Марк Фреттхен не выдержал и заплакал. Впервые в жизни. Он стыдился своей слабости и одновременно жалел себя, а слёзы текли всё сильнее и сильнее. Рыдания поднимались из груди неприятными, булькающими звуками, и подавить их никак не удавалось.

Когда всё пошло наперекосяк, он так и не понял. Может быть, с приездом Верхаена?

Всё было так чудесно — и медитации под шелест волн, и праздники с кострами, танцами и песнями, и дружба с воспитанниками. Его уважали, к нему прислушивались, его ценили. Он поверил в то, что это и есть счастье и рай на земле — вечнозеленый оазис, окруженный с трех сторон лазурными водами океана. Кусочек гармонии и порядка в жестоком, беспорядочном мире.

Фреттхен сразу почувствовал скрытую угрозу, исходящую от Гельмута Верхаена. Энергетика этого жёсткого человека никак не хотела вплетаться в позитивные, высокие частоты Эколы. Свинцовые глаза под нависшими веками излучали тяжёлое превосходство, оно давило, прибивало к земле. Скрипучий голос убивал всякую радостную эмоцию. Холодная сдержанность сбивала с толку и повергала в растерянность.

А после того, как он увидел пожилого профессора в ногах у обнаженной Софи… Гельмут Верхаен стал Марку не просто неприятен, но отвратителен. Как отвратителен огромный, заросший седой шерстью паук, сосущий в своем плесневелом углу кровь из трепетной бабочки.

И как назло, Верхаен становился всё дотошнее, следовал за Фреттхеном неотступно, распространяя вокруг затхлую ауру. Порой Марку казалось, что ещё немного и он начнет задыхаться. Даже сам профессор заметил эти приступы удушья у коллеги, но списал их на пыльцу тропических цветов и брезгливо посоветовал принять что–нибудь от аллергии.

Когда Верхаен неожиданно позвонил с дороги и объявил, что ему пришлось уехать по семейным обстоятельствам, психолог возликовал.

Он порхал весь день без устали и даже после вечерней медитации закрутил в танце лёгкую, как перышко, Триоль. А после, возвратясь домой, позволил себе щедро полить любимое мороженое густым, ароматным бэйлисом.

Но проклятье профессора не исчезло с его отъездом. Словно поры плесени, оно рассеялось по всей Эколе. Чем ещё объяснить, что в тот же вечер случилось доселе неслыханное?

Несчастный психолог поперхнулся мороженым, когда с пропускного пункта позвонил дежурный и сообщил, что Джереми и Вилина пытались бежать. Что это, если не проклятый вирус похоти, который старый извращенец притащил с собой и которым заразил молодые неискушенные души? Слава всем богам, его не было в этот момент на месте! Иначе всем бы не поздоровилось и в первую очередь — самому Фреттхену.

Так размышлял Хорёк, шагая сквозь нежный утренний туман к «детскому городку».

«Хоть бы он там просидел подольше, — стучало в висках в такт шагам по пустому, коридору сонной и тихой школы. — Или вообще бы не вернулся, — думал он, дёргая ручку двери своего кабинета. — Да, это было бы здорово!»

Последнюю фразу он, очевидно, произнес вслух, потому что Верхаен, преспокойно сидящий за столом, будто никуда и не отлучался, тут же отреагировал:

— Что было бы здорово?

Взметнув прицельный, недобрый взгляд на психолога и нервно постукивая карандашом по столу, он ожидал ответа.

— Ээээ, доброе утро, Гельмут! Это я сам с собой. Замечтался, знаете.

— К сожалению, знаю. Вы слишком много мечтаете, господин школьный психолог. Поэтому у вас под носом и творятся всякие непотребства.

— Что вы имеете в виду? — выдавил Фреттхен, каменея в предчувствии разноса.

— Ну, что вы встали как изваяние? Пойдите, сделайте нам кофе.

— Одну минуту.

