День подозрительно задался с утра. Погода радовала лучами, ночью прибавили отопление до «тепло под одним одеялом», а сестра не разбудила по будильнику, позволив проспать первый урок. Витя последние два года не праздновал день рождения. Семнадцатилетние. Ему казалось, что подобная дата памятна для девчонок. Восемнадцать лет он ждал с нетерпением. Свобода. «Нет» зависимости от отца, обязывающей опеке бабушки. Все двери настежь.

Минут десять Витя бродил бесцельно по дому, заглядывая сонно в небо, где огромные облака грелись рассветом. Аня тарахтела посудой спозаранку, хотя спала часа три от силы. Всю ночь они драили комнаты, заклеивали царапины на стенах узорами из старых обоев. «Винтаж», – отшучивалась Аня, порываясь приукрасить пепельно-розовую спальню бабушки. Она откопала ночные шторы среди старья в коробках и затемнила дом. Телевизор работал сверхурочные. Аня соорудила постель на раскладном кресле, боясь засыпать одна в комнате. Витя настолько вымотался, что уснул бы и на полу, лишь бы сестра успокоилась. Но сон гнали прочь вопросы. Как им защищать себя и дом? Что предпринять дальше?

Они лежали в полумраке, озвучивая полусонно затаенные переживания.

Витя не представлял оружие против могрости, что она такое слабо воображал. Чем отпугнуть войнугов – и подавно. В одном их с сестрой мнения сходились: лучше не выпускать Байчурина из поля зрения. Улица жила затворничеством. Витя предлагал поискать с фонариком в заброшенном доме за огородом, но Аня запретила ему соваться в ветхое строение: хлипкая конструкция сложиться карточным домиком и от чиха. Крыша просела, стены повело вбок. Фундамент поплыл еще лет десять назад, когда не стало хозяев. Соседи за огородом – бабушка и дедушка Лоры – умерли с разницей в один день, прожив в браке пятьдесят три года. Но об этом мало кто помнил, а вот жуткие трещины в стенах врезались в память каждому зеваке. В дом никто не наведывался, и постепенно дожди разрушили его, превратив в нечто зловеще-бдящее на границе миров. Ходили самые невероятные слухи о доме ведьм, о проклятиях, о неупокоенных душах прежних владельцев. А Витя помнил лишь пару улыбчивых стариков, которые пускали их с Аней в свой яблочный сад. Витя считал дом аварийным, не более. Светлая память о стариках оставалась нерушимым щитом наговорам.

Запахи кофе притягивали в кухню магнитом. Витя позавтракал яичницей с беконом – достижение. Еще одно чудо дня. По утрам он редко завтракал, потому что зверский аппетит настигал его ближе к обеду, в школе. Аня в фартуке поверх спортивного костюма, готовая в любую секунду по-самурайски применить нож и дощечку, делилась идеями (в большинстве невероятными и неосуществимыми), параллельно рубя салаты и замешивая тесто. Когда он допивал кофе, Аня бросила резать отварной картофель и хулигански предложила: «Хочешь, не ходи сегодня? Ну их, занятия. Праздник!» Витя колебался долго: слишком заманчиво грянула возможность пропустить занятия, съесть сейчас бутерброд и завалиться спать. Но редкое здравомыслие вдруг напомнило ему о контрольной по алгебре и соревнованиях после физкультуры. Он решил не тратить бонусы мироздания, оставив надежду на тихий вечер и сон. Аня его отказ поддержала, ругая себя вслух за беспечность: «Я ужасный пример. Приехала и усугубляю». Витя наблюдал, как миска наполняется его любимым оливье, думая совершенно обратное. Без нее – гибнуть празднику в тоске.

Они условились звонить через каждый час. Аня нервничала, наблюдая как Витя собирает портфель и покидает дом. Когда коты с улицы метнулись в кухню, она притихла, немного успокоилась и приняла неизбежность коротать шесть часов под угрозой нападения.

