30 мая 1958 года — Скарду, в Балтистане (Пакистан).
Нас около 500 человек. Здесь обычные носильщики, 15 высокогорных носильщиков, больше десятка сагибов, в том числе Риккардо Кассин, Вальтер Бонатти, Бепи Дефранческ, Тони Гобби, Джузеппе Оберто, врач Донато Дзени, писатель Фоско Мараини и я. Кроме того, с нами капитаны пакистанской армии Дар и Ахрам в качестве офицеров связи при Национальной экспедиции на Гашербрум- IV (7980 метров) в Каракоруме, организованной Итальянским Альпийским клубом. У нас 11 тонн груза, разложенного в тюки по 30 килограммов с пришитым к ним жетоном, по которому каждый носильщик получит в конце экспедиции свою плату.
Мы собрались все вместе на берегу Инда. Зрелище потрясающее! Наверху, на высоте 5000–6000 метров, — ледники; внизу — долины с возделанными поливными террасами, абрикосовыми рощами, вереницами тополей и многочисленными селениями. В самой глубине долины течет Инд, чьи воды, подобно водам Нила и всех крупных рек, неразрывно связаны с историей человека. Они берут начало в высочайших горах и оттуда приносят жизнь пустыням. Инд — одна из трех крупнейших индийских рек; в самом названии азиатского субконтинента прослеживается родство с этой водной артерией.
В полдень наш караван выходит по направлению к базе Гашербрум- IV на высоте 5150 метров, расположенной приблизительно в 220 километрах от Скарду, местечка, которое, в свою очередь, находится на высоте 2200 метров. Все это напоминает фантастическое приключение из кочевой жизни: 500 человек пробираются пешком через скалы, ледники, реки, делая в день по 10, а то и 20 километров, в шестнадцать этапов. Этот долгий переход лишь начало постепенной акклиматизации, перестройки нашего тела и сознания сообразно местным условиям, прелюдия к нашему окончательному превращению в «снежных людей».
Каждый вечер мы разбиваем лагерь в каком-нибудь новом местечке с экзотическим названием: Шигар, Кашумаль, Чакпо, Чонго — деревушках, представляющих собой маленькие зеленые оазисы в глубоких засушливых суровых долинах, где солнце, вода и ветер безостановочно совершают свою разрушительную работу.
Всякий раз, когда мы входим в такое селение, нас встречают любопытные взоры жителей. Для них мы — самое внушительное зрелище года. Сотни мужчин и детей разглядывают наш странный багаж, не упускают из виду ни одного нашего движения: еще бы, для них мы пришедшие издалека волшебники. Ведь мы добываем огонь простым щелчком зажигалки, поднеся ее к газовому баллону. У нас аппараты, которые делают изображение человека, таблетки, которые вылечивают от болезней, говорящие ящики — магнитофоны. Есть у нас и деньги, целые ящики денег; каждый вечер мы на глазах у всех распаковываем и раздаем деньги тем, кто помогает нам двигаться вперед с многочисленным скарбом. Однако женщин не видно. Едва заметив нас, они обращаются в бегство или поворачиваются к нам спиной, прикрывая лицо. Мусульманки, они не имеют права показываться чужим мужчинам. Их могут видеть только домашние. Здесь много зобатых мужчин — из-за нехватки в организме йода, а также из-за бедности. Есть среди них и самые настоящие дебилы. Грязные, в лохмотьях, все они бродят вокруг нас, ничуть не стесняясь своей нищеты, словно показывая, что здесь, под самым небом, человеческое убожество не таится, а существует открыто, бок о бок с человеческим счастьем.
3 июня.
Время от времени на нашем пути встречаются мосты под названием «юла», сделанные из толстых канатов, материалом для которых служат сплетенные ветви. Мосты раскачиваются над неистовыми, леденящими душу потоками горных рек. Каждый «юла» означает многие часы ожидания, пока по нему не пройдут сотни людей.
В Чонго ставим лагерь в тени абрикосовой рощи. Появляются примитивные носилки с мертвенно-бледным человеком. Его нога, пораженная гангреной, обложена целебными листьями, коровьим навозом и березовой корой. Пока больного крепко держат товарищи и родные, доктор Дзени оперирует ему ногу. Доктор лечит больного антибиотиками и советует провожатым отнести его на носилках в больницу Скарду — единственный пункт медицинской помощи в трех днях пешего пути отсюда. (По возвращении мы вновь встретимся с больным из Чонго. Он будет совершенно здоровым. Его так и не носили в Скарду, а выздоровел он благодаря антибиотикам, которые в сильном организме сотворили настоящее чудо.)
7 июня.
В Бардумале (3300 метров), на естественных террасах, открытых всем ветрам, носильщики, разделившись на группы, складывают из камня небольшие стенки и размещаются под ними ночевать.
К концу каждого этапа я, например, прихожу совершенно усталым, несмотря на усиленное питание, а носильщики, как ни в чем не бывало, радостно улыбаются и, сбросив ношу, отправляются на поиски сушняка для костров, а потом готовят себе скудный ужин, состоящий из выпеченного тут же, на месте, хлеба, который они обмакивают в соус «карри». «Неужели они чем-то отличаются от меня? — задаюсь я вопросом. — Неужели они сильнее?» Нет, все дело в том, что они намного проще меня и не избалованы познанием комфорта.
На заходе солнца они удаляются в сторону — помолиться среди камней, обратившись лицом к Мекке. В призрачном вечернем освещении их молитва напоминает танец. Стоя на коленях, они кланяются до земли и совершают ритмические телодвижения.
10 июня.
В Пайю (3400 метров) мы любуемся последними на нашем пути травой, цветами, растительностью. Бригада грузчиков взваливает на себя связки дров. Мы ступаем на ледник Балторо — ледяное чудовище, заполняющее всю долину на протяжении 60 километров. Перед началом пути носильщики выкрикивают обращенные к Аллаху молитвы: уходящий по леднику путник не знает, суждено ли ему вернуться обратно.
Идти становится все труднее. Сплошные подъемы и спуски; я то и дело переступаю через камни, перепрыгиваю через ручьи и трещины. Мы приближаемся к высоте 4000 метров, дает о себе знать разреженный воздух. Носильщики по-прежнему бодро несут свой тяжелый груз, причем некоторые из них ступают по леднику босыми ногами, нигде не останавливаются, разговаривают друг с другом так, словно им неведома усталость.
