Осенью 1976 года Тур Хейердал пригласил меня принять участие в его новой экспедиции, начало которой намечено на осень 1977 года. Мы выйдем в океан из Месопотамии (Ирак) на ладье шумерского типа из тростника берди, служившего еще 6000 лет назад материалом для строительства подобных судов. На этот раз нам придется установить, как и куда могли совершать плавания мореходы одного из древнейших народов, населявшего за 4000 лет до Христовой эры «Страну между реками» Евфратом и Тигром, то есть Месопотамию.

Получив приглашение, я немедленно начинаю готовиться к будущему путешествию, хотя до его начала остается более года. Мысль о новом морском странствии будет увлекать меня все это время, помогая преодолевать разнообразные жизненные невзгоды.

Вместе с Туром я уже дважды пересекал Атлантику на папирусных лодках, какими пользовались древние египтяне. Те наши лодки носили имя Ра — египетского бога Солнца. На них мы за два месяца плавания в океане достигали Америки, доказывая тем самым, что люди, извечно путешествуя, устанавливают связи между цивилизациями, что, в свою очередь, ведет к взаимному влиянию культур. Для передвижения в пространстве человек отнюдь не всегда пользовался средствами, созданными современной технологией. С незапамятных времен люди путешествовали по свету, влекомые естественной силой ветра и морских течений — истинных носителей ростков человеческой культуры. К сожалению, наша историческая наука не склонна связывать то, что происходило или происходит на Земле, с деятельностью таких факторов, как пассаты, муссоны, морские течения, которые, исправно следуя, подобно рекам, по своему руслу в океанах, способны переносить от континента к континенту материальные объекты и мысли.

Просыпаюсь после наркоза — весь в поту, ничего не понимаю и ничего не помню. От тела исходит неприятный запах, кислый запах страха и боли. Спрашиваю у хирурга, как прошла операция и вообще смогу ли пойти на «Тигрисе». «Как вам сказать, — отвечает он, — будем надеяться…» От боли я уже давно в пути — «по горам и рекам несчастья». Прикованный к постели, вопрошаю себя, зачем растут деревья, зеленеют поля, щебечут птицы… Зачем вокруг меня и на улице ходят люди? Неужели для того, чтобы усугубить мою беспомощность? А может, чтобы дать мне надежду?

Спустя 15 дней я поднимаюсь с койки и делаю первые шаги. Я не помню своих первых шагов в детстве, поскольку двигался неосознанно, стремясь к чему-то неизвестному, а тут ставлю ногу на пол и страдаю оттого, что мне хорошо известен путь, который предстоит сейчас проделать, собрав в кулак всю волю.

В коридоре, где я учусь ходить, тем же занимается и молодой мужчина, весь изуродованный, опирающийся на какую-то раму на колесах. Что придает силы этому искалеченному человеку? Смирение? Лично мне убожество претит. Я с ним никогда не соглашусь. Оно в тысячу раз страшнее любого урагана. Выкарабкаться любой ценой…

В моей палате появился новый сосед. Прежний, которого звали Адольфом, был рослый, крепкий крестьянин из унылых равнинных мест Северной Германии. Теперь вместо него рядом со мной лежит пожилой электрик из Бремена, герр Логеманн. Я обратил внимание на то, что оба моих соседа по палате с одинаковой покорностью восприняли больничную жизнь. Похоже, их ничто не беспокоит: они едят, спят, читают, смотрят телевизор, как у себя дома; спокойно перенесли операцию и теперь позволяют залечивать себя с безропотным послушанием чиновников.

А во мне кипят средиземноморские страсти. Без каких-либо определенных причин в моей душе постоянно меняется погода. То я увядаю, словно дерево осенью, с которого облетели листья, то вдруг расцветаю, как весенний цветок, потому и не выношу тиканья будильника: у меня слишком мало времени, чтобы еще и это выносить.

В клинике много детей с деформированными суставами, например с вывернутыми наружу ногами. Дети ковыляют по коридорам на костылях, стараются бегать, ползать, им весело, их детское жизнелюбие смущает меня, задевает мою «умудренность», забывающую про то, что в бессознательном, в инстинктивном ребенок черпает силу.

И я тоже должен быть веселым… Я должен ходить… Я хочу плавать на «Тигрисе»… Я должен снова стать ребенком, потому что взрослый воспринимает настоящее и планирует будущее через призму своего прошлого, отвергая возможность начать с нуля.

Я умываюсь в постели, как кот, и, волнуясь, словно перед экзаменом, выбираюсь на костылях в больничный сад, стараясь быть веселым, будто пришел кататься на карусели. Вот, значит, для кого здесь деревья и цветы, земля и солнце, птицы и другие люди… Они для тех, кто не желает прозябать в одиночестве.

Моя болезнь хроническая, неизлечимая, потому-то я и вынужден хотеть жить. Я хочу участвовать в плавании «Тигриса» хоть на полутора ногах и после недавно перенесенного инфаркта. Никому не расскажу о своих несчастьях, иначе меня оставят дома и стану я безработным, поскольку путешествие — мое ремесло. Я по-прежнему выгляжу внешне здоровым человеком и уверен, что буду выглядеть таким и в гробу. Люди скажут: совсем как живой…

Единственный, кто в курсе моих невзгод, это Тур Хейердал, организатор и душа экспедиции. Он мой друг и, подобно мне, знает, как морские приключения оздоровляют душу и сердце.

Вот дневник моего путешествия.

26 октября 1977 года.

Распрощавшись со всеми, кого приходится оставить, я уезжаю в Багдад. Едва уселся в кресло самолета, как пропала напряженность ожидания отъезда, этого бегства из тюрьмы собственных привычек. Я с легкой душой отдаюсь во власть надежд, которые может породить лишь непредсказуемый, неизвестный завтрашний день.

27 октября.

Под дверью моего гостиничного номера обнаруживаю записку на английском языке: «С приездом, дорогой Карло! Твои товарищи по экипажу „Тигриса“ — Тору Судзуки (комната 114), Асбьёрн Дамхюс (комната 308), Ханс-Петер Бён (комната 304). Увидимся утром».

Кто они и какие, эти новые мои товарищи, приехавшие из разных стран? Наперед знаю, что они моложе меня и здоровее…

Первый, с кем я завожу знакомство, — датчанин Асбьёрн. Здороваясь, мы разглядываем друг друга так, словно сразу же хотим до конца понять товарища по будущим приключениям. Асбьёрну 21 год. Он белый, как березка, и, когда улыбается, похож на пенящееся пиво. Интересно, какое у него впечатление обо мне… Время, которое мы проведем вместе в плавании, покажет. Асбьёрн изучает физику и математику; держит школу морских спасателей.

Затем встречаюсь с Норманом Бейкером, 50-летним американцем из Нью-Йорка, вместе с которым мне уже дважды доводилось плавать под руководством Хейердала через Атлантический океан на папирусных ладьях «Ра». Норман снова забросил свою семью и на этот раз даже должность инженера-строителя, чтобы пойти в океан в качестве штурмана и радиста.

Еще один новый знакомый — норвежец Ханс-Петер Бен, 22-летний студент-медик. Ханс-Петер предлагает мне называть его просто Эйч Пи (HP — начальные буквы английских слов, означающих «лошадиную силу»), произносит это глухим баритоном. Догадываюсь, что ему очень хочется выглядеть старым и серьезным. Эйч Пи только из армии, где научился вязать узлы, а также освоил плотницкое дело и пиротехнику.

Мне представляется Тору Судзуки, японец 43 лет, спокойный, улыбающийся, словно распустившийся цветок лотоса, но не слишком открытый, чтобы до конца показывать свое цветение. Я никогда не понимал этих восточных людей. Как знать, понимают ли они меня… Может быть, им легче понять нас, чем нам — их.

Все вместе мы едем на машине из Багдада в Эль-Курну, к югу, на плоское пространство земли под сводом огромного неба. Эль-Курна — полуостров на месте слияния Тигра и Евфрата. Поздней ночью подъезжаем к гостинице «Сады Эдема» (согласно местной традиции, Эдем, рай, находился именно здесь, на Эль-Курне) и встречаем Тура Хейердала, сильно похудевшего со времени нашей последней встречи. Он признается, что никогда еще ему не приходилось так много работать при температуре 50 градусов, как теперь, собирая берди и руководя строительством ладьи. Обычно проживающий в Италии, норвежец Хейердал начиная с августа находится в Ираке, где занимается подготовкой экспедиции.

Вновь встречаюсь с давним другом по путешествиям «Ра» Юрием Александровичем Сенкевичем, которому теперь 41 год. Он идет на «Тигрисе» судовым врачом как представитель Советского Союза.

Тур знакомит меня с Детлефом Зоицеком, 27-летним немцем. Детлеф — студент института физкультуры, бывший капитан торгового флота, в настоящее время мучается животом из-за отсутствия гигиены в отеле «Сады Эдема».

Герман Карраско, 55 лет, мексиканец, пловец-подводник, мой товарищ по путешествию в Арктику, миллионер.

Норрис Брук, 39 лет, кинооператор из США.

Самый молодой участник экспедиции — представитель Ирака Рашад Назир Салим, 20-летний студент, изучающий историю искусств. У нас выполняет функции переводчика с арабского на английский и должен много говорить.

Всего нас одиннадцать человек девяти национальностей. Мы пользуемся для общения одним языком — английским, но, решая одни и те же проблемы, все мыслим по-разному.

В ночь полнолуния Тур ведет нас посмотреть строящийся «Тигрис». Впечатление фантастическое. Ладья уже приобрела свою архаическую форму. Ее длина — 18 метров, ширина — 6. На постройку пошло 25 тонн тростника берди, а также километры веревок из растительного волокна (простая пенька, манильская и кокосовая) для связки частей. Тур рассказывает, что четверо индейцев аймара с озера Титикака и сорок болотных арабов хотя и говорят на разных языках, но прекрасно понимают друг друга, работая с тростником, которым те и другие пользуются как материалом для строительства лодок и хижин: боливийских — для аймара и месопотамских — для болотных арабов.

«Сады Эдема» не совсем то, что называется раем земным. Спим на матрасах, разложенных прямо на полу, а воды, впрочем как и света, нет. Мне выпала привилегия спать в двухместном номере вместе с Туром.

На следующее утро приступаем к работе: тянем веревки, пилим доски, режем и сшиваем парусину. И все это под ярким солнцем. Группа представителей Би-би-си — пять человек — снимает на пленку каждое наше действие, и фильм стоит дороже экспедиции.

В строительстве «Тигриса» принимает участие масса людей, счастливых оттого, что могут пожить вот так, вместе, и к тому же заработать.

30 октября.

Начинаем ломать глиняную стенку затона, чтобы проложить стапельные салазки для спуска ладьи на воду. Тур все уже давно продумал, тем не менее обсуждает с экипажем каждую мелочь, и каждый норовит сказать что-то свое, хотя чаще всего лишь для того, чтобы шеф его заметил. Тур не распоряжается, он от начала до конца следует собственной идее, к которой мы примкнули добровольно и с энтузиазмом, почему и следим за собой, соблюдаем дисциплину, отдаем нашему руководителю все силы и умения.