«Нет, похоже, проклятый паук ничего не знает про Джереми с Вилиной, — размышлял Хорек, заливая воду в кофемашину, — иначе бы про кофе и не вспомнил. А, может, ещё что–то стряслось за ночь? Это постоянное ожидание неприятностей доведет меня до инфаркта!».

Верхаен принял чашечку с эспрессо, сделал мелкий, воробьиный глоток и вместо благодарности произнёс:

— Что это за опросники раздают у вас под носом?

— Какие опросники? — прохрипел Фреттхен и, едва успев поставить чашку на стол, зашёлся кашлем.

Профессор, брезгливо сморщившись, терпеливо наблюдал, как Хорёк вертится на стуле, пытаясь похлопать себя по спине.

Наконец, психолог откашлялся и переспросил, задыхаясь и утирая слёзы:

— О каких опросниках идёт речь, Гельмут?

— Вот видите, — с чувством превосходства отозвался Верхаен, — вы даже не в курсе, что у вас в Эколе делается. Хотя сидите безвылазно на этом полуострове в отличие от меня.

— Кто вам про них рассказал? Я ничего об этом не знаю.

— Не важно, кто мне рассказал. Важно, что ваш воспитанник Хайли — между прочим, приятель Джереми, тёмная лошадка — умудрился провернуть какую–то масштабную акцию. И вы об этом не имеете никакого представления. Как не имеете представления о том, какие вопросы задавали вашим подопечным и с какими целями. И что они отвечали вы тоже, разумеется, не знаете.

— О, боже мой, — устало пробормотал Фреттхен, — я, правда, ничего об этом не слышал. Сейчас же с этим разберусь. То есть не сейчас же, а после утренней медитации.

— Будьте так любезны. И непременно доложите мне обо всем, что узнаете. Хотя, нет. Я сам, лично, этим займусь. Мы вместе допросим Хайли. Позвоните мне, когда будете готовы. Я подойду.

— Хорошо, — покорно кивнул Фреттхен и поинтересовался. — Как вы съездили?

— Отвратительно, — холодно бросил Верхаен. — А вас что, это правда интересует?

— Нет. Да. Ну не то, чтобы очень. Простите за любопытство, Гельмут.

Хорёк совершенно смешался, как, впрочем, и всегда — этот паук так умело раскидывал свои сети, что несчастный психолог неизбежно в них застревал, трепыхаясь в самой неловкой позе.

Он вытер вспотевший лоб и поспешил откланяться:

— Позвольте мне приступить к работе — мне нужно обговорить с учителями тему сегодняшней медитации.

— Идите и не забудьте мне позвонить, я приду лично допросить этого негодника.

— Конечно, Гельмут. Непременно!

«Старый извращенец, — прошептал сквозь зубы психолог, выскочив из кабинета. — До чего же неприятный тип! Слава богу, хоть про Джереми с Вилиной не разнюхал».

— Доброе утро, Марк! — глубоким контральто пропела Триоль, появляясь из соседней двери.

— Доброе утро, Мэйли.

— С вами всё в порядке? Что–то случилось?

— Случилось, — придушено ответил психолог, с опаской оглядываясь на свой кабинет, который теперь ассоциировался с паучьим гнездом. — Вы на «длинный пляж»?

— Да, — подтвердила китаянка, хмуря гладкие, будто шёлковые, брови.

— Пойдёмте вместе, я вам всё расскажу.

Рука об руку они вышли из школьного здания.

— Ситуация вышла из под контроля, — расстроенно делился психолог с коллегой, держа её под локоток. — Вчера ночью мне позвонили с пропускного пункта. Джереми и Вилина пытались бежать. Вы представляете?

— Всё–таки бежали? Жаль. Я надеялась, что Роберт сумеет вовремя сориентироваться и укрепить отношения с женой.

— Я вообще не понимаю, что происходит, Мэйли!

