Где-то на краю зрения мелькнуло что-то светлое, и вдруг раздался удар, похожий одновременно и на грохот, и на шорох. Кирилла подкинуло так, что коленями он стукнулся снизу в столешницу и едва не сбросил ноутбук с парты. Мгновенно Кирилл стал мокрым.

Он сидел замерев и пытался понять, что же это было. Мышцы шеи задрожали от напряжения. Где шарахнуло? Там, возле чайника и фонаря. Будто коробка с рафинадом упала на пол. Будто собака унюхала рафинад и носом столкнула коробку со стола, коробка свалилась, кубики сахара рассыпались… Кирилл ждал, что услышит хруст сахара на собачьих зубах, увидит собаку, которая, скрытая за партой, кивая, разгрызает рафинад… Собаки любят сладкое. Но больше не было никакого шума.

Просторный класс зыбко и мутно освещали дымные окна, в крайнем окне отражался голубой прямоугольник экрана ноутбука. Кирилл отчётливо видел парты, груду мусора у дальней стены, чёрную школьную доску. Собак нет. Это лишь воображение.

Кирилл медленно поднялся и осторожно подошёл к той парте, где стояли чайник и фонарь. Мне бы только схватить фонарь, думал он, и я сразу высвечу этих загробных псин… Коробка с рафинадом светлела рядом с фонарём. Никуда она не падала. Кирилл заглянул за парту.

На грязных половицах светлел кусок штукатурки, расколовшийся на крошево. Это не собака сбросила коробку сахара. Это с потолка отвалилась штукатурка и хлопнулась на пол, перепугав до полусмерти. Старое здание школы умирало — и освобождало своих призраков, словно испускало последний вздох. А какие призраки могли таиться в школе? Собаки, призраки каникул, времени собачьей звезды Сириус.

Кирилл взял увесистый фонарь, но не включил его, точно боялся выдать себя светом. На цыпочках он пересёк класс, присел и вытащил из мусора свёрток, свободной рукой растеребил его и достал пистолет. Пули, конечно, резиновые, а не серебряные, но хоть что-то… Вдруг это никакие не привидения, а обычные бродячие собаки? Тогда хватит и резиновой пули.

Кирилл вернулся к своей парте, что перекрывала выход из класса, бедром сдвинул её и взялся за ручку двери. Надо проверить здание. Невмоготу существовать, не зная, что творится за перегородкой. Неизвестность тяжелее всего. В неизвестности он сам напридумывает себе таких ужасов, какие десяти дьяволам не по фантазии. А если и вправду что-то есть… И это тоже лучше неизвестности. Лучше точно знать, что нежить реальна. Если она реальна, значит, реальны и силы, которые против неё. Реален бог. Если есть сатана, то есть и бог, иначе невозможно. А у бога он выпросит помощи. Он не заядлый грешник, он не убивал, не воровал, не богохульствовал, почитал родителей, не пил и не курил, и развратом-то занимался совсем чуть-чуть… Он, конечно, забыл о боге, но если он увидит нежить, то всё изменится…

Растягивая движения, Кирилл открыл дверь, надеясь, что дверь заскрипит, и она заскрипела. Истина истиной, но жуткая нежить лучше пускай уберётся и спрячется, услышав, что человек выходит в коридор. Незачем ему видеть её. Нервы-то не железные. Есть дела, которые лучше оставить недоделанными.

Длинный, тускло освещённый коридор протянулся вдоль здания школы, пустой, как отработанная шахта. Кирилл решил осмотреть все помещения одно за другим. Чтобы убедиться — чёрт знает в чём.

Это же школа, думал он, оглядывая замусоренные кабинеты с косой мебелью, мусором на полу, пыльными окнами, паутинными углами. Это не кровавый застенок, не угрюмый склеп, не готический замок. Бревенчатая, одноэтажная, заброшенная школа в вымирающей деревне. Хотя, возможно, ужас поселился здесь именно потому, что это была школа. Построенная для детей, созданная для добра, школа оказалась не нужна, выброшена из жизни. Деревня отреклась от добра, предала школу, и чем тогда школа ответит деревне?