Ежедневно подъем в 5 утра. Встаю разбитый от вчерашних трудов, мучает боль в опухшей ноге, но едва вижу остальных, мгновенно пробуждаюсь окончательно, всем своим видом показывая, что готов работать. Часов в шесть, с появлением солнца, принимаются щебетать птицы, выходят из своих глинобитных домов люди, слышны нежные голоса женщин и детей; одни мужчины хранят молчание. Затем солнце поднимается высоко над землей и становится не только светом, но и жаром, который оглушает, как «там-там», но мы работаем и работаем, будто в скандинавском тумане, без передышки. В конце концов наступает вечер, принося облегчение, и все дневные заботы и тревоги тают в его прохладе.

Мы работаем, как стахановцы, но Юрий иронически замечает, что здесь у нас капиталистический способ производства. Болотные арабы не выдерживают нашего ритма и то и дело уходят посидеть в тени пальмы.

Разговор идет исключительно по-английски, а я не в ладах с ним. От рождения владеть английским — то же, что иметь в кармане диплом. Такой человек без труда понимает разнообразные идиоматические выражения, по большей части присущие разговорному языку. По-моему, английский язык собирается окончательно колонизировать весь мир.

Затягивая веревки, я надорвал себе шею, двинуться не могу от боли, но молчу. Тору грохнулся с высоты «Тигриса» на землю, но умело скрывает свою боль. Норман вылетел на машине в кювет с шоссе, явился в гостиницу раненый, но продолжает трудиться. Тура осаждают понаехавшие со всего света фотографы и кинооператоры, однако он исправно выполняет свои обязанности — руководит постройкой корабля.

8 ноября.

За работой быстро пролетают дни. После работы сил ни на что не остается. Водружаем 14-метровую мачту, устанавливаем на палубе две бамбуковые рубки, обтянутые циновками из тростника «казаб». Тем временем от работы укрепляется тело, которое с каждым днем делается все более тренированным, приобретают эластичность мышцы и суставы. Поэтому

с каждым днем все легче и даже хочется ходить и вообще двигаться под горячим солнцем.

Подаренное одним антропологом хорошее вино позволило нам забыть на этот вечер про «Тигрис», и мы впервые за время нашего знакомства славно отдохнули и посмеялись в простой дружеской обстановке.

9 ноября.

Через два дня все должно быть готово к спуску «Тигриса» на воду, так как на этой церемонии будет присутствовать министр информации. Любовно прикрепляем к берди деревянные конструкции, которые будут удерживать обе рубки, мачту, мостик. Целый день возимся с веревками, каждый узел вяжем заботливо и тщательно.

10 ноября.

Снова веревки, от которых горят руки. Индейцы аймара закончили свою работу. Корпус «Тигриса» готов, остается оснастить палубу. Болотные арабы зарезали овцу и ее кровью окропили «Тигрис». Аймара уезжают к себе в Боливию. Тем временем маляры старательно красят снаружи гостиницу «Сады Эдема» к приезду министра: министры любят чистоту и опрятность.

11 ноября.

Министр не приехал, зато собралось множество местных жителей со всей округи, а также работающие в Ираке русские, итальянцы, немцы. Вывешиваем на «Тигрисе» флаги стран, откуда приехали участники экспедиции. Посередине развевается флаг Объединенных Наций.

Тур произносит речь, в которой упоминает шумерскую Месопотамию как колыбель цивилизации. Режут еще одну овцу, и Гатаэ, бригадир наших болотных арабов, разукрашивает нос ладьи отпечатками окровавленных ладоней, после чего внучка Гатаэ подходит с кувшином к «Тигрису» и поливает его корпус водой из Тигра. Начинается спуск на воду. Сотни жителей наблюдают, как тростниковое судно медленно движется к реке. На закате дня наступает волнующий момент: «Тигрис» касается носом воды. За шумом аплодисментов почти не слышно треска салазок, которые, не выдержав нагрузки, сломались, отчего корма ладьи осела на землю. Полкорпуса «Тигриса» осталось на берегу, вот-вот перетрутся и лопнут веревки, обхватывающие нежный тростник берди. Возникает паника. Все наперебой бросаются на помощь. Вооружившись лопатами, прокапываем канаву и подводим под корму домкраты, чтобы приподнять судно. Сто человек безрезультатно пытаются сдвинуть его с места. Уже в темноте появляется советская бригада с огромным грузовиком, который, словно танк преодолев все наземные препятствия, уперся радиатором в корму. Ревет мотор. После нескольких неудачных попыток столкнуть судно с берега «Тигрис» наконец соскальзывает в воду и как лебедь покачивается на поверхности шумерской реки. Мучительные роды состоялись, и мы топчемся на берегу в каком-то вялом оцепенении.

Членов экипажа одного за другим подкашивает жестокий грипп с высокой температурой. Юрий мужественно лечит заболевших. Всей душой надеюсь, что беда сия минует меня. Кто еще здоров, наивно верит в свой иммунитет, однако заболев, свято уверен, что с ним это произошло совершенно случайно.

Постепенно проникаясь атмосферой экспедиции, все больше становлюсь другим человеком. В мыслях я уже плыву через океан, но тело, увы, как тяжкий груз, сдерживает мои порывы. Дневник вести и то не хочется. После изнурительной работы ни на что не остается сил.

Старт назначен на 23 ноября 1977 года. Нас провожают тысячи людей. Кругом ведут киносъемку, фотографируют, выступают с речами. Отправлению ладьи сопутствуют сумятица на берегу и полный беспорядок в наших вещах на борту, погруженных второпях так, что до сих пор непонятно, где что лежит. Как мы во всем этом разберемся, трудно сказать.

С берега отдают концы, и начинаются испытания. Мы с Туром стоим у рулей и, совершив несколько маневров, убеждаемся, что лодка нас слушается. Норман зычным голосом отдает команду поднять парус, который сразу же наполняется ветром и тащит нас к югу, на середину Шатт-эль-Араба. Теперь все гораздо проще. С противоположного берега этой реки потомки древних шумеров прощаются с нами громкими криками, дети пытаются бежать вслед за нами, проваливаясь по колено в грязь.

Течение вроде бы нам благоприятствует, как вдруг на излучине ладью начинает резко сносить к восточному берегу, прямо на мелководье. Левое рулевое весло нещадно скребет дно реки, к счастью не каменистое. Необходимо срочно поднять весло, убрать, иначе оно просто сломается или разнесет мостик, к которому привязано. Оказывается, мы сделали руль слишком тяжелым, слишком толстым по отношению к несущим его конструкциям, и надо где-то пристать, чтобы обтесать его и сделать более пропорциональным. Найдя такое удобное место, бросаем якорь и уже под вечер вспоминаем, что неплохо бы и закусить. Но чем? Как? Весь провиант похоронен под грудами веревок и прочего груза. Я не кок, но отвечаю за камбуз и страдаю от всей этой путаницы и беспорядка, от неопытности некоторых моих товарищей. Разжигая примус, чтобы сварить спагетти, я думаю: почему в такие плавания не приглашают простых людей, тех, кто занимается нормальными и полезными для жизни делами, например повара, плотника или портного, умеющего шить и латать паруса?.. Наверняка древние люди именно так и поступали. Ну, а в наши дни путешествуют, разумеется, одни герои…

Стоим на якоре три дня, приводим в порядок груз и по-новому устанавливаем рули. 26 ноября, после обеда, снимаемся с якоря и идем вниз по течению. Поначалу все кажется прекрасным, и мы наслаждаемся солнцем в небе, пальмами на берегу, приятным общением со спутниками. Однако рули по-прежнему тяжелы, ими едва удается править, так что придется снова где-то приставать и обтачивать их: в открытом море настоящие волны разнесут всё в щепки. Останавливаемся между большой бумажной фабрикой и нефтеперегонным заводом, между пылающими огнями и издающими неприятный запах пенными отбросами; они плывут по Шатт-эль-Арабу и засоряют корпус «Тигриса». С помощью подъемного крана бумажной фабрики снимаем рули, и советский плотник Дмитрий два дня рубанком и топором обтесывает их. Кроме него нам помогают техники этого предприятия. Все они европейцы, приехали в Ирак помогать его гражданам в создании технологического прогресса.

29 ноября.

Снова снимаемся с якоря. Пена бумажной фабрики сопровождает нас. Она, кстати, заражает воду, которую пьют здешние жители. Сегодня на ужин у нас космические продукты. Их привез Юрий, советский врач, занимающийся у себя на родине космической медициной.

Продукты готовы к употреблению в пищу, а некоторые, например шоколад в кубиках, можно есть прямо с оберткой, которая легко усваивается организмом,

29 ноября.

Миновали разводной мост Басры, а также портовую зону с большим количеством кораблей. Все они трогательно приветствуют нас сиренами.

Сели на мель и всю ночь провели в безуспешных попытках сняться с нее. Наконец к рассвету докатившийся до Шатт-эль-Араба прилив приподнял наше судно, и не без помощи буксирного катера мы стронулись с места.

Проходим Абадан, нефтяную столицу страны Ирана, объятую дымом и огнем нефтеперегонных заводов. Огромное пространство персидского побережья занято нефтяными резервуарами. Целые караваны танкеров загружаются у причалов черным золотом. Речная вода тоже черного цвета.

1 декабря.

Вчера вечером прибыли в Фао, последний иракский порт на Шатт-эль-Арабе. Толпа приветствовала нас аплодисментами. Оказывается, радио и телевидение Ирака неоднократно сообщали о плавании «Тигриса», и все о нас знают. С другого берега канала молча взирают на нас иранские жители, не понимая, кто мы такие и что за непонятная посудина служит нам кораблем. Иранские средства информации молчат о нашем плавании, и потому людям на другом берегу ничего про нас не известно. Ирак не в ладу с Ираном.

У Нормана, Асбьёрна, Тору и Норриса по-прежнему высокая температура. Их желудки, по-видимому, привыкли к гомогенизированным, пастеризованным продуктам питания, и антитела не в состоянии совладать с микрофлорой естественной пищи. Между отдельными членами экипажа наблюдается некоторая несовместимость, вызванная различным образом мышления, что, в свою очередь, обусловлено различной культурой и воспитанием.

2 декабря.

На рассвете покидаем Фао. Течение Шатт-эль-Араба быстро уносит нас вместе с отливом к устью, к тому же нам помогает легкий ветер с севера. Около 9 часов утра выходим в залив и медленно движемся в нужном направлении. Весь рейд занят десятками кораблей, ожидающих, когда освободятся иракские и иранские порты. Проходим между сигнальными буями. К полудню меняется направление ветра, наступает время прилива, и нас начинает сносить обратно. На помощь «Тигрису» приходят моряки с советского корабля, подошедшие на катере поприветствовать Юрия. Бросаем им длинную веревку, связанную из нескольких поменьше, чтобы привязали ее к бую, который у нас по носу. Течение тут же относит ладью далеко от буя, и русские изо всех сил гребут, чтобы добраться до него. Когда они наконец привязывают к бую нашу двухсотметровую веревку, мы замечаем, что она развязалась посередине. Кто знает, что теперь с нами станется… Советские моряки на катере, которым они управляют при помощи хитроумной системы блоков, уходят к себе на корабль и возвращаются уже на нем — огромном «Славске» из Одессы. Они берут нас на буксир и отводят на свое место на рейде, после чего приглашают всю экспедицию поужинать на «Славске».

