С ярко–синего неба нещадно поливало зноем тропическое солнце.

Вилина шагала в плывущем от жары мареве, ничего не видя и не слыша вокруг. В ушах звенело, в глазах дрожала пленка слез. Если бы не Роберт, который крепко сжимал её ладонь, она бы не нашла дороги домой. Она бы села где–нибудь на скамейке под акацией, закрыла глаза и постаралась забыть обо всём на свете. Хотя бы на время.

Жизнь закрутилась в штопор, заморочила, связала по рукам и ногам. И не оставила ни малейшего намёка на освобождение. Безоблачное существование в детском корпусе, ночные прогулки с Джереми, смешливые подружки, обожание малышни и добрые учителя — все кануло в прошлое. И это прошлое загородила тяжёлая, упрямая глыба по имени Роберт.

О чём он думает? Почему вечно недоволен? Почему с ним так трудно и душно? Отчего он стал таким пренебрежительно–уверенным? Все эти вопросы мучили Вилину, но только до последней выходки мужа. После его нападения на Джереми, желание думать и анализировать пропало. Вместе с тяжёлой апатией и неподъёмной усталостью пришло только одно желание — уснуть и не проснуться. Забыть всю свою жизнь, как страшный сон.

Однако память, кружила, как пёс на цепи, скулила и кусала, вызывая боль в сердце, слабость и тошноту. А может, это уколы так подействовали?

Уже по дороге в амбулаторию Вилину начало лихорадить. До двери с красным крестом она добралась в испарине, дрожа от нарастающей слабости и озноба. Её встретила медсестра — плотная, гладкая дама неопределенного возраста. Такой можно дать и двадцать пять лет, и сорок два года. Профессиональная улыбка на красных губах, равнодушные, умело подкрашенные глаза и ледяная вежливость.

Она долго рылась в карточках, пока Вилина, изнывая от страха и дурноты, ждала своей участи на жесткой кушетке.

Наконец, медсестра оторвалась от бумаг и, ни слова не говоря, занялась процедурами — измерила рост и вес, давление и температуру, бросила беглый взгляд на опухшую руку, что–то записала в карточке и вышла из кабинета.

Время тянулось бесконечно. В какой–то момент подумалось, что всё происходящее — всего лишь горячечный бред, вызванный ядом неизвестного гада. Что голые белые стены и кушетка под одноразовой простынёй — это плод воображения. Стоит лишь толкнуть дверь, как морок рассеется, и Вилина окажется в другой комнате — уютной кухне или спальне собственного дома. В привычной для неё обстановке, комфортной и безопасной. Она уже собиралась встать и проверить свою догадку, но дверь отворилась сама, впустив высокого, худого мужчину в докторском халате нараспашку. От стремительной походки полы халата разлетались как плащ полководца, бледное лицо со сдвинутыми бровями и орлиным носом излучало недовольство — Вилина невольно съёжилась от робости.

— Добрый день, — отчеканил он и, взглянув на карточку, добавил, — Вилина.

— Добрый день, — эхом отозвалась она.

Он взял её за руку, быстро осмотрел опухоль, сменившую цвет с розоватого на пунцовый, и потерял к пациентке всякий интерес. Вынув из кармана диктофон, скороговоркой перечислил дату визита, имя и фамилию, симптомы и результаты осмотра, из которых Вилина, разумеется, ничего не поняла.

Исчез он так же быстро, как и появился. Вместо него вернулась красногубая медсестра и принялась закачивать в шприц какое–то лекарство.

— Ложитесь на кушетку.

— А врач больше не придет? — обескураженно спросила Вилина.

— Нет, он уже произвел осмотр и сделал назначения.

— А какой у меня диагноз?

— По всей вероятности, укус осы или шершня. Или укус змеи, если она нанесла удар сбоку, либо у неё сломан зуб… Ложитесь.

— Но как же вы собираетесь меня лечить, если даже не знаете, что со мной случилось?

— Вы отказываетесь от лечения? — деловито осведомилась медсестра и положила наполненный шприц на стол.

— Нет, но…

— Тогда ложитесь, — последовал невозмутимый приказ, и Вилине не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Уколов было два. Один очень болезненный, отдавшийся ломотой в ноге, а другой легкий, как укус комара.

