После обеда поднялся ветер. Видимо, где–то за сотни километров бесновался шторм, и до полуострова донесло ошмётки его хвоста. Ветер гнул тонкие пальмы, принуждая их лохматые головы отвешивать низкие поклоны. Сгрёб на чистое небо влажные, чёрные тучи. Прогнал от воды чаек — и те с писком хоронились среди скал. Неприятно холодный, гладил океан против шерсти — волны потемнели, вздыбились, густой серый оттенок вытеснил солнечно–зелёный цвет.

С презрительным шипением океан выплевывал на берег обломки кораллов, камни, куски дерева, чёрные сгустки водорослей.

— Ну и погодка, — поёжился Хайли. — Наверняка, будет шторм.

Джереми вгляделся из–под ладони в угрюмый, изжёлто–серый горизонт и картинно сплюнул.

— Да нет, стороной идёт. Разве что зарядит ливнем. Да и то на полчаса.

Друзья растянулись на еще теплых от солнца камнях, лениво жмурясь на стремительно темнеющее небо. Под головы они положили скатанные полотенца.

Как приятно расслабляется тело от прохлады ветра и тепла гальки, и едва уловимого запаха йода. Полуденный час, час сиесты, сладкий глоток тишины.

— Слышь, парни, — хихикнул Боб, — а мужик–то реально головой долбанулся!

— Ты о ком это? — лениво отозвался Джереми.

— Ну, этот… как его… этот, который с крыши слетел… Ра… Ра…

— Рамон?

— Ну, да. Головой, слышь, приложился реально. Надо такое сказать, три года назад строили! Я здесь вырос. В Эколе. На этом пляже играл, и в скалах. Искал гнезда чаек… — Боб довольно хохотнул. — У них яйца пёстрые, и птенцы такие же. Серые, в чёрную крапинку, ага. А писку от них! Пищат, как у Хорька телефон.

— А я как–то на берегу камешек нашёл, красный, вроде сердечка, — подхватил Хайли. — Сквозь него смотреть было классно. Как сквозь цветное стекло. Все красным становилось. Вода, песок. Может, это и была стекляшка.

— Песок, будто марсианские барханы, да? — Джереми приподнялся на локте. Сонливость с него как ветром сдуло. — А я тоже помню этот камешек. Не стекло, нет. Оно — холодное, а то сердечко грело ладони. Точно осколок закатного солнца в руках держишь… Хайли, как это может быть, что мы с тобой помним один и тот же камень?

— Стекляшка, ага, — гнул своё Боб. — У меня их много было. Я калейдоскоп однажды разбил — случайно, ясное дело, на пол уронил, а там стекляшки всякие: синие, красные, зелёные. Сквозь синюю глянешь — всё синее, будто по небу ходишь, ага? Сквозь зелёную — как в той сказке, не помню, в какой, в детстве читал. Там ещё соломенный мужик был… и обезьяны летучие… А у мужика, но не соломенного, очки были с зелёными стеклами…

— Да ладно, — лениво протянул Хайли. — Сколько здесь таких камней? Один, что ли?

— Я только один видел, — упрямо сказал Джереми.

— Может, тот же самый. Я потерял — ты нашел. А может, их тут много.

Джереми неуверенно пожал плечами. Копнул рукой гальку, просеял сквозь растопыренные пальцы. Камешки серые, белые, рыжие, обточенные волнами, круглые, как на подбор, снизу — мокрые, сверху — сухие, в разводах морской соли. Ни одного красного, похожего на сердечко. А Джереми отчего–то не сомневался, что найдёт его — так живо тот стоял перед глазами. Тёплый и как будто светящийся изнутри — может, это был рубин? Драгоценный камень. Такие не валяются просто так, среди песка и гальки.

Зачерпнул ещё раз, просеял… Странное ощущение — как будто все вокруг ненастоящее: пляж, лодка на берегу, волны, друзья, загорающие рядом с ним под пасмурным небом. И сам он себе показался ненастоящим — подделкой, вроде пластмассового дерева в горшке. Словно он лгал этому миру, а мир — лгал ему.

Сквозь прореху в тучах выглянуло солнце. Неяркое, оно светило вполсилы, будто сквозь дым, но океан посветлел и даже ветер почти стих, улёгся, поджав хвост, как струсившая собака. Горизонт, напротив, налился чернотой — туда, вдаль, уходило ненастье.

Галька в руках золотилась.

— Привет, мальчики!

Джереми посмотрел снизу вверх.

Болонка, собственной персоной. Не собака, конечно, а одноклассница — Софи. Короткая красная юбка, блузка из полупрозрачной ткани, мягкой на вид — так и хочется прикоснуться, проверить — из шелка, наверное. Кудряшки эффектно рассыпались по плечам. Умеет себя преподнести девчонка. Боб и Хайли одновременно заулыбались, а Джереми опустил глаза. Он продолжал перекатывать камешки в ладонях, пока Софи тараторила:

— Загораете? А меня Дже обещал на лодке покатать. Правда, Дже? Надоело стоять за мольбертом, да и рисовать тут больше нечего — везде одно и то же. А с погодой сегодня повезло, не жарко. Да, Дже?