Вите же подвергся нападению, только пересек порог класса. Евлаховы как раз проводили сбор на глобальные праздничные расходы. Одноклассники спорили о сдаче, не замечая опоздания Вити. Две тысячи он сдал с неподвижной улыбкой Алене. Потом вспомнил о бонусах мироздания и потребовал сделать записи, щелкнул их на телефон. Староста раскручивала идею о разделении обязанностей. Витя поднял обе руки: он готов был тащить обои и краску из Ямска пешком, только бы пошатнуть засилье лозунга: «Уделаем всех выпускников района». Ксюша зарекалась организовывать покупки, Алену распирала то злость, то сарказм.

После победы в соревнованиях его одноклассники вдруг вспомнили, что у него день рождения и прицепились с требованием «накрыть поляну». Витя отнекивался всеми способами, уверяя, что последнюю мелочь сдал в складчину на «бомбические» розы для майской линейки, – но ребята объединили карманные деньги и потащили его в кафе к Сычу. Там он просидел около часа живым поводом для спонтанного веселья. Примкнули даже Евлаховы, и Алена крутилась рядом, пока Костя расспрашивал хмурого именинника о сестре. Вконец Сыч подарил ему бутылку шампанского, которую одноклассники тут же умыкнули и Витя, сославшись на выдуманных гостей, поспешил домой.

Дома душу согрел ломящийся блюдами стол. Сестра наготовила и мяса, и рыбы. Заморочилась с сервировкой. Достала из буфета фарфоровую посуду, подаренную крестной родителям, и белоснежную скатерть с ручной вышивкой.

Приготовления отвлекли ее от переживаний, вернув щекам румянец, лицу – пусть вымученную, но улыбку. Она сменила спортивный костюм на изумрудное платье и завила светлые волосы в локоны. Витя смущенно балансировал на грани комплиментов, которые ему не давались удачно, помалкивая на деле истуканом. Мама бы сказала, что она красавица. Аня всегда искала ее похвалы, ведь похвала из уст Дины звучала крайне редко. Мама держала в доме строгие правила, и воспитывала в них характер, годный для выживания, мало потакая слабостям, особенно девчачьим. Со слов бабушки, невестка вначале прохладно приняла Аню, даже настаивала отправить ее к матери за границу. Отец уперся: пусть сестра набивает шишки в одиночку. Шестилетнюю девочку оставили со скандалом, а потом мама прикипела к ней как к родной.

Аня росла с пацанскими замашками, интересовалась автомобилями, ходила с братом на футбол, шныряла в джинсах и футболках, туфлям предпочитая кеды. Возможно, потому что чаще общалась с мальчишками – с одноклассником Мухой, с внуком соседки – ровесником Юрой Никольским, и, конечно, с братом. Сестра твердила, что с ними ей проще. Он так не думал. Мальчишеской грубости она натерпелась до слёз. Сейчас бы он извинился, что ревновал ее к маме, высмеивал, когда надевала его куртку, делил с ней сладости до драки и обзывал Полёвкой. Дурак. Он ведь и тогда догадывался, насколько болезненно она комплексовала из-за придирок подружек, замечающих все неровности на юбке, пятнышка на блузке, несочетаемость цветов и дешевизну редких нарядов. Дина выкраивала деньги – покупала на праздники платья, броши, заколки; заплетала прически, не желая, чтобы племянница превращалась в стеснительную тень кичливых сверстниц. Но денег всегда не хватало. Аня редко позволяла себе полистать новости моды и помечтать с Диной о революции в скудных своих гардеробах.

«С днем рождения! – обнимала его Аня, радуясь возвращению. – Я тут одна с ума схожу!»

Его приход обрадовал сестру сильнее, чем получившиеся воздушным бисквит и надпись-шутка кремом: «Год до армии». Аня не поощряла его идею служить по контракту, настаивая на поступлении в вуз. А Витя в последние годы подумывал стать военным. Частые переезды – отличная альтернатива прозябанию в Сажном. Пока он мыл руки, поглядывая в зеркало и не замечая особых изменений от взросления на год, Аня достала из духовки курицу и насыпала на тарелки отварной картофель. Как он и просил: мясо, картошка. Не хватало только эклеров мамы.

