Белые, увитые плющом и бугенвиллией домики под черепичными крышами. Уютные улочки, не более семи метров в ширину. Живописное небо с лёгкими, как дым, облаками. Скользящие солнечные блики на стенах, в цветущей зелени, на мостовой. Экола напоминала загадочный старинный городок с картин Томаса Кинкейда.

Гельмут стоял на пятачке балкона, облокотясь на перила и вдыхая полной грудью соленый бриз с океана. Его дом, самый высокий на полуострове, располагался на холме, откуда к океану разбегались извилистые, каменистые улочки.

За оранжевыми черепичными крышами, утопавшими в сочной зелени, виднелась площадь с нарядной плиткой, витыми фонарями и фонтаном. За ней — уютная набережная с галереями, магазинчиками и кафе. Вдали сверкала голубая полоска океана, соревнуясь по чистоте оттенка с бездонным сапфировым небом.

К сожалению, пляж у набережной оказался непригодным для купания. Крупные камни и тёмная гряда кораллов почти у самого берега — живописно, но в воду заходить неудобно.

Верхаен приехал в благодатный уголок вечного лета из заснеженного Миннеаполиса. Окунуться в теплый океан, тут же, по приезде, было для него делом принципа. Глядя на каменистый берег, профессор нахмурился и Фреттхен, его верный гид и правая рука, тут же отреагировал:

— У нас есть еще два пляжа. «Рыбацкий» — там прекрасная, тихая бухта и «длинный» — белый песок, пологое дно. Вы останетесь довольны! «Рыбацкий» — вооон там, — махнул рукой Хорёк куда–то вправо, — за детским городком. А «длинный» — подальше. Он на другом конце и к нему довольно крутой спуск…

— Благодарю, но не сейчас. Я не настолько хорошо себя чувствую после перелёта, чтобы совершать долгие пешие прогулки. Пойдемте лучше, перекусим где–нибудь.

Лёгкий ужин в кафе «Бриз» порадовал свежими солоноватыми устрицами, коктейлем из креветок и лобстером с гриля.

Верхаен остался доволен, и Фреттхен, который считывал малейшие оттенки эмоций с его лица, трещал без умолку, пока они поднимались по извилистой улочке к профессорскому дому.

— Вы обязательно должны посмотреть нашу галерею! Мы ежемесячно обновляем экспозиции. А иногда и чаще!

— Завтра, все завтра, — махнул рукой Гельмут, — увидимся завтра!

Он захлопнул дверь и отправился прямиком в душ. А оттуда — в объятия Морфея.

Утро выдалось прекрасным — он рано лег и рано встал, замечательно выспался и застал удивительной красоты рассвет. Дошёл, не торопясь, до «рыбацкого», про который толковал Хорёк, и насладился в полной мере и девственной чистотой природы, и тишиной, и одиночеством. После шумного мегаполиса всё это казалось настоящей роскошью.

Если бы не пара перевёрнутых лодок на берегу и одна — замершая крохотной точкой в океане, можно было подумать, что Гельмут очутился на необитаемом острове и единолично владеет розовыми скалами, разноцветной галькой и прозрачной водой, в которой видно не только мальков, но и каждый мелкий камушек на дне.

После купания он принял душ, спустился на набережную и позавтракал под резкие крики чаек и тихий плеск волн о камни. Затем провел полдня в кабинете у школьного психолога.

— Вот этот, этот и этот. Вот ещё. Ещё один, — бросал он папки Фреттхену на стол.

Перебирал личные дела и результаты тестов, отбирая тех, на кого хотел посмотреть лично.

— Да, мистер Верхаен, — встал на вытяжку Хорёк.

— Не надо официоза. Зовите меня по имени. А это кто? Ну и ассоциации! Океан — свобода, небо — простор, пальма — одиночество, галька — твёрдость… забор — побег! Куда ни ткни — сплошная индивидуальность и свободолюбие. Что за Джереми Вильямс? Что–то я его не припомню.