Я остаюсь на «Тигрисе» дежурным. Неподалеку с греческого судна доносится народная музыка. Такое впечатление, будто сидишь где-то на площади. Со «Славска» спускаются проведать меня моряки с угощением. Они в восторге от «Тигриса» и уносят с собой на память несколько кусочков тростника берди, из которого связана наша ладья. К полуночи возвращаются на «Тигрис» мои друзья. Они договорились с капитаном «Славска», что тот за ночь отбуксирует нас к югу, подальше от приливов с отливами.

Идем на буксире до 7 часов, затем «Славск» останавливается, его экипаж приветствует нас, и корабль уходит. Земли больше не видно, мы в открытом море. «Славск» удаляется, а мы движемся уже при помощи собственного паруса. Ветер неожиданно задул в противоположном направлении, с востока, и нас сносит к западу. Все связки и сочленения «Тигриса» трещат так, что становится страшно. От качки кажется, что судно вот-вот перевернется. Из-за того, что приподнимается мачта, мы вынуждены как следует натянуть ванты и установить дополнительные. Некоторые члены экипажа страдают морской болезнью: они никогда прежде не нюхали моря. Ничего, со временем привыкнут.

Настоящее плавание, по сути дела, начинается только сегодня, и мы еще теряемся от всяческих неожиданностей.

Рулевые весла оказались довольно тугими — здесь почти все тугое, жесткое, неудобное. В общем-то, в древности именно так и было; мы, современные люди, оттого и мучаемся, что на «Тигрисе» не нашла применения технология, сводящая на нет трение в узлах.

Мне стоять на вахте с 20 до 22 часов вместе с Германом, который страдает морской болезнью. Так и не удается с точностью установить, где мы находимся и куда движемся. В неспокойном море фосфоресцирует планктон, ветер свистит в бамбуковых жердях рубки, где спят мои товарищи. Славно спится во время бури. Об опасности вспоминаешь только на вахте у руля. Но едва сбросишь с плеч груз ответственности, как снова море по колено.

Около 21 часа замечаем световую точку, которая то гаснет, то зажигается вновь, и Норману удается установить наше возможное местонахождение. Удается также с большой степенью вероятности предположить, что мы в районе Кувейта, а свет идет от маяка на острове Файлака, где уже в шумерскую эпоху был порт. Решаем подойти к острову с наветренной стороны. Фонариком освещаю морскую воду и замечаю в ней песок. Неужели мы действительно вблизи от берега? Медленно (на наше счастье) приближаемся к маяку. Слышно, как волны разбиваются о рифы. Напоремся на риф — и прощай эксперимент с шумерским плаванием! Море неожиданно успокаивается. Может быть, мы под прикрытием острова?

Убираем парус, бросаем якорь — и лопается якорный канат. Течение сносит нас туда, где ветер и волны. Бросаем в море еще один якорь, поменьше. Увы, он тоже пропадает в волнах. Остается плавучий якорь. Ситуация довольно драматичная, по крайней мере нам так кажется. Весь экипаж собрался на корме с фонарями в руках вокруг парусиновой воронки плавучего якоря. Стоим упавшие духом, как это случается с теми, кто оказался в жерновах жестокой судьбы: борьба с ней означает верную гибель, остается единственное средство — надежда. Сообща привязываем якорь и осторожно опускаем его в море. Выждав несколько минут, убеждаемся, что канат не лопнул, все цело, и ладья наконец замедляет ход. Пытаемся установить с кем-нибудь радиосвязь, но никто не отвечает. Что делать? Кругом темнота, хоть глаз выколи. Решили лечь спать — все остальное в этой обстановке не имеет никакого смысла.

С рассветом 14 декабря обнаруживаем, что находимся всего в 2 милях от острова Файлака и в 30 милях от Кувейта. Ветер по-прежнему дует нам в лоб, и «Тигрис» не в состоянии противоборствовать ему.

Удается связаться по радио со «Славском», который через несколько часов привязывает нас к своим моторам, и мы на буксире идем против ветра. Хоть бы что…

Юрий пригласил меня на борт «Славска», чтобы немного подлечить мою остеомиелитную ногу. Пользуясь случаем, заодно принимаю душ. Впервые за долгое время гляжу на себя в зеркало и остаюсь собой доволен. Плавание, видимо, идет мне на пользу. Завтракаю на «Славске»: чай, картошка, лук, простокваша. Гляжу на «Тигрис» с высоты «Славска», и мне делается грустно: между двумя судами пролегла разница в 5000 лет. Юрий дает радиограмму министру торгового флота в Москву, запрашивая у него разрешение на то, чтобы «Славск» довел нас до Бахрейна. Министр сразу же дает положительный ответ.

Нос «Тигриса» поврежден буксирующим концом; обхватывающий его спиральный канат перетерся, с корпуса сыплется тростник берди.

По-прежнему дует южный ветер с дождями — благоприятный для перехода через залив сезон окончился, мы слишком поздно вышли в плавание.

Бахрейн не дает «Славску» разрешения на вход в свои территориальные воды, и ему придется встать на рейде, а за нами приходит катер береговой охраны. Тепло прощаемся с капитаном Игорем и всем экипажем «Славска». Они показали себя великолепными людьми.

Уже ночью добираемся до Бахрейна, утопающего в огнях и роскоши. «Тигрис» пострадал: на месте поврежденного тростника зияет большая дыра.

На берегу, в отеле «Гольф», Тур Хейердал провел пресс-конференцию, на которой среди прочих присуствовал датский археолог Джеффри Бибби, раскопавший на Бахрейне древний шумерский город Дильмун. Тур разъяснил суть эксперимента с «Тигрисом» и заявил о своем намерении продолжать его.

В сопровождении доктора Бибби мы разыскиваем на Бахрейне лодки, подобные «Тигрису», но построенные из гибких черешков финиковых пальм. Таким же строительным материалом заделываем дыру в корпусе нашего ковчега. Лодки подобного типа нам удалось разыскать в рыбацкой деревне Малакия.

Мы посетили район острова, где земля похожа на бурное море. Здесь более 100 тысяч песчаных холмиков, под которыми находились ныне разграбленные и опустошенные могилы людей, живших около 4500 лет назад. Затем направляемся в местечко на побережье под названием Португальский порт. Там Джеффри Бибби раскопал следы нескольких цивилизаций, относящихся к еще не установленной эпохе, предшественнице цивилизации шумеров.

Жизнь в Бахрейне оказалась очень дорогой, дороже, чем в Европе или в США. За одну ночь, проведенную в отеле «Гольф», здесь берут 90 тысяч лир. Ежедневно самолетом из Австралии в Бахрейн доставляют свежее мясо, в универсамах можно приобрести продукты из разных стран мира: датское пиво или молоко, французское вино, итальянский сыр из альпийских районов, зелень и свежие фрукты отовсюду, где в данный момент царит весна. Располагая нефтяными долларами, можно позволить себе все что угодно. Вместе с Германом и Тору мы за несколько дней приводим в порядок нос «Тигриса», пользуясь тростником берди и черешками финиковой пальмы. Детлеф полетел в Гамбург за новыми парусами — большим и малым.

26 декабря.

Снова в путь. Для подстраховки нас в течение некоторого времени сопровождает дау — типичная арабская лодка. Дует северный ветер, и это нам на руку: мы поднимаем малый парус и идем по ветру в полной гармонии с силами природы. Дикий баклан собрался было присесть на «Тигрис», но, увидев людей, шарахнулся в сторону от тростниковой корзины, которую он принял за большое гнездо. Потом вокруг нас долго кружил сокол, проявляя немалый интерес к нашему ковчегу, но, поняв, что потопа не предвидится, разочарованный полетел к земле.

28 декабря.

На всех нас усыпляюще действует непрерывное раскачивание огромной морской колыбели, которую баюкают волны под скрипучий аккомпанемент бамбуковых стеблей кают. На борту пригрелись сверчки, заливаются по ночам, словно в деревне.

Поддерживаем нужный курс, время от времени прибегая к помощи дрейфовых рулей. Самые высокие волны, бывает, перехлестывают через борт, окатывая нас с ног до головы.

29 декабря.

Сильный свежий ветер с севера, именуемый в здешних краях «шамалом», гонит нас ко входу в Ормузский пролив. Идем со скоростью порядка 2 узлов. В первые дни медлительность «Тигриса» раздражала арабов на сопровождавшей нас дау. Теперь же они проявляют к нам определенную симпатию и не без сочувствия поглядывают на древнюю ладью с ее чудаками, пустившимися через залив совсем не в поисках нефти.

На поверхности воды обнаруживаем сотни морских змей, группами плывущих в направлении, противоположном нашему. Тур объяснил мне, что существует около 20 видов таких змей и у 19 из них укус смертелен.

Мускулы находятся в постоянном напряжении, не давая телу упасть или перекатываться во сне с места на место. Юрий мучается гастритом, у Тура болит спина, у меня разыгрался ревматизм, и мы, три старых волка, потихоньку делимся своими горестями друг с другом, пока молодежь отдыхает в каюте от избытка жизненных сил.

Ночью морскую поверхность и небо озаряет пламя многочисленных нефтяных вышек, огромные танкеры пересекают наш маршрут.

30 декабря.

Со вчерашнего вечера море никак не может успокоиться. Черное и пенистое, оно свирепо швыряет в разные стороны наше судно, не давая ни скучать, ни злиться на товарищей, которые храпят в рубке, действуя нам на нервы. Все же мы сохраняем спокойствие, внимательно вслушиваемся в голос моря и наблюдаем постоянный бег его многообразных волн; некоторые из них набрасываются на «Тигрис», окатывая нас теплой водой, будто обнимая. Словом, абсолютное право голоса здесь принадлежит только ему, и слушать его очень интересно.

Идем со скоростью около 4 узлов — скоростью хорошего бегуна. Помогает нам и течение, которое несет ладью из залива в сторону Индийского океана.

К полудню слева по борту возникают горы Омана высотой 2000 метров над уровнем моря. Только бы миновать их благополучно! Моторная дау, страховавшая нас все это время, неожиданно исчезла именно сейчас, в наиболее критический момент плавания. Наверное, укрылась от бури в каком-нибудь заливе. Скорей бы уж возвращалась. Пока светло, все реальные опасности хорошо видны; к сожалению, ночью к ним присоединяются воображаемые, увы, незаметные глазу и оттого наиболее драматичные.