11 июня.
Разбиваем палаточный лагерь среди гранитных глыб, своими формами напоминающих хижины «снежного человека». Пришли в Урдукасс на отметке 4053 метра и задержались тут на пару дней для акклиматизации. Когда 13-го числа мы отправляемся дальше, дышится уже гораздо легче. Углубляемся в истинное царство Балторо. Здесь высятся поразительные замки, воздвигнутые Землей. По левую руку стоят Каттедрали, превышающие 6000 метров, с башнями из красного гранита. День спустя справа от нас открывается Машербрум (7821 метр), а левее — башня Музтаг (7273 метра). Наконец прямо перед нами возникают Броуд-Пик (8047 метров) и наш Гашербрум- IV (7980 метров), как бы замыкающие ледяную долину Балторо.
Эти горы с их ледниками столь пропорциональны своей грандиозной величине, что трудно составить представление об их реальных размерах. Шагаешь, шагаешь, а они почему-то не приближаются. Тем временем я сам себя тренирую. От одного дня к другому, от этапа к этапу ноги мои становятся все сильнее и все меньше устают; сердце приобретает большую упругость, и я понимаю, что оно исправно выполняет свою задачу, орошая кровью мое тело, руки, ноги, голову, которая постепенно перестает страдать мигренью. Теперь и я часами шагаю без устали, словно лечу на крыльях.
15 июня — цирк Конкордия (4600 метров).
Вчера была ужасная ночь. Из-за высокого снега, в котором мы утопали по пояс, пришлось довольствоваться кое-как разбитым лагерем. Едва начались вечерние заморозки, сагибы, отказавшись от ужина, скрылись в палатках и забились в пуховые спальные мешки, потому что промокшая одежда смерзалась на открытом воздухе. Носильщики укрылись за экспедиционными ящиками. Они расстелили на снегу брезент и, кое-как прикрывшись мокрой одеждой, улеглись на брезент, обнаженные, тесно прижавшись друг к другу, согреваясь теплом своих тел.
В атмосфере преобладал стальной, с лиловым оттенком цвет. Воздух навевал смертную тоску. Затем выпал снег, покрыв все белой пеленой, в том числе носильщиков. «Сколько их сегодня померзнет?» — думал я. Но как только рассвело, они поднялись вместе с солнцем, обнаженные, смеющиеся, готовые со свежими силами занять свое место в караване. Образ жизни этих носильщиков подсказывает мне, каким должен быть человек в Гималаях. Стараюсь кое-чему научиться у них.
Солнце сегодня пылает, словно факел. Мы находимся в цирке Конкордия — самой большой «площади» мира, поскольку она действительно огромна и окружена гигантскими фантастическими замками из камня и льда. Хорошо просматривается К2 (8611 метров) — дворец владыки всего Каракорума, вторая по величине горная вершина Земли. Она горделиво возвышается, словно король в окружении свиты гигантов.
На К2 Вальтеру Бонатти и носильщику Хунце Махди пришлось однажды разбить лагерь на высоте 8000 метров. Они с трудом выжили тогда среди снегов. Махди при этом обморозил ноги. Теперь Бонатти здесь, рядом со мной. Мы неразлучны с тех самых пор, как покинули пределы Италии. Ночуем в одной палатке, вместе шагаем, вместе едим, вместе страдаем и радуемся. Он рассказывает про то, как обеспечивал нашим землякам Лачеделли и Компаньони победный штурм вершины 31 июля 1954 года, и мне передается его волнение.
Пришли двое в связке, появившись из-за ледяных, прикрытых мореной холмов. Это курьеры. Почта. Новости из дома, газеты десятидневной давности. Я получил фотографию моего сына Луки, родившегося полгода назад. С гордостью демонстрирую ее окружающим, и каждый из моих товарищей, в свою очередь, показывает и рассказывает мне, как дела у него дома. Здесь, наверху, мы все — родственники.
26 июня — базовый лагерь (5150 метров).
Сижу в большой палатке, которая служит нам столовой, и варю спагетти в кастрюле-скороварке. Тут же, растянувшись на ящиках, спит доктор Дзени. Неожиданно он просыпается и спрашивает: «Карло, а ты умеешь скороваркой пользоваться?» «Еще бы, — отвечаю. — Я уже целый месяц в ней готовлю». Дзени сообщает: «Мне приснилось, что она прямо у тебя под носом рванула», — и засыпает снова. Проходит минут десять, и… раздается взрыв. Меня обволакивает паром, ничего не вижу, ничего не понимаю. Лицо, и без того обожженное солнцем, горит. Свитер намок, я стаскиваю его, и вместе с рукавом слезает кожа с моей правой руки. Когда проходит шок, мне становится плохо, очень плохо. Не хватает воздуха. Дзени немедленно оказывает мне медицинскую помощь. Добираюсь до своей палатки и валюсь на спальный мешок. Приходит Вальтер (он вместе с Гобби поднимался на разведку в сторону первого лагеря) и дежурит возле меня всю ночь. А я всю ночь не могу заснуть, несмотря на то, что наглотался разных успокоительных средств. К горлу подступают рыдания, и я даю волю чувствам, потому что наедине с Вальтером не боюсь показаться слабонервной девицей. От слез становится легче, да и Вальтеру ничего не нужно объяснять. Мы не раз плакали с ним после успешного штурма какой-нибудь вершины или после неудачи. Я рыдаю не столько от боли, сколько от обиды. Проделать такой путь, забраться так высоко и теперь по совершенно идиотской причине отказаться от дальнейшего восхождения… Вальтер успокаивает меня, говорит, что без меня на штурм не пойдет — дождется моего выздоровления, и это приятно слышать.
Тянутся дни. Доктор Дзени делает перевязки и отмечает, что моя рука выглядит все более обнадеживающе. К счастью, обошлось без нагноения. Тем временем товарищи уходят наверх: ставят первый лагерь, второй, третий.