— Советую провести день в постели, лекарство даёт сонливость. Если что–то будет беспокоить, придёте снова. Хорошего вам дня.

— Не знаю, будет ли он хорошим… Рука болит и голова кружится.

— Сочувствую, — холодно сказала медсестра и склонилась к бумагам, дав понять, что приём окончен.

— Спасибо, — прошептала Вилина и, неуверенно ступая по сверкающей плитке, вышла из кабинета.

После леденящих кондиционеров амбулатории снаружи показалось ещё жарче. Солнце, яркое до белизны, слепило глаза. Вилина зажмурилась, а когда сморгнула слезы, увидела перед собой обеспокоенное лицо Джереми.

— Вилина! Что с тобой случилось?

— Привет, Дже, я тоже рада тебя видеть, — ответила она, слабо улыбаясь.

— Что стряслось? Боб сказал, что видел, как ты входила в амбулаторию вся бледная, как смерть.

— Да? А я его не заметила, — удивилась Вилина, заслоняясь от яркого света.

— Кого же ты могла заметить в таком состоянии? Что случилось? Скажешь ты, наконец, или нет? Что у тебя за пятно?

Он заметил злополучный укус. Осторожно взял опухшую ладонь, отвел от её глаз и потянул к себе, чтобы рассмотреть получше.

Сердце омыло теплой волной благодарности — ему не всё равно. Хорошо иметь настоящих друзей.

Это было последним, что она успела подумать. Из жаркого полдня гудящим шершнем вылетел Роберт. Лицо его полыхало, как и щёки гигантского гнома, которого он сжимал в руках. Выдохнув что–то бессвязное, он обрушил поделку на голову Джереми. Тот упал, как подкошенный, а по его лицу побежала тоненькая красная струйка.

Вилина кричала, не помня себя. Она не могла вымолвить ни слова, как это бывает во сне, когда не удается разомкнуть губ и наружу вырывается одно бессвязное мычание или бульканье. Только рот был открыт, а из него свободно летел надсадный, протяжный крик, разносясь над черепичными крышами Эколы.

— Вилина, Вилина успокойся, — её обнимали чьи–то руки, кто–то тряс её за плечи и заглядывал в невидящие глаза, но она продолжала биться в истерике.

Звонкая пощечина, наконец, привела Вилину в чувство, и она обессиленно упала в объятия бледного, встревоженного Хорька.

— Пойдем, пойдем, я дам тебе воды… тебе станет легче, — торопливо бормотал он, пытаясь увести её прочь.

— Джереми, что с Джереми? — она слабо отпихивала психолога, пытаясь заглянуть ему за спину.

— С ним всё в порядке, ему оказывают помощь, — скороговоркой частил Фреттхен, — его уже повели в амбулаторию. Видишь?

Он развернул Вилину за плечи. Она увидела, как тонкая фигура, со спутанными кудрями, измазанными в чем–то тёмном и влажном, исчезает в дверях, из которых недавно вышла она сама. С одной стороны его тащила под локоть широкая и приземистая медсестра, а с другой — коренастый, налысо обритый работник.

Два халата — белый и тёмно–синий, почти чёрный — напомнили Алису в стране чудес и шахматных королев.

Вилина с ужасом почувствовала, что её привычная реальность меняется на какой–то бред. А закручен он по дикому совпадению вокруг амбулатории, в которой стоит могильный холод, время отсутствует вовсе, а заведуют ей странные люди с пустыми глазами.

— Марк, я боюсь! — прошептала она, судорожно цепляясь за жёсткую, как высохший стебель, руку.

— Пойдем, пойдем, Вилина, — тихо, словно, опасаясь быть услышанным, ответил Фреттхен и потянул её за собой.

Ребристая мостовая привела к белой калитке, оплетённой поверху голубым вьюном. За дорожкой, выложенной пористым песчаником, под ноги нырнули намытые до блеска ступеньки крыльца, и вот — одуряющий зной сменился прохладой кондиционера.

— Выпей, дружок! — в слабую руку — холодный и мокрый, как собачий нос — ткнулся стакан с водой.

Вилина прислонила стакан сначала к горячим щекам, а потом — к пылающему лбу.

— Да у тебя жар! Бог мой, Вилина! Что у тебя с рукой?