«Ничего я не обещал», — буркнул Джереми, но так тихо, что никто не расслышал.

— Повезло? — сердито возразил Хайли. — Того и гляди заштормит!

— Да ладно, какой шторм? Покачаемся на волнах немножко и обратно.

— Не слушай её! Нашла время для прогулок.

— Джереми — опытный моряк. Я же не тебя прошу, а его, — невинно изрекла Болонка, привычно сдувая челку со лба.

Боб в спор не вступал. Он растянулся на гальке, пытаясь заглянуть Софи под юбку.

Джереми усмехнулся:

— Пошли. Поможешь мне свернуть сети.

Не оглядываясь на друзей, он зашагал по берегу к лодке. Софи, оскальзываясь в туфельках на гладких камнях, радостно засеменила вслед за ним.

Джереми грёб молча, рассеянный и слегка встревоженный. Что–то важное он сегодня упустил, не заметил за болтовнёй. В голове еще вертелись обрывки разговора и собственные — иногда размытые, иногда четкие до боли — воспоминания. Его детство, как яблоко с червоточиной, несло в себе какой–то дефект, вот только он никак не мог сообразить, какой именно. Лодка, медленно покачиваясь, скользила вдоль скал. Иногда высокая волна швыряла её в сторону, легко, как бумажный кораблик или кусок пенопласта, но Джереми, орудуя веслами, выравнивал утлое судёнышко.

Софи устроилась на корме, вытянув тонкие загорелые ноги. Туфли скинула, дразня спутника узкими ступнями. Красная юбка задралась высоко — намного выше колен, и Джереми очень хотелось её одернуть. Но он крепился — и старательно отводил взгляд.

— Ты всегда такой угрюмый, Колючка? — спросила вдруг Софи.

— Не называй меня Колючкой! — неожиданно для себя рассердился он.

— Извини, Дже.

Опустила голову. Взглянула исподлобья, из–под спутанной челки. Большие собачьи глаза заблестели — не от обиды, конечно, от ветра. В океане он дул не так, как на берегу — сплошной стеной. Так, что ресницы слипались от соленых брызг и дыхание перехватывало, а в мокрых кудряшках Софи играла радуга.

Джереми стало стыдно. Он не привык обижать девчонок.

— Смотри, рыбки–клоуны, — он веслом указал на пеструю стайку, — их тут много.

— Ого! — Софи наклонилась к воде, и от её резкого движения лодка накренилась. — А их есть можно?

Хорошее чувство — вместе смотреть на рыбок. Вроде ничего особенного не делаешь, а как будто вдвоем создаешь новый мир, невидимый для других. Вот если бы с Вилиной… но и с Болонкой неплохо.

— Нет, они просто красивые. Мне нравится за ними наблюдать, — отозвался Джереми. — А ты, значит, рисуешь? — спросил он, хотя и без того прекрасно знал, что она художница. Видел её пейзажи в галерее, довольно точные, но скучноватые, без фантазии.

— Угу, — кивнула Софи. — Сколько себя помню, всегда любила рисовать. Что это там, на дне? Кораллы?

— Да. Что, с детства?

От ветра закладывало уши. Небо потемнело, насупилось тучами. Скалы и длинная гряда кораллов гасили волны, но всё равно лодку заметно качало. Джереми с трудом удерживал равновесие вёслами.

— Я делала кукол, — прокричала Софи сквозь ветер, — склеивала из бумаги, а потом раскрашивала им лица и платья. Узоры всякие, рюшечки. Бусики. А еще вязать любила. Вязаные куклы — такая прелесть! Они у меня здорово получались. У каждой свой характер. Одну как сейчас вижу. Глаза — пуговицы, стеклянные с огоньком внутри, а нос круглый, как у… ой!

Пенистая стена воды обрушилась на лодку и накрыла их чуть ли не с головой.

— Дже! — теперь в ее голосе звучал испуг. — Волны сильные! Давай вернёмся!

— Всё в порядке, — крикнул Джереми, отплёвываясь. — Сейчас обогнём вон те скалы и через пять минут будем на «длинном».

Упираясь ногами в дно лодки, он грёб изо всех сил. Его босые ступни омывала вода.

— Дже! Я не умею плавать!

Какая она смешная и жалкая — мокрая Болонка! Красная юбка облепила ноги. А прозрачная кофточка… о! … лучше и не смотреть. Но взгляд все равно тянулся к ней, и — признался себе Джереми — в таком виде Софи нравилась ему гораздо больше.

— Ничего, зато я умею, — улыбнулся он ободряюще. — Я тебя спасу.

Трясясь от холода, она отжимала волосы.

— Я бы повернул назад, но до «длинного» сейчас ближе, — сказал Джереми. — Мы проплыли большую часть пути.

Они как раз огибали скалистый мыс полуострова. Впереди, на скрытом туманом берегу затеплились мягкие оранжевые огни. На Эколу, на скалы, на чёрный, неспокойный океан быстро опускались сумерки.