Хорёк остановился посередине покатого спуска к пляжу и возмущённо воздел руки к небу, отчего на секунду потерял равновесие. Покачнувшись, он вцепился в неожиданно крепкое плечо китаянки.

— Чего им не хватало? Ну, вот, скажите? Чего?

— Вы когда–нибудь любили, Марк? — спокойно ответила Триоль, продолжая спускаться по скользкой каменистой дорожке.

— Я? Любил, — неуверенно ответил Фреттхен, помедлил и добавил, — в школе. А что? Причем тут любовь?!

— Любовь — это сила, которая сметает все преграды. Вы же психолог и должны об этом знать. Из–за любви убивают других и лишают жизни себя, а вы говорите о каком–то побеге. Не мне обсуждать политику руководства, но если бы меня спросили…

— Постойте, Мэйли, я не понимаю, при чём тут любовь? Какая любовь? Она замужем, она любит Роберта! — он помедлил и, вспомнив откровения Вилины на своей кухне, расстроенно добавил. — Или — не любит?

— Марк, она просто пошла туда, куда ей сказали, и сделала то, что ей велели. Они ведь послушные, эти райские птички.

— Но я сам видел — она была всем довольна, особенно — новым домом… Я заходил к ним после свадьбы, проверял.

— Я читала её дневник. Она любит Джереми. Просто обстоятельства не позволили ей выпустить эту любовь из сердца. Вот она и загнала её поглубже. В самую–самую глубь, в самое надёжное место — туда, где прячется подлинное «Я».

— Вы? — Хорёк так и подскочил на месте, рискуя снова оступиться на покатой тропе. — Вы читали её дневник?

— Да, я читала, — без тени смущения подтвердила Триоль. — Я педагог, а эти дети находятся под моей ответственностью. Я обязана знать, чем они живут и чем дышат, чтобы вовремя исправить возможные ошибки. Разве вы не занимаетесь тем же? Разве вы не установили повсюду камеры и не следите за каждым их шагом?

— Почему же вы ничего мне не сказали? — упавшим голосом спросил Фреттхен, проигнорировав вопрос о камерах. — Почему я обо всем узнаю последним?

— Потому что я посчитала возможным доверить судьбу жены её мужу. Я дала ему шанс переиграть соперника. Но, похоже, природа не одарила его талантом стратега. Более глупой выходки, чем его нападение на Джереми, и придумать нельзя. Хороший урок всем нам, Марк, и мы должны сделать из него выводы.

Пляж заполнялся гомонящей толпой — подростки затевали борьбу на рассыпчатом, как крахмал, песке. Молодые пары усаживались рядышком в ожидании медитации, обнимаясь и перешёптываясь.

Счастливые лица, смех и улыбки — Фреттхена кольнула зависть. Он бы тоже хотел стать птичкой в этом раю — воспарить в медитациях над белоснежным песком прямо в бездонную синь. Ни о чем не думать и не тревожиться. И никакого груза ответственности, никакого страха и неловкости под свинцовым взглядом Гельмута Верхаена.

— Хорошо, спасибо, Мэйли! Мы непременно сделаем выводы, но позже. Время медитации. Пора приступать.

— Конечно, Марк! Я всегда к вашим услугам, — смиренно ответила китаянка, снова пряча под непроницаемой маской и душу, и эмоции.

— Спасибо, правда, — он взял её крепкую ладошку и сжал тихонько в знак благодарности, — у вас такая чудесная энергетика. С вами рядом необычайно комфортно.

— Я рада это слышать, Марк, — она склонила черную и гладкую, будто облитую лаком, голову и легкой походкой балерины пошла вперед.

— Ребята, пора начинать! — сильный голос Триоль порхал над пляжем. — Рассаживаемся, поскорее, — она энергично хлопала в ладоши, разнимала борцов и приветствовала влюблённые парочки.

Ей улыбались, её слушались и очень скоро хаотичные группки рассеялись. Присмиревшие воспитанники Эколы расселись в аккуратные ряды.