— Не знаю, — медленно, с трудом разлепляя сухие и непослушные, будто не свои губы, отозвалась она. — Меня кто–то укусил.

— Тебе оказали помощь? — на лоб Вилины легла прохладная, жёсткая ладонь. Лицо Хорька приблизилось. Неестественно выпуклые, как ей показалось, глаза, блестели беспокойством.

— Да, мне сделали пару уколов… сказали, чтобы я пришла завтра. Если будет что–то беспокоить.

Говорить было трудно. Это отнимало много сил, вдобавок болело горло, словно истошный крик ободрал его звуковой волной.

— Попей, попей! — напомнил Фреттхен.

На дне стакана распадалась белая, плоская таблетка, от неё к поверхности бежали быстрые пузырьки, собираясь в воздушную пену. Вилина недоверчиво на неё покосилась.

— Это аспиринка, — поспешно разъяснил Фреттхен. — Пей, не бойся, жар спадет, тебе станет легче.

Хорёк ласково погладил её по голове, будто маленькую. Она благодарно улыбнулась и мелкими глотками осушила стакан, оставив на его стенках белые хлопья пены.

Ступеньки крыльца тяжело проскрипели — залился соловьиной трелью звонок.

Хорёк исчез.

Вилина сидела на высоком табурете, прислонившись спиной к охлаждённой кондиционером стене, вертела в беспокойных ладонях пустой стакан и рассматривала картину напротив.

На широком плетеном блюде горкой высились фрукты, выписанные так тщательно и подробно, что, казалось, толкни пальцем, и они с глухим стуком раскатятся по плиточному полу кухни.

Крупные, иссиня–черные виноградины походили на мелких работников в тёмно–синих халатах, яркий мандарин — на жизнерадостную Триоль, а рыжая, в крапинку груша — на Фреттхена. Из–за груши ощерился толстым бугристым боком ананас. Почему–то смотреть на него было неприятно… кого–то он ей напоминает… Роберта — вот кого.

— Проходи, Роберт, садись, — Фреттхен сделал широкий гостеприимный жест, и сердце Вилины упало. Из ослабевших рук выскользнул пустой стакан и, громко звякнув о плиточный пол, разлетелся на мелкие осколки.

— Ничего, ничего, — замахал рукой Хорёк, — я сейчас всё уберу!

Через несколько секунд он уже сметал стеклянную крошку в совок, ловко орудуя щеткой на длинной ручке. А еще через мгновенье, пройдясь вокруг влажной шваброй, бодро воскликнул:

— Вуаля! Ни осколка, хоть босиком ходи!

Вилина не отреагировала. Она отрешенно смотрела на картину, стараясь избегать той её части, где покрытый жестким панцирем, бочком повернулся к миру ананас.

— Вилина, — психолог мягко тронул её за плечо, и она перевела на него усталый взгляд, — нам нужно серьёзно поговорить.

Она не ответила.

Фретхен опустил тощий зад на соседнюю табуретку. Обращаясь одновременно к Вилине и к Роберту, который распустив толстые губы и покрываясь красными пятнами, сидел с другой стороны стола, сказал:

— В жизни каждой семейной пары случаются кризисы. Это вполне естественно. Каждый из нас приходит в этот мир один. Набирает привычки, установки и так далее, и тому подобное. Всё, что составляет внутренний мир человека. И вот, когда совершается таинство брака, слияние душ и тел — он закатил глаза, подчёркивая важность момента, — происходит некоторая сумятица ингредиентов.

Хорёк многозначительно промолчал, словно предлагая подумать над сказанным, и продолжил:

— Представьте, что в одну кастрюльку вы сыпете и рис, и макароны, и овощи и даже, — он кинул взгляд на картину с плетёным подносом — фрукты. — Ведь получается в некотором роде каша! И не каждому она придется по вкусу! — он изобразил улыбку, завертел головой, переводя взгляд с Вилины на Роберта, приглашая оценить шутку.

Роберт натужно улыбнулся, отчего на бледном лице расцвело еще несколько алых пятен. Вилина не отреагировала. Она сидела не шевельнувшись, сложив ладони на коленях двумя бледными узкими рыбёшками. Глаза растеряли синеву, потускнели, уголки пересохших губ страдальчески съехали вниз.