— Я замёрзла, — заныла Болонка. — Ты хоть знаешь, сколько мы тут уже болтаемся? А на «длинном» готовятся к медитации. Куда мы явимся в таком виде? Ты посмотри, на кого я похожа! — дрожащими пальцами она оправляла липнущую к телу блузку.

И правда. Джереми совсем забыл о времени. У него и часов–то не было. Брать с собой в море часы — это всё равно, что загорать в толстом свитере. Бессмысленно, почти кощунственно. Он попытался грести быстрее, но танцующая на волнах лодка сделалась неуправляемой. Вёсла рвались из рук.

— Колючка, осторожно! — взвизгнула Софи.

Снова на них обрушилась стена горько–солёной воды. Раздался треск — лодка царапнула дном о камни.

— Я же сказал, не смей называть меня Колючкой!

Он видел, как Софи съежилась, точно от пинка, но тут же вскинула голову, тряхнула мокрой челкой — вся желчь и яд.

— Ну да! Конечно, нельзя! Это же ваше с Вилиной словечко!

— Придержи язык! — разозлился Джереми. — Не твоё дело!

— А вот и моё! — не унималась Болонка. — Нам Хорёк что говорил? Если где–то в Эколе что–то не так, сразу сообщайте мне. Не успела замуж выйти, уже по ночам к тебе на «рыбацкий» бегает!

«Она подглядывала!» — Джереми вспомнил, как ему послышался чей–то возглас в кустах бугенвиллии и сжал кулаки. Вернее, впился ногтями в крошащееся дерево.

— Закрой рот! Только попробуй кому–то что–то рассказать. Мы просто гуляли, поняла? Не суди по себе о людях!

Хотелось сгрести девчонку в охапку и вышвырнуть за борт. Или, на худой конец, надавать ей пощечин. Вот зараза — еще разболтает по всей Эколе, накличет на Вилину неприятности. Снова — теперь уже не от страха перед штормом — зашлось сердце, тревожно, сладко… Поздний вечер. Белый пляж, залитый лунным светом и высокая девичья фигура в выцветших добела джинсах и нежно голубой футболке. Точно светится изнутри, окутанная холодным сиянием… «Это из глубины тела мерцает душа», — думает Джереми. Вот что всегда влекло его к Вилине — это глубокое мерцание, рвущееся наружу, то, чего не скрыть даже днем, а тем более — в полумраке.

Конечно, он и Вилина не сделали ничего плохого. Прошлись немного по берегу — ну, и что? С каких пор дружба считается преступлением? А с другой стороны не хочется её подвести. Ему–то всё равно, а она — замужняя дама.

Что там опять пищит эта девчонка?

— Дже, мы тонем! В лодке вода!

— Да успокойся ты! — прикрикнул на неё Джереми. — Она здесь уже давно. Перехлестнуло через борт.

Но вода прибывала. К счастью, по ту сторону мыса волны были не такие огромные, и ветер дул в спину — подгонял. Жаль, что лодка — не парусник. «Длинный» приближался — но гораздо медленнее, чем хотелось бы. Джереми больше ни о чём не думал — работали только лёгкие и мышцы, однообразно, яростно, на пределе возможного. Ни на что другое не оставалось сил. Уши заложило. Зрение лишь смутно ловило оранжевый блеск костров на берегу. Голова отключилась, как во время медитации. Только теперь это была медитация о собственном спасении.

А потом они оба вдруг оказались в холодной воде. Темно, где–то, кажется, совсем близко, океан плещет о скалы. Рядом барахтается Болонка. Джереми схватил девчонку за волосы и поплыл, надеясь, что в направлении «длинного» пляжа.

Он так и не понял — добрался ли до берега сам или кто–то их вытащил. Запомнил удивлённые возгласы, мелькание рук и Хорька, который метался от них с Болонкой к Верхаену.

— Это никуда не годится! Вы могли погибнуть! Ты рисковал не только своей жизнью, ты рисковал жизнью другого человека. Не плачь, Софи. Бедная девочка.

Болонка размазывала слёзы и куталась в наброшенный кем–то плед.

Ей протягивали чашку с чаем. О, да это сам господин Верхаен.

— Завтра жду вас у себя в кабинете.

Для Джереми у него чая не нашлось, только указание прибыть на разбор перед утренней медитацией.

Джереми сидел на песке, покачиваясь от слабости, уставившись в костёр. От огня струилось тепло, в котором растворялся только что пережитый кошмар.

— Эй, Дже, говорил я тебе, не слушай её.

Хайли набросил ему на плечи колючий плед.

— На, это чай. С жасмином, — Боб совал в руки горячую чашку. Никогда еще Джереми не видел на глуповатом лице друга такого явного беспокойства.

— Ладно, — сжалился, наконец, Фреттхен. — Завтра поговорим. Идти можешь? Ступай в «детский городок». Ребята, проводите его.

Хайли и Боб помогли ему подняться и, не чувствуя ног, Джереми побрел с пляжа. Вспомнив про Болонку, он оглянулся и чертыхнулся себе под нос. Она о чем–то доверительно шепталась с профессором, и лицо её светилось той же преданностью, с какой она обычно смотрела на Джереми.

«Не разболтала бы про Вилину», — кольнуло, как шипом бугенвиллии.