— Хороший парень, — затараторил психолог. — Немного молчаливый и замкнутый, но в целом — подающий надежды. Мы с ним очень подружились — я на короткой ноге со всеми ребятами! У меня всё под контролем.

После беседы с Вильямсом и остальными, не вполне благонадёжными воспитанниками — обед в школьной столовой. Профессор пожалел, что не наведался в полюбившийся «Бриз». Там кормили вкуснее. С другой стороны — шагать под жарким тропическим солнцем, обливаясь потом, то ещё удовольствие. Лучше простой картофельный салат, но рядом со школой.

Сиеста — сладкое время послеобеденного отдыха, и вот профессор обозревает Эколу со своего балкона. Он тут главный. Он — Гельмут Верхаен, давно вошёл в круг победителей и заслужил право смотреть сверху вниз.

Профессор повернул гордый профиль направо — туда, где неспеша прогуливался утром. Корпуса детского городка, а за ними «рыбацкий пляж».

Слева, за поселковой амбулаторией, укрытой зарослями морского винограда — рабочий поселок. Длинные строения, похожие на обувные коробки с множеством дверей. С другой стороны — тоже двери, только раздвижные и выходят на крошечные участки со стандартными мангалами.

А где–то позади, за кварталом молодожёнов должен быть еще один пляж — «длинный». Тот самый, с белоснежными песками и пологим дном.

Воистину — рай на земле!

Не то, что та дыра, в которой его угораздило родиться.

Гельмут Верхаен появился на свет в семье рестораторов. Звучное слово на деле означало прокуренный зал на двадцать столиков, пьяные выкрики и потасовки, липкие столы, тяжёлые пивные кружки и грязный туалет, отмывать который, частенько приходилось будущему профессору. Бизнес балансировал на грани разорения. Об этом денно и нощно причитала госпожа Верхаен — худая женщина неопределенного возраста, с такой тусклой наружностью, что казалось, будто она давно покрылась копотью, как и все её кухонное царство. Своими жалобами она доводила до бешенства Верхаена–старшего. Стоило жене открыть рот — благоверный тут же начинал таращить глаза, багроветь, раздувая толстые щеки, и срываться на петушиный крик.

Тяжелой рукой отец раздавал детям тычки и подзатыльники, сопровождая их такими ругательствами, что маленький Гельмут краснел, как от пощёчин.

Его старшая сестра — ласковая и незлобливая — умела подлизаться к папочке и получала меньше работы и наказаний. Её брат не прощал папаше обид. Он их копил, как иной бедняк копит гроши, клянясь наедине с собой, что никогда не забудет побоев и унижений. Никогда в жизни не станет он преемником деспотичного, скорого на расправу отца. При первой возможности покинет опостылевший семейный бизнес и криминальный район, заселённый такими же неудачниками, как Верхаены.

Так и случилось.

Не успел Гельмут окончить школу и порадоваться приличному аттестату, как в семье разразился скандал. Из дома пропали деньги — вся дневная выручка, сложенная лично главой семейства в ящик пузатого комода. Ключ хранился в кармане широких, вечно облитых пивом штанов господина ресторатора. Кто и когда вынул ключ и завладел деньгами, так и осталось тайной, но отец накинулся с обвинениями на сына. А когда тот, впервые за долгие годы взорвался праведным гневом, Верхаена–старшего накрыло так, что он затрясся и пошел на Гельмута с дубовым табуретом. Подросший и возмужавший Верхаен–младший выбил табурет ногой и кинулся в бой. Как два борца, катались они по лысому от старости ковру, не слыша крики обезумевшей жены и матери. Победила молодость, и это положило конец побоям и оскорблениям. Вскоре Гельмут покинул отчий дом навсегда.

Перепуганная дракой сестра разбила копилку, а мать достала из запасников горсть золотых побрякушек, которые время от времени скупала у местных пьяниц, жаждущих опохмела.