На поверхности воды плавают деревянные обломки, надеемся, не сопровождавшей нас дау… Когда имеешь дело с таким плохо управляемым судном, как наше, гораздо страшнее смотреть с моря на берег, чем с берега на море.

Отправляюсь на камбуз готовить ужин. Темнеет, хотя всего 5 часов дня, закат окрашивает небо в красный цвет, море лиловое. Асбьёрн зажигает нефтяные фонари и водружает на мачту алюминиевый экран, чтобы радары крупных судов могли засечь нашу тростниковую скорлупку. Кто-то отдыхает в рубке после целого дня, проведенного на ногах. Тур на мостике, он капитан и должен нести всю ответственность. Норман возится с радио, пытаясь установить связь с какой-нибудь береговой станцией на случай, если лодку понесет на скалы… Юрий на вахте, орудует громоздкими рулями. Он врач, но сейчас его очередь управлять лодкой, и мы не пристаем к нему с нашими болячками.

Готовлю на ужин вареную картошку с луком. Во время шторма лучше не думать, а работать. Хватаясь за все подряд, чтобы удержаться на ногах, до камбуза добирается Тур и сообщает мне, что мы идем со скоростью 5 узлов, то есть галопом, попали в течение, которое несет «Тигрис» к Ормузскому проливу. С 18 до 20 часов моя очередь стоять на вахте. Ночью небо похоже на море, а море с его фосфоресцирующим планктоном — на небо.

Неожиданно прямо по курсу вспыхивает мощный свет маяка, установленного у входа в Ормузский пролив. Ветер делается еще крепче, и море штормит. Удастся ли нам пройти пролив? С этой мыслью ложусь спать, предоставив сменившим меня у руля товарищам не столько направлять ладью, ибо она плывет куда хочет, сколько наблюдать за тем, что неминуемо произойдет.

31 декабря.

Просыпаюсь в 2 часа ночи от лунного света и свежести. Море совершенно спокойное, маяк Ормузского пролива остался позади. Что произошло? Да ничего, кроме того, что мы уже в самой середине пролива, куда занесли нас течение и ветер, вышвырнув из Персидского залива. Вот, значит, как плавали в древние времена — используя за неимением других средств особенности природы, которые уже тогда хорошо знали. Все мы охвачены волнением оттого, что обнаружили сегодня, в наше время извечное свойство морских течений доставлять суда по совершенно определенным маршрутам с одного континента на другой. Море всегда служило путем сообщения, а отнюдь не барьером, разделявшим народы.

Пролив имеет ширину до 30 километров, да и в длину почти столько же. По левому борту у нас персидский берег, по правому — берег Оманского султаната, а по обе стороны идут сплошными вереницами десятки танкеров на загрузку или разгрузку в богатые порты нефтяных стран. О нашей дау никаких сведений. С маленькой резиновой лодки фотографирую идущий в проливе «Тигрис». Ветер и течение умерили свой пыл; кажется, «Тигрис» стоит на месте. В 9 часов наконец появляется дау. Выяснилось, что она стояла на якоре в одном из заливов. Находившийся на ней в качестве переводчика Рашад вновь присоединяется к нам, и начинается праздник.

Сегодня последний день года. Эйч Пи с самого обеда хлопочет на камбузе, готовя какую-то грандиозную «тайную вечерю». По звону склянок мы оставляем рули, бросаем в воду плавучий якорь и рассаживаемся вокруг старательно накрытого (в первый раз!) стола; он украшен рождественской елочкой, которую специально для этого случая припас Юрий. На столе черная и красная икра, глинтвейн, шампанское. С небосвода падают звезды, ни малейшего дуновения ветра, над столом висят нефтяные лампы, и от их света делается веселее. Вначале пьем шампанское и закусываем икрой, затем наступает очередь главного блюда — спагетти с норвежским соусом или, правильнее сказать, норвежский соус со спагетти, поскольку соуса получилось больше. Мы уютно сидим, можно сказать, на поверхности моря, никто не контролирует ход ладьи, со всех сторон мимо проносятся громадные танкеры, люди с дау смотрят нa нас, как на сумасшедших. И действительно: «Тигрис» ходит на привязи вокруг плавучего якоря, а парус его свисает с мачты, как полог в цирке. О, прекрасное введение, позволяющее не ощущать опасности!.. Море похоже на большой сад. Магнитофон нашей молодежи изрыгает чудовищную музыку современных столиц. Просим дать что-нибудь иное, и звуки Бетховена плывут вместе с нами по океану.

Выбираем плавучий якорь и вновь становимся серьезными людьми: серьезно несем вахту, серьезно спим, а «Тигрис» продолжает идти туда, куда его несет течение, точно так же, как и раньше, когда его никто не контролировал.

1 января 1978 года.

Стою на вахте с 4 до 6 часов. Море спокойное, полный штиль. От проходящих поблизости танкеров вздымаются волны, нещадно бьющие в корпус «Тигриса», зеленое море усеяно бесчисленными желеобразными зонтиками медуз.

Волной от танкера сломало деревянную рогатину, которая удерживала левый руль. Решаем уйти на буксире у дау подальше от опасного соседства движущихся кораблей.

Идем вдоль оманского побережья. Ночью к нам приближается катер береговой охраны и чей-то голос спрашивает: «Что это?» «Лодка», — отвечает по-арабски Рашад. «А вы сами кто будете? Не дьяволы?» — «Нет, мы люди». Странная черно-белая птица с хохолком на голове, похожая на монахиню, уселась на руль отдохнуть, но когда Детлеф приблизился, чтобы взять ее в руки, монахиня упорхнула.

В который раз наблюдаю рождение дня. Сначала посветлело небо на востоке, в то время как на западе оно оставалось еще совершенно темным. Затем кучи облаков на востоке из черных становятся серыми на огненно-красном небе, В эти моменты восход очень похож на закат. Время — 5.40 утра. Небо уже совсем посветлело, однако солнце еще не взошло из-за красного горизонта. Проходит всего несколько мгновений, и вот его кромка вспыхивает золотом над морской гладью. Создается впечатление, что мощный поток света, пронизав пространство над океаном, падает как раз на «Тигрис», высвечивая ладью, словно танцовщицу в театре. Вся прелесть состоит в том, что это непередаваемое ощущение, будто находишься под лучом солнечного прожектора, испытывают каждый раз все живущие на земле. В морской степи, на этой пустынной водной поверхности, взгляд различает тысячу разнообразных предметов: неизвестно откуда и куда плывущую деревяшку, спину дельфина, плавник акулы, летающую рыбу, необычной формы волну, водоросль, ночью — любое свечение. Все видно кругом на 360 градусов. На прямой линии, отделяющей воду от неба, немедленно замечаешь любую деталь, и все, что видишь в этом, на первый взгляд пустынном, пространстве, становится объектом пристального внимания. Всякий раз, когда кто-нибудь выходит из рубки, слышишь: какая луна! какие звезды! какое солнце! какое море! смотрите — рыба, чайка, ящик, корабль! Словом, все видно и все берется на заметку.

Бросаем якорь вблизи островов Сувади. К нам приближается рыбачья лодка из Омана, и рыбаки спрашивают нас: «Что ловите?» — «Ничего», — отвечаем мы. — «Что везете?» — «Ничего». — «Что же вы тогда делаете в море?» Я понимаю всю справедливость их удивления. Причина его — совершенно иные, отличные от моих условия жизни и культуры.

Нам передали по радио из Маската, столицы Омана, распоряжение не высаживаться на берег, так как у нас на борту советский гражданин. Затем появилась полиция с проверкой. Убедившись, что наше судно идет под флагом Объединенных Наций, власти разрешили нам войти в порт Маската.

Оказавшись на берегу, первым делом отправляемся на «соук» (рынок) закупить свежую зелень и куриные яйца, которые прекрасно хранятся в течение нескольких месяцев, если их продержать сутки в оливковом или подсолнечном масле. Маскат представляет собой привлекательный перекресток, где встречаются люди всех национальностей, которые сегодня, как и много веков назад, заходят в его порт по пути из Азии, Африки и Европы. Всевозможные оттенки кожи, разнообразные лица, пестрая одежда жителей Маската — все это результат людского смешения, которое началось в добиблейские времена и продолжается поныне.

Хранитель древностей Омана, итальянский археолог Паоло Коста, — родом из Биеллы, и я рад этому знакомству. Тур, Норман, Герман, Тору, Норрис и я едем вместе с ним по суше осматривать древние горы на севере от Маската, где обнаружен храм в форме усеченной ступенчатой пирамиды. Осматривая храм, Тур приходит в необычайное волнение, поскольку подтверждается его теория, согласно которой древние шумеры ходили на своих кораблях от берегов Месопотамии через Ормузский пролив к заморским странам по ту сторону залива. Пирамида — точная копия аналогичных сооружений, строившихся в Месопотамии, Мексике и Перу.

Посещение этого археологического района глубоко взволновало и меня, хотя я не ученый. Вокруг храма сплошные развалины, среди которых выделяется большой круглый резервуар со сложной ирригационной системой, а также укрепления на холмах и многочисленные могильные холмы, относящиеся, по предположениям ученых, к 3000 году до нашей эры. Но самое потрясающее впечатление на нас произвели остатки доисторических медных копей. Древние рудокопы раздробили и сровняли целую гору, превратив ее в ровную местность, покрытую собранным в кучи шлаком, цвета и оттенки которого словно взяты с палитры художника. От необычной горы сохранилась лишь арка на краю гигантской ровной площадки, вероятно оставленная преднамеренно в память о том, что именно здесь рудокопы входили в чрево горы, которую затем полностью срыли в течение веков. Это зрелище побуждает нас вспомнить о многочисленных шумерских надписях, сделанных клинописью на глиняных табличках, в которых говорится о шумерских купцах-мореплавателях, посещавших медную гору в далекой заморской стране на Востоке, именуемой Маган или Макан, откуда их нагруженные медью корабли возвращались, когда наступало лето, в древние месопотамские порты Ура и Урука.

Проведя 8 дней в султанате Омана, мы с помощью 9 длинных весел без всякого буксира выводим «Тигрис» из порта Маската. Покинув пределы порта, поднимаем на мачте большой квадратный парус, и южный ветер несет нас к северу. Хотя мы и удаляемся от берегов, все же идем совсем не в ту сторону, куда намеревались. На следующий день, 13 января, ветер изменился. Теперь он несет «Тигрис» с севера на юг, то есть в направлении, противоположном вчерашнему. Устанавливаем строгий рацион питьевой воды: каждому члену экипажа полагается по литровой фляжке в день. Сижу на борту «Тигриса», опустив ноги в воду; надеюсь таким образом, при помощи йода и солнца, залечить свою рану. На море волнение, вода выглядит сурово.

15 января.

Со вчерашнего дня ветер непрестанно меняет направление. Во все стороны хлещут порывы ветра с дождем. Мы дрейфуем и ждем: либо подует хороший ветер, либо нас вновь прибьет к берегам Омана.

