В 1948 году газета командировала меня на строительство одного из домов в Минске. Я должен был ознакомиться с ходом строительства, с его людьми и написать в газету статью.

Встретили меня радушно, помогали, объясняли все. Все строители знали меня как "корреспондента" и фамилии моей не спрашивали.

С самого начала меня заинтересовал некто Борис Иванович, которого я еще не видел.

"Борис Иванович сказал", – говорили рабочие таким топом, как будто этот Борис Иванович был по меньшей мере гениальным человеком.

А между тем мне известно было, что главный инженер, например, совсем не Борис Иванович. Я слышал, что даже и он, пожалуй, таким же тоном, как и рабочие, говорил:

– Нужно посоветоваться с Борисом Ивановичем. Когда же я спросил, кто такой Борис Иванович, мне ответили:

– Наш старший техник. Золотой человек. "Это, наверное, самый старый и опытный техник", – подумал я и сразу представил себе сурового дядю с седыми усами, серьезного, с проницательным взглядом, все знающего. Поговорить с ним было бы очень интересно и полезно. Но встретиться мне с ним довелось лишь через пару дней.

Как-то рабочие сказали мне:

– Вон идет Борис Иванович!

Я взглянул и увидел… совсем не седого дядю, а молодого парня, лет двадцати, маленького, круглолицего, с острым носиком и подвижными глазками.

Меня представили ему:

– Это – корреспондент, присланный на наше строительство.

– Очень приятно, – сказал он, но тут же, увидев машину, с которой сгружали металлические трубы, бросился к ней.

– Кто вам сказал сгружать здесь? – услышал я его голос. – Смотрите, сколько придется таскать их взад и вперед, когда примутся за работу. Сколько пропадет труда и времени! Сгружайте вот тут. И концами в эту сторону, чтобы лучше было брать.

"Ого! – подумал я. – Этот паренек сразу все примечает".

В это время к нему подошел бригадир, и техник пошел с ним дальше. Поднявшись на леса, он в одном месте вдруг остановился и начал подпрыгивать. Мне стало смешно: сразу видно, что веселый паренек… А он после этого опустился на колени и к чему-то стал приглядываться. Затем я снова услышал его голос:

– Эге! Да тут доски когда-нибудь могут оторваться.

Тут может кто-нибудь погибнуть. Как это никто не заметил?..

Так вот почему он прыгал! Вот тебе и "паренек"! Я направился вслед за ними. Техник заметил это и крикнул сверху:

– Извините, я сейчас!

Но я совсем не нуждался в его извинении; мне хотелось понаблюдать за ним со стороны.

– Ничего. Я подожду, – ответил я.

Чем больше я за ним наблюдал, тем больше удивлялся его всевидению, сообразительности, напрактикованности. В одном месте он объяснил каменщику, как лучше расположиться, чтобы работа шла спорней, в другом – заметил какую-то колодку под ногами рабочих, которая мешала им ходить. Одним словом, он все знал, все видел. Значит, недаром все его так уважали. Обязательно нужно с ним поговорить в свободное время.

Когда наконец он подошел ко мне, я спросил:

– Извините меня, сколько вам лет?

Он засмеялся и ответил:

– Двадцать седьмой идет.

– Неужели? -удивился я. – Я думал, не больше двадцати.

– Это, может, потому, что я неженатый, – пошутил он.

– Мне очень хотелось бы с вами поговорить в свободное время, – сказал я. – Если разрешите, я зашел бы к вам.

– Что ж, можно, – ответил он. – Я буду дома в восемь часов. Живу я недалеко (он взглянул на часы). Сейчас иду в столовую на обед. Если хотите, покажу свой дом.

Мы вышли на улицу.

– Мне кажется, я вас где-то видел, – сказал Бориса Иванович, взглянув на меня. – Не бывали ли вы в Мозыре?

– Не приходилось, – ответил я.

– А на фронте?

– Тоже не был.

– Значит, мне показалось, – проговорил он.

Мы свернули в меньшую улицу. По канавке возле тротуара откуда-то бежала вода.

В одном месте образовалось нечто вроде плотины, и вода стояла большой лужей. Какой-то ребенок собирался: в нее влезть…

Неожиданно мой спутник поднял с земли щепочку и раздвинул эту плотину. Вода мгновенно стекла.

– Есть очко! – проговорил он, бросив щепочку.

– Что, что вы сказали? – остановился я в удивлении.

– Это мы когда-то в детстве так играли, – сказал он. – Сделаем что-нибудь такое и…

– Значит, вы были тэвэтэтовцем? – перебил я. Теперь уже он остановился от удивления.