Я сижу, как в западне, в базовом лагере вместе с доктором Дзени, мучаюсь от собственной никчемности и понимаю, что должен рискнуть и наперекор всему предпринять восхождение. Верю в то, что победить себя, выйти из своего ущербного состояния для меня имеет гораздо больше смысла, чем для вполне здорового спорстмена, когда он берет восьмитысячник. Эта вера и умение не раз помогали мне справиться с неприятностями, в которых я, случалось, оказывался, например с болезнями: я выбирался из них, совершая огромные усилия с единственной целью — снова стать нормальным человеком.
В первые дни июля вместе с Дзени я покидаю базовый лагерь и, следуя уже проложенным маршрутом, обозначенным от начала до конца красными флажками, столь нужными при тумане или в плохую погоду, поднимаюсь по нижнему ледопаду ледника Южный Гашербрум. Ледопад — это нечто вроде грандиозной застывшей ледовой реки, которая, низвергаясь по крутому руслу, разрывается и разламывается во многих местах, образуя трещины. Ледопад — это как бы ледяной водопад.
Счастливый, что вырвался на свободу, иду вполне уверенно и от радости не замечаю боли в забинтованной правой руке. Еще раз убеждаясь, что человека носят не суставы, а страсть к жизни, дохожу до первого лагеря на высоте около 6000 метров, провожу там ночь. На следующее утро трогаемся в направлении второго лагеря на 6100 метров. Погода великолепная, самую большую трудность в течение дня представляют солнце и жара. Без маски просто не обойтись, и мы прикрываем лицо платком, оставляя лишь отверстия для глаз. Темные очки — тоже необходимая принадлежность, иначе ослепнешь от сверкающего снега и льда. Солнечные лучи, не встречающие на этой высоте, в атмосфере, свободной от мельчайшей пыли, никаких препятствий, стремятся испепелить нашу кожу и нашу решимость. В защищенную от ветров ложбину, вокруг которой высятся шесть Гашербрумов («шестеро братьев», как я их окрестил), то и дело обрушиваются лавины. В 1956 году одна из таких лавин в месте, где мы сейчас расположили второй лагерь, уничтожила, похоронив под собой палатки и запасы продуктов, лагерь австрийцев (по чистой случайности там в этот момент не было ни одного человека), направлявшихся на штурм Гашербрума- II (8035 метров).
Ночью, когда я нахожусь во втором лагере вместе с Дзени, Кассином, Дефранческом и Оберто, с Гашербрума- V (7321 метр) срывается огромная лавина. Ее воздушная волна едва не расплющила наши палатки. Сама лавина остановилась прямо под нами.
Утром мы решаем переместить лагерь повыше. Снимаем палатки, переносим вещи. Внезапно раздается резкий, похожий на взрыв, звук, и на моих глазах огромная глыба льда отрывается от вершины беспокойного Гашербрума- V. В изумлении наблюдаю за ее падением в сторону базы своего лагеря, расположенного на тысячу метров ниже. Вслед за тем вижу гигантское вихревое облако, которое фатально движется в нашу сторону, словно в замедленной киносъемке.
Побросав ношу, мчимся кто куда в поисках спасения, однако из-за высоты удается пробежать лишь несколько метров. Когда облако нависает вплотную надо мной, с разбегу кидаюсь в снег, зажимая руками рот, зажмурив глаза и стараясь парализовать все свои пять чувств, чтобы не ощутить чудовищности происходящего. Меня настигает снежный вихрь с сильнейшим порывом ветра… Еще секунда, и я останусь заживо похороненным в снегу… К счастью, ничего подобного не происходит. Как только воцаряется прежнее спокойствие, я поднимаюсь на ноги, но ничего не вижу. Весь облепленный снегом, я похож на белый столб. Наконец удается разглядеть поблизости еще несколько белых силуэтов, которые начинают шевелиться и постепенно отряхиваются от снега. Это Кассин, Оберто, Дзени, Дефранческ. Единодушно приходим к выводу, что лавины спускаются туда, куда хотят, и потому, недолго думая, разбиваем второй лагерь тут же, никуда не отходя, подобно исламским носильщикам препоручив себя всемогущему Аллаху.
3 июля я дохожу до третьего лагеря и застаю там Вальтера Бонатти, который вернулся с ледопада, расположенного прямо над биваком, после того как в течение двух дней искал там вместе с Гобби проход. Вальтер спрашивает о моем самочувствии. «Великолепно», — отвечаю я. И это правда. Тратить усилия всегда лучше на полезное дело, чем на бестолковое сидение на месте. Вальтер предлагает мне идти с ним в связке. Превосходно! Тем временем носильщики совершают постоянные переходы туда и обратно от базового лагеря к первому, второму и третьему, снабжая нас провиантом и снаряжением. Бывает, из-за плохой походы продовольствия не приносят, и тогда мы сидим в палатке, как взаперти, бережно храня последние крохи съестных припасов. Начинаются препирательства. Неимоверные усилия, усталость, постоянное напряжение заставляют каждого показывать когти. Всякое веселье прекратилось; все мы готовимся к тому, чтобы совершить настоящий подвиг, то есть безоговорочно выложиться до конца.
Вечером скрывается солнце, и мы, словно из печки, оказываемся брошенными в буквальном смысле на ледник. Ночи здесь долгие. Залезаем в пуховые мешки, едва темнеет. Температура достигает минус двадцати. И тут новая беда: никак не заснуть. Дыхание, особенно когда лежишь расслабившись, сбивается с ритма, необходимого для достаточного снабжения организма кислородом, делается затрудненным, вот-вот задохнешься. Некоторые из нас, чтобы не вылезать из мешка, справляют нужду в банку из-под консервов.
Выходим из третьего лагеря на штурм ледопада, который впоследствии назовем «Ледопадом итальянцев». Иду вместе с Бонатти, Гобби и Дзени. Наша скорость — один шаг в минуту. Идем между полуразрушенными ледяными башнями, лавируем среди глубоких голубых щелей, и все, это на почти отвесной стене высотой 700 метров.
В результате напряженного дня мы преодолели не более 300 метров. Решаем остановиться и поставить маленькую палатку, чтобы, отдохнув за ночь, на следующий день искать выход из этого лабиринта на стене. Гобби и Дзени уходят вниз, забыв оставить нам газовую плитку, и мы не в состоянии растопить снег, чтобы вскипятить чай. Во рту горит, организм обезвожен. Высота нашей палатки всего полметра. Когда мы сидим внутри, ее шелковое полотно прилегает к лицу. Выбраться наружу можно через небольшой рукав с помощью смешного трудновыполнимого маневра. Чувствую себя словно упакованным в багаж и чуть ли не сижу на Вальтере.