Этого хватило на билет до Миннеаполиса, где жила родная тетка Гельмута. Она приютила симпатичного племянника и помогла ему устроиться на работу в тот же самый торговый центр, в котором сама много лет продавала элитную косметику.

Так Гельмут начал карьеру продавца в отделе подарков и сувениров фирмы Холмарк. Проводить дни среди плюшевых мишек и ярких открыток было куда приятнее, чем в дыму и пьяных визгах. Но амбициозный молодой человек мечтал о большем. Он хотел войти в круг победителей.

За спиной Верхаена раздался мелодичный звонок причудливо стилизованного телефонного аппарата — профессор любил антиквариат. Он мог себе это позволить. Под проект открыли щедрое субсидирование.

Гельмут шагнул с залитого тропическим зноем балкона в прохладу комнат и поднял трубку:

— Алло.

— Господин Верхаен, простите за беспокойство, это Марк. Марк Фреттхен.

— Марк, вы можете называть меня по имени, я же говорил.

— Совершенно верно! Простите, Гельмут. Я звоню, чтобы удостовериться, что наша договоренность в силе. Быть может, у вас изменились планы…

— Нет, мои планы не изменились, — спокойно и с достоинством ответил Верхаен, — я сейчас выхожу.

— Так я вас жду у школы, — оживился Хорёк. — Я покажу вам нашу главную галерею, познакомлю с лучшими работами, а потом мы поужинаем в «Лангусте». В «Бризе» вы уже были…

— Договорились.

Профессор положил трубку. Его взгляд упал на портрет в серебряной рамке: цветная студийная фотография, с которой безмятежно улыбались крупная голубоглазая блондинка и два похожих на неё белобрысых мальчугана — Марти и Джонатан. Сейчас они оба взрослые, а Джонатан уже обзавёлся семьей. Верхаен взял в руки более поздний портрет супруги. Да, Милена постарела. Пышные кудри посеклись и поредели, округлые щёчки стекли вниз, грудь опала. Время безжалостно ко всем без исключения.

Он спускался по лестнице, насвистывая нехитрую мелодию. Ту самую, под которую они впервые танцевали с Миленой.

Молодому продавцу из отдела подарков Холмарк сказочно повезло. Судьба послала ему дочь известного банкира. Она вошла в отдел уверенной походкой, покачивая полноватыми бедрами, и, капризно выпятив губу, двинулась к полкам с игрушками.

Гельмут с первого взгляда понял, что в его тихий залив заплыла крупная рыба. Да что там рыба! Акула! В ушах искрились бриллианты, под круглым локотком пристроилась сумка Луи Вуиттон, и даже простое на вид льняное платье выдавало безукоризненный вкус и чувство стиля.

— Разрешите вам помочь, — предложил он, почтительно склонив голову.

— Будьте так любезны, — томно произнесла она и ткнула розовым ногтем в мягкий живот плюшевого медведя, — у вас есть что–нибудь покрупнее этого?

— Секундочку!

В подсобке, в открытом ящике, лежал огромный, лоснящийся шоколадными боками мишка — неразобранный товар. Гельмут не успел навесить ценник и выставить его на продажу.

Да, — расцвела Милена, это именно то, что она искала.

— Сколько? — она вынула из сумки кошелек.

— Для вас — бесплатно, — не раздумывая ни секунды, произнес Верхаен.

Девушка закусила губу, но не сказала ни слова.

Она просто развернулась и пошла из отдела вместе с подарком, будто так и должно быть.

— Простите, — Гельмут догнал её у самого выхода.

— Вы передумали? — усмехнулась она.

— Нет, что вы. Я счастлив одной только мыслью, что буду связан с вами этим подарком. Не посчитайте это подкупом… но, могу ли я надеяться когда–нибудь увидеть вас снова?