Кроссовки хрустели сором, половицы вздыхали, под штукатуркой что-то едва слышно шуршало, осыпаясь. В одном из классов парты стояли рядами, как во время учёбы, и у Кирилла шевельнулись волосы: он понял, что за партами на каком-то невыносимо тоскливом уроке сидят невидимые ученики, они повернули головы на стон открывающейся двери и молча смотрели на Кирилла. Кирилл захлопнул дверь. Чему учили в том потустороннем мире?

В коридоре Кирилл прислонился спиной к стене. В одной руке у него был фонарь, в другой — пистолет. Запястьями Кирилл принялся тереть глаза, чтобы снять морок. Сколько можно сочинять для себя страхи? Нет ничего, все призраки — только в его сознании, это в нём мёртвые ученики и собаки сатаны, а здесь — никого. В конце концов, сегодня лишь вторая ночь, а дьявольские силы разрывают на третью… Третью ночь в деревне Калитино он, Кирилл, проведёт в церкви, как герой гоголевского «Вия»… Если, конечно, согласится.

А что в «Вие» было на вторую ночь? Как гам героя-то звали?.. Он увидел слезу, побежавшую из-под ресниц умершей панночки, и слеза превратилась в кровь… Он очертил вокруг себя мелом круг, а панночка села в гробу, потом встала, потом ходила по храму, слепо нашаривая врага руками, потом летала в гробу под потолком… В ту ночь герой «Вия» поседел… Кириллу захотелось выдрать у себя клок волос и проверить, не седой ли он сам… А когда пропели петухи, панночка опять легла в гроб.

Кирилл читал «Вия» очень давно, однако запомнил, что больше всего, до муки, его напугало, когда у Гоголя панночка, ведьма, мёртвая девушка, перед рассветом была названа «трупом». Женский род переменился на мужской, словно у могильной нечисти была особая природа, не сопрягающаяся с человеческой, и, умирая, человек менял не жизнь на смерть, а природу на природу.

Менять природу на природу — быть оборотнем. Почему оборотни — непременно из волков, — а собаки биологически те же волки, — почему не страшно превращение человека в медведя, в крокодила, в тигра?.. Потому что нет домашних крокодилов и домашних медведей? Потому что оборотни появились, только когда человек приручил волка и создал собаку — живую мину со спящей генетической программой людоеда?.. Кирилл вспомнил «Псов-воинов», культовый ужастик Мила Маршалла. Что там бормотал солдат, к которому рвался оборотень? «П-п-плохая собака!..»

В угловом кабинете царила тьма кромешная, потому что здесь выбитые окна были заколочены досками. Кирилл так и не дождался, чтобы глаза привыкли и прозрели. В чёрной комнате мог прятаться чёрный пёс. «Ты из дикого леса, дикая тварь?..»

Кирилл включил фонарь и тотчас пожалел об этом. Дымный сумрак ночных помещений был слегка проницаем для взгляда, но и призрачные собаки, что могли обитать в этом сумраке, тоже были неосязаемыми привидениями. Теперь широкий и яркий луч света сделал всё материальным. Здесь, в луче, нежити нет, есть лишь старая рухлядь, ободранные стены, доски, хлам. Но вокруг луча загустела непроглядная темнота, и в ней уж точно должно что-то прятаться. Тьмы не было, пока не было света, а Кирилл сам сотворил эту тьму.