Время от времени слышится треск и ощущается движение. Это лед; он смещается, падает, образует новые трещины, сваливая неустойчивые глыбы и зубцы. Откроется ли под нами трещина? Обрушится ли на нас лавина? Что за отдых в таких условиях и при такой мучительной жажде! Ничего, убеждаю я себя. Если все вокруг рухнет, то и я тоже провалюсь вместе с камнями и льдом, но потом встану и пойду дальше. Успокоенный таким фатальным решением, я засыпаю.
Утром Кассин с Дзени приносят нам плитку, и мы пьем чай, пьем кофе с молоком и никак не можем напиться. Здесь, наверху, вода кипит при небольшой температуре и едва закипает, как мы сразу же с огня пьем ее, совсем не обжигая рот, уже и без того обожженный сухим ледяным воздухом.
Вместе с Вальтером продолжаем подъем, выйдя из лагеря три-бис, который снимем потом, преодолеваем стену «Ледопада итальянцев», успев одновременно оснастить ее для облегчения лазания веревками; наконец добираемся до «Коровьей расщелины». Среди катастрофического нагромождения хребтов и ледопадов вдруг появилась спокойная ложбина; плавно изгибаясь, она поднимается к хребту, соединяющему Гашербрум- III (7952 метра) и наш Гашербрум- IV. Достигнув середины расщелины, разбиваем четвертый лагерь на высоте около 7000 метров. Здесь мы, словно на балконе, разместились на плече двух братьев Гашербрумов. Внизу, откуда мы поднялись, крутые отвесные льды сливаются воедино с такими же льдами, спускающимися с других вершин: с Золотого Трона (7312 метров), с Хидден-Пика, или Гашербрума- I — крупнейшего в семье Гашербрумов, высотой 8068 метров, на который одновременно с нами совершает восхождение американская экспедиция под руководством Клинча Ника. Наконец, это льды Гашербрума-11, Гашербрума- V и самого маленького — Гашербрума- VI, ростом 7003 метра.
Большая высота оказывает на всех свое воздействие. Прежде чем сделать шаг, необходимо несколько раз вдохнуть. И несмотря на это, идешь вперед, движимый долгом, радуясь каждому завоеванному метру, ибо он открывает в тебе новые, дотоле неведомые ресурсы физических и душевных сил. Стараемся не пользоваться кислородными баллонами, хотя очень хочется. Но мы надеемся обойтись без помощи посторонних средств, даже стимулирующих таблеток, поскольку истинным завоеванием станет не вершина, а овладение собственными возможностями.
Вот что пишет Фоско Мараини в книге «Гашербрум-1У» (изд-во «Леонардо да Винчи», Бари, 1959):
«Я наконец приблизился к четвертому лагерю. Здесь меня встречают Кассин, Гобби, Дефранческ. Господи! Какой же у всех нас вид! Распухшие, обросшие щетиной, ободранные, отупевшие, похожие на потерпевших кораблекрушение мореплавателей, которые, оставив позади ужасные морские проливы, цепляются за землю, но земля для них не спасение. Им поможет только следующий этап этого утомительного бегства неизвестно откуда и неизвестно куда. Самые простые движения требуют усиленного дыхания, и приходится часто останавливаться, чтобы отдохнуть. Один не отвечает, когда к нему обращаются, другой говорит, но его никто не слушает; у кого-то болит голова, кого-то тошнит, кто-то забывает о самых простых и самых главных вещах; некоторые разговаривают во сне, другие разражаются дикой руганью. Больничная палата, геронтологический павильон! „Пожалуйста, не разговаривайте со мной“, — заявляю я доктору Дзени. — Я нахожусь в той самой трагической точке между поздним инфантилизмом и преждевременной старостью…»
Мараини далее пишет: «Получаем кое-какие сведения от Бонатти и Маури. Они дошли вчера до вершины северо-восточного холма на уровне 7200 метров, где отыскали небольшую площадку, пригодную для палатки. Вчера они поставили-таки палатку: это и есть пятый лагерь».
Дорогой Фоско! Подобно Вальтеру, подобно падре Альберто Мария де Агостини, вместе с которым я совершил мое первое путешествие за пределы Европы, в Огненную Землю в 1955–1956 годах, подобно Туру Хейердалу, ты — человек, открывший мне разум. У всех друзей и товарищей заимствуешь что-то. Но вы дали мне, точнее сказать, я взял у вас чрезвычайно много.
В пятом лагере мы одни: Вальтер и я.
Продовольствие снизу не несут. Мы голодные. Кричим тем малюсеньким, которые копошатся в четвертом лагере, чтобы несли сюда провиант и снаряжение: веревки, крючья — все необходимое для дальнейшего пути. Конечно, мы понимаем, что внизу тоже устали, и даже видим, как кто-то начал спуск к базовому лагерю. Но над нами. возвышается заключительная часть Гашербрума- IV — северовосточный хребет, цепь непрерывных скалистых башен с легкими снежными карнизами. Этот труднопроходимый восьмисотметровый хребет трудным представляется не только из-за своей высоты, но и из-за технической сложности преодоления. В памяти всплывают высказывания опытнейших мастеров прошлого:
«Прямо перед нами находилась вершина Гашербрума. Она буквально притягивала к себе человеческий взор. Цурбригген, разумеется, не преминул заявить, что вершина этой горы абсолютно неприступна…» (сэр Мартин Конуэй, Лондон, 1894).
«Вся горная цепь, раскинувшаяся вокруг изящной пирамиды Гашербрума- IV, — одна из самых крутых и отвесных во всем Балторо. Высочайшие отполированные стены, на которых не удерживается лед, странные силуэты отточенных хребтов, многочисленные ряды острых зубов венчают картину. Мы вынуждены признать, что нам не удалось отыскать ни одного пути, пригодного для возможной попытки альпинистов штурмовать вершину Гашербрума и близлежащие вершины» (Ардито Дезио, Милан, 1936).