Проводим время за рыбной ловлей. Под килем нашей ладьи прячутся крупные разноцветные рыбы, готовые схватить на лету неосторожную летучую рыбу. Это корифены, или золотые макрели. Необходимо, чтобы наживка прыгала по поверхности воды, подобно летучей рыбе. Чаще всего макрель, уже совершая прыжок, замечает подвох и скрывается под водой, однако случается и схватит приманку. Это большая удача рыболова.

В отличие от экипажей обеих «Ра», здесь, на «Тигрисе», никто не молится богу. Оба наших мусульманина на «Ра», Абдулла из Чада и Мадани из Марокко, целыми днями молились на крыше каюты, подложив под колени красный коврик. На «Тигрисе» никто не выказывает стремлений беседовать с богом или о боге. Если такое и происходит, то скрытно от других. Лишь в отдельных случаях, когда, например, не удается направить лодку в нужную сторону, раздается по-арабски: «Иншалла».

Норвежский корабль «Бруне» совершает рейс вокруг «Тигриса», его моряки фотографируют нас, после чего корабль уходит своим курсом. В полдень появляется советский корабль «Академик Стечкин», с которого через динамики зовут Юрия Сенкевича, Экипажи всех русских кораблей знают, что на борту «Тигриса» представитель их страны. «Академик Стечкин» останавливается неподалеку, и десяток моряков на красной спасательной шлюпке, похожей на подводную лодку, наносят нам визит. Они снабжают нас минеральной водой, свежим хлебом.

13, 14, 15 января.

Мы в 40 милях от Маската, и не исключено, что вернемся к исходному пункту плавания. Пока что наша ладья находится на маршруте танкеров.

16 января.

Ужасная ночь. Дождь хлещет как из ведра, проникая в рубку вместе с сильнейшими порывами ветра. Нас чуть было не раздавили три огромных корабля. Своими радарами они, разумеется, не могли обнаружить нас. Мы же просто не видели их, ослепленные ночной темнотой и стеной дождя. Правда, нам удавалось расслышать глубокое дыхание турбин приближавшихся металлических чудовищ. Это дыхание становилось все громче, казалось, все вокруг дрожит. Мы же суетились на мостике с электрическими фонариками в руках, освещая парус, чтобы нас заметили.

Нашим рулем очень сложно править, поскольку он с трудом поворачивается в деревянной вилке и набухших от воды канатах. Однако что можно сделать даже при хорошем управлении, дабы избежать столкновения с великаном? Все молча вслушивались в приближающийся рокот его моторов и напряженно ждали. Чудовищная мощность двигатетелей подавляла даже страх. Наконец из темноты возникла усеянная световыми точками гигантская тень, рассекавшая флюоресцирующую воду. Вот она идет прямо на «Тигрис», околдовывая нас, обдавая горячим дымом, и проходит мимо в нескольких метрах от наших бренных жизней. Помнится, я даже разглядел картину на стене одного из освещенных салонов. Показалось на секунду, будто я сам сижу в салоне. Теперь, когда совершенно случайно все осталось позади, могу сказать с уверенностью, что эта ночь была чрезвычайно интересной.

Меня посещают разные мысли — хорошие и плохие. Находясь на ладье, к которой я питаю самую глубокую привязанность и ради которой готов на все, лишь бы она держалась на плаву, мне вдруг случается возненавидеть ее, пожелать, чтобы она развалилась на куски или чтобы я сам перерезал единственный обхватывающий ее спиральный канат, подпилил мостик, мачту или поджег судно… Но вскоре я уже зачищаю шкуркой деревянные углы, ласково поглаживая их. То же самое происходит по отношению к моим товарищам, на которых я изливаю всю сумятицу и недовольство своей души, свои недуги и усталость, будто во всем виноваты они. Впрочем, я тут же вновь к ним присоединяюсь, чтобы чувствовать их локоть.

17 января.

Дождь льет не переставая, все промокло, набухло от воды, и жизнь на борту в таких условиях совершенно невыносима. Мы и сами словно набрякли, отяжелели, ходим хмурые. Погода влияет на всех. Не поют наши сверчки, не летают чайки, и в душе у каждого из нас осенняя сырость. Кое-как подкрепляемся стоя, укрывшись под парусиной камбуза и привалившись друг к другу, чтобы удержаться на ногах при этой качке. Только что опрокинуло кастрюлю, и мы лишились доброй половины вареного риса. Даже рули (у нас их два, но сейчас пользуемся одним) страдают от сырости, будто ревматики. Норман уже несколько часов сидит за радио, поддерживая связь с Гавайями, а не с Маскатом, находящимся всего в 50 милях. Наш «Тигрис» впитывает массу воды и медленно, но неумолимо погружается. Единственный выигрыш от дождя в том, что промокшие пеньковые веревки становятся еще прочнее, и не слышно скрипа.

Стою на вахте вместе с Эйч Пи. Полночь, но при свете луны все хорошо видно. Ветер изменился. Он теперь сухой, дует с северо-запада и высушивает атмосферу. «Тигрис» идет к востоку. Если бы нам удалось попасть в долину Инда, я был бы счастлив: ведь она всего в 480 милях. Но ветер наверняка еще изменится, и тогда неизвестно, куда он понесет ладью. Только постоянный ветер сможет привести нас к цели. Когда препоручаешь себя ветру, жить становится проще, хотя ни в чем нет особой уверенности — «Иншалла»! Ах, как хорошо мне бывает во время ветра (если бы только не ревматизм в сырую погоду): ни забот, ни ответственности, он сам меня несет… Достаточно надеть свитер да запастись каким-нибудь бутербродом и… терпением. Зову Юрия и Германа. Они немедленно просыпаются и вылезают сменить нас у руля.

18 января.

Наконец мы снова видим, как восходит солнце, освободившись от облаков, и поверхность океана без единой морщинки раскинулась в небесной голубизне. Легкий бриз плавно несет лодку, как по ручейку, и у всех веселое настроение. Тем из нас, кто привык бриться, сегодняшнее утро предоставляет прекрасную возможность навести красоту.

Идеальная погода удерживается лишь до полудня. Чудесная река, течение которой так славно несло нас к Южному кресту, соединилась, видимо, с другой рекой, и волны, идущие с запада, сталкиваются с волнами, пришедшими с востока, швыряя «Тигрис» направо и налево без всякого уважения. Ловим рыбу. Видимо, от столкновения различных вод море в этом районе богато планктоном и, следовательно, рыбой. Мы поймали золотую макрель и акулу.

Мы каждый день ловим рыбу, но делаем это лишь по необходимости: ведь под килем у нас путешествует целая кладовая.

21 января.

Штиль. Движемся к юго-востоку, влекомые одним лишь течением. За сутки проделали всего 11 миль. Наши голые тела млеют на солнце под магнитофонную музыку. Если бы мы не имели конкретной цели путешествия, было бы совсем прекрасно.

22 января.

Нас решительно сносит к востоку, и мы уже строим планы относительно прибытия в долину Инда — место, имевшее столь большое значение для древних цивилизаций. Мы резво идем в этом направлении, и если все будет продолжаться именно так, то уже через неделю сможем высадиться там, куда, согласно географическим картам, мы никак не должны попасть в это время года, так как на картах указаны совершенно противоположные ветры и течения.

Интересно наблюдать, как в зависимости от направления ветра, который то увлекает нас к востоку или к западу, а то вдруг тащит на север или на юг, мы старательно изыскиваем какую-нибудь заманчивую цель именно там, где должны ее достигнуть. Сегодня для нас самое интересное место на Земле — Инд. Вчера таким же интересным был Мадагаскар, или Сомали, или даже Персидский залив. Днем и ночью не прекращается движение ладьи, и, наверное, правильно, что у каждой цели есть свой смысл и значение. Мне думается, наши предки, подчиняясь естественным законам природы, которые им были известны гораздо лучше, чем нам, путешествовали во все стороны наугад. Открывая при этом земли, наиболее пригодные для развития хозяйства, они обосновывались там, строили города, создавали цивилизации. Эти цивилизации, представляется мне в результате путешествия на «Тигрисе», связаны друг с другом и расположены на путях, по которым людей вели ветры и течения.

В наше время благодаря технике человек следует в нужном ему направлении. Однако, находясь на лодке пятитысячелетней давности, я замечаю: и ветер, и течения имеют свою прелесть именно в том, что влекут человека к неопределенным, неизвестным целям.

На борту некогда скучать. Сегодня с фотоаппаратом в руках я целое утро выжидал, когда можно будет сфотографировать золотых макрелей, которые из-под «Тигриса», где они прячут свои великолепные разноцветные тела (это их крест, как сказала бы моя мать), набрасываются на стаи летучих рыб. Охота происходит на бешеной скорости. Летучие рыбы покрывают по воздуху расстояние в сотни метров, и макрели идут за ними под самой поверхностью воды, словно торпеды, и никогда не остаются без добычи.

Снова наступил штиль, и мы сидим, как в зале ожидания, где движется только время.

Пакистанское побережье всего в 20 милях от нас, но при таком движении нам до него не дойти. Тур предложил решить возникшую проблему с помощью весел, но эта идея никого не вдохновляет.

27 января.

Вместе с Рашадом дежурим на вахте с 4 до 6 часов. Едва выбравшись из рубки, замечаю по левому борту серебристую линию, — по-видимому, пакистанскую землю, а также мутное от песка море, из чего с уверенностью делаю вывод, что мы находимся вблизи побережья. Мы не имеем навигационной карты индо-пакистанского побережья, однако силы природы несут нас именно туда, прямо на высокие рифы, обрамляющие бухту Ормара, где, убрав парус, мы бросаем оба якоря. Волны и сильный ветер треплют ладью. Мы не уверены, удержат ли якоря, и действительно, лодку медленно сносит к берегу, о который с шумом разбиваются морские валы. Делаем попытку зацепиться веслами за мелкое дно, однако оно оказывается слишком твердым. Остается положиться на удачу. Целую ночь с тревогой вслушиваемся в бьющиеся о берег волны в 200 метрах от нас и на рассвете, к великому счастью, обнаруживаем, что якоря прекрасно держали лодку в море, не дав ей разбиться о скалы. Шторм постепенно утихает, можно спокойно глядеть на сухой сверкающий берег, где шествуют караваны верблюдов и стада коз. В резиновой лодке отправляемся на разведку. Ступив на землю, расходимся в разных направлениях, чтобы познакомиться с Ормарой, а заодно и передохнуть от долгого принудительного совместного житья на «Тигрисе».

Добираюсь, утопая по колено в ослепительно белом песке, до соломенных хижин, которые замечаю лишь в последний момент, поскольку их соломенный цвет сливается с таким же цветом гор, богатых ископаемыми, минералами, поднятыми со дна моря в результате вулканической деятельности. Под лучами палящего солнца, среди низких хижин из пальмовых листьев бродят редкие люди. Ко мне приближаются трое мужчин. Сначала они разглядывают меня, а затем знаками дают понять, что готовы помочь мне поднести сумку с фотоаппаратами. Я вызываю в них гораздо большее любопытство, чем они во мне. Мужчины ведут меня к своим хижинам — не столько показать их мне, сколько показать меня своим сородичам.