Сколько обожания способны выразить его глаза? Чуть–чуть прищуриться, улыбнуться уголком рта — точно в смущении… посмотреть искоса… Вот так, хорошо. Милена таяла как молочный шоколад на языке.

— Позвоните мне.

В протянутую ладонь упала визитка с фамилией, известной всему городу.

«Бинго!»

Потом были танцы — да, под ту самую мелодию! — дорогое вино, романтичная прогулка. «Ах, эти новые туфли стёрли все ноги!» — «Я понесу вас на руках!»

А еще через полгода они поженились.

— Гельмут! — Фреттхен помахал носовым платком и стёр им же испарину со лба. Похоже, бедняга простоял у парадного входа школы достаточно, чтобы изжариться. — Пройдемте, я покажу вам наши лучшие работы.

— Как вам здесь? Нравится? — спросил профессор, спускаясь по разноцветной брусчатке вниз, к набережной.

— О, замечательно! Просто замечательно! Я уже не представляю, что где–то существует зима и слякоть, и грязное метро, неустроенные бомжи и прочие прелести внешнего мира. Отвык, знаете ли.

— Да, вам необыкновенно повезло, Марк. Такая удача выпадает не каждому. Надеюсь, вы сможете оценить это по достоинству и оправдать наше доверие.

— Конечно, конечно, — заторопился Хорёк, — Экола для меня — всё! И семья, и жена, и любовница. У меня ведь никого нет. Родители уже умерли. Меня никто нигде не ждёт, — горько заметил он.

— Иногда это неплохо, Марк. Вы просто не осознаете своего счастья, — криво усмехнулся Верхаен.

— Ну, что вы! Какое счастье в одиночестве…

— Да, хорошенькая подружка вам бы, наверное, не помешала.

— Наверное, — улыбнулся Хорёк смущённо, — но девушки всегда были ко мне равнодушны.

— Печально, печально, — пробормотал профессор, уклоняясь от колючего побега бугенвиллии.

— Ну, вот мы и пришли, — с облегчением выдохнул психолог и смахнул насквозь промокшим платком пот со лба. — Добро пожаловать в нашу главную галерею!

Он с гордостью подвел Верхаена к огромному стенду с золотой надписью: «Лучшие из лучших».

— Вот — это победители прошлого конкурса «Экола — энергетический центр планеты».

— Да, да, хорошо, пусть почувствуют ответственность. Они первопроходцы в оздоровлении и общества, и всего земного шара, — кивнул благосклонно профессор. — Хорошие лица, — добавил он, бегло осмотрев портреты молодых людей, вывешенные на стенде.

— Вы обратили внимание? Никаких фотографий! Все портреты выполнены нашими местными художниками. А скульпторы украшают сады и улицы. Я вам покажу наш сад скульптур.

— Хорошо, замечательно, — Гельмут взглянул на часы, — сад скульптур оставим на потом. Давайте, пройдемся по галерее и — на набережную. Я уже проголодался.

— Конечно, как скажете, — заторопился психолог. — Вот текущая экспозиция, пойдемте!

Верхаен двинулся по светлым залам, осматривая картины. Большие — во всю стену и миниатюрные — с ладошку. Прозрачные, нежные акварельки и многослойные работы маслом. Попадались рисунки карандашом и углем. Несколько залов занимали аппликации и инсталляции, их разбавляли установленные тут и там скульптуры. Все это многообразие воспроизводило Эколу, её узкие улочки, заросшие плющом, нарядную площадь и длинный пляж с медитирующими. Тема медитации была особенно популярна среди конкурсантов.

— О, похоже на вас, Марк, — профессор остановился перед гипсовой фигурой — худой и остроносой, замершей на невысокой подставке в позе лотоса.

— Да, — зардевшись, подтвердил Фреттхен, — это меня изваял наш победитель. Эрик Гудман. Большой талант!

— Ах вот как, — усмехнулся профессор, — что ж, он правильно выбрал модель…

— О нет! Победу присуждал не я! Я лишь член жюри!