«По моему мнению, Гашербрум- IV — одна из тех гор Каракорума, чьи вершины долго еще никто не потревожит…» (Г. О. Диренфурт, Лондон, 1955).
Именно такие заявления и утверждения заставляют альпинистов всего мира покидать родные дома, стремясь к недоступному.
13 июля.
На рассвете покидаем пятый лагерь. С собой взяли все имеющееся у нас снаряжение: остатки веревки и несколько крючьев. Как знать, может быть, удастся добраться до вершины. Погода великолепная. Карабкаться приходится сразу же за пределами палатки. Сначала по тонкому снегу, затем по очень трудным скалам. Вбиваем последние наши крючья и укрепляем на них веревку, чтобы облегчить обратный спуск, да и последующие возможные восхождения. Проходят часы, но мы не замечаем времени. Понимаем только, что движения наши чересчур медленны, что мы проголодались и что в полном изнеможении должны возвратиться в пятый лагерь. Столько усилий было положено на то, чтобы пройти всего лишь метров пятьдесят перепада!
14 июля выходим на новый штурм, надеясь дойти до вершины и возвратиться в течение дня. Однако и эта вылазка ограничилась лишь мечтой, и на высоте 7750 метров мы словно стряхнули с себя сон. Оказалось, что нужны еще крючья, веревка, карабины, топливо и продовольствие. Было необходимо оборудовать хребет метр за метром так, чтобы можно было подняться по нему и спуститься достаточно быстро и с большой степенью надежности.
На высоте 7750 метров нам пришлось остановиться на расстоянии менее 250 метров от вершины. Сил больше не было, как не было и страданий. Оставалось только желание спуститься обратно. В душе царили уныние и одиночество. Все же в этих условиях, при болячках и недостатке питания мы всегда сохраняли рассудок, предугадывали каждую опасность, продвигались крайне медленно, чтобы не сорваться, и постоянно растирали себе руки и ноги, чтобы не обморозить. Вальтер Бонатти, побывавший ранее на К2 и имевший соответствующий опыт, объяснял: чтобы в полной мере зафиксировать состояние, при котором все чувства обострены и способны мгновенно воспринимать опасность, не следует принимать ни снотворное, ни стимуляторы. Нужно быть самим собой, даже если это потребует дополнительных усилий, борьбы со сном и необходимости во что бы то ни стало все время идти вперед.
Спускаемся в пятый лагерь и застаем там Дефранческа и Дзени с грузом продуктов и снаряжения. Некоторые пайки вскрыты, в них не хватает фруктов в сиропе, сухофруктов, кое-где печенья и прочих вкусных вещей. Приготовленные в Италии пайки были упакованы в прозрачный полиэтилен, и кто-то, видимо, не удержался…
На высоте более 7000 метров все время хочется есть, но в то же время невозможно съесть много, поскольку нехватка кислорода, необходимого, в частности, для преобразования пищи в калории, препятствует пищеварению. Приходится пить сладкие напитки, и мы пьем их по 5–6 литров в день, даже ночью пьем. В подобных условиях потребление энергии человеком столь велико, что лично я сбросил целых 18 килограммов веса.
15 июля.
Решено идти на вершину вчетвером, взяв с собой палатку. Мы поставим ее в самой высокой точке, достигнутой вчера, — 7750 метров. Погода изменилась, начинаются муссоны, и ветер вот-вот сорвет нашу палатку.
16 июля.
Разыгралась буря. Мы обещаем друг другу, что если вернемся отсюда живыми, то больше в Гималаи ни ногой: с нас хватит.
17 июля.
Здесь, наверху, невозможно продержаться. Снова на исходе продукты, и в закупоренной палатке, которую жестоко треплет ветер, никакого отдыха. В голову лезут неотвязчивые мысли о бифштексах, вине, доме. Хочется бросить все и вернуться, сопротивление представляется бессмысленным. Пытаемся вылезти из палатки и спуститься к четвертому лагерю, однако неистовый ветер, мешающий разглядеть что-либо перед собой, загоняет нас обратно. С другой стороны, не можем же мы бесконечно сидеть здесь, в пятом лагере! Пробуем спуститься в связке: Дефранческ, Дзени, Вальтер и я. Время от времени из-под наших ног срываются лавины. За три часа добираемся до четвертого лагеря, где встречаем Кассина и Гобби. Принимаем решение уйти как можно скорее и отсюда. Добираемся до третьего лагеря. Буря не утихает. Остаемся тут на ночь, забившись вчетвером в двухместную палатку.
18 июля все возвращаемся в базовый лагерь осунувшиеся, ободранные, усталые и унылые. Здесь, в базовом лагере, кажется, будто находишься на уровне моря. С аппетитом поедаем, обмакивая в суп, привезенные из Валь д'Аоста сухари, спагетти, колбасу, сыр. И отсыпаемся, и отмываемся, чтобы не распугивать людей своим разбойничьим видом.
Что же нам теперь делать? Вернуться домой несолоно хлебавши? Вальтер не согласен, все остальные присоединяются к нему. Ждем, когда минует волна непогоды и муссонов. Тем временем американцы взяли самый легкий Гашербрум- I. А что же мы?
Будем пытаться снова. Разрабатываем план штурма. Необходимо забросить в пятый лагерь десяток высокогорных пайков плюс горючее и альпинистское снаряжение. Для этого нужно рассчитать, сколько людей выйдет с нами из базового лагеря, учитывая, что во время перехода от первого лагеря ко второму, третьему и четвертому будут расходоваться пайки.
25—29 июля.
Ушли Оберто и Дзени с шестью носильщиками. Завтра с другой группой носильщиков уходит Гобби, вслед за ним — Кассин и Дефранческ и наконец мы с Вальтером. Благодаря отличной тренировке всего за четыре дня добираемся до пятого лагеря. Здесь распределяемся по горе, образуя подобие человеческой пирамиды. Вальтер, Гобби, Дефранческ и я находимся в пятом лагере, Дзени с носильщиками — в четвертом, Кассин — в третьем, Оберто и Мараини — во втором.
3 августа.