Мы идем по песку, где нет ни тропинок, ни следов человека: следы тех, кто прошел тут перед нами, занесло ветром. Зелени никакой, за исключением двух пальм. Наверное, когда-то сюда ветер принес пару семян с далеких берегов. Кажется, будто эти люди уцелели после кораблекрушения и живут здесь наподобие Робинзона Крузо. Каждая семья должна полностью обеспечить свою жизнь: выстроить собственный дом, заниматься рыболовством, держать кур, коз, овец, а некоторые счастливчики — даже ишака или верблюда. Здешние люди должны уметь лечить себя, шить себе одежду из цветной ткани, которую доставляют сюда кочующие купцы, должны уметь консервировать (без всяких холодильников) излишки, возникающие в период хорошего урожая. Козам на вымя они надевают что-то вроде лифчика, чтобы голодные козлята не высасывали все молоко, которое предназначено детям. Еще два года назад во всем селении Ормара не было питьевой воды и жители употребляли морскую, черпая ее из выкопанного на самом берегу колодца. Сегодня тут существует водопровод; по нему вода поступает издалека — за 25 миль, наполняя большую цистерну, к которой непрекращающейся процессией идут мужчины с верблюдами и ишаками, несущими пластмассовые бидоны, подходят группами женщины в цветных одеждах с глиняными или алюминиевыми сосудами на голове.

Вчера вечером меня остановил какой-то человек, осветивший мое лицо электрическим фонарем. Он, видимо, охранял своих людей, которые затем появились из темноты. Окружив меня, они знаками потребовали объяснить, кто я такой и что мне надо. Я, в свою очередь, дал им понять, что хочу переговорить с местным главным учителем школы, который, по моим расчетам, должен говорить по-английски. Его вызвали по телефону, и спустя пять минут появился главный учитель в сопровождении нескольких, тоже пожилых, людей. Учитель действительно говорит по-английски. Он приглашает меня в чайхану на чай и рассказывает, что в Ормаре до сих пор был только один европеец, добравшийся сюда с суши за 600 километров из Карачи.

В обществе этих людей, бедных материально, но богатых духовно, нечего опасаться, что останешься без еды, даже если нет денег. Из каждой хижины выходит ее обитатель, предлагая чай, чапати (хлеб), яйцо.

В день нашего отплытия сотни мужчин, а также дети под руководством своего учителя собираются на берегу возле «Тигриса» и прощаются с нами, исполняя особый танец под аккомпанемент барабанов. Среди танцующих нет женщин, они не должны показываться на людях: наверное, очень красивые…

В золотисто-фиолетовом цвете заката на мозаике лиц этих мусульманских жителей Ормары я как бы прочитываю приключения различных народов, которые, пройдя через моря и океаны, оказались здесь и, соединившись друг с другом, оживили пустыню. Я думаю об этом потому, что и мы с нашим «Тигрисом», ладьей прошлого, очутились в Ормаре не по своей воле. И если бы норвежский корабль «Ясон» не пришел за нами из Карачи, если бы не было дороги, соединяющей Ормару со всем прочим миром, если бы не радио у нас на борту — одним словом, если бы мы на самом деле были точно такими же, какими были шумеры, и находились бы в их условиях, то вполне вероятно, что нам пришлось бы остаться в Ормаре и смешаться с местным населением, чтобы выжить.

Разумеется, люди прошлого путешествовали со своими женщинами и семьями, как и подобает настоящим обитателям Земли, которые, где бы они ни очутились, хоть в пустыне, способны, не дрогнув, продолжать свое существование. На наших же современных кораблях путешествуют одни мужчины, будто женщинам этого не дано. И мы, оторвавшись от своих семей, стремимся к абстрактным целям, к каким-то своим заветным, причем точно известным вершинам, откуда мы обязательно вернемся к тем, кто нас ждет. Мы по-прежнему находимся во власти греческих утопий, и в каждом из нас, мужчин, отражается Одиссей, а в наших женщинах — Пенелопа, героические, но самоуничижительные собирательные образы мужчин и женщин.

Мы устремляемся в сторону Карачи, находящегося в 140 милях к востоку. Долина Инда представляет собой один из крупнейших центров Древнего мира. Археологи раскопали недавно в нескольких районах Месопотамии древнейшие печати из Долины Инда и высказали предположение, что между этими двумя географически отдаленными цивилизациями существовала культурная связь по меньшей мере 4000 лет назад. Недавно было установлено, что крупные города Мохенджодаро и Хараппа имели связь с городами на побережье океана.

3 февраля.

Вся наша экспедиция едет на автобусе осматривать Мохенджодаро — город, существовавший за 2500 лет до нашей эры. Мы проезжаем мимо мощного исламского форта Кот-Диджи, расположенного в археологическом районе; сделанные в нем находки относятся к доисторическому периоду.

Когда едешь по долине Инда, история возникает перед тобой не в виде научных открытий, памятников или музеев. Она прочитывается в различных слоях земли, скопившихся здесь в результате речных разливов, один на другом, постепенно похоронив под собой прошлое. Историю видишь и чувствуешь в человечности местных жителей, которые глядят на меня, словно из другой эпохи, так же, как смотрели на меня мои родители, отчего я чувствовал себя их сыном. Наше вчера — Азия, наше сегодня — Европа, неужели наше завтра — Америка?! А может быть, Европа всегда находится в настоящем, подвергаясь воздействию как вчерашнего, так и завтрашнего…

Множество людей, обрабатывающих поля, мелиорированные с помощью вод Инда, шагающих по пыльным дорогам к базару, есть сохраняющийся в тысячелетиях неизменный образ здешнего человека. Несмотря на то, что поверх телеги, которую тащат быки, лежит радиоприемник. Мне кажется, что всё приходящее к этим людям извне усваивается ими, обратный же процесс почти невозможен.

И действительно, сельская телега, которую тащит пара быков, точно такая же, какой пользовались 5000 лет назад. Такую же глиняную модель мы видим в музее Мохенджодаро, фантастическом кирпичном городе с бассейнами, санитарно-гигиеническими приспособлениями, домами и улицами, построенными за тысячи лет до римлян и красноречиво свидетельствующими о том, что в этих местах люди были «цивилизованными» задолго до нашего нулевого года.

7 февраля.

Выходим из Карачи. Буксир выводит нас из порта, на этом его миссия кончается. Мы остаемся одни. Совершенно непонятно, куда занесут «Тигрис» силы природы — ветер и морское течение, хотя сегодня-то они наверняка не прибьют ладью к неизвестной земле.

8 февраля.

Попутный ветер отрывает судно от Пакистана и направляет на юго-запад. Тем временем «Тигрис» успел как следует напитаться водой и осесть. Поверхность моря теперь всего в 40 сантиметрах под нами. Эйч Пи заметил на борту мышь. Хочется верить, что она здесь в единственном числе, так как мышиная семья способна заразить всю пищу.

Море баюкает нас и завораживает неповторимой игрой волн. Если все так пойдет и дальше, нас может отнести к Мадагаскару за 2000 миль отсюда.

Появилась луна, хотя солнце еще не зашло. Она совсем молодая, обращена изгибом на запад и тоже плывет в небе, похожая формой на «Тигрис». Вспоминаю, что в Афганистане во время новолуния люди загадывали желания. Вообще все люди, глядя на луну, поддаются ее очарованию. Она воздействует даже на океанские приливы и отливы. Лишь для тех, кто забаррикадировался в своих городах, луна всего лишь настроение или арена для новых рекордных завоеваний. В море луну хорошо видно. К тому же она освещает водное пространство, и, когда луны нет, нам недостает ее. Появление и исчезновение луны на небе служит нам календарем. Мы соразмеряем свое время с лунными периодами. Нынешняя молодая луна — пятая за время путешествия, и жизнь как бы растянулась во времени. В стремительном ритме нашей жизни под солнцем можно легко потерять счет дням. У нас в народе, когда хотят подчеркнуть, что речь идет о долгом времени, говорят: «От похорон Папы до похорон Папы». По четвертям луны мы каждый месяц ставим стрелки наших часов. Она, как и мы, не светит своим светом, и мы вместе носимся вокруг солнца, чтобы было светло и тепло.

11 февраля.

Проходим в среднем 40 миль в сутки. Могли бы идти и быстрее, если бы удалось все время следовать более прямым курсом, что невозможно, так как отяжелевший «Тигрис» плохо слушается рулей. Впрочем, нас и это устраивает.

Обсуждаем, куда лучше идти. Эйч Пи хочет идти как можно дальше, Юрий — поскорее пересечь линию экватора. Детлеф стремится на Сейшельские острова, Норман — на Мадагаскар, Рашад — в Йемен, — одним словом, каждый хочет что-то свое. Тур не высказывается определенно, но дает понять, что, благополучно добравшись до африканских берегов, мы успешно завершим серию его плаваний, посвященных исследованию древних цивилизаций, — плаваний, начало которым положил маршрут «Кон-Тики» из Америки в Полинезию, затем «Ра» — из Африки в Америку, наконец, наш нынешний маршрут «Тигриса» — из Азии (район, занимающий центральное положение в его теории) в Африку. Герман и я согласны с Туром.

12 февраля.

Штормовая ночь началась вахтой Юрия и Германа. Заклинило рули, и я вылез из каюты под проливным дождем, чтобы отвязать их от вилки. Затем на палубе появляются все остальные — опустить парус, который для такого ветра слишком велик. «Тигриса» швыряет во все стороны, и волны окатывают нас с головой приятными теплыми потоками воды. Управлять парусом чрезвычайно сложно, поскольку промокшие пеньковые канаты не скользят. Постепенно ветер уходит из паруса, и тот начинает со свистом хлестать воздух. Стоя на мостике, с трудом травлю понемногу толстый пеньковый канат, который собрался то ли разодрать на части небо, то ли сделать то же с моими руками.

Мои товарищи также отпускают другие канаты. Когда парус площадью 72 квадратных метра находится на половине пути вниз, раздается треск: сломалась верхушка мачты. «Тигрис» с шумом дергается, похожий на громадного зверя в агонии. Мы вылавливаем из воды парус, опускаем плавучий якорь, чтобы удержаться в направлении волн и ветра, несущегося к западу вместе с роями молний, пронизывающих темноту. В неистовстве бури я как бы испытываю себя и с удовольствием убеждаюсь, что способен не состязаться с природой, а скорее участвовать всеми своими чувствами (включая и страх) в ее естественной последовательной революционной деятельности.

Сделанная из железной проволоки одежная вешалка, висящая в рубке на бамбуковой жерди, раскачиваясь, издает пронзительный скрежет. Пришлось долго возиться, прежде чем я нашел источник скрежета, не дававшего мне заснуть среди гармоничного грохота бури.

13 февраля.

Штиль и влажная жара. Скучно покачиваться в этой соломенной колыбели под тягучую песню канатов и парусов, с противным звуком трущихся друг о друга.

