в солнечных очках, который ждал на углу, медленно пошел через автостоянку. Уже издали он поднял вверх свое удостоверение. Он шел целенаправленно к Еннервайну, как будто знал, кто здесь главный, а именно самый приметный в группе.

— Привет, — сказал он Еннервайну. — Вы наверняка здесь самый старший по должности.

— Что означает CIC? — спросил Еннервайн, после того как изучил документ усталого мужчины.

— Следственная группа уголовного расследования Армии США. Специальный отдел военной полиции. Чтобы быть кратким — забудьте все, что здесь только что произошло.

— Я баварский госслужащий, я так быстро не могу забыть.

— Мне достаточно только позвонить министру внутренних дел. Замечу, американскому министру внутренних дел. Или послу США, который как раз, постойте-ка, проводит отпуск в Бад-Тельце. Вы хотите такую чехарду? Проще будет, если вы забудете этого мужчину.

— Араба?

— Он не араб. Он американский гражданин. Я не выдам тайну, если скажу вам, что он очень важный американский гражданин. Поэтому он находится в нашей юрисдикции, а не вашей. Итак?

— У меня есть выбор?

— Нет, — сказал мужчина в солнечных очках. Он говорил на немецком без акцента. — У вас сейчас наверняка много других дел. А это дело не имеет никакого отношения к вашей работе.

— Откуда вам это знать?

— Я знаю. Я бы вам посоветовал забыть этот эпизод, забыть этот разговор, забыть меня.

Еннервайн пожал плечами.

— Вот это мне нравится! — ругалась Мария, когда мужчина в солнечных очках ушел. — Мы не можем с этим просто так смириться.

— Успокойтесь, Мария, — возразил Еннервайн. — Я не намерен просто так с этим мириться. Я обращусь к шефу. И позвоню прокурору. Но это мы пока отложим. Нам в первую очередь нужно заниматься нашим делом.

— Я тоже так считаю, — сказал Холльайзен хитро. — Например, нам нужно заняться вот этим.

Он пошел к своему письменному столу, взял пинцет и поднял им вверх исписанный листок бумаги.

— Скажите, пожалуйста…

— Это я вытащил у незнакомца из кармана. Подумал, что за этим стоит Куница. И если американцам такое попадет в руки, то они никогда этого не отдадут. Мы знаем это по прежним случаям. Эти двое американских военных не оставили мне времени, чтобы сделать копию и вернуть оригинал…

— Хорошо, назовем это импровизированное обеспечение доказательств при чрезвычайных обстоятельствах.

Мария надела одноразовые перчатки, взяла письмо и начала читать.

Дорогой господин комиссар, дорогая команда!

Как у вас дела? Не правда ли, наш маленький городок стал важным международным местом? Некоторые курорты о таком могут только мечтать: русские отели на солнечных склонах, повсюду присутствие американских военных, уединенные арабские анклавы. И повсюду много денег, много служб безопасности, много телохранителей. Наш курорт как Женева, только более скалистый. На последней неделе я стоял в очереди в «Крусти» перед министром торговли Коста-Рики…

— Такое случается каждую неделю, ты хвастун, — бормотал Остлер, — нет причины хвастаться этим.

…Эй, Энрико!  — сказал я, и он ответил на мое приветствие. В «Оксенштюбрль» ищут четвертого человека для игры в дурака, кто выразит готовность и поиграет с ними? Кондолиза Райс, которая свалилась как снег на голову, чтобы выпить пива…

— Кондолиза Райс? Он совсем рехнулся? — сказала Николь.

— Нет, нет, — сказал Остлер, — она здесь в центре Маршалла часто выступает с лекциями. И она прилично играет в дурака.

— Пожалуйста, читайте дальше, — сказал Еннервайн. — Время не терпит. Нам сегодня еще много предстоит сделать.

…Не всех знаешь из газеты. Чем они важнее, тем меньше видишь их в телевизоре. Но знаете ли, как их можно узнать? По их постоянно присутствующим телохранителям…

— Люди, которые настолько важны, что даже нельзя узнать, что они были похищены, — сказал Еннервайн задумчиво. — Что он планирует? Вначале он устраивает покушение с большим общественным шумом вокруг него. А теперь какое-то тайное зашифрованное дело.

…Я мог бы схватить и министра иностранных дел Катара, или иранского торгового атташе. Но шумиха, которая бы потом поднялась, превратила бы их в абсолютный объект насмешек. Вы мне кажетесь симпатичными, дорогая команда Еннервайна, я не хочу вас уничтожить…

— Да, большое спасибо, мы чрезвычайно рады этому, — сказал Холльайзен раздраженно. — А теперь он еще обращается к нам на ты. Невероятно!

— Это его манера, открываться нам эмоционально.

— Да плевать я хотел на это.

— Дальше, — сказал Еннервайн.

…Что требуется для покушения? Ничего, кроме маленького мешочка с песком (человек теряет сознание) и 0,2-миллилитра укол мусцимола (делает безвольным). Где хорошие места для покушения? Я бы сказал: на тропе к Крамерплато и на Философской тропе просто кишмя кишит суперважными персонами и их телохранителями. Их сразу можно узнать, безмозглых горилл, которые маскируются под прогуливающихся. Ни один человек так не смотрит на лес, как эти типы. Я в лесу как дома. Я свалюсь с деревьев как клещ на дикого кабана…

— Он избил телохранителя? Но это ведь подготовленные специалисты.

…Я посылаю вам подтверждение моего искусства с местным автобусом.

До скорой встречи, с наилучшими приветами — ваш похититель.

Мария свернула листок.

— Как клещ на дикого кабана, так, так.

— Он снова показал свою власть. С точки зрения меры наказания это самое тяжкое покушение. Незаконное лишение свободы, похищение, насильственный увоз…

— Мартини с водкой мешать, но не взбалтывать, — бросил Джеймс Бонд небрежно. Все посмотрели озадаченно. Еннервайн слегка покраснел и быстро схватился за свой мобильник.

— Прекрасная мелодия, — захихикала Николь.

— Да, Беккер? Замечательная! — воскликнул Еннервайн. — Мы сейчас придем.

— А в чем дело?

— Беккер нашел номер в отеле, из которого предположительно был обстрелян Сёренсен при новогодних соревнованиях по прыжкам. Холльайзен, пойдете с нами, вы знаете, где находится этот отель. Остлер, остаетесь здесь на дежурстве. На случай, если вдруг опять проедет местный автобус и доставит заблудившегося американца.