В двух связках (Вальтер и я, Дефранческ и Гобби) выходим из пятого лагеря. Мы перегружены. Кажется, что 15 килограммов поклажи весят несколько тонн. Это — палатка для шестого лагеря, 350 метров веревки, небольшой баллон с жидким газом, крючья скальные и ледовые, карабины, продовольственные пайки. Зато никаких матрасов и всего два пуховых спальника. На высоте более 7000 метров подъем по скалам третьей и четвертой категории с 15-килограммовым рюкзаком требует невообразимых усилий. При ходьбе еще можно остановиться и кое-как отдышаться. Но когда висишь на руках, уцепившись за небольшие выступы в скале, пальцы теряют от холода чувствительность из-за недостаточного кровоснабжения, а нужно двигаться, карабкаться; чтобы не ослабли руки и ты не сорвался, требуется нечеловеческая отдача сил, поскольку в воздухе очень мало кислорода, и ты, преодолев небольшой отрезок пути, застываешь на месте от удушья, глотая широко открытым ртом, словно выброшенная из воды рыба, разреженный воздух.
Отдельным местам мы присвоили названия: «Гребень карнизов», «Малая вилка», «Первая башня», «Серая башня», «Третья башня», «Последняя башня», «Снежный конус» и другие. Каждое из них — это точка высокогорья, отмеченная нечеловеческими страданиями и в то же время кузница, где мы выковываем сами себя, мобилизуя все свои возможности и закаляясь.
К шестнадцати часам, преодолев «Хребет мула» — долгий и крутой снежный гребень, останавливаемся у подножия «Последней башни», Намеревались подняться на «Снежный конус», чтобы там разбить шестой лагерь и наутро уйти оттуда на вершину, но время слишком позднее. Тони Гобби и Бели Дефранческ возвращаются в пятый лагерь. Мы находимся на высоте 7750 метров в незакрепленной палатке, установленной на снежном лезвии. Теперь, когда я пишу эти строки дома, на берегу моего озера, меня мучает вопрос: неужели я в самом деле поднимался на Гашербрум и столько выстрадал, что больше ничего не помню?
Вот она, истинная радость альпиниста: чувствовать себя неизвестным, безымянным смельчаком, который забирается невесть куда, чтобы обнаруживать в себе новые качества, не пугаясь собственной отваги, потому что именно за пределами ограничений мы по-настоящему творим и воспитываем себя.
4 августа.
Подъем в два часа. Мы уже полностью одеты. На мне толстые шерстяные носки, оленьи унты, поверх которых водонепроницаемые бахилы; шерстяные рейтузы, шерстяные брюки, сверху еще одни брюки — стеганые, на гусином пуху, и еще одни — непромокаемые; шерстяная нательная сорочка, шерстяная рубаха, свитер, стеганая куртка, непродуваемая анарака; на голове шерстяной шлем и два капюшона от курток; на руках шелковые перчатки, шерстяные перчатки, варежки из овечьей шкуры; на лице очки и платок. Некоторые запасные, дублирующие части одежды лежат в рюкзаке.
Наибольшие мучения доставляет сухость в дыхательных путях. Из-за частого вдыхания холодного сухого воздуха рот, горло и нос покрылись язвами. Обветренные губы потрескались и кровоточат. При таком состоянии дома мы давно бы уж лежали в постели и лечились. Здесь же мы упрямо стремимся вперед, и не мускулы ведут нас, а вера в победу.
Проводим подготовку к выходу в полной убежденности, что делаем все достаточно быстро, как и всегда, когда отправляемся на серьезное восхождение.
Но в шестом лагере на высоте 7550 метров все происходит замедленно. И в самом деле, на то, чтобы принести в палатку снег, растопить его на газовой плитке, вскипятить кофе с молоком, приготовить легкий завтрак — печенье с вареньем, выбраться из палатки, надеть кошки и встать в связку, уходят два часа. Рассудок не отдает себе отчета в этой замедленности, так как и он действует весьма флегматично.
Воздух — ледяной, градусов двадцать. Уносим с собой 350 метров веревки, предназначенной для оборудования верхней части гребня. Поднимаемся по «Снежному конусу», раскачиваясь над бездной. Проходим участок гребня, покрытый ненадежными, схваченными льдом камнями, преодолеваем «Черную башню», оставляя позади точку, достигнутую в предыдущей попытке, идем по какой-то серой стене пятой категории, которая на этой высоте предъявляет к человеку максимальные требования. Оборудуем ее крючьями и лестницами, уже совершенно выбиваясь из сил. Затем отдыхаем ровно столько, сколько нужно для восстановления энергии, и, по-прежнему не произнося ни единого слова, идем дальше, на «Черно-белый воротник», где кончается темный камень и начинается мраморный известняк вершины.
Мы на высоте 7850 метров, всего в 130 метрах от вершины, но сил идти дальше нет. 130 метров — ширина обычной городской площади. Однако на восьми тысячах, когда человека покидают силы (я имею в виду целый комплекс физических и моральных сил) в непосредственной близости от вершины после долгих месяцев ожидания и подготовки, эти 130 метров становятся поистине недостижимыми и, как ни парадоксально, больше не вызывают интереса. Помню, я был совершенно опустошенным и именно в том месте сравнил себя с заводной игрушкой, которая прыгает и вертится как угодно, пока на самом головоломном из кульбитов вдруг не оканчивается завод, и игрушка застывает в позе ангела.
И мы замерли на этой горе, повесив голову и навалившись на ледоруб, словно раненые, пытаясь отдышаться, глотнуть хоть немного кислорода, чтобы тело смогло распрямиться, а голова — поразмыслить. Но мы не игрушки. Мы думаем. И, подумав, спускаемся обратно, лишь бы скорее уйти отсюда, освободиться от гнетущего безразличия, которое охватило нас на «Черно-белом воротнике», то есть на высоте 7850 метров.
5 августа.
Сегодня удалось закрепить вдоль гребня 300 метров веревки; она очень пригодится при возможной последующей попытке.
Спускаясь в шестой лагерь, видим несколько точек, передвигающихся с места на место в пятом лагере. Нам кричат: «Ну как, взяли вершину?» Отвечаем: «Нет! Осталось всего сто метров! Завтра несите сюда провиант и крючья!»
На следующий день Гобби, Дефранческ вместе с доктором Дзени поднимаются к нам из пятого лагеря, неся с собой продовольствие и снаряжение, после чего спускаются обратно.