– А вы откуда знаете?

– Читал такую книжку, – ответил я.

Тем временем мы подошли к небольшому восстановленному дому, и Борис Иванович сказал:

– Вот тут моя землянка. В эти двери, направо. В двадцать ноль-ноль буду ждать вас.

Эта военная терминология свидетельствовала, что Борис Иванович был на войне. Я свернул налево, а он пошел прямо.

В назначенное время я входил в его "землянку". Это была довольно большая светлая комната с "холостяцкой" обстановкой, но не с холостяцким порядком. Все здесь было на своем месте, одно с другим согласовано. Каждая вещь имела свое определенное место. В любую минуту, не утруждаясь, можно было достать ее и поставить обратно.

– Сразу видно, что здесь живет бывший тэвэтэтовец, – заметил я.

– Почему бывший? – в шутку обиделся Борис Иванович. – Наш вожатый говорил, что тэвэтэтовцы никогда не могут быть бывшими, что они до самой смерти останутся действительными членами Товарищества воинствующих техников.

– А вы и сейчас считаете себя тэвэтэтовцем? Борис Иванович шутливо развел руками и покачал головой:

– Ничего не сделаешь. Даже если бы и хотел, то не мог бы избавиться от этой привычки. С той лишь разницей, что очки теперь не записываю.

Потом добавил серьезно:

– Я считаю так: в социалистическом обществе все люди постепенно становятся такими "тэвэтэтовцами". Ну, а если еще попрактиковался в детстве, то, конечно, назад не пойдешь. У меня и до сих пор еще сохранилась книжка "ТВТ".

– Неужели?! – даже подскочил я.

Дело в том, что я давно уже искал эту книжку, чтобы переиздать ее, но никак не мог найти, так как фашисты во. время оккупации уничтожили паши библиотеки. И вот счастливый случай помогает. Борис Иванович немножко удивился, что я так заинтересовался этой книгой, достал ее и подал мне. Книжка была такая потрепанная, что и хранить-то ее не было никакого смысла. Я сказал об этом Борису Ивановичу.

– Как же мне не хранить ее, – возразил он, – если тут про меня самого написано? Смотрите, даже в названии:

"… как Цыбук добывал очки".

– Так вы… вы… Цыбук? – прошептал я.

– Как видите, – ответил он, видимо, довольный, что его имя произвело такое сильное впечатление, а затем спросил: – Неужели вы так хорошо знаете и помните эту книжку?

– Знаю… помню…- говорил я, перелистывая книжку, а сам думал: сказать сейчас же, почему я помню, или подождать? Если скажу, то его отношение ко мне сразу изменится. Лучше я порасспрошу его хорошенько, пока он не знает, кто я такой.

Что я его не узнал, ничего удивительного в этом нет: между двенадцатилетним подростком и двадцатисемилетним молодым человеком очень большая разница. Да и ему, понятно, нелегко было узнать человека, которого видел когда-то в детстве раз или два. Разговаривал я с ним, кажется, только один раз, а все сведения собрал от других."

– Как вы считаете, – спросил я наконец, – правильно ли автор написал про вас?

Он улыбнулся.

– Как вам сказать? Вообще правильно, а в отдельных местах – много неправильного. Вот, например, он пишет, что я был какой-то пассивный, невнимательный, ничем не интересовался. Это автор выдумал, или ему кто-то неправду сказал. Мне кажется, я всегда был таким, как сейчас. Затем автор приписал мне много очков, которых я не зарабатывал, и много слов, каких я не говорил.

– А насчет вашей заядлой охоты на очки? Насчет "реестра"?

Цыбук весело рассмеялся:

– Что касается очков, то я действительно гонялся только за ними и если что делал, то только ради них. И "реестр", правда, мне выдали. Я тогда не знал, что они надо мной шутят. Но автор прибавил в этом реестре добрую сотню очков.

– А вы не обижаетесь на него, что он кое-что выдумал?

– Нет. Все-таки, когда читаешь книгу, этот Цыбук представляется симпатичным хлопцем. Чего мне обижаться? Наоборот, я очень благодарен ему.

– А вы встречались с автором, разговаривали с ним?

– Разговаривал я с ним всего один раз. Он, кажется, немножко похож…тут он внимательно посмотрел на меня и встал. – Извините, а может… это вы?

– Да, это я…

Дальнейшее уже не интересно для читателя. Скажу только, что Цыбук выручил меня и дал свою книгу. Значит, я не напрасно трудился, уделяя ему столько внимания в своей книге.

Ему же за это я обещал несколько экземпляров нового издания.