Кирилл обыскал лучом все закутки. Бесполезно. Перемещается луч, и перемещаются тени, они то вырастают, будто собака осторожно высовывает острую морду, чтобы посмотреть, то поджимаются. В малобюджетных ужастиках трансформацию человека в оборотня часто показывают через изменение тени…

Почему сейчас Кирилл боится собак? Ведь человек превращается даже не в собаку, а в оборотня, в псоглавца… И куда страшнее превращение собаки в человека. В оборотне человек — исходная форма, и хоть что-то человеческое в оборотне всё равно остаётся: навыки, привычки, понимание речи… А бешеная собака-людоед, ставшая человеком, и в человечьем облике будет бешеной собакой-людоедом. Кирилл стоял в конце коридора и напрострел освещал коридор фонарём, держа пистолет в вытянутой руке.

Если появится собака, резиновая пуля её свалит. И что дальше?.. Кирилл оскалился от усилия, заставляя воображение остановиться. Не получилось… Вот сбитая пулей собака кувыркается в мусоре, вертится и визжит, и визг переходит в рык, собака растёт в размерах, раздвигая мусор своим телом, раздуваются лоб и скулы, клочьями облезает шерсть, плечи ломаются, грудь разворачивается, передние лапы превращаются в волосатые руки, вытягиваются тёмные пальцы с когтями, и новорождённое чудовище ворочается, перекатывается на брюхо, поднимается, цепляясь за стену…

В правую стену коридора были встроены печи-голландки — белёные кирпичные трубы от пола до потолка. Печки топились из коридора, чтобы, видимо, истопник не отвлекал учеников во время урока. Устья печек находились на высоте колена. Кирилл увидел, как у ближайшей голландки медленно приоткрылась чугунная дверка. Затем у двух других голландок тоже синхронно приоткрылись дверки.

Кирилл был готов заорать и выстрелить, пистолет плясал в его вытянутой руке, но Кирилл не выстрелил. И не заорал, чтобы Гугер и Валерий не узнали о его ужасе. Если он ещё стеснялся показать свой испуг, значит, не погрузился на дно безоглядного страха… Худо-бедно он ещё сохранял контроль за словами и действиями. Ведь это мог быть просто порыв ветра над крышей школы, когда сквозняк раскрывает дверки пустых печей…

Кирилл двинулся по коридору, добрался до первой печи и захлопнул дверку, повернул чугунный запорчик. Ничего. Кирилл пошёл дальше и закрыл вторую печку, потом третью. Всего-то…

Впереди была прихожая — и выход на крыльцо. Выйти на улицу? Но выходить Кирилл не хотел. Это здание — как сундук с кошмарами. Здесь, в замкнутом объёме, он ещё может справиться с собой и со своим ужасом. А если ужас продолжится и снаружи? Значит, спасения нет. Только ложись и помирай.

Надо всё закрыть, закупорить здание. Тогда своему внутреннему страху некуда будет деться, а наружный страх в школу не проберётся. В закупоренном здании Кирилл выследит свой внутренний страх, как прячущуюся собаку, и убьёт его, а внешний страх останется на улице.

В этой школе выбитые окна все заколочены, через окно в школу не пролезть. Через крышу?.. Кирилл вспомнил, что видел люк на чердак. Он бросился к той каморке, где видел люк. Оказалось, что бежать легко. Когда он стоял, то не мог сдвинуться, а как побежал, так и стало легко. Крышка люка в потолке каморки и без Кирилла была заперта на висячий замок.

Теперь подвал… Надо найти спуск в подпол. Где он может быть? Кирилл метался из помещения в помещение, освещая половицы. Это? Нет, щель… И это щель… Вот он, люк, в какой-то кладовке!

Люк в полу был плотно закрыт, но без замка. Кирилл покрутился, соображая, и решил придавить крышку люка партой. Парта нашлась в соседнем кабинете. Кирилл с шумом поволок её в коридор, поднимая тучу пыли, всунул боком в кладовку и вколотил так, что потом и сам бы не вытащил. Забравшись на столешницу, он ещё попрыгал, вбивая парту между стенами на распор, и вроде успокоился.