— Поэтому, нужно время, чтобы что–то уварилось, а что–то — какую–нибудь разваренную луковицу — нужно совсем выкинуть, чтобы она не портила вкус.

Он помолчал и, не дождавшись реакции, спросил:

— Ты понимаешь, о чем я, Вилина?

— Нет, — равнодушно ответила она, — не понимаю.

— Нужно расстаться с тем ненужным, что ты принесла с собой в этот брак, чему в нём нет места. Вот, что я пытаюсь сказать.

— Что я принесла? — она, наконец, перевела застывший взгляд на психолога.

— Я говорю о Джереми, — понизив голос, сказал Хорёк. Он открыл было рот, чтобы продолжить, но Вилина встала с табурета и направилась к двери.

— Куда ты? Я ещё не закончил!

Психолог забежал вперед и, растопырив тонкие руки, загородил выход своим субтильным телом. Вилина остановилась и тихо сказала:

— Дайте мне пройти. У нас не выйдет разговора.

— Почему же, почему же, — засуетился Фреттхен.

Придерживая девушку за талию, он повел её назад и почти насильно усадил на табурет.

Она подчинилась с печальным недоумением:

— Зачем вы меня мучаете, Марк? Что вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты поняла, девочка моя — всё, что случилось, это всего лишь результат неправильного выбора. Мы делаем выбор каждую минуту и таким образом выстраиваем дорожку своей судьбы. Неправильный выбор толкает нас с ровной и чистой поверхности в грязь, в яму, в пропасть. И только от нас зависит, сможем ли мы выбраться обратно. Туда, где нас ждет комфорт, благополучие, удовлетворенность… Джереми — это неправильный выбор. Надо оставить его в прошлом. Ты ведь любишь Робрета, правда?

— Нет, я не люблю Роберта, — тихо, но внятно сказала Вилина. — И никогда не любила.

— Как ты можешь говорить такое? — зашипел психолог, вытягивая худую шею, превращаясь из острозубого забавного зверька в злобного гуся. — Он твой муж! Вас соединила радуга!

— Вы сами соединялись под радугой? Нет? Ну а что же вы мне голову морочите с вашей радугой и таблетками? Что вы о них знаете вообще? Ваши таблетки не дают никакой любви. Все, что они дают это звериная похоть, которой и предается со мной мой, так называемый, муж. У него нет для меня ни доброго слова, ни капли сочувствия — и это вы называете любовью? Этот мальчик, которого вы чуть не убили и с которым нас ничего не связывает кроме чистой детской дружбы, переживает обо мне больше, чем этот неотёсанный, равнодушный болван. Такой же равнодушный, как его дурацкие, толстозадые поделки.

Она говорила, не повышая голоса, однако оба — и Роберт, и Фреттхен — подскочили с табуреток. Роберт засопел ещё сильнее, сжал кулаки, но, повинуясь жесту Хорька, сел обратно.

Психолог, постоял, облокотившись на стол и прикрыв глаза. Затем, очнулся, глубоко вздохнул, потёр лоб рукой и произнес:

— Ну, вот что. Я вижу наскоком эту проблему не решить. Да и момент не подходящий. Последствия укуса налицо. Отравление организма вызывает бред, по всей видимости. Кстати, Роберт, почему ты не проводил жену в амбулаторию?

— Я подумал это несерьёзно… колючкой укололась…

— Надо быть внимательнее друг к другу. Идите и обдумайте хорошенько всё, что я вам сказал. Я временно отстраняю вас обоих от медитаций. Сегодня же поговорю с господином Верхаеном, и мы назначим вам курс лечебной терапии. Всё будет хорошо, — заключил он и похлопал себя по впалой груди. — Всё будет хорошо.

Вилина поднялась и, бессильно ссутулившись, побрела к двери. Роберт нагнал жену за калиткой. Крепко сжал её руку и под слепящим глаза солнцем повёл домой.

А ей так хотелось сесть на скамейку в нежной тени акации, положить голову на плечо Джереми, уловить аромат его волос с нотками океанского бриза, погрузиться в его теплую, надежную ауру. Но её ладонь крепко сжимала рука ненавистного мужа, а в нос лез острый запах лошадиного пота.

Она шла, механически переставляя ноги, ничего не видя и не слыша, всё глубже погружаясь в отчаяние и безнадежность.