Они сели за стол. Какое-то время ели молча, изредка обсуждая вкус блюд. Аня придиралась к внешнему виду или прожарке, а Вите все нравилось. Ему уже лет сто никто не готовил праздник. Они вспоминали, что до гастрономических побед были многочисленные неудачи: слипшиеся макароны, подгоревшие каши, водянистые супы. Витя тогда зарекался есть варево сестры, а она уговаривала: «Брось, я стану сверхзанятым психотерапевтом, а кулинарию заброшу навеки». Он не спрашивал у нее о причинах выбора профессии прямо, или о трудностях с поступлением. О психотерапии или реабилитации напоминать запрещалось. Аня шутила, что боится среди диагнозов обнаружить свой. Витя жевал салат, полагая: если они выберутся из чертовой передряги живыми – без диагноза вряд ли получиться принимать действительность. И обсуждение прошлого вновь скатывалось к злободневной теме.

Аня вопросами, словно невзначай, нащупывала прорехи в воспоминаниях о Дине. Витя поначалу сердился, а потом сдался:

– Ни о чем она не переживала.

– А как же присказка на ночь?

– О чудовищах? Ань, забудь. Ты считаешь мы раздразнили могрость взглядами?

– Нет, но сказки! О Мороке, о Рате. Они несколько символичны. Ну, ты забыл? Если Дина быть в курсе, она не могла оставлять нас в неведении, – что пустить на поле боя без штыка!

Витя помнил мрачные истории, но не считал сказки действенным штыком в борьбе с дьявольщиной. Тут бы осиновый кол или огнемет. Хотя ружье Байчурина тоже сгодилось бы.

– Она говорила не смотреть в ночь, чтобы мы не знали, – настаивал Витя. – Ничего этого не знали.

Аня сникла.

– Я понимаю, – извинилась, – сегодня праздник. Но близится вечер, а я не соображу, когда и зачем эта тварь пробирается.

У стакана с соком лежали седативные таблетки. Она стучала рядом с ними ноготком, но не принимала, словно ожидая успокоения от разговора. И это постукивание ноготком угнетало Витю, заставляя поддерживать тупиковый разговор.

– Ты предлагаешь бездействовать?

– Может, ее щелкнуть? – предложил Витя с набитым ртом. – Зверюгу?

Сестра притихла, посматривая на него недоверчиво.

– Со вспышкой. – Витя достал из кармана брюк смартфон и включил камеру. Улыбнулся. – Мы обзаведемся доказательствами и сможем заручиться поддержкой полиции.

Аня отпила немного сока, задумчиво потирая подбородок.

– Я уже заручилась поддержкой.

– В смысле?

– Сегодня ходила к Байчурину.

– Вот же…

– Там и впрямь спокойно, – говорила она, смотря в мысли сквозь стол. – На кладбище. Никогда бы не подумала, что признаю это.

– Мы ведь договаривались! – Витя подумал, что взорвется от ярости. – Договаривались не ходить к нему в одиночку. Аня!

Весь позитив вечера окончательно разрушился криком.

– Тут страшно до смерти, – оправдывалась Аня. – Витя, я вздрагиваю от каждого шороха!

– И что, путаться с тем отшельником?

– Он рассказывал мне о Дине.

– Он о ней ничего не знал! Ничего!

– О том, что она много фотографировала в лесу. Помнишь? Она ведь собирала целые ящики гербариев. Где они, кстати?

Витя насупился, уставился на пустую тарелку.

– На чердаке, наверно. Или в чулане: в погребе.

Он безразлично пожал плечами. Аня потерла хмурый лоб.

– Стоит взглянуть на них.

– Это просто хобби! Ты пуговицы собирала. Всего лишь способ отвлечься.

– У человека, знавшего о могрости и войнугах, не было «просто хобби»! Она ведь ненавидела запах дыма. Дядя бросил курить, камин не протапливали, листву за двором не жгли. О посиделках у костра и речь не заводили! Вспомни, мы даже шашлыки жарили в подлеске. – Аня вновь глотнула сок, расправила плечи. – Она всегда таскала в сумке фотоаппарат. Сушила травинки и листочки с фанатизмом ботаника. Я когда-то разукрасила те наброски в ее альбоме. Дина раскричалась, перепрятала. Нужно взглянуть на гербарии.

