Ганнибал, упустивший целый год вследствие упорного противодействия сагунтинцев, вернулся как обычно на зиму 219/18 г. до н. э. в Картагену, отчасти чтобы принять нужные меры для охраны Испании и Африки, так как аналогично своему отцу и своему зятю он был и тут и там высшим военным руководителем и, стало быть, вынужден был побеспокоиться о сохранности собственного отечества. Его военные силы состояли примерно из 120 тысяч пехотинцев, 16 тысяч наездников, 58 слонов и 32 обеспеченных экипажем и 18 не оборудованных пятипалубных судов помимо тех слонов и кораблей, какие пребывали в столице. В этой карфагенской армии совсем не было наемных воинов, за исключением маленького количества лигуров, служивших в легковооруженных подразделениях; не приписывая нескольких финикийских эскадронов, воинства были из взятых для военной службы карфагенских подчиненных, ливийцев и испанцев. Чтобы удостовериться в преданности этих последних, отлично выучивший людскую натуру военачальник показал им свое доверие тем, что дал им увольнение на всю зиму; это не похоже узкое представление финикийцев о патриотизме, Ганнибал твердо обещал ливийцам карфагенское гражданство, если он возвратится в Африку героем. Однако эта толпа войск была только частью предназначенной для экспедиции в Италию. Приблизительно 20 тысяч человек были отосланы в Африку; из них маленькая часть осталась в столице и на фактически финикийской территории, а большая часть была послана на западную часть Африки. Для охраны Испании было брошено 12 тысяч человек пехоты, 2 500 человек конницы и примерно половина слонов. Помимо стоявшего там у берегов флота; руководство этими военными державами и господство над территорией были возложены на младшего брата Ганнибала — Гасдрубала. На собственно карфагенской территории было брошено относительно малое число войск, так как на крайний случай столица сама имела достаточно средств; в Испании тоже было пока достаточно небольшого отряда пехоты, так как там несложно было нанять новых рекрутов, но зато там была сохранена относительно большая часть африканской конницы и слонов. Главное внимание было обращено на то, чтобы снабдить сцепление посреди Испанией и Африкой; с этой целью и был оставлен в Испании флот, а охрана западной Африки была поручена очень крепкому военному подразделению. Выдержка войск служила поручительством, за исключением подобранных в хорошо усиленном Сагунте заложников от испанских общин, разделение солдат по таким местам, какие пребывали вне их призывных округов: доминирующая часть восточноафриканского ополчения была отправлена в Испанию, испанского — в западную Африку, западноафриканского — в Карфаген. Таким образом были предприняты достаточные меры для защиты. Что же касается наступательной войны, то эскадра из 20 пятипалубных судов с 1 тысячи солдат должна была отплыть из Карфагена к западным берегам Италии, для того чтобы их опустошать; другая эскадра из 25 парусных судов должна была попытаться снова завладеть Лилибеем; Ганнибал надеялся, что карфагенское правительство не откажет ему в столь небольшом содействии.

Сам же он решил вторгнуться во главе главной армии в Италию. Этот порядок военных действий, без сомнения, изначально задумывался Гамилькаром. Смелое нападение на Рим допустимо было лишь в Италии, точно так же как решительное нападение на Карфаген допустимо было лишь в Ливии; как Рим, без колебания, начал бы следующую кампанию нападением на Ливию, так и Карфаген не обязан был довольствоваться какими-нибудь второстепенными предметами военных операций, например, Сицилией, или одной оборонительной войной. Во всех этих инцидентах проигрыш был бы идентичен смерти, а победа принесла бы различные плоды. Каким же, однако, путем можно было напасть на Италию? Достигнуть полуострова можно было или водой, или сушей; но, для того чтобы поход носил характер не безнадежного начинания, а военной экспедиции со стратегической целью, необходимо было иметь более близкую операционную базу, чем Испания или Африка.

Ганнибал не мог опираться ни на флот, ни на какую-либо приморскую крепость, так как Рим господствовал в то время на морях. Но и на территории, принадлежащей италийскому союзу, едва ли можно было найти твердую точку опоры. Если этот союз в совершенно иные времена и, несмотря на свои симпатии к эллинам, устоял против ударов, нанесенных ему Пирром, то не было никакого основания ожидать, что он распадется при появлении финикийского полководца; вторгнувшаяся в Италию армия была без сомнения раздавлена между сетью римских крепостей и крепко сплоченным союзом. Только страна лигуров и кельтов могла сделаться для Ганнибала тем, чем была для Наполеона Польша во время его походов на Россию, очень похожих на поход Ганнибала; в этих племенах еще были сильны волнения в связи с только что окончившейся войной за независимость; они не состояли в племенном родстве с италиками и опасались за свое существование, так как именно в это время римляне начали окружать их цепью собственных крепостей и шоссейных дорог, следственно на финикийскую армию, заключившую в своих рядах много испанских кельтов, они должны были смотреть как на свою спасительницу и обязаны были быть для нее опорой, доставляя ей питание и рекрутов.

Уже были заключены мнимые уговоры с бойями и инсубрами, какие должны были послать навстречу карфагенской армии вожаков, организовать для нее у своих единоплеменников хороший прием, снабжать ее во время похода продовольствием и восстать против римлян, лишь только карфагенская армия заступит на италийскую территорию. На эту же область указывали и отношения с востоком. Македония, снова утвердившая свое владычество в Пелопоннесе благодаря победе при Селлазии, находилась с Римом в натянутых отношениях; Димитрий Фаросский, променявший союз с римлянами на союз с македонянами и изгнанный римлянами из своих владений, жил изгнанником при македонском дворе, который отказал римлянам, требовавшим выдать его. Если и существовала возможность где-либо соединить против общего врага две армии, выступившие от берегов Гвадалквивира и Карасу, то это могло случиться только на берегах реки По.

Таким образом, все указывало Ганнибалу на северную Италию; а что туда же были обращены взоры и его отца, видно из того факта, что римляне к своему крайнему удивлению встретили 230 г. до н. э. в Лигурии с отрядом карфагенян. Менее понятно, почему Ганнибал предпочел сухой путь морскому, так как и само по себе очевидно, и было доказано последующими событиями, что ни морское могущество римлян, ни из союз с Массалией не были непреодолимым препятствием для высадки армии в Генуе.

В дошедших до нас сведениях немало таких пробелов, которые не позволяют нам полностью разрешить этот вопрос и которые нельзя восполнить догадками. Ганнибал, вероятно, выбрал из двух зол меньшее. Вместо того чтобы подвергнуть себя случайностям морского переезда и морской войны, с которыми он был мало знаком и которые было трудно заранее предвидеть, он счел более благоразумным положиться на бесспорно искренние обещания бойев и инсубров, тем более потому, что высадившейся в Генуе армии предстоял бы переход через горы; вряд ли он знал, что переход через Апеннины подле Генуи менее труден, чем переход через главную цепь Альп. Но тот путь, который он избрал, с древних пор служил путем для кельтов, и по нему проходили через Альпы гораздо более многочисленные массы людей; стало быть, союзник и избавитель кельтов мог уверенно идти по нему.