Необычное событие внезапно нарушило наш покой: прямо на носу перед нами простирается море совершенно красного цвета. Течение понемногу подводит нас поближе, и мы плывем, можно сказать, в крови. Берем образец воды. Выясняется, что в ней чрезвычайно много мертвого планктона. Что могло вызвать его смерть? Слишком холодное морское течение или химическое загрязнение воды, вызванное человеком? Причина нам неизвестна. Остается лишь испытывать сильное волнение от впечатления, что плывешь по крови…

15 февраля.

Мы находимся посреди Индийского океана, между арабским побережьем и индийским. Идем на 180 градусов к югу, однако течение сносит нас на 150 градусов к юго-востоку.

Я чувствую, мы все-таки попадем в Африку. Эта перспектива подсказана мне интуицией — животным инструментом, вызывающим видения, способным предупреждать и давать советы. Интуитивные ощущения сплошь и рядом кажутся реальностью. Я полагаю, что все люди более или менее обладают интуицией от рождения, но затем она затухает под воздействием культуры. Я вновь приобретаю ее спустя пять лун, проведенных в море, сидя верхом на допотопном чудовище, которое, чавкая в воде, преодолевает огромные расстояния. Неужели я снова превратился в ребенка? Стал точно таким же, как в детстве, когда, едва не касаясь лицом земли или лужи и разглядывая червяков или головастиков, открывал для себя секреты бытия, а взрослые оттаскивали меня в сторону, потому что я совал этих червяков и землю в рот, чтобы попробовать? Вот что такое инстинкт, он идет от вкуса земли, воды, от погоды — всего, что влияет и на мою природу. Сверчки, мыши, мухи, масса других разнообразных насекомых совершают вместе с нами плавание с одного континента на другой.

17 февраля.

Сегодня я поймал на крючок акулу. Вначале я пытался это сделать, используя для наживки кусок ветчины, однако рыба не клюнула. Тогда, пошарив на «Тигрисе», я отыскал несколько летучих рыб, заскочивших ночью к нам на палубу, и, нанизав их на большой крючок, привязанный к цепи, вытащил полутораметровую акулу. Я выбросил мертвую рыбу в воду и теперь наблюдаю, как «ничто не возникает, ничто не исчезает, но все преобразуется». И действительно, десятки рыб, включая прилипал, которые еще несколько минут назад увивались вокруг своей владычицы, теперь с жадностью пожирают ее; даже огромная акула-молот длиной 3–4 метра приближается к добыче, но уходит прочь. Наконец появляется огромная морская черепаха, которую Асбьёрну удается затащить руками на борт «Тигриса». Мы фотографируем эту зверюгу, отодрав от ее панциря прилипал, и затем как настоящие цивилизованные люди, выпускаем обратно в море в надежде, что это непременно понравится организациям, действующим в защиту животных, хотя рыбаки из Ормары наверняка съели бы ее.

18 февраля.

Море сегодня молчаливое, горячее и совершенно мертвое, как асфальт летом. Ощущение полной изолированности от остального мира. Все молчат. Мы уже давно плывем все вместе, будучи объединенными лишь этим плаванием. Вначале каждый старался словами и делом показать себя. Теперь, спустя пять лун совместной жизни, мы хорошо знаем друг друга. В компаниях подобного типа, в эдакой временно интернациональной обстановке, люди достигают некоторого уровня

доверительности и взаимопонимания, за пределы которого никто не выходит. Разумеется, мы продолжаем старательно работать вместе, но когда требуется поделиться с товарищем чувствами, между нами сразу же возникает культурный и языковой барьер. Каждый продолжает жить в своем мире, никто не вторгается в мой мир. Такое наблюдение сделал я, итальянец, латинянин, индивидуум, нуждающийся в том, чтобы излить кому-то душу, то радостную, то печальную, как времена года. Лишь с латиноамериканцем Германом я не прячу своих чувств и со всей непосредственностью выказываю и свой восторг, и свою усталость. Так же поступает и Герман по отношению ко мне. Вот и сегодня мы разговариваем о фантастической изменчивости человеческого характера. Что плохого в том, что хочется плакать? Почему я не должен этого делать? Почему я должен контролировать это чувство и вообще все другие чувства? Что это еще за закон героев? Почему если мужчина выказывает усталость или плачет, его называют женщиной? Среди всех моих товарищей лишь между Юрием Германом и мной существует глубокая доверительность в отношениях, которая освобождает нас от подобного ненужного стоицизма.

Уже много месяцев мы находимся исключительно в мужской компании. Вот чего нам не хватает — женщины! Единственной настоящей подруги, довершающей нашу личность. Ведь в нашей личности живут два начала — мужское и женское; последнее мы беспощадно ампутируем в себе.

Пора вернуться в круг плодотворной жизни. Мне уже не достаточно больше находиться между небом и морем в плавании, которое объединило историческую науку, философию и спорт.

19 февраля.

6 миль за сутки. Зато подцепили на крюк громадную акулу-молот. Вполне возможно, ту самую, что приплывала позавчера. Она заглотила крючок и в течение двух часов возбуждала страсть латинян, англосаксов, скандинавов, а также, в скрытой форме, и японца Тору. К сожалению и к счастью для себя, рыба-молот сумела освободиться и ушла, повредив киль «Тигриса», когда бесновалась под ним, сорвавшись с крюка.

Спорим о том, что такое экспедиция. Для меня все равно: отправить ли багаж, посылку или самих себя из одного места в другое. При этом, в отличие от посылки, человек за время пути обогащается различными сведениями и чувствами.

25 февраля.

Уже два дня идем при хорошем ветре, и нас обстреливают летучие рыбы, пулями залетающие в нашу каюту или на камбуз, едва не раня нас самих. Сегодня утром мы набрали их 49 штук и сразу же изжарили в масле на завтрак.

Идем в направлении Западной Африки. Но куда именно? Каждый упорно предлагает свой пункт назначения. Тур молчит. Где закончится наше плавание, неизвестно, и от этого на душе беспокойно.

1 марта.

До сомалийского берега осталось 400 миль. Для нас было бы очень важно войти в Аденский залив и проследовать до Красного моря, откуда, как известно, древние египтяне пускались в свои заморские плавания. Возлагаем все надежды на Нептуна. Продолжаются рыбьи представления. Каждый вечер, привлеченные нашими фонарями, над нами порхают целые акробатические школы летучих рыб, наиболее отважные из которых попадают прямо на сковородку. Сбоку от «Тигриса» следуют роты макрелей, подразделенные на взводы — штурмовые, оборонные, поддержки и т. д. Они идут, прячась под корпусом нашего судна, с широко разинутыми ртами и напряженными плавниками, готовые в любой момент ухватить свалившуюся с неба серебристую рыбку. Вместе с ними плывут аристократические барракуды, не удостаивающие ни малейшим вниманием ни нас, ни специально приготовленную наживку на крючке. Проходит довольно много китов. Но они лишь наблюдают за нами, стараясь держаться подальше от нашего ковчега. Самые глупые, оказывается, акулы, так как подходят к нам без всякого страха (или, может быть, это особое доверие?), и нам удается, а точнее сказать, не удается ловить их потому, что они тут же сжирают любую наживку. На камбуз мы отнесли только одну акулу. Остальных выпустили, так как они пахнут мочой: у этих рыб отсутствуют почки, и моча пропитывает все их тело.

6 марта.

Уже два дня Нептун несет нас к желанному Аденскому заливу в сопровождении наших друзей-макрелей, которые гоняются друг за другом в любовных играх. Сейчас как раз период, когда самка мечет икру, а самец находится поблизости, чтобы вовремя оплодотворить ее. Золотые макрели успели стать частью нашего экипажа, и мне больше не хочется их ловить. Прошел месяц с тех пор, как мы покинули Карачи. «Короткий месяц», — говорит Эйч Пи. А для меня он оказался очень длинным.

Юрий отстоял за меня вахту, чтобы я поспал. Я очень ему благодарен, однако вовсе не чувствую никакой обязанности по отношению к нему, поскольку он — мой друг.

Сегодня снова варварские орды волн с белым гребнем, высоких и яростных, вовлекают нас в свою беспокойную суету, отыгрываясь за удручающий штиль минувших дней, который так наскучил нам своим спокойствием. Штормовые волны завладевают нашей душой, возрождают ее и освежают своей дикой революционностью, своей жизненной мощью. Мы входим в другое течение, в другую морскую реку, которая идет вдоль юго-восточного побережья Африканского мыса и впадает в Аденский залив.

Вечером 12 марта замечаем остров Сокотра.

14 марта.

Мы — безработные… Перепоручив себя воле природных сил, ожидаем, когда ветряная фабрика снова примет нас к себе на работу. По-прежнему видна Сокотра.

Нам сообщают по радио из Би-би-си, чтобы мы не заходили на Сокотру, принадлежащую социалистическому Южному Йемену.

В час ночи сменяю у руля Германа, который сообщает, что «Тигрис» кружится на месте от 0 до 360 градусов, что на море полный штиль и держаться за руль незачем. Герман уходит спать, а я заступаю на вахту в темноте, светят только компас и габаритные огни. По-прежнему поют сверчки, которые путешествуют вместе с нами с самого начала. Уже весна, и, может быть, как раз сейчас появляются на свет новые маленькие сверчки. Облака закрывают звезды, становится жарко. Вижу в нескольких милях от нас тень острова Сокотра. Остров совершенно темный, словно там никого нет. В книгах написано, что население острова составляет 1500 человек, что там растут кокосовые и финиковые пальмы, что с гор в море стекают ручьи и что есть в глубине территории острова соленое озеро, которое, не сообщаясь с морем, тем не менее испытывает приливы и отливы. Пытаюсь глазами как следует различить темный остров, а ушами ощутить присутствие жизни, но ничего не обнаруживаю. Одни только сверчки, всплески рыбы, сопение дельфинов и чавканье «Тигриса», лениво покачивающегося на воде, медленно кружащегося вокруг собственной оси приблизительно на одном и том же месте. Зову Рашада сменить меня и тоже ухожу спать. В каюте почему-то сильно пахнет рыбой и деревней. На меня набрасываются москиты. С острова, что ли, прилетели?

15 марта.

Остров всего в 8 милях. На борту царит всеобщее замешательство, изо всех сил прикрываемое юмором. «Ну, что будем делать? Уходим в море или идем к берегу?» — «Лучше дождаться другого ветра, скорого, восьмичасового». — «Пошли к берегу, кокосовых орешков пособираем, свеженьких».

При свете дня виден белый пляж с пальмами и домами. Стоим здесь уже три дня и, как во сне, не можем убежать.

16 марта.

7.30 утра. Вновь возникает северо-восточный ветер, и мы начинаем медленно удаляться от этого кошмара со скоростью мили в час. Всем спорам приходит конец. «Прощай, Сокотра!» — говорит кто-то, а другой добавляет: «До скорого свидания!»

