Мёрзлая яма под серым, безрадостным небом терпеливо ждала свою жертву.

«Он так не хотел умирать зимой», — сказала Милена и аккуратно промокнула кружевным платочком подкрашенные глаза.

В длинной, до пят, шубе из чернобурки и с высокой прической, прикрытой ажурной шалью, она смотрелась ещё солиднее и внушительнее. На её фоне маленький юркий спутник в приталенном пальто и легкомысленной клетчатой кепке — семейный доктор Верхаенов — казался подростком.

— Мужайтесь, дорогая, мы с вами! — он оторвал взгляд от зияющей дыры и подобострастно заглянул в белое, напудренное лицо вдовы.

— Держись, ма, — на плечо миссис Верхаен легла крепкая ладонь высокого блондина, с правильными чертами лица и голубыми, как у матери, глазами.

Второй из братьев стоял смирно, как изваяние, прижимая к себе вертлявую девочку в голубой мутоновой шубке и голубой же шапочке из–под которой выглядывали смешные косички. Она вертела головой и косички мелькали в стылом воздухе, как хвостики игривых котят, а папа склонялся к её уху и тихо шептал:

— Мирабэль, веди себя прилично.

Малышка надула губы и уставилась на пару, которая скорбно склонив головы, стояла у старого надгробия неподалёку.

Белобородый старик в очках и шапке–ушанке был похож на худого Санту. А его маленькая спутница на кудлатую собачку — из под вязанной шапочки вырывалось облако пепельных, тугих кудряшек.

— Пап, папа, — подняла голову Мирабэль, — а когда я вырасту, у меня тоже будут такие же кудри как у той девушки? — она вытянула руку в пушистой вязанной варежке в сторону приглянувшейся парочки.

— Тише, тише, — зашептал сердито отец, — доктор Вильям говорит речь про твоего дедушку!

Юркий спутник миссис Верхаен уже переместился к могиле и встал рядом с закрытым гробом.

— Друзья! В этот скорбный час, когда мы навсегда прощаемся с нашим дорогим и любимым Гельмутом…

Девочка вытянула шею, чтобы рассмотреть получше кудри незнакомки. Заслышав речь доктора, старик взял девушку за руку, и подвёл поближе.

Кудрявая незнакомка стояла теперь лицом к публике — у неё оказались огромные карие глаза, и Мирабэль снова пришла в восторг:

— Папа! — громко сказала девочка. — Посмотри, какая она красивая!

— Мирабэль, прекрати сейчас же! — зашипела молодая рыжеволосая дама в чёрном кашемировом пальто, — я тебе говорила — надо было оставить её дома, зашептала она мужу сердито. — Детям нечего делать на похоронах!

— Но ведь это её дедушка…

— Да много она видела этого дедушку?

— Джонатан, Энни, как вам не стыдно? Неужели нельзя оставить свои препирательства хотя бы в такой момент!

Голубые глаза вдовы искрились от слёз и негодования.

Невестка виновато потупилась, а сын открыл было рот для оправданий, но тут грянул туш и гроб стали медленно опускать в могилу.

На крышку полетели мёрзлые комья глины.

— Бабушка, — как ни в чем не бывало прочирикала Мирабэль, как только стихли трубы и замолкли скрипки, — я хочу такие же кудряшки, как воооон у той девочки.

Милена машинально посмотрела туда, куда указывала пушистая рукавичка. По узкой тропинке, вытоптанной в свежем снегу, удалялись две тёмных фигуры — старик в затрапезном пуховике и шапке–ушанке и молодая тонконогая девчонка в дутой куртке и узких джинсах. Ветер жизнерадостно раздувал облако пепельных завитушек, которые так понравились внучке Гельмута Верхаена.

— Марти, — она тронула сына за рукав, — посмотри, тебе не кажется, что у того старика походка как у папы?

— Мама, не надо. Я знаю, как тебе трудно, но не надо, прошу.

— Наверное, приходили навестить жену и мать, — с грустью покачала головой вдова. — Бедная девочка! Без мамы ещё тяжелее, чем без отца…

— Ты так добра, Милена, — повернувшись к любимой пациентке, доктор в порыве чувств схватил руку в чёрной перчатке. — Даже в такой тяжёлый момент думаешь о других! О тех, кому тяжелее!

— Ну что ты, Вильям, — зарумянилась она, — я просто много страдала и понимаю чужое горе. Пойдем, нас ждут гости и накрытые столы. Я уверена, соберется полгорода. Бедняга Гельмут был бы в восторге от таких пышных похорон!

А где–то далеко–далеко от мёрзлого кладбища и свежей могилы, цвела степь и звенели цикады.

По извилистой дорожке среди разнотравья шли двое — худой скуластый парень и высокая, угловатая девушка. Они шли молча, приглядываясь друг к другу, и у каждого в уголках губ таилась лукавая улыбка. Впрочем, парень иногда хмурился, словно задумавшись, и что–то мурлыкал себе под нос, какую–то мелодию.

Первой не выдержала девушка.

— Как ты думаешь, долго нам еще идти? — спросила она.

— Не знаю. Ты устала?

Ровная дорога пылила мукой, убегая за горизонт, и крапчатым, медовым разноцветьем пестрела степь.

— Нет, — слегка удивленно ответила девушка, — совсем не устала. А куда мы, собственно, идем?

— Понятия не имею, — беспечно ответил паренёк. — Это важно? Любая дорога — куда–нибудь да выведет. Да, прости, — смутился он, — я забыл, как тебя зовут?

— Меня? Погоди… здесь где–то… — порывшись в карманах джинсовой курточки, девушка извлекла оттуда слегка помятый паспорт. — Элли… Элли Харрисон. У меня, наверное, был солнечный удар, — призналась она, смущенно улыбнувшись. — Собственное имя вылетело из головы.

— Бывает. Я тоже себя как–то странно чувствую. Конечно, из–за солнца.

Ещё какое–то время они шагали молча, но улыбались друг другу уже открыто.

— А что это за песня? — спросила Элли.

— Нравится? Это я сочинил… — он взял ее руку и, подбрасывая в такт, тихонько напел. — Та–та–та-та… там–там… та–та–а-а…

— Красиво, — сказала она. — Похоже… я даже не знаю на что. Как будто бабочки порхают.