Получаю из Италии почту, которая, пройдя через океаны, пустыни, горы, побывав во всех промежуточных лагерях, добралась сюда, до «Последней башни». Эти написанные женой листки с каракулями моего сына Луки связывают меня с внешним миром, придают силу и веру в успех.
У меня потрескались губы, а уши покрылись коростой. Бывает, во сне губы спекаются так, что рта не открыть, даже не засмеешься. Все горло в язвах, при кашле появляется кровь. Вспоминаю о том, какой замечательный в моем городке фонтан, как бьет из него вода, думаю о зелени, о свежих фруктах. Мучит жажда, страшная жажда. Дома я бы уже давно вызвал врача.
6 августа.
Подъем в 2.30. Мы с Вальтером так и не засыпали в ожидании новой, быть может, последней попытки штурма. Погода неустойчивая: со вчерашнего дня с востока на запад идут муссонные облака.
При свете карманных фонариков готовим себе горячее питье. В 4.30 под резкими порывами ветра связываемся и выходим. Чтобы не загружать себя и передвигаться быстрее, оставляем в лагере 16-миллиметровую кинокамеру, берем лишь небольшой фотоаппарат — документально запечатлеть наше восхождение. Вальтер начинает подниматься по укрепленным веревкам «Тяжкого камина». Мне же приспичило по нужде. Путем сложных операций расстегиваюсь, но едва успеваю стянуть с себя штаны, как шквал ледяного ветра превращает меня в окаменевшее ископаемое. Мгновенно натягиваю все обратно, откладывая свои намерения на неопределенное время.
Догоняю Вальтера, и за час мы подходим к «Последней башне». Быстро поднимаемся на нее, чувствуя себя в превосходной форме. Закрепленные накануне веревки позволяют нам добраться сразу же после рассвета, когда солнце начинает пригревать, до «Черно-белого воротника». Отсюда штурмуем еще неизвестную часть хребта. Чтобы иметь возможность двигаться дальше, Вальтеру приходится разрушить ледорубом часть снежного карниза. Неожиданно карниз обрушивается, и Вальтер исчезает под снежным завалом. Инстинктивно ожидаю рывка веревки, привязанной к моему ледорубу, прекрасно понимая, что и сам могу сорваться. К счастью, когда развеялось снежное облако, я вновь вижу Вальтера. Он по-прежнему находится выше меня и крепко держится за ледоруб.
Приближаемся к острому, словно лезвие, хребту и, оседлав его, движемся по нему. Кое-где хребет оказывается столь тонким и острым, что кажется, будто сидишь на струне. Дальше лезем по беломраморным скалам, ведущим к вершине. Скалы и снег сливаются в ослепительном блеске. Отсюда и берет свое название Гашербрум, что на языке балти означает «сверкающая гора». Доходим до гладкого камина. Вальтер карабкается, извиваясь и тяжело дыша. Он даже снял перчатки, чтобы цепляться за малейшие выступы. С трудом сохраняя равновесие, он по очереди освобождает руки, опускает их и, чтобы приливала кровь, колотит себя по бедрам. Этот участок мы назовем «Белый камин».
Затем хребет изгибается, и становится легче. Можно идти без помощи рук. Ускорив темп движения (один шаг на три-четыре вдоха), мы испытываем небывалый прилив счастья оттого, что метр за метром приближается вершина. Подползаем к западному склону Гашёрбрума- IV, и перед нами открывается вид на огромную ледяную реку Балторо, льды которой спускаются вниз, туда, где могут существовать люди и растения.
В 10.30 мы ступаем на вершину… Только было собрались предаться безудержному ликованию, как вдруг замечаем метрах в трехстах отделенные от нас широкой сверкающей впадиной увенчанные снегом скалы. Причем скалы эти явно выше тех, на которых мы находимся. А может быть, ниже? Вот тебе и раз. Ведь мы должны укрепить на вершине флаг. А если настоящая вершина вовсе не эта, а та, другая?
Густые черные облака затянули небо. Нас одолевают сомнения: не можем же мы вернуться, не убедившись, что выполнили свою задачу полностью. Желания продолжать, однако, поубавилось. В новых обстоятельствах нас обоих охватывает кризис, в котором мы не осмеливаемся признаться друг другу.
Кто первый скажет: «Пошли обратно. Настоящая вершина именно здесь. Мы на ней находимся», тот рискует ошибиться и показать себя отступником, подрывающим достоверность и безупречность всего восхождения. Ведь мы совершаем его не ради аплодисментов партера — тут некому нам аплодировать, мы поднялись наверх, чтобы понять и открыть самих себя. Заблуждений быть не должно. И мы приступаем к траверсу «Сверкающей впадины».
Облака уже закрыли К2, Броуд-Пик и, гонимые жестокими порывами ветра, приближаются к нам. Нужно торопиться. Под нами пропасть глубиной 2500 метров. Ее сверкающая стена отвесно уходит вниз до самого ледника Балторо. Положение не из лучших: в любой момент нас может сорвать в бездну. В конце траверса стена делается совершенно гладкой, ее прикрывает тончайший слой снега. Теперь все опасно: скалы, холод, подъем на кошках, приближающийся муссон, наше необоримое желание победить наперекор всему, наперекор обманчивой самоуспокоенности и даже физической боли. До каких же пор это сможет продолжаться? Техническая сложность составляет пятую категорию, не хватает воздуха. Какой ты сильный, Вальтер! Сейчас я могу тебе в этом признаться. Такой сильный, что побеждаешь мою усталость. Впрочем, и ты почти на пределе своих возможностей. Но в тебе, как всегда, столько жизненной силы, что я забываю о желании забыться вечным сном, которое одолевает меня во время остановок. Ты поднимаешься, и я поднимаюсь вслед за тобой. Мы то удаляемся друг от друга, то сходимся. И вот наконец мы — на вершине!
Обнимаемся, поддерживая друг друга, и от переполняющих нас чувств плачем. Потом я оставляю Вальтера и сажусь на этом мизерном пространстве, едва вмещающем нас двоих. Меня вдруг охватывает какое-то тотальное удовлетворение. Наслаждаюсь полным счастьем и понемногу отдыхаю. Большего и не надо. С вершины Гашербрума-1 V открывается не самая лучшая в мире панорама, да и туман мешает видеть далеко. Но в эти мгновения я вкушаю бесконечное блаженство от сознания, что сбылась наконец моя заветная мечта.