И тут что-то легко прикоснулось к его голове. Кирилл поднял лицо и посветил над собой. Его волосы тронуло ветерком: в каморке совсем не было потолка, вместо него — чёрная дыра с обломками досок.

Кирилл слез с парты и в коридоре обессиленно сел на корточки. Всё напрасно. Дыру в потолке ему не закрыть, и кладовку не закрыть, потому что её дверь он намертво прижал расклиненной партой. Здание не загерметизировать, как подводную лодку. Страх всё равно просочится и затопит школу. Можно сделать только то, с чего он и начал: укрыться в своём классе, где остался ноутбук и чайник.

Прижимаясь спиной к стене, Кирилл пробрался ко входу в свой класс и юркнул за косяк. Сразу захлопнул дверь, чтобы ничто не проскользнуло вслед за ним, и опять задвинул её партой. Ноутбук на парте качнул экраном, и синий свет плеснулся, как вода в проруби.

Кирилл повернулся, и теперь окостенел по-настоящему. Посреди класса стояли и смотрели на него две собаки.

Это были те же самые собаки, которых он видел у промоины на откосе возле грейдерной дороги. Белёсая повыше, тёмная с пятнами пониже. Они не виляли хвостами, не улыбались, не вертели ушами. Не бери у нас ничего, вдруг всплыло в памяти Кирилла. Собаки глядели на него чёрными, разумными глазами. Ещё миг назад, когда Кирилл шнырнул в класс, собак не было, а пол под окнами был пустым и голым. Но вот теперь собаки стояли и молча смотрели на Кирилла, а потом обе разом пошли на него.

Он забыл и про фонарь, и про пистолет.

И в этот момент бликующее и мутное стекло в окне лопнуло, взорвалось осколками и разлетелось до самых ног Кирилла. Кирилл поневоле поднял взгляд на окно. А соседнее окошко тоже взорвалось, и в стену рядом с Кириллом ударил брошенный камень.

— С-суки! — заорали с улицы.

Новый камень разбил третье окно, последнее.

Кирилл снова посмотрел на собак. Собак не было. Кирилл промахнул взглядом от стены до стены — собаки исчезли.

— Пидоры московские! — орали на улице.

Кирилл узнал голос Лёхи Годовалова. Пьяный голос.

У Кирилла затряслись ноги, и он опустился коленями на пол.

Лёха, видимо, оклемался, опохмелился и рванулся к школе, где ночевал его обидчик. Стекло зазвенело в соседнем кабинете. Лёха камнями бил в школе все окна.

— Вали в Москву свою пидорскую! — орал Лёха. — Не жить вам, суки! Спалю на хер вместе со школой!

Улица в окне вдруг осветилась — это Гугер проснулся и врубил фары автобуса. Кирилл увидел гребёнку школьного забора, а за ней — растрёпанного Лёху Годовалова на фоне тёмного дома напротив.

— Тачку вашу всю на хер изувечу, в реке утоплю! — орал Лёха.

Где-то в конце коридора грохнуло — упала доска, подпиравшая входную дверь школы: сработала сигнализация Кирилла. В коридоре протопали шаги, дверь класса ударила в парту и могуче сдвинула её с места. Синий свет ноутбука опять плеснулся по комнате. В комнату ворвался Гугер — в трусах и в развязанных туфлях. Он в запале и не заметил, что Кирилл забаррикадировал вход.

— Пушку давай! — рявкнул он.

Кирилл тотчас протянул пистолет.

Гугер схватил оружие и кинулся к выбитому окну, протянул руку с пистолетом и бабахнул по Лёхе. Видимо, промазал.

— Всю икону вашу завтра топором порублю, чтобы дриснули отсюда все! — вопил Лёха.

Гугер снова бабахнул.

Кирилл увидел, как Лёха побежал по улице прочь от школы.

Гугер повернулся к Кириллу.

— Доигрался с местными, идиот? — яростно выдохнул он.