9 часов. С северо-востока к нам приближается под ветром дау с четырьмя рыбаками. Их лодка перегружена рыбой, поверх которой валяется громадная акула-молот (не та ли, что сорвалась с нашего крючка?). Рашад разговаривает по-арабски с рыбаками и узнает, что они с Сокотры и что мы можем спокойно войти в залив Сука и встать на якорь. Они спрашивают у Рашада, не туристы ли мы, и, подарив нам пару тунцов, уходят так быстро, что мы не успеваем (наверное, наши мозги работают медленно) попросить их отбуксировать нас в порт или, наоборот, подальше от острова или попросить передать властям Сокотры наше послание с уведомлением, что мы можем невольно причалить к их берегу. Вновь разгораются споры. «При таком ветре самое лучшее — идти к Красному морю». — «Да, но если ветер прекратится, мы окажемся в том же положении, в каком сидим уже три дня». — «А как же наш научный эксперимент с плаванием, где все должно быть уподоблено условиям древних мореходов? Ведь в те времена не было никаких буксиров». — «Да, но если бы шумеры так же близко подошли к этому острову, как мы, то наверняка остановились бы здесь, чтобы запастись водой и свежими фруктами». — «Согласен, но тогда нам следует своими силами, то есть на веслах или с парусом, добираться до острова, а потом точно так же выходить обратно в море». — «Не обязательно. У древних на веслах могли сидеть и рабы». — «Если мы сойдем на землю, неизвестно, сколько нам придется ждать хорошего ветра». — «Но мы торопимся, и с нами нет наших семей». — «Если мы не поспешим домой, наши женщины уйдут к другим мужчинам» (существенный голос). — «Послушайте, а я согласен сойти на берег в Сокотре при условии, что мы окончим здесь наше плавание». — «Ну уж нет, нам необходимо идти дальше». — «Но как? Неужели при помощи буксира? Тогда уж пускай нас буксируют до Суэцкого канала или прямо в Средиземное море, и наша экспедиция превратится в перевозку тростника берди с пассажирами на борту». Мы все обращаем свои взоры к Туру, ожидая его решения, чтобы прояснить наши противоречия, возникшие оттого, что мы путешествуем сегодня, 16 марта 1978 года, так же, как это делали 5000 лет назад.

Тур ставит вопрос на голосование, и большинством голосов решено во всем положиться на ветер.

10.30 утра. Норман принимает по радио сообщение о том, что норвежское правительство добилось разрешения на заход «Тигриса» в порт Сокотры. Именно сейчас, когда ветер уже понес нас в сторону!.. У нас на обед те самые два тунца, подаренные рыбаками с Сокотры. Тем временем мы ощутимо удаляемся в сторону Рас-Тааба («усталый мыс»), самой западной точки острова.

17 марта.

Без всяких проблем прошли Рас-Тааб. Ветер пока что работает на нас. За ночь так и не удалось придумать ничего путного, зато нас отнесло еще дальше, и оставшаяся позади Сокотра скрывается из виду. Горизонт по всей своей окружности совершенно чист, не имеет никаких препятствий, и пространство вокруг нас лишено каких бы то ни было ориентиров. Лишь в наших умах продолжает существовать воображаемая «точка», куда мы стремимся попасть. Ведь древние египтяне ходили в Пунт, и, чтобы добраться до него, им необходимо было двигаться на юг от Красного моря (в Сомали?), откуда царица Хатшепсут возвращалась в Египет на ладье, груженной деревьями с корнями, обезьянами и многочисленными неизвестно чем наполненными кувшинами. Путешествие царицы Хатшепсут проиллюстрировано рисунками в ее гробнице-храме, в Луксорской долине цариц.

18 марта.

Со вчерашнего дня мы прошли 59 миль. Это рекорд «Тигриса» в Индийском океане. К вечеру замечаем на юге крупный риф, иначе говоря, микроостров Каль-Фарум, весь белый от гуано.

Два советских траулера останавливаются справа и слева от нас. Юрий ведет переговоры, затем на резиновой лодке переправляется на один из них, откуда спустя четверть часа возвращается с мешком картошки, свежим хлебом, замороженными омарами и навигационными картами Аденского залива. Советские моряки вновь отличились, оказав помощь своему земляку, а вместе с ним и всем нам.

19 марта.

Новый рекорд — 65 миль в сутки, причем в нужном направлении. Мыс Гуардафуи (итальянское название) сомалийского Африканского рога остается в 30 милях к югу, мы идем вдоль побережья Африканского континента.

Видимо, от долгого пребывания в море я дошел до того, что склад моих мыслей стал больше отрицательным, чем положительным. Рассветов и закатов, золотых макрелей, солнца и луны, сияющих над пустынным океаном, китов, волн и моих спутников мне уже недостаточно. Чувствую необходимость вернуться в свой муравейник. Постоянно находясь на воздухе, под солнцем и в воде, тело мое, разумеется, окрепло, набралось здоровья. И все же море слишком велико. Я словно попал в его плен и принужден сносить однообразную неизменность его стихий, которые действуют на меня угнетающе, и некуда от них деться, разве только в мир воображения, уносящего меня далеко за пределы горизонта, где все дышит надеждой.

Мне кажется, что в том самом будущем, новое пространство которого постоянно открывается передо мной, все будет гораздо лучше. Так происходит оттого, что я во многом полагаюсь на свои иллюзии и с таким же ощущением плыву сейчас через море по своему будущему, поскольку самые большие дела человека всегда продиктованы самыми большими надеждами.

23 марта.

На море по-прежнему ветер и волнение, однако мы идем, как моторный катер. «Тигрис» змеей извивается на волнах.

Ладья кишит юркими, шустрыми крабиками, расплодившимися, вероятно, среди стеблей берди.

24 марта.

Полное затмение луны. Зрелище совершенно непередаваемое. Волнующее и фантастическое.

«Тигрис» отяжелел от воды, которую впитал в себя за все это время. Даже некоторые из канатов, обвязывающих его, ослабли и висят измочаленные, похожие на мертвую шкуру, обнажая раны на хрупком корпусе из тростника берди, изъеденном там и здесь кислотами, каких много на поверхности загрязненной воды в морях и портах. Древние мореплаватели конечно же пользовались битумом и смолами, обмазывая тростник, и в их моря не изливались многочисленные реки, отравленные прогрессом. Но «Тигрис» еще долго сможет нести нас.

27 марта.

Со вчерашнего дня пройдена 61 миля. Теперь мы находимся в 65 милях от Джибути, и волны бегут именно туда.

В 14.30 (моя вахта) с запада доносится гул, постепенно превращающийся в свист и рев военного двухмоторного реактивного самолета, который с такой зверской мощью обрушивается на нас, что мы инстинктивно втягиваем голову в плечи. Появляются два вертолета и делают вокруг нас круги. Один вертолет относится к французскому флоту, другой — к американскому. У этого на брюхе висят две бомбы. Экипажи вертолетов фотографируют нас, приветствуют и улетают.

С сомалийского побережья до «Тигриса» доносится грохот взрывов. Там Сомали воюет с Эфиопией. По радио сообщают, что Джибути — единственное место, где мы можем встать к причалу. На сомалийском, эфиопском, эритрейском и йеменском побережьях нам причаливать запретили.

Ну что ж, пожалуй, сделаем спагетти да поужинаем в последний раз у Баб-эль-Мандебского пролива, ведущего в Красное море.

Ночью 28 марта вокруг нас сияют огни маяков и кораблей, идущих через пролив в Красное море и обратно. Положение достаточно напряженное, и это волнует нас. Но мы все равно крепко спим, потому что вахтенный не дремлет и движение наше столь медленно, что даже если мы наткнемся на какую-нибудь коралловую банку, то столкновение будет едва заметным.

29 марта.

5.30 утра. На рассвете раздается шум мотора, и к нам подходит мотояхта «Ютта». В 6 часов мы все уже на ее борту. Здесь и Брюс Норман от Би-би-си, приехавший из Лондона снимать фильм. «Ютта» буксирует нас в гавань Джибути. Золотые макрели покидают нашу компанию, и вместо них под корпусом «Тигриса» снуют многочисленные «домашние» рыбки. В порту Джибути стоят у причалов французские и американские военные корабли, выкрашенные в отвратительный цвет, похожий на грязную морскую воду. Все-таки белые корабли гораздо красивее. В Джибути нас встречает масса народу; мы с удовольствием расхаживаем по твердой земле и плещемся в свежей воде, смывая с себя 126-дневную морскую соль. Наслаждаемся свежими фруктами, салатом, мясом и постелью, которая не раскачивается вместе с волнами.

30 марта.

Тур Хейердал собирает нас у бассейна гостиницы «Фиеста». У него чрезвычайно серьезное лицо. Он объявляет о своем решении завершить экспедицию здесь и… сжечь «Тигрис» в знак протеста против войны. У некоторых из нас наворачиваются на глаза слезы. Хейердал зачитывает письмо, которое будет направлено Генеральному секретарю Организации Объединенных Наций, и просит всех членов экипажа подписать его. Корреспондент Би-би-си берет интервью у каждого из нас по отдельности, чтобы никто не слышал вопросы, заданные другим, и их ответы. Со мной тоже беседуют: «Какое чувство я испытываю теперь, по окончании путешествия?» — «Я счастлив, что участвовал в нем». — «Как мне было на „Тигрисе“?» — «И хорошо и плохо». — «Согласен ли я с письмом Тура в Организацию Объединенных Наций, которое я тоже подписал?» — «Конечно, согласен». — «Как я отношусь к решению сжечь „Тигрис“?» — «Не думаю, чтобы этот огонь очистил мир от войн и зла. Я не исповедую религии Зороастра, чтобы верить в это, и на месте руководителя не стал бы сжигать нашу ладью».

3 апреля.

Мотояхта «Ютта» выводит нас на буксире к коралловым берегам острова Муша, где мы ставим «Тигрис» на якорь. Сверчки, которые пели нам свои песни на протяжении стольких лун, разлетаются. Крабье население, обитавшее в стеблях берди, тоже куда-то исчезло. И кто знает, успела ли соскочить на берег наша мышь — говорят, корабельные мыши заблаговременно предчувствуют опасность. Эйч Пи готовит взрывное устройство с часовым механизмом. Сработает ли оно? Я в этом не разбираюсь и потому не пристаю к нему с вопросами. Он тщательно поливает палубу бензином, после чего мы покидаем на шлюпке «Тигрис» и поднимаемся на остров Муша. Кино- и фотоаппараты наготове. Время — 18 часов 14 минут 55 секунд… Начинаем обратный отсчет: 5… 4… 3… 2… 1… но ничего не случается (может быть, часы не в порядке?). Проходит еще 10 секунд… и высочайшее пламя, вспыхнув над водой, мгновенно охватывает всю нашу ладью от кормы до носа, от мостика до паруса и верхушки мачты. Пиротехника сделала свое дело. Зрелище — необыкновенное, сильное, волнующее, трогательное, грустное, возбуждающее, успокаивающее, веселое. Я, кажется, начинаю понимать народы, питающие религиозную веру в огонь, который уничтожает, чтобы воссоздавать.