Каждая горная вершина, на которую я поднимался, была для меня пределом мечтаний, и после каждой покоренной вершины я всегда мечтал о штурме следующей, более высокой. Так и пришел постепенно к намеченной цели.
После двух-трех минут блаженной отрешенности чувствую, как меня начинает пробирать холод. Оглядываюсь, трясу головой, чтобы расшевелить мысли. Встаю, и тут на меня снова наваливается усталость. И еще печаль, почему — сам не знаю. Наверное, потому, что единственная цель, достигнув которой можно успокоиться, — это смерть.
Нужно сфотографировать вершину с флажками Италии, Пакистана и ИАК, которые мы несколько месяцев носили в рюкзаках именно для того, чтобы, установленные здесь, они затрепетали на ветру. Мы бы охотно съели что-нибудь, но все имеющиеся с собой продукты окаменели от холода. Нужно спускаться и сообщить товарищам, что все окончено. Подбираем несколько камешков на память и начинаем обратный путь, спускаясь на трех двойных веревках, по которым скользим буквально над бездной — под нами 3000 метров. Вновь пересекаем «Сверкающую впадину», утопая в снегу, похожие, наверное, на каких-то беглецов. Сверху тоже повалил снег. Он хлещет в лицо и не дает дышать.
Уже на ночь глядя добираемся до шестого лагеря, который, будучи не закреплен магически удерживается при довольно сильной буре. А что, если его уже снесло ветром? Мы задавали себе такой вопрос, когда, совершенно обессиленные, подходили к месту стоянки. Значит, придется спускаться в пятый лагерь. А хватит ли на это сил? Трудно сказать! Нам прекрасно известно по опыту, что к намеченной цели всегда подходишь в полном изнеможении. Однако если не обнаруживаешь самой цели, а до следующей идти и идти, то неведомо откуда все-таки появляются силы, чтобы дотащиться до нужного места. Мы настолько промерзли, что никак не можем согреться и продолжаем без конца ерзать в пуховых спальниках, дабы холодное тело не теряло чувствительности. В хлопающей под жестоким ветром палатке удается растопить снег, и мы всю ночь пьем чай и не спим, хотя это стоит усилий. Но борьба со сном доставляет истинное удовольствием, поскольку понимаешь, что еще можно бороться и побеждать.
11 августа.
Погода ужасная. После целой ночи тревог и опасений решаем отсюда уйти, чтобы не погибнуть. Еще в палатке связываемся. Затем выходим и приступаем к спуску, не видя друг друга на этих стенах, башнях, в этих каминах, где трудно что-либо понять, настолько мы высосаны, раздавлены свистящими снежными круговоротами. Порой снег душил нас, бил в лицо артиллерийскими зарядами. Тогда мы с закрытыми глазами двигались по укрепленной во время подъема веревке, которая вела к палаткам пятого лагеря. Однако, не видя, куда ставим ноги, мы срывались, падали и повисали на карабине, надежно прикрепленном к веревке.
В этих немыслимых условиях все пять чувств как бы отмирают. Зато остаются шестое и седьмое, то есть опыт и вера, великая вера в жизнь и в свои силы. Я думаю, существуют еще и восьмое и прочие чувства, позволяющие человеку очень многое, например предугадать, принесет завтрашний день удачу или нет.
Совершенно неожиданно раздаются голоса, и в нескольких метрах от себя мы видим две заснеженные фигуры: это Гобби и Дефранческ. Радость наша неописуема. Мы добрались до них… Но вдруг, будто по мановению чьей-то колдовской руки, Дефранческ исчезает, проглоченный бурей. Удалось заметить только, что он полетел в пропасть буквально вверх ногами. Мелькает мысль: «Пропал Бепи…» В тот момент я так вымотался, что был просто неспособен подумать что-либо иное. Мы стали кричать, звать, но Бепи не отвечал. Склон, с которого он соскользнул, круто уходит вниз на сотни метров.
Залезаем в палатку, где Бепи и Гобби заблаговременно приготовили нам питье, и валимся на мешки, стараясь отдышаться. Разумеется, все счастье победы над вершиной мгновенно улетучилось. Исчезновение товарища лишило нас дара речи. Что же делать? Мы и пальцем не в состоянии пошевельнуть от усталости.
Можно ли вообще в такую бурю пускаться куда-то на поиски? Однако смерть ходит в такой близости от каждого из нас, что ее внезапное появление больше не пугает. Время от времени мы высовываем голову из палатки прямо в бурю и зовем, зовем, кричим… Никакого ответа. И когда мы уже совсем собрались покинуть лагерь, вдруг появился белым призраком наш Дефранческ. Вот радости-то было!..
Проскользив вниз несколько сот метров, перелетев по инерции через широкую трещину и оставшись целым и невредимым, Бепи сумел подняться на ноги; понимая, что ожидать помощи нереально, потому что на это никто физически не способен, он, утопая по пояс в навалившем снегу, сумел-таки вылезти наверх и присоединиться к нам. Казалось бы, чудо из чудес! Но тем, кто не умеет собственными силами выпутаться из подобных обстоятельств, в горах делать нечего. Самое потрясающее то, что все люди, оказавшиеся здесь, начинают прекрасно это понимать. И становятся лучше. Потому что от каждого требуется выложить все лучшее, чем он располагает, и он делает это, сам себе поражаясь.
Еще засветло приходим в четвертый лагерь, где нас встречает объятиями Кассин. Объятия продолжаются и на следующий день, когда происходит встреча с Дзени, Фоско Мараини и Джузеппе Оберто. Последний, увидев нас в вихрях пурги, не смог сдержать слез.
Наконец спустя три дни после успешного восхождения на вершину, которому предшествовали долгие месяцы трудной подготовки, мы возвращаемся в базовый лагерь.
Возвращение домой после всех наших перипетий отнюдь не походило на зеркальное отражение ухода в горы. Оно было продолжением трудного пути, на котором нас ждали уже забытые и потому казавшиеся новыми ощущения. Я, словно впервые, вдыхал полной грудью густой воздух, насыщенный лесной влагой, пахнущий свежей травой и согретый большой человеческой любовью.