– Если их отец не сжег.

– Трудно вспомнить, когда так важно?

– Пламя вилось до крыши, Ань. Соседка даже пожарных вызвала. Горели платья, альбомы, газеты. А журналы исторические он еще и порвал, а потом сжег. Он не одобрял ее дружбу с археологами.

Аня задумалась.

– Почему мы пропустили это?

– Что отец – агрессивный алкоголик? – Витя нервно жевал хлеб, пусть есть и не хотелось ни грамма.

– Витя, речь о раскопках. Мы ведь до ночи пропадали у лагеря в лесу. Археологи… – загорелись ее глаза. – Помнишь?

Витя энтузиазма не разделял.

– Я помню только, как они гоняли меня за самогоном к Купчихе. Ну, еще скелеты. Круть, блин. Зенков, говорят, начал заикаться после падения в ту могилу с двумя скелетами. Ты знаешь, что Сопатый, его друган, теперь наш участковый?

– Витя, речь об археологах. – Аня хмуро вспоминала: – Руководили раскопками двое или трое…

– Я не помню! – упрямился брат. – Клички студенческие: Петруха, Финкс… Балабол. Два мужика с учеными степенями. Тетка в очках. Всего человек тридцать. В основном – болтливые практиканты-первокурсники. Старики их не жаловали. Подростки обожали. Всё. Их ведь Глотов пригласил: у него жена историк.

– Марина Федоровна еще преподает?

– В Питере? Не знаю. Может. Она ведь сейчас у дочки.

– А, забыла. Ты говорил, наверное.

– Она и мама на раскопе пропадали днями. Бабушка еще отчитывала: «Ты библиотекарь. Кто оплатит? Пусть Глотиха по лесу шатается за приезжими. Замужняя женщина. Лазить в тех ямах с щетками, лучше траву пополи». Такое… – Витя прекратил ворчание и поморщился. – А что, если позвоним бабушке? Если она вспомнила нас, дело идет на поправку?

– У кого бы узнать ее телефон? – отстраненно размышляла сестра. – Через Настю связаться? С Мариной Федоровной.

– Не надо их беспокоить, – попросил Витя.

– Да? Будем бездействовать, пока не загрызут? Мы что, в ужастике? Типа вдвоем против тварей. Неизвестные герои. Посмертная хроника.

– Прекрати. – Витя со звоном отбросил вилку. – Не нагнетай.

– Нагнетай? – В воздухе полетели молнии. – Я об эпидемии гриппа сейчас? Хочешь сфоткать, да? Доказательств хочешь? А если доказательством станет мой труп?

Витя поднялся, закипая претензиями:

– Что я могу предложить? Что?

– Я не буду просто ждать ночи. Я не усну. У меня сердце разорвется.

– Давай уедем?

– Но бабушка вернется. Она только и твердит о возвращении. Мы ведь не позволим…

– Аня! – взревел он в гневе.

– Я наберу Байчурина.

– Нет! Нет! И нет! Что он может? – Витя шел за ней по пятам к серванту. – Заманить в ловушку? Расставить капканы? Это ведь не заяц.

Аня замерла. Она повернулась к нему изумленно, с мигающим телефоном в руке. Шнур зарядного устройства натянулся вслед за похвальным жестом. Взгляд Ани твердел идеей, и когда Витя понял, что она задумала – он похолодел: «Нам крышка».

Ловушку они соорудили в чулане, под квадратным оконцем в погребе. Изначально дом состоял из пяти комнат: двух спален, зала и кухни с погребом в полу. Позже, когда проложили батареи, пристроили широкую кухню и веранду, вырыли погреб на улице, а в доме – оставили как хранилище для всякого старья. После смерти мамы туда никто не спускался, а крышку в полу скрывал раритетный комод в фигурных бронзовых накладках.

Они с сестрой отодвинули комод к стене, разбросали свои подушки и одеяла; застелили зияющую дыру погреба пледом, задернули в доме все шторы, потушили свет. Приоткрыв окно чулана, оставили футболку Ани на подоконнике, и она какое-то время пугливо вглядываясь в вишневый сад и лаз в заборе Купчихи. Дом напротив стоял без света.