— Ну, всё? Всё просмотрели? — сменил тему Верхаен. — Пойдемте, предадимся чревоугодию?

— Нет, еще остались работы к новому конкурсу «Океан и его обитатели». Мы их принимаем в правом крыле. Скоро начнем составлять экспозицию следующего месяца.

— Ну вот, когда составите, тогда меня и пригласите. Пойдемте, Марк. Как вы сказали, называется ваше кафе?

— «Лангуст», — в голосе Хорька еле уловимо проскользнула нотка разочарования.

Поблизости от кафе — слава Всевышнему — не вопили репродукторы. Музыка, доносящаяся со стороны поселка, звучала мягко, приглушенно, не лезла в уши, а создавала приятный фон. Полотняный навес отбрасывал прозрачную тень на плетёные кресла и столики.

— Я, пожалуй, закажу паэлью, — бегло ознакомившись с меню, промолвил Гельмут.

— Превосходный выбор! Я возьму то же самое. А как насчёт закусок? Может быть взять тарелку со всем понемножку? Жареный кальмар, сырные палочки, острые крылышки?

— Можно, — кивнул Гельмут, откидываясь в глубоком кресле.

— Вина?

— Белого, на ваш вкус.

Услужливый официант из работников поставил перед ними высокие бокалы с кубиками льда и бутылку газированной воды. Принял заказ, и вскоре на столе следом за водой появилось вино в темной бутылке.

— В целом, я доволен, — рассказывал профессор обратившемуся в слух Хорьку, — но есть и нарекания. Безусловно, подростковому возрасту присущи экзальтированность, потребность выделиться, даже — бунтарство. Но не до такой же степени.

Фреттхен пошел красными пятнами, но промолчал.

— Что это за повальная тяга к примитивному труду? — продолжил Гельмут, глотнув вина. — Откуда она взялась? Зачем мы вкладываем такие огромные средства в этот проект? Для того чтобы тщательно отобранные таланты деградировали до уровня гастарбайтеров? Пардон, работников?

— Это единичный случай.

— Единичный случай предполагает единственное число, а у вас желающих мести улицы, ковыряться в земле и смолить лодки с каждым днем все больше.

— Это глупость! Подростковая глупость. Ребята шутят. Уверяю вас! Я неплохо знаю каждого из них, мы проводим совместно досуг. Мне доверяют. Вот, на лодке недавно с Джереми катались.

— Джереми… такой скуластый, кудрявый парень? Тот, что спал в коробке?

— Он.

— Как раз про Джереми я и хотел с вами поговорить. Откуда взялась эта коробка? Брак — вот как это называется. И ассоциации его мне очень не понравились. Поработайте с ним дополнительно, Марк. Идеи с рыбалкой тоже надо искоренить. Если вы не сумеете вовлечь его в творческий процесс, нам просто напросто придется с ним расстаться.

— До этого не дойдет, обещаю!

— Я на это рассчитываю, — бросил профессор и развернул салфетку. — Мне бы очень не хотелось терять людей, в которых вложено столько трудов и денег.

Салфетка перекочевала на светлые брюки, а их хозяин придвинул к себе тяжёлую чугунную сковороду — в ней подавалось фирменное блюдо. Полюбовался на натюрморт из даров моря и темного, с золотым отливом риса, с наслаждением вдохнул ароматный парок и принялся за еду.

— Я всё держу под контролем, — заверил его Фреттхен, — ведь я понимаю — за нами стоят огромные средства.

— И не только средства, — невозмутимо добавил Гельмут, цепляя вилкой плотное колечко кальмара, — за нами стоят серьезные люди.

— Да, конечно, — подобострастно кивнул Фреттхен.

— Я ценю вашу понятливость, — профессор великодушно похлопал Хорька по плечу.

Психолог заулыбался и, вооружившись вилкой, принялся выковыривать из риса морепродукты.