Фреттхен откашлялся и взял в руки микрофон:

— Сегодня, друзья, мы переходим к новому, совершенно восхитительному этапу, — он помолчал, демонстрируя волнение. — Настало время задуматься не только о гармонии окружающего пространства, но и о том, кого оно окружает. О человеке. О том, кто создает и разрушает. От кого непосредственно зависит мир и процветание на нашей планете. Можно веками ждать, пока каждый достигнет того уровня развития, при котором болезни и войны исчезнут, как исчезли чума и оспа. А можно инициировать процесс, исцеляя и облагораживая души прямо сейчас. Вам нравится моя идея? — спросил он, повышая голос и наполняя его энтузиазмом.

— Дааааа! Нравится! — нестройно, но радостно отозвались ряды воспитанников.

— Прекрасно! — воскликнул Хорек. — Раз так, я передаю слово нашей замечательной Мэйли. Она объяснит вам суть!

Триоль с вежливым достоинством приняла микрофон, и психолог, облегчённо вздохнув, отошел и уселся поодаль.

— Сегодня мы начнём нашу медитацию с путешествия туда, где скрывается истинное «Я». То, что во многих религиях зовётся душой и продолжает жить после смерти физического тела.

Бархатный голос, сопровождаемый равномерным рокотом океана, успокаивал, убаюкивал, тянул за собой в то самое путешествие, о котором вещала маленькая китаянка. Фреттхен сидел на прохладном песке и чувствовал, как все его тело, каждый мускул расслабляется, а запутанный клубок нервов разглаживается и распрямляется.

— Загляните вглубь вашего сердца и вы увидете его — этот маленький огонёк любви. Позвольте чистому, ослепительно–яркому свету расти, заполняя ваше сердце…

«Да, да, я вижу его», — шептал Хорёк, с закрытыми глазами раскачиваясь в такт мудрым и правильным словам, на которые уже накладывалась тихая волшебная музыка из репродуктора.

Он уже начал проваливаться в уютное, тягучее забытье, как неожиданно барабанные перепонки пронзило металлическим скрежетом.

Психолог распахнул глаза и завертелся волчком на месте, стараясь понять, что случилось.

— Ребята! — Фреттхен не сразу узнал голос Джереми, искаженный волнением и микрофоном. — У меня мало времени, поэтому я сразу перейду к сути — нас обманывают. Мы — марионетки и подопытные кролики.

Психолога накрыло волной жара, а глаза затянуло розовой пеленой. Он вскочил и ничего не видя, побежал вперёд, туда, где начинался подъём с пляжа.

За спиной прошелестел возмущенный гул голосов, их перекрыли спокойные слова Триоль: «Спокойно, друзья! У Джереми последствия травмы, параноидальный бред. Мы должны проявить сочувствие и понимание».

Хорёк вслепую карабкался по склону, цепляясь за колючие кусты и обдирая ладони, а над Эколой разносилась речь Джереми. Она хлестала и жалила сильнее колючек, подстегивала, гнала вперед. Он, Марк, должен прекратить это безобразие и заткнуть рот мальчишке, пока его не услышал Верхаен!

«Они подменили нам память. Вспомните своё детство — оно у всех у нас одинаковое! Я докажу!»

Но доказать Джереми не успел.

Вместо этого раздался усиленный микрофоном шум возни, вскрикивания, звук тяжёлого дыхания, и все смолкло.

Несчастный психолог, успевший к тому времени выбраться на ровную поверхность, стоял под столбом, и, задыхаясь от прыгающего в горле сердца, пытался сфокусировать вновь обретённое зрение на черном пятне репродуктора.

«Фреттхен, — раздался как будто совсем близко, над ухом, зловещий скрип, — вы мне за это ответите».

Хорек обессиленно рухнул на жёсткие колючки и впервые в жизни разрыдался, как ребёнок.