– Ты спрашивал у соседей о следах?

Витя вздохнул.

– Купчиха ничего не видела. Демиденко укатил в Ямск, а Никольские – на свадьбе внука.

– Юры? – Аня забыла о полумраке, об открытом окне, о монстрах. – У Юры свадьба?

– Он выслал приглашение, но я отказался. Неловко как-то. Я ведь надеялся, вы поженитесь, – признался тоскливо брат. – Когда-нибудь. Сойдетесь опять, я дружком буду.

Аня молчала, растерянно смотря в черноту за стеной. Там, возле забора на трухлявом бревне, они с Юрой – наивные подростки, планировали совместное будущее.

– Всё теперь в прошлом, Вить. Я не смогла уехать.

Аня с Витей шептались в полумраке больше часа: вспоминали прошлое, спорили, испуганно предполагали концовку дня, слабо веря в успех затеи. Витя нервничал от усталости и самого факта приглашения потусторонней твари в дом. Затем страх пошел на убыль. Он сидел и щелкал найденной за комодом бензиновой зажигалкой отца. По улице плыли голоса прохожих, изредка лаяли собаки или медленно катился автомобиль. Темнота обволакивала снотворным полумраком.

Но вот тени разом исчезли в саду.

– Что там? – встревожился Витя, пряча зажигалку в карман.

– Фонари погасли. Который час?

– Я…

– Выключи свет. В угловой спальне! – Она попятилась вдоль стены к двери. – Забыли! Мы не выключили, Витя… Вот черт! – споткнулась о подушку.

– Ты сама просила оставить!

– Ш-ш!

Витя помедлил с минуту, вынужденно оставил ее у двери в чулан, вооруженную газовым баллончиком и кочергой. Ночь близилась пасмурная.

Стук в кухонное окно остановил Витю на полпути. Аня осторожно выглянула в кухню.

– Кто там еще?

– Не знаю, – тихо вторил он, запоздало клацая выключателем.

Над порогом горел тусклый свет фонаря, стук настойчивее возрастал.

– Это они? – шепнула Аня испуганно.

– С официальным визитом, – пошутил Витя, но улыбка далась какой-то колючей и лишней.

В кармане брюк завибрировал телефон.

– Это Гриша, – сообщил Витя, молча читая текст эсэмэски: «Я тебя видел в окнах, козел!»

Аня подначивала:

– Открывай. Успокой его. И выстави.

Вскоре в кухню проникли пререкающиеся голоса.

– Вечеринку тут устроил? А, Рудень? – злился Гриша, неуверенно косясь за его спину в глухую темноту комнат. – Без меня, получается?

– Гриш, какая вечеринка? Оглянись! Мы уже спать собирались.

При появлении Ани, сердитый гость притих. Он недоумевающе осмотрел средства самообороны в ее руках, впадая в ступор.

– Ты напугал нас, – сердилась Аня, не опуская баллончик и кочергу.

Гриша любопытно осмотрел накрытый стол, и его гнев вернулся.

– Я слышал ты у Сыча кутил, – агрессивно сыпал фактами. – Он шампанским угощал. Компашку замутили, девчонок назвали. А мне все перемены: «Дома. Один. Спать буду».

– Но гостей нет. И вечеринки.

– Да я только что Ярмака видел! Его Кукурузер у калитки. – Гриша вытянул руку. – Я номера помню. Свет фар и эти долбанные цифры: почти все двойки. А ты забыл, как он чуть не сбил? – Обвинительно надвигался на друга. – Забыл?

– Какой Ярмак? Спятил? Слышишь меня вообще? Я СПАТЬ собираюсь. Анька заболела.

Витя взглядом намекнул Ане отложить кочергу и подыграть. Она неуверенно оглянулась на полутемный зал, медленно опуская кочергу и баллончик на табуретку, – с трудом улыбнулась, прощебетав напряженно:

– Простуда, – и притворно закашляла в кулак. – Это я настояла на тихом празднике. Бабушка…

– Ой, да. Помню. – Гриша пристыженно опустил голову, спрятал руки в карманы куртки. – Как она?

– Лучше, – выговорил Витя, словно у виска взвели курок: заполошные мысли крались в открытый чулан.

– Мы решили отпраздновать позже. – Аня бросила на брата подначивающий взгляд.

– Да, – выдумывал Витя, – может, в среду?

– В среду? – удивился Гриша.

– Почему нет?

Аня с улыбкой взяла гостя под руку. Гриша млел, но с места не шевелился.

– Почему нет? – Гриша даже задумался. – Да хоть в четверг, – прикрывался он безразличием как оружием. – Мне без разницы.

– Так если без разницы, пойдешь?

– Слушай, я тебя обидел чем? – Гриша задрал подбородок. Он был ниже друга на голову, но нахохлился боевым петухом. – Что ты избегаешь меня?

– Когда такое было?

– Всю неделю. Тебе как припечет – бежишь, а когда праздник…

– Тортика? – вмешалась в перепалку Аня.

Она повела гостя к столу, захватывая его воспаленное внимание.

Витя хотел было возразить, но ничто не злило его больше, чем зияющее окно в чулане. Гриша расплылся в безудержной улыбке, которую тут же скрыл за непогасшей обидой. Аня достала первый попавшийся нож из стола и отрезала крупный кусок бисквита.

– Вот, угощайся.

Она положила кусок на салфетку и протянула мальчишке. Но Гриша вдруг сел на стул, отпивая сок из пачки, и Витя на миг испугался, что Аня заорет: «Пошел вон!» Она уперла руку в бок, слепо поглядывая за окно, непроизвольно царапая разделочным ножом по скатерти. Витя предложил:

– Я закрою форточку.

Аня вцепилась взглядом, но брат уже торопливо шагал в зал. Гриша принял из ее руки торт.

– Вы какие-то дёрганные, – произнес сам себе с подозрением. – Вас оставь…

Свет погас как по хлопку. Витя даже схватился за стены, растерявшись. Тишина нахлынула ужасом.

– Офигеть! – выругался Гриша.

Отрывистый голос Ани заглушил дальнейшие реплики гостя:

– Витя! Стой! Я иду! Ты где?

Его обдало холодком. Морозным, свежим, пронизывающим. Он стоял в шаге от двери в чулан, ярко представляя себе пустой подоконник, открытое окно и занавеску, покачиваемую ветерком. А потом из полуоткрытой двери дохнуло затхлым смрадом гари, и крик сестры оглушил его раньше, чем он успел крикнуть: «Беги!»

Кухня взорвалась испуганными голосами. Витя повернулся, его намертво прижало к стене невидимой силой. В уши ударил шепот, переходящий в свистящие выкрики, сквозь которые слабо пробивался визг Ани. Гриша повторял: «Что это? Что? Что это? Кто здесь?»

Витя дернулся, осознавая неясно, что руки и ноги прижаты к стене. Шипящие голоса сомкнулись в гул. Он вдыхал тошнотворную вонь гари с проступающим ядом гниения и влажной почвы. Откуда-то издалека доносились крики: «Пожар! Горим!» Его звали по имени. И вновь испуганное Гриши: «Что за тварь! Отойди! УБЕРИ ЕЕ! УБЕРИ!

Витя кричал, звал сестру, но изо рта не вырывалось ни звука. Мерзкие сгустки дыма жгли запястья и щиколотки, стягивали удавку огня на шее, вползали с каждым новым вдохом внутрь. Щеку холодило свистящее дыхание и взывающий шепот. Он вздрогнул – и упал: насколько резко ослабла хватка.

Проход в чулан темнел пустотой. Глаза привыкли к мглистому полумраку. Напротив проступил образ девушки. Она материализовалась из дыма призраком, протягивая к нему худую руку в широких браслетах. Смутный образ с впалыми глазницами, но знакомым, пусть и неподвижным лицом. Русалка. Витя нырнул в карман рукой, свирепо чиркнул зажигалкой перед носом. Существо заверещало – не испуганно, а скорее ликующе.

Глаза устало прикрылись, сознание качнулось. Гарь смыло потоком морозного воздуха. Диким ором зашелся Гриша. Из чулана. Он звал на помощь.

Потустороннее, животное уханье отозвалось ознобом по спине. «Ууууууаов». Визгливый хохот.

И голос Ани проплыл мимо:

– Куть-куть-куть.

Витя заморгал, заново узнавая очертания двери в чулан, знакомый силуэт.

– Аня? – позвал.

Она кралась с чем-то острым в занесенной руке, не реагируя на его слова, двигаясь исключительно на обрывистое шептание Гриши и ровно призывая:

– Куть-куть-куть.

Витя шатко поднялся, приблизился к двери. У комода притаился Гриша. По диагонали от него, в углу чулана, сидела тварь. Аня включила фонарик смартфона – и та хрипло зарычала.

– Что это такое?! – ныл Гриша, зажмуриваясь, вжимаясь в комод. – Оно укусило меня, – хромал к окну. – Укусило.

– Войнуг!

– Тихо! – рявкнула Аня, перетягивая внимание войнуга на себя. – Куть-куть-куть, – манила пальцем, заводя руку с ножом за спину.

– Это не собака. Это совсем не собака, – в бреду твердил Гриша. – Нужно в окно. Здесь окно открыто.

Тварь зарычала, пригнулась, готовая атаковать в любую секунду.

– Не шевелиться, – прошептала Аня, прикидывала расстояние от двери до ловушки.

Три-четыре шага. Доски пола поскрипывали от ее движений. Витя стоял в проходе. Все обмерли, кроме крадущейся Ани. Шаг. Второй. «Ууууууаов». Монстр принюхался, с хрустом вытянул шею на пойманный запах. Гриша заорал и ринулся к окну. Через секунду крик его погас, а сам Гриша исчез в дыре погреба. Тварь бросилась пумой на сестру, в два прыжка повалив ее на пол. Витя метнулся следом. Вынув зубы из заслоняющей шею руки, войнуг оставил Аню, шипя и оскаливаясь на отчаянные удары Вити. Внутри твари заклокотало рычание. Аня извернулась, вонзила нож в рваную грудину монстра.

Дом сотряс голос отца:

– Витя? Эй! Что за шум?

Тварь гортанно завыла, изломанной лапой царапая по рукояти. Язык свешивался из грязной челюсти с коронками – человеческой челюсти, выпирающей из черепа полусгнившим звеном. Тварь скулила, расшатывая рукоять ободранной лапой: нож выпал, покатился со стуком по доскам пола.

В кухне вспыхнул свет. Оклики отца будили стены. Монстр вздыбился, захрипел и в два прыжка скрылся за окном.

Витя схватил сестру за плечи:

– Ты цела? Цела?! – Заполошно выискивал раны.

Ее платье темнело слизкими пятнами, через правую щеку тянулся порез, рваные раны предплечья заливала кровь.

Аня смотрела пустым взглядом, повтором твердя:

– Я в него ударила. Ударила. Ножом. И ничего, Витя. Ничего!

Злой голос отца приближался: «Витька! Мать вашу, что происходит!».

– Витька, что здесь проис… – свет в чулане ослепил, вышиб дыхание внезапностью, – …ходит.

Со дна погреба донесся жалобный голос Гриши:

– Помогите! Ребят! Кто-нибудь?

Все в ужасе заглянули вниз.

– Ты жив? – крикнул Витя. – Рехнуться, цел там?

Гриша сидел на полу среди помятых картонных коробок, вжавшись в цементную стену щенком. Зацепленный при падении плед свисал с гвоздей сорванной ширмой.

– Не знаю, – приглушенно ответил. – Нога огнем горит. И голова… – Он скинул разорванный капюшон куртки, смотря из темноты недоверчиво, боясь покидать убежище. – Ее нет? Той… псины?

– Нет. Сиди! Я сейчас спущусь, – заверил Витя, скидывая веревочную лестницу.

– Эта тварь воняла трупаком. Трупаком. Это, блин, не собака. – Он утер нос рукой, а затем оторопело посмотрел на рукава светло-серой куртки, багровеющей разводами. – У вас есть нашатырь? – спросил сдавленно. Попытался подняться, снова рухнул марионеткой. – Отвернитесь. Кажется, меня сейчас вывернет.